Гайд-парк
Сразу же после окончания ассамблеи, кратковременного визита 6–7 сентября в Нью-Йорк и небольшого отдыха наша студенческая делегация отправилась в поездку по городам Америки. Она предусматривала: с одной стороны — визиты по приглашению мэров некоторых крупных городов Соединенных Штатов по плану советского посольства, с другой — посещение и встречи со студентами американских университетов и колледжей — по плану американского комитета «Интернейшнл стюдентс сервис».
10 сентября, в четверг, в одиннадцатом часу на посольской машине выехали в Балтимору — крупный приморский город на берегу Атлантического океана. [85]
Под Балтимором нас встречала группа официальных лиц и почетный эскорт полицейских машин. Пересев в гостевые открытые машины, мы целиком отдали себя на попечение хозяев. Взвыли сирены полицейских машин впереди и сзади, их поддержал разноголосый пронзительный вой сирен на мотоциклах сопровождения, выстроившихся шпалерами справа и слева от нашей машины. Вся эта воющая кавалькада на большой скорости понеслась к Балтиморе, заставляя останавливаться весь транспорт, следующий в ту и другую сторону по шоссе.
Трудно передать ощущение людей, которых с такой «помпой» встречает крупнейший город США. Говорю об этом, услышав разговор сопровождающих нас лиц: «Такого ритуала встречи удостаиваются лишь наши почетные гости!» Оставалось только молча принять к сведению эту справку. Странно было смотреть по сторонам и наблюдать картину «панического» шарахания автомашин и людей, торопливо прижимавшихся к обочинам и замиравших там в ожидании, когда промчится наша «бешеная» колонна. Никакого внимания на светофоры! Только вперед!
Когда въехали на улицы Балтиморы, вой сирен стал еще более оглушающим и резким. Люди стояли вдоль всего пути следования, приветливо махали руками, что-то кричали нам вдогонку. Наконец, проскочив по узкому живому коридору сквозь громадную толпу, машины остановились у здания мэрии. Разом смолкли сирены, но зато теперь стали слышны приветственные выкрики, пение...
Так встретила нас, офицеров союзнической Красной Армии, прекрасная Балтимора. Торжественную церемонию открыл мэр города. Он выразил восхищение непревзойденным мужеством и героизмом войск Красной Армии и всего советского народа, сказал, что гордится предоставленной ему честью приветствовать представителей Красной Армии, прибывших с визитом дружбы в Балтимору. С ответным словом выступила Людмила. После митинга в здании мэрии состоялся большой прием, на котором присутствовали самые именитые граждане города.
После короткого отдыха в гостинице, с высоты которой открывалась завораживающая панорама города с синей далью океана, мы отправились в гости... к миллионеру Маккормику — одному из крупных магнатов Балтиморы, владельцу крупнейшей чайной фирмы США. Совершили экскурсию по его фабрике, сфотографировались с ним.
Вечером присутствовали на общегородском десятитысячном митинге, на котором после многочисленных приветственных [86] речей выступил Николай. После митинга мэр города дал обед в честь советской молодежной делегации. Поразили официальность и чопорность присутствовавших на обеде гостей — местных финансовых и деловых «тузов». По ходу обеда произносились короткие спичи. На этот раз от имени делегации с ответным словом выступил я.
Куда легче было на встрече в офицерском клубе. Это было первое официальное общение с представителями американской армии, если не считать дружеских контактов в воздухе с экипажем американского самолета при перелете через Африку. Обстановка была демократичной, располагающей друг к другу. Встречались союзники по оружию: одни — уже активно воюющие, другие, как мы поняли из разговоров, горевшие желанием воевать в Европе.
Под усиленной «охраной» мотоциклистов с таким же шумом, как въехали в Балтимору, отправляемся назад в Вашингтон. У границ города распрощались с нашими новыми друзьями. Смолк наконец и надрывный вой сирен. Теперь уже спокойно добрались до виллы генерала Беляева.
И вновь о нашей поездке дало сообщение ТАСС: «10 сентября в Балтиморе состоялся митинг, организованный местным комитетом помощи Советскому Союзу в войне. На митинге присутствовало 5000 человек.
Участники митинга с энтузиазмом приветствовали прибывших в Балтимору советских делегатов Международного съезда студентов в Вашингтоне тт. Павличенко, Красавченко и Пчелинцева.
Заявления выступавших на митинге ораторов с требованием немедленного открытия второго фронта были встречены бурными аплодисментами. Генерал Ракорд в своем выступлении, в частности, заявил:
«Военные лица хорошо знают, какое содействие оказала Россия нашей национальной безопасности. Существует прямая связь между победой русских и нашей национальной обороной. Победы русских ослабили Германию на Западном фронте, и германское верховное командование опасается войны на два фронта. Если мы хотим победы, мы должны оказать максимальную помощь России...»
Выступивший с приветствием от имени Красной Армии Герой Советского Союза т. Пчелинцев заявил: «Враг, сконцентрировав на советско-германском фронте 90 процентов своих вооруженных сил, рвется вперед. Необходимо [87] ударить врагу в спину. Мы убеждены, что доблестная американская армия, располагающая тысячами танков и самолетов, сделает это».
В Вашингтоне нас ждала приятная неожиданность. Госпожа Рузвельт пригласила погостить нас в родовом имении президента — знаменитом Гайд-парке, что в 80 километрах от Нью-Йорка. Это, конечно, меняло первоначальные наши планы, но, как мы поняли, от таких приглашений не отказываются. Да, впрочем, мы и сами того не хотели.
На вокзале в Гайд-парке нас встречает хозяйка имения и мисс Пратт. После взаимных приветствий первая новость — на месте сидеть не придется, нас уже ждут несколько городов, куда мы будем выезжать прямо из Гайд-парка. Что ж, это нас вполне устраивает — не отдыхать же мы приехали в Америку!
Уже на следующий день, 13 сентября в воскресенье, насладившись тишиной и чистым «деревенским» воздухом Гайд-парка, мы рано утром на поезде отправляемся в Нью-Йорк, где, сделав пересадку, едем в Филадельфию — один из крупнейших городов США.
День этот у нас был настолько суматошным, что, пожалуй, подобного не было за весь период пребывания в США. Но... все по порядку.
На вокзале в Филадельфии нас встретила у вагона целая депутация жителей города, которая в прямом смысле слова вынесла нас на руках из вагона и так прошествовала по всему перрону. На руках же мы были доставлены на привокзальную площадь, заполненную народом. Вновь затрудняюсь передать ту бурю восторга, которая охватила громадную площадь. Митинг вылился в мощную манифестацию дружбы с Советским Союзом. Выступавшие ораторы обращали свои слова к героической Красной Армии, к советскому народу, призывали к немедленному открытию второго фронта, оказанию материальной и военной помощи СССР.
После митинга два респектабельных господина, усадив нас в свой кабриолет, повезли нас на ленч. К нашему удивлению, оба прекрасно говорили на русском языке. Они, как выяснилось, радиоинженеры. Мистер Джонсон и его коллега Зворыкин — выходцы из России. Оба по контракту участвовали в монтаже первого в нашей стране Московского телецентра. Разговорившись со Зворыкиным, который эмигрировал из России в 1918 году, узнал неожиданно для себя, что его родная сестра живет в Ленинграде [88] и замужем (вот уж не мог подумать) за моим любимым педагогом в Горном институте, академиком Наливкнным Дмитрием Васильевичем.
В ресторане собрались высшие слои филадельфийского общества во главе с мэром города. Рукопожатия, улыбки, речи, сувениры, адреса, обращения, медали и пр. — все как в калейдоскопе.
В 17 часов прибываем на переполненный стадион. Не успели мы на машине въехать прямо на зеленое иоле, как 100 тысяч человек в едином порыве поднялись и бурно приветствовали прибывших гостей. Ажиотаж еще больше усилился, когда диктор по радио объявил, что на стадион прибыли русские снайперы. Особую экзальтацию вызвало сообщение, что снайпер-женщина, герой Одессы и Севастополя, уничтожила 309 «бошей». Стадион ревел, топал, свистел... Кстати, о свисте! Привыкли и разобрались мы с ним не сразу. Ситуация была подобна той, которую видел зритель в известной кинокартине «Валерий Чкалов». Когда нас первый раз освистали, мы опешили и даже оскорбились. Первая мысль была: «За что нас освистали? Что не понравилось?» И были страшно удивлены, узнав, что свист в Америке — это высшая форма выражения восторга и одобрения.
Митинг «Героев Объединенных наций» на стадионе продолжался два часа, после чего мэр города пригласил нас на обед. В нашем распоряжении до обеда было около часа, воспользовавшись которым Зворыкин и Джонсон повезли нас к себе на радиозавод. Как выяснилось, эти компаньоны являются владельцами крупнейшего предприятия электронной промышленности США. В знак дружбы и признательности оба компаньона подарили каждому из нас образцы продукции фирмы: стационарные радиокомбайны — сочетание телевизора, радиоприемника и электропроигрывателя. Громадные полированные тумбы с автоматом на десяток пластинок и телевизором. Наши новые друзья заверили нас, что по возвращении в Вашингтон эти радиокомбайны будут уже ждать нас в советском посольстве. Так в действительности оно и было.
Но пора на обед. На большой скорости мчимся на машине Джонсона в резиденцию мэра города. За обедом нас всех по очереди представили присутствующим и каждому дали слово. Выступления наши встречались с большим пониманием и принимались тепло. Обед еще продолжался, когда мы вынуждены были извиниться, покинуть гостей, так как в 21 час отходил наш поезд на Нью-Йорк. [89]
Приходилось строго придерживаться той программы, которая для нас была разработана. Тут мы были не вольны.
«Какой русский не любит быстрой езды!» — невольно вспомнились эти слова, сказанные Зворыкиным, когда Джонсон погнал свою мощную машину на вокзал. Мы опаздывали, причем явно и бесповоротно, но Джонсон, сидя за рулем, мило хохотал и заверял, что «все будет о'кэй!». Гнал машину он так, что в ушах свистел ветер. На поворотах машина визжала. От такой езды мы невольно притихли. Но американец был прав — на вокзал мы прибыли к самому отходу поезда и только-только успели вскочить в вагон, как поезд тронулся.
В Гайд-парке нас встретили новые лица — несколько делегатов студенческой ассамблеи, как выяснилось, специально отобранных американским комитетом ИСС для дальнейшей поездки в совместном турне по американским университетам и колледжам. Их пятеро. Знакомимся. Китаянка мисс Юн-Ван, в прошлом актриса, подруга жены Чан Кайши, иммигрантка. За свою политическую деятельность не раз оказывалась за решеткой, подвергалась пыткам. Наконец ей удалось ускользнуть от японской тайной полиции и выехать за пределы страны. В настоящее время мисс Юн-Ванг — студентка Колумбийского университета.
Американка мисс Ирена Моррей, лидер Вашингтонского комитета ИСС, представитель и, как мы поняли позже, «тайный» глаз наших хозяев в группе.
Шотландец Питер Кахран и англичанин Скотт Молден. Оба капитаны, оба летчики английских ВВС.
Представитель Голландии Абдул Кадир. Выходец из голландской Вест-Индии.
Кроме этой пятерки, с которой нам предстояло отправиться в турне по стране, в гостях у Элеоноры Рузвельт были, как уже говорилось выше, Труда Пратт и ее заместитель по ИСС сержант Джо Лэш, хорошо знакомый по совместной работе на ассамблее.
Родовое имение Рузвельтов занимает обширную территорию. Она почти вся в зелени. Здесь много диких, заросших уголков, которые перемежаются с ухоженными участками — лужайками, цветниками, прямыми, на английский манер, аллеями и парковыми беседками — все это окружено газонами с коротко остриженной изумрудной [90] травкой. Много спортивных площадок. Большой пруд, часть которого дикая, запущенная, заросшая камышом и ряской, другая — с чистой водой, купальней, лодочной пристанью.
Центральной частью имения является довольно большой, вместительный двухэтажный дом с покоями для президента и его семьи. На небольшом удалении от него, не мозоля глаза, размещается несколько гостевых коттеджей в один-два этажа. Один из таких коттеджей, рассчитанных на одну семью, отведен советской делегации. Домик очень уютный, с верандой и со всеми удобствами.
В глубине парка, искусно скрываемые зеленью, — различного рода службы. Особой гордостью хозяев является уникальная библиотека президента. К ней я еще вернусь. Интересен также громадный вольер с коллекцией необычных конных экипажей, карет, колясок, бричек, ландо и пр. Есть еще и специальная морская коллекция. Привычка и естественное любопытство ежедневно поднимали меня чуть свет с постели. Никого не беспокоя, я уходил в глубину парка и бродил по его необыкновенным, причудливым местам, заглядывая во все уголки этой, по-своему, загадочной усадьбы. Делал интересные для себя открытия. То встречу удивительных животных, свободно, не боясь людей, гуляющих по парку. То наткнусь на какое-нибудь экзотическое дерево или растение. Или же вдруг в тени деревьев откроется белоснежная ажурная беседка. А то небольшая старинная усыпальница с мраморными надгробиями вокруг или красивая тенистая аллея с вековыми деревьями.
В один из дней госпожа Рузвельт пригласила Людмилу, Николая и меня в дом, провела по комнатам. Все очень просто, без излишеств и вычурности. Показала она и свой кабинет, рабочий стол, библиотечку, рассказала о своих увлечениях. Видя наш неподдельный интерес к ее семье, она рассказала и об истории этого имения, о своих сыновьях, показывала альбомы, где они сняты в разное время.
Нам иногда казалось, что мы беседуем не с женой президента, а с простой женщиной, обремененной и возрастом, и заботами, и своими переживаниями. И всем этим она была похожа на мою мать — была какой-то «своей», домашней, простой...
Как-то так получилось, что и мы, отвечая на ее вопросы, исподволь рассказали каждый о своих семьях, [91] родителях, братьях и сестрах, о своей трудной, но обычной для того времени жизни с ее заботами и радостями.
Нас очень тронула сердечность миссис Рузвельт, и особенно неожиданным был ее подарок каждому — ее большая, отлично выполненная фотография в длинном черном вечернем платье, с дарственной надписью. Забегу вперед и скажу, что, возможно, эти наши беседы с ней имели обоюдное воздействие. Она не скрывала своих чувств по отношению к нам и, как я уже об этом говорил, везде подчеркивала, что мы ее друзья. Много лет подряд, уже после войны, каждый из нас к своим дням рождения получал от миссис Рузвельт телеграфные или письменные (чаще последние, на бланках Белого дома) поздравления, зачастую сопровождавшиеся прилагаемым сувениром, передаваемым через ЦК ВЛКСМ или же через Антифашистский комитет советской молодежи, членами которого мы являлись. По-видимому, и мы чем-то помогли ей понять советских людей, их психологию, заботы, устремления.
В Гайд-парке жизнь текла по строго заведенному порядку. Каждое утро нас приглашали на завтрак к президентскому столу. Когда это случилось впервые, не скрою, было ожидание, что будет принесено что-то необычное. Каково же было мое удивление, когда всем гостям была подана обыкновенная овсяная каша, которую здесь величают коротко — «поридж». К ней — кислое молоко, кусочек подсушенного хлеба, чайную ложечку джема, пару сандвичей — бутербродиков с тонким ломтиком «хзма» — ветчины или же сыра. И в заключение — кофе. Таков был наш первый завтрак.
Второй завтрак подавался где-то около часа дня. У нас это время обеденное, поэтому и желудки наши к этому моменту были всегда подготовлены к обильному принятию пищи. Беда только в одном, что плотный в общем-то завтрак разжигал аппетит, чувствовалась потребность в жидкой пище, что-то вроде нашего супа, а ее-то и не было. Она заменялась разнообразными соками, кофе, а зачастую и пивом. Последнее обстоятельство — пристрастие к пиву — сыграло «злую шутку» с членом нашего экипажа — Людмилой. Жаркая погода, которая стояла в эти сентябрьские дни, разжигала жажду, и, естественно, лучшим утолением ее было пиво. По прошествии нескольких дней мы с Николаем стали замечать, что наша Людмила стала понемногу поправляться. Сами мы этому не придавали значения, но Людмилу, видно, это обеспокоило. Она ограничила себя в пище, но в пиве отказать себе не смогла... [92]
Госпожа Рузвельт, заметив мой интерес ко всему, что находится на территории Гайд-парка, охотно давала нужные пояснения. Так случилось и с библиотекой Рузвельта, которая, на мой взгляд, представляла собой настоящий музей с ценнейшими коллекциями и собранием уникальных рукописей. Собрана была библиотека усилиями нескольких поколений Рузвельтов, хотя вклад президента в ее создание самый значительный. Им же было отстроено большое одноэтажное П-образное здание с большими и малыми залами, в которых разместились книги и коллекции.
Библиотека насчитывает более 15 тысяч книг и брошюр. Есть в ней собрание картин, гравюр, редкие документы. Большая часть их отражает давнее пристрастие Франклина Рузвельта к истории американского флота. Один из залов целиком посвящен моделям судов, прославивших американцев. Документы, как я понял из рассказов хозяйки усадьбы, в основном относятся к 20–30-м годам и отражают деятельность президента на государственной службе, в том числе и в те периоды, когда он был губернатором штата Нью-Йорк и помощником секретаря по морским делам.
Еще одно страстное увлечение президента — филателия. Миссис Рузвельт по секрету поведала нам, что в самые трудные минуты, желая отдохнуть и отвлечься перед принятием важных решений, Рузвельт углубляется в свои альбомы с марками. Хорошая, редкая марка для него — лучший подарок!
В один из дней в Гайд-парк по приглашению хозяйки прибыл личный советник президента Гарри Гопкинс, первое знакомство с которым у нас состоялось еще в конце августа. Глядя на этого болезненного на вид человека с худым, бело-желтым лицом, никогда не подумаешь, что он имеет отношение к самой высокой политике Соединенных Штатов. А между тем это так. И его пребывание в Гайд-парке дало возможность убедиться в этом и ближе познакомиться с этим человеком.
Гарри Гопкинс! Интерес к этой личности в Америке подогревался многими обстоятельствами. И главное — это то, что Гопкинс — близкий советник Рузвельта по политическим вопросам. Многие антисоветски настроенные представители Белого дома называли его не иначе, как [93] «серым кардиналом», магически влияющим на президента и при этом оставаясь в тени.
Сам Гопкинс о себе говорил, что он выходец из бедной семьи, волей случая сумевший получить образование. Птому помогли якобы пять тысяч долларов, полученных его отцом в качестве отступных за сломанную переехавшей телегой ногу. Отец на эти деньги открыл шорную мастерскую. Гопкинс гордился этим обстоятельством и часто повторял: «Да, я сын шорника из Гриннелля!»
С именем Гопкинса связан визит в Москву в начале войны. Когда во вторник, 30 июля 1941 года, Сталин принял личного посланника президента, тот вручил ему письмо Рузвельта и еще раз подтвердил, что прибыл в Москву не как дипломат, а как доверенное лицо президента. Какой же главный вопрос решал Гопкинс во время визита? Он был сформулирован Рузвельтом: «Выстоит ли Россия?» И он сделал для себя вывод, который донес до президента по возвращении: «Гитлер никогда не победит Россию и со своими танками «увязнет» на полях и в лесах этой могучей державы...»
В этой беседе со Сталиным в качестве переводчика участвовал и Максим Максимович Литвинов. Тогда Сталин в ответ на вопрос Гопкинса, что нужно России для ведения войны, сказал:
— Дайте нам высокооктановый бензин и алюминий, и мы сможем вести войну три-четыре года! А еще — зенитные орудия...
После этого был визит В. М. Молотова в США. Он прибыл туда на советском бомбардировщике 30 мая 1942 года и встретился в Вашингтоне с президентом. Гршшнс неизменно присутствовал при этих встречах. Именно на них был поднят вопрос о высадке англо-американского десанта на континенте, десанта, способного отвлечь с русского фронта хотя бы сорок дивизий. Молотов в конце концов обратился с прямым вопросом к Рузвельту:
— Я прошу дать мне прямой ответ: готовы ли Штаты к открытию второго фронта?
В ответ президент, не без влияния Гопкинса, просил передать Сталину, что «американцы надеются на открытие второго фронта в сорок втором году, но они смогут это сделать лишь тогда, когда будут располагать достаточным количеством судов».
Большое воздействие на мировоззрение Гопкинса оказал его старый учитель Эдвард Стайнер, тот самый, что был [94] у Л. Н. Толстого в Ясной Поляне и вел с ним беседу о путях развития христианства. Стайнер симпатизировал Гопкинсу не только потому, что тот был его учеником, а и потому, что ему нравилось то, что делал Гопкинс в организации помощи бедным. Не случайно, сев в президентское кресло, Рузвельт поручил Гопкинсу возглавить администрацию помощи безработным. Гопкинсу эта работа была по душе, и он страстно за нее взялся.
Во время нашего пребывания в Соединенных Штатах мы еще несколько раз встречались с личным советником президента и всякий раз пора/кались его проницательности и уму. Сейчас, сидя в камышовом шезлонге и вытянув свои длинные ноги, он неторопливо, мелкими глотками отпивал кофе из своей чашечки, задерживал ее в воздухе и задавал очередной вопрос. Поймав мой грустный взгляд, спросил:
— Как вам понравилась Америка?
— Спасибо. Много интересного, но непривычного для нас. Из-за этого кое-что воспринимаешь с трудом.
Гопкинс понимающе вздохнул, поднял свои брови, улыбнулся и сказал:
— Вы, русские, — народ особый, совсем другие люди, у вас совсем иной характер. Вот почему вам трудно в нашей стране. Для вас, например, я знаю, непривычна американская экспансивность.
— Это вы правильно заметили, мистер Гопкинс, кое-что нас иногда действительно ставит в тупик и вызывает недоумение. Может быть, в этом заключается частичка той демократии, которой так гордятся американцы? — пошутил я и рассказал ему, как на ассамблее меня удивляла манера американцев хлопать своего собеседника по плечу и произносить свое излюбленное «Хау-ар-ю?»
Гопкинс рассмеялся.
— Или вот возьмите, — продолжал я, — такая обычная для американцев манера, как сидеть, положив ноги на стол?! Когда я первый раз вошел в кабинет одного американца и вместо него самого за столом увидел смотрящие на меня подошвы громадных ботинок, меня, конечно, удивил подобный прием. Только спустя некоторое время я понял, что в этом нет ничего необычного. Или еще: не могу до сего времени привыкнуть к виду вечно жующих жвачку американцев, в особенности при серьезном разговоре. Да что там говорить, много встречаем такого, к чему трудно сразу привыкнуть!
— Ничего, мистер Владимир, мне по роду своих обязанностей [95] часто приходится бывать за рубежом. Поверьте, в каждой стране встречаешь много такого, что и нам, американцам, впору удивляться. Был я как-то в одной африканской стране, где для меня на моих глазах готовили местный фирменный напиток. Суть его приготовления в том, что стебли растения, из которого этот напиток изготовляется, разжевываются во рту, а затем сплевываются в общую посуду. Еле-еле отказался от этого угощения, сославшись на больной желудок, но хозяева все же обиделись. — Поняв, что его воспоминания в этой части не для всех приятны за столом, Гопкинс изменил тему разговора: — Теперь остается только узнать, а что вам понравилось в Америке?
— Понравилось очень многое. Прежде всего — люди. Простота, непринужденность, дружелюбие... Интересны многие моменты в сфере обслуживания. Однако и тут есть много непонятного. Возьмите хотя бы, к примеру, кинотеатры с их непрерывным показом фильмов.
— Бизнес, бизнес, мистер Владимир! Американцы говорят: «Время — деньги!» Поэтому считается, что делать перерывы между сеансами — непозволительная роскошь! Ну а что скажет мисс Людмила?
Гопкинс переключил внимание на Павличенко.
— Я согласна с Владимиром. Много интересного в Америке. Люди деловые, умеют ценить и деньги, и время. Много мы уже видели, но хочется думать, что еще больше нам предстоит увидеть.
— Вы правы, мисс Павличенко, вам еще предстоит много увидеть и лучше узнать Америку. Я лишь пока спрашивал о ваших первых впечатлениях... Вчера звонил президент. Между прочим, интересовался, как вы себя чувствуете, как отдыхаете? Все ли вам нравится? Я знал, что вы, русские, непритязательны во всем, поэтому уверенно ответил президенту, что ваше самочувствие «о'кей!». Да и о каком самочувствии можно говорить в ваши молодые годы?!
Последние слова Гопкинса были полны грусти. Должно быть, он вспомнил о своей молодости и своих болезнях, донимавших его...
Несмотря на отдых в Гайд-парке, почти ежедневно мы участвовали в каких-либо общественных мероприятиях. 16 сентября в Нью-Йорке я выступал по радио на радиостанции 1430 кгц. Состоялось интересное знакомство с ведущими программы — русскими эмигрантами Михаилом и Ниной Бадановыми, которые возглавляли здесь [96] патриотическое общество «Рашэн уор релиф» — «Помощь России в войне». Интересно, что спустя почти сорок лет супруги Бадановы разыскали меня в Москве, приехав по туристской путевке.
17 сентября, в четверг, нас пригласил к себе в гости профсоюз меховщиков. Состоялся многотысячный митинг, на котором рабочие выразили свои добрые чувства к нашей стране, к Красной Армии и выступили с требованием немедленного открытия второго фронта. Они организовали здесь же на митинге сбор средств и подарков в помощь Красной Армии.
Кстати, о подарках.
Не все с радушием встречали наше появление. Бывало, сидишь на какой-нибудь встрече в президиуме и видишь в первых рядах сумрачные, настороженные лица. Интересно было наблюдать за тем, как постепенно менялось выражение этих лиц, особенно после наших выступлений. Люди как бы оттаивали, морщины на лице разглаживались, появлялась улыбка, а потом... Потом, смотришь, человек лезет во внутренний карман и достает свою чековую книжку, что-то пишет в ней и, оторвав, посылает в президиум. Вскоре выясняется из записки, приложенной к чеку, что мистер «такой-то» пришел на митинг с глубоким предубеждением «к Советам», но встреча с нами ему понравилась и он просит на означенную в чеке сумму купить себе подарок. К концу встречи служители, уже запыхавшись, подносят в президиум и передают нам бумажные листочки: «Я не люблю коммунистов, а все русские — коммунисты! Пришел сюда из любопытства посмотреть, что вы за люди? Сказать откровенно — понравились! Прошу принять от меня небольшую сумму и купить себе подарок по вашему выбору — на память об этой встрече» — подпись. Здесь же, на узеньком бланке, — чек. Первый раз, помню, я недоуменно повертел его перед собой и поинтересовался у переводчика:
— Что это такое? Тот улыбнулся:
— Поздравляю! Это чек на предъявителя на тысячу долларов. Подарок, как видно по записке, вы можете сделать себе богатый!
По мере нашего пребывания в Америке мы все больше и больше получали таких банковских чеков. Тратить их на себя нам, понятно, и в голову не приходило. К тому же мы получали много и таких чеков, которые шли в фонд помощи, то «Советской. России», то «Красной Армии», [97] то на «второй фронт». Так и случилось, что «свои» именные чеки мы стали приобщать ко всем остальным и оптом передавать в посольство М. М. Литвинову. Общая сумма вскоре достигла внушительного размера, порядка нескольких сот тысяч долларов!
18 сентября Николай выступил по радио в программе «Русское утро». Потом была встреча с княгиней Путятиной, которая восторженно выразила свое восхищение «русским героизмом» и пожелала сделать денежный взнос в «фонд помощи России». Мы отослали несколько экзальтированную княгиню в наше посольство.
Кстати, о нашем «русском эмигрантском дворянстве». К их чести, многие из них с начала войны умерили свой антисоветизм и стали активно работать в ячейках общества «Рашэн уор релиф». Кое-кто принес в посольство заявления с просьбами «разрешить им с оружием в руках воевать против немцев, исконных врагов русского народа, на любых условиях, хотя бы рядовыми солдатами в рядах героической Красной Армии...». М. М. Литвинов не раз показывал нам подобные обращения. Громкие титулы, имена, слава. За всем этим чувствовалось позднее раскаяние и неизбывная любовь к родине...
Но вернемся к нашим хозяевам. 19 сентября весь день провели с семьей госпожи Рузвельт в Гайд-парке. Сегодня мы с ней прощаемся. Сердечно благодарим за гостеприимство, хороший отдых, заботу. Супруга президента растрогана. Желает нам успеха в турне и заверяет, что мы еще встретимся. Члены нашей группы по турне остаются пока в Гайд-парке, до нашего возвращения из Канады, где нас ждут канадские друзья.