За седым Днепром
В боях и стремительных маршах мы как-то и не заметили, что осень уже полностью вступила в свои права. Заметно похолодало. Короче стали дни, длиннее ночи. Чаще горизонт закрывали свинцовые тучи, моросил нудный, надоедливый дождь. Высоко в небе, напуганные, видимо, ревом самолетов, истошно курлыча, пролетали стаи журавлей.
На исходе сентября подразделения полка подошли к Днепру и заняли огневые позиции южнее деревни Прохоровка. В тот же день стало известно, что наша пехота сумела захватить плацдарм севернее Канева. По несмолкаемому гулу боя можно было предположить, что там довольно жарко.
Началась и наша подготовка к переправе. Мы все отлично понимали, что форсирование такой громадной водной преграды, как Днепр, представляет сложную задачу. Поэтому к ее решению готовились заблаговременно. В подразделениях проходили партийные собрания. Состоялось оно и у нас на батарее. Выступления участников были проникнуты желанием сделать все от них зависящее, чтобы с честью выполнить задание командования.
Наш расчет к тому времени числился, если можно так выразиться, в ветеранах. Все его номера имели уже определенный боевой опыт. Может быть, именно поэтому командование и доверило нам первыми из батареи переправиться на правый берег Днепра. [71]
Днем проверили орудие, личное оружие, снаряды, плот. Вещевые мешки под самую завязку набили патронами, ручными гранатами, взяли на двое суток сухой паек. Приготовили также лямки и веревки. Еще засветло легли отдохнуть. Утомленный заботами дня, я тоже почти сразу же заснул.
... — Пора, Носов, — командир взвода осторожно притронулся к моему плечу.
Сон как рукой сняло. Огляделся. Рядом, на дне окопа, тесно прижавшись друг к другу, спали бойцы расчета. Встал с охапки соломы, служившей постелью. Было прохладно и сыро. Ночь выдалась темная, как по заказу. Накрапывал мелкий дождь.
— Буди ребят, — устало проговорил младший лейтенант Минеев. Чувствовалось, что он еще ни на минуту не сомкнул глаз.
Номера расчета начали подниматься, разбирать оружие, вещевые мешки. Алексей Беззаботнов первым выбрался из окопа, сладко зевнул и... тихо рассмеялся.
— Не дал, сержант, сон досмотреть. Хорошее дело наклевывалось — жену видел.
— Сейчас тебя гитлеровцы оженят, — мрачно пошутил Николай Батюков, — боец из новичков, прибывший с последним пополнением.
— Ошибаешься, — не принял всерьез его намек Алексей Иванович, — теперь фашистам не до свадеб. Наши на том берегу.
Зато командир взвода строго взглянул на Батюкова, укоризненно покачал головой и негромко скомандовал: «За мной!»
Мы пошли по узкой тропе, пересекавшей небольшую рощицу. Остановились на берегу реки в густом ивняке. Здесь нас встретил лейтенант Ф. П. Шаталов. Дождь прекратился. Было слышно, как волны с тяжелым звоном бились о береговую кромку и потом с шумом откатывались.
Неожиданно прошелестела мина. Яркая вспышка разрыва [72] выхватила из темноты песчаную отмель и несколько плотов, на которые бойцы уже грузили орудия. Потом еще и еще. Разрывы минут пять гремели один за другим. К счастью, все обошлось благополучно.
После того как прекратился этот некстати начавшийся минометный обстрел, командир батареи с пристрастием допросил меня о порядке действий расчета. Наша задача заключалась в следующем: переправиться через Днепр, занять огневую позицию в боевых порядках пехоты и помогать ей удерживать плацдарм.
Когда лейтенант убедился, что мне все ясно, он пояснил напоследок:
— Разведчики на том берегу встретят вас около дачи Тальберга.
Что за дача? Почему именно Тальберга? И с какой стати одинокий, полуразрушенный дом на крутом берегу Днепра, подмеченный мной еще днем, назывался так, я не смог узнать ни тогда, ни позднее. Да на уточнение просто не было времени.
Командир батареи попрощался с нами. Пожал каждому бойцу расчета руку, пожелал боевых удач. Последним подошел шофер Дегтярев, он оставался на левом берегу. Петр Григорьевич долго тряс мне руку, говорил что-то бессвязное, ободряющее.
Наконец мы заняли свои места. Гребцы взялись за весла. Плот, покачиваясь на волнах, медленно поплыл навстречу неизвестности. Тихо поскрипывали самодельные уключины, ласково и успокаивающе журчала меж бревен вода. А на сердце все равно было тревожно.
Едва выбрались на середину реки, как попали под артиллерийский обстрел. Точно не могу утверждать: заметили нас фашисты или открыли огонь случайно, просто для страховки. Но во всяком случае беды натворили, разбили несколько плотов. По воде поплыли бревна, доски.
Фонтаны разрывов зачастили и неподалеку от нашего плота. Неожиданно грохнуло совсем рядом. Взвизгнули осколки. [73] Тугая волна опрокинула меня, сбросила в воду Бондаренко и еще одного гребца.
Не растерялся Севастьянов, бросил им конец веревки. С трудом вытащили Бондаренко. Гребца, к сожалению, спасти не удалось — он камнем пошел ко дну.
— Окрестили сволочи, — выплевывая воду, ругался наш снарядный, — чуть было не утонул.
— На такой реке это запросто, — проговорил Батюков. — Нырнешь — и поминай как звали.
Разрывы наконец смолкли. Надо было спешить. По моей команде артиллеристы пришли на помощь гребцам. Поплыли быстрее, ныряя с одной волны на другую. Расшатанные бревна терлись друг о друга, угрожающе скрипели.
Подобрали бойца с одного из разбитых плотов.
— Всех на дно пустили, — едва отдышавшись, поведал тот, — из нашего расчета я один только и остался.
Преодолевая стремительное течение реки, бойцы гребли изо всех сил. Берег появился неожиданно. Сначала бревна зашуршали о песок, затем над нами нависла круча — пятисаженный обрыв. Пришлось спускаться еще ниже по течению. На относительно пологом месте причалили. Расчет быстро выкатил на берег орудие, сгрузил с плота боеприпасы. Вдвоем с Батюковым пошли вдоль уреза воды, подсвечивая себе фонариком.
— Туши свет! — раздался неожиданный окрик. — Не демаскируй.
— Земляк, дорогу покажи, — попросил я скрытого темнотой незнакомца.
— Артиллерия, что ли? — Перед нами выросла фигура с автоматом на изготовку.
— Так точно! — отозвался Батюков.
— Тогда все правильно. Старшина наказывал встречать артиллеристов, — сообщил автоматчик и неожиданно попросил: — Не одолжите ли, братцы, табачку на закрутку? Второй день без курева, аж уши пухнут. [74]
Николай полез а карман, вытащил объемистый кисет, отсыпал.
— Так вам дорогу?
С тем же бойцом мы прошли по берегу еще метров двести. Остановились у оврага, Здесь и уточнили, куда выдвигаться.
Бегом вернулись к орудию. Номера навалились, покатили пушку вперед. Под колесами зашуршал мокрый песок. Вскоре все взмокли. Пришлось скинуть шинели, ватники, каски. Добрались до оврага. Начали подниматься в гору. На середине крутояра окончательно выдохлись.
— Что делать, сержант? — посмотрел на меня Севастьянов. — Такую кручу своими силами вряд ли одолеем.
— Может, пехоту на помощь позвать? — предложил Батюков.
— Где ты сейчас ее отыщешь? Ведь темнота хоть глаз выколи, — возразил Беззаботнов. — К тому же у нее, родимой, и своих дел по горло.
Однако я послал Николая Батюкова за подмогой. Ждали долго. Уж заметно посветлело. Впереди начала просматриваться дорога, кустарник и крутой берег.
— Что, застряли, пушкари? — добродушно спросил, подходя, бородатый детина с погонами старшины. Он обошел вокруг орудия, быстро расставил пришедших с ним людей. Вскоре общими усилиями душку выкатили на берег. Пехотинцы помогли нам перенести и боеприпасы.
— Спасибо, ребята, — поблагодарил я помощников.
— На пехоту можешь положиться, — ответил за всех старшина, — не подведем. А за тобой должок теперь будет, сержант. Поддержи огоньком в трудную минуту.
— Сделаем, — коротко пообещал я.
Мы снова остались одни. Густой туман, плотно окутавший берег, начал постепенно рассеиваться. Становилось [75] светлее. Впереди метрах в трехстах заметно проступали скаты какой-то высоты. Слева отличный ориентир — железнодорожный мост, который некогда связывал берега Днепра. Теперь же он взорван. Темнеют опорные столбы. Концы разрушенных пролетов свисают в воду.
Бойцы отдышались, снова взялись за орудие. Покатили его к гребню высоты, минуя воронки и окопы. Там перед нами, как из-под земли, вырос офицер в ватнике. В правой руке он держал автомат, левая была подвешена у груди на грязном окровавленном бинте. Офицер уточнил нашу задачу.
Заняли полуразрушенный окоп с воронкой посередине. Что ж, нам работы меньше.
Пока бойцы готовили позицию, я внимательно изучал местность. Перед нами пологий скат, упирающийся в лощину. На нем — низкая стерня. А лощина сплошь поросла кустарником. Дальше — косогор. На его гребне — небольшая рощица. Вдоль опушки идут вражеские окопы. Расстояние не более километра. Слева, в лощине, село. Между хатами сады. Особенно много их на южной окраине села. И еще бросалась в глаза масса воронок, темневших среди рыжеватой стерни.
Мы спешили побыстрее дооборудовать окоп, но все-таки не успели. За рощицей загромыхало. На высоте встал частокол разрывов. Минут тридцать длился артиллерийский обстрел. Потом фашисты пошли в атаку.
До позднего вечера мы с пехотой отбивали яростный натиск врага. А когда наконец его атаки прекратились, к нам пришел тот самый командир, что встретил нас утром. Был он уже немолод, худощав. Землистого цвета лицо обросло густой щетиной. Только воспаленные глаза смотрели очень живо и ласково.
— Спасибо за помощь, артиллеристы! — тепло поблагодарил он расчет. — Без вас бы мы сегодня... Ну, да что тут говорить! Еще раз спасибо!
И это было для нас высокой наградой. [76]
В середине следующей ночи на плацдарм переправились остальные расчеты батареи. Я доложил лейтенанту Шаталову о событиях дня. Он начал дотошно расспрашивать о характере местности, о том, где проходит наш передний край, с каких направлений и какой численностью атаковывал нас противник, как вели себя в бою люди, кто из них отличился.
Выслушав мои ответы, комбатр, видимо, остался удовлетворенным. Прилег на бруствер, долго и внимательно вглядывался в темень ночи, изредка освещаемую мертвенно-бледными вспышками ракет.
Вскоре в нашем окопе собрались младшие лейтенанты Минеев и Юдин, сержанты Родионов, Симаков и Труханов. Шаталов отдал боевой приказ. Он в общих чертах сводился к следующему: занять огневые позиции на скате высоты, обращенном к населенному пункту Селище, и не допустить на этом участке прорыва фашистских танков к Днепру.
Бойцы расчетов стали готовить огневые позиции и поочередно носить боеприпасы с переправы. К рассвету управились. Командир взвода разрешил отдыхать. Я прилег на дно окопа и тоже задремал.
... — Товарищ сержант, воздух!
Надо мною склонился Николай Батюков, трясет за плечо. Усилием воли поднимаюсь. Ноет спина, в ногах свинцовая тяжесть. Уже вовсю властвует погожее осеннее утро. На горизонте ни облачка. Как на ладони виден передний край и строения Селища. Только справа, в лощине, еще лениво колышутся белесые космы тумана, закрывая кустарник.
Слышу далекий гул авиационных моторов. С запада приближается группа самолетов.
Еще не кончилась бомбежка, как начался ураганный артиллерийский обстрел. Высота задымилась от разрывов снарядов и мин. И так длилось минут сорок. [77]
Потом в грохот разрывов влился глухой и далекий, словно из-под земли, рокот моторов. И вскоре на околице Селища, на опушке рощи, показались фашистские танки. Среди них шло несколько массивных, приземистых, с длинными орудийными стволами машин. Присмотрелся. Так это же наши старые знакомые — «тигры»! Что ж, били мы и их.
По моей команде номера заняли свои места на орудийной площадке. Действуют четко, сноровисто. Снаряд уже в канале ствола.
Я встал справа от орудия. Отсюда удобнее наблюдать за противником, командиром взвода, подчиненными и соседями. Изредка отрываюсь от бинокля, бросаю взгляд на расчет, замерший в ожидании команды. Наводчик Владимир Севастьянов прильнул к панораме, вытянув загорелую шею. Каемка белого подворотничка оттеняет матовый загар его шеи. Молодец! Успел не только побриться, но даже подшить свежий подворотничок.
Туман в лощине уже исчез. Теперь отчетливо видны надвигающиеся бронированные громады. Перед ними встают частые султаны разрывов — дальнобойная артиллерия с левого берега поддерживает наши подразделения. Но танки маневрируют, без потерь проходят зону заградительного огня. Оно и понятно, с закрытых позиций не так-то легко поразить движущуюся цель.
Танки спускаются в лощину и, подминая кустарник, ползут на высоту. Батарея открывает огонь. Звонко бьют семидесятишестимиллиметровые пушки расчетов Николая Родионова, Федора Симакова, Петра Труханова и наша.
Владимир Севастьянов — весь внимание. Прицеливается быстро, но без спешки. Третьим снарядом остановил «тигра». Но в ту же секунду и у нашего орудия разорвался снаряд. Номера расчета бросились на землю. А вот Севастьянов запоздал. Схватился за грудь, повалился у станины. К нему на помощь бросился Беззаботнов. Взвалил на плечи раненого, отнес в укрытие. [78]
За наводчика встал замковый Николай Батюков. Орудие молчало всего лишь несколько секунд.
Танки между тем приближались. И вдруг под вырвавшимися вперед двумя машинами громыхнули взрывы. Попали на минное поле.
Но что это? Башня одного из подорвавшихся танков начала медленно разворачиваться в нашу сторону, угрожающе покачивая стволом. Николай дважды выстрелил. Крестастая машина запылала. Остальные не выдержали нашего огня, начали отходить.
Когда бой затих, Батюков вынул кисет, попытался свернуть цигарку. Но пальцы не слушались. На лице у замкового выступили крупные капли пота. Нелегко ему, видно, достался этот первый сожженный танк.
— Дай-ка я помогу тебе, Коля, — понимающе предложил Бондаренко.
— Спасибо, — виновато улыбнулся Батюков и протянул ему так и не свернутую самокрутку.
После непродолжительной паузы на плацдарме вновь загремели взрывы. Но теперь враг отказался от лобовой атаки на высоту и сосредоточил все свои усилия против наших правофланговых пехотных подразделений.
В этой обстановке командир батареи приказал мне и сержанту Труханову развернуть орудия вправо и изготовиться к стрельбе. И это оказалось очень своевременным, так как вскоре с той стороны показался один танк, за жим второй, третий. По-видимому, нескольким вражеским машинам все же удалось проскочить пехотные порядки и выйти во фланг нашей батарее.
— По танкам, первому — по правому, второму — по левому, — услышал я голос командира взвода и стал дублировать его команды.
Николаи Батюков прильнул к панораме. Один за другим прогремели два выстрела. Но и фашисты не остались [79] в долгу, открыли стрельбу вз пушек и пулеметов. Пули и осколки застучали по щиту, лафету, станинам.
— Огонь! Огонь! — торопит расчеты младший лейтенант Минеев.
Расстояние между нами и вражескими машинами катастрофически сокращается. А Николай Батюков никак не может точно навести орудие на цель. И вот, не успев в третий раз выстрелить, схватился руками за каску, повалился на лафет.
Быстро занимаю место наводчика сам. Это сейчас просто необходимо: пример командира — залог успеха в бою.
В объективе панорамы волнистый скат высоты и надвигающиеся танки. «Тигр» вырвался несколько вперед остальных машин, уже взбирается на крутой подъем. Видимо, хочет обойти батарею справа. В голове полная ясность: наводить по возможности в борт или в гусеницу.
Поймал в перекрестие рубленую башню танка. Нажимаю на педаль спуска. Был в таком напряжении, что даже не услышал звука выстрела. Зато ясно увидел в бортовой броне пробоину. «Тигр» остановился. Снова стреляю. Теперь уже для страховки.
— Порядок, командир! — срывающимся от волнения голосом выкрикнул Петр Бондаренко, заметив, как два других танка начали отползать за гребень.
Воспользовавшись тем, что бронированные машины противника отошли, а батарея двумя орудиями отразила атаку пехоты с фронта, мы привели свою позицию в порядок и оказали помощь раненому Батюкову.
— Вот это да! — от удивления даже присвистнул Алексей Иванович, рассматривая его каску. — Если б на сантиметр ниже, наш Николай был бы уже не жилец.
Зазубренный осколок действительно пробил сталь каски почти у ободка и застрял в ней. Это-то и спасло нашего товарища. Но все же удар был так силен, что замковый на время потерял сознание. И вот теперь бледный, [80] с перевязанной головой, он жадно глотает воду из фляжки и, глядя на меня, умоляюще просит:
— Разрешите, товарищ сержант!
— Нет. Немедленно отправляйся в тыл.
— Не уйду, пока танк не подобью! — неожиданно заупрямился всегда исполнительный Батюков.
Наш разговор прервал неожиданный рокот моторов сзади и зычный голос командира батареи:
— Танки с тылу! Расчеты, к бою!
Бойцы бросились к орудию, Алексей Иванович подхватил одну станину, Батюков — вторую, мы с Бондаренко налегли на ствол. Нажимаем с такой силой, что, кажется, даже кости хрустят. И все-таки тонну металла, хоть и на колесах, развернуть не так-то просто. Вчетвером тем более.
Лязгая гусеницами, на нас надвигались два танка. Те самые, что до этого отошли за гребень и теперь сумели обойти высоту.
Припал к панораме. Оптика так приблизила вражескую машину, что до нее, казалось, можно было дотронуться рукой. Сердце учащенно забилось, кровь ударила в виски. Нервы натянуты до предела. Но я продолжаю ждать.
И когда до танка осталось метров сто пятьдесят, нажимаю на спуск. Выстрел точный. Бронированная машина остановилась, и только ее башня продолжает разворачиваться в нашу сторону. Впечатление такое, будто танк, словно громадный зверь, ослеп и теперь хоботом орудия вынюхивает, где же его противник. Но я не жду. Очередной снаряд пронзает броню. Над кормой вспыхивает пламя.
Второй танк, отстреливаясь, начинает отходить, стараясь заслониться броней своего горящего собрата. Но тут отличается расчет старшего сержанта Федора Симакова. С первого выстрела он останавливает и эту машину. [81]
Когда мы отбили еще одну, уже третью атаку фашистов, тусклое осеннее солнце перевалило за полдень. Его неяркие лучи освещали... незнакомую мне местность — так изменилась она за эти несколько часов боя. Пологий скат высоты изрыт воронками, вдоль и поперек исполосован танковыми гусеницами. Над лощиной висит густой бурый дым от догорающих построек Селища. Сквозь мутную его пелену неясно просматриваются несколько подбитых нами танков и истерзанный взрывами кустарник.
Мы начали приводить в порядок свою огневую позицию. И в это время по ходу сообщения к нам подошел лейтенант Шаталов.
— Носов, есть случай отличиться. В засаду станешь, — с подчеркнутой бодростью проговорил он и приказал следовать за ним.
Мы покатили орудие вслед за комбатром. Непросто дались нам эти двести метров спуска. Однажды тяжелая пушка покатилась вниз, увлекая нас за собой. Выручил смекалистый Бондаренко. Ему удалось опустить на землю станины, затормозить. Находчивость снарядного спасла нас от увечья, а орудие — от повреждений.
Расчету противотанкового орудия, назначенному для стрельбы прямой наводкой, обычно указываются основной и дополнительный секторы обстрела. Основной — на вероятном направлении движения танков, дополнительный — для оказания помощи соседним орудиям. На этот раз командир батареи отступил от уставного правила, указав нам только общее направление стрельбы.
Новая позиция — хуже не придумаешь: ни обзора, ни обстрела. Но когда лейтенант объяснил задачу, стали очевидными ее преимущества. Продвигаясь к Днепру, фашистские танки именно здесь подставят борта под выстрелы орудия, в то же время не имея возможности скоро обнаружить нас в узкой горловине оврага.
Уходя, командир батареи твердо произнес:
— Стоять до последнего снаряда! [82]
Едва мы изготовились к стрельбе, как на высоту, теперь уже за нашей спиной, снова обрушился огневой налет врага.
Из оврага не видно, что делается на переднем крае. А неизвестность в бою всегда утомительна, взвинчивает нервы до предела. Подмечаю: номера расчета переглядываются друг с другом, нервничают. Оставив за себя Бондаренко, выбираюсь на скат. Теперь поле боя как на ладони.
Фашистские танки и пехота, наступающие от Селища, приблизились к нашему переднему краю, начали теснить стрелковые подразделения. Вижу, как бронированная машина наползла на окоп, стала разворачиваться, разравнивая землю. Другая налетела на противотанковую пушку, подмяла ее вместе с расчетом.
Гибель людей потрясла. Наблюдать больше нет сил. Вернулся к расчету. Еще раз перераспределил обязанности. Алексея Ивановича назначил замковым, Петра Бондаренко — заряжающим, а раненого Николая Батюкова — снарядным.
Ожесточенная стрельба, крики и гул танковых моторов приближаются с каждой минутой. Неожиданно в овраг скатываются человек пятнадцать наших пехотинцев.
Заметив нас, обрадовались.
— Пушкари?! Ну, с вами-то, братцы, не пропадем!
Залегли на скатах высоты, начали торопливо окапываться. И нам повеселее стало — все-таки теперь прикрытие имеем.
Танки появились неожиданно. Сначала из-за обрыва показался утолщенный надульный тормоз, затем ствол орудия, и наконец выползла вся стальная громадина. Уступом правее ее шли вторая, третья. Они ползли по ровной, как стол, долине, подставляя нам борта. Положение для стрельбы — лучше не найти, такое не часто встретишь в бою. [83]
Тщательно прицелился, выстрелил. Головной танк остановился, запылал. Еще два выстрела — и загорелась вторая машина.
Наш внезапный огонь произвел на врага ошеломляющее впечатление. Идущие позади танки замедлили движение, потом и вообще остановились. Один из них, очевидно, все же обнаружил наше орудие, начал разворачивать башню. Из ствола его пушки вырвалось пламя. Снаряд разорвался позади, второй — почти рядом с нами. В глаза ударила ослепительная вспышка взрыва.
— Снаряд, Коля! — кричал за спиной Бондаренко.
Я оглянулся назад. Батюков лежал вниз лицом на снарядном ящике. Петр Григорьевич бросился к нему, перевернул, что-то спросил. Затем сам взял снаряд, зарядил орудие. Еще выстрел. Танки отошли.
Когда рокот их моторов удалился, я. явственно услышал стук собственного сердца. Около Батюкова уже хлопотал Алексей Иванович, перевязывая ему раненую руку. Николай крепился, лишь изредка тихо постанывал, кусал пересохшие губы. Но покинуть боевых товарищей снова отказался.
Фашисты, естественно, не оставили нас в покое. Они решили во что бы то ни стало уничтожить орудие, мешавшее продвижению их танков. К оврагу двинулась густая цепь их автоматчиков. Пехотинцы, расположившиеся на скатах, открыли огонь. Вражеские солдаты залегли. Но затем короткими перебежками начали снова продвигаться вперед. Положение усложнилось.
— Может, отойдем, товарищ сержант? — неуверенно обратился ко мне Бондаренко.
— А вы слышали приказ командира батареи? — вопросом на вопрос ответил я. И тут же распорядился: — Занять оборону, приготовить гранаты!
Номера расчета быстро залегли вместе с пехотинцами, изготовились к бою. Неожиданно с тыла тоже засвистели пули. Там появилась еще одна группа вражеских солдат. [84]
— Обошли! — выкрикнул Бондаренко и начал торопливо стрелять из автомата...
Из всех командиров полков, с которыми сводила меня фронтовая судьба, особенно запомнился майор Н. И. Ортынский. Чуть выше среднего роста, подтянутый, с умным волевым лицом, Николай Игнатьевич с первой же встречи производил на людей приятное впечатление. Опытный, тактически грамотный командир, он умел каким-то шестым чувством улавливать все перипетии боя и в нужный момент личным примером влиять на его исход.
В тот день, находясь на своем наблюдательном пункте, майор Ортынский, как всегда, внимательно следил за боем. И когда понял, что правофланговым батареям грозит опасность, решился на самую крайнюю меру. Собрав командиров и бойцов штаба, он повел их в атаку...
...С каждой минутой кольцо вражеских автоматчиков вокруг оврага смыкалось все плотнее. Мы уже приготовились к решающей схватке. Но до рукопашной дело не дошло. Неожиданно фашисты начали пятиться, затем побежали. С гребня высоты с криком «ура!» к нам приближались однополчане.
— Выручили! — радостно размазывая на грязном лице не то пот, не то слезы, простонал Бондаренко.
— Вперед, Носов! — приказал командир полка, появившись около нашей позиции. Вместе с подоспевшими на помощь товарищами расчет выкатил орудие из оврага и открыл огонь по отступающим фашистам.
Совместными усилиями стрелковых подразделений и артиллеристов враг был отброшен.
— Ни шагу назад! — переходя от орудия к орудию, говорил между тем Николай Игнатьевич. — Мы же теперь гвардейцы! А гвардия, как известно, никогда не отступает! [85]
Это было первое известие о том, что приказом Верховного Главнокомандующего от 29 сентября 1943 года наша бригада за мужество и героизм в боях получила наименование 7-й гвардейской. Полк же, соответственно, стал 321-м гвардейским.
— Эх, все-таки душа человек у нас командир! — глядя вслед майору, выразил общее мнение Алексей Иванович. — Да за таким...
Все отлично поняли, что он хотел сказать. Действительно, за своим командиром полка мы могли пойти, как говорится, в огонь и воду. Вот почему несказанно обрадовались, когда несколько позже узнали, что майору Николаю Игнатьевичу Ортынскому за форсирование Днепра было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.
...Мы как-то и не заметили, что короткий осенний день уже догорел. Солнце скрылось за горизонтом. С реки в лощину пополз густой серый туман. Заметно посвежело.
Бойцы расчета забрались в окоп. Теперь можно и расслабиться, отдохнуть от нервного напряжения. Враг, получив отпор, больше уже не проявлял былой активности.
Нас теперь осталось в расчете только трое. Николая Батюкова все же пришлось отправить в тыл. Он потерял слишком много крови и едва держался на ногах.
Алексей Иванович привалился спиной к стенке окопа, закрыл глаза. На запыленном лице его еще четче заметны густая сетка морщин и горькие складки в уголках рта.
У меня самочувствие тоже прескверное. Устал. Но вот появился лейтенант Шаталов, поздравил с успешным выполнением боевой задачи и объявил благодарность. Доброе слово командира батареи подбодрило нас, вроде бы даже влило новые силы. Настроение улучшилось.
Наступила ночь. Прошел в огне еще один фронтовой день. Я тогда еще и не знал, что командование полка представило всех бойцов моего расчета к высоким правительственным наградам, а меня — к званию Героя Советского [86] Союза. И что в скупых строках наградного листа уже подведен итог нашей трехмесячной боевой деятельности: двенадцать танков, два разрушенных дзота и шесть блиндажей, два уничтоженных орудия и восемь пулеметов. Мы истребили до двух рот вражеской пехоты.
Открываю глаза. Из узкой глубокой щели виден кусочек неба, затянутого сплошными тучами. Накрапывает нудный осенний дождь. Скинув плащ-палатку, которой укрывался, с трудом выбираюсь из тесной кучки спящих бойцов. От неудобного лежания покалывает в спине, дрожат ноги. Стараясь размяться и хоть немного согреться, попрыгал, несколько раз присел. Затем поднялся на орудийную площадку.
Наблюдатель Беззаботнов, вывернув пилотку, натянул ее на самые уши. Обернулся на мои шаги. Доложил:
— Все тихо, командир. Только вот погода прескверная.
В такую погоду гитлеровцы, как правило, не воюют. Оставив на позициях дежурных пулеметчиков и наблюдателей, они тоже прячутся в укрытиях. Очевидно, именно это-то и было принято в расчет нашим командованием, спланировавшим в первой половине октября наступление с целью расширения плацдарма.
Накануне вечером командир батареи отдал нам боевой приказ. Из него стало известно, что стрелковые подразделения с утра переходят в наступление и овладевают населенным пунктом Селище. Во время артиллерийской подготовки наш расчет привлекается к ведению огня прямой наводкой, а в ходе наступления сопровождает пехоту.
За ночь вблизи переднего края мы оборудовали огневую позицию. Закатили орудие в укрытие. Сами разместились в щелях. Исходя из опыта, полученного еще на Курской дуге, отрыли их сразу две — справа и слева от орудийной площадки. [87]
Между тем дождь перестал. Заметно посветлело. И в это время за Днепром прогрохотал первый залп. Началась артиллерийская подготовка. Снаряды с воем полетели над нами, взметая в обороне врага сплошную стену огня и дыма. С каждой минутой огонь нарастал. Клубы дыма заволокли лощину, скрыли кустарник.
Наша батарея тоже открыла стрельбу. Подавая команды, я одновременно внимательно наблюдаю за действиями номеров. Несколько дней назад расчет пополнился новичками. Как-то они поведут себя в бою?
Взгляд задерживается на наводчике Умаре Хатжимутдинове. Рослый, в защитного цвета ватнике, плотно облегавшем его крепкую фигуру, боец, казалось, слился с орудием. Действует четко, уверенно. Чувствуется, что дело свое знает неплохо. Да и выдержки ему не занимать.
Артиллерийская подготовка продлилась чуть более получаса. Затем в атаку поднялась пехота и сразу же стала теснить противника. Мы снялись с позиции и на руках покатили вслед за ней орудие.
Перед Селищем завязался особенно ожесточенный бой. Мы с Хатжимутдиновым выбрались на высотку, а расчет с орудием остался пока в ложбинке. Ведем наблюдение. В нашем секторе внезапно открывает огонь хитро замаскированный дзот. Видимо, до поры до времени фашисты ничем не обнаруживали себя, поэтому-то дзот и остался невредимым. А вот теперь он значительно осложнил действия нашей пехоты.
По моей команде бойцы расчета быстро выкатили орудие на прямую наводку и открыли огонь. Особенно уверенно действует замковый Иван Михайленко. Высокий, черноволосый, лет двадцати пяти, он, как и Хатжимутдинов, отличается спокойствием и хладнокровием.
Огневая точка врага подавлена. Метко ведут стрельбу и другие орудия батареи.
Наша пехота уже ворвалась в село. Отвоевывает дом за домом. Пора и нам. [88]
Выбрались на западную окраину села. Огневую позицию заняли в саду. Впереди, примерно в километре от нас, залегли перед высотами стрелковые подразделения. Фашисты уже успели прийти в себя, оказывают упорное сопротивление.
На плацдарме день ото дня бои становятся все более ожесточенными. То наши части переходят в наступление, стремясь овладеть теперь уже населенным пунктом Бобрица, то противник пытается столкнуть нас в Днепр. Отражая вражеские контратаки, мы сутками не уходим с позиций.
Эту слякотную ночь тоже провели у орудия. Промокли, устали. На рассвете командир взвода разрешил немного отдохнуть в блиндаже. Сам же с Хатжимутдиновым остался на позиции.
Не помню, сколько времени спал, только проснулся от грохота разрывов и громкой команды:
— Расчеты, к орудиям!
Выскочил первым из блиндажа. Было уже довольно светло. Перепрыгивая через лужи, побежал на огневую позицию. За мной, тяжело дыша, спешили остальные номера расчета.
Командир взвода и наводчик уже вели огонь по надвигающимся от леса танкам. Появился командир батареи, что-то приказал младшему лейтенанту Минееву. Тот, коротко ответив «есть», выскочил из траншеи и побежал на правый фланг.
В это время противник начал артиллерийский обстрел. В саду стали рваться снаряды. Осколки кромсали стволы деревьев, рубили ветки. Один из разрывов грохнул почти рядом. Со стенок щели посыпалась земля. Еще удар. Послышался скрежет металла.
— Взводного убило! — выкрикнул кто-то.
Мы с Хатжимутдиновым и Бондарепко быстро выбрались из щели. Под разрывами снарядов поползли к командиру [89] взвода. Тот лежал на краю воронки. Из виска сочилась кровь.
Бойцы на плащ-палатке потащили младшего лейтенанта в укрытие, а я кинулся на огневую позицию. Наше орудие было совершенно изуродовано: погнут щит, разбито противооткатное устройство, оторвано колесо. За осмотром пушки и застал меня командир батареи.
— Где Минеев?
Молчу. Гибель командира взвода, которого мы все очень любили, так угнетающе подействовала на меня, что в первую минуту даже и не нашелся, что ответить. Шаталов и сам обо всем догадался. Катанул по скулам тугие желваки, но тут же взял себя в руки, приказал:
— Носов, собирай людей, за мной!
По раскисшей земле выбрались на высотку. Залегли. Лейтенант лично поставил каждому «безлошадному» батарейцу задачу. Она сводилась к одному: стать на время пехотным прикрытием для уцелевших орудий.
Бой гремел справа и с каждой минутой нарастал. Мы спешили приспособить к обороне скаты высоты, но не успели. Снова начался огневой налет противника. А вслед за разрывами снарядов и мин на высоту полезла вражеская пехота.
И здесь железную выдержку и изумительную стойкость проявил наш товарищ Алексей Беззаботнов. Исполняя обязанности пулеметчика, он со своим помощником подпустил фашистов почти вплотную и меткими очередями обратил их в бегство.
На его позицию гитлеровцы обрушили десятки снарядов и мин. Беззаботнову осколком перебило руку, был тяжело ранен и напарник. Пулемет на время умолк. Фашисты, решив, что с отважным расчетом покончено, в полный рост пошли на высоту. Но тут их опять встретили очереди.
Однако вражеские автоматчики, не обращая внимания на потери, продолжали лезть вперед, решив все-таки разделаться [90] с пулеметчиками. Алексей Иванович был ранен вторично. И снова не оставил позицию. Истекая кровью, он вел огонь до тех пор, пока не захлебнулась и эта атака врага.
Когда противник отошел, мы с Бондаренко поползли к нашим товарищам (позиция пулеметчиков была вынесена несколько вперед). Увидели: окровавленный Беззаботнов по-прежнему находится у «максима» в готовности в любую минуту продолжать бой. Рядом лежал потерявший сознание его напарник.
Высоту, на которой коммунист Алексей Иванович Беззаботнов совершил свой подвиг, мы стали называть между собой беззаботновской.
Через несколько дней наш полк сняли с плацдарма и перебросили на другое направление. Снова марши, марши. Позади остались Дымер, Радомышль, Коростышев и десятки других населенных пунктов.
...Колонна ползет вперед со скоростью пешехода. Машины то и дело застревают в непролазной грязи, их приходится постоянно толкать.
Трудно всем. Но особенно конечно же достается водителям. Взять хотя бы нашего Дегтярева. Облапив натруженными руками баранку, он крутит ее почти ежесекундно. По его осунувшемуся лицу течет обильный пот. Даже стереть его нет времени, все внимание — дороге.
— Если бы не война, — устало роняет он, — ни за какие бы деньги в подобный рейс пойти не согласился. Не дорога, а одно наказание! После войны брошу к черту баранку и пойду шоссе строить.
Хотел еще что-то сказать, да не успел. Тягач, словно лодка на волнах, нырнул в очередную выбоину. Взвыл мотор, колеса начали прокручиваться вхолостую, разбрызгивая грязевую жижу.
— Куда тебя занесло?! — упрекнул, подойдя к нам, [91] наш новый взводный лейтенант Тарабрин. — Умник. Все прямо, а тебе обязательно в яму надо.
Дегтярев промолчал. Выпрыгнул из кабины. Открыл капот, начал ковыряться в заглохшем моторе.
— Исправляй и догоняй, — бросил Тарабрин. — Нам одного тебя ждать некогда.
Колонна двинулась дальше. Перспектива отстать от нее никого из нас не радовала. А тут еще подъехал командир батареи, недовольно спросил:
— Надолго застряли?
Мой водитель неопределенно пожал плечами.
— За «студебеккером» нужно лучше смотреть, Дегтярев. Ведь два дня на отдыхе стояли.
— Так это ж иностранщина, — с досадой в голосе проговорил тот, подняв испачканное лицо, — попробуй тут угадай, что с ней случится.
— Ты меньше говори, а больше делай, — заметил лейтенант Шаталов.
Командир батареи хмурился, о чем-то сосредоточенно думал. Его озабоченность можно было понять: к исходу дня мы должны быть уже в Ялцовке. А тут приближался вечер, да и до села еще не менее полусотни километров.
— Вот что, сержант, — обратился он ко мне, — побыстрее исправляйте машину и догоняйте. Найдете нас в Ялцовке. Там будем стоять до утра.
Уехал. Мы остались одни в открытом поле, Дегтярев продолжал безрезультатно ковыряться в моторе.
— Да-а, выходит, основательно застопорились, — проговорил Михайленко. — Видать, не приспособлена эта заморская штуковина для наших дорог.
— Хлипковата, — поддержал Бондаренко. — Ей бы только по шоссе бегать.
Вдалеке послышался тяжелый шум моторов. С каждой минутой он нарастал, приближался.
— Танки, сержант! — крикнул водитель. [92]
Теперь я уже и сам видел наши тридцатьчетверки, шедшие несколько в стороне от нас. Бросился наперерез, закричал. Головная машина остановилась. Откинулась крышка люка. Из башни показалась голова в ребристом танкошлеме.
— Чего шумишь? — басовито пророкотал голос. — Застряли?
— Ну да. К тому же и мотор отказал. Помоги, браток.
— Это мы мигом, — согласился танкист, спрыгнув на землю. Подошел ко мне. — Только я не «браток», сержант, а подполковник.
Я извинился. Тридцатьчетверка тем временем развернулась. Бойцы расчета мигом прикрепили к ней трос. Танк, взревев мотором, легко выволок из лужи наш тягач и потащил за собой. И еще одна удача — Дегтяреву удалось на ходу завести машину.
Через несколько километров танковая колонна остановилась у развилки дорог. Подполковник подозвал меня, с высоты башни прогудел:
— Мне прямо. Тебе, сержант, куда?
Я ответил. Отцепили трос. Танки прошли мимо, обдавая нас едким запахом сгоревшей солярки.
До села добрались к полуночи. На околице догнали свою колонну. Несмотря на час, около машин толпились женщины, старики, дети. Шли оживленные разговоры.
— Быстро подкрепляйтесь, — проговорил командир батареи, — и снова в путь. Обстановка изменилась.
Но только мы взялись за котелки, как послышалась команда приготовиться к движению.
— Опять голодными остались, — посетовал Мищенко, забираясь в кузов. И в это время к нам подбежал батарейный повар, недовольно проговорил:
— Расселись! А я за вас термосы должен таскать. Нате-ка [93] вот, получайте. Командир батареи распорядился персонально вас накормить.
— Не гневайся, папаша, мы тебе первый же подбитый танк подарим, — пошутил Бондаренко.
— Из ваших танков котлет не настряпаешь, — ответил повар. — К тому же у меня и своих железок хватает.
От головной машины мигнул зеленый свет ручного фонарика. Это был сигнал на начало движения.
На смену измотавшемуся водителю за руль тягача теперь сел заряжающий Бондаренко. Конечно, он не был классным водителем, но машину вел довольно сносно. Да и дорога теперь пошла поприличнее — вымощена щебенкой.
А все-таки как хорошо, что в нашем расчете каждый номер умеет водить автомашину!
Среди ночи нас разбудила внезапно вспыхнувшая стрельба и громкая команда:
— Расчеты, к бою!
Бойцы мгновенно выбрались из щели и бросились к орудию. Я пытаюсь разобраться в обстановке. Десятки ракет бороздят небо. В их зеленоватом свете вдали чернеет опушка леса. Оттуда бьют пулеметы и автоматы. Слышится тяжелый рокот танковых моторов.
Накануне, поздним декабрьским вечером, батарея на полном ходу проскочила маленькую деревушку и выехала на ее окраину. Дальше дорога запетляла по косогору, спускавшемуся к речке. По шаткому мосту переправились через нее, поднялись на высоту. Здесь заняли оборону. И вот теперь...
— Прямо танки, сержант! — докладывает Хатжимутдинов.
До боли в глазах вглядываюсь в указанном им направлении. Танков не вижу, подмечаю только, как в ночной темноте короткими молниями сверкают выстрелы их орудий. [94]
— По вспышкам, по вспышкам выстрелов наводи! — жарко дышит над ухом лейтенант Тарабрин.
Артиллерийская стрельба ночью — дело трудное, а по движущимся целям — особенно. К тому же нынешний состав моего расчета вообще не имеет опыта в этом деле. Поэтому-то Хатжимутдинов сейчас долго, очень долго возится с наводкой. Наконец докладывает:
— Готово, сержант.
— Огонь!
Пушка выбросила из ствола сноп пламени. Еще выстрел. Мимо! Зато нас уже обнаружили. Огненные трассы прошивают ночную темень, перекрещиваются, тянутся к орудию. Слышатся звонкие удары пуль и осколков по щиту. Что и говорить, ощущение не из приятных.
Две стальные громады — я уже их различаю — идут на нас. До них не более двухсот метров. Еще немного — и мы окажемся под гусеницами. Душу охватывает парализующий волю страх. И не только за себя, но и за своих ребят, за орудие. Ведь мы его совсем недавно получили. В этот момент выскакивает из-за щита Бондаренко. Падает на землю, ползет вперед с гранатой в руке.
— Стой! Назад!
Боец не слышит. Продолжает ползти навстречу грозным махинам.
Один из танков на секунду замедляет движение. Из дула его пушки плеснуло пламя. И в тот же миг страшный удар угодил по углу щита, согнул его, как листок бумаги, в трубку. Брызнули искры. К счастью, никого не задело. Только зазвенело в ушах.
И — радость! Фашистский танк неожиданно запылал. Видимо, кто-то из соседей все же успел влепить ему в борт снаряд. Та же участь постигла и вторую машину.
А между тем бой становится все более ожесточенным. Гул танков, стрельба из орудий и пулеметов, крики слышатся и справа и слева.
— Товарищ лейтенант, — подбежал к Тарабрину [95] связной, — командир батареи приказал сменить позицию, отойти за реку.
Расчет покатил орудие к реке. Мостик уже разрушен снарядами. Остановились на берегу. В бликах разрывов впереди поблескивает лед, а дальше, на середине, темнеет вода. Лезть в студеную купель не особенно приятно. Минуту соображаю: что же делать?
— Почему встали? — кричит командир взвода, появившись рядом. Не получив ответа, повторяет: — Чего ждете, Носов?
— Так ведь река.
— Вижу, что река. Вперед!
Расчет снова берется за орудие и катит его в реку. Лед угрожающе трещит, и вот уже мы по колено в воде. Напрягая силы, стараемся быстрее преодолеть реку. Но на середине правое колесо попадает в вымоину, и пушка заваливается набок. Бойцы с трудом удерживают ее.
Над берегом то и дело взлетают ракеты, глухо рвутся мины, свистят, подгоняя нас, пули.
— Быстрее, быстрее! — осипшим голосом командует Тарабрин и тоже наваливается на пушку. Но она как будто приросла ко дну.
Внезапно показалась луна, осветила противоположный берег. По склону к нам медленно спускаются несколько автомашин. Среди них встают частые разрывы, но тягачи упрямо идут к воде.
Оказывается, выручил старшина батареи Бабицкий. Как только услышал стрельбу, по своей инициативе повел машины к нашим огневым позициям.
Бойцы быстро закрепили трос, и тягач плавно тронулся.
— Пошла, родимая, — хрипит Бондаренко, клацая зубами, — теперь-то не пропадем!
Наконец выбрались на сушу. Мокрые, грязные. Сразу же развернули орудие, открыли стрельбу. [96]