С танкистами по Силезии
Позади остался трудный рейд с кавалеристами и напряженные бои в Карпатах вместе с частями 38-й армии, в результате которых батальон понес тяжелые потери. Около месяца мы провели недалеко от уютного польского городка Мелец. Здесь получили пополнение и основательно отдохнули.
Близился новый, 1945 год.
К рассвету 31 декабря автоколонна 207-го ОМИБ переправилась по волнистому настилу высоководного деревянного моста через Вислу у Сандомира.
По зеленовато-черной воде плыли льдины и ледяное «сало».
Рядом находился низководный мост, построенный в ходе форсирования реки. Ширина Вислы у моста достигала 220–250 метров. А среди битых льдин вверх и вниз по течению находились группы понтонов. Их держали в готовности на всякий случай, если авиации противника удастся повредить мост.
И эта предосторожность оказалась нелишней. Едва последняя машина батальона въехала на левый берег Вислы, как «юнкерсы» совершили налет на мостовую переправу и город.
Еще издали мы увидели древний, известный еще с X века, Сандомир. Клубы дыма висели над городом, но и на их фоне довольно четко просматривалась устремленная ввысь стрела костела святого Якова.
Зло покусывал лица мороз. Снега было немного, но в низинах и оврагах машины с трудом проталкивались через снежные переметы... [202]
Все жилые и нежилые постройки в населенных пунктах вблизи Сандомира были заняты войсками. Пришлось целый день гонять амфибию в поисках жилья. Незаметно стемнело. Комбат все чаще поглядывал на часы:
— С этими поисками и Новый год можно прозевать... Прибыли разведчики?
— Все забито битком...
— А это хорошо, что забито, — сильно окая, произнес майор П. М. Кочнев, недавно назначенный заместителем командира батальона по политчасти. — Силища, значит!..
Незадолго до полуночи нам удалось втиснуть часть личного состава в дом и сараи, уже плотно занятые до нас артиллеристами. Здесь в небольшой польской деревушке недалеко от Климантува мы и встретили последний фронтовой Новый год.
В первый день 1945 года роте капитана Н. Н. Емельянова пришлось наращивать минные поля западнее Климантува. Устанавливали тогда круглые металлические противотанковые мины ТМ-41, которые в 1944 году снова стала выпускать наша промышленность.
— Всем хороша, да из-за гофров высока! — делился первыми впечатлениями Емельянов. — А минеры рады — опять свои мины из металла!
Сразу вспомнилась реакция наших солдат на деревянные немецкие «хольцминен», с которыми приходилось иметь дело полтора года назад на Курской дуге... Зато появление своих металлических мин еще больше укрепило их уверенность в нашей растущей мощи.
Когда я сейчас думаю о сандомирском плацдарме, то прежде всего вспоминаю два момента: невиданно высокую плотность войск, и железную дисциплину маскировки.
За маскировкой следили все, от солдата до генерала. К танкам и машинам в целях маскировки привязывали ели, заметавшие следы на снегу. Все подразделения имели маскировочные зимние сети, в которые вплетали ветви деревьев. Танки, автомашины, артиллерию размещали в перелесках, кустарнике или ставили вплотную у домов. И все же скрыть полностью концентрацию ударной группировки было трудно. Да и противник понимал: Сандомирский плацдарм рано или поздно будет использован для наступления на запад. [203]
Еще до нашего прибытия здесь шли ожесточенные бои. С освобождением Сандомира плацдарм за Вислой был расширен до 75 километров по фронту и до 50 километров в глубину. Но гитлеровцы не оставляли надежды ликвидировать Сандомирский плацдарм, а потому изо дня в день наращивали свои артиллерийские и бомбовые удары.
В ночь на 12 января наш батальон вышел к переднему краю обороны и разместился в лесу у Шидлува. Лес был до отказа забит войсками и напоминал огромный муравейник. Все с нетерпением ожидали начала наступления...
Начиналась Висло-Одерская операция, одна из крупнейших в Великой Отечественной войне. 3-я гвардейская танковая армия, в подчинение которой передали наш батальон, вводилась в прорыв в полосе 52-й армии.
После мощной артподготовки в полдень 12 января 1945 года саперы стрелковой дивизии пропустили через мины штурмовые батальоны и танки передового отряда. За ними двинулись роты нашего батальона.
«Осторожно, мины!» — эти два слова были написаны на поставленных вдоль узких проходов табличках и постоянно упоминались в распоряжениях командиров всех степеней.
И действительно, плотность минирования противником своего переднего края обороны вокруг сандомирского плацдарма была столь велика, что на первых порах это даже заставило войска снизить намеченный темп наступления.
«Осторожно, мины!» — передавали по колонне бойцы стрелковых подразделений и штурмовых батальонов. Эти же слова выкрикивали и водители автомашин с пехотой.
Мины в те дни стали опасностью номер один. Но к схватке с ними заблаговременно и тщательно готовились все рода войск и больше всего, конечно, саперы.
«Осторожно, мины!» — непрерывно слышали мы вокруг себя. Мины были у нас под ногами и ими занялись все инженерные части.
Полковые, дивизионные, армейские и фронтовые саперные подразделения последовательно расширяли и вновь пробивали дополнительные проходы в минно-взрывных [204] заграждениях врага. На минные поля проталкивались удлиненные заряды, укрепленные на лыжах. Заряды затем взрывали, а в образовавшиеся после взрывов проходы устремлялись саперы, чтобы отыскать и уничтожить уцелевшие мины.
Огромные усилия многих сотен специалистов не пропали даром. Главную зону минирования немцев вскоре удалось преодолеть.
13 января мы задержались перед Хмельником. Через глубоко эшелонированные полосы немецких минновзрывных заграждений были проделаны узкие проходы шириной четыре — шесть метров. Лишь местами они достигали десяти метров. Чуть съедешь с прохода — и попадешь на мины. А каждая подбитая машина или танк сразу создают пробку — ведь объехать их невозможно.
Нигде раньше нам не приходилось встречаться со столь искусно примененными врагом минными шлагбаумами. Они перекрывали проходы в минных заграждениях и были эшелонированы по глубине через каждые 15–20 метров. Кроме того, минные шлагбаумы скрытно подтаскивали из блиндажей с помощью блоков и троса.
У блиндажа, невдалеке от одного из шлагбаумов, неожиданно показалась фигура в серой шинели с опущенными отворотами пилотки и белым носовым платком в руке:
— Ихь бин пионир. Ихь бин коммунист. Ихь помогай — ферштейн?
Мы с Дубровским переглянулись. Немецкий сапер, немолодой уже коренастый человек, прочертил на снегу примерные границы минного поля, сделал знак, чтобы мы отошли и предупредил:
— Форзихт, минен! Осторожно, мины!
Затем, нагнувшись, стал разгребать снег. Вскоре мы действительно увидели усики противопехотной выпрыгивающей мины.
— Стой, сапер. Не разминируй! Опасно, ядреный корень. Мы сейчас подорвем! — закричал капитан Дубровский.
«Дойче пионир» не сразу нас понял. Зато потом его широкое лицо озарила улыбка. Он нашел еще несколько противопехотных мин, которые были тут же подорваны толовыми шашками. [205]
Расширив проходы в минных полях до 20–25 метров, мы вместе с немцем — добровольным помощником — пообедали у ротной кухни: опасная работа быстро сближает людей...
Расстегнув шинель, наш новый знакомый долго ощупывал свой китель и наконец нашел то, что искал. С гордостью протянул нам истертый документ:
— Ихь бин коммунист!..
Бойцы подходили к нему и жали руку: не всякий немец — враг! А потом мы подвезли нашего добровольного помощника на одной из ротных машин до Хмельника. Объяснили, что его, видимо, отправят в тыл и что там его документ определенно пригодится.
Мне подсказали, что неплохо бы снабдить немца справкой. Ведь он добровольно помог нам, а кроме того, своими руками разминировал часть мин. Помнится, такая бумага была написана. Мы дружески попрощались. Колонна военнопленных вскоре скрылась за домом на окраине Хмельника.
А наш путь лежал в противоположную сторону...
Батальон действовал с передовым отрядом 6-го гвардейского танкового корпуса, обеспечивая разминирование минновзрывных заграждений и форсирование рек.
14 января вышли к реке Нида. Мост у Мостковице оказался взорванным. Несколько танков как-то перескочили по щитам, уложенным на лед, но остальные пройти не смогли...
Минеры роты Дубровского перебрались по битому льду в Мостковице, но там за разрушенным мостом обнаружили противотранспортные мины РМи и занялись их обезвреживанием.
А рота Емельянова приступила тем временем к сборке возимого комплекта колейного моста. Послышались удары льдин о рамные опоры и плавные всплески воды от движения по воде саперов в резиновых комбинезонах...
Вдруг над головами просвистели пули. До нас донеслась немецкая речь, за кустами в северной части деревни промелькнули серые шинели.
Танкисты развернули башни и ударили по контратаковавшим гитлеровцам... [206]
— Фу ты, черт! Речка пустяковая. А сколько времени потеряли!.. — сетовал комбат, когда мы осматривала собранный мост.
С того момента и было решено организовать обеспечение передового отряда по принципу перекатов. Одна рота и командование со штабной машиной батальона шли с передовым отрядом. Другая рота готовила переправу или заканчивала разминирование проходов. А третья, передав работы на предыдущем рубеже подошедшим частям корпуса, догоняла передовой отряд.
Как в калейдоскопе замелькали боевые стычки, мины, переправы, населенные пункты, встречи с самыми разными людьми... Темп наступления быстро нарастал. Мы едва успевали выполнять свои задачи, не отставая от передового отряда.
Далеко позади осталась Нида. Прошли приток, а затем с ходу форсировали и саму Пилицу. Дальше шли реки Варта, Просна... Промелькнули и остались в тылу Енджеюв, Радомско, Дзялошин, Велюнь...
В районе Верушув на переправу прибежал И. А. Оноприенко.
— Товарищ капитан! Батальону присвоено наименование «Ченстоховский»...
— Вот здорово! Точно раскодировал?
Старший сержант подал мне текст радиограммы:
— Раскодировал точно!
— Хорошо звучит — отдельный моторизованный инженерный Ченстоховский, орденов Богдана Хмельницкого и Красной Звезды батальон, — радовался наш новый замполит. — Надо бы летучий митинг собрать, объявить об этом событии, поздравить личный состав...
Комбат отнесся к поздравлению по радио с интересом:
— Начальник штаба, расскажи хоть, что за город Ченстохов?
— Многого сам не знаю. Мы с танкистами действовали на фланге, километров на сорок севернее. Город стоит на реке Варта, представляет собой узел дорог. В нем, говорят, чудотворная икона находится матка-боска Ченстоховска. На всю Польшу славится...
— Тоже дело!
— Большая честь батальону оказана. Да и тебе, Федор Васильевич, как комбату, тоже, — пояснил майор [207] Кочнев. — Учти, отмечают не только тех, кто непосредственно штурмовал город. Не забывают и части, которые обеспечивали его освобождение на флангах или с воздуха.
— Добро, Павел Мартемьянович, — радостно сказал комбат. — Будем отныне ченстоховцами! Готовь, комиссар, митинг...
За семь дней боев мы прошли вместе с танкистами П. С. Рыбалко около 300 километров по Южной Польше, Впереди лежала Германия, точнее — старые польские земли, захваченные немцами.
Зимние дни становились все теплее. Согревало нас теперь не только солнце, все чаще появлявшееся из-за туч, согревали радостные сводки о том, что 1-й Белорусский и наш 1-й Украинский фронты вклинились глубоко на запад.
Мы вступали в Силезию. Все заметно волновались. Командование 6-го гвардейского танкового корпуса подтягивало части, создавая ударный кулак. Нам приказали дать людям отдых.
Ночью 19 января было собрано командование всех частей корпуса. Наш батальон представляли Мысяков, Кочнев и я. Луна ярко освещала небольшую поляну, окруженную плотным частоколом деревьев. Вокруг стояла какая-то торжественная тишина. Наконец из леса вышло несколько человек.
К собравшимся взволнованно обратился высокий полковник, кажется, начальник политотдела корпуса.
— Мы переживаем исторические минуты, — негромко сказал он. — Запомним же их навсегда. Под руководством нашей партии и Верховного Главнокомандующего мы достигли границ гитлеровской Германии. Среди войск фронта нам первым оказана честь ступить на эту землю. Враг хитер и коварен. Помните об этом и будьте начеку, Вперед, товарищи, к полной победе!
Полковник умолк. Все мы были сильно взволнованы; долгих четыре года каждый фронтовик мечтал об этой минуте...
Старую границу фашистской Германии мы прошли ночью по лесной дороге. Поздний зимний рассвет не позволил хорошо рассмотреть небольшой городок Карлсруэ, [208] обозначенный на наших топографических картах и являвшийся двойником известного города с таким же названием, расположенного у Рейна.
Через несколько часов батальон уже мчался за танками...
Немецко-фашистское командование тем временем отдало распоряжение об отходе своей полуокруженной силезской группировки, располагавшейся юго-западнее Ченстохова. Чтобы не дать противнику осуществить это намерение и ускорить освобождение Верхне-Силезского промышленного района, 3-ю гвардейскую танковую армию повернули на юг, вдоль правого берега Одера.
6-й гвардейский танковый корпус получил приказ перерезать коммуникации противника и из его тыла содействовать нашим войскам, наступавшим на запад.
Начался стремительный бросок танков на юго-восток. Танкисты словно соревновались между собой. Они врывались в населенные пункты так неожиданно, что немецкие зенитчики, составлявшие там основной гарнизон, издали принимали наши колонны за свои танковые подразделения... Поселки, где противник оказывал сильное сопротивление, танки обходили: втягиваться в уличные бои было запрещено. Быстрота и маневр решали успех.
В этой обстановке очень важно было не отстать от танков.
Оторваться от своих в тылу врага было весьма опасно для батальона. Прежде всего такая ситуация грозила невыполнением боевой задачи. Кроме того, в подобном случае могла возникнуть необходимость вести самостоятельные бои с немецко-фашистскими частями. Вот почему мы так встревожились, когда на подступах к реке Малапане получили радиограмму из роты Емельянова об остановке одной из машин, на которой находились наши минеры. Волнения кончились только после того, как мы дождались роту Емельянова в указанном ей квадрате и убедились, что к месту встречи она прибыла в полном составе. И здесь не впервой нас выручил автомеханик батальона старший сержант Виктор Сиренко.
Двинулись дальше. В районе Либталь перед самым носом у танкистов гитлеровцы взорвали мост через реку Малапане. Речка оказалась неглубокая, но объезд по броду был минирован. Разминировав брод и отразив атаку противника, мы вновь помчались за танками... [209]
В ночь на 23 января вышли к Одеру южнее Оппельна. Здесь батальонная рация, почти не имевшая перерывов в работе, начала прием кодограммы.
— Приказано приостановить работы по постройке моста и срочно перейти в квадрат 47–38, — докладывал Оноприенко. — Это еще южнее, у Одервинкеля, тоже на Одере.
Но переходить в квадрат 47–38 не пришлось. Противник внезапно контратаковал у поселка Альт-Бишофсталь, и батальону приказали следовать с передовым отрядом на юг.
— Горючее, товарищ капитан, на исходе... — доложил старший сержант Сиренко.
Действительно, стремительные марш-броски уже заставили водителей слить горючее из бочек и канистр, которые батальон возил с собой.
— Еще два-три таких броска — и баки автомашин будут пусты, — озабоченно говорил Черкашин.
Получив данные авиаразведки, танковый корпус неожиданно свернул с основного направления и, сделав крюк, вышел на маленькую железнодорожную станцию, где находился немецкий эшелон с горючим.
Появление советских танков в глубоком тылу было так неожиданно, что небольшая немецкая воинская часть и зенитчики в панике разбежались. Мирно стояли на позициях оставленные расчетами зенитные артиллерийские орудия. На путях растянулся длинный ряд цистерн с бензином.
Несколько немецких железнодорожников, оправившись от неожиданности, помогали бойцам батальона открыть люки цистерны.
Для танкистов и для нашего батальона это оказалось очень кстати. Наполнив баки автомашин и взяв про запас несколько бочек с бензином, мы снова тронулись в путь по дорогам Верхней Силезии.
По дороге на Глейвиц батальон задержался на восстановлении взорванного моста через канал «Адольф Гитлер» в районе Вальзен.
Войдя в небольшой горняцкий поселок, мы потеряли дорогу, по которой двигались танки. Выслав разведку, устроили привал. [210]
Жители поселка без страха потянулись к нам. А пожилые шахтеры надели даже ради встречи свою праздничную форму — мундиры и высокие черные фуражки, расшитые галуном. Стали наперебой приглашать нас в гости.
— Встречают как своих. К чему бы это? — недоумевал комбат.
— Так ведь они рабочие, — пояснил Кочнев.
— Выходит, и отказаться от приглашения неудобно!
Но зайти в гости к жителям поселка не удалось. Как только стемнело, из соседнего леса прогремели выстрелы. Прибежал тяжело дышавший Муромцев, доложил:
— Гитлеровцы! Можно предположить — до полка пехоты...
Что за противник перед нами? Вряд ли это были отходившие на запад подразделения; линия фронта проходила еще далеко. Логично было предположить, что это или подходящие к линии фронта резервы, или просто какая-либо тыловая часть.
Мы были в неведении, но отлично понимали, что силы очень неравны: пехотный полк и две неполные роты саперов! Надо было успеть отогнать автомашины за мост и прикрыть их...
— А ну заводи моторы! — закричал комбат Черкашину.
Вдвоем с комбатом мы побежали к крайним коттеджам, из-за которых рота Дубровского уже вела огонь по наступавшим.
— Ну как? Продержишься еще, Алексей Васильевич? Машины проскочат. А мы через канал...
— Смотря сколько. Минут двадцать, может, продержусь...
Опасность быть отрезанными противником от канала нарастала с каждой минутой: гитлеровцы ворвались в горняцкий поселок...
Однажды во время боев, которые мы вели вместе с кавалеристами в Карпатах, мне уже приходилось снимать знамя с древка и прятать его под шинелью. В тот день в немецком горняцком поселке это пришлось сделать вторично.
А темнота зимней ночи становилась все плотней. Отстреливаясь в сторону огневых вспышек, мы отошли к каналу, спустились по вертикальной стене на лед и [211] осторожно двинулись в сторону от поселка, прислушиваясь к долетавшим до нас звукам. Стрельба продолжалась. Значит, Алеша Дубровский держится...
Выбрались из глубокого канала километрах в четырех от поселка. А на рассвете увидели приближавшуюся к нам амфибию. Приехал Черкашин!
— Уж и не надеялся на встречу, — радостно закричал он. — Проскочили чудом. Машины километрах в пяти, с мотострелковым батальоном...
Мы вновь прикрепили знамя к древку.
Батальон двинулся к Глейвицу. По узкой дороге вдоль канала к нам приближалась группа людей. Их полосатая одежда говорила сама за себя.
Это оказались сбитые и взятые фашистами в плен американские летчики. Поприветствовав нас, они вытолкнули из задних рядов невысокого чернявого человека. Прерывисто дыша от волнения, он долго не мог начать говорить:
— Сам я — инженер из Минска... Немного знаю английский, и комендант лагеря использовал меня как переводчика... Последнее время жил с американцами в одном бараке. Они — хорошие ребята. Когда вблизи лагеря появились советские танки, охранники в панике разбежались, и мы без труда выбрались на волю...
Указав путь следования, мы снабдили американских летчиков галетами и консервами, предупредили, что возможны встречи с неприятелем, и пожелали им счастливого пути...
Еще одна встреча произошла недалеко от канала на небольшом хуторе возле леса. Солидный дом с мезонином и несколько больших кирпичных коровников свидетельствовали о зажиточности хозяев хутора. Когда мы подъехали, из ближайшего коровника выбежала женщина лет сорока.
— Ой, неужто наши?! Милые вы мои... — она бросилась к нам и стала целовать руки.
Успокоив нашу соотечественницу, мы выяснили, что пригнали ее сюда с Брянщины, что зовут ее Верой и что ей недавно пошел двадцатый год. Слова наши с трудом доходили до сознания девушки. Она все время испуганно озиралась и никак не могла поверить, что мы не партизаны, а регулярная часть Красной Армии, что кончился страшный сон и она скоро вернется на Родину. [212]
...Силезские шахтеры... Пленные американские летчики... Девушка с Брянщины, угнанная фашистами в рабство... Разные люди и разные судьбы. Но связывала их единая цепь, имя которой — война...
Вскоре мы догнали танкистов, которые оказались втянутыми в уличные бои в крупном промышленном городе Глейвиц.
В центре Глейвица пылало несколько зданий. Зарево пожарищ ярко освещало прилегавшие улицы. На огромной кирпичной стене одного из заводских корпусов черной краской была изображена фигура, символизировавшая подслушивающего человека. Над ним крупными буквами надпись по-немецки: «Внимание! Враг подслушивает!» И эта черная фигура и текст под ней выглядели зловеще-нелепыми в той обстановке.
Глейвиц... Это название было знакомо многим. Ведь события, происшедшие в Глейвице{13}, стали формальным предлогом для начала второй мировой войны.
На вторые сутки Глейвиц был освобожден. Мы получили новый приказ, и 30 января занялись переправой мотопехоты по льду Одера севернее Ратибора.
Постройка моста для танков началась ночью у села Хейзер. Луна довольно хорошо освещала место работ. К рассвету уже укладывалось верхнее строение моста. Но тут налетели «мессеры»...
Долго и мучительно возились солдаты со сбитыми сваями. И снова «мессеры» бомбили и разрушили мост. Меня контузило и сбросило в гущу битого льда. Пришлось хлебнуть одерской водицы. Вытащили наши саперы. В это время гитлеровцы атаковали мост и ледяной холод реки сменился жаром боя...
Освободив от врага Верхнюю Силезию, 3-я гвардейская танковая армия устремилась на север, к Бреслау. Вместе с ней двигался и наш батальон.
Новый трехсоткилометровый бросок танкистов генерала Рыбалко был еще более стремительным. Замелькали [213] лесные массивы и населенные пункты: Биркенау, Гросс Стрелец, Валау...
6 февраля батальон прибыл в район Штейнау и в пятый раз приступил к оборудованию мостовой переправы через Одер.
Предстояло срочно усилить деревянный мост у населенного пункта Дибан, мост, который в лучшие свои времена имел грузоподъемность 15 тонн.
Танки и самоходки 6-го гвардейского танкового корпуса, испытывая сильные бомбежки «мессеров» и «юнкерсов», с нетерпением ожидали переправы. Проехать к мосту машины батальона не могли. Возникла проблема подвозки рам и тяжелых прогонов.
Посоветовавшись, мы с комбатом решили просить помощи у командира корпуса. В страшном грохоте обстрела, в шуме работающих танковых дизелей мы с трудом разобрали ответ капитана-танкиста:
— Вон у дерева стоит заместитель комкора... Идите к нему...
— Это который? Высокий? На вид — герой...
— А он действительно Герой Советского Союза, и даже дважды...
Молодой генерал-майор И. И. Якубовский нагнулся к нам, пытаясь услышать доклад комбата. Перекричав грохот и гул, он невозмутимо заметил:
— Э-э, друзья, танкистов никакой черт не разгонит... — Затем, спрыгнув в неглубокий окоп, генерал потащил за собой Мысякова и меня. А когда «мессеры», сбросив небольшие бомбы, развернулись на, запад, сказал: — Выход один. Выделю людей — на руках поднесут...
Сохраняя уцелевшую часть настила, батальон подводил деревянные прогоны снизу моста. Устанавливались дополнительные рамы, подтаскиваемые по тонкому льду реки. Саперы в ледяной воде Одера заводили эти тяжелые рамы на места. Те, кто работал в воде, сменялись каждые 15–20 минут.
Генерал и сам спустился под мост.
— Скорей, саперы, скорей! — торопил он.
Начали пробный пуск самоходных орудий СУ-76. Мост ходил ходуном. Неужели не выдержит? Сообщили свои опасения замкомкору.
— Нет, друзья, задержать переправу не могу, — твердо сказал он. — Буду пускать танки. И так время и [214] людей потеряли... Усиливайте мост снизу во время движения. Пойдем на риск!..
Солдаты батальона продолжали крепить раскосы и схватки. Мост содрогался под гусеницами танков. Прогоны провисали — вот-вот переломятся и раздавят работяг-саперов. Солдаты по очереди ныряли под битый лед, чтобы закрепить рамы. А сушиться было некогда. Оторвутся от дела на минуту, глотнут спирта из фляги и снова в воду или под прогоны. От мокрых саперов шел пар...
Заместитель командира 6-го гвардейского танкового корпуса И. И. Якубовский направлял танки на запад. Когда танковая пробка стала рассасываться, он, перегнувшись через перила, крикнул нам сверху:
— Ну, инженеры, видите — все нормально! Устарел ваш сопромат! Война и с солдата и с дерева успешно по три шкуры снимает!..
7 февраля проглянуло солнышко, но все равно было зябко. Сыростью дышал Одер: снарядами раздробило лед, и от воды дымком поднималось испарение.
Саперам, обеспечивавшим переправу, пришлось отогреваться и сушиться в долговременных огневых точках Штейнаусского укрепленного района.
— В таких бетонных гробах никакие «мессеры» и артналеты не страшны, — радовался комбат, осматривая доты.
Штейнаусский укрепленный район был расположен у крутой излучины Одера, километрах в тридцати северо-западнее Бреслау. Мощные напольные стены толщиной до двух метров, система бетонных выступов для защиты входов и гашения взрывной волны, амбразуры ближнего боя у входов, планировка боевых и вспомогательных казематов — все свидетельствовало о том, что доты построены или модернизированы в тридцатые годы.
— Здесь кругом мины, — доложил Муромцев. — Пользоваться можно только одной тропой.
Вслед за разведчиками батальона мы прошли по узкой тропе между проволочных и минных заграждений. Полосы железобетонных заграждений против танков в форме пирамид (тетраэдров) и минные поля тянулись не только по западному берегу Одера. Такие же заграждения [215] изгибались фасами между опорными пунктами, включавшими комплекс долговременных сооружений. Они предназначались для ведения круговой обороны. Нити колючей проволоки были укреплены на металлических прутьях. Проходы в заграждениях устроены в виде зигзагов и уступов; неосведомленному человеку невозможно было проникнуть через них.
Личный состав батальона повалился на ветки, брошенные на бетонные полы боевых казематов и на немногочисленные койки, находившиеся в нижних жилых этажах дотов. Все крепко заснули... Только мне не спалось. Все увиденное за день будоражило мысли, настойчиво возвращало к прошлому.
Таинственные подземные галереи, форты, крепости... Как все это загадочно и интересно! И меня, как многих сверстников, еще в юности влекла к себе крепостная романтика.
Alma mater — Военно-инженерная академия имени В. В. Куйбышева дала возможность изучить не только сторожевые башни и укрепления военных лагерей римских легионеров, осадные орудия и замки-крепости феодалов, но и крепостные форты К. И. Величко{14}, долговременные фортификационные сооружения профессоров В. В. Яковлева, С. А. Хмелькова, Е. А. Яковлева, которых мне посчастливилось видеть и слышать. Мой дипломный проект тоже был посвящен одной из проблем заблаговременной фортификационной подготовки территории государства. Вот почему, оказавшись в Штейнаусском укрепрайоне, я с таким вниманием и интересом вникал во все, что видел вокруг.
Укрепленные районы (УРы) — эти современные крепости — не оправдали тех надежд, которые на них возлагались. [216] Но в этом не их вина. Они предназначались для усиления важнейших направлений в общей системе обороны. Обстановка же на фронтах порой складывалась так, что наступающие войска действовали на широком фронте. А обороняющиеся не успевали занимать свои укрепленные районы постоянными, специально подготовленными гарнизонами, которые смогли бы более эффективно использовать железобетон и огневую мощь сооружений.
Наступающие войска уже не раз или обходили УРы с флангов, или осуществляли их прорыв на узком участке, широко используя при этом авиацию и артиллерию. Именно так развернулись события в июне 1940 года на известной линии Мажино. Создание этой долговременной системы современных крепостей на северо-восточной границе страны было разумным мероприятием, предохранявшим Францию от неожиданностей и высвобождавшим большие наступательные силы. Но немецко-фашистские войска обошли линию Мажино со стороны Бельгии через Арденны, где линия не была построена из-за отрицательного отношения к ней маршала Петэна. Лотарингский, Эльзасский и Бельфорский укрепленные районы остались в тылу врага. Применение же порочной, сугубо оборонительной стратегии фактически приковало к месту 40 дивизий.
О роли, которую сыграла линия Мажино, стоившая Франции огромных денег, у специалистов существует два мнения. Одни считают, что укрепленные районы вышли из войны непобежденными (гарнизоны УРов сложили оружие только через десять дней после капитуляции Франции по приказу тогдашнего главы государства Петэна); другие — что линия Мажино не выполнила возлагавшихся на нее задач. Мне кажется, следует согласиться с первым мнением...
Многие полководцы и фортификаторы считали, что укрепленные районы полезны и в оборонительной, и в наступательной войне. Несмотря на то что крепости и не могут заменить армию, они являются единственным средством, способным замедлить продвижение, ослабить, стеснить и тревожить победоносного неприятеля.
Судьба не менее известной линии Зигфрида на западных границах Германии сложилась иначе. Гитлеровцы трижды использовали ее: для прикрытия в период польской кампании 1939 года; в качестве плацдарма для наступления [217] на запад в 1940 году и для задержки союзников в 1944 году.
Линия Зигфрида была оборудована мелкими долговременными оборонительными сооружениями. Она не имела таких капитальных объектов, как линия Мажино, но была более развита по глубине (до 35–70, а в центре даже до 100 километров). Попытки американцев преодолеть ее с ходу, как известно, не увенчались успехом. И только в начале 1945 года гитлеровцы оставили линию Зигфрида.
Штейнаусский укрепленный район, занятый полевыми войсками, был прорван Советской Армией на нескольких участках. «Непреодолимая» оборона гитлеровцев по Одеру была взломана...
С плацдарма на левом берегу Одера срочно готовилось новое наступление. 8 февраля оборона противника на Штейнаусском плацдарме была прорвана, советские армии двинулись на запад к Нейсе и на юг в обход Бреслау. Наш батальон вместе с танкистами генерала П. С. Рыбалко держал направление на Нейсе. И вскоре мы оторвались от общевойсковых армий.
Немецкая авиация активизировала свои действия по колоннам танкистов. Но скорость движения танков нарастала. Позади остались Броунау, Грос Котценау, Мадлау. Потом наконец начались лесные массивы, и вертким «мессерам» стало сложнее нас обнаружить.
На лесной дороге, у заснеженной поляны, недалеко от Рюкенвальдау, находилось лесничество. Возле одного из домов стояло несколько тридцатьчетверок. Легковая машина командования батальона тоже остановилась здесь. Вскоре сюда же подошло еще несколько танков и бронетранспортеров. Приземистый человек в черном полушубке и высокой папахе торопливо зашагал к танкам передового отряда, которые прибыли до нас.
— Запускай моторы! — крикнул один из танкистов.
Крышки люков захлопнулись. Взревели дизели, и танки двинулись по просеке на запад. Военный в полушубке проводил взглядом удалявшиеся боевые машины и направился к нам. Тогда-то мы впервые и увидели вблизи легендарного командарма Павла Семеновича Рыбалко.
Мысяков побежал ему навстречу:
— Товарищ командующий! Отдельный инженерный батальон следует... [218]
— Как же следует, если стоите на месте?!
— Роты на подходе, товарищ командующий...
— Это другой разговор... Торопись, комбат! Время дорого. Каждый час — тысячи жизней бережет... На Бобер, к Альт-Ольсу!
К вечеру 10 февраля батальон вышел по лесным дорогам к реке Бобер. Более 100 километров отделяло нас теперь от Одера. Потеплело. Снег местами подтаял. Вечер казался тихим и ласковым.
Местность у Альт-Ольса напоминала сказочную картину. Речка, скованная льдом, разделялась небольшим островом с группой нарядных деревьев. Поселки Альт-Ольс и Нойе-Ольс связывала узкая грунтовая дорога. Переходя в высокую насыпь, она подводила к двум последовательно расположенным мостам.
Как в настоящей сказке, на высокие мосты с обрушенными пролетами при лунном свете стали карабкаться, словно гномы, саперы. Это были бойцы роты капитана Дробницы.
Перед рассветом 11 февраля взорванные части мостов удалось восстановить. Можно было бы открыть движение. Но... На мосту вдруг началась какая-то возня. Прогремели автоматные очереди. Танкисты, услышав стрельбу, ударили из орудий по дамбе...
Едва забрезжило, связной от командира взвода лейтенанта А. Хайрулина доложил, что ефрейтор Рассохин, увидев атаковавших гитлеровцев, выскочил на дамбу и скосил двоих очередью из автомата. А младший сержант Булатов схватился врукопашную с немецкими солдатами, которые пытались помешать восстановлению мостов...
— Что-то много фрицев вы подстрелили, — скептически заметил комбат, выслушав связного.
— Много-немного, товарищ майор, а четырех можем представить, — докладывал через час Асхат Хайрулин.
Задержавшихся на Бобере танкистов начали догонять передовые части 52-й общевойсковой армии.
Меня разыскал командир танкового батальона:
— Видите, капитан, как ваши саперы подводят?! Нам уже на Квейсе надо быть, а сидим здесь. Пехота на пятки наступает... [219]
— Сейчас начнем пропускать. Но грузоподъемность мостов всего шестнадцать тонн. Тридцатьчетверок не выдержат...
— Чего уж теперь!.. — махнул рукой танкист. — Получил команду сниматься. Иду на юг. Прощайте, инженеры! По рации передали, что «стрелкачи» на подходе. Их и переправляйте по этим мостам...
Когда стало совсем светло, подошел передовой отряд 111-й стрелковой дивизии. Через восстановленный мостовой переход были пропущены самоходные орудия СУ-76, автомашины с пехотой и артиллерией. На западном берегу Бобера расширялся плацдарм для дальнейшего наступления...
Надолго запомнился нам небольшой в своей верхней части приток Одера — Бобер. Чуть ниже дамбы саперы начали строить низководный мост для пропуска средних и тяжелых танков. Задача казалась вроде бы несложной. И действительно, через 18 часов свайный мост длиной 48 метров был готов.
Первыми прошли около десяти танков 6-го гвардейского танкового корпуса, затем на мост въехала 122-миллиметровая самоходная артиллерийская установка. В это время и началось...
Словно злой волшебник приподнял и разломал лед на мелкие куски. Льдины со страшной быстротой понеслись по течению, наскакивая друг на друга. Уровень воды в очистившейся от льда реке стал на глазах повышаться. Вода пенилась и клокотала. Скорость течения все возрастала. Река сначала коснулась прогонов, потом устремилась через настил моста. Вода поднялась еще выше. Моста не стало видно. Самоходка, с минуту продолжавшая движение, боком сползла с моста и скрылась под водой.
Причиной того, что воды маленького Бобера поглотили тяжелый мост, был, конечно, водопуск зашлюзованной в верхнем течении реки. Это гитлеровцы открыли шлюзы, и большие массы воды ринулись вниз по течению на мост.
Хотя я в академии изучал курс гидротехнических заграждений, но не представлял тогда всю мощь гидравлического удара...
Когда спала вода, мы увидели, что верхнее строение моста полностью снесено. Все сваи в русле были вырваны или погнуты. Механик-водитель самоходки был мертв, но так и не выпустил из рук рычаги управления. [220]
Получив усиление за счет подоспевших армейских саперов из 62-го ОМИБ, батальон за ночь вновь забил сваи и утром закончил новый, но уже колейный мост. Его построили метрах в тридцати от снесенного. И все повторилось опять...
Задержка переправы танков грозила страшными неприятностями. Намеченный темп наступления был сорван...
Решили наводить паромную переправу. Но немцы снова открыли верховые шлюзы. И хотя напор воды был уже не столь сильным, обе пристани для швартовки паромов оказались полуразрушенными. Собранный подошедшими понтонерами тяжелый паром для танков унесло далеко от створа переправы и врезало в правый берег реки.
Речная система бассейна Бобера была зашлюзована немцами для мирных целей. Но в то опасное время противник умело использовал наличие водохранилищ и шлюзов, находившихся в верхнем течении реки. Открывая затворы водохранилищ во время переправы советских танков, гитлеровцы значительно задержали их. А узкокрылые «мессеры», внезапно появлявшиеся в небе, четко информировали немецких военных инженеров о моменте эффективного водопуска.
И только на третьи сутки нам совместно со 128-м понтонно-мостовым батальоном удалось переправить танки.
Вот какие сюрпризы преподнес нам маленький Бобер.
В то время когда сильнейший водопуск, устроенный гитлеровцами, довершал разрушение нашего второго низководного моста для танков, к урезу обрывистого берега Бобера подкатил открытый виллис. Из него легко выскочил начальник инженерных войск 3-й гвардейской танковой армии гвардии полковник Матвей Поликарпович Каменчук.
— Задержали переправу на двое суток. Гитлер успел перебросить две дивизии на наше направление, — недовольно сказал он.
— Так кто мог ожидать?! — пожал плечами Мысяков.
Сам по себе факт приезда начинжа армии к нам на переправу показывал, что ей придается значение в армейском масштабе.
— Где ваша рация? Авиаразведка должна немедленно [221] уточнить наличие воды в верхних водохранилищах. А то, чего доброго, еще пустят...
По заявке начинжа разведкой и бомбежкой шлюзов, находивщихся в руках гитлеровцев, занялась авиация...
Полковник Каменчук появлялся всегда неожиданно и, как правило, в трудные минуты. Не раз нагонял он батальон, находившийся на марше или на переправах. А ведь не просто было разъезжать на виллисе по коммуникациям армии, проходившим в тылу врага. Полковник и шофер, да два автомата с ними — вот и вся сила, противостоявшая всяким фронтовым неожиданностям. Мы как-то поинтересовались, почему с ним нет хотя бы бронетранспортера для охраны.
— Вот шутники, — усмехнулся начинж. — А чем в батальонах воевать?..
Приятно удивляла его объективность в отношении приданных частей, добрая забота о них. Как-то, прибыв в батальон в конце рейда по Верхней Силезии, начинж сказал:
— Теперь вас в пример армейским саперам ставлю... — И пообещал дать отдых батальону.
— Вот это начинж! Впервые вижу, чтобы в резерв приданных саперов выводили. Обычно из них норовят все соки выжать, а своих — сохранить свеженькими... — умилялся Мысяков, получив приказ о выводе батальона в резерв в район Бунцлау.
Как-то недалеко от Гёрлица прибежал солдат.
— Двести седьмой? Товарищ капитан, вас вызывает гвардии полковник...
На раскисшей от раннего весеннего солнца дороге я увидел виллис полковника Каменчука.
— Сделал крюк, чтобы вас поздравить, — сказал он, жестом прервав мой доклад. — С орденом Александра Невского! Желаю батальону и вам лично новых успехов.
Еще раз я увидел Матвея Поликарповича только через тринадцать лет на сборах начальников инженерных войск. Он был уже генерал-лейтенантом, начальником инженерных войск одного из крупных военных округов и делился опытом организации боевой подготовки...
...Хотя к Боберу подошли передовые отряды танкового, а за ним общевойскового соединений, линия фронта оставалась далеко за нами. Кругом вдоль коммуникаций сновали гитлеровские части и отряды, доставлявшие много [222] неприятностей. Больше всего страдали тыловые подразделения...
Столкнулись с этим и у нас в батальоне. Начальник финансового довольствия старший лейтенант И. Е. Бойко отправился за получкой для личного состава. Мы не нуждались тогда в деньгах. Но необходимо было оформить аттестаты семьям. Ну и порядок — есть порядок. И он уехал, чтобы пятнадцатого числа вернуться с деньгами. Через день возвратился солдат, сопровождавший Бойко.
— Старший лейтенант тяжело ранен. Прямо в глаз...
— Что же случилось?
— Мы добирались на попутной машине. Ночью километрах в тридцати из леса налетели фрицы...
Из госпиталя я получил от Ивана Ермолаевича письмо. В нем он описал бой с гитлеровцами. Его и сопровождающего солдата спасли неожиданно подоспевшие танкисты...
А бывало и такое. В одну из ночей на Бобер вместе с понтонерами прибыл командир 19-й армейской инженерно-саперной бригады полковник Солдатенков:
— Не нравится мне это чертово место... Надо посмотреть Грос Гольниш...
Сказав это, он вскочил в виллис и умчался с шофером в зеленоватую темноту ночи. Мы знали, что Грос Гольниш — бедный деревянный рабочий поселок — был брошен жителями.
— Неприятно входить в пустые населенные пункты, — рассказывал нам после командир бригады. — Кругом — ни души, только воют собаки... Жилье, какое оно ни на есть, должно быть занято людьми. Но это — к слову. Прошел я мимо домов к Боберу. Луна светила ярко, все видно, как днем. Лед на реке взломан водопусками. Место для переправы явно подходящее. Подъезды хорошие, правда, река там пошире... А тишина, между прочим, такая, что жуть берет. То ли поэтому, то ли по какой другой причине, но тревожно сжалось сердце. Оглянулся — никого. А чувствую, кто-то следит за мной... Ну, думаю, нервишки...
Предчувствие не обмануло Солдатенкова. Темноту ночи распорола короткая автоматная очередь. Оставаться на берегу было опасно, и он стал осторожно пробираться к машине. Прижавшись к теневой стене дома, полковник увидел, как в нескольких шагах от него прошла группа немецких солдат. Пугливо озираясь, они спустились на ломаный лед, чтобы перебраться через Бобер. [223]
Когда он добрался до машины, шофер был мертв.
— Схватил я Федин автомат да саданул из-за дома по льдинам, — закончил Солдатенков свой невеселый рассказ. — Федора жаль. Золотой был паренек...
Среди боевых хлопот мы не заметили, как пришла весна. А когда осмотрелись — удивились. На деревьях обозначились маленькие сережки почек. В полях на посеревшем снегу появились крупные проталины, и на них робко пробивалась первая травка. Южный ветер доносил кружившие голову запахи свежей зелени и древесной смолы...
В эти дни батальон поступил в подчинение 7-го гвардейского танкового корпуса, который вел бои в северной части города Лаубана.
Чтобы перерезать коммуникации силезской группировки гитлеровцев и не допустить использования железной дороги Гёрлиц — Глатц, надо было овладеть городом и железнодорожной станцией Лаубан. Для этого требовались еще совсем небольшие усилия...
Однако обстановка внезапно резко изменилась. Немецко-фашистское командование перебросило в город подкрепление, в том числе части предателя Власова.
Завязались уличные бои. Упорные. Кровопролитные. За каждый дом и этаж. Власовцы дрались с бешенством обреченных...
Фаустники, засевшие в домах, расстреливали из окон танки. Фаустпатроны использовались и по зданиям, занимаемым нашими частями. Штурмовые группы действовали даже с крыш соседних домов. Чтобы выкурить противника, в стенах с помощью зарядов пробивались отверстия, а уже в них забрасывали гранаты и дымовые шашки.
В уличных боях были задействованы две роты саперов нашего батальона.
Солдат-связной провел нас по дворам, этажам и чердакам к командиру 23-й гвардейской мотострелковой бригады полковнику А. А. Головачеву. Энергичный худощавый комбриг высунулся в слуховое чердачное окно. Поворачивая время от времени к нам лицо с резко очерченным подбородком, он показывал, в каком месте надо взрывать стены одного из домов, в котором засели власовцы, и где лучше прикрыть минами ближайший переулок.
Началась атака власовцев. Они были в немецкой форме [224] с нашивками «РОА» («Русская освободительная армия»). Завизжали фаустпатроны, закашляли пушки. В адском шуме боя нет-нет да и прорывались крики и стоны раненых...
Мы спустились в каменный мешок-колодец, окруженный мрачными кирпичными домами. Сквозь массивные стены глухо доносились отзвуки ближнего боя. Здесь, во дворе, мы расстались с Мысяковым. Он снова вернулся к Головачеву, а я по задворкам двинулся к штабной машине, замаскированной в кустах недалеко от окраины города.
Прошло часа полтора. По рации поступила кодограмма: «Батальону перейти для минирования в район Левенберга».
Послал связных в роты и к комбату. Мысяков появился не сразу. Оказывается, пока он вторично пробирался к Головачеву, противник занял первый этаж. Начались бои на чердаке. Мысяков с каким-то капитаном выбрались через крышу соседнего дома. Комбриг же Головачев остался. А между тем второй этаж тоже уже занял противник.
— И знаешь, что сделал комбриг? — возбужденно спросил Мысяков. — На глазах у врага спустился на землю по веревке. Вот так-то, капитан!..
Шли третьи сутки боев. Власовцы усилили свои атаки. А в небе лютовали «юнкерсы». Немцы продолжали перебрасывать к Лаубану значительные силы танков и пехоты. Отсюда они нанесли сильный контрудар навстречу своей окруженной двадцатитысячной группировке в Глогау.
Здесь, севернее Лаубана, я и услышал о гибели дважды Героя Советского Союза Александра Алексеевича Головачева. Рассказал эту печальную новость начальник инженерных войск 3-й гвардейской танковой армии М. П. Каменчук, бывший свидетелем последних минут жизни Головачева. 23-я бригада пыталась сдержать натиск неприятеля севернее Лаубана. Комбриг находился с самоходками СУ-76 и руководил их огнем. В это время снаряд немецкого танка угодил в одну из наших боевых машин. Разлетевшиеся осколки ударили по Головачеву...
Когда автоколонна батальона следовала по проселочной дороге на очередной рубеж минирования у Левенберга, нас обогнали несколько танков и самоходных орудий. Мы остановили машины возле группы деревьев. Рядом заглушила двигатель одна из тридцатьчетверок. Мимо нас проходили танки 7-го гвардейского танкового корпуса.
— Встаньте, инженеры! — крикнул командир остановившегося [225] рядом танка. — Сейчас пройдет машина с телом комбрига Головачева...
Линия фронта растянулась от Гёрлица (находившегося у противника) до Бунцлау и Бреслау. Гитлеровцы продолжали контратаковать и у Гёрлица, и в направлении оставшегося в 30–40 километрах позади Бунцлау. Наш батальон срочно перебросили туда для минирования левого фланга фронта.
Бунцлау (ныне Болеславец в Польше) — небольшой Силезский городок, расположенный на холмистой местности. Старое здание ратуши и сооружения эпохи немецкой готики мирно уживались в нем с домами современной архитектуры. На окраинах уютно разместились коттеджи с традиционными черепичными крышами, обрамленные садами. В одном из них расположился штаб батальона.
Война обошла этот город. В этом можно было усмотреть даже некую символику: ведь здесь, в Бунцлау, скончался Кутузов.
Мы минировали южнее и западнее города.
В нескольких километрах от Бунцлау, по дороге на Гёрлиц, как раз возле наших минных полей, мы увидели скромный придорожный камень с именем фельдмаршала. А в стороне от дороги недалеко от деревни Обер-Тилендорф находился памятник в виде обломка колонны. Там по легенде захоронено сердце полководца{15}.
В один из дней нашего пребывания в Бунцлау мы решили посмотреть город и памятник Кутузову.
Проходя вдоль белой каменной стены, за которой пряталась невысокая колокольня, мы остановились, привлеченные шумом. В тяжелые, окованные металлом сводчатые ворота стучал наш военный патруль. Скрипнул металлический засов, и в овальном отверстии показалась голова молодой монашенки в белоснежном накрахмаленном головном уборе. В металлической раме смотрового окна она была похожа на прекрасную икону.
— Добрый день, господа, — сказала икона на чистейшем [226] русском языке. — Здесь женский монастырь. Настоятельница убедительно просит не заходить. Это запрещено.
— Вы русская?! — удивленно воскликнул офицер из патруля.
— Я слуга господа... — уклончиво ответила монашенка.
— Но откуда вы так хорошо знаете русский язык?
— Здесь многое связано с Россией и русским языком...
— Что же, например?
— Здесь, господа, воевал и скончался князь Голенищев-Кутузов, и часть его бренного тела покоится в этой земле...
Мы прошли дальше.
На небольшой площади, зажатой двухэтажными каменными строениями, находился чугунный обелиск. Четыре металлических льва охраняли монумент, на котором по-русски и по-немецки была отлита надпись:
До сих мест полководец Кутузов довел победоносные войска российские, но здесь смерть положила предел славным его делам. Он спас Отечество и открыл путь освобождения Европы. Да будет благословенна память героя.
На двух других сторонах обелиска (тоже по-русски и по-немецки) перечислены ордена главнокомандующего...
Вернувшись в тот весенний день на окраину Бунцлау, в штаб батальона, мы застали у себя заместителя командира бригады по политчасти подполковника А. М. Бояркина:
— А я к вам по срочному делу. Мысякова хотим к высокой награде представить. За материалом и приехал.
— Зря! Не за медали воюем!.. — смутился комбат.
— Зря или не зря — не твоя печаль, герой. Дело решенное. Нехорошо будет, если получится по принципу: всем медали, а нам — не дали...
— Оно, может, и верно, — согласился Мысяков. — Только ведь не в наградах дело. Право слово...
— А ты, комбат, философ! Однако на то и война... Ордена не зря существуют. Орден Кутузова, например. Памятник ему видели? Газету сегодня читали?
Более ста тридцати лет отделяло нас от событий, связанных со смертью великого полководца. В тот день армейская газета напомнила его слова: Потщимся довершить поражение неприятеля на собственных полях его.
Тогда, в сорок пятом, они звучали вполне актуально. [227]