Глава 7.

Участие в Корсунь-Шевченковской операции

Воздушно-десантные дивизии считались наиболее боеспособными; и их, как правило, включали в состав наступательных группировок войск, хотя, конечно, от прежнего состава десантников, действительно лучше подготовленных, чем стрелковые войска, мало что оставалось, особенно в полках, кроме, пожалуй, нашего, артиллерийского.

Своим ходом двигаемся в сторону Кировограда. Наша батарея, как и другие пушечные батареи полка, переведены на конную тягу. Конечно, с лошадьми канители много: их надо регулярно кормить, поить, ковать, лечить, чистить и т. д. Но с другой стороны, на поле боя они более маневренны, чем машины. Попробуйте вывезти орудие на машине на прямую наводку, когда до противника несколько сот метров. Противник, безусловно, обнаружит вас и расстреляет, пока вы изготовитесь к стрельбе. Кроме того, в условиях Украины, где дорог с твердым покрытием очень мало, бездорожье было обычным делом.

В таких условиях передвигаться по полю, вслед за пехотой, зачастую было просто невозможно, если в качестве тяги использовались автомашины, даже такие, как американские «Студебекеры», которые были у нас до этого. Вот и решили: пушечные батареи перевести на конную тягу, а гаубичные, где орудие значительно тяжелее пушечного, оставили на механической (автомобильной) тяге. [107]

Числа 15 января 1944 года мы прибыли в назначенный район и заняли боевой порядок. Стоит оттепель, днем иногда идет дождь, густой туман висит уже несколько дней. С нашего наблюдательного пункта в пяти метрах ничего не видно, вести разведку противника практически невозможно. Мы действуем в районе села Красносилки, но его в тумане не видно. Начало наступления назначено на 25 января. Утром 25-го туман стал еще гуще. Как вести стрельбу по целям в такой обстановке?

Артподготовка велась вслепую, по площадям, без предварительной пристрелки или хотя бы корректировки стрельбы. Поэтому артподготовка была сокращена почти наполовину и велась не более 30 минут. В такой обстановке рассчитывать на надежное подавление обороны противника было наивно. Командование решило в этих условиях начать атаку позиций противника штрафными батальонами. Эти батальоны комплектовались осужденными военными трибуналами за воинские преступления. Приговоры заменялись им штрафным батальоном. Если осужденный проявил себя в бою отважными действиями и представлялся к награде, то вместо награды ему снижали меру наказания или отменяли ее вовсе. Штрафник считался искупившим вину также, если на поле боя он был ранен. В составе этих батальонов были и разжалованные офицеры, которые действовали как рядовые стрелки.

Штрафники ушли вперед и скрылись в тумане. Впереди слышны пулеметно-автоматные и винтовочные выстрелы, приглушенные туманом. Вслед за штрафниками идем и мы, нам надо поддерживать их атаку огнем, а куда стрелять артиллерии, если мы не видим цели, так и по своим можно попасть.

Немцы, очевидно, не ожидали атаки, к тому же туман не позволял видеть атакующих, так же как и атакующим не видно объекта атаки. Видимо, в этом случае решающую роль сыграл эффект внезапности и туман, во всяком случае, оборона противника, вернее, ее передний край был прорван. Атака носила характер игры в кошки-мышки. [108] Здесь успех зависел от того, кто кого быстрее увидит и откроет огонь.

Со своими разведчиками и связистами следую за пехотой. Противник яростно сопротивляется, бежим по чистому полю, занесенному неглубоким слоем снега. С левого фланга немецкий пулемет прижимает нас к земле. Туман уже начал рассеиваться, и видимость увеличилась до 200–300 метров. Лежим на мокрой земле, перемешанной со снегом, — удовольствие не из приятных. Даю команду: короткими перебежками быстрее выйти из зоны обстрела.

Впереди в жидком тумане видны окраинные дома деревни. Наши десантники уже ведут за них бой. Бросок на 25–30 метров и с разбега падаю на землю, в неглубокую танковую колею, очевидно немецкую, так как наших танков мы не видели. За это время противник не успел произвести прицельную очередь. Но все же неприятно ощущать себя на мушке, пули щелкают то ближе, то дальше, обдавая грязью со снегом.

Вскоре мы уже у ближайшего дома в огороде за забором. Здесь же лежит цепь нашей пехоты, которая ведет бой за село. Туман снова начал сгущаться, и вскоре все словно потонуло в молоке, в двух шагах ничего не видно. Пехота продвигается от дома к дому. То в одном, то в другом месте возникает яростная перестрелка, очевидно, наши солдаты, как говорят, нос к носу сталкиваются с немцами. Стараемся не отставать от пехоты. Трудность в том, что мы одновременно тянем за собой полевой кабель для связи с огневой позицией батареи. Туман сильно затрудняет действия нашей пехоты, а мы вообще не можем вести прицельный огонь орудиями.

В тумане было немало трагических случаев: один из командиров батарей нашего полка на машине вместе со взводом управления приехали в тумане прямо на огневую позицию вражеской батареи. Противник успел закидать машину гранатами, и почти все погибли, не успев открыть огонь.

Двигаемся вместе с пехотой по азимуту, временами случаются стычки с отходящим противником. Во второй [109] половине дня туман немного рассеялся. Подходим к селу Оситняжка. Это довольно крупный населенный пункт, раскинувшийся в лощине, где протекает небольшая речка. В центре села на возвышенном месте стоит высокая церковь. Село уже бомбила наша авиация, а теперь и противник наносит бомбовый удар.

Приближаясь к селу, спускаемся по довольно крутому склону. Здесь уже прошли танки 5-й танковой армии, которая недавно была введена в бой и ушла вперед с задачей быстрейшего окружения группировки немцев. Проходим мимо танка, перевернутого кверху гусеницами, из люка висит погибший танкист. Это английский танк «Валентайн» из состава 5-й танковой армии. Очевидно, механик-водитель при спуске не справился с управлением и танк перевернулся.

Не прошли и 200 метров, как в небе появились немецкие самолеты, которые разворачиваются и заходят на бомбежку, похоже, по тому месту, где мы находимся. Впереди неподалеку небольшой овраг, что есть мочи бежим к нему, чтобы укрыться от вражеских самолетов. Тут уже довольно много наших солдат и офицеров. Вражеским летчикам, конечно, все хорошо видно, и они целятся по этому оврагу.

Успеваю упасть на землю, когда первая бомба рвется метрах в 20–25. Меня приподняло ударной волной вверх и изрядно тряхнуло. Вжимаюсь в землю, смешанную со снегом. Поблизости рвутся другие бомбы, свистят осколки, обдает горячим, тугим воздухом взрывов, землей со снегом, кто-то раненый кричит, все смешалось в дикой пляске смерти. Этот кромешный ад продолжается, очевидно, минут десять — пятнадцать, а кажется — вечность.

Наконец вражеские самолеты, сбросив бомбы, израсходовав снаряды и патроны, улетают. Кругом стоны, раненые, убитые, разорванные на части тела людей, трупы убитых лошадей — сплошное кровавое месиво.

Я и мои солдаты отделались удачно, никто не убит и не ранен. Мой полушубок на спине изодран в клочья, но тело не задето, пронесло и на этот раз. Бежим от этого [110] страшного места в село. На одной из его окраин надо выбирать огневую позицию для стрельбы батареи прямой наводкой. Наша пехота здесь же на окраине села окапывается. Получили сообщение, что противник контратакует танками во фланг нашей дивизии и другим частям, наступающим на этом направлении.

Вскоре прибыли орудия батареи, которые с ходу начали разворачиваться для стрельбы по танкам противника. Их еще не видно в жидком тумане, но уже хорошо слышен мощный гул танковых моторов и дрожит земля. Окапываться некогда, успеть бы укрепить орудийные сошники. С крыши ближнего дома, где я с разведчиками занял наблюдательный пункт, видно довольно большое поле, по которому движутся вражеские танки. До них около километра, и наши артиллеристы их еще не видят, мешает гребень, до которого метров триста. Менять позицию некогда, придется вести огонь из орудий буквально в упор. Танков много, в тумане и дымке трудно сосчитать, атакуют они точно в направлении нашей батареи. А у нас всего два орудия.

Где-то слева открыла огонь соседняя батарея, значит, мы не одни. Все же веселее, когда в такой ситуации есть кто-то рядом и может помочь в борьбе с противником.

Вражеские танки начали стрельбу. Снаряды-болванки с воем проносятся над нашей головой и плюхаются по другую сторону лощины, за селом. Оборачиваюсь туда и вижу, как там разворачивается артиллерийский дивизион 152-мм тяжелых гаубиц на тракторах. Противник заметил это и ведет в том направлении огонь. Эти орудия используются для стрельбы с закрытых позиций, тем более что в этом дивизионе на вооружении старые системы 1902/10 года, тяжелые и неповоротливые. Зато снаряд весит более 30 килограммов и если попадает в танк, то может и башню с него сорвать.

Танки вошли в зону стрельбы нашей батареи. Орудия открыли огонь, для противника это было неожиданностью — наши орудия приземистые, к тому же заняли позицию на краю огорода, за плетнем, и враг их не обнаружил до открытия огня. [111]

Завязалась ожесточенная дуэль. Передние танки остановились, то ли подбитые, то ли для того, чтобы точнее произвести выстрелы по батарее. У нас есть и бронебойные и подкалиберные снаряды, пробивающие вражескую броню. Возле орудий бегает командир огневого взвода лейтенант Погуляев — бывший авиатор, по ранению попавший к нам в артиллерию. Он, очевидно, показывает командирам орудий или наводчикам, по какому танку кому стрелять. Грохот боя стоит такой, что никакую команду голосом разобрать невозможно.

До танков метров двести пятьдесят, а сзади подходят все новые и новые, маневрируют, обходя подбитые. Между танками движется легковая машина-вездеход, очевидно, начальство едет позади танков, но при маневре она иногда остается неприкрытой. Что есть мочи кричу об этом Погуляеву. Наконец он заметил мою жестикуляцию и вскоре увидел эту машину. Несколько выстрелов, и машина задымила, перевернувшись вверх колесами.

Дивизион 152-мм гаубиц, воспользовавшись тем, что вражеские танки были отвлечены огнем нашей батареи, успел развернуться и вскоре открыл огонь по вражеским танкам. Мощные взрывы сотрясали землю во вражеском боевом порядке. Погуляев, большой любитель трофеев, с кем-то из солдат от одной кочки на поле к другой, а где и ползком, пробирается к подбитой машине.

Вскоре прямым попаданием вражеского снаряда было разбито одно наше орудие, а затем и у другого взрывом оторвало одно колесо и часть щита. Есть убитые и раненые. Наша санинструктор Маша, где перебежками, где ползком от орудия к орудию, оказывает раненым первую помощь, оттаскивает их к ближайшему дому. Все-таки несколько вражеских танков стоят против огневой позиции неподвижно, из некоторых идет дым, значит, снаряды нашей батареи их достали. Судя по всему, танковая атака противника захлебнулась. Вражеские танки, уцелевшие в этой дуэли, начали пятиться назад и вскоре скрылись в дыму боя. [112]

Снова продолжаем наступление. Наши полки пошли вперед, держа направление на село Тишково. Справа от нас введен в бой 5-й гвардейский казачий кавалерийский корпус генерала Селиванова. Вечером, когда стемнело, подошли к селу, несколько домов которого горят, освещая местность вокруг. Наша пехота залегла на окраине, тут же и мы коротаем холодную ночь. Утром снова вперед. Сильный туман затрудняет наступление, можно нарваться на противника, и тут уже поможет только рукопашная, впрочем, немцы рукопашной не выдерживают.

Батальон, с которым мы наступаем, подошел к небольшому озеру. Остановились, командир батальона пытается связаться с командиром полка, уточнить задачу. Солдаты заняты своим делом: кто перекусывает, кто переобувается, набивают патронами диски автоматов. Вскоре слева послышался звук танковых двигателей. Чьи танки, в тумане не видно, еле различимые силуэты их двигаются в том же направлении, что и мы, метрах в 150–200 от нас. Командир батальона считает, что танки наши, и подает команду: закончить завтрак и приготовиться к атаке. Впереди лежат села Златополь и Новомиргород. Командир батальона шутит: сейчас ударим, возьмем села и будем Златопольско-Новомиргородскими.

Идем вперед, вслед за танками, которые скрылись впереди в тумане. Вскоре встречаем бегущих солдат батальона, которые двигались впереди в качестве боевого дозора. Они докладывают командиру батальона, что там немецкие танки, очевидно, их мы и приняли за свои. Вскоре послышались пулеметные очереди и выстрелы танковых пушек.

Командир батальона принимает решение отойти назад к селу и на его окраине занять оборону. Из противотанковых средств в батальоне имеется только несколько штук противотанковых гранат, но это на самый крайний случай. Мы тоже ничем помочь не сможем — обе пушки разбиты, а новых пока еще нет. В батальоне осталось не более ста человек, это практически рота, и командир батальона не хочет рисковать. [113]

Отошли на окраину села, пехота окапывается. Я зашел в ближайший дом; хозяев нет, очевидно, прячутся где-то в погребе, но в доме тепло, печка натоплена. Наши шинели промокли, обувь тоже, мы продрогли, и возможность обсушиться весьма кстати. Дал задание, чтобы поочередно держали связь с командиром батальона, который расположился в одном из домов неподалеку. Снял ботинки с обмотками, которые промокли насквозь. Дело в том, что обуви и обмундирования не хватало, и даже нам, взводным, выдали ботинки и обмотки, как и солдатам. Печка теплая. Я положил свои промокшие портянки и обмотки сушиться, залез на печку и вскоре уснул крепким сном, даже не заметил, как это произошло, — усталость и бессонные ночи дали знать.

Проснулся от толчка, но в избе никого. Выглянул в окно, во двор соседнего дома, вижу, крадутся, пригнувшись, немецкие автоматчики. Хватаю свои портянки, обмотки, надеваю на босу ногу ботинки и быстро во двор, благо он в противоположной стороне от соседнего двора. Пригибаясь, бегу в огород, там, в конце его, кусты и небольшая речка. В селе слышны автоматные очереди из немецких автоматов и отдельные выстрелы из наших винтовок. Что случилось, конечно, не знаю, ведь наша пехота окопалась на окраине села, до которой от того дома, где я был, не меньше 300 метров.

Бегу вдоль речки по кустам в сторону противоположной окраины села. Там местность круто поднимается в гору, виден глубокий овраг. Кое-где во дворах видны повозки, лошади флегматично жуют сено. Повозки полковые, но солдат нет, видимо убежали. На фронте довольно часто случались странные ситуации. Если наступление развивалось успешно, тыловые подразделения стремились во что бы то ни стало вперед, зачастую мешая передовым частям выполнять свою задачу. Они забивали повозками дороги, особенно в населенных пунктах. Но если обстановка осложнялась, как сейчас, то тыловики первыми спешили назад, зачастую провоцируя панику. [114]

Окраина села. Дальше метров двести тянется открытое поле, за которым начинается овраг. Надел как следует ботинки и обмотки. Осмотрелся: не видно ни своих, ни немцев. Где-то в селе гудят танковые двигатели, иногда слышны выстрелы из автоматов и винтовок, довольно густая дымка скрывает село. Вечереет. Судя по времени, я проспал на печке часа четыре. Первый раз за два года войны спал на теплой печке.

Спускаюсь в овраг, там ни души. В чем дело и где наши? Иду дальше, вскоре овраг делает крутой изгиб. Только повернул, как внезапно увидел множество наших солдат и офицеров. Здесь собралось человек триста из разных частей. В середине виден полковник с маузером в руке. Все остальные лежат цепью, вдоль краев оврага, который здесь кончается и переходит в глубокую лощину.

Полковник смотрит на меня и дает знак, чтобы я подошел к нему. Подхожу, он задает вопрос, откуда я иду и какая обстановка в селе. Я доложил ему, что видел и слышал. Он сказал, что мне повезло, — еще часа два назад внезапной атакой село заняли немецкие танки. Спросил, есть ли у меня оружие, я ответил, что мне его не выдавали. Выругавшись, он приказал лечь в общую цепь и постараться добыть оружие. Лежа в цепи, узнаю от соседа, что наверху оврага метрах в двухстах немецкие танки. Очевидно, немцы догадываются, что в овраге есть люди, но пехоты у них нет, и танкисты не рискуют сюда идти.

Вскоре темнеет. Полковник и еще несколько старших офицеров разбивают всех на группы человек по десять, указывают направление на село Писаревка, до которого километра три. Группы поочередно, соблюдая маскировку и осторожность, уходят в сторону села между немецкими танками. Вскоре доходит очередь и до нашей группы. Тихо, пригибаясь к земле, движемся вперед. Справа и слева в густой вечерней дымке видны силуэты немецких танков, до них не более 200 метров.

Наша группа уходит все дальше и дальше. Неожиданно позади вспыхивает осветительная ракета, и раздаются [115] пулеметные очереди из танков. Очевидно, противник заметил какую-то группу. Старший нашей группы подает команду, и мы бежим по вспаханному полю в сторону села. Вскоре показалась его окраина. Здесь уже окопалась наша пехота, где-то должны быть батареи и нашего дивизиона, — с этой окраины мы уходили вперед. Все закончилось благополучно и на этот раз. Вскоре я нашел штаб нашего дивизиона, а затем и свою батарею. Орудий у нас нет, все собрались в двух-трех домах, отдыхают. Коротко изложил комбату свою одиссею и лег отдыхать после такой передряги.

Корсунь-Шевченковское сражение вступило в главную фазу. Группировка войск противника была окружена. Теперь стояла задача разгромить ее, не допустить прорыва немцев из котла. Наша 53-я армия действует на левом фланге этого сражения, образуя внешний фронт и сдерживая противника, рвущегося к окруженным войскам с целью деблокировки их. Враг подтянул к этому участку крупные силы, в том числе три танковые дивизии, насчитывающие в общей сложности более 300 танков, а также несколько пехотных дивизий. 27 января эта группировка начала наступление. Эпизод, о котором я рассказал, и произошел в этот день на острие неприятельской атаки. Тем временем наш 4-й гвардейский воздушно-десантный артиллерийский полк пятью пушками (76-мм) и четырьмя гаубицами (122-мм) оборонял противотанковый район юго-западнее села Писаревка. За день полк отбил две танковые атаки противника, подбил два «тигра», два средних танка и два бронетранспортера. В этом бою пал смертью храбрых командир дивизиона гвардии майор Долгов.

Весь следующий день в районе села Писаревка шел ожесточенный бой с вражескими танками, которые вплотную подошли к селу, но прорвать нашу оборону не смогли. Ночью танки, уцелевшие в этом бою, отошли назад и, видимо, были переброшены на другое направление в надежде там прорвать нашу оборону.

28 января вокруг группировки противника замкнулось кольцо окружения. В районе города Звенигородка [116] встретились танкисты 20-го танкового корпуса 5-й танковой армии 2-го Украинского фронта и танкисты танковой бригады 1-го Украинского фронта.

После войны мне довелось восемь лет служить в 20-й танковой дивизии, бывшем 20-м танковом корпусе, которая в тот период дислоцировалась в Польше. Эта дивизия, как наследница боевой славы 20-го танкового корпуса, носила наименование «Звенигородская», как и наша 1-я гвардейская воздушно-десантная дивизия.

Идут ожесточенные бои по всему фронту. Наша 53-я армия ведет наступление, стараясь отодвинуть внешний фронт от окруженных вражеских войск. Противник упорно сопротивляется, часто переходит в яростные танковые контратаки, стремясь во что бы то ни стало прорваться к окруженным войскам и разомкнуть кольцо окружения.

В целом за период с 23 января по 3 февраля 1944 года нашей дивизией противнику нанесены следующие потери: убито и ранено более 1000 гитлеровцев, подбито и сожжено 22 танка, из них 12 «тигров». Наши потери: убито и ранено 1100 десантников, выведена из строя большая часть пушечной артиллерии дивизии и полков.

Отразив яростные танковые удары неприятеля, наша дивизия совместно с другими соединениями армии продолжает наступление в направлении города Шпола с задачей как можно дальше отодвинуть линию фронта от окруженной в районе города Корсунь-Шевченковский вражеской группировки войск.

Наша батарея получила две 76-мм пушки ЗИС-3, такие же, как и раньше, заняла огневую позицию вблизи нашего переднего края и приготовилась к отражению танковых атак противника. Пехоты было мало, жиденькая цепь ее располагалась недалеко от нашей позиции.

Погода стояла скверная: сильный холодный ветер, мокрый снег с дождем, грязь, перемешанная со снегом, пудовыми гирями налипала на ноги. Согреться негде, кругом голая степь. До ближайшего села не менее трех километров. В окопах холодно, грязно, сыро, их постоянно заносит снегом. [117]

Мои разведчики и связисты вырыли небольшой блиндажик, но перекрыть его нечем, до ближайшего леса не менее полутора километров. Пройти даже 100 метров стоит большого труда из-за грязи. Перекрыли чем придется: несколько веток, стебли кукурузы, солома. Печки нет, в боковой стенке вырыли нишу и дымоход, жжем солому и кукурузные стебли. Дыму полный блиндаж, а тепла, к сожалению, мало. Приходится терпеть, лучшего нет. Ночью спим вповалку, тесно прижавшись друг к другу.

В один из дней к нам на позицию пришел начальник финчасти полка, он выдавал зарплату и одновременно собирал членские партвзносы. Я подал свой партбилет начфину, чтобы он сделал запись об уплате взноса. В этот момент снаружи закричали: «Танки!» Я в тот момент исполнял обязанности командира огневого взвода, подаю команду: «Батарея к бою!» Расчеты бросились к орудиям. Очередная танковая атака противника. На этот раз они атаковали соседний полк, и от нашей позиции было далеко. Но командир дивизиона по телефону приказал нашей батарее открыть по ним огонь.

До танков километра три, и движутся они так, что к нам повернуты правым бортом, но расстояние большое, и стрелять бронебойными снарядами бесполезно. Даю команду на стрельбу осколочно-фугасной гранатой с установкой взрывателя на фугасное действие. Нам разрешили расходовать десять снарядов.

Открываем огонь, снаряды рвутся между танками, прямое попадание в танк на таком расстоянии — дело случайное. Танки замедлили движение. Вскоре немцы обнаружили нашу позицию. Несколько снарядов падает в районе нашей позиции, один из них попал в наш блиндаж, где до этого сидел начфин. Когда началась стрельба, он быстро убежал назад, откуда явился. Я забыл, что партбилет остался у него, когда я платил взнос. Утром я вспомнил про партбилет, нашел начфина в тылах полка, но он демонстративно заявил, что у него моего партбилета нет и он не знает, где он.

Я пришел на позицию, с помощью солдат разрыл заваленный снегом и грязью блиндаж, но партбилета не [118] нашел, а вскоре последовала команда, и мы сменили позицию. По тем временам случай был неприятный, хотя я до сих пор уверен, что партбилет остался у начфина. В те времена таких «сверхбдительных» было немало. Сидя в тылу, надо как-то «отличиться». Во всяком случае, партбилет пропал, о чем я сообщил замполиту дивизиона.

Мы по-прежнему удерживаем внешний фронт. Противник то в одном, то в другом месте пытается прорвать нашу оборону, чтобы спасти свои окруженные войска. Наша батарея на прямой наводке вблизи переднего края нашей обороны. Я освободился от обязанностей командира огневого взвода и со своими разведчиками и связистами занимаю наблюдательный пункт на краю кладбища, в кладбищенской канаве. Вырыли там окопные ячейки, установили приборы наблюдения, разведчики поочередно несут дежурство, ведут наблюдение за врагом. Тут же вблизи вырыли небольшой блиндажик, накрыли его полусгнившими кладбищенскими крестами, прутьями и соломой, благо неподалеку стояла большая скирда соломы.

Погода по-прежнему стояла плохая: мокрый снег с дождем днем, ночью подмораживало. К ночи в блиндаж набивалось столько народу, что лежать можно было только боком, тесно прижавшись друг к другу, зато было теплее. Спали мы, конечно, одетыми, под голову противогаз, в обнимку с автоматом или карабином, кто чем был вооружен.

Погода совсем испортилась: сильный ветер со снегом, настоящая пурга с завыванием. Неподалеку от блиндажа телеграфный столб с проводами, гудит ветер в проводах, изредка посвистывают пули да рвутся мины — обычная фронтовая «музыка». То в одном, то в другом месте вспыхивает яростная стрельба из автоматов, пулеметов, винтовок, орудий и минометов. Это противник под покровом ночи и пурги пытается вырваться из окружения. Нарвавшись на наши позиции и получив отпор, уходит и пытается прорваться в другом месте. На нашем направлении пока спокойно. [119]

Дремлем в блиндаже. Вдруг сквозь завывание ветра в проводах возникает незнакомая мелодия песни и приглушенный голос Марка Бернеса, исполняющего песню «Темная ночь». Это наш радист случайно поймал московскую волну. Текст песни, который я привожу здесь, настолько совпал с тем, что было в этот момент вокруг нас, что нам показалось, что певец где-то здесь рядом, что он поет о нас.

Прослушав песню, мы возбужденно обменивались впечатлением о том, что она точно отражает то, что происходит вокруг. Еще долго в ушах звучал голос певца и отдельные фразы, которые успели запомнить.

Эта песня навсегда врезалась в мою память. И не важно было, что я был не женат и не было у меня, конечно, где-то детской кроватки с ребенком.

Смолкла песня, а мы еще долго взволнованно удивлялись таланту поэта, точно угадавшего, что у нас происходит, таланту композитора и певца, создавших задушевную, теплую музыку.

Постепенно утихли восторги, ночь брала свое, и мы вновь уснули. [120]

Просыпаюсь, нечем дышать, не хватает воздуха. Нас, оказывается, совсем занесло снегом в нашей «берлоге» на кладбище. Лопатой пробиваем дыру в толще снега, стало легче. Назначаю дежурство по очереди, чтобы периодически пробивать дыру.

Вдруг среди ночи затрещало перекрытие нашего блиндажа и послышался скрип колес брички. Мы дружно подняли ноги вверх, уперев их в потолок. Одновременно дружный крепкий солдатский мат отреагировал на это событие. Очевидно, кто-то приехал ночью за соломой. Днем здесь появляться опасно из-за ружейно-пулеметного обстрела. Вскоре раздался взрыв, конский топот, и все затихло. Только утром, выбравшись наружу, я увидел часть разбитой повозки и засыпанную снегом воронку от взрыва.

Позже мы узнали, что ночью за соломой приезжал старшина нашего дивизиона, пожилой мужик. Услышав на кладбище ночью из-под земли какие-то голоса, он испугался, видимо подумал, что это с того света, погнал лошадей и при повороте задним колесом наехал на мину. Повозку разбило, его оглушило, кони в испуге помчались назад с оставшейся частью повозки, а старшина так уцепился за вожжи, что кони приволокли его туда, откуда он ранее выехал. Потом мне рассказали, что старшину отправили в медсанбат, он так и не смог рассказать, что произошло, настолько был напуган случившимся.

Пурга продолжалась несколько дней, кругом все бело, сплошная белая снежная пелена, видимость не более 10–15 метров. Пехота по два-три человека в ячейках зарылась в солому, все занесло снегом, и не видно, где передний край нашей обороны.

В ночь на 17 февраля 1944 года гитлеровцы, потеряв надежду на помощь окруженным войскам, бросив всю технику, под покровом темноты и пурги огромной колонной двинулись на прорыв в сторону фронта, в тыл нашим войскам, удерживающим внешний фронт. Немецким солдатам было разрешено выпить остатки водки, съесть неприкосновенный запас продовольствия, и [121] пьяная колонна двинулась по лощине от сел Шендеровка и Хилек к фронту, в надежде вырваться из кольца окружения.

В середине ночи гитлеровцы внезапно вышли к огневым позициям артиллерийского дивизиона. Мужественные артиллеристы сражались до конца с пьяной лавиной противника, расстреливая атакующие цепи прямой наводкой.

Вскоре на помощь пришел дивизион «катюш». С близкого расстояния артиллеристы и гвардейские минометчики в упор расстреливали разъяренную вражескую пехоту. Бой был скоротечным и ожесточенным. Пьяные гитлеровцы валили напролом, не считаясь с потерями.

Впереди вражеской колонны шло несколько танков, за ними двигалась лавина пехоты и всех, кто попал в окружение. Силы были неравными. На небольшом участке фронта противник создал многократное превосходство, рассчитывая проломить нашу оборону и выйти из окружения. Сопротивление советских войск на этом участке обороны было сломлено, и противник устремился к внешнему кольцу окружения.

Обстановка сложилась критическая. Удержать такую силу жидкой цепочке нашей обороны было практически невозможно. Все дороги занесены глубокими сугробами, и осуществить маневр резервом к участку прорыва было практически невозможно. Положение спасли наши танкисты. Поднятые ночью по тревоге, они успели выдвинуться в район прорыва вражеской колонны и с ходу врезались в нее, расстреливая гитлеровцев из танковых пулеметов, давя врага гусеницами.

До самого утра продолжался жестокий бой. Вражеская колонна была разгромлена, сотни трупов, перемешанные со снегом, устилали землю. Тысячи солдат и офицеров были взяты в плен, и только небольшим разрозненным группам удалось скрыться в снежной пелене и выйти из окружения. Среди убитых был обнаружен и командующий немецкой группировкой генерал Штеммерман, который отклонил ранее предъявленный ему ультиматум нашего командования о сдаче в плен всей группировки. [122]

Это был второй Сталинград, только на Днепре, и с более печальными последствиями для немецких солдат. Там в Сталинграде большая часть немецких солдат и офицеров вместе с командующим, фельдмаршалом Паулюсом, сдались в плен. Здесь на Украине они сдаться отказались, и большая часть их была уничтожена. Огромное количество техники осталось на полях сражения. Только по официальным данным в период с 5 по 18 февраля здесь было уничтожено: самолетов — 430, танков — 155, пушек и минометов — 376, самоходных орудий — 269, пулеметов — более 900.

Кроме того, после разгрома вражеской группировки на полях сражения было собрано большое количество исправной техники: самолетов — 41, танков — 116, пушек разного калибра — 618, самоходных орудий — 61, автомашин — около 1000 и много другой техники.

В плен было взято 18 200 гитлеровцев, а всего в окружении насчитывалось около 80 000 человек. Выходит, что около 62 000 человек были уничтожены в этих боях. Сколько погибло наших солдат и офицеров, неизвестно — я нигде такой цифры не встречал.

После разгрома окруженной группировки врага наша дивизия занимала оборону в районе города Шпола.

Однажды меня вызвали с передовой в штаб полка, где я получил задачу поступить в распоряжение начальника тыла дивизии и выполнять задачи по его указанию. После прибытия к начальнику тыла дивизии я был назначен начальником транспортной колонны по подвозу боеприпасов. Дело в том, что к этому времени дороги так развезло, что даже пешком было очень трудно передвигаться. Помню, как-то переходил улицу в городе Шпола, ногу вытащил, а сапог остался в грязи. Пришлось вытягивать сапог, надевать и потом повторять эту процедуру со вторым.

Чтобы как-то решить вопрос снабжения частей боеприпасами, выходило население многих сел. Выстраивались цепочкой от села до села и с утра до позднего вечера из рук в руки передавали снаряды, мины, гранаты, зачастую под дождем, а то и в снежную бурю, иногда [123] под обстрелом и бомбежкой. Но основное снабжение осуществлялось транспортной колонной, которой я руководил. В нее входило несколько сот лошадей и большое количество повозок. Часть лошадей использовалась как вьючный транспорт.

Размещалась колонна на окраине города Шпола в колхозных конюшнях, сохранившихся с довоенного времени. Здесь же с лошадьми располагались и все ездовые.

Лошадь требует к себе постоянного внимания, ее надо вовремя накормить, напоить, почистить, починить сбрую, повозку, а то и подлечить. Надо и корм где-то добывать. Выдавали немного овса, но этого было мало. В общем, забот хватало.

У меня были помощники, в том числе ветеринарный врач лейтенант Шемендюк. Разместились мы в ближайшей от конюшни избе. Впервые за два года войны довелось ночевать в теплой избе и даже на кровати, без верхней одежды и обуви. Недолго продолжалась эта идиллия. [124]