Трудное задание и новое назначение

И вот мы снова в знакомом запасном полку. Поезд прибыл рано утром. Пока добирались до штаба, там уже собрались его работники.

Нас принял сам командир запасного авиационного Попка. Выслушав мой доклад, он спокойно сказал:

— На ваших самолетах воюют. Их давно отремонтировали и передали в другую часть. Вот так-то...

От такого неожиданного известия я растерялся, но Тут же справился с собой, выпалил:

— Тогда отдайте нам свои. Самолеты позарез нужны для защиты Ленинграда...

— А на чем будут переучиваться летчики? — по-прежнему спокойно спросил командир полка. — Или ты думаешь...

— Я думаю выполнить приказ своего командира Героя Советского Союза товарища Якименко, — не сдержавшись, перебил я старшего по званию, полагая, что фронтовику — море по колено.

Командир полка позвонил по телефону, кому-то сказал в трубку: «Зайдите». В кабинет, чеканя шаг, вошел высокий, гладко выбритый, аккуратно одетый, при ремнях, капитан с хмуроватым выражением лица. Он знал службу, четко доложил:

— По вашему пр-риказанию пр-рибыл! — И замер, съедая начальство глазами.

— Дайте ему уставы. Пускай выучит. Да примите зачет, — приказал капитану командир полка. Он подошел к раскрытому сейфу, достал из него шлемофон, захлопнул дверцу и молча вышел из кабинета.

Капитан сел на командирское место, положил на стол висевшую на боку полевую сумку, неторопливым движением извлек из нее уставы, откинулся на спинку стула и, мрачнея, спросил;

— С чего будем начинать?

— Командир приказал сначала изучить...

— Молчать! — вскипел мой экзаменатор. — А как стоите? Стать по стойке смир-рно! Вот так...

Глядя на этого приглаженного человека, невольно вспомнил боевые полеты в мороз и пургу, воздушные бои и штурмовки, гибель товарищей, сырая землянка на аэродроме, и в груди моей заклокотало что-то горячее. С трудом сдерживая подступающие к горлу тугие спазмы и чувствуя, что становлюсь каменным, стою молча, не мигая и вроде бы не дыша. За окном крепчал мороз, дул ветер, где-то в вышине пролетали самолеты, но все это находилось как бы за пределами моего сознания. Передо мной был только он, этот сердитый человек с надменным, колючим лицом. И было не трудно догадаться, почему выражение его лица, показавшееся мне подобострастным в присутствии начальника, при разговоре со мной резко переменилось. «Неужели выслуживается?» — мелькнула недобрая догадка.

— Ладно, идите в столовую, а то на завтрак опоздаете, — уже не так сурово сказал капитан и отвернулся к окну.

«Странный человек, — ничего не понимая, подумал я. — То кричит, то в столовую гонит».

После жидковатого тылового завтрака, посоветовавшись с товарищами, я поехал в штаб ВВС, который в то время находился в Куйбышеве. Не могли же мы возвращаться в полк без самолетов, не могли не выполнить приказа своего командира. Уж где-где, а в штабе ВВС хорошо знают, как нужны для обороны Ленинграда эти пять самолетов, которыми так неосмотрительно распорядился командир запасного полка. Хотелось пожаловаться и на крикливого капитана. «Перепадет им на орехи за неуважительное отношение к фронтовикам», — подумал я, без малейших затруднений получив пропуск к самому генералу А. В. Никитину, ведавшему вопросами комплектования и формирования летно-техническим составом и самолетами боевых частей.

Генерал Никитин вежливо поздоровался, предложил сесть, подробно расспросил о боевых действиях полка и о тактике авиации противника, будто ненароком поинтересовался составом группы, терпеливо выслушал просьбу и сказал:

— Поедете на Южный фронт, в распоряжение командира восьмого истребительного авиационного полка майора Курбатова.

От удивления и досады я раскрыл рот и дернулся всем телом, порываясь встать.

— Сидите, — успокоил меня генерал. — Сегодня же поедете обратно, в запасной полк, возьмете еще одного командира звена и пять молодых летчиков. Командир запасного полка получит соответствующие указания. Обратитесь к нему, он — боевой, опытный командир, отлично разбирается в людях и посоветует, кого именно взять.

— Товарищ генерал, — взмолился я, поднимаясь и невольно вытягиваясь в струнку, как того требовал сердитый капитан. — Не могу я в другой полк. Мы так слетались! А наш командир...

— Прекрасно знаю вашего Якименко, — улыбнулся генерал. — И вижу, почему именно вас он назначил старшим.

Эти слова придали мне бодрости, я опять сорвался:

— Все равно уеду в свой полк!

— Попробуйте, — тихо произнес генерал. Его приветливое лицо вдруг стало непроницаемым, в глазах сверкнули холодные огоньки. — Попробуйте, если не боитесь военного трибунала, — сухо повторил он. — Илите!

К моему возвращению в запасном полку уже знали о моих новых полномочиях. «Безлошадники», так называли себя летчики, оказавшиеся без самолетов и ожидавшие отправки на фронт, осаждали меня толпами, их было много, а надо выбрать только шесть человек. Воспользовавшись советом генерала, я обратился к командиру полка.

— Давно бы так, — улыбнулся он хитровато. — А то: выполнять приказ Героя Советского Союза буду, остальные командиры — не в счет.

— Извините, пожалуйста, — говорю смущенно. И прошу: — Кого же посоветуете взять?

— Командира звена подберите сами, молодых — назначу я. — Заметив мое неудовольствие, пояснил; — Нельзя же в одном полку сосредоточить бывалых орлов, а в другом — желторотых птенчиков.

Его проницательность окончательно покорила меня. Понимать летчика с первого взгляда — дано не каждому. Но этот человек не только разгадал мои мысли. Он прекрасно разбирался и в том, что бывает на фронте. А морально-психологическая обстановка там своеобразная. Молодой летчик, прибыв в боевую часть, с благоговением и надеждой смотрит на заслуженных товарищей, учится у них трудовой науке побеждать. Нередко от первых боевых вылетов зависит дальнейшая судьба новичка. Слетал удачно — окрепла уверенность в своих силах, не дрогнул в минуту опасности — будешь настоящим воздушным бойцом. Вот почему в запасном полку так разумно распределяли летчиков. Но где его командир научился «фронтовой мудрости», спросить было неудобно. Однако «крикливым» капитаном я поинтересовался.

— Десантник, после ранения долечивался здесь. Вчера выпросился на Ленинградский фронт. Артист, до войны работал в цирке, теперь командует лыжным батальоном, — с теплотой в голосе ответил подполковник.

Мне стало неловко, как бывает, когда усомнишься в человеке, не зная его.

— Некоторым сознательной дисциплины не достает, — продолжал командир полка. — Если ты фронтовик — низкий поклон тебе. Но зачем же пузыри пускать? Дело-то у всех одно — разгром врага. Вот капитан и занимался приведением строптивых к общему знаменателю.

Морозным вечером мы прибыли в Пензу. По перрону метет колючая поземка, снег тупо скрипит под ногами. Все помещения и привокзальные закоулки переполнены беженцами. Укрываясь от январской стужи, они кутаются в потрепанную за дорогу одежонку. Жмутся друг к другу, притоптывают на месте. Детские глазенки полны печали. Только седые старцы смотрят на окружающий мир отрешенно. Не будь они немощны, и они взяли бы в руки оружие. При нашем появлении все примолкли, в тревожных взглядах — озабоченность, мольба, укор.

— Ма-а-ма, хлебца хочу, — послышался тоненький голосок.

Бледнолицая женщина со впалыми щеками, примостившаяся на полу у выхода, склонилась над мальчуганом лет четырех и что-то испуганно зашептала. Над скопищем беженцев прокатился сострадательный ропот. Нам показалось, что десятки возбужденных глаз Устремились в нашу сторону. Словно подгоняемые этими взлядами, мы протиснулись сквозь разноликую толпу ожидающих отправки пассажиров, оттеснили в приходе голосистую проводницу, вошли в вагон, заняли чуть ли не с боем купе — одно на одиннадцать человек.

Первым развязал вещевой мешок Федя Калугин. Вслед за ним, будто сговорившись, освободились от дорожного пайка и вещей остальные летчики. Сухие Продукты, белье, свитера, теплые шарфы отнесли в вокзал. Женщины прослезились. Седобородый старик стянул с головы шапчонку, хотел было поклониться. Я поймал его руку, сказал:

— Не надо, дедушка.

— Родненькие, а вы как же? — спросила женщина С младенцем на руках.

— Ничего, мать, перебьемся. На фронте что-нибудь выдадут.

— Дядя летчик, возьмите меня... Папка на фронте, Маму потерял, — жалостливо попросил паренек лет двенадцати. — Один я.

— Как один? — зашумели беженцы, оттягивая паренька в свой круг. — С нами он. А маму его разыщем. Старик наклонился ко мне, зашептал.

— Убило мать во время бомбежки. Говорим — отстала. Пусть думает, что живая она. Не обидим сироту.

Раздались предупредительные гудки паровоза. Мы Кинулись в вагон. Поезд тронулся.

— Ничего, — сказал Калугин, словно оправдываясь перед товарищами. — Так надо.

— Да чего там, — оживились летчики. — Проживем как-нибудь.

Встреча с забайкальцами

Зима выдалась на редкость холодной и метельной. Сутками не стихали снежные бураны, и командованию полка приходилось бросать на расчистку аэродрома не только весь летно-технический состав, но и привлекать для «того местное население. Люди буквально валились с мог, стараясь поддержать в рабочем состоянии взлетно-посадочную полосу, стоянки самолетов, рулежные дорожки. Аэродромной техники не было, работали вручную, лопатами и кирками.

В разгар таких работ мы и прибыли в 8-й ИАП. Встретили нас радушно. Командир полка Я. А. Курбатов и комиссар М. И. Гожеревич побеседовали с каждым, рассказали о боевом пути полка — у него была славная боевая история.

...Забайкальская станция. Третьи сутки летчики, технический состав 8-го истребительного авиационного полка заняты непривычным делом — ведут разборку самолетов, их тут же грузят на железнодорожные платформы, укрывают брезентом. Авиаторы работают и днем и ночью. «Быстрее, быстрее!» — подгоняют бойцов командиры. Наконец 18 июня 1941 года эшелоны тронулись в путь.

Ехали скрытно, никто не знал куда, никому не разрешалось выходить на станциях.

В ночь на 22 июня миновали Улан-Удэ. К утру в теплушках посвежело — дохнул известный по песням баргузин.

Эшелон, в котором они ехали, внезапно выскочил на открытый простор, и в лучах полуденного солнца заблестела; заискрилась величавая голубая ширь Байкала, окаймленного зубчатыми вершинами гор и синеющей вдали прибрежной тайгой.

Все как-то сразу притихли, жадно всматриваясь в раскрывающиеся в дверном проеме картины.

На одной из остановок от вагона к вагону покатилась тревожная весть — «война!». Известие о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз вызвало в полку бурю гнева: «Как могли, как посмели? Заключили договор о ненападении, а сами полезли...» — негодовали авиаторы.

Это был народ бывалый: около трети личного состава полка участвовали в боях на Халхин-Голе, многие имели государственные награды. К этим летчикам и техникам тянулись еще необстрелянные воздушные бойцы. Но что узнаешь в пути?..

В купе штабного вагона сидят двое, командир и политработник. Командир полка майор Яков Архипович Курбатов коренаст, плотен, лицо круглое с густыми бровями, высокий лоб. Взгляд властный, но улыбка мягкая, голос твердый, решительный, движения неторопливы. На отутюженной гимнастерке в голубых петлицах сверкают рубиновой эмалью по две «шпалы». На Широкой груди горят ордена Ленина и Красного Знамени — награда за смелость и отвагу, проявленные в боях с японскими захватчиками.

Под стать командиру и батальонный комиссар Петр Федорович Никиша. Высок ростом, в плечах широк. По окончании Ленинградского университета партия направила его своим представителем в Военно-Воздушные Силы. Летное дело освоил быстро, стал первоклассным Летчиком-истребителем.

Командир и батальонный комиссар лучше других понимали всю сложность боевой задачи, которую придется решать личному составу полка, и старались ничем не выдать своего волнения. Но разве скроешь от подчиненных все, что у них накипело на сердце. В глазах каждого летчика, техника, механика как-то сразу пропала былая веселость, свойственная юности, и каждый из них будто стал старше на несколько лет. И еще посуровели эти парни, строже стал их взгляд. Но впереди предстоят смертельные бои. И как они начнут воевать? Все это сейчас заботило командира и комиссара.

Не восьмые сутки эшелоны прибыли в Борисоглебск, И личный состав приступил к выгрузке и сборке самолетов, А их было 65. Четыре эскадрильи по 15 самолетов в каждой и 5 самолетов в управлении полка.

За двое суток все самолеты были собраны, опробованы на земле и облетаны в воздухе, произведена выверка прицелов и пристрелка оружия.

Командование полка докладывало в вышестоящие штабы о готовности самолетов, просило немедленно направить эскадрильи на фронт. Но 8 июля поступил приказ сформировать из одного полка два — по 32 самолета в каждом. 8-й ИАП — истребительный авиационный полк — вошел в состав 38-й истребительной авиационной дивизии и вылетел на фронт. Посадку произвели на аэродроме севернее Вязьмы.

10 июля группа в составе 12 самолетов И-16 вылетела на свое первое боевое задание. Вел группу командир полка майор Курбатов, во главе звеньев летели командиры эскадрилий.

Июльское небо было чистое, лишь изредка попадались белесые клочья облаков. Летели по маршруту Вязьма — Дорогобуж — Ярцево — Смоленск. Вскоре летчики заметили большое скопление войск на шоссе. Колонны пехоты, боевой техники двигались на восток. Курбатов понял: под напором гитлеровцев отступают части Советской Армии.

Подлетая к Ярцеву, летчики увидели разрывы бомб, а вскоре обнаружили и группу фашистских бомбардировщиков «Дорнье-217», которые бомбили и обстреливали советские войска и гражданское население, продвигавшиеся по шоссе. Наших истребителей не было, и фашистские летчики действовали нагло.

Курбатов покачал крыльями и пошел в атаку. Вслед за командиром ринулись на врага летчики ведомых звеньев. И вот два фашистских стервятника после короткой яростной схватки вспыхнули в воздухе, а третий, подбитый, плюхнулся на фюзеляж недалеко от дороги. Остальные гитлеровские самолеты поспешно повернули назад.

С этой первой победы и начался отсчет боевого пути 8-го истребительного авиационного полка. Летчики по пять-шесть раз в день вылетали на прикрытие наших наземных войск, на штурмовку живой силы и боевой техники противника.

К 15 июля, когда прибыло управление дивизии во главе с ее командиром Героем Советского Союза генерал-майором авиации И. И. Евсевьевым, полк имел на боевом счету уже восемь сбитых фашистских самолетов, не потеряв при этом ни одного своего.

Получив несколько ощутимых ударов советских истребителей, гитлеровцы приняли ответные меры. Вражеские бомбардировщики теперь прикрывались усиленными группами истребителей.

В середине июля звено под командованием старшего лейтенанта Егорова, патрулируя в районе Ярцева, встретило одиннадцать вражеских бомбардировщиков, которые под прикрытием четверки истребителей «мессершмиттов» шли плотным строем на высоте полутора километров на боевые порядки наших войск.

Сближаясь с противником, Егоров быстро оценил обстановку: наших — три, вражеских — пятнадцать. Скорость Ме-109 километров на сто в час больше, чем у И-16. «Мессершмиттам» придется пикировать, отчего скорость их увеличится. Значит, надо атаковать врага на встречных курсах, ударить наверняка, упредить ответный маневр «мессершмиттов», которые на такой большой скорости не успеют развернуться для атаки сзади или сбоку.

Гулко запели моторы. Тупоносые И-16 шли компактно, крыло в крыло с ведущим, и будто не замечали Противника. «Мессершмитты» пологим разворотом уходили вверх, их замысел понятен: набрать большую высоту, развернуться и согласованной атакой сзади уничтожить тройку советских истребителей. Егоров плавно перешел на снижение и оказался под строем бомбардировщиков. Затем последовал энергичный рывок вверх. «Дорнье» оказались вписанными в сетку прицела. Огонь! Сверкнули пушечные залпы.

— Молодцы! — закричал Егоров, хотя знал, что ведомые не могли услышать его.

Четыре «мессершмитта», круто пикируя на разворотах и разгоняя скорость, зашли сзади. Но поздно: звено Егорова проскакивает сквозь огонь турельных установок врага и оказывается над бомбардировщиками. Три До-217 загорелись и пошли вниз, оставляя за совой дымные шлейфы. Введя самолет в глубокий вираж со снижением, Егоров вышел для атаки бомбардировщиков сверху, открыл заградительный огонь, стараясь сбить противника с боевого курса. Бомбардировщики, боясь то ли прицельного огня, то ли столкновения с пикирующими на них краснозвездными истребителями, шарахались в стороны, уходили поодиночке, беспорядочно сбрасывая бомбы. «Мессершмитты», взмыв вверх, атаковали звено Егорова сзади, но не стреляли — свои бомбардировщики тоже мелькали в прицеле. Но когда звено Егорова, проскочив сквозь строй бомбардировщиков, попыталось выйти из боя, «мессеры» атаковали советских истребителей с разных сторон. Тройка И-16 крутилась на виражах и постепенно оттягивалась на свою территорию. Боеприпасов не осталось, и наши летчики, бросая свои верткие «ястребки» в энергичный разворот навстречу врагу, сходились в лобовых атаках с «мессершмиттами», которым так и не удалось произвести прицельную стрельбу. Наконец фашисты ушли вверх и отстали — видимо, у них иссякли запасы горючего.

...Вечерело. Смотреть в сторону заходящего солнца было трудно, и все же Курбатов, находясь на высоте 3000 метров, обнаружил тридцать бомбардировщиков До-217, которые тремя группами на высоте около 2000 метров приближались к Ярцеву.

— За мной, в атаку! — подал он сигнал своим ведомым.

Звено И-16 с полупереворота ринулось вниз. Придав самолету устойчивое пикирование, Курбатов прицелился по головному бомбардировщику и нажал на гашетки. Огненные трассы ударили по центроплану и кабине врага. «Дорнье» загорелся и, объятый пламенем и дымом, пошел к земле. Второй бомбардировщик загорелся от прицельной очереди ведомого летчика Боровченко. Остальные бомбардировщики продолжали лететь к цели.

— В атаку! — качнул крыльями самолет Курбатова и развернулся навстречу второй группе бомбардировщиков.

Первыми открыли огонь вражеские стрелки. Но дальность была велика, и они стреляли неточно. Наши истребители, подойдя ближе, ударили из всех пушек. Самолет ведущего группы вражеских бомбардировщиков взорвался в воздухе.

— Есть еще один! — радостно выкрикнул Курбатов.

Третью группу бомбардировщиков настигли на развороте: не желая разделить участь впереди летящих, гитлеровские летчики замыкающей группы повернули назад, сбрасывая бомбы еще на подходе к цели. Но звено Курбатова догнало их и дружной атакой сбило еще один До-217.

Преследовать уходящего врага Курбатов не решился: солнце уже скрылось за горизонтом, и садиться пришлось в сумерках.

Поставив самолеты в укрытия, летчики собрались в землянке КП, на опушке леса, окаймляющего аэродром. Начальник штаба Токарев обратился к летчикам;

— Ну, докладывайте, кто сколько сбил? Но летчики молчали, они не знали точно, есть ли его трофеи среди семерки сбитых вражеских бомбардировщиков.

— Стреляли все! — решительно заявил лейтенант Приказчиков.

Но Курбатов, расспрашивая летчиков, все же сумел восстановить в общих чертах картину боя и выявить непосредственных победителей. На их счет и записали сбитые фашистские самолеты.

— Надо перестраивать боевой порядок, — сказал Курбетов, подводя итоги дня. — Будем рассредоточиваться и в глубину и по высоте. Тогда появится больше возможности для наблюдения за противником и для маневра при выборе направления атаки. Разомкнутый веяной порядок позволит организовать непрерывное и надежное взаимодействие в бою. Для прикрытия посадки будем выделять пару самолетов.

Летчики и сами чувствовали ограниченность маневра в сомкнутом строю, но проявлять инициативу не решались; вдруг не получится, а самовольное изменение боевого порядка чревато нежелательными последствиями. И они жались друг к другу, а когда «мессершмитам» удавалось разбить их строй, переходили на одиночные воздушные бои оборонительного характера, надеясь каждый на себя самого, на высокую маневренность своего самолета, и нередко подвергались смертельной опасности; гитлеровцы имели большой опыт воздушных боев в Европе, и самолет-одиночка был хорошей для них мишенью.

… Взлетели на рассвете. Девятку из трех звеньев возглавил командир полка Курбатов, комиссар Никиша вел нижнее звено, лейтенант Приказчиков — верхнее. Боевой порядок истребителей рассредоточен на высоте от двух до трех тысяч метров. Интервалы между самолетами тоже увеличены. Так договорились накануне, радио на самолетах И-16 нет, поэтому для надежности управления боем приходится постоянно держать зрительную связь, следить за сигналами друг другом и быть готовыми в любую минуту к взаимной выручке.

В безоблачном небе пока спокойно. Вот Курбатов, заметив над полем боя черные движущиеся точки, легким покачиванием крыльев подал ведомым сигнал «внимание», и девятка тупоносых И-16, словно связанная невидимой нитью, устремилась к земле, где части Советской Армии сдерживали яростный натиск фашистских захватчиков.

Большая группа бомбардировщиков Ю-87, прикрываемая шестеркой «мессеров», то пикируя, то взмывая вверх, бомбила передний край обороны советских войск. Эх, была бы радиосвязь, станция наведения давно бы нацелила истребителей Курбатова, и «юнкерсы» не кружились бы так безнаказанно.

Бомбардировщиков атаковали с ходу, один «лаптежник» (так наши авиаторы называли пикирующий бомбардировщик Ю-87) взорвался в воздухе, второй, распустив за хвостом густой дымный шлейф, потянул к лесу и завалился на крыло, остальные нырнули вниз, рассыпались, поодиночке удирая на бреющем полете.

Ведущий группы «мессершмиттов» помедлил немного и, когда советские истребители ввязались в бой с «юнкерсами», повел своих ведомых в атаку, надеясь на верную победу. Но гитлеровский ас опоздал. Курбатов с группой, нанося смертельный удар по бомбардировщикам, использовал свое преимущество в высоте для разгона скорости и теперь, когда потрепанные «юнкерсы» удирали, энергичным маневром вывел свою девятку из-под удара шестерки «мессершмиттов». Пятнадцать истребителей, сбившись в один ревущий, вертящийся клубок, сцепились в смертельной схватке. Вот огненная трасса впилась в продолговато-хищное тело фашистского стервятника. «Мессершмитт», будто споткнувшись, вздыбился, перевернулся через крыло и горящим факелом пошел к земле. Почувствовав силу и мастерство советских истребителей, гитлеровцы глубоким пикированием вышли из боя.

Курбатов многократным покачиванием с крыла на крыло скомандовал «сбор». К его самолету пристроились только семь летчиков. А где же самолет батальонного комиссара Никиши? Внимательно осмотрелся: на земле догорали три фашистских самолета, в воздухе никого не видно. На аэродром прилетели восьмеркой...

После посадки выяснилось: все летчики видели, как отважно дрался в общем строю батальонный комиссар Никиша. Но что с ним произошло в ходе боя, никто не заметил. Догадки и предположения высказывались разные, в том числе и самые горькие: «Сбили!»

— Не могли сбить! — уверенно заявил Курбатов. — К вечеру должен вернуться.

— Интуиция подсказывает? — спросил начальник штаба Токарев.

— Да, сердце и боевой опыт, если это можно назвать интуицией. — Курбатов помолчал, вспомнился воздушный бой, пристально всмотрелся в напряженные лица своих подчиненных и уточнил: — Фашисты наглеют, когда их много. Но стоит хорошенько дать им по зубам — они бегут! Как убежали сегодня, когда наша взяла.

Эккончился разбор воздушного боя, летчики, техники, механики расходились неохотно. Всеобщая тревога за жизнь комиссара не давала покоя.

Догорела неяркая летняя заря, сгустились лиловатые сумерки, но комиссар не возвращался. Наступила полночь. Курбатов не уходил из штаба, напряженно думал, перебирая в памяти подробности боя, вспоминая случаи из прошлого, когда летчики через день-два, а то и через неделю возвращались на аэродром. Если Никишу сбили вражеские стрелки во время групповой атаки бомбардировщиков и он внезапно вышел из боя, — что могло произойти дальше? Отказал мотор? Серьезное ранение? Но почему никто не заметил, при каких обстоятельствах они потеряли из виду истребитель комиссара, осмотрительность в бою должна быть непрерывной. Но как достичь ее? У фашистов на самолетах есть рации, им легче наладить связь и взаимодействие. Это было видно по тому, как почти одновременно все бросаются в атаку или пускаются наутек, как случилось в последнем бою. Видимо, при появлении нашей девятки кто-то по радио предупредил их об опасности.

Неожиданно скрипнула дверь, и в комнату, где сидел Курбатов, вошел начальник штаба майор Токарев...

* * *

Комиссар Никиша, приняв сигнал Курбатова к общей атаке, ринулся со своим звеном на четырех «юнкерсов» входивших в пике для бомбометания. Меткая очередь из пушек врезалась в фюзеляж «лаптежника» и он взорвался в воздухе от своих же бомб. Ведомые летчики одновременно с комиссаром атаковали других «юнкерсов»: беспорядочно сбросив бомбы, гитлеровцы метнулись в разные стороны, как воронье от ястребов. Никиша довернул свой истребитель и послал очередь в хвост одному из них. И тут же посмотрел вверх. И вовремя.

Со стороны солнца, рассредоточившись уступом влево, на звено Никиши пикировала шестерка Ме-109. Вдруг Никиша по беловатым струям, сорвавшимся с крыльев, узнал Курбатова. Да, это он резким разворотом бросил свой самолет наперерез врагу. «Мессершмитты» разошлись в стороны и вверх поодиночке, используя свое преимущество в высоте и скорости, они начали обстреливать наших истребителей. И-16 ловко увертывались от огня и сами переходили в наступление. Гитлеровцы стремились держаться поодаль, избегая лобовых атак, но девять самолетов И-16 образовали карусель и втянули их в жестокую и непрерывную схватку. Тогда-то и закружились в яростном клубке самолеты, поливая друг друга огнем, завертелись перед глазами летчиков земля и небо.

Стараясь охватить взглядом всю панораму боя, увертываясь от атак «мессершмиттов», Никиша увидел, как один из них напоролся на чью-то губительную трассу, вспыхнул и пошел к земле, другой «мессершмитт» круто пикировал, уходя от карусели, сверху к нему приближались еще двое.

Никиша, качнув крыльями, дал полный газ и перевел самолет на снижение, разгоняя скорость; довернулся, вынес сетку прицела на длину трех фюзеляжей «мессершмитта», но нажать на гашетку не успел. Гитлеровец, каким-то образом почуяв опасность, одним точным движением рулей резко крутнул свой истребитель вокруг продольной оси и с дымной копотью за хвостом на полных оборотах проскочил под самолет Никиши. При этом угловая скорость перемещения цели настолько увеличилась, что открывать стрельбу было бесполезно. Пара «мессершмиттов» почему-то не пошла за своим ведущим, а потянула в сторону и вверх. Никиша подумал, что это его ведомые летчики, увидев комиссара в опасности, отогнали вражескую пару. Левым энергичным разворотом вверх он бросил свой послушный «ишачок» на спину и далеко внизу увидел пикирующего «мессершмитта». Но не погнался за ним — все равно не догонишь. Полого снижаясь, направил нос своего самолета туда, где будет выходить из пикирования гитлеровский ас. А выходить ему придется: высота меньше тысячи, скорость, наверное, за шестьсот, угол пикирования градусов семьдесят — как ни хитри, а теперь не крутнешься вокруг продольной оси и не уйдешь в сторону — не хватит высоты, врежешься в землю.

Никиша мысленно определил в пространстве траекторию полета «мессера», сопоставил ее со своей и рассчитал точно. Когда гитлеровец оказался на предельно малой высоте и, резко выхватив самолет из пикирования, полез вверх, исход поединка был предрешен. Оставаясь сзади сверху, Никиша не торопясь прицелился и почти в упор расстрелял фашиста.

Но ушедшая в сторону пара «мессеров» неожиданно обрушилась на Никишу сверху. Он ввел свой самолет в глубокий вираж и через несколько секунд сам оказался к положении атакующего. «Мессершмитты» не приняли его лобовой атаки, взмыли вверх и в стороны, веером, как на параде. Теперь они атаковали с разных сторон одновременно, доворачивая свои самолеты по ходу его виража. Никиша едва успел уйти вниз, как огненные шнуры сверкнули над кабиной его самолета.

Никиша давно понял, что оторвался от группы, что своих поблизости нет, потому фашисты и затеяли с ним игру в «кошки-мышки», потому их ведущий и заманивал за собой, чтобы эти двое могли довершить дело. Когда «мессершмитты» приблизились на дальность открытия огня, он, все время снижаясь со скольжением и разгоняя скорость, метнулся вверх, развернул «ишачок» для лобовой атаки, прицелился, нажал на гашетки, Пушки, выбросив остаток снарядов, смолкли — кончился боекомплект.

«Мессершмитты», явно избегая атак на встречных курсах, ушли вверх. Никиша полупереворотом — вниз! Он долго пикировал, снизился так, что при выводе из пикирования в горизонтальный полет самолет, казалось, срезал остроконечные верхушки елей. Преследователи находились на высоте 700 метров и на фоне леса потеряли из виду зеленоватый советский истребитель.

Комиссар облегченно вздохнул: «Теперь не возьмете». Ладонью смахнул с лица обильно струившийся пот. Стрелки бензиномера клонилась к нулевой отметке, «Неужели до аэродрома не долечу?» — встревожился Никиша. Плавным движением ручки перевел самолет на высоту 300 метров. «Остановится мотор — спланирую на площадку», — решил он. И стал внимательно смотреть вниз. Холмы, овраги, перелески, извилистые речки, на полях желтеют дозревающие хлеба.

Мотор гулко чихнул, выбросив из патрубков красноватые искры, и замер. Стало непривычно тихо. Никиша плавно перевел самолет на снижение, довернул на скошенный луг. Безопаснее было бы приземлиться на фюзеляж, с убранным шасси, но жаль самолет. Да и мало их в полку, а драться с врагом надо. Нет, садиться только на шасси и сохранить машину. Левой рукой он взялся за ручку управления самолетом, правой — за лебедку, сделал ею сорок три оборота, взглянул на механические указатели на переднем обводе борта кабины и в тишине услышал, как щелкнули под фюзеляжем замки шасси. «Теперь не промахнуться бы», — подумал Никиша. Введя самолет в левое скольжение, как это делал на аэродроме, он уточнил расчет, снизился до высоты начала выравнивания и увидел кочковатую поверхность выкошенного луга. В голове мелькнула тревожная мысль: «Наскочит колесо на бугорок, на камень или попадет в рытвину — перевернется, скапотирует самолет». Вспомнил, что привязан был только поясными ремнями, а плечевые плотно прижаты парашютом в чашке сиденья. Без плечевых ремней свободнее в воздухе, крутись, смотри вперед, назад. Из-за этого и пристегнулся не по правилам. А теперь, при опрокидывании самолета на нос, летчика может выбросить из кабины или намертво прижмет, раздавит самолетом...

Но мимолетное сомнение в вынужденной посадке на шасси не поколебало решимости комиссара. «Спокойно!» — приказал он самому себе и уверенно повел самолет на посадку...

* * *

Курбатов метнул раздраженный взгляд на Токарева:

— А вы почему не спите?

— Комиссар вернулся! — радостно сообщил Токарев.

— Живой!?. — закричал Курбатов.

— Живой, живой!.. Целехонек наш Петр Федорович! — ответил Токарев.

Никиша успел умыться и почистить обмундирование. Подтянутый, стремительно вошел в кабинет, доложил:

— Вынужденная посадка. Без горючего. На шасси. Самолет исправен.

Курбатов поднялся из-за стола, шагнул навстречу комиссару. Они обнялись крепко, порывисто.

— А я — верил! Не сбить фашистам такого сокола. Садись, рассказывай, — попросил Курбатов.

— Всякое могло быть, — проговорил Никиша. Он рассказал о своей жестокой схватке с врагом, о тактической хитрости гитлеровского аса, пытавшегося увлечь за собой, чтобы другая пара «мессершмиттов» ударила наверняка.

— Сорвалось?

— Сорвалось, — ответил Никиша. — Но какая приманка для малоопытного летчика! Вроде бы очумел фашист, сам подставил хвост — вот он, почти рядом, догони и сбей его. Я тоже чуть было не поддался соблазну, но вовремя спохватился. Засек стервеца на выходе из пикирования и врубил очередь. А те, двое, тут как тут. Глядь — несутся сверху, вот-вот стрелять начнут. Рванул «ишачка» — и в лобовую. Фашисты — вверх, я полупереворотом вниз. Пикировал отвесно, вывел над Самым ельником. Лечу, а внутри подмывает — бензиномер на нуле... Приземлился на скошенном лугу. Самолет замаскировал охапками сена, попросил колхозницей посторожить, а сам на лошадь — и к шоссе. Никиша достал из планшета карту, показал:

— Вот здесь. Километрах в двух от этого озерца, Щучье называется. Подъехать на грузовике можно, заправить горючим и взлететь.

Глядя на полетную карту, Курбатов прикинул в уме: по прямой километров семьдесят, по проселкам — все сто.

— Направьте на поиски техника звена, — приказал начальнику штаба. — Выделите в его распоряжение одного механика, десять красноармейцев с карабинами. Погрузите на полуторку инструмент, подъемники, триста литров бензина в бочках, амортизатор для запуска. Время выезда — шесть часов утра. Предупредите, чтоб смотрели в оба. Линия фронта недалеко, к месту пост могут просочиться немцы. Летчика мы подберем и проинструктируем особо. Действуйте, Иван Власович.

— Есть, товарищ командир, — лихо козырнул Токарев и пошел выполнять приказание.

— Не надо летчика, сам поеду, — сказал комиссар. — И знаю дорогу, площадку для взлета осмотрел. Самолет мой, мне его и перегонять.

— Не пущу, Петр Федорович, — тихо проговорил Курбатов, — не могу пустить!

Он достал из выдвижного ящика стола «Правду» за 17 июля 1941 года с напечатанным в ней Указом Президиума Верховного Совета СССР «О реорганизации органов политической пропаганды и введении института военных комиссаров в Рабоче-Крестьянской Красной Армии», постучал по газете согнутым указательным пальцем: вот, мол, какая ситуация.

— Знаю Указ... Ну и что? — спросил комиссар.

— А то, что не могу приказывать тебе, — ответил Курбатов. — Но как друга прошу; измени свое решение.

Никиша высоко ценил душевную чуткость Курбатова, понимал, почему командир полка не хочет без надобности подвергать риску жизнь комиссара, но поступить иначе не мог: совесть коммуниста он ставил превыше всего.

— Послушайся моего опыта, — настаивал на своем Курбатов. — Незачем без нужды лезть на рожон.

— А ты, Яков Архипович, разве не лезешь? — с укоризной спросил комиссар. — Как сложное задание — «Сам полечу!»

— Я командир полка, мне положено.

— А я комиссар. И мне положено. Никише вдруг стало как-то неловко перед Курбатовым и за эти высокие слова, и за свое упрямство. Командир полка ни разу не вмешался в служебную деятельность своего замполита. Всегда обращался за советом, видя в нем своего сподвижника и близкого друга.

— Не имею власти запретить, а запретил бы, — твердо сказал Курбатов. — Никогда не приказывал, а сейчас приказал бы. Сознаю необходимость Указа. Восстановление в равных правах и в равной ответственности командира и политработника понимаю. Обстановка архисложная. Ясный ум и твердость убеждений — главное сейчас. Очень хорошо, что партия сделала нас равными...

— Вот и позвольте мне, товарищ командир, воспользоваться этим равенством и перегнать свой самолет, — официально-вежливо попросил комиссар. Подумал: «Ну зачем я так?» И заговорил по-дружески: — Войди и в мое положение, Яков Архипович. Не могу же я, комиссар Никиша, прикрываться крылом своего командира полка. Разве не поехал бы ты за своим самолетом? — возбужденно спросил Никиша. — Поехал бы. Вот и я поеду. Не беспокойся, Яков Архипович. Все будет хорошо.

- — - Поезжай, — Курбатов отрешенно махнул рукой. — Тебя не переубедишь. — Поднялся из-за стола, положил свою крепкую руку на плечо Никиши: — Иди, отдохни часок перед дорогой.

Никиша задержался у порога:

— И ты отдохни, Яков Архипович, Глаза-то красные.

— Ладно, ладно, комиссар. Отоспимся после войны. Сопровождать Никишу вызвался секретарь партийной организации полка воентехник 1 ранга Иван Степанович Прилипко. Авиационную технику он знал отлично, в полевых условиях мог лучше других выполнить Любые ремонтные работы. Красноармейцев подобрали крепких, сноровистых — не подведут!

Из-за плохой видимости вылетов на боевое задание не предполагалось, и командир полка, пользуясь случаем, провел с летным составом обстоятельный разбор полетов за прошлые дни. Анализируя примеры из боевой практики эскадрилий полка и дивизии, он напомнил летчикам о том, что в воздухе надо непрерывно искать противника, а непосредственно в бою постоянно видеть или знать, где находятся и что делают товарищи твоей группы. Воздушный бой Никиши с тремя «мессершмиттами» был разобран во всех подробностях.

— Противник тоже думает, изобретает, идет на хитрость, — говорил Курбатов. — Чтобы уничтожить врага одного желания мало. Знание его тактики, трезвое Мышление, точный расчет, меткий огонь в сочетании с храбростью — вот залог успеха в бою. А для этого каждый летчик должен запоминать тактические уловки фашистов, разгадывать их замысел, парировать их маневр, бить с малой дистанции, наверняка.

— А если враг жмет числом? — бросил реплику один из летчиков. — Если у них скорость?..

— Все равно нападать! Оборона в воздушном бою гибели подобна, — разъяснял Курбатов. — Никиша нападал, когда у врага были и число, и скорость. Один против трех! И вышел победителем.

И полудню погода улучшилась. Поступил приказ на вылет. Курбатова вызвал командир дивизии генерал Евсевьев.

— Начинаем работать по графику, — доложил Курбатов по телефону. — Первое звено уже в воздухе.

— Где комиссар? — строго спросил генерал.

— Еще не вернулся, — ответил Курбатов. — Ждем. Может, где в дороге задержался. — И, услышав упрек комдива, сокрушенно добавил: — Вы же знаете Никишу, товарищ генерал. Хоть под колеса ложись — не удержишь. Всю ночь уговаривал...

Разговор с командиром дивизии еще больше растревожил Курбатова. Уходили и возвращались с задания летчики, а он не мог найти себе места. Хотелось самому слетать во главе группы и посмотреть, что там с комиссаром, почему задержка. Но сегодня зона патрулирования в другом районе, далеко от места вынужденной посадки.

Летчики докладывали, что «мессершмитты» стали нахальнее рыскать в воздухе, но в бой на виражах не вступают, а по вертикали не размахнешься — мешает низкая облачность. Подкарауливают с бреющего полета, того и гляди срежут.

И все же с последним, по графику, звеном Курбатов сам вылетел на задание. В воздухе было сумрачно и тревожно. Летели, прижимаясь к облакам, на высоте 300–400 метров. На пересекающихся курсах промелькнула вражеская пара Ме-109.

«Разведчики. Аэродром ищут, — подумал командир полка. — Вот и пригодилась наша тщательная маскировка; гляди — не увидишь. Как бы не подсекли Никишу!»

Подошли к переднему краю. С чужой стороны постреливали вражеские зенитки, но мигающие трассы «эрликонов» гасли в облаках. Впереди заметили несколько «мессершмиттов». Курбатов вел звено по ломаному маршруту, змейкой, над позициями наших войск, зорко всматриваясь в мутноватую даль. «Мессершмитты» все так же барражировали над своими войсками. Но когда они скрылись, звено Курбатова атаковало вражеские окопы, огневые позиции минометчиков, артиллерии. Внезапной штурмовкой заканчивалось патрулирование каждого звена. Так предусматривалось заданием.

Уклониться в сторону озерца Щучье и поискать Ни-кишу не оставалось времени, да и не было смысла — поздно уже. Посадку произвели в сумерках. На границе аэродрома стояла знакомая полуторка, рядом с ней поджидали командира начальник штаба, инженер и воентехник Прилипко со своей командой. Зарулив самолет выскочив из кабины, Курбатов побежал им навстречу.

— Где комиссар? — хрипловатым голосом спросил он.

— Взлетел... Потом и мы приехали... Давно уж, — сбивчиво доложил воентехник Прилипко.

— Где комиссар? Я вас спрашиваю!

— Не прилетел Никиша, — угрюмо сказал Токарев. Курбатов вспомнил промелькнувших по курсу «мессершмиттов». Он почувствовал, что у него внутри разлилось что-то жаркое, и при этом сердце его болезненно сжалось.

Рано утром поступили первые сведения: «Вчера, во второй половине дня сбит самолет...»

«Чей? Кто?» — нетерпеливо спрашивали авиаторы. Вскоре выяснилось, что погиб Никиша. Однополчане Тяжело переживали утрату. Никому не хотелось верить, что любимого комиссара не стало...

За комиссаром и самолетом отправился воентехник Анатолий Петров. С ним поехал врач, механик, пятеро бойцов. Место падения истребителя определили по сбитым верхушкам деревьев. На небольшой поляне стоял самолет, уткнувшись лопастями винта в кустарник.

Первым к нему подбежал Петров, вскочил на центроппан, открыл фонарь кабины. Комиссар Никиша сидел прямо, слегка откинувшись на бронеспинку...

Лет через двадцать начальник политотдела авиационной части подполковник Анатолий Иванович Петров, по долгу службы оказавшийся в гарнизоне, в том же самом клубе, под сводами которого звучали пламенные речи батальонного комиссара Никиши, расскажет молодым воинам об этом удивительном человеке. А сейчас Петров сквозь влажный туман, застилавший глаза, смотрел на неподвижного, уснувшего навеки Никишу и, судорожно глотая слезы, удрученно спрашивал:

— Как же так, товарищ комиссар?.. «Быть тебе, воентехник Петров, политработником», — - вспомнился ему голос Никиши.

Комиссар часто бывал на политических занятиях, проводимых Петровым, присматривался к воентехнику, и эти его слова были произнесены еще там, в Забайкалье.

Никиша помог выбрать жизненный путь не только Петрову. Пытливо, зорко присматривался комиссар к своим подчиненным и товарищам, ясным умом своим и чутким сердцем умел понять человека, помочь ему духовно окрепнуть, стать бесстрашным и сильным.

Хоронили Никишу на исходе дня. В глубокой печали стояли около мертвого комиссара товарищи. Прозвучали прощальные речи, раздался залп прощального салюта, дрогнул недвижимый воздух, мелкой рябью всколыхнув игольчатые пряди ветвей и листву деревьев. Вдали блеснула молния, осветив суровые лица однополчан и свежий холмик с пятиконечной звездой на фанерном обелиске.

Утром установилась ясная погода. Но она не радовала летчиков — с ними не было комиссара Никиши. Не было в боевом строю и Виктора Кочеткова, Геннадия Чиркова — они не вернулись с задания. Придут ли?..

На задание летим двумя звеньями, рассредоточившись по высоте. Курбатов, сличая карту с местностью, сориентировался в обстановке. Танковые клинья противника обошли Смоленск с юга и севера и нацелились на Ярцево, Ельню. Это он хорошо видел: дымки выстрелов и разрывы снарядов отчетливо просматривались внизу.

Самолеты противника появились неожиданно. Тремя группами «юнкерсы» приближались к переднему краю обороны и намеревались нанести бомбовый удар по нашим войскам, упорно сдерживавшим наступление немецко-фашистских захватчиков. Несколько выше и впереди барражировали «мессершмитты». Замысел врага был ясен: сковать маневр наших истребителей и обеспечить свободу действий своим бомбардировщикам. Какое решение примет он, командир полка Курбатов? Успех может обеспечить хорошая слетанность, твердая дисциплина, тактическая сообразительность летчиков. Но поймут ли ведомые летчики, что надо атаковать бомбардировщиков всей группой?

Курбатов подал сигнал эволюциями самолета, увеличил обороты до максимальных, пошел на разгон со снижением.

Летчики держатся в строю звеньев точно, уверенно, крыло к крылу. Решимость командира передалась им, и Курбатов понял, что каждый из его боевых товарищей готов на все ради победы.

Гитлеровцы заметили шестерку «ишачков», приближавшихся к «юнкерсам», и ринулись с высоты, пытаясь отсечь группу советских истребителей. Курбатов, оказавшись под «юнкерсами», резко взмыл вверх. Пушечные залпы ударили почти одновременно из всех И-16. Ведущий девятки «юнкерсов» просел вниз, задымил и развернулся назад, вывалился из строя еще один стервятник, группа рассыпалась. «Мессершмитты» проскочили сверху, не открыв огня, — советские истребители Смешались с вражескими бомбардировщиками и стрелять стало невозможно, возникла опасность поразить своих.

Воспользовавшись замешательством противника, Курбатов повел свою шестерку на высоту и оттуда спикировал на вторую девятку «юнкерсов». Вражеские стрелки открыли огонь из турельных установок, но дальность стрельбы была велика, и огненные шнуры шли вниз, не причиняя вреда нашим самолетам. Две пары «мессершмиттов» неслись сверху, со стороны солнца, и тоже выпустили заградительные очереди. Летчики ведомого звена, не выдержав напряжения боя, тоже открыли огонь из своих пушек с большой дистанции.

«Рано! Рано!» — кричал Курбатов, продолжая атаку, зная, что никто не слышит его. Когда силуэт ведущего «юнкерса» вписался в сетку прицела, нажал на гашетку. Почти одновременно с командиром открыли огонь летчики его звена. Один из «юнкерсов» вспыхнул, завалился на крыло и понесся к земле.

«Это вам, сволочи, за Никишу!» — выругался Курбатов, Проскакивая сквозь строй бомбардировщиков, он заметил, что «юнкерсы» расползаются в стороны, сбрасывают бомбы.

«Мессершмитты» приблизились, вот-вот они откроют разящий огонь. Энергичным полупереворотом Курбатов вывернулся из-под атаки и, увлекая за собой ведомых, ушел вниз. Но ведомое звено с некоторым опозданием повторило маневр ведущего группы и попало под прицельный огонь пары «мессершмиттов». Один И-16 задымил, стал терять высоту. «Мессершмитты», разогнав скорость во время атаки, проскочили: вверх и ушли в сторону солнца. Их явно не устраивали результаты боя, и Курбатов понял, что они, взмыв и рассредоточившись, вновь нанесут удар. Надо было немедленно предпринимать контрманевр.

В момент ухода противника вверх кто-то из летчиков не выдержал и открыл огонь.

«Зачем попусту расходовать снаряды?» — с досадой подумал Курбатов.

Гитлеровцы снова атаковали его двумя группами с разных сторон, у них по-прежнему было преимущество в высоте и скорости, и ликвидировать такой разрыв — как ни старайся! — не удастся.

Курбатов и его ведомые хорошо знали преимущество врага на вертикали и решили драться на виражах. Но «мессершмитты» свободно уходили на высоту и повторяли одну атаку за другой, ведя заградительный огонь, пытаясь разбить группу «ишачков». Высокая маневренность советского истребителя позволяла нашим летчикам выворачиваться из-под огня противника. В ходе боя Курбатов постепенно оттягивал группу в глубь своей территории, надеясь на возможную подмогу. Но в небе не было ни одного нашего истребителя. Вскоре, однако, «мессершмитты» ушли на высоту и не повторили атаки. Возможно, у них кончался запас горючего. На исходе было горючее и у наших истребителей. Поэтому посадку произвели с ходу...

Вечером на разборе полетов подвели итоги: за день каждое звено сделало по четыре-пять боевых вылетов, в воздушных боях сбито четыре самолета противника, своих потерь не было, но в крыльях и фюзеляже многих самолетов техники насчитали десятки пробоин, а командир звена Константин Колыхалов едва дотянул на подбитом самолете до своего аэродрома.

— Как видите, не они нас, а мы их, — сказал Курбатов. — Но без надобности нечего палить в воздух, врага этим не напугаешь, его надо бить наверняка. В бою держаться всем вместе, повторять маневр командира, постоянно видеть свои самолеты и самолеты противника.

— Фашистам изрядно всыпали, и они предпримут ответные меры, — сказал старший политрук Гожаревич. — Возможно, ударят и по аэродрому. Поэтому ремонт самолетов надо производить в хорошо подготовленных укрытиях, усилить наблюдение за воздухом, особенно в утренние часы.

Михаил Иванович Гожаревич работал в политотделе дивизии. После гибели комиссара Никиши был назначен на его место. Авиаторы полка внимательно прислушивались к его мнению. Это хорошо видел Курбатов. И хотя рассредоточение самолетов и их маскировка быи произведены тщательно, он сказал:

— Комиссар правильно говорит: натиск врага на участке обороны Ярцево — Ельня усиливается, а мы срываем его попытки бомбить наши войска, поэтому не исключается удар по нашему аэродрому...

Предположение командования полка подтвердилось: 22 июля утром двенадцать самолетов Ме-109 появились м районе аэродрома. Звено старшего лейтенанта Колыхалова, поднятое в воздух заранее, встретило врага еще на подходе. Завязалась ожесточенная схватка трех самолетов И-16 с двенадцатью «мессершмиттами». Дерзкими атаками три отважных сокола сковали действия врага. Воспользовавшись этим, взлетело второе звено под командованием Алексея Приказчикова. Теперь над аэродромом сражались шесть против двенадцати. «Мессершмитты» не смогли штурмовать аэродром и были отогнаны. Это еще больше озлобило врага следовало ожидать нового налета.

Звено под командованием командира эскадрильи капитана Боровченко прикрывало наши наземные войска, отбивавшие яростные атаки фашистов в районе Вязьмы. Шестерка «мессершмиттов» набросилась на звено «ишачков», но получила отпор: в воздушном бою капитан Боровченко лично сбил «мессера», остальные были отогнаны за пределы зоны патрулирования. Но при заходе на посадку наши самолеты были внезапноно были атакованы другой группой «мессершмиттов». Прикрывая ведомых, производивших посадку на исходе горючего Боровченко один сражался с «мессершмиттами» над аэродромом. Но силы оказались слишком неравны. Отогнав фашистов, отважный командир с трудом посадил свою машину. Товарищи бережно подняли его из кабины и доставили к санитарному самолету. И все дивились, как это он, раненный в обе ноги и руки, еще дрался, управлял самолетом, произвел посадку. Самолет Боровченко был настолько изрешечен пулями и снарядами, что его пришлось списать.

«Это ж надо — весь как решето, а прилетел. И сел, как положено. Сила!» — восторгались авиаторы, обсуждая итоги дня.

Но «сила» тоже не бывает беспредельной. После жестоких боев пришлось списывать еще несколько самолетов. 25 июля в неравном бою погиб заместитель командира эскадрильи Константин Федотов. Несли потери и наземные войска.

Бои разгорались. Враг рвался на восток, вклиниваясь в нашу оборону. Под вечер, когда немного стихало, до аэродрома докатывался отдаленный гул артиллерийской канонады, западный ветер доносил запахи горелой соломы, жженой резины, порохового дыма, и летчики подолгу не могли заснуть, вспоминая бои, толпы бредущих по пыльным дорогам беженцев, объятые пламенем созревшие хлеба.

В условиях непосредственной угрозы со стороны наземных войск противника поредевшие эскадрильи полка перебазировались на восток. Ни один вылет не обходился без ожесточенных воздушных боев, возрастали потери. В августе не вернулись на свой аэродром летчики Василий Воронов, Михаил Сафонов и Сергей Квардаков...

В редкие перерывы между боями, когда техники ремонтировали и заправляли самолеты, Курбатов проводил занятия по тактике воздушного боя, подбадривал летчиков. Он водил группы на задания, сражался в воздухе, привозил пробоины в своем самолете. Летчики гордились Курбатовым. «Орел наш командир!» — говорили они.

Комиссар Гожаревич не раз слышал эти гордые слова и проникался еще большей симпатией к командиру полка. Хотелось и самому быть вместе с летчиками в боях, но он не был обучен летному делу. Это обстоятельство угнетало Гожаревича, хотя летчики и относились к нему доверительно, с уважением, как к комиссару Никише.

Проницательный Курбатов, понимая душевное состояние Гожаревича, сказал однажды:

— Не всем же летать, Михаил Иванович. Ваше дело — в моральном и политическом отношениях подготовить летчиков к боям.

Гожаревич успевал делать многое; днем беседовал с летчиками о положении на фронтах, о победах летчиков соседних полков, а ночью помогал инженерам и механикам готовить самолеты к боевым вылетам.

За положением дел на фронте зорко следило Верховное Главнокомандование. Не затерялся в дыму сражений и полк майора Курбатова.

Приказом из Москвы предписывалось: 8-й истребили авиационный полк отвести в тыл на переформирование, а девять исправных самолетов вместе с летчиками и техниками были переданы в 12-й истребительный авиационный полк для его усиления.

В запасном авиационном полку собралось много частей и подразделений, ждущих своей очереди для переучивания на новой материальной части. Личный состав 8-го ИАП оказался в очереди последним. Курбатов видел, что летчики рвутся в бой и немедленно поехал Москву, обратился за помощью к Герою Советского Союза С. А. Данилину, тот позвонил генералу А. В. Никитину, и полк перевели в Монино, где летчики и техники прошли переподготовку на самолетах Як-1. Некоторые летчики и техники были направлены на пополнение других полков. В 8-м ИАП осталось две эскадрильи. Под Саратовом получили новые самолеты Як-1, и 18 сентября полк уже был на аэродроме северо-западнее Гуляй-Поля. Он вошел в состав 5-й резервной авиагруппы, Южного фронта. Отсюда и начались боевые дейстивя за Ростов.

Обстановка на Южном фронте с каждым днем обострились. К концу октября немецко-фашистские войска захватили Таганрог и намеревались обойти Ростов с севера и северо-востока, овладеть переправами через юго-восточнее Новочеркасска и уничтожить войска 9-й и 56-й Отдельной армий, планируя в последующем развить наступление на Кавказ. Потеря Ростова — крупного промышленного центра и важнейшего железнодорожного узла — создавала бы серьезную угрозу советским войскам, прикрывавшим Кавказ. Ожесточенные бои шли на всем протяжении Южного фронта.

В этой напряженной обстановке включение в боевые действия полка, имевшего большой фронтовой опыт и вооруженного новейшими по тому времени истребителями Як-1, приобретало исключительно важное значение. Весь личный состав ясно сознавал это и с первых дней оправдал надежды командования. Действуя с аэродромов Марсименки, Андреевка, Луганское, летчики полка совершили сотни боевых вылетов, в во душных боях уничтожили десятки вражеских самолетов. Наиболее напряженную боевую работу полк провел в сражениях за Ростов, где ему довелось участвовать в боях по разгрому танковой группы Клейста.

В октябре штаб 5-й резервной авиагруппы разместился в Ворошиловграде, на аэродроме летного училища, а 8-й истребительный авиационный полк обосновался на аэродроме Макаров Яр неподалеку от Северского Донца. Летчики совершали по пять-шесть боевых вылетов в день. Штурмовка танков и мотопехоты противника, сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков прикрытие наших наземных войск, воздушная разведка — такое разнообразие выполняемых задач требовало от командования полка, от летного и технического состава большой оперативности, тактической грамотности.

Воздушные пираты не прошли к боевым порядкам наших наземных войск.

29 ноября войска Южного фронта 56-й Отдельной армии очистили город от немецко-фашистских захватчиков.

Это было крупное поражение немецко-фашистской армии, имевшее огромное военное и политическое значение. План гитлеровского командования прорваться на Кавказ в ноябре 1941 года потерпел крах. Успешное контрнаступление войск Южного фронта под Ростовом сковало крупную группировку врага и лишило его возможности снять с этого направления часть сил и перебросить их под Москву, где в то время развернулась великая битва.

...Младшего лейтенанта Полевого, сержантов Маркова, Ларионова, Клейнова и меня назначили во вторую эскадрилью.

Мы сразу же включились в работу. От однополчан узнали о последних событиях в полковой жизни. Первое произошло в ноябре.

Кончился напряженный боевой день, авиаторы о брались, чтобы отметить праздник Великого Октября На торжественное собрание пригласили и местных жителей. Как же все удивились, когда узнали, что среди присутствующих находится отец героя гражданской войны Александра Яковлевича Пархоменко. Седой старичок для своих лет выглядел молодцом. Его избрали в президиум. В столовой, где проходило собрание, как бы воцарилась атмосфера революции и гражданской войны. «Нет, не сдобровать Гитлеру и его приспешникам, посягнувшим на страну Октября, на страну великого Ленина», — думал каждый. Этот боевой настрой радовал авиаторов и обязывал воинов ко многому.

Вторым событием был Новый, 1942 год. Праздновали в Ворошиловграде. Командование и политотдел 5-й резервной авиагруппы провели большую подготовительную работу. На праздник собрались три братских полка. Командир авиагруппы полковник Д. П. Галунов начальник политотдела бригадный комиссар Ф. И. Виноградов тепло поздравили авиаторов с новым боевым годом.

А 1 января командир полка Курбатов решил «поздравить» фашистов. С новогодним «визитом» вылетели пять лучших летчиков полка: Приказчиков, Наумчик, Осипов, Рожков, ведущий — Егоров. Погода была нелетная: шел снег, мела поземка, и гитлеровцы чувствовали себя в безопасности.

К Дебальцево подошли скрытно, маскируясь складками местности. Взмыли вверх и ударили эрэсами по штабу и клубу, где пировали фашистские офицеры и генералы. В расположении врага поднялась невообразимая паника. Отважная пятерка открыла пулеметно-пушечный огонь. Домой вернулись благополучно. Как потом сообщили партизаны, новогоднее пиршество превратилось для захватчиков в траур: около 50 гитлеровцев было уничтожено, десятки ранено.

Так, буквально перед нашим приездом командир звена мл. лейтенант Осипов, прикрывая кавалерийскую дивизию генерал-майора А. А. Гречко от ударов с воздуха вступил в бой с «юнкерсами». В бою израсходовал все боеприпасы, а когда вражеский бомбардировщик все же прорвался к цели, Осипов дерзкими атаками вынудил противника к бегству, настиг удиравшего врага на бреющем полете и винтом своего самолета отрубил ему хвост. Ю-88 врезался в землю и сгорел. Осипов приземлился благополучно.

Воздушный таран на бреющем полете сопряжен с виним риском, так как при неблагоприятном исходе воспользоваться парашютом уже нельзя. Летчик это прерасно знал, но ненависть к врагу оказалась выше смертельной опасности.

Лейтенант Осипов и раньше сражался мужествен и отважно, показывал высокое летное мастерство Только в боях на ростовском направлении он лич» сбил 5 фашистских самолетов и 3 самолета в в групповых боях, при штурмовке уничтожил до 100 автомашин войсками и грузами, 4 танка, подавил много огневых точек противника. Грудь Осипова украшали два ордена Красного Знамени, а в начале февраля командовав полка представило его к присвоению звания Героя Советского Союза.

22 февраля 1942 года он был выдвинут на должность заместителя командира 2-й эскадрильи, в которую назначили меня.

Мы, новички, видели, что и здесь всех авиаторе связывала крепкая фронтовая дружба. Конечно, я тосковал по своему полку. Но понемногу эта тоска стал стираться. В новой части был такой же дружный коллектив, способный выдержать любые испытания.

Вскоре нас с Калугиным, после проверки в воздухе командир полка допустил к боевой работе. Обстановка на Южном фронте складывалась благоприятно. Недавно закончилась Барвенково-Лозовская операция, в ходе которой советские войска продвинулись на 90 километров в глубину обороны противника и образовал так называемый барвенковский выступ.

В период Барвенково-Лозовской операции нашим летчикам пришлось драться с новыми немецкими самолетами Ме-109Ф. Это был модифицированный «мессершмитт», который имел более высокие летно-тактические данные. Чтобы найти наиболее эффективные способы борьбы с ним, в полку была проведена конференция по обмену опытом. На ней выступили лучшие летчики Егоров, Приказчиков, Наумчик, Коробов, Осипов. Командир полка, обобщив опыт, дал указания об изменении тактики воздушных боев.

Первый бой с новыми истребителями Ме-109Ф нам пришлось вести при невыгодном соотношении сил.

Под командованием Осипова пятеркой вылетели на сопровождение штурмовиков, с одновременной разведкой войск противника в районе Славянска и Краматорска. Штурмовики шли на малой высоте, мы — с превышением над ними.

От солнца рябило в глазах, в остеклении фонаря кабины играли «зайчики», мешая осмотрительности.

На подходе к цели обнаружили 14 «мессершмитов» патрулировавших выше нас метров на тысячу. Они заметили нас и разделились на три группы: шестрка, вытянувшись в острый пеленг, ринулась вниз, на штурмовиков, две четверки, полого снижаясь, с двух сторн охватывали нас. Тактический замысел врага не отличался новизной: сковать боем истребителей и уничтожить штурмовиков.

Командир группы Осипов дал сигнал к атаке и с ведомыми летчиками пошел, с набором высоты, на сближение. Я с лейтенантом Зуевым устремился на встречу шестерке, которая намеревалась ударить по нашим штурмовикам. Доворот вправо, штурмовики проходят по прямой и оказываются несколько впереди, фашисты — справа и тоже впереди. Если они будут должать сближаться со штурмовиками, то сами попадут под огонь. Думаю только о том, как бы отогнать, сорвать прицельную атаку врага. Выношу вперед оптическую сетку прицела, по видимой длине фюзеляжа определяю угол упреждения. Краем глаза вижу, что ведомого: лейтенант Зуев идет сзади справа и, видимо, прицеливается по замыкающему вражеской шестерки. «Молодец, Петро, — мысленно подбадриваю Зуева, — Сейчас мы им врежем».

Вспоминаю непреложную заповедь: прежде чем открыть огонь, посмотри назад. Быстро оглянулся. И вовремя: со стороны солнца пикирует на нас пара «мессершмиттов». Так вот почему ведущий гитлеровец пренебрегает атакой и лезет к штурмовикам! Но дистанция между нами и угрожающей сверху парой велика, мы тоже идем с пологим снижением, и на такой скорости Ме-109Ф догнать нас нелегко. Незначительным движением рулей уточняю прицеливание, но в это время ведущий вражеской шестерки не выдерживает и с резким креном скользит вниз. Плавно доворачиваю свой «як», жму на боевые кнопки. На крыле атакованного «мессершмитта» сверкнули огненные блестки. «Попал!» — хотелось выкрикнуть от радости. Но сзади хвост пара, нельзя даже проследить, что будет с подбитым самолетом противника. Резко перевел самолет положение на левое крыло, и в этот почти неуловимый миг огненно-красная струя из пуль и снарядов вытянулась вдоль моего самолета. Как вовремя! Опоздай маневром на секунду, и вражеская очередь прошила бы мой самолет. Энергично тяну ручку управления на себя, ломаю траекторию полета так резко, что с крыльев самолета срываются беловатые косы. «Мессершмитт» тянется за мной, но он тяжелее «яка», проваливается вниз, делая «просадку», и оказывается подо мной. Стараясь не потерять его из виду, выкручиваю самолет вокруг продольной оси и оказываюсь сверху над Ме-109Ф и несколько сзади него. В таком положении противник не видит меня. Но и я не могу атаковать его немедленно. Продолжаем лезть вверх; он левым боевым разворотом, я с отрицательным креном в 30 метрах от него, почти повис над его кабиной, жду удобного момента, чтобы подловить врага на выводе. Но гитлеровец сделал энергичный полупереворот и с глубоким креном понесся вниз. Гонюсь за ним и бью из всех точек с дистанции метров пятьдесят. Модернизированный «мессершмитт» задымил и, не изменяя траектории полета, врезался в землю.

Быстро осмотрелся, вижу, как лейтенант Зуев крутится в глубоком вираже, на него с разных сторон наседают четыре «мессершмитта». Спешу на выручку, пристраиваюсь в хвост одному из них. Гитлеровец, заметив атаку, полупереворотом уходит вниз, вслед за ним таким же маневром вышел из боя второй. Оставшаяся пара потянула на высоту, где в неравной схватке сцепилась тройка Осипова с двумя четверками «мессеров». Зуев на ходу пристраивается ко мне. По радио слышен голос штурмовиков: «Работу закончили, уходим бреющим».

Нам тоже пора уходить, задание выполнено. Спешим на помощь тройке Осипова. Вижу горящий самолет в воздухе. Он летит со снижением, оставляя за собой черный траурный след. «Неужели наш? — обжигает пугающая мысль. — Нет, это «худой» потянул к своему аэродрому». Добить бы. Но не до личных побед, если товарищи в опасности. Набираем высоту и со стороны солнца заходим для атаки. Теперь нас пятеро против семи.

«Мессершмитты», словно сговорившись, ринулись вниз и оторвались от нашей группы. Мы уже по опыту знали, что у них очень хорошо отработано управление воздушным боем по радио. Наш ведущий группы Осипов взял курс на аэродром, и мы на ходу собрались вместе.

После посадки произвели разбор полета. Оказалось, что лейтенант Зуев в первой атаке сбил самолет противника и успел резким маневром уклониться от прицельного огня сзади, а я, увлекшись, этого и не заметил. Подбитый мною «мессершмитт» вышел из боя, а шестерка, потеряв сразу двоих, в том числе ведущего ушла в сторону и больше не появлялась. Лейтенану Осипову удалось поджечь «мессершмитт» в лобовой атаке. Я сбил одного из пары, находившейся в «засаде», на высоте. Это были два новых Ме-109Ф, которые, по замыслу противника, должны были срезать меня и Зуева в тот момент, когда мы атаковали шестерку. Летали на Ме-109Ф старые воздушные волки, стреляли они с большой дальности, но довольно-таки точно. Подойти ближе они просто не успели, так как мы угрожали огнем их шестерке. Воздушный бой нашей пятерки с четырнадцатью самолетами Ме-109 и парой Ме-109Ф закончился успешно. Штурмовики выполнили свою задачу вернулись без потерь. Но было очевидно, что нас ожидают более суровые испытания: враг наращивал свои силы.

Конец вражеского штаба

Наступил март, запахло весной, светлое время суток заметно увеличилось, возрастала и напряженность боевой работы. Но сегодня во второй половине дня сплошная облачность нависла над аэродромом, и сумерки сгустились раньше обычного. «Стало быть, полетов больше не будет», — подумал я. Захотелось сходить в кино, чтобы разрядиться с трудных боев, отдохнуть и набраться сил перед новыми схватками с хитрым и коварным противником. Внезапно мысли мои были прерваны. Меня с Михаилом Осиповым срочно вызвали на КП полка. Через несколько минут мы были на месте.

Завтра с рассветом полетите на уничтожение штаба гитлеровской пехотной дивизии, — сказал начальник штаба полка майор Токарев.

Мы подошли к расстеленной на столе карте. Конец остро заточенного карандаша начальника штаба скользнул на юго-запад от Краматорска и описал кружок.

— Здесь, в этом хуторе, находится ваша цель. Разведданные надежны, — продолжал Токарев. — Нам известно также, что штаб усиленно прикрывается зенитной артиллерией, которая хорошо замаскирована. Точное расположение ее огневых точек, к сожалению неизвестно. Вылет в шесть.

Подняли нас еще до рассвета. Мы, как всегда, сделали короткую физзарядку, легко позавтракали и поехали на аэродром. Погода стояла отличная: в небе ни облачка, на земле искрился выпавший за ночь снежок.

— «Небесная канцелярия» опять сработала против нас, — невесело обронил мой ведущий. — В такую благодать хорошо только на парадах.

— Проскочим, — уверенно заявил я, хотя тоже понимал, что ясная погода не сулит нам ничего хорошего.

Взлетели парой, Осипов качнул крыльями. Это условный сигнал для КП аэродрома: «Все в порядке уходим на задание». По радио молчим, чтобы нас не засек противник. Летим над Старобельскими степями. Внизу проплывают припорошенные снегом неглубокие балки, овраги, речки, деревенские дворы с дымками над печными трубами; вспугнутые гулом наших самолетов, мечутся во дворах овцы, коровы; на улицах видны фигурки людей. Сюда враг не прошел. «И никогда не пройдет!» — подумал я.

Пересекли Северский Донец, а вскоре показалась и линия фронта. До боли сжимается сердце: внизу мертвая тишина над исковерканной, выжженной советской землей.

— Четверку «мессов» видишь? — спрашивает Осипов. — Справа вверху...

На его командирском самолете установлена приемопередающая радиостанция.

В ответ покачиваю крыльями (на моем самолете только радиоприемник; позднее передатчики устанавливались на всех самолетах). Прижимаемся к земле, увеличиваем обороты до максимальных, разгоняем скорость на случай воздушного боя. Наше главное задание — уничтожить штаб, поэтому лучше не ввязываться в бой, проскочить незамеченными. Но при такой ясной погоде, когда видимость безгранична, трудно укрыться даже в низинах, и фашисты обнаружили нас. Это было видно по тому, как дрогнул их строй, как засуетились они, расходясь попарно и занимая выгодное для атаки положение. Эта едва уловимая нервозность движений гитлеровских летчиков, проявившаяся в характерном поведении самолетов, заметна только опытному глазу, но Осипов видел все. Фашисты знают боевые качества советского «яка» и не очень-то охотно вступают в бой на равных. Но тут на их стороне и число и высота. И они, предвидя легкость победы, спешат воспользоваться своим преимуществом.

Я будто читаю мысли Осипова: «Пусть думают, что мы видим их. Начнут атаку всей четверкой, снизятся, а рванем вверх. Сильно рванем в тот момент, когда начнут прицеливаться. Только бы не опоздать. Уходить вверх преждевременно нельзя: одна пара «сядет» на хвост, вторая может подловить на высоте».

Больше смотрю назад, вижу, как «мессершмитты», прибавив обороты, всей четверкой переходят в пикирование и устремляются на нас. За счет потери высоты скорость у них внушительная. Но и мы идем на максимальной. Идем бреющим, и стрелять на пикировании они не станут: с большой дальности не попадешь, при малой — не хватит высоты для вывода. А им хочется ударить наверняка, и они стараются.

Осипов точно предугадал намерение врага и теперь выжидает. А «мессершмитты» совсем близко. Самолет Осипова стал незаметно смещаться влево, нажимаю на правую педаль и тоже иду со скольжением. Когда противник сзади, такая предосторожность необходима: по самолету, идущему со скольжением, попасть значительно труднее. Верчу головой то вперед, то назад, слежу за ведущим, за землей (не врезаться бы в бугор!), за противником. Вижу, как ведущий «мессершмитт» заводил носом. Это он уточняет прицеливание. Еще секунда-другая — и губительные трассы «эрликонов» сделают свое дело. По спине пробегает холодный озноб, хочется выкрикнуть: «Миша, пора!» Но усилием воли загоняю этот непрошеный крик куда-то вовнутрь, мысленно вычерчиваю траекторию, по которой взметнутся наши самолеты из-под удара врага.

— Пошли! — спокойным голосом скомандовал Осипов и рванулся вверх так стремительно, что я чуть было не отстал от него. Неимоверная тяжесть перегрузки вдавила меня в сиденье, с крыльев самолета сорвались дымчатые струи, а мы все тянули ручки управления на себя, закручивая косую петлю. «Мессершмитты» полезли на вертикаль несколько позже, проскочили вперед и оказались ниже нас. Но это продолжалось несколько секунд. Крутым виражом в верхней точке петли мы вышли в горизонтальный полет и увидели противник на одинаковой с нами высоте. «Мессершмитты» тянулись за нами, но гитлеровцы скоро поняли, что на вираже с «яком» они тягаться не могут, и попытались выйти из боя уходом вниз.

Осипов, казалось, только и ждал этого. Когда ведущий «мессер» крутнул переворот через крыло, он крутнул полубочку со снижением, резким и точным движением выровнял свой самолет, выпустил длинную очередь, «Мессершмитт» загорелся и понесся к земле:

— Один готов! — невозмутимо сказал Осипов. — Другие не сунутся.

Преследовать тройку удирающих «мессершмиттов» не решились, сориентировались, внесли поправку в курс. К цели подошли со стороны вражеского тыла, чтобы не всполошить противовоздушную оборону противника. Вот и хутор. В центре его виднеется большой кирпичный дом. Во дворе — несколько зеленоватых машин, кузов радиостанции с антенной. А к окнам дома, таинственно отсвечивающим в утренних лучах. солнца, тянутся паутинные сплетения телефонных проводов.

Это явно штаб. И нас здесь не ждут. Я немного отстал от Осипова. Наблюдаю за ним и за местностью вокруг. Что это там, в садочке? Темные извилины окопов, хищно поднятые вверх стволы орудий, которые незаметны при первом беглом осмотре. Да это же батарея! Нажимаю на педаль, отхожу немного в сторону, готовясь к пикированию. Вижу, как из-под крыльев самолета Осипова к домику потянулись огненные ленты. Значит, он дал сразу половину ракет по штабу.

«Ой, как обидно, — подумал я. — Ни один реактивный снаряд не нанес существенного урона противнику». Осипов делает второй заход. Я слежу за ним, не спуская глаз с батареи. Замелькали огненные трассы, в воздухе повисли грязноватые кляксы разрывов. За садом вижу другую огневую точку, она тоже ведет стрельбу. Резко бросаю самолет на подавление зенитных точек, обстреливаю то одну, то другую, с креном и скольжением взмываю вверх, уклоняюсь от прицельного огня зениток. Снова пикирую, веду огонь, перехожу на бреющий, разворачиваюсь и с малой высоты стреляю по окопам, проношусь, едва не цепляясь за стволы орудий. Это опасно, но зато я добился своего: плотность зенитного огня заметно поубавилась.

Тем временем Осипов вышел на дистанцию пуска реактивных снарядов и дал заключительный залп. Крыша здания приподнялась и рухнула, в воздух взметнув клубы огня и дыма. Я тоже захожу для атаки штаба, выпускаю все эрэсы залпом. Первые из них угодили радиостанцию и здание, несколько эрэсов метнулось вперед. Мощный взрыв выворотил из земли деревья, с необычайной легкостью поднял вверх зенитные установки. Это мои эрэсы угодили в тщательно замаскированный склад боеприпасов. Делаем последний заход и поливаем бегающих в панике фашистов пулеметно-пушечным огнем,

— Сбор! — по радио командует Осипов, переходя в набор высоты.

Беру ручку управления на себя, и самолет стрелой уходит в необъятное и теперь кажущееся мне безопасным небо. Шапки разрывов остаются позади. Скоро линия фронта, а там — свои! Неожиданно из-за бугра ударила огненная метель. Счетверенные установки «эрликонов» брали нас в кольцо, и зенитчики, видимо, неплохо знали свое дело.

Послышался резкий хлопок и треск, мой самолет будто споткнулся о невидимую преграду. Тяга уменьшилась, двигатель смолк. Резко перехожу на снижение, создаю крен, пытаюсь выскользнуть из зоны обстрела, но на поврежденном самолете противозенитный маневр щупается не энергичный. Еще одно попадание. Снаряд разворотил пол кабины, зацепил приборную доску, разбил фонарь кабины. В лицо ударил холодный, обжигающий ветер. Пробую запустить мотор — безуспешно.

С нарастающей тревогой думаю: «Только не загорелся бы и не взорвался самолет. Как дотянуть до своих?». Самолет хорошо слушается рулей, но с неработающим мотором неудержимо теряет высоту. А земля набегает на меня с ужасающей быстротой.

Осипов ничем не может мне помочь. В самолете я один, и надеяться не на кого. Если не дотяну до своей территории, то могу погибнуть. «В любой обстановке надо быть уверенным и не терять, самообладания», — из глубины сознания доносится голос командира полка Курбатова. Нет, в самолете я не один, здесь еще и летчик-инструктор, и командир эскадрильи, и много других старших товарищей, терпеливо передававших мне опыт летного мастерства, мужества и отваги. Успокоившись, четко и ясно думаю только о том, как выиграть время и возможно дольше продержаться в воздухе, дотянуть до своих. Подбираю наивыгоднейший режим планирования. Однако земля, покрытая снегом, где должна произойти вынужденная посадка, неуклонно приближается. Смотрю и вижу: Осипов находится поблизости, подбадривает меня спокойным, мягким голосом;

— Тяни-тяни! Скоро наши...

Эта дружеская поддержка еще больше успокаивает меня. Высота полета уменьшается, и самолет неудержимо скатывается к земле. Уже отчетливо видны все неровности, прикрытые снегом. Все. Запаса высоты почти не остается, нет и свободы маневра. Остается только одно — с прямой произвести расчет на посадку и приземлиться там, где поровнее. Чуточку отворачиваю от бугра. Но что под снегом? Попадется канава или валун — достанется мне и самолету.

Чтобы предупредить пожар, который может возникнуть при посадке, выключаю зажигание и перекрываю бензокран. Для предотвращения удара лицом о приборную доску левой рукой опираюсь о передний обвод борта кабины. Кажется, все меры предосторожности приняты, теперь можно садиться. Подвожу самолет ниже обычного и плавно «притираю» его на фюзеляж. Пробороздив в снежной целине глубокую траншею, самолет замер, как распластанная на земле подстреленная птица. В кабину ворвался горячий пар из водяного радиатора, поврежденного во время приземления.

И тут я услышал рокот мотора — надо мной на бреющем полете пронесся самолет Осипова.

— Спасибо, друг! — закричал я радостно. — Теперь доберусь...

Михаил Осипов, стараясь подбодрить меня, сделал несколько кругов на очень малой высоте и, качнув крыльями, скрылся за горизонтом. Он, конечно же, говорил мне по радио, но приемник на моем самолете уже не работал. Я понял, что приземлился на своей территории, иначе Осипов наверняка сел бы рядом и выручил меня из беды. Он и кружился на малой высоте, потому, что высматривал удобную площадку для приземления. Но убедился, что я в безопасности, качнул крыльями и улетел.

Довольный тем, что все обошлось сравнительно неплохо (меня даже не ранило), я вылез из самолета, взял бортовой паек, ракетницу, задвинул фонарь кабины на защелку и тронулся в путь.

Идти по снегу было трудно. От только что пережитой смертельной опасности и от физического напряжения из-под шлемофона скатывались по лицу крупные капли пота, звенело в ушах, пересохло в горле. Наклонясь, ладонью зачерпнул снега, но донести его до рта не успел: над головой прорычала мина, и поодаль ухнул разрыв. Комья земли взметнулись вверх, а в лицо и уши ударил резкий, упругий воздух. Я пошатнулся, но устоял на ногах. Где-то совсем близко прожужжали смертоносные осколки. «Не попали», — радостный вздох вырвался из груди.

Обстрел усиливался. Вслед за минометами в работу вступили артиллерийские орудия, заливисто зарокотали пулеметы, застрочили автоматы. Летчику, впервые попавшему в перестрелку на земле, трудно понять, кто в кого палит. Мне было ясно, что стреляют по самолету или по мне. Но кто и откуда — попробуй-ка разберись. Продолжил движение вперед, в том направлении, куда улетел Осипов. Чувствовал, что там наши. На ходу вытащил из кобуры и поставил на боевой взвод пистолет; вдруг встретятся фашисты. Бегу, пригибаясь к земле, и падаю, когда зловещий вой снарядов или мины раскалывает воздух над головой. Из-за снежного сугроба показались скрадываемые расстоянием силуэты солдат. Чьи они? Лежу в сугробе, прицеливаюсь. От волнения мушка пистолета дрожит перед глазами. Не промахнуться бы. В воздухе опять режущее завывание снаряда. Солдаты тоже залегли, машут руками. Осилив волнение, кричу сдавленным голосом;

— Кто вы?

— Свои! — доносится в ответ.

От радости срываюсь с места, бегу, прыгаю в окоп Оказываюсь в крепких объятиях пехотинцев. От их полушубков пахло кисловатой овчиной, солдатским потом и влажной землей, а от побуревших на морозе лиц веет таким теплом и таким мужественным спокойстви ем, что я окончательно пришел себя и тоже заулыбался.

— Мы видели, как ты падал. Земля ничейная. Фашисты накрыли самолет минами, а мы их — снарядами. Думали, хана тебе, парень. А живой вот!

— Живой, живой! — в тон им приговаривал я, удивляясь их спокойствию и привычке смотреть смерти в глаза.

Вскоре меня сопроводили в штаб стрелковой дивизии. Там я доложил о выполненном задании и о вынужденной посадке. Командир дивизии приказал дежурному офицеру, чтобы тот помог мне добраться до штаба ВВС Южного фронта.

— Помыться бы, — сказал я офицеру, когда мы вышли из блиндажа.

— И пообедать, — улыбнулся офицер, глядя на мое чумазое от копоти и грязи лицо. — Пойдемте в столовую...

После короткого фронтового обеда офицер вызвал автоматчика и приказал ему:

— Возьмите дежурную машину и отвезите товарища летчика в их хозяйство. Шофер дорогу знает.

В штабе ВВС Южного фронта выделили самолет По-2, на нем летчик связи доставил меня в родной полк.

В полку обо всем уже знали и приготовились к встрече. Оказавшись в крепких объятиях Курбатова, Осипова, Приказчикова, других боевых друзей, я почувствовал, как от радости защемило сердце. Такие минуты не забываются.

Инженеры и техники эвакуировали самолет с места вынужденной посадки и приступили к ремонту. Повреждения оказались значительными, особенно от зенитных снарядов. К тому же после приземления на фюзеляж надо было проверить и опробовать в работе мотор, гидросистемы, систему охлаждения, радиостанцию, вооружение, выверить показания пилотажно-навигационных приборов и приборов, контролирующих работу винтомоторной группы.

Техник звена Аркадий Сергеевич Богдалевский, осмотрев самолет и мотор, записал в свою рабочую тетрадь столько дефектов, что на их устранение даже в условиях стационарных ремонтных мастерских потребовалась бы не одна неделя. А тут фронтовой аэродром. Справятся ли?

— Не волнуйтесь, товарищ командир, сделаем, — заверил Аркадий Сергеевич. — Денька через два-три полетите.

Богдалевский — высокий, могучего сложения человек — дело свое знал превосходно и обладал большой физической выносливостью. Богатырями оказались и щупловатый техник-лейтенант Селезнев, и молодые сержанты Доронин, Беляев. Почти трое суток они не смыкали глаз, проявляя сноровку и изобретательность. Наверное, все рекорды по производительности труда они перекрыли, а за качество выполненных ремонтных работ старший инженер полка Фомин выставил отличную оценку.

Появление в воздухе больших групп вражеских истребителей настораживало летчиков. Командир полка Курбатов, подводя итоги за день, говорил:

— Гитлеровцы стягивают крупные наземные силы и стремятся скрыть их сосредоточение. Поэтому и высылают по пятнадцать — двадцать истребителей, чтобы не дать возможности нашей воздушной разведке проникать в глубину их обороны, А летать надо, чтобы добывать данные для нашего командования. «Мессершмитты» будут подстерегать нас и в районе разведки, и на маршруте. Смотреть во все глаза, в бой не ввязываться, для маскировки использовать облачность. Задание на разведку должно выполняться при любых обстоятельствах.

Как потом подтвердилось, Яков Архипович правильно предсказал дальнейшее развитие событий, он доложил о своих соображениях полковнику А. А. Анисимову, недавно вступившему в командование 5-й разведывательной авиагруппой. Утром полку была поставлена задача на разведку. Летали мелкими группами по два — четыре самолета. Ни один вылет не обходился без воздушного боя. «Мессершмитты» буквально висели в воздухе и встречали наших разведчиков на подходе к цели.

В апреле вражеская авиация активизировала свои действия. Напряженность боев нарастала, увеличились и наши потери. 2 апреля не вернулся с задания молодой летчик младший лейтенант Руданский, Это был его первый и последний боевой вылет. 6 апреля в неравных и жестоких боях погибли опытные воздушные бойцы командиры звеньев Коробов, Вавилов и летчик Лакизо. От этих потерь еще большей ненавистью закипали сердца авиаторов, тверже становилась решимость биться с врагом до последней возможности, пока глаз видят небо, и отомстить за гибель товарищей.

Между тем весна вступала в свои права, вода размывала полевые аэродромы и посадочные площадки выводя их из строя. Нам приходилось часто перебазироваться. Кабанье, Николаевка, Ново-Александровка Славяносербск, хутор Погорелово, станица Скосырская — вот неполный перечень тех мест, где побывали мы весной и летом 1942 года, сражаясь на Южном фронте, прикрывая Ростов, Дон и Кубань от вторжение фашистских полчищ. Эти малоизвестные населенные пункты даже не на всех картах были обозначены, но как они дороги нам, летчикам! Эти населенные пункты, как боевые вехи, навсегда остались в памяти однополчан.

Новых самолетов в то время было еще недостаточно, и нашему полку, вооруженному прекрасными истребителями Як-1, досталась очень напряженная работа. Сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков, прикрытие наземных войск и аэродромов от ударов с воздуха, полеты на разведку и штурмовку — та кое разнообразие задач выполняли наши летчики Сколько изумительной храбрости, тактического и летного мастерства проявляли они в каждом боевом вылете На примере этих подвигов воспитывался весь личный состав. Командиры, политработники, партийная и комсомольская организации полка широко пропагандировали опыт лучших защитников Родины и сами показывали образцы мужества и отваги в бою.