«Орел умирает в полете»

Близился к концу хмурый декабрьский день. Канкошев написал поздравительные письма своим многочисленным друзьям. Отправил открытку и жене Зулихан: «Поздравляю вас с сыночком с Новым, 1944 годом, годом окончательного разгрома врага».

Назавтра планировались политзанятия, и Ахмет-Хан пошел в штаб на радиостанцию записывать сводки Совинформбюро.

Начальник связи полка Константин Легейда пригласил его на ужин в землянку, где они жили вместе с инженером полка по вооружению Николаем Чиликиным. В честь дорогого гостя хозяева выставили на стол все свои запасы.

— Эх, ребята, закончить бы войну и вернуться домой, — мечтательно сказал Канкошев. — Пойдем мы тогда, Костя, к нам. И ты увидишь, что такое горское гостеприимство.

— Приедем, обязательно приедем, Ахмет, — пообещал Легейда.

— Вот тогда я станцую для вас лезгинку. А можно и сейчас.

Они сдвинули в сторону стол, и Канкошев выскочил на середину землянки. В мягких коричневых сапогах, ловкий и быстрый, он пустился по кругу...

В станицу Запорожскую, где жили летчики, Канкошев уехал поздно вечером на дежурной машине.

— До встречи, — сказали, провожая его, Легейда и Чиликин.

— До встречи, — ответил Ахмет-Хан, вставая на подножку машины.

В комнате на нарах уже спали товарищи. Стараясь не потревожить их, Канкошев осторожно прошел на свое место и лег рядом с Иваном Горбуновым.

— Долго ты что-то — проснувшись, тихо сказал Иван.

— У начальника связи был, — ответил Ахмет-Хан, — встречали Новый год.

— Как так? — удивился Горбунов. В напряжении боевых буден он, как и многие летчики, перестал замечать памятные даты. — До Нового года еще четыре дня.

— Спасибо, значит, спутали... Поздно. Спи. Но спать не хотелось. Ахмет видел, что Иван тоже не спит.

— Ваня, как ты думаешь, кончится в сорок четвертом война?

— Думаю, кончится...

— Тогда это будет великий год. Правда?

— Правда, — устало ответил Иван.

— Ваня, ты спишь?

— Нет еще.

— Что ты будешь делать после войны?

— Как — что? Летать, конечно.

— Я тоже. Никуда не уйду из истребительной авиации. Вот бы нам в одном гарнизоне, рядом жить, семьями. Ты с женой будешь ходить к нам в гости.. Зулихан будет готовить обед.

Погружаясь в сон, Ахмет увидел горящие темным пламенем глаза Зулихан. «До встречи», — прошептал он. А утром написал ей еще одно письмо, в котором сообщал о своих фронтовых делах: «Мы по-прежнему бьем фашистов, хотя погода порядком мешает нам».

К полудню погода несколько улучшилась, и вскоре четверка «яков» под командованием Горбунова ушла в серое, неприютное небо. С задания вернулись трое. По одному. Над аэродромом опять сгустились облака их серые космы свисали почти до самой земли, накрапывал зимний дождь. Угрюмые и подавленные трагической неизвестностью, мы с надеждой смотрели в небо. Оно было безмолвно. Не хотелось верить, что еще одного отважного сокола не стало...

Их было четверо — Горбунов, Канкошев, Печеный Рубцов. Еще на пути к району прикрытия плавсредств в Керченском проливе Рубцов случайно попал в облачность и отстал от группы. Выйдя из облаков, он пристроился к группе ЛаГГ-3 и вместе с ними вступил в бой с «юнкерсами». «Юнкерсы» развернулись и стали уходить.

Горбунов увидел удалявшуюся группу бомбардировщиков, хотел преследовать их, но сверху сзади пикировала пара Ме-109Ф.

— В атаку! — скомандовал Иван и резко развернулся на врага.

Во время разворота Печеный приотстал и оказался под огнем атакующей пары Ме-109Ф; подбитый, он со снижением ушел в сторону косы Чушка, Продолжая атаку, Горбунов подбил одного Ме-109Ф, вместе с Канкошевым они погнались за вторым «мессершмиттом». Но в это время в наушниках прозвучал тревожный голос; «Веду бой — помогите!»

— Ахмет, слышал? — спросил Горбунов.

— Слышал...

— Идем на помощь!

Они сделали энергичный разворот с набором высоты. И тут же увидели Як-1 с незнакомым номером, на который наседали еще два «мессершмитта». Горбунов и Канкошев ударили по ведомому одновременно. «Мессершмитт» перевернулся через крыло и упал в море. Теперь очередь за ведущим «мессершмиттом», погнались за ним. Но то был опытный гитлеровец. Энергично развернувшись, он метнулся к облакам. Сквозь промоины светило солнце, и Канкошев ясно различил цифру «21» в обводе пикового туза на фюзеляже и бело-полосатый кок винта. Сердце Ахмета вздрогнуло. А может, это другой? Нет, «почерк» тот же. Чуть раньше Канкошев видел, как этот стервятник с цифрой «21» на боку, разрезая облака, налетел на запросивший подмогу Як-1 и короткими очередями расчетливо бил по нему. И не поспеши на выручку Горбунов с Канкошевым, не дотянуть бы «яку» до своего аэродрома. Несколько дней назад Канкошев уже сходился в смертельном поединке с этим тузом, но гитлеровец ловко вывернулся из-под удара и скрылся в облаках. «Теперь не уйдешь», — подумал Канкошев и, Предупредив Горбунова, «вцепился» в хвост пикового туза. Фашист резко маневрировал, с крыльев его самолета срывались беловатые струи, но Ахмет прочно держался в хвосте и несколько выше, отсекая врагу путь к спасительным облакам. На помощь тузу подошел Ме-109Ф из пары, которая подбила самолет Печеного, но Горбунов стремительно атаковал фашиста в лоб.

Пиковый туз с цифрой «21» потянул вниз, уходя за линию фронта. Канкошев настиг его, выпустил прицельную очередь из пушки и пулеметов. «Мессершмитт» задымил и врезался в землю на северной окраине Керчи. По советскому истребителю ударили зенитные батареи и крупнокалиберные пулеметы, серые облака покраснели от струящихся трасс. Канкошев резко взмыл вверх, стараясь вырваться из сверкающего моря огня. Вдруг несколько зенитных снарядов разорвалось рядом. По крыльям самолета и фюзеляжу ударили осколки, пронзили кабину и тело летчика...

Гвардейцы жестоко отомстили захватчикам за гибель своего друга и боевого соратника. Но смерти у храбрых нет. Молодое поколение авиаторов и сейчас учится мужеству и отваге, любви и ненависти у герое минувших сражений.

Именем Ахмет-Хана Канкошева названы школы улицы в Нальчике, Тереке, в Дейском, промкомбинат в Баксане. Писатель Хачим Хабасович Кауфов написал о Канкошеве документальную повесть «Орел умирает в полете».

Когда о тебе помнят

Отражая контратаки противника на земле и в воздухе, летчики меньше всего думали о том, что за их действиями нередко наблюдали сам командующий Приморской армией генерал армии И. Е. Петров или генерал-полковник авиации К. А. Вершинин. Но каждый успешно проведенный бой не проходил незамеченным. Незамедлительно издавался приказ по воздушной армии, отличившихся представляли к наградам, объявлялись благодарности летчикам истребительных групп. Поощрялись экипажи штурмовиков, принимавших участие в бою.

Нас, гвардейцев, воодушевляла такая чуткость и внимание генерала армии И, Е. Петрова и генерал-полковника авиации К. А. Вершинина. Авиаторы и сейчас с благодарностью вспоминают этих выдающихся военачальников, которые создавали самые благоприятные условия для боевых действий подчиненных им войск, заботились о каждом воине.

Так, по инициативе Вершинина впервые были применены для управления боевыми действиями авиации с земли радиостанции наведения. На Керченском плацдарме (тоже впервые) были успешно применены для обнаружения воздушных целей радиолокационные станции.

Поэтому гитлеровцы были лишены возможности Прорываться к Керченскому плацдарму на больших высотах. Тогда они пошли на хитрость: одну малочисленную группу бомбардировщиков стали высылать вперед на малой высоте, надеясь отвлечь наших истребителей, а вслед за первой шла основная группа на большой высоте, которая и должна была нанести удар по войскам на плацдарме. Но замысел противника не удался. По указанию Вершинина на главной станции наведения наши радисты организовали подслушивание переговоров немецких летчиков. Путем радиоперехватов обнаруживались самолеты, идущие на малых высотах. Воздушная обстановка уточнялась, и дежурные истребители своевременно поднимались с аэродромов. Это приводило К экономии средств и снижению нагрузки на летчиков, так как уменьшилась надобность в постоянном патрулировании групп истребителей.

Поистине отеческую заботу о летчиках проявил Вершинин во время боев над морем, организовав спасательные медицинские посты. Центральный пост располагался вместе с передовым командным пунктом воздушной армии, находившемся на Керченском плацдарме, четыре поста — на радиостанциях наведения. Вся организация поиска и спасения раненых летчиков была возложена на дивизионного врача нашей 229-й Таманской майора медицинской службы Полонского. В организации розыска и спасения летного состава непосредственное участие принимал и полковой врач Литманов.

Спасение летных экипажей — дело трудное. Керченский пролив и прибрежные зоны Черного и Азовского морей простреливались артиллерией противника, в воздухе рыскали фашистские истребители. Если учесть, что при вынужденной посадке самолет мог продержаться на воде считанные секунды, а расстояние до берега значительное, то тут никакие спасательные средства не помогут. Для этого тихоходные плавсредства не годились. Где же выход? Вершинин обратился к командующему Азовской военной флотилией контр-адмиралу С. Г. Горшкову:

— Выделим глиссера и торпедные катера, — сказал адмирал.

Их оснастили спасательными лодками и поясами, необходимым набором медикаментов и организовали восемь медицинских постов на воде.

Вылетая на задания, летчики знали, что в районе Жуковка, Глейки, коса Тузла, Югаков Куст на плавсредствах дежурят медики, на двух прибрежных аэродромах стоят в готовности к немедленному вылету по приказу станции наведения самолеты По-2 с надувными лодками на борту, что помощь терпящему бедствие экипажу будет оказана немедленно. И отважные медики, рискуя жизнью, спешили попавшему в беду летчику.

Геройской смертью погиб военфельдшер Рубанюк, спасая выпрыгнувшего с парашютом раненого летчика 88-го истребительного полка Наумова. Под огнем врага медики спасли на мотоботе дважды Героя Советского Союза Камозина, самолет которого был сбит над Керченским проливом.

Таких примеров беззаветной преданности авиационных медиков своему воинскому долгу в нашей воздушной армии было много.

Воздушная фоторазведка

В феврале — марте сорок четвертого погода не улучшилась: стояли туманы, шли дожди со снегом, аэрдромы раскисли. На фронте — без существенных перемен, но бои местного значения не прекращались. Об стороны усиленно вели воздушную разведку, совершенствовали оборону.

Перед нашей авиацией в основном были поставлены две важные задачи; первая — прикрывать войска на плацдарме, причалы в Керченском проливе и свои аэродромы. Вторая — ведение воздушной разведки коммуникаций и аэродромов противника.

Разведчики, которых нам приходилось сопровождать при полете в Крым и обратно, с целью внезапности выбирали маршруты с заходом на территорию, занятую временно противником, со стороны Азовского или Черного моря. Иногда летали на малой высоте. Разведка группировки и базирования авиации в Крыму велась визуально и фотографированием аэродромов несколько раз в сутки. Оборона противника на Керченском полуострове вскрывалась многократным фотографированием восточного побережья на глубину 20–40 километров. 31 марта и 1 апреля была завершена фотосъемка основного рубежа обороны, а 8 апреля проведена фотосъемка запасных Ак-Монайских позиций. Штаб 4-й воздушной армии размножил фотоснимки и снабдил ими всех командиров наземных и авиационных частей.

Как добывались эти фотоснимки, можно судить по полетам командира эскадрильи 366-го отдельного разведывательного авиаполка Героя Советского Союза Смирнова, вместе с которым мне приходилось летать и раньше.

...Мы сидели рядом с самолетом в ожидании вылета. Подошел разведчик Пе-2 и стал кружить над нами на малой высоте. Мы взлетели и пристроились к нему, рации не включали. Уходили в сторону Азовского моря тоже молча, следовали за ним, рассредоточившись для боя по высоте. Каждый твердо знал, кому что делать, если вдруг появятся истребители противника. Одно только слово, неосторожно сказанное по радио, могло демаскировать нас. А мы углублялись в тыл противника, и фашисты частенько принимали нас за своих. Когда же распознавали, было уже поздно: Смирнов шел заданным курсом и фотографировал позиции противника. Яростно били зенитки, и вокруг разведчика висели хлопья разрывов снарядов. Доставалось от них и нам, сопровождающим истребителям. Один снаряд разорвался так близко, что мой «як» от взрывной волны перевернулся через крыло. Сколько в нем было пробоин, я узнал после посадки.

В стороне и ниже нас промелькнули крестовидные тени. Считаю; двенадцать «мессершмиттов». Разбившись на три четверки, они набирают высоту, тянутся к нам. Их тактический замысел понятен: одна четверка попытается связать нас боем, вторая — кинется на разведчика, а третья будет подстерегать, выслеживать одиночный самолет. Так вот и рассчитывали фашисты уничтожить всех нас вместе с разведчиком. Только забыли гитлеровцы, что мы теперь не на СБ и «чайках», когда при встрече с этими «тихоходами» они чувствовали себя хозяевами положения и могли играть с нами в «кошки-мышки». Теперь у нас пушки, высота и скорость, теперь мы хозяева родного неба.

Выжидаю. Смирнов фотографирует Турецкий вал. Поперечник в этом месте Керченского полуострова километров сорок, проскочим быстро.

— Спасибо, «маленькие». Идите домой, — спокойно говорит по радио Смирнов. Он увеличивает газ и уходит в голубую даль моря. За килями «пешки» сизовато струятся легкие дымки выхлопных газов. «Моторы на полных оборотах, скорость за шестьсот, никакие «мессершмитты» его не догонят», — думаю про себя и смотрю за воздухом.

Двенадцать «мессершмиттов» все еще тянутся за нами, «Горючее у нас на исходе, задание выполнено, а турнуть фашистов с высоты ой как хочется. Но тут нужен трезвый расчет. «Мессершмитты» взлетели недавно, горючее у них не израсходовано, значит, они, имея трехкратное превосходство над нами, будут затягивать бой и поставят нас в невыгодное положение».

Разворачиваюсь влево и оттягиваю свою четверку к мысу Такыл, где над Керченским проливом должны быть наши патрулирующие истребители. Вижу их в районе косы Тузла: одна четверка барражирует высоко, вторая — несколько ниже:

— За мной, в атаку! — кричу по радио и бросаю свой послушный «як» вниз.

Ближняя к нам четверка Ме-109 юркнула в глубь материка, за ней повернули остальные. Заметили, видимо, и других наших истребителей над проливом и удрали. Теперь будут оправдываться перед своим начальством; мол, не смогли догнать.

Навсегда врезался в память и другой случай. Отправляя нас с Глядяевым в разведку, командир полка предупредил;

— В воздушный бой не вступать. Помните главную свою задачу — разведка.

В районе разведки рыскали «мессершмитты» эскадры «Удэт», и такое предупреждение оказалось не лишним. Уединившись с Глядяевым, мы долго «репетировала ли» свой полет. Продумали, кажется, все до мелочей и как будем преодолевать противовоздушную оборону противника, и как будем вести себя на случай, если немцы навяжут нам воздушный бой, обсудили несколько запасных вариантов.

Взлетев, мы уклонились в сторону Азовского моря, чтобы лишить противника возможности обнаружить нас радиолокационными станциями. Погода благоприятствовала, и море было нашим союзником — на бреющем полете не так просто обнаружить «як», прижавшийся к самой воде. К объектам разведки подошли с тыла, и гитлеровцы, видимо, приняли нас за своих, а когда разобрались — было уже поздно. Прежде чем вражеские истребители успели подняться в воздух, мы, пользуясь благоприятным рельефом местности, стремительно исчезли, и «мессершмитты» не смогли нас перехватить.

Задание выполнили успешно и развернулись курсом на Керчь.

— Слева вверху пара «худых!» — услышал я голос ведомого.

Два «мессершмитта» барражировали на высоте и намеревались атаковать наши самолеты Ил-2, которые, по всей вероятности, отстали от основной группы и остались без прикрытия истребителей. Помня указание командира полка, медлю с принятием решения.

— Разрешите атаковать, — просит Глядяев. — Срежут «горбатых».

Я сразу согласился, хотя подумал: а не слишком ли мы рискуем? Ведь свою задачу мы выполнили и возвращались домой с ценными разведданными о противнике. Может быть, без этих данных наше командование не может принять решение на проведение боя или операции? Но я хорошо помнил о главном принципе советских летчиков — сам погибай, а товарища выручай. И потому под свою личную ответственность принял решение занять исходное положение для атаки.

«Мессершмитты» поздно заметили нас и, отказавшись от преследования «илов», в растерянности заметались, глубоким пикированием пошли вниз.

— Струсили, гады, боятся боя против равных! — ликующим голосом радирует Глядяев.

— Радоваться рано, — предупреждаю Глядяева. — Мы еще не дома.

И будто в подтверждение этих слов на помощь паре «мессершмиттов» подошли еще два «худых». Вот тут-то, осмелев, они и навязали нам воздушный бой. Началась невообразимая карусель пары «яков» с четверкой Ме-109Ф.

Отразив одну из атак «мессершмитта», захожу в заднюю полусферу — в хвост второму, и вот он уже в сетке прицела. Но перед тем как открыть огонь, бросаю взгляд на своего ведомого и вижу; на хвосте у него висит третий «мессершмитт» на дистанции открытия огня. Изо всех сил тяну ручку управления на себя, выполняю косую петлю и захожу атакующему Глядяева истребителю в хвост, открываю огонь. «Мессершмитт» закачался, за ним потянулся синий шлейф дыма, и «худой», круто снижаясь, потянул к берегу Керченского пролива.

Увлекшись, я не успел оглянуться назад — нет ли врага на хвосте? А он — четвертый, — оказывается, был там. И я жестоко поплатился за свою оплошность. Раздался резкий удар по металлу, и, будто отрезанная пилой, отлетела часть правой консоли крыла. Самолет завертелся. Пытаюсь вывести его из штопора — и не могу; чувствую, что машина не слушается. Вижу под собой воды Керченского пролива, правее — Керчь, еще занятую противником. Покинуть самолет и воспользоваться парашютом? Значит, плен? Нет! Коммунисты в плен не сдаются! Нет, думаю, смерть еще подождет. Я буду жить, должен жить, не все потеряно... Вода еще далеко внизу. Снова и снова пытаюсь вывести самолет из штопора. Не теряя самообладания, даю полный газ, чувствую, как самолет начинает повиноваться рулям управления.

«Выводи! — говорю себе. — Быстрее, еще быстрее!» Машина дернулась раз, другой и, прекратив вращаться, вошли в пикирование. Тотчас набираю скорость и уже у самой воды перевожу ее в горизонтальный полет. Курс — на свой аэродром.

Будто сбросив с плеч неимоверную тяжесть, облегченно вздохнул, осмотрелся и вижу, что Николай Глядяев по-прежнему прикрывает меня. «Мессершмитты» давно убрались восвояси.

В военное время летчик-истребитель привыкает к самым неожиданным обстоятельствам. Но я не хотел бы повторения того, что пережил в этом штопоре.

В бою жизнь летчика часто висит на волоске, но выручали нас не случайности и не счастливая судьба, а умение и воля к победе.

Прилетел на аэродром, выпустил шасси и щитки, планирую и с ходу произвожу посадку. Самолет, коснувшись взлетно-посадочной полосы, уверенно бежит по укатанной дорожке. Заруливаю в капонир, выключаю двигатель и выхожу из кабины самолета.

А Глядяев уже здесь, вместе с ним осматриваем машины. У моего самолета изрядно покалечена правая плоскость, а у ведомого пробит картер мотора. Воды для охлаждения двигателя почти не оставалось, и стоило ему еще несколько минут пробыть в воздухе, как двигатель закипел бы, подобно тульскому самовару. Говорю Глядяеву:

— Ты понимаешь, как нам повезло. Если бы хоть один «мессершмитт» оторвался от группы и навязал бой, кормить бы нам теперь морских рыбок. Видишь, чем твоя «инициатива» кончилась? От командира нам, конечно, попадет...

— Зато «горбатых» спасли и фашиста сбили, — невозмутимо отвечал Николай. — Победителей не судят, ну а командирское внушение уж как-нибудь переживем.

Командир похвалил нас за успешную воздушную разведку, за сбитый фашистский самолет и за то, что спасли экипажи самолетов Ил-2 (ему уже сообщили обо всем из штаба дивизии). А за самовольство все-таки пожурил нас, хотя и сам понимал, как трудно бывает удержать себя, когда кто-то другой, пусть и не знакомый летчик, оказался в опасности.

Вернулись мы с Николаем в землянку радостные, что все обошлось благополучно, а там — новички, пополнение прибыло. Пришлось вместо отдыха рассказывать им обо всем. Рассказал честно: как взял на себя в разведке лишнее, как на риск пошел и приказ командира нарушил. Хорошо еще, что все так кончилось.

Один из новичков спрашивает меня:

— А вы сильно перепугались, товарищ гвардии старший лейтенант, когда в море на подбитом самолете падали? И полетели бы вы прямо вот сейчас на новое задание?

— Откровенно, — отвечаю. — Наверное, перепугал-... Только дело ведь не а этом. Мне приходилось слышать от других летчиков, что в подобных ситуациях они не испытывали страха. По-моему, это все не то. Дело в другом — нужно в руки себя взять, нервам не дать взбунтоваться, испуг пересилить. Тогда из самой безнадежной обстановки победителем выйдешь. А что касается нового задания — летчик всегда готов...

Десятки раз приходилось летать на визуальную и фоторазведку многим летчикам-истребителям нашего полка. Так что состояние оборонительных рубежей противника, интенсивность и характер движения на его коммуникациях вплоть до Севастополя, размещение авиации на его аэродромах мы знали хорошо и могли безошибочно судить о поведении фашистских захватчиков в период начавшейся наступательной операции.