Последняя атака Великой Отечественной войны
Раннее утро 9 мая 1945 года. Безоблачное небо, теплый весенний воздух не шелохнется, тихо, природа радуется пробуждению, и кажется кощунственной сама мысль, что рядом притаилась смертельная опасность. Солнце только-только появилось из-за горизонта, осветив верхушки соснового леса, на краю которого проходит наш передний край. Окопы противника от наших метрах в трехстах на небольших высотках, поросших мелким кустарником. Между нашими окопами и противником ярко-зеленое поле, очевидно озимые. Густые всходы покрыты росой. В лесу начали свою веселую перекличку птицы, радуясь солнцу, теплу, началу дня. Во всем чувствуется какая-то безмятежность.
Я сижу со своими разведчиками и телефонистами на окраине леса в неглубоких окопчиках, наспех вырытых солдатами. Неподалеку командир батальона со своим окружением отдает последние указания перед атакой. До передних окопов, где лежат солдаты батальона, метров пятьдесят. Разговаривают вполголоса, кажется боясь нарушить безмятежную тишину раннего утра.
Лес, в котором мы находимся, девственно чист. Он скорее похож на хорошо ухоженный парк, чем на обычный лес. Здесь, в Чехословакии, впрочем, как и везде на Западе, где мне приходилось бывать и долгие годы жить, к лесу трогательное отношение. Нигде не увидишь сломанного дерева, валяющихся веток или деревьев, тем более какого-либо мусора. Кажется, что до нас здесь испокон [260] веку никого не было, не ступала нога человека. Все тщательно убрано, кое-где видны аккуратные небольшие штабеля сложенных веток и остатков деревьев. Наши окопы, с ярко-желтым песком брустверов, кажутся кощунственными на этой «первозданной» земле.
Солдаты зашевелились в окопах. Идет тихая подготовка к атаке: протирается оружие, магазины снаряжаются патронами, готовятся гранаты. Офицеры уточняют направление атаки, ориентиры, сигналы и т. п. Скоро атака. Нам предстоит бесшумно, без единого выстрела, внезапно подняться в атаку, вызвать на себя огонь всех видов оружия противника, чтобы остальные подразделения, составляющие главные силы дивизии, смогли засечь огневые точки и подавить их, а затем уже атаковать противника.
Наша дивизия на этот рубеж подошла ночью, и характер обороны противника нам неизвестен. Такой метод наступления, очевидно, самый неприятный: атаковать надо почти вслепую, не зная сил противника. Надо подставить себя в виде мишени для противника, для многих это явная смерть. Солдаты и мы тоже это хорошо понимаем, как и необходимость этого. Выбор пал на наш батальон; значит, такова наша судьба. Конечно, неприятные чувства теснятся в груди и сознании у всех — кому охота умирать, когда война официально уже окончилась. Это нелепо и обидно.
Напряженная тишина, только тихий разговор да возня солдат, готовящихся к атаке. Внимательно в бинокль всматриваюсь в дальние кусты. Там видны вражеские окопы, сплошной траншеи нет, значит, противник оборону занял наспех и вряд ли успел как следует создать систему огня. Делюсь этими соображениями с командиром батальона. Он не без основания говорит, что хватит и двух пулеметов противника, чтобы уложить остатки батальона. Настроение у него тяжелое, его понять можно: конец войне, а солдаты наверняка погибнут под вражескими пулями. И нам не избежать этой участи, у нас, офицеров, ведь никаких преимуществ перед солдатами в этом плане нет. Скорее наоборот: и пулеметчики, и [261] снайперы в первую очередь охотятся за офицерами — без командира войску очень трудно противостоять противнику, тем более в наступлении.
Он не подает еще никаких признаков беспокойства. Для нас это хорошо, — значит, какое-то время наша атака будет для него внезапной. Хорошо бы добежать до его окопов, а там ему не устоять перед десантниками. К сожалению, это нереально, противник тоже ведет наблюдение и, конечно, обнаружит нас раньше, чем мы добежим до него. Последние минуты перед атакой. Каждый, не подавая виду, в душе надеется, что его минует вражеская пуля, но на всякий случай прощается с родными и близкими, вспоминая их перед атакой. Лица у всех серьезные, даже балагуры притихли, не до шуток, предстоит трудная и опасная работа.
Приближается время атаки, остались считаные минуты. Командир батальона встает в полный рост и, обращаясь к нам, говорит: «Ну, мужики, пошли». Потом дает команду батальону: «Славяне, в атаку, вперед!» Солдаты батальона дружно поднялись во весь рост. Цепь грозно ощетинилась штыками, суровы лица солдат, молча идущих в атаку. Противник подозрительно молчит. Что это — решил подпустить поближе, а потом прицельным огнем хладнокровно расстрелять батальон? Или же пока нас не обнаружил? Прошли 20 шагов... 30... Вскоре тишину утра распорол захлебывающийся, какой-то испуганный треск вражеского пулемета.
Кто-то упал убитый или раненый, кто-то залег, и тут надрывный голос командира батальона, подхваченный командирами рот, взводов: «В атаку, вперед, УРА!!!» Батальон словно вздрогнул, выдохнув многоголосное: «УРА! УРА-А-А!» Цепь двинулась вперед бегом. Вдруг позади нас раздался могучий рев сотен голосов: «УРА-А-А!!!» Весь фронт дивизии, насколько нам можно было его видеть, выскочил из окопов и двинулся вслед за нами. Случилось непредвиденное — не выдержали солдаты других батальонов, видя своих боевых товарищей, идущих в атаку на смертный бой с врагом, в последнюю атаку в этой войне. Вот она, солдатская верность фронтовому [262] братству, без лозунгов, без лишнего пафоса, порыв солдатской души, идущий от самого сердца: товарищи в беде, противник сосредоточит весь свой огонь по жидкой цепи батальона и вряд ли кому уцелеть, а если весь фронт идет в атаку, то на всех вроде и опасность меньше. Вряд ли в тот момент кто из нас думал об этом. Какая-то неведомая сила вытолкнула солдат из окопов без всякой команды.
Над полем раздался такой грозный рокот «УРА-А-А!», какой за все долгие годы войны и десятки, если не сотни атак я ни разу не слышал.
Захлебываясь, застрочили вражеские пулеметы. Кажется, не выдержат солдаты, залягут под огнем. Но грозная лавина советских воинов с каким-то непередаваемым упорством, решимостью, неудержимо и стремительно движется вперед. Кто-то падает, сраженный вражеской пулей, кто-то залег под вражеским огнем, но, увлекаемый общим порывом, преодолевая страх, встает и бежит за товарищами.
До вражеских окопов 150... 100 метров... Грозное «УРА-А-А!» не смолкает над цепью батальонов. Вдруг один за другим умолкают вражеские пулеметы, только мины продолжают гулко ухать где-то позади цепи. Враг не выдержал нашей атаки. Бросая оружие, вражеские солдаты выскакивают из окопов и, петляя и озираясь, убегают по кустам в свой тыл. Некоторые с поднятыми руками и невыразимым страхом в глазах, втянув голову в плечи, ждут своей судьбы.
Вот и вражеская оборона. Ловлю себя на том, что и я, вместе со всеми, что есть мочи кричу «УРА-УРА!..». Проскакиваем немецкую оборону. Продолжаем двигаться вперед — надо закрепить успех, не дать противнику опомниться.
До чего же отходчив наш солдат! Немецкие солдаты только что вели огонь, а теперь стоят с поднятыми руками, и на любой вопрос у них один ответ: «Гитлер капут!» Кто-то из солдат на ходу пытается завести с пленным разговор на каком-то неправдоподобном языке. Тут же угощают пленных махоркой, а потом машут руками, [263] чтобы они шли в наш тыл, на сборный пункт. Солдаты ловят по кустам немецких солдат, которые от страха не решались сразу сдаться в плен и теперь растерялись: куда идти, вперед или назад?
Прошло уже больше часа с момента начала атаки. Противник, не оказывая сопротивления, продолжает отходить, скорее, уносить ноги. Дорога на Прагу открыта. Там вчера началось восстание против немецких оккупантов. Наши радисты перехватили обращение пражан с просьбой быстрее оказать им помощь. Скорее на Прагу!
Двигаемся весь день и всю ночь с короткими передышками. Солдаты устали до изнеможения. Ухитряемся отдыхать, вернее, поспать часа два по очереди на повозках. Моя лошадка тоже устала. В середине ночи послал разведчика в хвост колонны батареи с приказанием, чтобы старшина прислал подменную лошадь. Вскоре я пересел на подменную лошадь, а свою отправил к старшине, пусть отдохнет.
Темная ночь, небо закрыто сплошными облаками. Моя батарея идет впереди батальона, который отстал километра на два — там солдаты идут пешком. Я еду в голове колонны, впереди наших войск нет. Временами засыпаю в седле, но быстро просыпаюсь, словно кто-то толкает в грудь. Рядом едет Дыминский с разведчиками, которые тоже дремлют. Дорога асфальтовая, ровная, и монотонная езда усыпляет.
Приближается рассвет, по карте впереди крупный населенный пункт, небольшой город, до него километров пять. Надо подтянуть колонну и быть готовым к любой неожиданности. Решил объехать колонну батареи, разбудить спящих бойцов, подтянуть отставших. Пришпорил свою лошадь, но она неожиданно взбрыкнула, чуть не выбросив меня из седла, и замычала по-телячьи. Что за номер? Присмотрелся, у моей лошади уши в два или даже в три раза длиннее, чем у обычной лошади. Протер глаза — та же картина. Слезаю с лошади, с удивлением смотрю на ее голову с длинными ушами, посмотрел назад, а у нее хвост телячий. Какое чучело! Еще раз [264] ущипнул себя, чтобы убедиться, что не сплю, но все в порядке. Тут мои разведчики подъехали, рассматривают моего росинанта, хохочут. Подошли солдаты из орудийного расчета и тоже с удивлением и хохотом рассматривают диковинку. Один солдат, узбек по национальности, говорит мне, что это не лошадь, а мул, помесь осла с лошадью. Ну не хватало, чтобы я на нем въехал в город! Вызываю старшину, спрашиваю: «В каком зоопарке ты взял это чучело?» Он виновато оправдывается, что где-то по дороге они взяли несколько трофейных лошадей, очевидно, среди них был и мул, но было темно, и на него не обратили внимания, вот он и попал ко мне.
Посмеялись от души. Я снял с мула седло, дал ему пинка под задницу и пересел на свою отдохнувшую лошадь. Долго потом еще мои разведчики подтрунивали надо мной, как я «гарцевал» на ишаке. Хороший смех — разрядка при нервном напряжении.
Продолжаем движение вперед. Уже рассвело, тучи разошлись, настало теплое солнечное утро. Впереди в километре от нас виднеется окраина населенного пункта. Ждать подхода пехоты долго. Посылаю вперед Дыминского с разведчиками выяснить обстановку. В бинокль внимательно осматриваю окраину. Ничего подозрительного не обнаружил. Но война есть война, и для нас она еще не окончена.
Дыминский с разведчиками приближается к окраине. Внимательно наблюдаю за ними, кажется, все спокойно. Дыминский подает условный сигнал: противника нет. Колонна батареи продолжает движение вперед. Пока мы двигались, на окраине города собралась довольно большая толпа местных жителей, машут нам руками, что-то кричат. Подъезжаем ближе, навстречу едет Дыминский, докладывает, что, по словам местных жителей, немцы ушли еще вчера. Спешиваемся, идем навстречу толпе местных жителей. Впереди толстяк, раза в два толще меня, с распростертыми объятиями бежит прямо на меня. Я делаю шаг в сторону, и он наваливается на Дыминского, который шел позади меня. Радостные возгласы местных жителей, обнимающих и целующих нас. Угощают у [265] кого что есть. Решил остановить колонну и дождаться батальон.
Надо бы отдохнуть и хотя бы час поспать, но неподдельная, искренняя радость местных жителей не дает такой возможности. Всем, особенно женщинам и девушкам, хочется потрогать нас за руки, они что-то радостно щебечут. Мужчин мало. Нас угощают вином, сигаретами, непривычными для нас (тогда основное курево у нас была махорка, изредка папиросы). Оживленные радостные разговоры, кто-то уже поет. Песню подхватывают и местные жители, всем известную русскую «Катюшу».
Больше двух часов прошло, пока подошел батальон, и мы двинулись вперед, провожаемые добросердечными жителями. Город проходим без остановки, быстрее вперед, на Прагу. Во второй половине дня проходим город Немецкий Брод. Здесь хорошо поработала наша авиация. Проходим мимо военного аэродрома. Это кладбище немецких военных самолетов — многие разбиты, другие уткнулись носами в землю, задрав хвостовое оперение. Некоторые еще дымят.
Погода стоит отличная: солнечно, тепло, деревья распустились, бушует весна. Проходим мимо какой-то станции. На путях стоит воинский эшелон с боевой техникой, очевидно артиллерийский полк. Он даже не успел разгрузиться и попал под удар нашей авиации. На платформах орудия и новенькие тягачи — автомашины типа американских «Додж-3/4». Кто-то из моих подчиненных высказывает мысль, что на этих машинах мы бы быстро догнали немцев. Мелькнула дерзкая мысль — взять эти тягачи.
В батарее нашлись трактористы, комбайнеры, но шоферов нет ни одного. Но решено — сделано. Снимаем машины с платформы. Их и заправлять не надо — в бензобаках полная заправка.
Распрягли своих лошадей. Приказал старшине с ездовыми дождаться тыла дивизиона и двигаться с ним. Подцепили к машинам свои пушки — и вперед. Разведчики откуда-то пригнали мне легковую машину — плавающий вездеход. В военном училище нас учили водить [266] трактор, управление у него было рычажное, как у танка: надо повернуть направо — тяни на себя правый рычаг, налево — левый рычаг, а здесь надо крутить баранку. Машина моя рыщет по дороге то вправо, то влево, норовит в кювет. В общем, водитель из меня никудышный. Да и остальные машины отчаянно петляют по всей дороге. Одна уже в кювете на боку, солдаты со смехом вытаскивают ее оттуда. Смех смехом, но так и покалечить людей недолго. Кто-то подсказывает мысль, что надо взять шоферами пленных немцев. На окраине города есть сборный пункт военнопленных. Посылаю туда кого-то из опытных солдат. Вскоре они приводят пленных шоферов. Все они в черных комбинезонах. Посадил их в машины, и дело пошло, кроме моей машины. Немец что-то бормочет, разводит руками. Я понял, что неисправен двигатель — гонит масло. Ремонтировать некогда. Машину бросаю возле сарая у какого-то чеха — и вперед.
К вечеру остановились в каком-то лесу. Он девственно чист, словно его кто-то специально убрал к нашему приходу. Впрочем, здесь все леса такие. Устроились на ночь. Всех пленных положили в одном месте, под большим брезентом. Возле них выставил дополнительного часового.
Рано утром, еще не взошло солнце, меня будит часовой, говорит, что ко мне пришли. Вылезаю из кабины автомашины, где я спал, и вижу полкового контрразведчика с автоматчиками. Он спрашивает: «Где твои власовцы?» Я не понимаю его вопроса: какие власовцы? Тогда он говорит: «Где пленные, которые сидели на машинах шоферами?» Я понял, в чем дело, и объясняю, что это пленные немцы. Он утверждает, что это власовцы. Я показал, где они спят. Он сдернул брезент и дает команду: «А ну, гады, вставай!» Шофера вскочили и стоят, понуро опустив голову. Я удивился, что, пока вчера мы ехали, никто из них не произнес ни одного слова по-русски, и мы были уверены, что это пленные немцы, а оказалось, что это русские из армии генерала-предателя Власова. [267]
Контрразведчик укоризненно заявил мне, что я допустил опасную оплошность, что они могли нас ночью перерезать и удрать. В общем, инцидент неприятный. Пленных увели, и мы остались без шоферов.
Пришлось снова переходить на конную тягу, к тому же и командир полка, узнав, что я набрал машин, приказал сдать их в полк и тянуть пушки лошадьми, как положено по штату. Вскоре подошла колонна дивизиона, в орудия были впряжены лошади, и мы снова двигаемся вперед на Прагу.
Широкая асфальтовая автострада на Прагу. Она вся забита нашими войсками. Впервые вижу такую громаду войск. Сплошным потоком движутся автомашины с орудиями, «катюши», зенитные установки, штабные машины, транспорт с боеприпасами и имуществом. Вся полоса дороги занята колоннами, идущими параллельными маршрутами. Никакого встречного движения, только в одну сторону, на Прагу.
По обеим обочинам дороги сплошной лентой двигаются танки. Далее по полю идут колонны кавалерии, в воздухе то и дело проносятся наши самолеты, и тоже на запад. Впечатляющая картина мощи наших войск. Иногда на обочине встречаются колонны пленных немцев. Со страхом и удивлением смотрят они на эту громаду.
В 1941–1942 годах они бодро шагали по нашей земле, демонстрируя мощь своей армии. Теперь настал наш черед. Впрочем, злобы у наших солдат к пленным нет. Понимаем, что не по своей воле пошли они воевать против нас.
Как-то ранним утром, когда шоссе еще было свободно от войск, колонна моей батареи уже была в пути. Вдруг вижу, что впереди навстречу идет колонна повозок, и, судя по лошадям, — это немцы. У них лошади мощные по комплекции, с короткими хвостами. На всякий случай разведчики приготовили оружие. Когда колонна подошла ближе, я, к своему удивлению, на первой повозке увидел своего ездового, который пропал 1 мая, когда я отправил свои повозки вместе с батальонной кухней в тыл и они попали в немецкую засаду. Оказалось, [268] что он тогда попал в плен, а теперь сам объявил немцев с повозками своими пленными и привел к нам. Конечно, это случайность, что он встретил именно свою батарею. В общем, мы пополнили свою конюшню трофейными лошадьми и повозками, а пленных немцев отправили одних пешком на сборный пункт.
Лавина наших войск неудержимо движется в направлении Праги. Туда уже подошли танки 1-го Украинского фронта из Германии, но пехоты нет, а без пехоты одним танкистам закрепить победу трудно. Да и Прага входит в полосу действий нашего 2-го Украинского фронта. До нее нам осталось еще два-три суточных перехода.
В один из дней меня разыскал посыльный из штаба полка с приказанием прибыть к начальнику штаба. Теряюсь в догадках: в чем дело, неужели контрразведчик «раздул» про власовцев? Штаб недалеко, еду верхом туда. Вскоре нашел начальника штаба нашего полка майора А. Т. Пугача, докладываю ему о прибытии. Он расспросил, как обстоят дела в батарее. Я доложил, а он в свою очередь сообщает мне, что приказом командира полка я назначен начальником разведки полка, с чем он меня поздравил и приказал батарею сдать старшему лейтенанту И. Я. Кулакову — это мой фронтовой товарищ. Еще в 1943 году летом на Северо-Западном фронте мне было поручено сопровождать в нашу дивизию молодых лейтенантов, прибывших из училищ. В их числе был и Кулаков. Он только что вернулся с курсов командиров батарей. Передача дел длилась недолго, и на следующий день я уже приступил к новым обязанностям.
12 мая 1945 года части нашей дивизии вышли к реке Сазава и сосредоточились в районе города Бездеков, 50 километров юго-восточнее Праги. На этом рубеже закончились наши боевые действия против немецко-фашистских войск.
14 мая части дивизии, совершив 35-километровой марш, сосредоточились в лесном заповеднике под Прагой. В этот же день вечером мы отметили ДЕНЬ ПОБЕДЫ! Скромный ужин по-фронтовому: вместо столов — ящики из-под снарядов, вместо бокалов — консервные [269] банки, но радость наша была безграничной. Почти четыре года тяжелейших испытаний и потерь, неимоверное напряжение физических и моральных сил, долгие и трудные дороги войны, усеянные по всей земле братскими могилами наших боевых товарищей. Обо всем этом мы вспоминали на нашем праздничном ужине.
Об этом мы вспоминали и в послевоенные годы, когда ветераны нашей дивизии, возглавляемые нашим бессменным председателем совета Героем Советского Союза генерал-лейтенантом Иваном Ивановичем Громовым, собирались на очередную встречу на Украине, где проходил наш боевой путь, и в Молдавии, где нам тоже довелось воевать, и под Старой Руссой, в Новгородской области, где в лесах и болотах мы сражались с врагом, и в Москве — столице нашего государства.
Первый тост и минутой молчания мы всегда вспоминали наших боевых товарищей, оставшихся навсегда на фронтовых рубежах. Много было волнующих встреч с местным населением, когда мы посещали дорогие нам братские могилы однополчан.
В заповедном лесу под Прагой, где были расположены правительственные дачи, мы простояли около двух недель. Долгожданный безмятежный отдых, мы блаженствовали. Иногда выходили на окраину леса, и отсюда с высот, на которых он расположен, была хорошо видна Прага. Внизу шли улицы, заполненные ликующим народом, дома, утопающие в зелени деревьев, городские трамваи. Нам все это было в диковинку, не верилось еще, что война закончилась, что не надо рыть окопы и занимать огневые позиции, наблюдательные пункты. В какой-то степени мы чувствовали себя неуверенно, настолько отвыкли от мирной жизни.
Мы старались без нужды не появляться в городе, пусть народ ликует. Но пражане быстро нашли к нам дорогу. Ежедневно нас посещали фотографы. Это им мы обязаны тем, что у нас сохранились фотографии тех дней, где мы запечатлены со своими фронтовыми друзьями. Устраивались встречи официальные и спортивные, даже состоялся футбольный матч: сборная Чехословакии — «сборная» [270] нашей дивизии. И хотя счет был двухзначный в пользу чехов, но результат общий был исключительно положительный. Люди хотели видеть нас и понять: как мы смогли одолеть такого сильного врага, как гитлеровская Германия? Ни одна армия других государств не смогла оказать сколько-нибудь серьезного сопротивления нацистам, и только наша армия, наши солдаты и офицеры, которые были здесь с горожанами, смогли победить такого врага. Для пражан это было интересно, и с неподдельной радостью они относились к нам. Мы им платили тем же.
Вскоре меня вызвали в штаб нашей 53-й армии, где состоялись трехдневные сборы офицеров разведки дивизий и полков. Подводились итоги боев, и вместе с тем нас знакомили с организацией армий США, Англии, Франции, утверждая, что мы должны знать своих союзников. Одновременно нам преподали и организацию армии Японии, не объясняя, зачем нам это надо. Мы не придавали этому должного значения и только значительно позже поняли, в чем дело. К нашему удивлению, нам под расписку было объявлено, чтобы мы никому не разглашали, о чем шла речь на этих сборах. [271]