Однополчане в сердце моем
Январь 1944 года выдался на редкость снежным и метельным. Но, несмотря на создавшиеся в этих условиях трудности, наши войска продолжали успешно наступать.
Наша батарея уже более двадцати суток не выходит из боев. Как вехи победного пути запомнились населенные пункты Майдан, Визня, Пустомыты.
Ранним утром мы подошли к городку Полонный, тихому районному центру, только что освобожденному от оккупантов. На околице пришлось остановиться — снова забарахлил мотор нашего тягача.
Пока Дегтярев и другие бойцы расчета занимались ремонтом, лейтенант А. Г. Тарабрин предложил мне сходить с ним на элеватор, по всей вероятности, грандиозное сооружение, так как оно даже значилось на топографической карте.
Пошли по неширокой улице. Всюду видны следы разрушений — развалины зданий, пепелища, воронки. Под ногами сочно хрустит битое стекло.
Подошли к речке, разделяющей село надвое. Мост разрушен. Переправа оборудована прямо по льду.
— Что это за река? — спросил я взводного.
— Смотрич, — сообщил он, — отсюда до Шепетовки не более тридцати километров. Там жил и работал Николай Островский.
Нам всем известно, что командир взвода неплохо знает литературу. В свободное время он может часами рассказывать [97] о писателях, о написанных ими книгах. И в особом почете у него — Николай Островский, автор бессмертного романа «Как закалялась сталь». Из этого произведения Афанасий Григорьевич на память читает целые страницы.
К сожалению, нам так и не удалось полюбоваться на элеватор. Вместо него глазам предстали груды развалин, среди которых еще тлели пшеничные бурты.
В дополнение к этой неудаче на обратном пути мы еще и угодили под бомбежку. И хотя в городе не было уже никаких важных в военном отношении объектов, фашистские летчики с тупым безрассудством долго бомбили уцелевшие жилые кварталы.
Как только закончился воздушный налет, мы поспешили к расчету. Здесь нас ожидало печальное известие: погиб замковый Иван Михайленко и ранен водитель тягача Петр Дегтярев.
Как это все случилось, нам подробно рассказал мой заместитель Ахат Багаев:
— Слышу, самолеты гудят. Сразу командую: «В укрытие!» А Михайленко смеется: «Ховайся, где стоишь». А тут бомбы начали падать, осколки засвистели. Все залегли, а он с шофером мотор продолжают устанавливать. Тут рядом и трахнуло. Михайленко наповал, а Дегтярева вот в ногу...
Михайленко... И сейчас, не одно десятилетие спустя, он зримо стоит перед моими глазами. Нелегко сложилась его фронтовая судьба. Перед самой войной Иван Савельевич окончил полковую школу, стал командиром орудия. С тяжелыми боями отходил от западной границы. В боях на Дону был тяжело ранен, попал в плен. Сумел бежать. В одном из хуторов его, обессилевшего и полузамерзшего, приютила семья патриотов. Вылечился. Начал пробираться к фронту. Снова схватили. На этот раз попал в гестапо. Приготовился к смерти. Знал, отсюда так просто не выходят. Но и на этот раз обошла костлявая солдата [98] стороной. Чудом вырвался. После долгих мытарств перешел-таки линию фронта. Правда, на последних метрах снова не повезло — подорвался на мине. Шесть долгих месяцев провалялся на госпитальной койке. После излечения с очередным пополнением влился в наш расчет на правом берегу Днепра. Замковым.
Как бывший командир орудия Иван Савельевич был во много раз сильнее меня как в теоретических знаниях, так и по опыту. Но никогда не выказывал своего превосходства, а лишь порой вежливо и тактично поправлял меня. И я был ему за это благодарен. А вот теперь его не стало. Тяжелая утрата!
...На попутной машине Петра Дегтярева отправили в госпиталь. А Ивана Савельевича Михайленко похоронили здесь же, в Полонном.
Высоты, высоты... Сколько их было уже на нашем пути! И сколько еще будет!
Снег по пояс. А мы меняем один рубеж за другим. Переняв опыт в соседней батарее, установили пушки на волокуши. Нехитрое приспособление, а перемещать тонну груза значительно легче.
Батарея развернулась в лощине. Справа занял позицию расчет сержанта Николая Родионова, слева — второй взвод. Впереди слышится ружейно-пулеметная стрельба, глухо рвутся мины.
На ближайшем гребне с группой управления расположился лейтенант Шаталов. Очевидно, со своего наблюдательного пункта он заметил какую-то важную цель. На огневой позиции прозвучала команда:
— По пехоте гранатой, взрыватель осколочный, прицел двести...
Наводчик Ахат Багаев, сменивший раненого в декабрьских боях Хатжимутдинова, работает спокойно, но [99] быстро. Вот, повернув ко мне широкое, несколько скуластое лицо, он докладывает:
— Первое готово!
Батарея произвела залп. Видимо, снаряды легли точно в цель, так как сразу же поступила очередная команда:
— Пять снарядов, беглый огонь!
Вскоре лейтенант Шаталов приказал выкатить орудия на прямую наводку. Выбрались на высоту. Впереди, примерно в километре, виден населенный пункт Свиное. От его окраины медленно, с боем, отходит наша пехота.
Из села неожиданно появляются несколько фашистских танков. Огибая стороной залегшие в снегу советские стрелковые подразделения, они идут прямо на нас, на высоту. Ведут огонь с ходу. Поэтому-то он и малоэффективен: снаряды рвутся то с недолетом, то с перелетом.
— Не стрелять! — предупреждает нас командир батареи. — Подпустить ближе!
Как только танки вышли на близлежащий косогор, мы открыли огонь. Около стальных коробок заплясали разрывы. Но они продолжают упорно продвигаться вперед.
И все-таки вскоре нервы у гитлеровских танкистов сдали. Вот загорелась одна машина, закрутилась с разорванной гусеницей другая. Остальные не выдержали, отошли, открыли стрельбу уже из села. Снаряды теперь рвутся с большей точностью, засыпая наши позиции градом осколков. Неожиданно ойкнул и прижался к щиту орудия Ахат Багаев, потом присел на снег. Володя Кузурман быстро перевязал ему раненую руку. Багаев снова встал к прицелу. На мой приказ отправиться в медсанбат Ахат твердо ответил:
— Я же коммунист, командир! Мне ли выходить из боя?
До самого вечера он продолжал выполнять свои обязанности. И только когда стихли выстрелы, ушел в тыл. [100]
...Поддержанные нашим огнем, стрелковые подразделения возобновили наступление. К вечеру они все-таки взяли Свиное.
А наш путь лежал дальше, к Шепетовке.
Безымянная высота севернее Шепетовки надолго стала местом нашего пребывания. Здесь наступающие советские войска, встретив упорное сопротивление гитлеровцев, перешли к обороне. Началась размеренная, строго регламентированная окопная жизнь. По ночам бойцы расчетов совершенствовали огневые позиции, а днем отдыхали. Через несколько суток оборудовали ходы сообщения, подбрустверный блиндаж. Быстро обжили его. Наш умелец Константин Мищенко соорудил в нем даже печурку, дымоход от которой вывел в овраг. Топили ее только с наступлением темноты, соблюдали строжайшую маскировку. На день же отверстие трубы прикрывали заслонкой, припорашивали снегом.
Однажды ранним утром в наш блиндаж ввалилась заснеженная фигура связного. Боец остановился у порога, снял каску, сбил снег с валенок, вытер лицо.
— Вьюжит, спасу нет. Завалило и нас и фашистов. Может, это и к лучшему. Теперь какая война? Позиционная.
— А ты бросил бы стратегию разводить, — остановил словоохотливого солдата Петр Бондаренко. — Говори сразу, зачем пожаловал?
— Тю, мать честная! Совсем забыл. Вас, сержант, срочно командир батареи вызывает, — обратился ко мне посланец. — Вот ведь память! Как в сорок втором контузило, с тех пор что-то шарики плохо крутятся, все забываю. Верите, иной раз не могу вспомнить, как родную жену зовут.
Вслед за связным по ходу сообщения добрался до офицерского блиндажа. Вошел. Лейтенант Шаталов и командиры [101] взводов приветливо поздоровались со мной. Я же смотрел на них с явным недоумением. Что бы значил этот вызов? И тогда командир батареи приказал дежурному телефонисту срочно соединить меня со штабом полка. Я взял телефонную трубку, доложил. В ответ услышал приглушенный расстоянием голос замполита:
— Носов, дорогой! От имени командования сердечно поздравляю...
И в тот же миг в трубке что-то задребезжало, послышались писк, треск, голос говорившего пропал. Пришлось несколько минут ждать.
— Ну что? — поинтересовался лейтенант Тарабрин.
— Замполит начал с чем-то поздравлять, — растерянно ответил я, — а тут связь прервалась.
К счастью, трубка снова ожила.
— Носов? Ты меня слышишь? Поздравляю тебя с присвоением звания Героя Советского Союза.
От неожиданности я еще больше растерялся. Даже не нашелся, что ответить замполиту. Отстранил трубку, смотрел на нее неверяще, даже испуганно.
— Что случилось? — забеспокоился командир батареи.
— Майор поздравил с присвоением звания.
— Старшины или младшего лейтенанта? — осведомился кто-то из присутствующих.
— Нет. Героя Советского Союза.
— Героя?! — Лейтенант Шаталов встал по стойке «смирно», крепко пожал мне руку, тепло и сердечно поздравил.
...После этого к нам в блиндаж весь день заглядывали знакомые и незнакомые бойцы, сержанты, офицеры. От их доброжелательных и товарищеских поздравлений было светло и радостно на душе.
В начале марта наш полк вывели из боя. Подразделения разместились в сосновом бору в окрестностях города Славута. И только здесь мы по-настоящему заметили, что уже наступила весна. Дни стали длиннее, а ночи [102] короче. Припекало солнце. На полях, рыхлея, оседал снег. Голова кружилась от запахов древесной смолы и влаги.
Вскоре состоялось общеполковое партийное собрание. Коммунисты обсудили на нем свои задачи по предстоящему обобщению боевого опыта и повышению выучки личного состава.
— Враг еще силен, — подчеркнул в своем выступлении наш новый заместитель командира полка по политической части майор С, А. Цыплаков, — поэтому, чтобы его окончательно разгромить, нужно неустанно, каждодневно совершенствовать боевое мастерство артиллеристов.
И мы учились. Большое внимание уделялось, например, стрельбе по движущимся целям ночью. Опыт декабрьских боев минувшего года настоятельно требовал этого. Одним словом, за месяц учебы мы основательно пополнили свои знания и практические навыки, хорошо отдохнули.
1 апреля батарейцы встретили уже на марше. На полях темнела земля. Только в лощинах да оврагах еще серели рыхлые, пропитанные водой снежные залежи. А рядом с ними, на крутых взгорках и холмах, зеленела первая травка.
Днем неожиданно повалил мокрый снег, началась пурга. В низинах снова намело сугробы. Мы с трудом проталкивали по раскисшей дороге буксовавшие тягачи. А к ночи ударил мороз. Дорога покрылась ледяной коркой. Двигаться стало еще труднее.
За пять суток марша преодолели всего 250 километров. Прибыли под Тернополь. И тут началось!
...Нас перебрасывают с одного участка на другой. На рассвете сосредоточились на опушке какой-то рощи. Старший лейтенант Ф. П. Шаталов (он недавно получил очередное воинское звание) указал командирам орудий [103] на плоскую высоту с небольшим хуторком на вершине. Там предстояло занять огневые позиции.
Расчеты прямо по пахоте покатили орудия на высоту. Это был адский труд. К сапогам и колесам липли пудовые комья грязи. Пока выбрались на возвышенность, совсем выбились из сил. Гимнастерки и даже ватники — хоть выжимай.
Остановились около построек хутора, рядом с дорогой. Командир батареи указал места размещения орудий. Начали окапываться. Туман постепенно рассеивался. Все отчетливее проступали очертания местных предметов. Впереди поле. Дальше лощина, а за ней высота, поросшая мелколесьем.
Подошел лейтенант Тарабрин. Афанасий Григорьевич был явно чем-то подавлен. Вялым, безразличным голосом уточнил задачу. Потом присел на станину, закурил. Наблюдая за нашей работой, постоянно кутал осунувшееся лицо в поднятый ворот шинели. «Уж не болен ли?» — подумалось мне.
Наконец-то проглянуло весеннее солнышко, начало пригревать. За лощиной проступила еще одна высота с реденькой рощицей. Насколько мне было известно, на ней заняли оборону другие батареи нашего полка.
Внезапно там взметнулись взрывы. С каждой минутой их становилось все больше. Дым застлал горизонт. Это первыми принимали вражеский удар расчеты четвертой батареи.
Надо сказать, что этому подразделению не повезло еще утром. При смене огневых позиций оно внезапно было обстреляно противником. Получили ранения командир батареи капитан Н. Савинов, командир расчета Герой Советского Союза сержант Михаил Никоноров, сержант А. Перерва и рядовой В. Кривонос.
Но еще более тяжелые испытания выпали на долю батареи с началом этого боя. Артиллерийским огнем врага были разбиты два ее орудия, ранены многие артиллеристы. [104] И среди них, вторично, Михаил Никоноров. В тяжелом состоянии его отправили в госпиталь.
А после артиллерийского налета на позиции четвертой батареи пошло сразу более двадцати фашистских танков в сопровождении автоматчиков. В неравный поединок с ними вступили всего лишь два оставшихся целыми орудия. Но и такими силами советские воины отразили эту первую атаку.
Новый шквал артиллерийского огня обрушился на высоту. Снаряды и мины перепахали здесь, казалось, каждый метр земли. В таком аду вряд ли могло остаться что-либо живое. Так, во всяком случае, думали гитлеровцы. Поэтому-то и пошли в повторную атаку безбоязненно, в полный рост. И снова попали под губительный огонь тех же двух орудий.
В этом бою безграничное мужество и стойкость проявил расчет сержанта Пасынкова. Приказав остальным номерам отсекать из стрелкового оружия вражескую пехоту от танков, Пасынков только вдвоем с наводчиком Новиковым вел стрельбу из пушки. На их позицию шло сразу пять бронированных машин. Выждав, пока первые из них приблизятся всего лишь метров на триста, сержант (он сам встал к прицелу) выстрелил. Загорелся один танк, следующий снаряд вывел из строя вторую машину. Меткий огонь вызвал в рядах противника растерянность. Гитлеровцы отошли.
Но и на этом неравная схватка не закончилась. После очередного артналета (уже третьего за эти несколько часов!) на расчет Пасынкова снова пошли танки. И опять два из них были сожжены. Правда, понесли потери и советские артиллеристы: все номера, кроме самого сержанта и наводчика, вышли из строя, а взрывом снаряда у орудия сбило колесо и повредило панораму. Пушка на какое-то время замолчала. И тогда на нее на полной скорости двинулся вражеский танк. Но не дошел. Пасынков и Новиков нечеловеческими усилиями сумели приподнять [105] орудие, подложить под лафет снарядные ящики и произвести выстрел. Он был снайперским...
Впереди на высоте, где сражалась четвертая батарея, по-прежнему гремел бой. А мы, сбросив шинели и ватники, продолжали спешно готовить орудийные площадки и щели.
Время от времени я отрывался от работы и, вскинув к глазам бинокль, всматривался в сторону кипевшей в разрывах высотки. Вскоре увидел, как, отстреливаясь, справа и слева от нее начали отходить мелкие группы нашей пехоты. А из-за дальнего бугра им в тыл двигались фашистские танки и автоматчики. Враг готов был вот-вот отрезать пути отхода советским стрелковым подразделениям.
— Батарея, по фашистским танкам... — звонко начал командовать старший лейтенант Ф. П. Шаталов. Он с группой управления находился в окопе чуть правее и впереди огневой позиции нашего расчета. В голове промелькнуло: а ведь старший лейтенант небось сознательно выбрал наблюдательный пункт именно здесь, на виду у подчиненных, на танкоопасном направлении. Вот он, личный пример командира в сложной ситуации.
Наши залпы лишь на время задержали продвижение танков с белыми крестами на бортах. Но и этой заминки врага было достаточно, чтобы отходящие пехотинцы успели пересечь лощину, затем быстро окопаться на новом рубеже и остановить продвижение автоматчиков.
Однако передышка длилась недолго. После яростной артподготовки гитлеровцы снова пошли вперед.
...Увлеченные боем, ни мы, ни командир батареи своевременно не обнаружили, что правее высоты до десяти фашистских танков с автоматчиками прорвали пехотное прикрытие и уже заходят с фланга на наши позиции. [106]
— Танки справа! — первым обнаружил опасность лейтенант Тарабрин.
Мой расчет быстро развернул орудие, открыл огонь. Я не заметил, куда угодил наш первый снаряд, но только десантников с головной машины будто ветром сдуло. Что же, неплохо для начала. Только что это? Неожиданно умолкло орудие сержанта Денисова. Неужели погибли ребята? Туда бросился командир взвода. Мне же ничего не видно, что делается справа. Только слышу, как там ревут танковые моторы.
Обстановка с каждой минутой усложняется. Враг уже снова теснит наши стрелковые подразделения, обходит высоту. В этот момент на позиции появляется раненый старший лейтенант Шаталов. Его под руки поддерживают двое бойцов.
— Носов! — командует он. — Смените позицию за реку.
— Вызывай тягач, — приказываю я Мищенко.
Заряжающий подает сигнал нашему новому водителю Сергею Медянскому. Тот выводит машину из укрытия и на полной скорости мчится к нам. И вдруг...
На моих глазах в кузове тягача сверкнуло пламя. И в тот же миг там сдетонировали боеприпасы. Взрыв раскидал ящики, доски. Изуродованный «студебеккер» запылал.
По моей команде номера покатили орудие на руках. Вскоре нас догнали два бойца из расчета сержанта Денисова. Они несли тело погибшего лейтенанта Тарабрина. Из их торопливого рассказа вырисовывалась в общих чертах картина последних минут жизни этого мужественного офицера.
...Когда командир взвода подбежал к замолкшему орудию, из расчета Денисова в живых остались только они двое. Да и то раненые, оглушенные, засыпанные землей. Лейтенант помог им выбраться и тут же встал к прицелу. Зарядил пушку, выстрелил. Потом еще дважды. Одна [107] из вражеских машин запылала, другие стали отходить. Но вот рядом с орудием разорвалась мина. Осколок пробил грудь командиру взвода...
Не знаю, появилась ли на штабной карте надпись — «Высота лейтенанта Тарабрина». Но мы, бойцы и командиры батареи, с тех пор именно так и называли ее. некогда безымянную, с небольшим хуторком на вершине.
Но это будет позже. А пока мы катим орудие (как потом оказалось — единственное уцелевшее в батарее) к реке, чтобы занять по приказу Шаталова новую огневую позицию на ее противоположном берегу. Вместе с нами отходят и стрелковые подразделения, изрядно поредевшие в бою. Фашисты нажимают, и вдруг их танки начинают спешно поворачивать назад. В чем дело?
Недоуменно осматриваемся по сторонам. И жгучая радость наполняет сердца. Из леса, что впереди нас, выходят и быстро разворачиваются в боевую линию наши мощные КВ. Так вот при виде кого повернули вспять гитлеровцы!
Наступил июль, середина лета. Стоят погожие, знойные дни. Непаханные поля буйно заросли бурьяном. В лощинах по пояс вымахала трава.
На нашем участке фронта третий месяц затишье. Сначала батарея занимала огневые позиции в районе Ходачкова. А теперь нас отвели вот сюда, в глубину обороны.
Располагаемся на опушке леса. Откровенно скучаем без настоящего дела. По вечерам ведем разговоры о положении на фронтах.
Всех радуют наши успехи в Белоруссии. Там советские войска уже освободили Минск, Брест, вышли к границе Советского Союза.
— А сколько нам осталось километров до границы? — допытывался настырный Алексей Никифоров у нашего нового командира взвода. [108]
— До Львова полсотни, — отшучивался тот, — а там один час ходу на «студебеккере».
Одним словом, ждем и мы своего часа. А он, как видно, не за горами. По ночам идет оживленное перемещение войск. По лесной дороге к переднему краю проходят колонны пехоты, артиллерии. А позади нас, глухо урча моторами, сосредоточиваются танки.
Все началось ранним утром 14 июля. Сначала вражескую оборону основательно проработала наша тяжелая артиллерия. Вслед за ней нанесла удар бомбардировочная авиация. Только после этого вперед двинулись пехота и танки.
Фашисты, ошарашенные нашим мощным артогнем я бомбовыми ударами, вначале не подавали и признаков жизни. Но вот заговорила их артиллерия. На опушке рощи, где мы размещались, стали рваться снаряды.
Леденящий душу свист снаряда придавил нас к земле. Рядом с орудием глухо ударило. Ожидая взрыва, бойцы оцепенели. Но его почему-то не последовало.
Заметив заминку, подбежал командир взвода. Я доложил в чем дело. Тот, настороженно покосившись на круглое, величиной с чайное блюдце отверстие в земле, приказал перекатить орудие. Не сидеть же на пороховой бочке во время стрельбы.
— Счастлив наш бог, сержант, — с трудом выдавил из непослушных губ Бондаренко, когда мы переместили пушку на безопасное место.
Я посмотрел на товарища и заметил на его виске... побелевшую прядь волос. Надо полагать, жуткие секунды пережил Петр Григорьевич, находясь рядом с неразорвавшимся снарядом.
Часа два вели мы интенсивный огонь но врагу. Память не сохранила числа выпущенных нами снарядов, но совершенно точно знаю одно — краска на стволе орудия тогда порыжела, покоробилась.
Вскоре снялись и вслед за командирской машиной [109] двинулись вперед. Наш тягач снова ведет Петр Дегтярев, буквально перед наступлением возвратившийся из госпиталя.
Приблизились к переднему краю бывшей вражеской обороны. Всюду видны следы разрушений: развороченные траншеи, окопы, блиндажи.
Встретили первую группу пленных. Бредут с тупым выражением на лицах.
— Эти отвоевались, — убежденно говорит Алексей Никифоров.
Наши стрелковые подразделения, преодолевая все возрастающее сопротивление врага, медленно продвигаются вперед. В их боевых порядках и мы перемещаемся от рубежа к рубежу.
Вот наша пехота залегла перед насыпью железной дороги. В ее порядках рвутся снаряды. По моей команде расчет быстро выкатывает орудие на высотку. Начинаю присматриваться, откуда же бьет фашистская пушка. И в этот момент очередь трассирующих пуль указывает мне огневую точку. Это орудие в бетонированном виадуке. Спасибо неизвестному помощнику — пулеметчику!
— Ориентир два, левее двадцать, орудие, — командую я наводчику, — бронебойным...
Первый снаряд рушит глыбу кирпича и бетона. Еще выстрел. Видно, как фашистский расчет разбегается от заваленного орудия. Посылаем им вдогонку еще парочку осколочных снарядов.
Метко ведут огонь и другие расчеты батареи. Одна за другой умолкают вражеские Огневые точки. Пехотинцы поднимаются во весь рост и скрываются за насыпью.
Батарея четвертые сутки на марше. Мы почти не смыкаем глаз.
Перед рассветом остановились на пригорке. Дегтярев вышел из кабины размяться. Я остался на месте и почти [110] сразу же задремал. Очнулся оттого, что кто-то трясет меня за плечо.
— Иван! Носов! Ты ли это? Проснись!
С трудом приоткрыл слипавшиеся веки и... не поверил своим глазам. У дверцы кабины стоял мой друг детства Анатолий Бубнов. Тоже сержант. Высокий, прямой, с орденом Славы на широкой груди.
Мигом выскочил из кабины, обнял земляка. И нахлынули из памяти детства вроде бы уже и забытые картины. Родная деревня Кочнево, что на Владимирщине. Сельская школа и наша учительница Анна Ивановна. Мы с Анатолием сидим на первой парте и старательно выводим пока еще корявые буквы...
— Как ты меня нашел? — спросил первое, что пришло в голову.
— А вот так. Еду с передовой. Вижу пушки. На машинах — ромбики противотанковые. Дай, думаю, спрошу о земляках-владимирцах. «Есть, — отвечают. — Иван Носов». Неужто ты?! «А где этот Носов?» — «В машине дремлет».
Поговорить с односельчанином долго не пришлось. Приказ командира повел нашу колонну вперед. На прощание Анатолий, пожимая руку, сказал:
— В Берлине встретимся.
Не знали мы тогда, что до столицы фашистского рейха ни ему, ни мне дойти не доведется. Мой земляк и друг детства артиллерийский разведчик сержант Бубнов в августе пал смертью героя на Львовщине при отражении танковой атаки врага. А я... Я не дошел до Берлина по другой причине.
Полковая колонна медленно движется вперед. Справа и слева слышится неумолчный грохот боя. Впечатление такое, словно мы идем через узкий огненный коридор. И это действительно так. [111]
Накрапывающий с утра теплый летний дождик прекратился. Из-за поредевших туч выглянуло солнце, осветило холмистое поле и ближний лес, в который втягивалась голова колонны. Здесь, прижавшись к деревьям, машины остановились. Бойцы начали выпрыгивать из кузовов, разминаться.
Я тоже выскочил из кабины, вышел на дорогу. И в это время над нами низко прошли два фашистских бомбардировщика. Грохнули взрывы. Не успел еще толком ничего уяснить, как почувствовал, что чем-то тяжелым стукнуло по правой руке. Она вмиг стала чужой. Схватился за локоть, пальцы обагрились кровью. «Ранен!» — мелькнуло в голове. Бросился к ближней воронке. Но прыгнуть в нее не успел. Ощутил еще один удар, теперь уже в спину.
Было слышно, как удалялся гул вражеских самолетов. Ко мне подбежали бойцы моего расчета, подхватили под руки, повели к машине. Подошел командир полка, распорядился:
— Санинструктора и мою машину!
Подъехал командирский вездеход. Меня перевязали, затем осторожно усадили рядом с водителем. На заднее сиденье устроились фельдшер и санитар. Машина тронулась. С тяжелым чувством покидал однополчан, с которыми столько времени поровну делили и горечь неудач и радость побед. Хотелось верить, что я еще вернусь к ним.
Не удалось. До поздней осени пролежал в госпитале. А когда вылечился, стал проситься на фронт, в свою часть. Но командование решило иначе — меня направили в военное училище.
Уже после войны удалось узнать, что наш полк с боями прошел по Польше, Восточной Германии и закончил свой боевой путь в столице Чехословакии — Праге. Жаль, что это было уже без меня. Утешало одно — образы однополчан я всегда носил в своем сердце. И был в какой-то мере тоже причастен к их героическим делам.