Воздушные разведчики

12 июня 1942 года мы передали 16-му гвардейскому истребительному авиационному полку несколько уцелевших самолетов и убыли на аэродром под Погорелово Ростовской области для переформирования и отдыха. Здесь в полк прибыли 5 летчиков и 20 младших авиационных специалистов. Это были девушки, окончившие авиашколу, они заменили оружейников, радистов, парашютоукладчиков, которые ушли в наземные и воздушно-десантные войска. Прибывшие летчики Исаев, Шатов, Козюберда, Степанов, Забелин приступили к тренировочным полетам с опытными командирами. В Погорелове долго не задержались. 20 июня сюда прилетели части на истребителях Як-1, И-16 и штурмовиках Ил-2, и нам пришлось перебазироваться на аэродром под Скосырскую. Прикинули на глазок: от передовой 200–250 километров, фашистам здесь не бывать, можно работать спокойно и немного отдохнуть.

Для переучивания и тренировок летного состава в полку имелось всего три самолета: два Як-1 и один

Як-7. Эти боевые самолеты были переделаны в учебно-тренировочные, в них встроили вторые (инструкторские) кабины, а для сохранения центровки сняли вооружение и бронеспинки. Отрабатывая групповую слетанность или учебный воздушный бой, молодые летчики стойко переносили неимоверные перегрузки, которые создавший для них полковые асы. Они давно усвоили, что высший пилотаж — залог победы летчика-истребителя.

Молодежь усердно перенимала и тактические приемы, и способы ведения огня по воздушным и наземным целям. Свободные от полетов командиры, летчики, инженеры, техники, младшие авиационные специалисты настойчиво занимались наземной подготовкой: изучали тактику врага, изыскивали свои тактические приемы ведения воздушного боя. Трудились от зари до зари, а зори в июне — июле почти смыкаются. В условиях войны это и называлось отдыхом. Но и такой отдых вскоре был прерван.

По срочному заданию на разведку вылетел Калугин. В это время два других самолета заруливали на дозаправку горючим. Теперь уж было не до занятий! Авиаторы гурьбой высыпали из землянок. Опять что-то непредвиденное, каждый думает только об одном: не прорвался ли враг?

— Да откуда тут фашистам взяться? — не выдержал молчаливого напряжения воентехник Юрий Алексеевич Сергеев. Говорит просто так, чтобы успокоить товарищей. — Откуда здесь быть врагу, — повторил он, веря, что наземные войска прочно удерживают оборону.

— На войне всякое может быть, — уклончиво заметил начальник штаба полка майор Токарев. — Надо быть всегда в готовности отразить нападение воздушного и наземного противника.

А противовоздушную и наземную оборону аэродрома Иван Власович Токарев готовил тщательно, все у него было предусмотрено. Благодаря этому гитлеровцам никогда не удавалось застигнуть нас врасплох.

Кто-то поддержал Сергеева. Заговорили, что фашистам теперь несдобровать, мол, в газетах пишут о договоренности с союзниками о создании второго фронта в Европе.

— На второй фронт надейся, а сам не плошай, — бросил реплику батальонный комиссар Щербак.

Его всегда приветливое лицо как-то погасло, брови нахмурились, глаза сверкнули укоризненно. Все примолкли. Догадались, что командование полка, вчера побывав в штабе дивизии, кое-что знает иное.

А знали командир, комиссар и начальник штаба полка многое из того, что каждому солдату знать не положено. Например, что всеми видами разведки, и особенно воздушными разведчиками, была вскрыта интенсивная подготовка гитлеровцев к наступлению: концентрировались войска, подтягивались резервы. Только 8 июля было обнаружено, что в сторону Сталинграда движется огромная моторизованная колонна; в направлении Буденновки шли две колонны; из Артемовска к линии фронта продвигается большое количество автомашин, танков и орудий на механической тяге. О времени и направлении удара немецко-фашистских войск могли знать командующий Южным фронтом и другие военачальники. Поэтому они заранее привели войска в боевую готовность.

Но почему же так спешно понадобился разведывательный полет Калугина, да еще на учебно-тренировочной машине?

— Летит, летит! — закричал воентехник Сергеев, первым увидевший свой самолет.

Через несколько минут Калугин докладывал командиру полка:

— Восточное Северского Донца и Айдара видел танки, автомашины, мотоциклистов. Прут в четыре ряда. Много!

Командир полка, не медля ни минуты, по телефону сообщил в штаб дивизии о результатах разведки. В штабе выразили сомнение; почему не подсчитал точно, почему не доложил по радио на КП?

— На моих самолетах нет радиопередатчика, — ответил Курбатов. — Калугин спешил на посадку и доложить о прорыве противника.

— Хорошо, работайте пока по своему плану, — ответил начальник штаба дивизии. — Факты будут проверены.

Часа через полтора на аэродроме приземлился связной самолет По-2, торопливо зарулил, выключил мотор, не дождавшись, когда остынет. Лопасти винта «чавкнули», остановились и, будто передумав, крутнулись в обратный ход. Из выхлопных патрубков мотора вырвался резкий, как выстрел, металлический авук.

— Мотор загонишь, растяпа! — сердито закричал старший инженер полка военинженер 3 ранга Фомин, подбегая к самолету. Он ревностно относился к сбережению материальной части и за небрежность «снимал стружку», не давая спуску ни молодому, ни опытному летчику. Но, узнав командира дивизии, смутился: — Виноват. Не ожидал...

— Нервничает, — успокоил инженера полка Курбатов. — Но что-то произошло.

Командир дивизии спрыгнул на землю и, не дослушав обычный в таких случаях доклад о том, чем занимается полк, сказал отрывисто;

— Позвать Калугина!

Федор Захарович, будто предчувствуя грозу, оказался тут как тут.

— Панику поднимаете, младший лейтенант, — упрекнул Калугина командир дивизии. — У страха глаза велики...

Калугин, стройный, плечистый, под строгим обвинительным взглядом старшего начальника ссутулился, широкие плечи его обвисли, будто нагрузили на них стопудовую тяжесть, но смотрел гордо, с достоинством. Он резко крутнул головой. Из-под шлемофона выскользнула густая прядь русых волос, прикрыла ясные серые глаза. Ловким движением руки отбросил со лба волосы, сказал:

— Я? Паникер?..

— На доразведку только что посылали бомбардировщика. Смотрели в три пары глаз: летчик, штурмана стрелок-радист...

— И ничего не видели? — раздраженно спросив Калугин.

— Гурты скота перегоняют, — уточнил командир дивизии. — У страха глаза велики, — повторил он расход жую поговорку.

Калугин понял — ошибка. Не его — плохо смотрел экипаж бомбардировщика. Поднялись на высоту и ничего не разглядели толком. Да еще ввели в заблуждение старших начальников. Теперь уж Калугину было не до личных обид. Что стоит ложное обвинение по сравнению с тем, что он видел на дорогах! Лавина моторизованных войск катилась на восток, скоро ее танковые клинья дотянутся сюда, а лавину эту принимают за гурты скота.

— Разрешите повторить полет? — попросил он. Командир дивизии молчал, раздумывая. Но не для того же он прилетел, чтобы сделать выговор летчику за неудачную разведку? Это хорошо понимал и Курбатов, сказал без околичностей;

— Пусть летит. Что-то не доглядел экипаж бомбардировщика.

Тактичный и предупредительный комиссар Щербак решил смягчить обстановку и сказал примирительно:

— Оснований не доверять экипажу бомбардировщика нет. Калугину мы тоже верим. Надо лететь, уточнить обстановку. И немедленно!

— Ставьте задачу, — разрешил командир дивизии. — Да повнимательнее там...

— С кем полетите? — спросил Курбатов. — Вдвоем надежнее.

— С Лукичом, — не задумываясь, ответил Калугина И тут же спохватился, вспомнив о правилах воинские взаимоотношений: — Со старшим лейтенантом Приказчиковым.

Взлетели парой. Калугин без труда вышел в район предполагаемого нахождения немецко-фашистских войск. Снизился до бреющего. Алексей Лукич Приказчиков крутился вверху, прикрывая Калугина. Били крупнокалиберные зенитные пулеметы и счетверенные установки «эрликонов», стараясь снять разведчиков метким выстрелом. Светящиеся трассы вспыхивали то справа то слева, то впереди, то где-то вверху, Калугин бросал послушный «як» с крыла на крыло и считал танки, автомашины, орудия, старался хотя бы приблизительно определить количество вражеских войск и направлене их движения, но сделать это было нелегко. На обстрел с земли не обращал особого внимания. Знал: на той высоте подловить маневрирующий на большой скорости истребитель не так-то просто. Хуже было Приказчикову: по его самолету, находившемуся на километр выше, стреляло больше зенитных точек.

Калугин взмыл вверх, осмотрелся. И не увидел Приказчикова. «Неужели сбили Лукича?» — обожгла тревожная мысль. Посмотрел выше: три истребителя, издали похожие на стрелы, пронзающие небо, гонялись по вертикали. Понял: Приказчиков сковал боем пару «мессершмиттов» и увлек их на высоту, подальше от разведчика, чтобы те не помешали ему выполнить задание. Боевым разворотом ринулся к ним, пошел в атаку. Дерзкие атаки на встречных курсах в данной ситуации был единственный выход. Приказчиков делал то же самое. «Мессершмитты» избегали лобовых атак, страшась тарана, уходили вверх и старались зайти советским истребителям в хвост, ударить наверняка. Но «яки» маневрировали так энергично и умело, что гитлеровцам нетрудно было понять: с этими — гляди да гляди! Иначе, сам попадешь под огонь. О том, что «яки» не могли стрелять, гитлеровцы даже не догадались, и «мессершмитты» глубоким пикированием вышли из боя...

Командир дивизии поджидал разведчиков на аэродроме. Через час они приземлились.

— Ну что, убедились? — спросил он нетерпеливо.

— Убедились, — доложили Калугин и Приказчиков. — Фашисты нацеливаются в обход Миллерово...

Командир дивизии поставил полку боевую задачу следующий день: тремя учебно-тренировочными самолетами вести усиленную разведку войск противника. Уже вечерело, и он, взволнованный, улетел в штаб 4 воздушной армии.

Короткая июльская ночь прошла в тревоге и казалось бесконечно долгой. Вылетели с рассветом на разведку Приказчиков и Осипов. Вражеские войска за ночь не продвинулись и находились почти на тех же рубежах. Но с восходом солнца опять закопошились.

«Мессершмитты» парами и четверками старались перехватить и уничтожить воздушных разведчиков. Но всякий раз наши летчики уклонялись от боя и привозив ли новые разведданные. И только к вечеру Калугин и старшине Николаю Штукину пришлось-таки сразиться с гитлеровцами. Пара «мессершмиттов» подкрадывалась к ним снизу, четверка висела сверху. Шесть против двух невооруженных.

Калугин многократно покачал крыльями. Это сигнал Штукину: постарайся выйти из боя, вернуться на аэродром и доложить результаты разведки. Понимал, как трудно это будет Штукину. Но это — боевой приказ! Он должен быть выполнен без колебаний. Главное — разведка!

«Пошли!» — мысленно произнес Калугин и потянула на высоту. Как и рассчитывал, нижняя пара «мессершмиттов» не замедлила воспользоваться тактической «ошибкой» советского летчика, оторвавшегося от своего ведомого, К тому же расстрелять одинокий «як» на высоте удобнее, чем на бреющем полете: можно взять в вилку снизу и сверху. Не ускользнет и тот, что остался на малой высоте.

Оторвался ли Штукин от противника, Калугин уже не смог увидеть. Висевшая сверху четверка накинулась на него, как набрасываются шакалы на обреченную» жертву. Так он оказался зажатым со всех сторон. Резко вошел в правый вираж, крутой, стремительный. «Мессершмитты» разошлись в стороны и вверх, вниз. Кто-то из них первым попытается взять беззащитный «як» в прицел. Который? Ах, вон тот, что доворачивается сверху. Глядь, а снизу те, двое, уже водят носами из стороны в сторону. «Прицеливаются, гады, — успел подумать Калугин. — Долго ли нажать на боевые кнопки — какие-то доли секунды...».

Резкий рывок педали и ручки управления. С глубокого виража «як» зарылся носом под горизонт, крутнул полубочку и штопором пошел вниз. Даже огненные трассы, мелькнувшие над крылом, не заметил Калугин. Уменьшил обороты мотора, сделал полтора-два витка штопора, остановил вращение самолета. Свистел ветер, давило в ушах, лезла в нос и в глаза поднявшаяся с пола кабины пыль, а он все пикировал и смотрел вниз где яркой панорамой угрожающе быстро набегала на него земля. Различил темную воронку на однообразном желтоватом фоне и ускоренным движением потянул ручку управления на себя. Перед глазами поплыли розоватые круги — влияние чрезмерной перегрузки. Встряхнул головой, круги размылись, и в бронестекле фонаря кабины, совсем близко, качнулся степной горизонт. Но еще ближе была земля. Самолет, более не повинуясь рулю высоты, плашмя проваливался вниз. Впереди, почти под самым носом, показались пшеничные колосья. И в этот жуткий миг он почувствовал, что не столкнулся с землей, а уходит от нее. Не дыша и не шевелясь (как бы неосторожное движение вновь не ввергло машину в безудержное падение на землю!) Калугин плавно отдал от себя ручку, осторожно увеличил обороты. Мотор запел басовито и ровно.

— Выкрутился! — радостный крик вырвался из груди Калугина. Осмотрелся: «мессершмитты» барражировали на высоте, видимо, посчитав его сбитым, и уклонялись к западу. Можно было уходить в Скосырскую. Он посмотрел вниз, на пшеничное поле, едва не ставшее его могилой. Почувствовал тошноту, но усилием воли сразу же подавил ее. Подумал: «Вот он какой, страх. А в критическую минуту просто не думается об этом — некогда!»

Через минуту-другую в кабине запахло подгоревшим маслом. Посмотрел на приборы: стрелка термометра охлаждающей жидкости отклонилась за красную черту и замерла на отметке 110 градусов. Это предел. Неужели придется падать где-то в степи? Чтобы совсем не перегрелся мотор, уменьшил обороты. Но температура воды оставалась прежней. Начала подниматься и температура масла. Решил; «Сяду в Погорелово, это ближе километров на семьдесят...»

Садился с прямой, благо места знакомые. К самолету подбежали два техника в выцветших на солнце комбинезонах: один — молоденький, недавно из училища, второй — усач с обветренным лицом. Кричат;

— Что случилось?..

— Перегрев, — сказал Калугин. — Посмотрите, пожалуйста. И дозаправить бы, а?

— Это мы быстро, — пообещал усач и полез под самолет. — Это же надо — пшеничку скосил! — удивительно воскликнул он. — Весь радиатор забит колосьями. Хорошо, что соты не пробило, а то пришлось бы тебе, здесь сидеть на вынужденной.

Прочищали осторожно и долго. Подкатили баллон со сжатым воздухом, к нему присоединили шланг, продули, как могли, соты и весь радиатор. На дозаправку горючим ушли считанные минуты.

К счастью, мотор запустился с первой попытки. Калугин взлетел. Набрал высоту, довернул на курс.

Солнце скатилось за горизонт, и южная ночь не заставила себя ждать. Сумрак сгущался быстро, наземные ориентиры будто размывались в нем. Справа тускло блеснул Северский Донец и скрылся из виду. Впереди должна быть Калитва, а затем и Быстрая, но пока этих речек не видно.

В наступающей темноте увидел извилистую ленту Калитвы и совсем рядом — Быструю. Взглядом отыскал станицу Скосырскую, увидел аэродром. Посмотрел на северо-запад: высоко в небе отражалось зарево. «Миллерово горит, — догадался Калугин. — Ударили фашисты на закате — и вот!.. А чем отразишь натиск? В полку одни «безлошадники» остались».

Пока снижался в круг над аэродромом, стемнело совсем. Садился осторожно: снизил самолет и щупал колесами землю. Сел! Сразу же на пробеге откинул назад подвижную часть фонаря кабины. В лицо ударил свежий, бодрящий воздух. Выключил мотор. В голове противно звенело от пережитого, а на душе радость, среди сбежавшихся к капониру техников и летчиков увидел своего ведомого Николая Штукина.

— Живой, Коля! — закричал Калугин, вылезая из кабины...

Ночью поступил приказ на перебазирование.

На Северном Кавказе

На рассвете 12 июля 1942 года летчики, инженеры и техники под командованием начальника штаба Токарева двинулись в путь в пешем строю.

Мы присоединились к какой-то части, отступавшей к Дону. Палило солнце, в раскаленном воздухе висела дорожная пыль, горьковато пахло степной полынью. Но к горечи во рту примешивалась горечь душевная. Обидно было нам, закаленным в боях летчикам-истребителям, привыкшим к стремительным скоростям и головокружительным маневрам, плестись по выжженной солнцем бескрайней степи и задирать голову, провожая наших крылатых братьев.

Мы знали, что враг преследует нас по пятам и ничего не могли предпринять в свою защиту. Отвратительное это чувство — беспомощность. Еще тяжелее было видеть, как старики и старушки выходили на баз и, ладонью прикрыв глаза, с укором и тревогой смотрели на нас и вслушивались в гул битвы за нашими спинами.

Мы видели пролетающие в небе группами штурмовики Ил-2, пятерки бомбардировщиков Су-2 и Пе-2. Ним нетрудно было представить, как они, прорываясь сквозь плотный заслон «мессершмиттов» и огонь зениток, наносили удары по вклинившимся на просторы Дона и Кубани захватчикам. Черные тучи дыма заволакивали степные дали, горькими запахами горящих хлебов и построек, гарью перегретого железа пропитался воздух.

Прибыли на аэродром Кавказская (г. Кропоткин) и влились в 6-й учебно-тренировочный авиационный полк. Вместе с ним перебазировались в Армавир, город и аэродром подвергались интенсивным налетам вражеской авиации. Во время одного из таких налетов «юнкерсы» и «мессершмитты» застигли нас на аэродроме. Все разбежались по щелям, и только командир полка Курбатов оставался на месте. К нему-то и привязался один ретивый «мессер». Он несколько раз снижался до бреющего, остервенело строчил из пулеметов и все мимо.

Курбатов не растерялся, нашел выход: разостлал черный реглан, а сам укрылся в бурьяне. При очередном заходе гитлеровец всадил четыре пули в реглан и (крылся за холмистым берегом Кубани.

— Доберусь до тебя, мерзавец! — погрозил кулаком Курбатов вслед улетевшему фашисту. — Придет время — сыграем тебе отходную...

Вечером собрались в затемненном, полуразрушенном ангаре, тускло горела аккумуляторная лампочка, слушали итоги боевой работы полка. Командир сказал, но на ростовском направлении летчиками полка совершено 1843 боевых вылета, проведено 225 воздушных боев, в результате которых сбит 61 самолет противника. Только в боях за Ростов эрэсами, бомбами, пулеметно-пушечным огнем уничтожено 34 танка, 855 автомашин с войсками и грузами, 14 штабных автобусов, 19 зенитных установок.

Эти успехи полка — заслуга не только летчиков. В нашу общую победу был вложен огромный, героический труд инженеров, техников, механиков, всех воинов. Наиболее отличившиеся командиры, сержанты и бойцы были награждены боевыми орденами и медалями. Среди награжденных Д. И. Фомин, В. В. Хайдуков, М. Ф. Курочкин, Ю. А. Сергеев, А. С. Богдалевский, А. А. Туров, А. А. Николаев.

На одном из привалов к нам прибыл Курбатов.

— Перед нами Успенское, — сказал он, прохаживаясь перед строем. — Сюда мы добирались долго. Причина тому — отсутствие попутного транспорта и наша неподготовленность. Теперь мы готовы, дорога одна. Приказываю: каждой группе добираться самостоятельно! Использовать попутные автомашины и железнодорожный транспорт. Пункт сбора — Минеральные Воды. Срок — двое суток...

Проворнее всех оказались наши девушки. Водители, заметив на обочине дороги «голосующую» красавицу, притормаживали машину, выскакивали из кабины и находили для счастливой «землячки» место поудобнее.

Нам же приходилось ловить грузовики на ухабах, когда водители вынуждены были сбрасывать скорость; многие авиаторы устраивались на железнодорожных платформах. К исходу вторых суток весь полк был в сборе.

1 августа 1942 года. Мы — на месте! Обносившиеся, с потертыми ногами, неимоверно уставшие стояли в строю авиаторы. Все — как один! Позади сотни километров трудных дорог. Под бомбежками и обстрелами, на скудном пайке, с ночевками под открытым небом в степи. И еще запомнился нам обшарпанный грузовик на правом фланге, заваленный штабным имуществом и документами — самыми беспристрастными свидетелями героической истории полка.

Наконец мы получили прекрасные истребители Як-7. Прибыло и пополнение — летчики, окончившие авиационное училище; Горбунов, Печеный, Калинин, Колдытаев, Шалибаев. Под руководством наших опытных командиров они быстро вошли в строй, и полк перебазировался в район Моздока, в расположение 217-й истребительной авиационной дивизии.

Нас ознакомили с общей обстановкой. Положение советских войск оставалось тяжелым. Части горнострелковых дивизий гитлеровцев захватили важнейшие горные перевалы Центрального Кавказа. Бои развернулись Ин подступах к Новороссийску и Моздоку.

Ставка ВГК и командование Закавказского фронта принимали срочные меры к наращиванию сил и средств ни угрожающих направлениях, к созданию глубоко эшолонированной обороны. Теперь нам, авиаторам, предстояло сражаться вместе с воинами Закавказского фронта, обеспечивая боевые действия с воздуха Северной группе войск.

Обо всем этом рассказал нам специально прибывший на связном самолете начальник разведотдела штаба 4-й воздушной армии. В тени под деревом, где мы сидели, была развешена карта. Синие стрелы обозначали предполагаемое наступление противника одновременно на трех направлениях. Штабной обстановку на фронте знал превосходно, говорил четко, не заглядывая в записи, подробно рассказал и об авиации противника.

— Да, поработала разведка, — похвалил его наш командир полка.

Опасность страшна своей неожиданностью. Теперь те мы были достаточно осведомлены, чтобы сделать собственные выводы: враг не пройдет! А из убежденности каждого воина, его личной решимости победить Врага и складывается моральный дух армии как один из решающих факторов в войне.

На повышение морально-боевого духа авиаторов была направлена и вся политико-воспитательная работа. В тот же день в полку побывали начальник политотдела армии полковник Ф. И. Жмулев и его помощник По комсомолу капитан И. Н. Бурляй. Они провели семинары с партийными и комсомольскими активистами, напомнили им, что требования приказа № 227 должны разъясняться воинам глубоко, ясно, доходчиво.

В те суровые дни у меня возникло твердое решение навсегда связать свою жизнь с Коммунистической Партией. Поговорил с Федей Калугиным. Оказалось, что и он давно мечтает об этом. Но примут ли нас в ряды ленинской партии? Ведь мы еще не вышли из комсомольского возраста, каждому чуть больше двадцати нет. Обратились за советом к комиссару.

— Вполне могу за вас поручиться, — ответил Сергей Михайлович Щербак. — Пишите заявления.

В боевых условиях все решалось быстро. Не проводилось и многочасовых собраний. Принимали нас прямо у самолетов. Длинных речей не было. Перед лицом своих старших товарищей-коммунистов мы поклялись сражаться с врагом мужественно, умело. И, дав эту клятву, через несколько минут взлетели навстречу врагу.

Нашу головную восьмерку ведет Курбатов, ему присвоено звание подполковника. Шестерка под командованием командира 1-й эскадрильи капитана Егорова идет несколько в стороне и с превышением, еще одна восьмерка осталась на земле в готовности к немедленному вылету. По первому же сигналу ее поведет в бой майор Гарбарец — заместитель командира полка.

Теперь мы — сила! Не то что на дорогах отступления. Под крылом самолета Як-7б на подвесках шесть реактивных снарядов, у других по две 100-килограммовых бомбы, из кока винта грозно нацелился вороненый ствол 20-миллиметровой пушки, из капота мотора выглядывают два крупнокалиберных пулемета, в контейнерах — снарядные и патронные ленты.

Рядом с командиром летит Калугин. Чуть поодаль вижу самолеты комиссара Щербака, коммунистов Приказчикова, Наумчика. Думаю о высоком доверии, которое они оказали нам, голосуя «за» на партсобрании. Значит, они тоже поручились за нас.

В район цели подходим на высоте 2000 метров. Видимость хорошая. Самолетов противника не видно, но они могут появиться, как только начнем штурмовку. Поэтому командир и решил наносить удар последовательно; сначала восьмеркой, а шестерка Егорова в это время должна оставаться на высоте, после одного-двух заходов восьмерка уходит вверх, а Егоров переходит к штурмовым действиям. Так определено заданием еще на земле, перед вылетом.

Внизу показались черные коробки автомашин, длинные гадючьего цвета колонны пехоты. Над дорогами клубится пыль, ветер относит ее в сторону, облегчая нам выбор цели. Командир уменьшил обороты и потянул в сторону, и со снижением, на развороте вытягиваемся в пеленг, заходим для атаки с пикирования, слышим:

* * *

— На горизонте точки... Восемь, двенадцать...

Это Егоров предупреждает нас о появлении самолетов противника. Успеют ли они помешать нам штурмовать колонну автомашин, на которую пикируем? Нет, опоздали. Курбатов уже выпустил серию эрэсов, почти одновременно дали прицельный залп все наши летники. В колонне вражеских машин вспыхнули костры, клубы черного дыма смешались с огнем и пылью.

Взмываем вверх и видим всплески огня вокруг наших самолетов. Но снаряды «эрликонов» остаются где-то вишу; нелегко зенитчикам поймать в прицел маневрирующий истребитель.

— Атаковать попарно! — командует Курбатов. Это для того, чтобы рассредоточить огонь зениток. Вторично заходим на автоколонну, ведем прицельный огонь из пушек и пулеметов. Бью по длинному бензовозу. Огненный шнур снарядов вписался в серый от пыли корпус, и красный клубящийся огонь взметнулся вверх, едва не опалив мой самолет. Проскочив над взорвавшимся бензовозом, снижаюсь еще ниже и бью из пулеметов по пехоте. Азарт штурмовки настолько захватил меня, что я даже не видел, стреляют ли с земли. Стреляли, наверное.

— Всем сбор! — командует Курбатов.

Быстро считаю свои самолеты: «Восемь, все целы!» Пристраиваюсь к ведущему. Теперь мы освободились От бомб и эрэсов, спешим к группе Егорова. Моторы на максимальном режиме, высота растет с каждой секундой.

Шестерка Егорова идет на сближение с «мессершмиттами». Сейчас и мы видим, что их двенадцать. разбившись на три четверки, они подходят с разных сторон, выжидая, когда шестерка советских истребителей ввяжется в бой с одной из четверок; тогда две другие четверки будут безнаказанно сбивать наших одиночек, оторвавшихся во время боя от своей группы. Ио мы уже набрали высоту.

Шестерка Егорова развернулась для атаки ближайшей группы «мессершмиттов», что и надо было гитлеровцам. Две четверки «мессершмиттов», находясь выше, незамедлительно воспользовались своим преимуществом в высоте и ринулись на Егорова. Атакованная Егоровым четверка резко пошла на высоту, затягивая всю группу под неотразимый удар верхнего яруса «мессершмиттов». Но Егорова трудно было соблазнить ни легкую победу. Обладая большим боевым опытом, спокойным характером, аналитическим умом, в воздухе он видел все, точно разгадывал замысел противника, поэтому и сейчас не потянулся за хвостами уходящей вверх четверки, а развернулся для лобовой атаки пикирующих на него «мессершмиттов». Гитлеровцы то ли не приняли вызов Егорова и отвернули в сторону, то ли заметили нашу восьмерку: мы приближались сзади, разгоняя скорость в горизонтальном полете. Курбатов скомандовал Егорову:

— Идите работать, а мы сейчас...

Егоров повел свою группу на штурмовку автоколонны и пехоты. По радио он ничего не ответил, но, проходя со снижением под нами, качнул крыльями: «Вас понял!»

Курбатов энергично потянул на высоту. Мы не отставали от него. «Мессершмитты» находились несколько в стороне и не спешили атаковать нас. Видимо, уход шестерки Егорова вниз и в сторону сбил их с толку. Вот и пойми этих русских: то лезут в лобовую очертя голову, то уходят, когда на выручку им подоспела восьмерка. А почему ушли? Не для того ли, чтобы набрать побольше высоты и ударить со стороны солнца? Что ж, замысел ясен. Фашисты и сами частенько использовали этот нехитрый прием. А что главная задача Егорова — штурмовать наземные войска, — об этом фашисты сообразили не сразу. Так, стараясь разгадать замысел противника, Курбатов понял причину замешательства гитлеровцев, скомандовал:

— Каждой паре атаковать четверку, а я возьму вон того! Желто-но-о-сого!

Всегда спокойный голос Якова Архиповича на этот раз дрогнул. То ли от того, что давненько не сходился в решительном поединке с противником и сгорал от нетерпения всадить в него пушечно-пулеметную очередь, то ли вспомнился ему армавирский аэродром, простреленный реглан и обнаглевший «мессершмитт» с желтым драконом на фюзеляже. Может, это и был тот самый гитлеровец. Тогда кок винта его самолета не был окрашен, теперь кок и дракон — одного цвета. Выбился в ведущие группы и подкрасился?..

Комиссар Щербак со своим ведомым, заняв исходное положение, пошел в атаку на нижнюю четверку, одновременно другая наша пара атаковала вторую четверку, находившуюся метров на 200 выше, а Курбатов с Калугиным решили ударить по четверке, возглавляемой «желтоносым».

Приказчиков (я у него ведомым) прикрывает командира на случай непредвиденных обстоятельств.

«Мессершмитты», будто оглядываясь, не появилась ли где отошедшая в сторону шестерка советских истребителей, неохотно ввязывались в бой и, разгоняя огромную скорость, стали уходить на запад. «Желтоносый» крутнул переворот и отвесно пошел к земле. Его ведомый запоздал с переворотом и попал под огонь Калугина. Но фашист довернулся и ушел в сторону от своего ведущего. Зато ведомая пара «мессершмиттов» потянулась за «желтоносым» и создала угрозу атаки сверху. Приказчиков отбил пару заградительным огнем. Курбатов и я, преследуя «желтоносого», тоже оторвался от Калугина, затратившего несколько секунд на прицеливание и стрельбу по «мессершмитту», и остался без прикрытия, «Желтоносый» чутко уловил, что остался один на один с русским, и решил разделаться с ним. Курбатов увидел, как гитлеровский ас резко сломал траекторию своего полета и полез боевым разворотом вверх. крыльев «мессершмитта» полыхнули дымчатые струи — срыв потока воздуха. Какой след оставался за крыльями «яка», Курбатов не видел. Вцепившись взглядом в хвост стервятника с желтым носом и желтым драконом на фюзеляже, он ловил врага в сетку прицела и держал большой и указательный пальцы на боевых кнопках. «Мессершмитт» залез на предельную вычту, мотор его выдохся; распустив за хвостом дымную копоть, стервятник беспомощно качнул с крыла на крыло и, будто вскрикнув «Гитлер капут!», неуклюже перевалился вниз.

— Вот тебе, мерзавец, отходная! — раздался в эфире победный голос Курбатова. И в тот же миг сверкнула пулеметно-пушечная трасса. Словно огненный меч, она разрубила на части желтого дракона, кресты и свастику. Обломки «мессершмитта» даже не загорелись. Как перья расстрелянного коршуна, медленно падали они, кружась в воздухе. И только передняя часть фюзеляжа с мотором и гитлеровцем в кабине обугленной головешкой воткнулась в землю...

Снизу подходил к Курбатову Калугин; пристроились и мы с Алексеем Приказчиковым. Комиссар Щербак со своей четверкой приближался к нам. Самолетов противника в воздухе не было.

— Всем сбор, — уже спокойно скомандовал Курбатов.

Минут десять мы патрулировали на высоте. Этого оказалось достаточно для того, чтобы закончил штурмовку майор Гарбарец, вслед за Егоровым появившийся над целью. По коротким радиопередачам можно было понять, что штурмовка вражеской автоколонны завершилась успешно.

Угасал день. Огромное солнце расплавило над седым Эльбрусом бело-розовые облака и спряталось за гранитной спиной Большого Кавказа, уронив призрачные тени в долину, где приютился наш аэродром. Все благополучно приземлились. А поздно ночью на стол начальника штаба дивизии легло боевое донесение с приложением фотопленки, отснятой заместителем командира эскадрильи Наумчиком, на самолете которого был установлен фотоаппарат. В донесении говорилось;

«15 августа 1942 года штурмовыми действиями полка в районе Русский-1, Русский-2 уничтожено 43 автомашины с войсками и грузами, 11 бензовозов, 1 штабной автобус, 1 тягач, 2 радиостанции, в воздушных боях сбит один Ме-109Ф...»

Возвращение Калугина

Вражеская истребительная авиация, стремясь прикрыть свои войска от ударов с воздуха, предпринимала отчаянные попытки завладеть инициативой. Но советские летчики противопоставили врагу свое мужество, отвагу, высокое боевое мастерство.

17 августа пятерка «яков» под командованием капитана Наумчика вылетела на штурмовку автоколонны захватчиков в районе Прохладного. При подходе к цели наши летчики обнаружили 14 самолетов типа Ме-109, Хе-113, Ю-88. Несмотря на трехкратное превосходство противника, отважная пятерка смело атаковала вражескую группу.

В этом бою капитан Наумчик один дрался с четырьмя фашистскими истребителями и сбил одного Ме-109, одного Хе-113. И хотя сам Наумчик был ранен, но продолжал сражаться и руководить боем, а затем привел группу на свой аэродром и благополучно посадил подбитый самолет.

Летчик этой группы старший сержант Алексей Шатов атаковал пару «мессершмиттов». Одного из них сбил таранным ударом консоли крыла. В результате тарана получил серьезные повреждения и его истребить. Однако Шатов продолжал вести бой. Пилотируя плохо управляемый самолет, он все же сумел выполнить искусный маневр и меткой очередью сразил второго фашиста. После боя старший сержант Шатов возвратился на свой аэродром.

20 августа капитан Приказчиков и младший лейтенант Калугин вылетели на разведку войск противника. Пробившись сквозь плотный заслон вражеских истребителей, они обнаружили главные силы противника. Вражеская колонна — автомашины с войсками и грузами, танки — наступала на Моздок.

Руководствуясь данными наших разведчиков, штаб 4-й ВА направил значительные силы авиации для ударив по этим целям. В результате продвижение немецко-фашистских захватчиков было задержано.

«Ни шагу назад!» Это приказ партии и правительства. Но зов нашей Родины, Летчики понимали всю полноту ответственности, возложенной на них, и не щадили себя в бою.

Несколько дней авиаторы нашей воздушной армии изматывали противника, нанося ему значительный урон в живой силе и технике. Но соединениям 1-й танковой армии Клейста ценою огромных потерь все же удались продвинуться к Нальчику, Прохладному и Моздоку. Противник теснил ослабевшую в кровопролитных боях 37-ю армию к лесистым предгорьям Кавказского хребта; справа от нее войска 9-й армии зарывались в землю на берегу Терека, чтобы прикрыть подступы к Военно-Грузинской дороге и к Грозному. В этой обстановке наш полк уже не мог оставаться на аэродроме Терская под Моздоком, и мы получили приказ на перебазирование.

Под вечер вылетели на штурмовку вражеских войск с последующей посадкой на новом аэродроме. Восьмерку наших Як-7б перехватили двадцать «мессершмиттов». Решительными и умелыми действиями советские летчики рассеяли группу истребителей противника, сбив одного из них. Командир группы «яков» майор Гарбарец был ранен, но сумел оторваться от преследователей и вернулся на аэродром Терская. Пуля прошла вдоль его левой руки. Оказались разбитым» охлаждающая система и радиатор, вода вытекла, мотор заклинило.

Вскоре прилетел на самолете По-2 командир дивизии и увез раненого летчика, а техники под руководством Михаила Федоровича Курочкина, не медля, приступили к погрузке подбитого «яка» на автомашину ЗИС. Удобнее было бы буксировать самолет в полуразобранном состоянии, но для этого не оставалось времени. Отъехав километров пятнадцать, остановились на горном перевале, отстыковали крылья, закрепили их в кузове. К утру самолет был на аэродроме, куда мы перебазировались.

Техники сразу же приступили к восстановлению покалеченного в бою самолета, и через сутки истребитель ушел на боевое задание.

Примеров мужества и отваги, проявленных инженерами, техниками, механиками, водителями автомашин, было много. Однополчане восхищались самоотверженностью А. Николаева, Я. Курдюкова, М. Паршукова, И. Терещенко, В. Чекая, Я. Кучеренко, Ю. Сергеева, Г. Петросяна и многих других наших авиаторов, которые под огнем врага, пренебрегая смертельной опасностью, проявляя исключительную смекалку и находчивость, эвакуировали с передовой подбитые в воздушных боях самолеты и восстанавливали их в рекордно короткие сроки. За время войны техническим составом полка были спасены десятки боевых машин.

С нового аэродрома мы продолжали наносить удары по врагу. Всего за десять дней боевой работы в районе Моздока (с 13 по 24 августа 1942 года) полком было произведено 303 боевых вылета. Штурмовки и воздушные бои носили напряженный, яростный характер. За это короткое время, когда полк действовал главным образом по наступающим наземным войскам противника, было сбито 12 фашистских самолетов.

Мы потеряли пять самолетов и четырех летчиков. При штурмовке вражеских колонн погибли от зенитного огня бесстрашные летчики Николай Сергеевич Штукин и Виктор Романович Шалибаев.

Не вернулся с задания и мой боевой друг Федор Захарович Калугин, Случилось это 23 августа.

Был полдень, мы отдыхали в палатке, тщательно замаскированной травой и зелеными ветками. И вдруг слышим гул самолета. Наших в воздухе вроде бы не было.

— Чужой! — выразил кто-то общую догадку.

Так оно и оказалось. Над аэродромом кружил фашист. По приказу командира эскадрильи Калугин побежал к своему истребителю, вскочил в кабину и взлетел.

Погода стояла ясная, и «раму» обнаружить было нетрудно. Калугин быстро догнал ее и атаковал. Подбитый разведчик потянул к линии фронта, пытаясь уйти, отстреливался. Снаряды и пули сверкали совсем рядом с самолетом Калугина, но Федор не отступал. Он сбил фашиста уже над Моздоком. И тут попал в зону зенитного огня противника. Несколько снарядов угодило в машину. Двигатель запарил, кабина «яка» была сильно повреждена, наполнилась паром, запахло горелым авиомаслом.

Говорят, беда не приходит в одиночку. Калугин обнаружил выше себя два истребителя Ме-109, вызванных на подмогу пилотом «рамы». А у «яка» не было запаса высоты, и, подбитый, он летел над самыми вершками деревьев. Калугин успел передать по радио:

— Машина почти не управляема. Стараюсь дотянуть до кукурузного поля. Пожалуй, дотяну...

В этот день Калугин на аэродром не вернулся. Не было его и на следующее утро. «Если ему удалось сесть на кукурузное поле, то наверняка был расстрелян фашистами. Да и вряд ли он мог сдаться в плен живым», — думали мы. Думали и о других наших товарищах, которые не вернулись из боя. Но мы не считали их погибшими. Как живые, они стояли у нас перед глазами.

За десять дней мы нанесли врагу огромный урон, но и сами понесли ощутимые потери. На войне, как известно, без этого не бывает. Во время штурмовок наши «яки» получили настолько серьезные повреждено от зенитного огня противника, что продолжать боевую работу на таких изрешеченных машинах было невозможно. В связи с этим 24 августа поступил приказ передать 9 самолетов в ремонтные мастерские, 6 самолетов, еще способных совершать боевые вылеты, перегнать на аэродром под Орджоникидзе.

Солнце стояло в зените, когда мы поднялись в воз дух. Уклонившись к линии фронта, дважды проштурмовали артиллерийские позиции фашистов, засевших на северном берегу Терека, снизились до бреющего и развернулись курсом на аэродром. При подходе к Орджоникидзе слышим по радио властный голос:

— Посадка по одному. Первым садиться ведущему Остальным — ждать!

Захожу на посадку, планирую, уточняю расчет И тот же голос, но уже потише, произносит:

— Грунт мягковат...

Опытному летчику такого предупреждения достав точно; будь внимателен, садись на три точки, на пробеге резко не тормози. Делаю посадку по всем правилам. И едва успеваю выбросить руки вперед, чтобы упереться в передний обвод кабины и не удариться головой о прицел. Замечаю, как от автофургона с радиостанцией бежит ко мне крупный человек в пилотской куртке и возбужденно кричит:

— Живо-ой! Живо-ой!..

— Живой, — говорю, когда он подбежал совсем близко. — Но зачем сажали, если аэродром не при годен?

— Докладывал, что не пригоден. А мне; «Хватит осторожничать, Дзусов». Приказывают выпускать летчиков на задание. Теперь-то поверят, что нельзя...

Командир 45-го истребительного авиационного полка подполковник И. М. Дзусов, в распоряжение которого передавались эти шесть самолетов и четыре летчика нашего полка, рассказал мне, что ночью сорвалась с гор тучка, повисла над аэродромом и вылила столько воды, что летное поле оказалось непригодным для взлета и посадки.

— Понимаешь, дорогой, во всей Осетии сухо, а здесь было море. Кто поверит? И я не поверил бы, — сокрушался он, жестикулируя сильными руками.

Я вылез из кабины и увидел жутковатую картину: сразу же после приземления колеса просели в размокший грунт, стойки шасси оторвались, а мой самолет, как и глиссер на днище, прополз на фюзеляже, оставив собой рытвину. Все три лопасти воздушного винта тупись, как бараньи рога. Теперь настал мой черед сокрушаться и размахивать руками:

— Такой самолет изуродовать, а... Такой самолет!..

— Получишь справку, что самолет принят, — невозмутимо сказал командир полка. — Я знал, что ты сядешь. Блестяще сядешь, потому и разрешил посадку.

А остальных отправил назад. Он проводил взглядом удаляющуюся пятерку остроносых «яков» и заговорил взволнованно:

— Ах, как нужны мне эти самолеты! И ты не ранен. Слушай, дорогой, оставайся у меня штурманом полка, а? Не пожалеешь.

— Не могу, товарищ командир.

— Почему не можешь? Комдив разрешил, но только с твоего согласия.

— Вы же знаете, что значит для летчика боевое братство.

— Как не знать! — угрюмо ответил Ибрагим Магометович и посмотрел на синеющие в безоблачном небе вершины гор. Его глаза сверкнули темным, жгучим огнем, высветив глубоко запавшую боль и неукротимую волю человека, готового на подвиг во имя Родины.

Я знал, что враг подошел к порогу его дома и не стал тревожить сердце этого человека. К чему распросы, когда и так все ясно: «Ни шагу назад!» Словно нагадав мои мысли, он сказал:

— На Тереке наши стоят крепко. Теперь подготовиться хорошенько и дать фашистам так, чтобы без оглядки катились с Кавказа. А за свой самолет не беспокойся, мои орлы-техники к вечеру все отладят.

На связном самолете По-2 меня перебросили на свой аэродром. Через два дня мы перегнали возвратившуюся пятерку «яков», попрощались с командиром 45-го полка и убыли на аэродром, где нам предстояло получить новые самолеты и пополниться летным составом.

Вернувшись в родной полк, первым делом я поинтересовался, есть ли какие сведения о Калугине. Товарищи как-то странно переглянулись. Все было уже давно ясно. Но меня не покидали тревожные мысли о судьбе товарища. Ни умом, ни сердцем не принимал я, что не стало среди нас одного из верных соратнике. Вспоминались совместные полеты с ним. Сколько раз мы выручали друг друга в бою!

Однажды он вылетел на опробование мотора после ремонта. И вдруг над облаками увидел силуэт самолета, который шел встречным курсом. Момент для атаки был удобным. Можно было расстрелять «чужака» с этой дистанции, можно было подпустить его ближе, что бы ударить наверняка. Но не наш ли это самолет? Нет, это, кажется, «рама».

В это время самолет изменил курс, развернулся, и Калугин опознал его. Это была «рама». Разведчик... Упустить его нельзя ни в коем случае. Мало ли какие данные о сосредоточениях и передвижениях наших войск у него на борту?

Гитлеровец тоже заметил самолет с красными звездами на крыльях. Между самолетами оставалось всего несколько сот метров, когда стрелок-радист с «фокке-вульфа» открыл яростный огонь по Калугину. Пренебрегая опасностью, Калугин сократил дистанцию и выпустил длинную очередь. Фашистский стрелок сразу умолк, из левого мотора повалил густой дым, и «фокке-вульф», резко снизившись, начал уходить к линии фронта. Калугин, сделав вираж, пустился за ним в погоню, догнал стервятника, но... пушка и пулеметы молчали, а снаряды и патроны не все были израсходованы: видимо, перебило провод электроспуска.

В самый напряженный момент этого поединка я тоже находился в воздухе и возвращался на аэродром.

«Чего он тянет? — услышал я по рации. — Уйдет ведь, сволочь. С разведданными уйдет...»

Эти слова дежурного по командному пункту встревожили меня. И тут же — знакомый голос: «Кто сейчас в воздухе в том районе?» Это спрашивал дежурного подполковник Курбатов. «В том-то и дело, что никого», — отвечает дежурный.

Сообщаю свои координаты и получаю приказ. Разогнав скорость, увидел: Калугин прижимает фашиста, к земле, хочет его таранить. Кричу:

— Отстань, отойди в сторону, Федя!..

Калугин взмывает вверх и кружится надо мной. Понимаю его замысел: Терек рядом, а там фашисты, и их самолеты могут появиться в любой момент. Вот Калугин и решил прикрыть меня. Для летчика, который был практически безоружным, поступок очень смелым — ведь первый удар ему поневоле пришлось бы принять на себя.

Быстро сближаюсь с противником и меткой очередью вгоняю его в землю. Пристраиваюсь к самолету Кулугина, вдвоем возвращаемся на аэродром. Ну как можно поверить, что такого человека не стало?

«Нет, жив Федор Захарович!..» — так думал я ночью. Так думал и днем, находясь у самолета. На тритий или четвертый день мои размышления прервал лейтенант Горбунов. Подходит ко мне и говорит:

— Вас там какой-то конюх спрашивает.

— Какой еще конюх? — удивился я. Смотрю, из-за хвоста самолета выходит человек в рваной телогрейке И замасленных штанах, на ногах лапти, а на голове какая-то немыслимая кепка. Из-под вихрастого чуба, приплывавшего лоб, глянули на меня смелые глаза, и тут я вскрикнул: — Федор!..

Мы кинулись друг к другу и крепко обнялись. Минуты две стояли молча.

— Всего час назад прибыл. Только что от командира, даже переодеться не успел, — будто оправдываясь, сказал мне Калугин.

Вечером он рассказал авиаторам о том, что с ним произошло.

...Ему все-таки удалось спланировать на кукурузу. От удара потерял сознание. Очнуться помогли «мессершмитты», они для гарантии сделали над ним два заходя, прострочили из пушек. Впереди слышалась канонада, и Федор понял, что попал в район расположения передовых фашистских частей. Где перебежками, а где по-пластунски он добрался до окраины Моздока, постучал в крайний дом. Там ему и помогли переодеться в гражданское. Моздок уже заняли фашисты, мост через Терек взорван, а фронт рядом. Решил пробираться к своим.

— Только вышел на улицу, — вспоминал Калугин, — напоролся на фашистов. Два мотоциклиста с пулеметами, а у стены — толпа местных жителей. Здоровенный верзила с автоматом допрашивает: «Летчик, рус, где, куда пошел?»

Местные жители, наверное, признали во мне летчика, которого искали фашисты, но никто не выдал меня. Одна из женщин вышла вперед и указала рукой в противоположную сторону. Мотоциклисты умчались в направлении.

В Моздоке я познакомился с переодетым матросом, После ранения он получил отпуск, приехал к родным — и угодил к немцам. Решили пробираться к фронту вместе. Зашли попрощаться с его отцом. Весь седой, с большими пышными усами, он был одет в национальный костюм, на поясе черкески висел старинный кинжал. Светлые, почти выцветшие, но очень живые глаза его сверлили меня насквозь.

«Как это могло случиться, что немцы оказались у порога моего дома? — спрашивал он. — Вы же знаете, что значит для горца впустить врага в свой дом...»

Сын строго посмотрел на отца.

«Знаю, знаю, что неправ. Так что, не обижайся, сынок, Верю, что прогоните фашистов. А теперь иди...» — вот его слова. Посмотрел он на нас и узловатой рукой крепко сжал рукоятку кинжала.

До поселка Русский, что невдалеке от Моздока, они добрались без происшествий, но на окраине их остановил гитлеровский патруль. Думали, вот-вот раздастся очередь. Пронесло. Что-то другое заботило гитлеровцев, и они не тронули двух оборванцев...

— Вот, пожалуй, и все, — сказал Федор Захарович. — Правда, когда переправлялись через Терек, заметили танковую колонну. Штук двести припрятано, и маскировочка что надо. Об этом я доложил командирам наземных войск и нашему командиру Курбатову. Так что эту мою историю можно назвать разведкой.

— Жахнуть бы эрэсами, а у нас самолеты отобрали, — посетовал один из летчиков.

— Что толку — жахать растопыренными пальцами, — убежденно сказал Алексей Приказчиков. — Генерал Вершинин для того и создает мощные кулаки, чтобы жахнуть. Зачем, думаете, нас вывели на переформировку? Чтоб собраться в кулак, подготовиться.

— Верно, верно, — одобрительно зашумели летчики. — А мы свое сделаем. Будет и на нашей улице праздник!..