Последние мины войны
Опьяняюще пахло весной. Она пришла не только точно по календарю. Она чувствовалась в природе, в сердцах людей, в атмосфере приближающейся победы.
И хотя войска фронта перешли к обороне, а на левом фланге у Гёрлица и Лаубана даже несколько отошли, хотя в тылу наших войск оставались крупные опорные пункты врага — Бреслау и Глогау — мы знали: победа уже рядом.
Армии союзников не жалели усилий, чтобы первыми пробиться к Вене из Италии и к Берлину из Бельгии и Франции. А гитлеровское командование пыталось стабилизировать положение на Восточном фронте. Все резервы были задействованы, проведена поголовная мобилизация, создан фольксштурм, куда включали всех — от мальчишек до стариков...
В эти весенние дни наш батальон был выведен из оперативного подчинения командующего 3-й гвардейской танковой армией. С танкистами мы прошли более 1100 километров. Навечно врезались в память 60 суток танковых бросков по тылам врага, бои на переправах и встречи. Самые разные встречи. С бывшими узниками концлагерей, с освобожденными военнопленными — нашими соотечественниками, французами, чехами, англичанами. Сотни и тысячи людей пришли в движение. Они так привыкли ходить только строем, колоннами, под крики надсмотрщиков, что и после своего освобождения по привычке жались друг к другу. А сколько встреч с русскими и украинскими девчатами, которые гнули спину на чужбине, обслуживая усадьбы зажиточных гросбауэров... Более четверти века прошло с тех пор, а я все не могу забыть растерзанные [228] тела наших соотечественниц на улицах немецких городов. Это страшное зрелище останавливало колонны танков, словно минное поле...
Недалеко от Гёрлица мы повстречали группу девушек, с желтыми шестиконечными звездами на халатах. Девушки говорили по-польски. Они рассказали, что находились в одном из фашистских лагерей, где по четырнадцать часов в сутки шили солдатское обмундирование. Одна из них, худенькая и черноглазая, сдернула мешковину халата, и мы увидели звезду, вытатуированную на девичьей груди. Девушек подвергли чудовищной операции. Они случайно остались живы, но ни одна из них никогда не познает радостей материнства...
На дорогах можно было увидеть и беженцев-немцев. Нагрузив домашним скарбом тачки, взяв с собой детей и стариков, прихватив коров и собак, они уходили на запад, в неизвестность...
Сменялись «штадты» и «дорфы». В населенных пунктах вдоль дорог шеренгой стояли каменные дома под красными черепичными крышами. Почти в каждом зажиточном доме — книги. И среди них обязательно роскошные издания «Майн Кампф» с портретами Гитлера: лоб, как бы рассеченный челкой до бровей; холодные колючие глаза; натянутая неестественная улыбка. Автор книги был тогда еще жив...
Едва батальон вновь вернулся в состав 42-й отдельной моторизованной инженерной бригады и расположился недалеко от Бреслау, к нам приехал заместитель комбрига — начальник политотдела подполковник А. М. Бояркин.
— Устроились вы знатно, — произнес подполковник, оглядывая большую комнату одного из коттеджей, занятую под штаб батальона. — А библиотека какая! Ну ясно, вот и книги главарей третьего рейха. Читать не доводилось?
— «Майн Кампф», что ли, Анатолий Михайлович? — поинтересовался Мысяков. — Да если б я даже знал немецкий, и тогда бы не стал читать. Зачем? Этой фашистской взрывчатке одна дорога: в печку!
— Насчет взрывчатки подметил верно. Так и есть — книжная мина! Не думайте только, что все немцы проявляли [229] интерес к писаниям фюрера. Отнюдь не потому встречается книга чуть не в каждом доме! Секрет тут простой: издавалась «Майн Кампф» колоссальными тиражами и распространялась в принудительном порядке. Да что говорить! Ее вручали даже новобрачным в качестве свадебного подарка от имперских властей...
Приказ Гитлера: «Ни шагу назад» привел к тому, что под угрозой смерти командиры соединений продолжали удерживать некоторые населенные пункты, оказавшиеся далеко в тылу наших войск.
После безуспешных попыток пробиться из окружения 1 апреля сдался осажденный гарнизон Глогау, и 20 тысяч человек сложили оружие...
Но Бреслау все еще держался. Немецко-фашистские войска упорно обороняли этот тысячелетний город на Одере, который являлся важным портом и крупным промышленным центром, а потому имел большое военное значение.
Мы прибыли под Бреслау, когда немецкий армейский корпус численностью около 40 тысяч человек еще продолжал укрываться за системой долговременных и полевых укреплений и плотной паутиной минновзрывных заграждений. Причина стойкости гарнизона Бреслау объяснялась не только приказом Гитлера и даже не прибытием его особого представителя. Дело здесь было в другом. Расстояние между оборонительным обводом Бреслау и линией фронта гитлеровских войск составляло всего 20–25 километров. А на кратчайшем пути от Бреслау у переднего края противника высилась естественная крепость — гора Цобтен, острым клином входившая в нашу оборону со стороны Швейндшща (Свидницы). Наличие этой визуальной связи и укрепляло надежды осажденного гарнизона.
Противник предпринимал попытки одновременного встречного удара со стороны Бреслау и Цобтена. Но наши войска отразили все атаки. Пробиться гитлеровцам не удалось. Время было упущено, и гарнизон Бреслау оказался прочно запертым в осажденном городе. К тому же советская артиллерия почти круглосуточно вела огонь по южным позициям оборонительного обвода Бреслау. Это не позволяло противнику накопить силы для удара в направлении Цобтена... [230]
...Мало кто знал тогда, что на окраине Бреслау рвались не только снаряды, посылаемые ствольной артиллерией и «катюшами». Там срабатывала и саперная артиллерия.
А получилось вот что. Недалеко от города гитлеровцы бросили при отступлении сотни тысяч артиллерийских снарядов и авиабомб. У наших войск возникла проблема: как с ними быть? Использовать трофейные снаряды по назначению было невозможно из-за разницы в калибрах. У большинства же авиабомб не было комплектов взрывателей. Уничтожить такое количество боеприпасов было трудно и сложно. Тогда-то и возникла идея: попробовать посылать их назад, законным хозяевам.
Саперная артиллерия применялась и до Бреслау и не являлась монополией нашей бригады. Ее успешно использовали инженерные части других фронтов.
Для запуска трофейных снарядов оборудовались аппарели, врезаемые в грунт под определенным углом. Направляющими служили простые доски. Вышибные заряды и запалы боеголовок взрывались с помощью электродетонаторов подрывной машинкой. Саперы, приводившие ее в действие, находились в укрытии. Замедление взрыва снаряда регулировалось длиною огнепроводного шнура в боеголовке. Точность стрельбы, разумеется, была далеко не идеальной. Но огонь «по площади», по заданному квадрату, как правило, обеспечивался. На освоение саперной артиллерии привлекались некоторые части нашей бригады. Офицерам 34-го отдельного электротехнического батальона пришлось изучить в связи с этим многие типы немецких артиллерийских снарядов и авиабомб, я они отлично овладели непривычным для себя делом. Но пожалуй, самыми большими специалистами в области саперной артиллерии стали офицеры 211-й отдельной роты специального минирования. Ее командир инженер-капитан В. Е. Ляликов увлеченно взялся за освоение саперных торпед.
— Ты что, Владимир Евгеньевич, славу «катюш» затмить собираешься?! — частенько подзадоривал Ляликова начальник штаба 209-го ОМИБ капитан Н. П. Бадаев.
— Для вас, землекопов, стараемся. Хватит твоим минерам, Николай Петрович, с каждой миной возиться. А торпеду бросили — взрыв! И проход в минах готов.
— Ну прямо как в сказке... — сомневались многие.
Начальник технического отделения бригады инженер-майор [231] Е. А. Катуркин, высокий худощавый человек с улыбкой добродушного скептика, шутил:
— Все меняется. Диалектика. Осадная артиллерия рождена инженерным искусством. А современная артиллерия создала инженерную...
Рассуждения инженер-майора были не лишены налета скепсиса, но это не помешало ему, бывшему адъюнкту Военно-инженерной академии, внести ряд интересных предложений, касавшихся освоения саперной артиллерии, в том числе саперных торпед, основой для которых служили реактивные снаряды. (Торпеды после заливки плавленным тротилом приобретали форму гигантской сигары.)
Первые стокилограммовые саперные торпеды полетели на территорию, занятую противником, еще в июле 1944 года в районе северо-западнее Тарнополя. Очень эффектным оказалось это зрелище: и плавное движение торпеды, и сильные взрывы, сопровождавшиеся появлением крупных лоскутов огня.
— Все сметают на земле саперные дирижабли, — уважительно говорили пехотинцы. — И людей, и мины, и орудия...
Саперные торпеды сыграли скромную, но положительную роль. С их помощью обеспечивалось не только проделывание многих проходов в минных полях. Применение саперных торпед оказало на гитлеровцев угнетающее воздействие. А это тоже немаловажно на войне.
Что касается забрасывания противника его же снарядами, иначе говоря, использования саперной артиллерии, то значение ее в ряде случаев было довольно существенным. Особенно в 1945 году при осаде Бреслау. Здесь она часто применялась и целесообразно дополняла усилия ствольной артиллерии и «катюш».
После многочисленных марш-маневров и динамичных боевых действий с танкистами наш батальон перешел к оседлой жизни. Почти пятьдесят суток мы провели в двадцатикилометровой полосе, именовавшейся тогда буферной зоной, между Цобтеном и Бреслау. Эта зона являлась настоящей корзинкой для снарядов. Сверху сыпались артиллерийские мины шестиствольных немецких минометов и снаряды. А внизу под ногами были свои инженерные мины... [232]
Батальон прибыл на минирование переднего края и ближайшей глубины обороны на участке Монау, Цобтен в полосах 9-й гвардейской стрелковой дивизии 5-й армии и 120-й стрелковой дивизии 21-й армии.
— Что вы фрица дразните?! Все видно как на ладони. Вот сейчас из-за вас он снова молотить начнет, — крикнул нам из замаскированного окопа артиллерийский офицер.
И действительно, наша рекогносцировка была сорвана сильнейшим градом артснарядов и мин. Мы быстро укрылись в мелких окопах, заливаемых талыми водами.
— Неужели эту мозоль нельзя срезать? — поинтересовался я.
— Несколько раз штурмовали. Народу положили... А Цобтен коршуном все висит над нами. Говорят, гора изрезана подземными ходами. А старая крепость на ней — женский монастырь, Фрицы там неплохо устроились...
Пожалуй, нигде еще мы не встречали таких сложных условий для минирования, как у Цобтена. Перед горой, которая казалась искусственно насыпанной людьми, лежала ровная местность, лишь кое-где покрытая низкорослым кустарником.
Трудно приходилось минерам. Труднее, пожалуй, чем на южном фасе Курской дуги. Но общая обстановка была совсем иной. Да и мины ставились не в родную, а в чужую землю. Тогда нам предстояло установить несколько минных полей на переднем крае у горы Цобтен. Когда, прибыв в 3-ю роту, я уточнял задачи на минирование, капитан Н. С. Дробница только покачивал головой:
— Вы, товарищ капитан, сами командовали ротой, знаете условия работ не хуже нашего, а говорите — диво! Даже отделения наших минных асов по тридцать мин в ночь не установят...
— Давай послушаем самих асов. Вызови их...
Первым в низкую дверь землянки вошел парторг роты сержант Н. Ларгин, мужчина лет сорока пяти с седыми висками и большими залысинами. Ларгин относился к тем бойцам, которые живо откликались на все важные батальонные дела и события. Обычно спокойный, даже невозмутимый, он явился ко мне как-то зимой 1943/44 года необычно взбудораженным: Что начальство думает — не знаю... Ему сверху лучше видать. Я — о минах, — заявил тогда сержант. — Нельзя зимой и летом красить их одним [233] цветом!.. Зимой зеленые мины внаброс не поставишь! Да и под снегом такой сюрприз легче врагу обнаружить... Не дело это... Напишите начальству, товарищ капитан!» Ларгин считался у нас очень опытным минером. Кстати говоря, вопреки теории вероятностей он прошел по переднему краю от Дона до Эльбы без единого ранения или контузии.
— Прибыл по вашему приказанию, — доложил Ларгин, мешковато отдавая честь и снимая пилотку.
— Да вас, сержант, по звону за километр слышно...
— Ничего... Когда на задание хожу, принимаю меры, чтобы никакого звона, — улыбнулся Ларгин, поглядывая на грудь, где красовались орден Славы и четыре медали «За отвагу».
Вторым прибыл минный ас сержант Иван Шарф, крупный и очень подвижный, несмотря на полноту, человек.
— А вот и наш богатырь, — с какой-то особой теплотой сказал ротный, едва Шарф приоткрыл дверь.
— Прыбув, товарыш капытан!
— Вижу, что прибыл. Рад. — И обращаясь ко мне, Дробница добавил: — Нравятся мне такие люди, как наш сержант. Уравновешенный мужик. При обстреле не моргнет и к незнакомой мине подойдет без страху. Шарфа вполне можно и на Цобтен послать. Только боюсь, что его появление переполошит обитательниц монастыря, — с улыбкой заметил ротный. — Мужчина он у нас видный, заметный. Против такого орла даже монашенки не устоят... Ну хватит шутить, — перешел на серьезный тон Дробница. — Посмеялись — и будет. Начальник штаба ставит роте новую задачу. Посоветоваться надо, сможем ли в этих условиях по триста мин в ночь ставить?
— Ночи-то светлые! Главное — мины скрытно к месту работ подбросить. Иначе фриц увидит — удивится... — сказал Ларгин.
— Що правда, то правда, — подтвердил Шарф. — В ночи — як в день.
— На этом участке кусты да разбитые сараи. Может, днем попробовать мины доставить? — предложил Ларгин, указывая на карту.
— Маскуваты трэба!
— А солдатская хитрость на что? Можно, к примеру, ветки на спину привязать... [234]
Возле Цобтена тут же провели дневной эксперимент. Получилось удачно. Тогда пошли дальше: днем организовали подачу противотанковых мин к минному полю с помощью блоков и троса. И дело пошло. Благодаря личному примеру минных асов саперы роты капитана Дробницы за несколько суток установили почти полторы тысячи мин.
Многим минерам была присуща не только безграничная отвага. Их отличала, я бы сказал, какая-то жажда риска.
В нашем батальоне этим качеством, по-моему, обладали прежде всего наши разведчики старший сержант А. Рысис и ефрейтор П. Проворов.
Я не раз видел, как вел себя сержант перед выходом на задание. Когда его посылали, например, разведывать проходы в минных полях противника, Рысис сначала молча потирал ладони своих длинных рук, затем весь как-то сосредоточивался и сжимался, словно мысленно представляя встречу с опасностью, в которой много зависело не только от него самого, а и от слепого случая. Он любил ночь, может быть, потому, что подобно многим минерам, прекрасно ориентировался в темноте. А кроме того, отличался мгновенной реакцией и был наделен таинственным шестым чувством опасности.
И не случайно, когда потребовалось разведать вражеские минные поля перед горой Цобтен, где обычная опасность усугублялась еще самой обстановкой, мы направили на задание Рысиса и Проворова.
— Густо ставит фриц мины, — докладывал вскоре старший сержант результаты разведки. — По фронту метра четыре, а в глубину три. Одну мину с донным взрывателем обнаружили.
К тем, кто подобно Рысису и Проворову постоянно искали единоборства с опасностью, несомненно относились у нас капитан А. Дубровский, погибшие капитан Д. Жигалов и старший лейтенант А. Иванов, старшие сержанты А. Салий, А. Щербак и некоторые другие минеры. Самое же удивительное состоит в том, что это качество проявлялось не только у мужчин.
Прибыв под Цобтен в штаб саперного батальона стрелковой дивизии, чтобы ознакомиться с установленными до [235] нас минами, мы с удивлением услышали, что провожатым у нас будет девушка.
— Знакомьтесь, — сказал начальник штаба батальона капитан Игашев, представляя миловидную светловолосую девушку. — Это наша Жанна д'Арк... А зовут ее просто Аня.
— Опять вы, товарищ капитан, за свое, — вспыхнула девушка. — Ну какая я Жанна д'Арк?..
— Не сердись, Аня... Меня комдив вызывает. Придется тебе проводить капитана и его товарищей к переднему краю. Покажи границы установленных минных полей.
Аня Воронько, исполнявшая обязанности помощника начальника штаба батальона, отлично ориентировалась на местности и уверенно повела нас к цели вдоль канав, прикрытых ветками кустарника. Была послеобеденная пора. Противник временно ослабил артналеты. Солдаты и офицеры стрелковой дивизии, мимо окопов которых мы пробирались, узнавали Аню и пропускали нас беспрепятственно.
Передняя траншея на одном из участков проходила возле амбаров. Гитлеровцы находились метрах в двухстах от нас. Аня знала это и словно дразнила их, испытывала судьбу, перебегая от одного амбара к другому.
— Бегите сюда! Видите ствол сломанного дерева — это угол левого фаса минного поля... — кричала Воронько.
Немцы вдруг приостановили стрельбу. Я потребовал, чтобы Аня прекратила ненужные перебежки.
— Ваша тревога напрасна, товарищ капитан, — спокойно, без тени рисовки ответила девушка.
В конце войны, когда уже была близка победа, идти на риск было дано не каждому...
Солнце сильно прогрело землю. Почки на деревьях лопались, выбрасывая молодую листву. Теплые дни предвещали близкое лето, а сводки все больше настраивали на скорую победу.
Но наш батальон по-прежнему продолжал начинять теплый чернозем минами. Мы устанавливали тогда противотанковые деревянные мины ТМД-44, которые являлись модификацией хорошо знакомых ТМД-Б образца 1943 года. Наряду с деревянными устанавливались и трофейные [236] металлические ТМи, с которыми охотно работали наши минеры...
2 мая пал Берлин. Но только в 18 часов 6 мая командующий обороной Бреслау генерал Никгоф, поняв, что дальнейшее сопротивление бесполезно, сдал город-крепость на Одере...
Батальон получил приказ немедленно приступить к разминированию Бреслау. С рассветом 7 мая я с двумя разведчиками и радистом направился на амфибии в город. Предстояло определить участки разминирования и места расквартирования рот.
Миновав зону заграждений по широкому проходу, охраняемому нашими и немецкими минерами, которым предстояло передать нам установленные ими минные поля, амфибия проехала мимо разбитых зданий окраины. Центральная часть города почти не пострадала, следы стодневной осады были здесь мало заметны.
По улице прямо на нас двигалась колонна солдат. Серые мундиры. Черные стволы автоматов. Наша маленькая группа оказалась один на один с батальоном противника. Водитель невольно затормозил. У каждого из нас заскребло на душе. А немцы, пройдя в двух шагах, отдали нам честь.
— Фу ты, черт! — облегченно вздохнули мы. — Ведь капитуляция!..
Амфибия остановилась на огромной пустынной площади, недалеко от средневекового собора. Из-за зелени деревьев проглядывали живописные дома с высокими цветными черепичными крышами. Мы наугад направились к одному из них. Позвонили. После третьего или четвертого звонка нам открыл явно испуганный католический священник. Успокоив его, мы быстро договорились о размещении солдат. Но воспользоваться любезностью хозяина дома не пришлось. Радист, находившийся с рацией в машине, передал распоряжение комбата: срочно возвращаться. Отданный ранее приказ бригады — отменялся.
В старинный город на Одере вступали передовые части 2-й Польской армии...
Штаб батальона продолжал находиться между Бреслау и Цобтеном в маленькой деревушке Ландау, с добротными двухэтажными каменными домами, крохотной кирхой и гранитным памятником солдатам, погибшим на полях [237] первой мировой войны. Издали за зеленевшей уже равниной, в голубой дымке выделялись контуры горы Цобтен...
Все мы жили в нервном ожидании. Рации батальона круглые сутки были на приеме... Эфир клокотал. В нем все перемешалось. Интригующие разноязыкие предупреждения о предстоящей передаче важного сообщения сменялись то приветствиями «Вива, Иван!..», то траурной музыкой Вагнера, которую передавали фашистские станции.
В ночь на 9 мая после многочасового ожидания, мы наконец услышали официальное сообщение о капитуляции фашистской Германии.
Хотя долго ждали этого известия, сразу все же не поверили. Побежали справиться в соседнюю часть... Работала вся сеть военных радиостанций. Нарушая радиодисциплину, «Клен» поздравлял с победой «Сокола»... Кто-то выкрикивал приветствия... Кто-то объявлял по радио тосты.
Всю ночь на 9 мая шла адская стрельба в воздух, бросали осветительные ракеты. Далеко был виден стихийно возникший салют в честь победы советского оружия...
Победа. Конец войне. Казалось, все должно было мгновенно измениться.
Но 9 мая на участке фронта у Цобтена обстановка оставалась прежней. Здесь поднялась было наша пехота, чтобы принять сдачу частей 17-го армейского корпуса. Но противник открыл сильный огонь, показывая, что не намерен сдаваться. Наши подразделения понесли большие потери и отошли на исходные позиции.
Командующий группой армий «Центр» генерал-фельдмаршал Ф. Шёрнер получил указание о всеобщей капитуляции, но не подчинился ему. И немецкие солдаты под угрозой расстрела выполняли распоряжения своего командующего...
Однако уже в ночь на 10 мая часть войск из его шестисоттысячной группировки начала отходить, пытаясь прорваться на запад. Шёрнер «спасал» немецких солдат.
Наш батальон получил приказ обеспечить наступление частей 21-й армии через Карпаты на Прагу. Предстояло обезвредить минновзрывные заграждения на дорогах. [238]
Началось проделывание проходов на участке Монау, Цобтен... Заслоны противника немедленно открыли огонь. Но уже через несколько часов огонь стал стихать и затем смолк: немецкий заслон прикрытия покинул гору Цобтен...
— Пехотными минами прикрылись, — доложил старший лейтенант Муромцев. — Старые знакомые — «шуеминен»...
— Снова мины — на именины. Пехотные, черт бы их побрал, — ворчал Н. С. Дробница. — Учтите, хлопцы, — предупреждал он своих минеров, — господь бог, создавая человека, забыл снабдить его запасными частями!..
Войска 21-й армии прошли по проходам в минных полях и двинулись через Карпаты на юг и юго-запад, в Чехословакию. Мы же еще задержались у минных полей, расширяя и огораживая проходы. Затем роты батальона тоже двинулись в путь и в районе Вальденбурга догнали части армии.
Пытаясь оторваться от советских войск, противник засорял дороги минами, прикрывая их огневыми заслонами арьергардов.
— Посмотрите, товарищ капитан! Минные «унитазы» обнаружили. Ну и диво! — интригующе доложил Дробница у деревни севернее Нойроде. — Рискнуть разминировать один для музея?
Это были громоздкие фаянсовые мины ТМи-45/31, действительно напоминавшие унитазы, прикрытые в середине круглой крышкой, под которой находился взрыватель. Дело в том, что в 1945 году гитлеровцы использовали для производства мин даже предприятия, изготовлявшие керамику.
На узких участках горных дорог и кое-где в населенных пунктах наши минеры столкнулись в тот период с новыми приемами устройства заграждений. Для закрытия проходов противник использовал кое-где огромные бетонные кубы и тетраэдры, которые путем взрыва опрокидывающего заряда ВВ в последнюю минуту обрушивались на проезжую часть дороги. Мины же здесь противник установил небольшими группами у дорог и на объездах.
Перевалив через хребет, мы в четвертый раз перешли чехословацкую границу. Впереди был чешский город Трутнов...
— Сняли двадцать мин. Одна с донным взрывателем сработала. Погиб солдат и двое ранены... — докладывал [239] старший лейтенант В. Долгов, принявший роту от капитана Дубровского, уехавшего на учебу.
— Вот стервецы! На неизвлекаемость ставят, — возмущались минеры.
Бои затихали. Группе войск Шёрнера, окруженной восточнее Праги, не оставалось ничего, кроме капитуляции. Это и произошло 11 мая. Вот почему еще трое суток после победы батальон продолжал терять людей. Гибли они не только от взрывов сюрпризов и мин, установленных на неизвлекаемость, но и от огня неприятеля.
Подписывать похоронки после победы было особенно больно и тяжело.
В Прагу мы прибыли в полдень 12 мая 1945 года. Нашим взорам открылись центральные улицы, запруженные народом. В городе царило всеобщее ликование. Как только остановилась амфибия, нас буквально вытащили из машины. Мимо на руках несли танкиста в шлеме.. Он успел крикнуть:
— Тоже попались, земляки?!
— Наздар!.. — кричали вокруг.
Пражане взяли нас в кольцо. В одном из ближайших пивных залов сразу освободили столик. Появились кварты с пенящимся пильзенским пивом, о котором шла речь еще восемь месяцев назад под Кросно.
— Пиво теперь не то, что до войны, — извинялись пражане.
По-русски, но с сильным чешским акцентом нам наперебой рассказывали:!
— Пятого мая пражские граждане подняли восстание...
— Началось оно на заводах «Шкода-Смихов», «Вальтер», «Эта»...
— Фашисты бросили танки на баррикады... Спасибо, подоспели русские...
В самый критический момент Пражского восстания передовые части войск 1-го Украинского фронта подошли к городу и завязали бои на окраине. А в ночь на 9 мая в Прагу ворвались советские танки.
...Отведав пива, мы в сопровождении гостеприимных пражан пошли осматривать их древний город.
Особенно запомнился мне старинный Карлов мост. С него мы долго любовались водами величаво текущей [240] Влтавы и высокими стенами Градчан. Всем нам показалось тогда, что где-то совсем рядом находилась сама седая история...
Наступил долгожданный мир.
Территорию Германии, разделенную на четыре оккупационные зоны, заняли войска Советского Союза, Соединенных Штатов Америки, Великобритании и Франции. В составе войск советской зоны оказался и наш батальон.
Для солдат и офицеров нашей части началась мирная жизнь. Но нередко мы вскакивали среди ночи: казалось, что еще продолжается война. Приняв звуки лагерной трубы, игравшей «Подъем!», за сигнал тревоги, многие бросались к оружию, которое было установлено теперь в закрытых пирамидах. Приходили в себя, только убедившись, что кругом все спокойно, что никакой войны уже нет, что над головой мирно шумят саксонские сосны да внизу, у лагеря, тихо плещется в глубоком озере вода...
Лагерь наш находился недалеко от Эльбы, восточнее лежавшего в развалинах Дрездена.
В городе все еще полыхали пожары, воздух пропитался чадом от дымящихся руин. Нарядные павильоны дворцового ансамбля Цвингер, изящная церковь Хофкирхе, сотни других городских зданий, живописные городские парки и замысловатые мосты через Эльбу — все было обезображено войной. Особенно досталось от американской авиации Альтштадту — старому городу на левом берегу Эльбы, богатому архитектурными памятниками XVIII века.
Воспетая поэтами, Саксония еще не остыла от пожарищ войны. На матовых стеклах банка в Бауцене виднелись паучьи изображения свастики...
Солнечным майским днем с группой офицеров нашей бригады я приехал в Берлин. Нас обступили скелеты домов. Кое-где в грудах кирпича копались редкие горожане. На улицах, примыкавших к зоологическому саду, по деревьям прыгали обезьяны.
Миновали иссеченные осколками Бранденбургские ворота, побывали в разбитом рейхстаге, сфотографировались на его крыше. А потом перед нами выросло массивное здание знаменитой имперской рейхсканцелярии, смотревшее на нас узкими щелями амбразур, которые чернели в заложенных оконных проемах. [241]
Мы вошли в рейхсканцелярию с бокового входа. Под ногами валялся сбитый откуда-то орел со свастикой. Пройдя по опустошенным залам рейхсканцелярии, по длинному высокому коридору, попали в кабинет фюрера. Тут я и вспомнил тех, кто погиб. Вспомнил, как мечтал еще на Дону ротный комиссар Володя Назаров побывать когда-нибудь в резиденции Гитлера. Но не дошел Володя до Берлина. Не дошли Жигалов с Барабашовым. Не дошли многие...
Рейхсканцелярия имела еще несколько этажей под землей. В подземном убежище, куда вел узкий эскалатор, было темно и сыро. Красноватая вода залила помещения бункера, где провел свои последние часы Гитлер...
Сейчас на том месте, где раньше находилась имперская канцелярия, можно увидеть заросший зеленью пустырь, напоминающий огромный могильный холм. Тысячелетний рейх, о котором трубили фашистские идеологи, просуществовал 12 лет. И эти годы вошли в историю человечества одной из самых черных страниц...
После грома сражений в Германии установилась мирная тишина. Апатия, вызванная пережитыми потрясениями, постепенно сменялась у немцев надеждой на лучшее будущее. Многие жители Саксонии искали случая поговорить с нами о своем завтрашнем дне.
Германия просыпалась от сна, двенадцатилетнего мрачного сна фашистского режима и войн... Время делало свое дело — недавние военные события уходили в историю.
Новая Германия начинала новую жизнь.
Вскоре наша инженерная бригада поступила в распоряжение командующего центральной группой советских войск. Ей предстояло передислоцироваться в Австрию.
Австрия так же, как и Германия, была разделена на четыре зоны. Вся восточная часть этой страны, включая большую территорию Нижней Австрии и Бургена, составляла зону Советского Союза.
В 1945 году в шестимиллионной Австрии насчитывалось около миллиона иностранных рабочих и военнопленных. Здесь размещались десятки лагерей смерти. И среди них Маутхаузен, в котором 18 февраля 1945 года погиб профессор нашей Военно-инженерной академии генерал Дмитрий Михайлович Карбышев. [242]
Уже начало смеркаться, когда батальонная автоколонна втянулась в северную левобережную окраину Вены — Флорисдорф. Мы ехали мимо аккуратных двухэтажных домов предместья. Разрушений оказалось сравнительно немного, но здания имели запущенный вид.
Вскоре показался Дунай. Все мосты, связывавшие Вену с Флорисдорфом, были обрушены в его мутные и быстрые воды. Автомашины двинулись по одному из двух временных военных мостов. В старую Вену мы въехали незадолго до вечера. На Пратере бросились в глаза разрушенные здания и мосты через канал. Это омрачало красоту своеобразного города, воспетую вальсами Штрауса.
В тот период в столице Австрии проживало около четверти населения всей страны. Вена оставалась не только крупным промышленным, но и культурным центром. Жизнь в ней налаживалась довольно быстрыми темпами. Особенно бурно расцветала театральная Вена. Австрийские газеты с восторгом сообщали, что маршал Конев подарил городу эшелон цемента для восстановления здания оперы, и благодарили за этот подарок Красную Армию...
Во дворце императора Франца-Иосифа размещался тогда дом офицеров Красной Армии. Тронный зал стал зрительным залом, и мы частенько бывали там на концертах. Дворец находился в центральной части города, на Ринге, который являлся границей межсоюзнического района. Здесь вдоль малого кольца Рингштрассе выстроились многочисленные магазины, кафе, кинотеатры, а потому всегда можно было увидеть офицеров и солдат союзников. Сначала при встречах мы с обоюдным любопытством рассматривали друг друга. Но довольно скоро наши товарищи привыкли и к беретам долговязых англичан, и к пилоткам американцев, и к цилиндрическим фуражкам французов.
Бригада обосновалась недалеко от Винер-Нойштадта у Энцесфельда. Здесь, у пологих склонов предгорий австрийских Альп, в живописном зеленом уголке неподалеку от замка Ротшильда, раскинулся наш лагерь. Кругом тишина. Только задумчиво шелестел лес. К самому лагерю порой подходили дикие кабаны, косули, зайцы.
— Хорош лес, — говорили между собой солдаты. — А все же таких лесов, как в России, нигде не сыскать...
Захватив Австрию, гитлеровцы построили в Энцесфельде авиационный завод: в альпийских предгорьях он был [243] меньше заметен и уязвим с воздуха. А рядом с заводом вырос барачный лагерь, опоясанный двойной колючей проволокой, через которую пропускался ток высокого напряжения.
Бараки оставались необитаемыми уже несколько месяцев. И все же, когда мы вошли в один из них, в ноздри ударил такой страшный запах пота и крови, пропитавших деревянные щиты, что мы буквально вылетели оттуда...
Винер-Нойштадт находился в пятидесяти километрах от Вены и представлял собой крупный центр гитлеровской военной промышленности. Авиация союзников подвергла город разрушительным бомбардировкам. Большая его часть оказалась снесенной взрывами. На улицах, заваленных грудами кирпича, были расчищены лишь узкие проходы для пешеходов. А над городскими развалинами, словно памятник, возвышались чудом уцелевшие спаренные башни средневекового собора.
— Это Гитлерплатц. Так раньше называлась площадь, — пояснила нам на ломаном русском языке немолодая женщина, стоявшая в очереди на автобусной остановке. — И эти развалины на родине Гитлера! Символично. Не правда ли?..
Стояли последние дни австрийской осени 1945 года. Еще не сбросили листьев леса венских предместий, неяркое солнце еще ласково золотило землю, а на вершинах гор и в предгорьях отчетливо забелели снеговые шапки. Мягкой поступью приближалась зима.
Наш ставший таким родным 207-й отдельный моторизованный инженерный Ченстоховский, орденов Богдана Хмельницкого и Красной Звезды батальон закончил свой боевой путь.
Батальон — детище войны — родился тяжелой осенью сорок второго у Дона. С тех пор прошло три года. Это так мало и так много...
«В боях и схватках на путинапевал под гитару Черкашин, когда пришла пора расставаться с боевыми товарищами в лагере возле Альп. Да, действительно, батальоном пройдено немало. Более 10 тысяч километров осталось у нас за плечами. [244]
В 12 сражениях и десятках боев участвовали наши минеры. На боевом счету 207-го ОМИБ значилось 67 подорванных немецких танков и 56 автомашин, один сбитый самолет, полторы тысячи уничтоженных гитлеровцев. Только в боях было взято четыреста пленных (около 1000 человек сдались без сопротивления).
Выполняя задачи по устройству минновзрывных заграждений, личный состав батальона установил 68 253 противотанковых и противопехотных мины, почти 600 фугасов и мин замедленного действия, заминировал 111 крупных и средних мостов, взорвал в процессе боев 37 крупных мостов.
Расчищая советским войскам путь к победе, специалисты батальона разминировали без малого 20 тысяч мин разных систем и 63 крупных моста, подготовленных противником к взрыву. Да разве все перечислишь! Более 600 километров дорог, например, было проверено на минирование. Кроме того, саперы батальона построили несколько сот мостов протяженностью 4800 погонных метров...
И вот на земле наступил мир. Одним из первых мирных актов Советского правительства явилось сокращение численности войск, находившихся в Европе. Многие поэтому увольнялись в запас... Было жалко расставаться с чудесным боевым коллективом, спаянным пережитыми вместе опасностями. И вместе с тем так радостно возвращаться победителями домой, к родным и близким! Возвращаться на Родину, чтобы помогать ей залечивать раны, нанесенные войной... [245]