В боях за Тамань

В сентябре — октябре летчики 42-го гвардейского истребительного авиационного полка прикрывали наступающие наземные войска, сопровождали бомбардировщиков и штурмовиков, вели воздушную разведку, наносили штурмовые удары по войскам отступающего противника.

Работу летчиков затрудняли плотные осенние туманы. В условиях полета над горно-лесистой местностью и над прибрежными плавнями они затрудняли ориентировку, поиск наземных целей и таили в себе немалую опасность, так как нередко простирались до самой земли. Приходилось летать парами, звеньями. Это облегчало маневрирование в полете, но увеличивало вероятность поражения от зенитного огня, плотность которого была исключительно высокой. Противодействие истребителей противника было незначительным, они летали небольшими группами, прямых встреч с нами избегали и старались атаковать внезапно, используя облака, характер местности. Однако это не означало, что ожесточенных схваток уже не будет. При налете наших бомбардировщиков и штурмовиков противник оказывал значительное сопротивление большими группами своих истребителей.

Один такой бой произошел в районе Киевское, Молдаванское, Нижне-Баканский. Мы вылетели на сопровождение штурмовиков, которые должны были нанести) удар по оборонительным сооружениям центрального! участка Голубой линии. На подходе к цели штурмовики пытались перехватить две группы Ме-109Ф и одна группа ФВ-190. Шестерку «яков» возглавлял Герой Советского Союза Приказчиков. По его приказу группа разделилась на пары. Мы с Глядяевым остались около штурмовиков и отражали атаки прорвавшихся к нам вражеских истребителей. Пара Ивана Горбунова стремительной атакой отогнала четверку «мессершмиттов» и вступила в бой со второй группой Ме-109Ф, Алексей Приказчиков атаковал шестерку ФВ-190. Два «фоккера» задымили и пошли вниз, четверка ФВ-190 потянула вверх, но от дальнейших попыток атаковать пару Приказчикова отказалась. Видимо, гитлеровцы почувствовали, с кем имеют дело. Вот когда нам пригодились скоростные атаки и точное индивидуальное прицеливание! Иван Горбунов со своим ведомым тоже сбили по одному «мессершмитту». Наши штурмовики сделали несколько заходов по цели и вернулись на свой аэродром.

Потеряв Новороссийск и основные узлы обороны в центре Голубой линии и опасаясь быть отрезанными от переправ в Крым, немецко-фашистские части с боями стали отходить на Таманский полуостров. 17–20 сентября полк ежедневно по 3–4 раза вылетал на сопровождение бомбардировщиков, которые наносили удар по войскам и узлам сопротивления противника в районах Темрюка и Анапы. Вражеские истребители пытались пробиться к нашим бомбардировщикам. Но имея хорошо налаженное тактическое и огневое взаимодействие между группами, гвардейцы встречали врага еще на подходе к бомбардировщикам и решительными атаками обращали их в бегство. За эти дни мы с Глядяевым сбили два «мессершмитта». По нескольку самолетов противника сбили группы Приказчикова, Наумчика, Горбунова, Калугина, Шевченко, Канкошева.

Тем временем войска 56-й армии продолжали теснить противника в центре, войска 9-й армии — на правом фланге Голубой линии, а войска 18-й армии вели напряженные бои на юге Таманского полуострова.

Советские бомбардировщики и штурмовики наносили мощные удары по отступающим гитлеровцам. Наряду с боевой работой, нам приходилось сбрасывать в расположение неприятеля и необычный груз — листовки, фотомонтажи и другую агитационную литературу. И «меткий выстрел» художника или писателя усиливал смятение и растерянность в стане врага. Особенно запомнилась листовка с фотомонтажом Александра Житомирского. На этом фотомонтаже популярный среди немцев «железный канцлер» Бисмарк, тыча указующим перстом в бесноватого фюрера, предупреждал;

«Этот ефрейтор ведет Германию к катастрофе». Как тут не задуматься гитлеровцу над пророческими словами Бисмарка?.. Тем более, что они сбываются.

Раненый фашистский зверь, хотя и бежал в панике, но огрызался и был крайне опасен. Стремясь любой ценой остановить продвижение советских войск, гитлеровское командование большие надежды возлагало на Темрюк. Расположенный в самом устье реки Кубани, Темрюк замыкал левый фланг Голубой линии и представлял собой прочный узел сопротивления. Подступы к нему с востока и юга почти сплошь прикрывались лиманами и плавнями. Усиленные минными полями, проволочными заграждениями и большим количеством огневых точек, эти естественные препятствия считались противником непреодолимыми для советских войск. Кроме того, в районе Темрюка и вдоль дороги на Пересыпь было сосредоточено большое количество сил и средств для отражения ударов наших частей. Стало известно также, что фашисты стянули в район Темрюка до 200 танков. Их нужно было найти и уничтожить как можно быстрее.

25 сентября 1943 года на разведку вылетел командир 1-й эскадрильи Герой Советского Союза гвардии капитан Приказчиков со своим ведомым гвардии младшим лейтенантом Гусаком. Прикрывать пару разведчиков он приказал своему заместителю гвардии старшему лейтенанту Печеному. Вскоре четверка остроносых «яков» растаяла в утренней дымке. Однако разведка не удалась, а мы лишились двух опытных летчиков — Приказчикова и Гусака сбили.

Тогда на задание ушла четверка под командованием Ивана Горбунова. Через полчаса (полк базировался в станице Анастасиевская, что в сорока километрах восточнее Темрюка) разведчики обнаружили до 200 танков и автомашин и по радио вызвали штурмовиков, находившихся на аэродроме Варениковская, куда, кстати, через три дня перебазировались и мы. А 25 сентября, сопровождая штурмовиков, наши гвардейцы тоже били по танкам и автомашинам, предрешая судьбу засевших в Темрюке гитлеровских захватчиков.

Неожиданная радость

Утром 10 октября меня пригласили в штаб, разместившийся в уцелевшей хате на окраине станицы Варениковская. Командир, замполит, начальник штаба полка встретили как-то по-иному, без той официальности, с какой сталкиваешься при получении боевого задания.

— Предоставляем вам, Григорий Родионович, отпуск с выездом на родину, — тепло поздоровавшись за руку, сказал Гарбарец, — Устали? С первого дня воюете, без передышки.

— Усталости вроде бы не чувствую, товарищ подполковник. — Говорю так, а про себя думаю: «Значит, войска будут готовиться к новой наступательной операции. Что ж, домой — это здорово!»

— Посмотрите, как там в тылу, — сказал замполит Щербак. — Советую побывать на предприятиях. Что сказать людям — знаете. А вернетесь — нам расскажете.

Начальник штаба подполковник Петижев вручил мне заранее оформленный отпускной билет, проездные документы, продаттестат, талоны на питание. Наш Умар Ибрагимович знал, что летчику на радостях не до беготни по канцеляриям.

— Не забудьте получить деньги в финчасти, — с улыбкой напомнил он. — Счастливого пути.

Смотрел на своих начальников и чувствовал себя неловко перед ними. Они тоже устали, особенно командир полка. У Григория Кузьмича под глазами темные тени, скулы заострились, в поредевших волосах седина появилась... Но крепится командир, виду не подает.

— Часов в десять будет Ли-два, долетите до Краснодара, — сообщает Гарбарец еще одну приятную новость. — А там уж сами...

— Большое спасибо, товарищи! — козырнул, а сам чувствую, что голос не тот и внутри что-то щемящее подкатывается к сердцу. Понимал: будь у них возможность, доставили бы меня прямо в Казань. Хочется еще что-то сказать в знак благодарности за внимание И заботу. Но слова будто растерялись. Так и ушел...

Летели над плавнями, прижимаясь к камышам, — на их фоне зеленоватый Ли-2 трудно заметить. В воздухе спокойно, но фронт близко, и летчик помнил об осторожности.

В Краснодаре оказалось еще несколько отпускников. Устроившись в теплушке, вечером тронулись в путь, а утром были в Ростове. Здесь пересели в пассажирский. Чем дальше отъезжали от фронта, тем значительнее представал перед нами, отпускниками с фронта, размах восстановительных работ. Вокзалы почти все были разбиты, но железнодорожники, военные комендатуры, продпункты работали четко, так что по организованности тыл не уступал фронту. Было отрадно видеть и сознавать, что вся наша великая страна представляет собой единый боевой лагерь, а советский народ, руководимый Коммунистической партией, прилагает титанические усилия, чтобы обеспечить фронт всем необходимым.

В Казань приехал на четвертые сутки. На вокзале невообразимая толчея; много военных, эвакуированных, которые возвращались к родным местам, освобожденным от фашистских захватчиков. Для раненых — отдельный зал. Фронт от Казани далеко, но и здесь тяжесть военного времени сильно ощущалась.

Зато не видели мы унылых лиц. Даже инвалиды держались гордо, не выставляя свои болячки напоказ, Наоборот, во взглядах, в разговорах улавливалась какая-то стеснительность, будто он, воин, пострадавший в схватке с врагом, в чем-то виноват перед остальными людьми. Поистине удивителен, непостижим духовный мир советского народа. Только такой народ, познавший радость свободы, и мог явить миру массовый героизм, способный сокрушить фашистских захватчиков.

Пока добирался до родной деревни Керосеново, семья представлялась мне такой же многочисленной, какой была до войны. Четверо братьев и две сестры. А когда умер двоюродный брат отца, наш дядя, в семью приняли осиротевших Ивана, Сашу и Надю. Долго жила с нами еще и бабушка Оля. Двенадцать душ! Отец Родион Григорьевич любил детей до самозабвения и прощал нам всякие проказы. Мать Елизавета Аверьяновна — женщина малограмотная, но умная и властная, верховодила во всем. Мы любили ее и побаивались, Жили дружно, весело. Умели и не ленились работать. В сенокосную пору спозаранку выходили на колхозные покосы. Взойдет солнце, заискрится обильная роса на валках скошенной травы, и соседи удивляются: «Опять Павловы всех обскакали!» А мы никого и не пытались обскакивать: просто нравилось работать, когда все вместе.

Зимой бегал на лыжах в школу-семилетку за десять километров. Мороз, скрипит снег под ногами, шумят на ветру вековые сосны да ели. Вслушаешься — поет свою нескончаемую песню дремучий бор. Красота!

...Мать с непокрытой головой выбежала на крылеч-1 о, ветер подхватил седые пряди волос, отбросил их на лицо, смотрит, будто завороженная. И вскрик:

— Гришенька! Сынок!..

Прижалась к груди, мелко вздрагивают плечи, на мои руки упало несколько горячих слезинок.

— Не плачь, мама, — успокаиваю ее и не замечаю, что и у меня по щекам расплывается что-то влажное.

Откуда-то прибежал отец — худой, но крепкий, семижильный. Стиснул меня до хруста в костях.

— Хорош! Герой! Наша, Павловская, закваска, — выпалил он с гордостью и заулыбался.

— Здорово, отец! Такой же крепкий!

— А нам нельзя быть слабыми... К вечеру собрались родственники, соседи. У многих погибли родные и близкие. Вспоминая их, женщины всплакнули.

— Жаль каждого человека, но что поделаешь — война, — рассудительно говорил отец. И все согласно кивали головами, утирали слезы.

Нет, люди не привыкли к смерти. И не уменьшилась их тоска по мужьям, сыновьям, братьям, павшим в борьбе за правое дело. Потому так мужественно и переносили они потерю родных и близких...

— Мишенька на танке воюет, — как-то обыденно роняет мать, словно речь идет о каком-то естественном, необходимом занятии.

— Александр в госпитале. После ранения. Обещает на побывку, — в тон ей говорит отец.

Сашка, младший братишка, нетерпеливо ерзает на табурете, хочет вставить свое словцо, но отец, добродушно посмеиваясь, охлаждает его пыл:

— Сиди, постреленок... В военкомат бегал. И это в пятнадцать-то лет! Несмышленыш...

— А как там у вас насчет снарядов? С харчами как? — спрашивает ветхий старичок, потряхивая сивой бородой. — Помнится, в девятьсот пятом — ни те снарядов, ни те харчей. Икон понавозили. А самурай тот же басурман, что и турок, их крестом не сшибешь. А Гитлер, чтоб ему лопнуть, пуще турка и самурая нехристь.

— И танки, и самолеты, и пушки — все есть, дедушка. Спасибо вам, труженики тыла. И за харчи спасибо — последнее отдаете фронту.

— Да мы что, мы перебьемся, — дружно заговорили женщины. — Лишь бы там все хорошо, да поскорее возвращались наши...

Деревня маленькая, дворов в сорок, за войну обеднела мужиками. Не было семьи, которую война обошла бы стороной. Горе нетающей льдинкой застыло в глазах женщин и подростков, которые теперь были главной рабочей силой на полях и фермах. Здесь людям тоже нелегко, как и нам на фронте. Они ждут, когда мы окончательно разобьем захватчиков. Но понимают, что до конца войны еще далеко, и стойко переносят неимоверные трудности. «Лишь бы там все хорошо, да поскорее возвращались наши» — эти простые слова вобрали в себя и заботу, и тоску, и надежду, Хотелось поскорее уехать в полк и на деле оправдать надежды моих земляков. Но у меня в запасе было еще несколько дней.

Съездил на завод, где я работал до армии. Из друзей там почти никого не застал; все ушли на фронт, а на их рабочие места заступили женщины, девушки, подростки. Не было никого из знакомых и в аэроклубе. Но встречи и беседы с людьми состоялись. И у всем одни мысли и чувства: мы с вами, боевые фронтовики. Что ж, вернусь в полк — так обо всем и расскажу.

В районе Керчи

Полк к моему возвращению оказался на самом передовом аэродроме — в станице Запорожская, километрах в десяти от Керченского пролива и косы Чушка. Стоял ноябрь, море часто штормило. Летать в такую непогодь сложно и опасно. Чтобы противостоять разгулу стихии, нужны отличная выучка и надежные самолеты. То и другое теперь у нас было.

К началу боев за Крым в полку произошли некоторые перемещения командного состава. Первой эскадрильей, после гибели Героя Советского Союза Приказчикова, командовал теперь Герой Советского Союза Калугин. Командира второй эскадрильи Героя Советского Союза Наумчика проводили на учебу в академию, а на его должность был назначен Герой Советского Союза Горбунов. Третьей эскадрильей по-прежнему командовал гвардии капитан Коновалов. Меня назначили командиром четвертой (резервной) эскадрильи. Убыл из полка гвардии подполковник Умар Ибрагимович Петижев, а в должность начальника штаба полка вступил гвардии подполковник Токарев. Старшим инженером полка назначили гвардии капитана Курочкина вместо убывшего на курсы усовершенствования гвардии инженера-майора Фомина.

Эти перемещения свидетельствовали о росте деловых и политических качеств наших офицеров, способных успешно руководить подчиненными в сложной фронтовой обстановке. К этому времени полк вошел в состав 229-й Таманской истребительной авиационной дивизии, которой командовал полковник М. Н. Волков.

Бои за освобождение Крыма начались высадкой десантов на восточное побережье полуострова.

В Крыму противник сосредоточил большое количество зенитных средств. Только в районе поселка Эльтиген было до 66 батарей зенитной артиллерии разных калибров и 35 зенитно-пулеметных точек. Стояла очень плохая погода, и чаще летать приходилось на малых высотах. Но, несмотря на трудности, советские летчики работали согласованно и эффективно.

12 ноября, патрулируя в районе Керчи, я сбил первый, после отпуска, «мессершмитт». 14 ноября Саратов вогнал в землю Ме-109. 18 ноября он один дрался с восемнадцатью бомбардировщиками.

Ведущим звена Дмитрий вылетел на прикрытие наших войск на плацдарме. Сплошная облачность простиралась почти до самой земли, скрывая даже невысокие холмы на берегу. Патрулировали над морем. Серое небо, серое море, а волны — вот они, под самым крылом. Только допусти ошибку в пилотировании — и нырнешь в морскую пучину.

— Следить за воздухом и координацией, — подсказывает по радио бывший инструктор Саратов своим ведомым. — На приборы не смотреть.

Это значит: на малой высоте точно соблюдай координацию движений рулями, не смотри в кабину, расстояние до земли — главное в таком полете.

— Справа четверка «худых», — все тот же спокойный голос командира звена Саратова. — Атака спереди, ракурс две четверти.

В кабине ведущего «мессершмитта», видимо, сидел опытный воздушный волк. Заметив четверку «яков» и разгадав ее намерение атаковать, он резко довернулся в сторону атакующих, и длинная трасса, выпущенная Саратовым, опалила облака за хвостами четверки «мессершмиттов», развернувшихся за своим ведущим. Саратов ввел свой послушный «як» в правый разворот. За командиром звена потянулись его ведомые — Гуляев, Быстрицкий и Пушкарев.

Командир четверки «мессершмиттов» понял, что бой на виражах в ограниченном пространстве между облаками и морскими волнами ему не выиграть, и повел своих ведомых в облака. Летчик Гуляев, стремясь совместить траекторию полета своего самолета с траекторией «мессершмитта», потянул ручку управления на себя и незаметно надавил на левую педаль. Еще немного — и он нажмет на боевые кнопки. Но в это время его самолет непроизвольно скользнул вниз и 1 правым крылом срезал гребень волны. Неодолимая сила дернула истребитель Гуляева вниз...

Саратов хорошо видел, как каскад взметнувшихся над волнами брызг накрыл самолет Гуляева.

С КП воздушной армии поступил приказ: пробить облака и перехватить вражеских бомбардировщиков. Саратов подтвердил по радио, что приказ понял, и передал команду Быстрицкому и его ведомому Пушкареву. Пилотируя самолет по приборам, он выскочил из непроницаемой мглы. Выше голубело небо и светило яркое солнце. Внимательно осмотрелся. Далеко на западе шли бомбардировщики. Куда направляются они? На плацдарм, конечно. Хотя он закрыт облаками, гитлеровские летчики определяли момент сбрасывания бомб, ориентируясь по двум радиопеленгам.

— Вижу три группы «хейнкелей», — доложил Саратов на КП. — Иду на сближение.

Перед атакой хотел пристроить к себе пару Быстрицкого, но два «яка» по одиночке пробивали облака, каждый уклонился в сторону, и находились они далеко внизу. А бомбардировщики приближались, медлить было нельзя, и Саратов один атаковал группу Хе-111. На встречных курсах ударил по головной шестерке, затем по второй, по третьей, Гитлеровцы побаивались лобовых атак, строй их нарушился. Саратов развернулся назад и пошел в атаку сзади, намереваясь прочесать колонну с хвоста. «Хейнкель», возглавлявший колонну, густо дымил и резко снижался, разворачиваясь на обратный курс. Остальные бомбардировщики потянулись за ведущим, сбросили бомбы, не дойдя до плацдарма. Во время атаки замыкающего в развороте «хейнкеля» пуля вражеского стрелка прошла через капот мотора, пробила масляный трубопровод, приборную доску. Саратов был ранен в левую ногу и левую подмышку. Пуля же пробила обшивку кабины и ушла в воздух. Такое исследование Саратов провел потом, когда приземлился на аэродроме Запорожская. А в бою он успел только доложить на КП, что бомбардировщики отогнаны.

С КП воздушной армии видели все. «Один Хе-111 упал и взорвался перед линией фронта», — передали нам.

Кровопролитные бои на плацдармах продолжались. К концу ноября десантная группа полковника Гладкова, высадившаяся в районе поселка Эльтиген, оказалась в исключительно сложной обстановке. По данным наших воздушных разведчиков, противник сосредоточил здесь до трех полков пехоты, танки, артиллерию. Эта группировка готовилась сбросить десант Гладкова в море.

Генерал К. А. Вершинин дополнительно переключил сюда авиационные части, которые действовали на северном участке Керченского полуострова. Несмотря на очень сложную погоду, летчики доставляли на Эльтиген продовольствие и боеприпасы, бомбили и штурмовали вражеские танки, пехоту, подавляли артиллерию, в воздухе дрались истребители.

В память о подвиге советских воинов, вписавших яркие страницы в героическую летопись Великой Отечественной войны, рыбачий поселок Эльтиген получил название Геройское. Командир десанта полковник (ныне генерал) В. Ф. Гладков был удостоен за эту операцию звания Героя Советского Союза.

В декабре погода еще больше ухудшилась, плотные туманы над морем и побережьем резко снизили активность авиации обеих сторон. Но когда небо прояснялось, воздушные бои вспыхивали с новой силой.

Утром по вызову станции наведения вылетела девятка истребителей под командованием Героя Советского Союза Калугина. Над Керчью встретили 15 «юнкерсов», шедших под прикрытием четверки «мессер-шмиттов». Наши летчики дружно пошли в атаку. Калугин расстрелял ведущего «юнкерсов», затем подбил одного «мессершмитта». Канкошев и Раенко связали боем оставшихся «мессершмиттов», двух сбили, а третий пустился наутек. Воздушный бой длился 20 минут. Противник потерял шесть самолетов. Наши потери — не вернулся с задания летчик Морозов.

В тот же день после обеда, поднявшись в воздух в составе группы, Канкошев сразился с четверкой Ме-109, одного из них сбил. В это время остальные «яки» под командованием гвардии майора М. В. Шевченко разогнали группу «юнкерсов». Но вслед за «юнкерсами» на большой высоте шли восемь Хе-111. И снова бой — скоротечный, стремительный. Врагу так и не удалось произвести прицельное бомбометание по плацдарму.

Однажды, патрулируя над морем, Ахмет-Хан Канкошев в паре сразился с большой группой фашистских самолетов и вышел из схватки победителем. Сначала на дороге он увидел большое скопление легковых автомобилей. Качнул крыльями и повел своего ведомого в атаку. Лимузины, в которых, без сомнения, находились высокие чины, заметались в разные стороны. Сделав несколько заходов, Канкошев и его ведомый расстреляли несколько машин из пушек и пулеметов, И тут Канкошев заметил группу «юнкерсов», которые направлялись к нашей переправе. Дерзкая лобовая атака. «Юнкерс» загорелся и пошел к земле, второго бомбардировщика подбил ведомый летчик. Остальные бомбардировщики повернули назад. Выполняя маневр Канкошев оказался в облаках, а выйдя из них, ведомого летчика не обнаружил. Тот докладывал по радио что его самолет подбит и он возвращается на аэродром.

Невдалеке Канкошев увидел еще девять Ю-87, которые растягивались змейкой и готовились к пикированию на переправу. По переправе двигались наши войска. И нигде не было видно ни одного советского истребителя. Канкошев ринулся навстречу врагам. Фашисты, решив, что поблизости есть еще советские истребители, повернули обратно.

Вскоре появилась «рама» и два «мессершмитта». Канкошев усмехнулся, поняв, что «рама» прилетела, чтобы сфотографировать «работу» своих бомбардировщиков. Но, кроме горящего на земле «юнкерса», фашистские летчики ничего не увидели. Для контроля за бомбометанием своих «юнкерсов», видимо, подкатило к передовой и фашистское начальство на лимузинах...