Поиски мин во Львове и Перемышле
К началу июля 1944 года в нашем батальоне произошло важное событие: мы получили новенькие автомашины, ремонтную летучку, различную технику и стали, как и вся бригада, полностью моторизованными. Почти одновременно прибыло пополнение солдат и офицеров.
После двух недель переформирования и боевой подготовки мы снова ожидали приказа. И он пришел. Нашему, теперь уже 207-му отдельному моторизованному инженерному ордена Богдана Хмельницкого батальону предстояло действовать в качестве подвижного отряда заграждений фронта в летнем наступлении на львовском направлении.
И снова бой!— так прокомментировал в разговоре со мной получение приказа командир взвода управления лейтенант В. Н. Муромцев.
Бойцы с нетерпением ждали начала сражения. Все интуитивно чувствовали: этой операцией завершится полное освобождение Украины от оккупантов.
— А что, товарищ капитан, — допытывался у меня наш разведчик П. Н. Проворов, — сколько километров осталось до границы?
— Пока более двухсот.
— И намного более? — встревожился ефрейтор.
— Да нет. Пустяки.
— Так с нашей моторизацией за день добраться можно? [150]
— Можно, если бы не противник...
А группа немецких армий «Северная Украина», находившаяся перед фронтом, имела жесткий приказ Гитлера не допустить продвижения советских войск на запад...
Однажды теплой июльской ночью наш батальон скрытно сосредоточился в районе Заложцы, что севернее Тарнополя. Здесь мы ожидали дальнейших распоряжений. Но они не поступали...
Только в 16 часов 14 июля началась наконец артиллерийская и авиационная подготовка. Но ударные группировки 60-й и 38-й армий продвинулись лишь на несколько километров — столь упорным было сопротивление противника.
Снова началось ожидание...
— Оноприенко! Запросите по рации обстановку и задачи. Сколько еще можно ждать? — не вытерпел я.
Через некоторое время в замаскированную масксетями и ветками штабную машину просунулась голова Ивана Алексеевича Оноприенко.
— Так, сказали ждать. Обругали даже, товарищ капитан!..
Вернувшийся после ранения Мысяков посоветовал:
— Сходи к артиллеристам, а то наши и сами не знают...
В артиллерийском штабе, который расположился неподалеку в перелеске, я действительно получил необходимые данные об обстановке на центральном направлении наступления фронта, где должен был действовать наш батальон.
— Пока дела неважнецкие, — информировал меня подполковник-артиллерист. — Продвижения почти нет.
Так прошел весь день 15 июля.
Только в ночь на 16-е передовые отряды 3-й гвардейской танковой армии совместно с частями 15-го стрелкового корпуса завершили прорыв, пробив узкую полосу в тактической зоне обороны противника. Передовые части вышли в район севернее Золочева. Эта узкая полоса и получила название «колтовский коридор».
Длина коридора достигала восемнадцати километров, ширина не превышала четырех — шести, а местами составляла лишь два километра.
Коридор пролегал вдоль единственной проселочной дороги, проходившей между холмами, заросшими смешанным [151] и хвойным лесом. Слева и справа атаковал противник. Немецко-фашистские части делали все возможное, чтобы перерезать узкую полоску земли, по которой двинулись бесконечные колонны советских войск.
Попытки расширения колтовского коридора не принесли успеха нашим войскам, а потеря времени становилась опасной, и командование приняло смелое оригинальное решение: ввести через коридор 3-ю гвардейскую и 4-ю танковые армии.
Военная история не знала еще случая, когда бы две танковые армии вводились в столь узкой полосе прорыва при одновременном отражении мощных контратак противника на флангах.
Вслед за передовыми частями в полдень 16 июля в колтовский коридор прошла и автоколонна батальона. Наш 207-й ОМИБ предназначался для прикрытия флангов колтовского коридора минами. Любой ценой надо было помешать гитлеровцам перерезать коридор.
Автомобили с бойцами и минновзрывными средствами едва втиснулись в поток двигавшихся танков. Из кабины новенькой штабной машины я с опаской поглядывал на обгонявшие нас боевые машины — не дай бог, зацепят...
В это время по рации пришел приказ развернуться для минирования в районе Кругув, Колтов на правом фланге коридора.
С трудом выбравшись из потока танков, роты приступили к минированию.
У Кругува лес подходил вплотную к домам. Стемнело. Облака, освещенные луной, казалось, цеплялись за кроны деревьев. Батальон удалился на значительное расстояние от маршрутов движения войск по коридору, и нас окружила тишина: гул моторов двигавшихся колонн не долетал сквозь плотную стену леса.
В ста метрах от моста через речку на лесной дороге у Кругува бойцы обнаружили противотанковые мины, а на тропинках справа и слева — противопехотные «шпрингминен».
— Вот-те и мины на именины!.. Диво, товарищ капитан, получается! — обратился ко мне старший лейтенант Н. С. Дробница, только назначенный командиром роты. — Не снимать же немецкие мины, чтобы тут же ставить свои...
— Нет никакого смысла, — согласился я с ротным. [152]
Так и решили оставить немецкие мины: противнику и самому их теперь не просто найти. С нашей же стороны прикрыли минами остальные возможные выходы из леса к Кругуву. Две другие роты, с которыми находился Ф. В. Мысяков, минировали западнее Кругува.
Батальону предстояло охранять минные поля или, точнее говоря, оборонять их при подходе противника. Бойцы принялись отрывать окопы, готовясь к бою...
17 июля с утра завязались бои в воздухе. Вскоре начался сильный артобстрел Кругува. Везде гремели взрывы, раздавалась стрельба. Обстановка в районе минирования запуталась до такой степени, что было неясно, где наши роты, а где противник. Наконец с двумя подразделениями установили радиосвязь. А рота Дробницы исчезла: ни солдата, ни радиограммы от старшего лейтенанта.
Комбат нервничал. Послали связного — не вернулся. Второго — та же история. Больше посылать было некого. Осталась только охрана у штабной машины. Хорошо хоть неподалеку находились друзья-артиллеристы...
— Придется ехать. Ты знаешь место. Бери коней... — отведя глаза в сторону, сказал Мысяков.
Легкий фаэтон, запряженный двумя серыми рысаками, быстро понесся по Кругуву. Небольшая деревушка, зажатая между речкой и холмами, поросшими лесом, казалась пустынной. Аккуратные белые домики были безжизненны. Солнце улыбалось. Стрельба слышалась в стороне. Ничего подозрительного не попалось нам на глаза.
Но вдруг, чего-то испугавшись, сильные кони перешли на галоп.
— Чого бидуетэ, цэ ж просто стрильба! — зашумел с козел Н. Бессараб, приземистый солдат из донских «старичков».
Однако не прошло и минуты, как Бессараб, резко повернувшись, закричал мне в ухо не своим голосом:
— Нимцы!.. Стрыбайтэ!..
Я взглянул и обмер. Впереди, словно из-под земли, выросла стена людей. Они перегородили улицу. Четко выделялись на серых куртках черные стволы автоматов. У солдат, стоявших чуть в стороне, можно было различить нашитые на рукаве трезубцы. [153]
А кони несли прямо на них. Вот уже до противника 200, 150, 100 метров...
Не помню, как выпрыгнул из фаэтона. Почувствовал боль в ноге. Прижался к дому. Неведомая сила толкала броситься бежать, но заставил себя остаться на месте: я не мог оторвать взгляда от Бессараба. Промчавшись под носом у остолбеневших немцев и галичинцев, он на всем ходу резко развернул фаэтон и громко крикнул мне:
— Стрыбайтэ!
Промелькнули крупы лошадей. Я прыгнул, сильно ударился, но все же оказался внутри несущегося фаэтона. Серая стена смерти стала быстро удаляться. Вслед нам полетели пули. Они то посвистывали, то жужжали, как шмели. Только прислушавшись к этим звукам, я осознал в полной мере, какой смертельной опасности удалось избежать, и окончательно пришел в себя. Оцепеневшими пальцами нажал на спусковой крючок автомата. По его подрагиванию понял, что оружие в порядке, бьет по врагу, и на душе сразу стало спокойней.
В фаэтоне между тем появились пробоины. Задело левую лошадь. Но мы миновали крутой поворот, и гитлеровцы остались вне поля зрения. Кони на всем скаку вынесли фаэтон в лес.
Все произошло как во сне...
Через сутки мы нашли свой штаб батальона, переместившийся после очередной атаки противника на новое место. Рота старшего лейтенанта Дробницы, понесшая значительные потери, тоже нашлась.
Разведчики видели, что наш фаэтон врезался в колонну гитлеровцев. Нас считали погибшими. Вот почему, когда мы вернулись, Мысяков не поверил своим глазам.
— Из когтей смерти, значит?! — только и сказал он вместо приветствия.
Солдата Н. Бессараба за спасение командира наградили медалью «За боевые заслуги».
Всю картину операции представляли себе только те, кто находился в крупных штабах, где накапливались сведения об оперативной обстановке на всех участках фронта. Мы же могли судить о происходящем только по личным впечатлениям да еще по данным командиров частей, с которыми приходилось взаимодействовать. Иногда запрашивали [154] обстановку по радио, но получали, как правило, лишь скупую информацию о положении в нашем районе.
Когда через день-два мы получили по радио приказ выдвинуться вперед по маршруту с прежней задачей — прикрыть фланг коридора — обстановка казалась совершенно запутанной.
Оставив одну роту у Кругува, мы вышли на маршрут, по-прежнему забитый бесконечными колоннами. Танки двигались параллельно разбитой колесами грунтовой дороге. Сотни гусениц пробили две широкие колеи, казавшиеся более надежными, чем месиво грязи на проселке, по которому с трудом шли колесные машины.
На маршруте поблескивали мутными зеркалами невысохшие лужи. Изредка начинался предательский летний дождь. Грунт после этого раскисал еще сильней...
Наш батальон остановили километрах в десяти — двенадцати от горловины прорыва. Едва мы протолкнули свои автомашины в узкий распадок справа от маршрута движения войск, как услышали крики:
— Танки!..
Минеры выскочили на холмы и начали устанавливать противотанковые мины внаброс, то есть просто на грунт, наспех маскируя их травой и ветками. Для подачи мин с автомашин образовали живой конвейер...
Километрах в двух от нас из леса показались немецкие танки и стремительно пошли на наших бойцов. Танкисты открыли огонь, а отделение младшего сержанта А. Булатова продолжало снаряжать мины взрывателями. Когда танки были уже на расстоянии около километра, бойцы Л. Мудрик и Н. Аминов все еще разносили мины, прикрывая подходы к коридору...
Наконец иптаповцы открыли дружный огонь. Один танк с белыми крестами задымился. Остальные, немного не дойдя до мин, повернули обратно.
Пунцовое зарево заката уже подкрасило в коричневый цвет зеленые машины и танки, двигавшиеся по коридору. С холма, где мы снова минировали, хорошо был виден бесконечный поток советских танков и машин, вытаскиваемых тягачами из оврага. Все торопились.
Положение оставалось неясным. Но неукротимый железный поток продолжал двигаться на запад и, казалось, ничто не в силах его остановить. [155]
Кульминационным моментом стали бои под Золочевым. Бродская группировка гитлеровцев, насчитывавшая восемь дивизий, попыталась уйти от окружения и нанесла мощный удар на юг, надеясь перерезать узкий коридор и соединиться со встречной группировкой, действовавшей из района Золочев, Плугув.
Наш батальон, продвигавшийся в колонне по коридору, оказался у острия удара гитлеровцев. Генерал, принявший на себя командование на этом участке, приказал срочно установить все мины, включая неприкосновенный запас. Затем по его же приказу батальон поступил в подчинение командира стрелкового полка, занявшего оборону на ближайших холмах.
Это было 20 июля. Первые атаки противника удалось отбить. С рассветом следующего дня мы подверглись сильной артиллерийской обработке. Казалось, все смешалось. Гитлеровцы находились спереди и сзади...
Утром появился капитан Дубровский. Его черные как смола глаза были влажными, а губы дрожали:
— Старшего сержанта Салия сразили автоматной очередью! Такого минера и помкомвзвода...
В середине дня мы четко увидели с занимаемой нами высоты группу немецких танков, нарвавшуюся на артиллерийский дивизион, замаскированный в кустах. Наши артиллеристы не растерялись. Несколько стальных коробок вспыхнуло в первые же минуты. Остальные попятились к лесу. В это время с опушки леса прямо на нас двинулись огромные серые колонны людей. Часть из них выскочили к нашим окопам. Завязались рукопашные схватки...
Нашему батальонному фельдшеру старшему лейтенанту медслужбы П. Е. Цыновому пришлось немало потрудиться, оказывая помощь раненым...
На следующие сутки все повторилось. Но на этот раз впереди шли бронетранспортеры с крестами. Они потеснили наши части. Нескольким машинам даже удалось проскочить через коридор. Но брешь в узком коридоре быстро затянули.
Потом противник развернулся и вновь стал наступать на холмы, где занимал оборону стрелковый полк с нашим батальоном.
— Не отходить!.. — кричал полковник. — Наши близко! Надо продержаться двадцать минут... [156]
И действительно, вскоре в небе появились советские бомбардировщики. Затем по коридору подошли тридцатьчетверки. Они без остановки развернулись и двинулись на гитлеровцев.
Враг дрогнул. Немцы смешались и бросились назад к лесу. Но многие остались на месте, подняв руки...
Командир взвода управления лейтенант В. Н. Муромцев собрал полтора десятка новеньких малогабаритных раций с ларингофонами.
— Как раз для минеров! А вот и профессор по этой части, — доложил Виктор Николаевич, свободно говоривший по-немецки, представляя мне круглолицего суетливого человека.
— Яволь. Ихь есть радист. Гитлер — капут!..
Немецкий гауптман быстро настроил рации и охотно объяснил, как с ними обращаться...
Число пленных быстро росло. Только в нашем батальоне их насчитывалось 300 человек. А всего более 17 тысяч гитлеровцев сдались тогда в плен.
Путь ко Львову наконец был открыт...
Перед нами была широкая ровная степь. Местами колосилась невысокая пшеница, в которой машины наступающих частей проложили многочисленные перепутавшиеся между собой колеи. Вдали виднелись вытянувшиеся вдоль горизонта холмы, подковой охватившие древний город.
Перебросив несколько дивизий со Станиславского направления, противник упорно удерживал Львов. Нашим 3-й гвардейской и 4-й танковым армиям так и не удалось занять его с ходу.
Перед львовскими холмами развернули свои позиции артиллеристы. Огневая дуэль с неприятелем не утихала ни на минуту...
Ожидая освобождения Львова, одна рота и штабная машина батальона разместились в суходоле, через который был перекинут небольшой железнодорожный мост. Неожиданно послышался стук колес о рельсы. К мосту приближалась дрезина. По требованию солдата-наблюдателя она быстро сбавила ход и остановилась.
— Разве Львов еще не у нас?! — закричали нам с дрезины. [157]
— А вы хотите взять его на дрезине? Ишь, какие стремительные!..
Четыре человека в форме железнодорожников спустились под мост.
— Сегодня нам надо закончить восстановление пути до Львова. Ждут эшелоны...
— Но Львов еще у противника, — уточнил я.
— Как же быть? У нас срочное задание...
— У нас тоже задание. Однако враг не считается с этим...
Как бы в подтверждение сказанному гитлеровцы перенесли огонь по мосту и по дрезине.
— Отгоняй дрезину! Засекли! — сердито крикнул комбат.
Старший из железнодорожников приказал двум своим товарищам отправляться на дрезине назад и доложить обстановку.
Не в первый раз железнодорожники буквально наступали нам на пятки. Так было и перед Львовом. Не случайно наш собеседник напомнил слова Наполеона: «Секрет войны заключается в секрете сообщений».
— Это и фрицы знают! — заметил комбат. — Они на путях новые мины ставят — противотранспортные, так-то, — резюмировал он.
Действительно, на подходе ко Львову нам впервые встретились противотранспортные мины РМи-43. В длину они достигали почти восьмидесяти сантиметров и благодаря этому лучше перехватывали по фронту направление движения машин. Из-за малой высоты (всего восемь сантиметров) РМи-43 ставили неглубоко в грунт, а то и вовсе не заглубляли. Надежность срабатывания мины при наезде колеса или гусеницы обеспечивалась пятью взрывателями, устанавливаемыми в металлический корпус.
Спустя день-другой роте капитана Дубровского пришлось проделывать проходы в РМи-43 на въездах в город, разбирать завалы из деревьев и баррикады оборонительного обвода.
— Чуть не полетели к праотцам, ядреный корень!.. — делился потом капитан. — Так искусно мины замаскированы. Сам черт не заметил бы! Но старшина Николенко лучше черта все чует... Теперь дороги в город открыты! [158]
27 июля 1944 года войска 1-го Украинского фронта завершили ликвидацию окруженной группировки противника и освободили ряд городов, в том числе областные центры Львов и Станислав.
Ясным летним утром наш батальон прибыл на окраину Львова со стороны Куровице. Нам предстояло расширить узкие проходы, уже пробитые в железобетонных заграждениях дивизионными саперами. Это были параллелепипеды, установленные немцами так, что в случае подрыва опор они падали поперек дороги, загораживая проезд. Завалы пришлось взрывать.
Вскоре автоколонна батальона спустилась по улицам, расположенным амфитеатром, к центру города. Умытый легким утренним дождиком и обласканный лучами солнца, город выглядел празднично.
Замелькали радостные лица горожан. Проплыли старинные соборы с неповторимыми контурами колоколен, куполов и крыш, дома оригинальной архитектуры. Зелень холмов и аккуратных скверов приятно оттеняла светлые и красновато-коричневые тона зданий.
В центральной части города сохранилась нетронутой классическая колонна коринфского ордера с фигурой Адама Мицкевича, взирающего на ширококрылого ангела, который парил над ним. Позже мы встречали в Польше немало памятников Мицкевичу. Но такого красивого, как во Львове, не видели нигде.
И вновь потянулись праздничные людные улицы, где многовековая застройка оставила следы каждой эпохи... Кое-где на домах сохранились недавние названия улиц: Адольфа Гитлера, Казимировская, Маршалковская, Дистрикта... На перекрестках встречались немецкие указатели. Это напоминало о том, что только вчера здесь были гитлеровцы, что древний украинский город пережил тяжелые испытания.
После захвата немцами Львова 30 июня 1941 года в городе начались кровавые оргии. Только в ночь на 2 июля три тысячи врачей, инженеров и других представителей интеллигенции, заранее намеченных к уничтожению, пали жертвами террора.
Эти испытания львовян передал в стихах неизвестный поэт:
Тише, тише, тише!Сколько же пережил этот красавец город!.. Он потускнел от дыма войны, но враг не успел его разрушить, И Львов остался все таким же прекрасным, вечно молодым...
Бригада приступила к разминированию Львова. Как и в Киеве, поиски мин вели несколько частей. Нашему батальону был выделен участок разминирования, в который входили объекты центра и Железнодорожного района.
Первое впечатление было таково, что в густо населенном городе, из которого в отличие от Киева оккупанты не выселяли жителей, минерам делать нечего.
Вместе с тем, по данным агентурной разведки, стало известно, что противник проводил мероприятия по подготовке к минированию ряда объектов. Кроме того, были найдены замыкатели J-Федер-504. Поэтому главной нашей задачей стало обнаружение мин замедленного действия на особо важных объектах, а также проверка сложного подземного хозяйства и электрохозяйства города.
Имелись все основания предполагать, что гитлеровцы, не тронув жилые кварталы, могли подготовить к взрыву здания, которые можно было использовать для расквартирования войсковых частей и госпиталей.
Как только городской штаб разминирования оповестил население о мероприятиях по поиску мин, к нам в батальон тоже потянулись львовяне, чтобы сообщить о своих подозрениях и предположениях.
В первые же дни у развалин крепостных стен Высокого замка (так именовалась крепость короля Казимира) удалось обнаружить запасы снарядов и пулеметных лент. Различные боеприпасы, средства взрывания и отдельные минные сюрпризы были найдены в одном из магазинов на Первомайской улице, у квадратной восьмидесятиметровой [160] башни старой львовской ратуши, в трехсотлетних зданиях на площади Рынок и в некоторых других местах.
Однажды пополудни у нас в штабе батальона появились встревоженные пожилые супруги. Они взволнованно сообщили, что видели какие-то приготовления небольшого немецкого подразделения на Лычаковском кладбище.
— Прошу пана капитана поихаты, — предложил наш посетитель, седой человек лет шестидесяти, напоминавший по виду учителя гимназии.
Лычаковское кладбище не входило в район действий батальона и, строго говоря, наших добровольных помощников следовало адресовать в другой штаб. Но разве вправе так поступать врач или минер? Ведь не исключено, что речь шла о жизни и смерти...
Подняв дежурный взвод, я пригласил «учителя» сопровождать нас. Автомашина помчалась по улицам Львова.
Миновав ажурный кирпичный вход в готическом стиле, мы прошли на старое кладбище. Под кронами вековых деревьев прятались большие и малые надгробные камни, кресты, почерневшие статуи, замысловатые склепы.
Вид кладбища неизбежно располагает к размышлениям, и не только о бренности всего земного. Хочется узнать, что за люди лежат под памятниками... Невольно думаешь, сколько интересного могли бы они рассказать о городе, о событиях, о себе...
Лавируя между надгробными камнями, мы вышли на небольшую площадку перед старинной фамильной усыпальницей.
— Ось дэ!.. — сказал наш провожатый.
Начались поиски.
Вскоре на площадке и в склепе были обнаружены немецкие каска и фляга, а также ножовка, топор и обрезки досок. Но никаких средств взрывания и мин мы не нашли.
Для чего здесь находились гитлеровцы?
Об этом можно только догадываться. Но весьма вероятно, что в старом склепе до времени кто-то прятал награбленные ценности, которые затем упаковали в деревянные ящики и вывезли из Львова.
Нашим минерам приходилось вести и такие поиски...
Наибольшие хлопоты доставили поиски мин в здании, где ныне помещается Управление Прикарпатского военного [161] округа. По нашим данным, оно могло быть заминировано врагом.
Чтобы обеспечить полную безопасность здания от возможного взрыва мин замедленного действия, пришлось провести очень трудоемкие мероприятия. В первую очередь тщательно проверялась площадь вдоль всего периметра здания. С этой целью, как и в других случаях, минеры использовали стетоскопы и миноискатели ВИМ-203. Но это далеко не все. Разбирались заложенные кирпичом проемы подвалов, приспособленных под бомбоубежище; ведь в них могли находиться заряды и минные замыкатели замедленного действия. Простукивались и прослушивались стетоскопами стены, чтобы установить наличие пустот или инородных предметов, а также выявить присутствие часовых механизмов J-Федер-504 — этих современных адских машин.
После осмотра контрольных шурфов и тщательного обследования здания была отрыта сплошная траншея глубиной 1,7 метра на расстоянии одного метра от цоколя.
Одновременно проверяли первый и последующие этажи. После внешнего предварительного осмотра минеры прослушивали и простукивали стены и полы. Осматривали дымоходы и электросети. Вскрывали все подозрительные места. Внимательно обследовали на чердаках баки для воды и стропильные фермы, прощупывали засыпку перекрытий.
И хотя объем работ был значительным, зато они давали гарантию, что мины замедленного действия не сработают.
Многих у нас тревожил вопрос, как быть с соборами и костелами? Подлежат ли они проверке на наличие мин?
Львов славился уникальными памятниками храмовой архитектуры. Комплекс Успенского собора с величавой квадратной колокольней, капелла Кампианов и костел Бернардинцев, комплекс Армянского собора...
Высокие двери святилищ Кафедрального, Успенского и других соборов были открыты настежь. В некоторых из них шла служба в честь освобождения города Красной Армией.
Посоветовавшись с компетентными органами и лицами, мы пришли к выводу, что проверять на минирование [162] места обитания духовенства нет никакой необходимости. Если там и находились мины, то совсем иного порядка, чем те, которые интересовали минеров.
На второй или третий день после освобождения Львова нам приказали срочно проверить здание Львовского оперного театра. В нем собирались провести какое-то массовое мероприятие и надо было обеспечить его безопасность.
Красивейшее не старое еще здание театра оперы и балета имени Ивана Франко с крылатыми фигурами на фасаде оказалось страшно запущенным и облезлым, но не имело серьезных повреждений.
Проникнуть в запертый театр мне со взводом разведки удалось только через служебный вход, расположенный за главным фасадом.
Через некоторое время пришли два пожилых человека, работавших в театре. Мы стали расспрашивать их. Один, сильно заикаясь, рассказал, что дней за пятнадцать до освобождения города советскими войсками в театр приходил немецкий офицер в сопровождении двух унтер-офицеров и чинов львовской украинско-националистической полиции. Офицеры и унтер-офицеры осмотрели зал и зачем-то задержались на сцене.
— А не велись ли при вас какие-либо работы?
— Нэ бачыв. Можэ, колы никого нэ було...
Мы принялись внимательно обследовать театр. Осмотрели подсценные трюмы, колосники, люки, механизмы подъема занавеса и декораций, электропроводку. В ряде случаев пользовались саперной «кошкой»...
В одном месте за сценой обнаружили участок стены, заклеенный, как нам показалось, свежей белой бумагой.
— Вскрыть надо, товарищ капитан, может, здесь и установили «Федора», — доложил свои соображения разведчик Проворов.
— Пожалуй, верно. Здесь как раз метров десять от стола президиума на сцене... — поддержал своего подчиненного командир взвода разведки старший лейтенант Алексей Иванов.
Работы по вскрытию подозрительного места велись с особыми предосторожностями — ведь каждый удар мог вызвать взрыв предполагаемого заряда. А это означало не только гибель минеров, но и существенное разрушение одного из прекрасных зданий — гордости львовян. [163]
Но вскоре наши разведчики убедились, что опасения напрасны. Под штукатуркой кладка была нетронутой...
На следующий день мы доложили командованию о безопасности использования здания оперы.
Немало труда потребовала проверка здания Львовского отделения Госбанка. В цокольном этаже пришлось серьезно повозиться с заложенными кирпичом проемами окон. Не исключалась возможность того, что мины замедленного действия находятся здесь. Эти предположения подкреплялись относительно свежими швами кладки.
Были отрыты контрольные шурфы, поскольку наиболее эффективный взрыв и наилучшая маскировка достигаются размещением зарядов взрывчатки именно в подвалах.
Немало забот доставили и большие сейфы Госбанка — огромные стальные ящики, размещавшиеся у стен цокольного помещения. Все сейфы были заперты, а открыть их так и не удалось: у служителей не оказалось ключей.
— Ось тут фрицы гроши сховалы! — острили минеры. — А можэ, срибло та золото...
— Держи карман шире — бриллианты...
— Да там МЗД скорей всего! И взрывчатки килограммов сто. Как трахнет — не нужны будут ни денежки, ни золото...
— Да и весь банк взлетит за милую душу...
Мы не были подготовлены к такой задаче, как вскрытие сейфов, а подрывать замки с помощью накладного заряда было опасно: если внутри находились ВВ, они могли сдетонировать. Пришлось обратиться к местным властям. На другой день нам прислали мастера, который довольно быстро подобрал ключи к первому сейфу. На случай, если бы там оказался сюрприз, который мог сработать при открывании двери сейфа, к его рукоятке прикрепили тросик, всех вывели из помещения, и солдат, находившийся в укрытии, потянул тросик. Взрыва не последовало, сейф оказался пустым.
Таким же способом довольно быстро открыли все остальные сейфы. Но и минеры, и представители Госбанка, присутствовавшие при вскрытии сейфов, убедились, что там не было ни денег, ни золота...
Почти все сейфы были пусты, если не считать обнаруженных нами каких-то никому не нужных счетов и нескольких новых конторских книг. [164]
...Большое внимание уделялось во Львове поискам электрофугасов. Для этого имелись основания: у ряда объектов в городе было обнаружено значительное количество электродетонаторов.
Для разрушения городских зданий, в которых могли расположиться штабы, воинские части, госпитали, склады, противник имел возможность использовать электрофугасы, взрывая их на расстоянии через электросеть.
34-й отдельный батальон электрозаграждений и 211-я рота специального минирования нашей бригады вели проверку электросетей. Поисками электрофугасов занялись и другие части бригады в своих районах разминирования.
В этой связи к нам и приехал начальник штаба батальона электрозаграждений С. П. Беруль:
— Выдели на пару дней вашу автоэлектростанцию, — попросил он. — Работы невпроворот!..
Капитан Беруль был невысок ростом и коренаст. В его умных живых глазах время от времени мелькала грустная улыбка. Сняв фуражку и машинально погладив бритую голову, Беруль горячо говорил:
— Пойми же! Мы отключили объекты, где имеются подозрения на минирование, от городской электросети...
— Батальон со своими задачами тоже не успевает справляться...
— Да разве сравнишь объемы работ?! Нам пришлось разобщить все подстанции и центральные распределительные пункты городской электросети. Теперь проверяем их. А вы...
Мы с Мысяковым сдались и выделили автоэлектростанцию АЭС-3.
Бригадным электрикам пришлось тщательно проверить электросети. Во время поиска посторонних подключений с сети снимали нагрузку и прозванивали ее мегометрами. Затем в локализованные сети давалось напряжение в 110–120 вольт, при этом, разумеется, все лица из проверяемого здания или объекта удалялись. Объекты считались проверенными только после пробной подачи электроэнергии.
Весьма трудоемким делом являлась и проверка подземного городского хозяйства города. Ведь в коллекторах, сетях водоснабжения и канализации, вблизи важных объектов и перекрестков магистральных улиц города могли быть заложены крупные заряды взрывчатки. [165]
В качестве помощников в этот период наши подразделения привлекали собак-миноискателей из 70-го батальона.
Среди других объектов наш батальон тщательно проверил каменные здания казарм, расположенные на одном из крутых холмов и обозначенные на наших планах цитаделью. Нам рассказали, что в этом районе в ночь на 4 июля 1941 года украинские националисты из батальона «Нахтигаль», действовавшего в составе эсэсовских войск, расстреляли известного писателя и профессора Тадеуша Бой-Желенского{7}, профессоров-медиков Адама Соловия, Анатолия Цешинского и других представителей местной интеллигенции.
В зданиях цитадели мы обнаружили заряды взрывчатых веществ, подготовленные к установке. Они были связаны бечевками. Несколько зарядов оказалось в брезентовых мешках. Все заряды имели отверстия для установки детонаторов.
— Есть еще трофеи, товарищ капитан, — доложил командир взвода А. Н. Иванов и показал готовые зажигательные трубки, которые оставалось только вставить в заряды взрывчатых веществ да потянуть за шнур терочного воспламенителя.
В подвале здания-бастиона на деревянных, основательно подгнивших досках пола, стояли массивные металлические ящики. В них находились электродетонаторы, уложенные в небольшие коробки из оцинкованного железа. Другие ящики были заполнены мотками огнепроводного шнура, соединительными трубками и терочными воспламенителями.
Обнаружили мы и ниши, подготовленные вражескими саперами для укладки взрывчатки.
Пока минеры нашей 42-й отдельной моторизованной инженерной бригады обеспечивали львовянам безопасность от взрывов адских машин, минных сюрпризов и электрофугасов, жизнь большого города входила в нормальную [166] колею. Начали работать заводы, фабрики. Быстро расширялась торговля. На улицах стало оживленно и шумно. Только сирены воздушной тревоги все еще беспокоили горожан по ночам: немецко-фашистские самолеты пытались бомбить древний Львов...
Спустя неделю после освобождения города нас пригласили в райисполком на очередное заседание районного штаба разминирования.
Когда вошли в кабинет к председателю Железнодорожного райисполкома, у него уже сидел посетитель. Мужчина, которого мы увидели, был похож на воскресшего мертвеца. Восковая кожа плотно обтягивала лицевые кости. Человек этот, видимо, был когда-то красив. Но лицо его превратилось в маску. Только большие черные глаза были полны жизни. За его стулом стояла пожилая женщина, видимо, жена, лицо которой выражало нежность и грусть.
Тяжело было смотреть на этого несчастного человека, но оторвать взгляд было тоже невозможно. Все словно чего-то ждали, а разговора не получилось.
Наконец председатель вышел из-за стола. Морщинки на его лице дрогнули:
— Вот решение исполкома, — обратился он к незнакомцу. — Вам предоставляется комната с обстановкой. Поправляйтесь!..
Посетитель попытался встать. Изо рта у него вырвался какой-то звук.
— Не волнуйтесь, — успокоил его председатель. — Черные дни позади. Вам надо лечиться. Мы поможем.
Сотрудник райисполкома вместе с пожилой женщиной под руки вывели необычного посетителя.
— Позавчера минеры обнаружили этого человека в канализационном коллекторе, — сказал председатель райисполкома. — Он провел под землей три года. Жена по ночам передавала ему пищу...
Воцарилась тишина. Каждый задумался. Думал и я о судьбе человека, которого только что видел. Наверное, он совершил побег. Наверное, была погоня с собаками. Это я мог себе представить. Но жизнь в канализационном колодце, где приходилось дышать нечистотами... Мое воображение отказывалось нарисовать все детали этого трехлетнего заточения. [167]
А жена мученика, эта приятная, не по годам состарившаяся женщина?! Какой мерой измеришь ее скромный и незаметный подвиг! Еженощно, когда свирепствовали патрули, она поднимала крышку нужного колодца и передавала мужу кусок хлеба. Женщина рисковала сразу двумя жизнями — своей и его. Она наверняка понимала, что все зависит от нее, а это придавало силы. И так продолжалось тысячу ночей...
С очередной почтой, доставленной нам во Львов, пришло официальное извещение начальника госпиталя о кончине капитана С. А. Барабашова от крупозного воспаления легких.
— Не может быть! Какая-то ошибка...
Есть люди, в смерть которых трудно поверить.
Сергей Барабашов был родом из Одессы. В нем счастливо сочетались мягкий юмор южанина и удивительная сосредоточенность, принимаемая иногда даже за угрюмость. У него было крупное волевое лицо и глубоко сидящие карие лучистые глаза, сразу располагавшие к себе. Он любил людей, всегда стремился быть ближе к ним и добился перевода из политотдела соединения к нам в батальон, когда бои шли еще на левобережье Днепра.
— Нам с вами, начальник штаба, комбату помочь надо, — сказал Барабашов вскоре после того, как его назначили заместителем командира по политической части.
— Помочь?..
— Да. Человек он, конечно, смелый, но знаний, эрудиции ему явно не хватает...
С легкой руки Барабашова у нас, когда позволяла обстановка, стали возникать диспуты на самые различные темы. Обсуждали корреспонденции Эренбурга и Симонова, военные события, позицию союзников... Вспоминали эпизоды из романа «Война и мир». Много спорили о жизни и смерти как философских категориях, о том, что такое счастье...
Заблуждается тот, кто думает, что на фронте говорили только о войне, о мимолетных увлечениях, о стопке водки и ремонте сапог...
Широки и многогранны были интересы фронтовиков. Я не раз являлся свидетелем долгих горячих споров, во время которых бойцы старались уяснить смысл человеческого [168] бытия, суть политики различных государств, понять причины возникновения войн... И во всем этом нет ничего удивительного. Встречи со смертью заставляют человека задуматься о многом.
Как-то разговор зашел о влиянии войны на человека. Этот вопрос волновал многих. Грубеем ли мы? Становимся ли черствыми, нечуткими? Ведь на войне прямо или косвенно солдату приходится убивать...
— Что ж, мы не пацифисты. Все дело в цели, во имя которой ведется война. Мы ведем справедливую, освободительную войну. Это и формирует моральный настрой людей, — тихо произнес Сергей Барабашов. И после паузы продолжил: — Да... Нас убивают и мы убиваем. Может, это прозвучит парадоксально, но мы в огне боев становимся тоньше, что ли, внимательней, душевней. Все мелкое отступает. А помыслы делаются чище, возвышенней...
Как верно подметил это Сергей Барабашов!..
Иногда к нам приезжал заместитель начальника политотдела бригады Г. Е. Кривец. Тогда круг обсуждаемых вопросов еще расширялся.
— Хочу узнать, как вы думаете, почему так живуча прусская военная идеология? — начинал капитан Кривец.
Первым, как правило, в беседу включался Барабашов, отлично знавший и труды классиков марксизма-ленинизма и военную историю. Начинался разговор, в котором поминались и Клаузевиц, и Гегель, и Мольтке, и Шлифен, и Людендорф.
— Опять ученые разговоры завели... — ворчал в первые дни Мысяков.
Потом ворчание прекратилось. Он стал с интересом прислушиваться к нашим дискуссиям. А некоторое время спустя уже не прочь был в разговоре с командирами рот и взводов многозначительно сообщить недавно усвоенные новые сведения. Мы с замполитом не раз были свидетелями того, как щеголял своей эрудицией комбат. Причем Сергей никогда не упускал случая шутливо пырнуть меня в бок: мол, видишь... плоды просвещения...
Несколько раз Барабашов рассказывал, как гитлеровцы, пытаясь разминировать наши минные поля, загоняли на них скот. Разгадав прием врага, наши части в таких случаях стали открывать огонь. Тогда фашисты силой [169] погнали на мины местных жителей — женщин, детей, стариков...
— Понимаешь, прошло много времени. А все равно, не могу заставить себя забыть эту жуткую картину, — с болью признавался Сергей.
Когда мы оказались в полосе прорыва вражеских танков на киевском плацдарме, он доверительно сказал мне:
— Боюсь только одного — попасть в плен. Лучше смерть!..
А когда однажды командир соседней части грубо распекал при нем подчиненного, Барабашов не выдержал и сказал:
— Не верите вы, товарищ подполковник, в людей. Не хотите, чтобы ваши слова дошли до сердца подчиненного, затронули его лучшие струны...
— Философия все это, капитан...
— А знаете ли вы. что по-гречески: фило — люблю, а софия — мудрость. Как же без них прожить?..
— До войны вы, капитан, небось эти «фило» и «софию» преподавали? Уж очень бойко судите обо всем!
— Человек, часто рисковавший жизнью, знает о ней не меньше, чем преподаватель философии...
На том и закончилась их пикировка.
Да, коммунист Сергей Барабашов знал людей и умел подобрать ключи к их сердцу. Было у него много общего с Володей Назаровым. Искренность, простота, убедительная логика. А главное — любовь к людям...
В одну из теплых августовских ночей, когда завыли сирены воздушной тревоги, прибежал запыхавшийся связной:
— Срочный пакет, товарищ капитан, дежурный послал за вами.
Батальону предписывалось прибыть к утру в Перемышль, чтобы разминировать город и оборудовать минные заграждения на городском оборонительном обводе. Одну роту батальона было приказано оставить для продолжения поисков мин во Львове.
Мы выступили по тревоге ночью. Синее бархатное небо перекрещивали лучи прожекторов. Звездами сверкали в нем разрывы снарядов зениток. [170]
От Львова до Перемышля всего 120 километров, и к утру наша колонна прибыла на восточную окраину города. Деревянные бараки — не то казармы, не то бывший концентрационный лагерь — были полностью разбиты. Зато, когда проехали по наспех расчищенной дороге в центр города, мы увидели сохранившиеся каменные здания, вымощенные плиточным камнем улицы и старые развесистые деревья, почти не тронутые войной.
Серо-белесые волны широкого и неспокойного Сана отрезали западную равнинную часть города. Старый пограничный арочный мост через реку Сан{8} был захвачен неповрежденным танкистами генерала Рыбалко.
Восточная часть города резко поднималась от моста в гору. Крутые подъемы улиц с добротными каменными домами, извиваясь и петляя, вели к старой крепости на горе. Мы разместились в современном особняке на зеленой улице пониже крепости.
К нам не раз подходили жители Перемышля, спрашивали, чем могут быть полезны. Они понимали, что нас интересуют МЗД, и указали немало мест, подозрительных на минирование.
Батальон сразу начал проверку на минирование основных объектов. Одним из них была старая крепость с каменными казематами и земляными валами. Крепость господствовала над окружающей местностью. С высоты, на которой она находилась, хорошо просматривалось все вокруг. Особенно далеко была видна долина реки Сан и леса на ее левом берегу.
В сырых неглубоких казематах крепости мы обнаружили немецкие каски, патроны и ящики с зенитными снарядами. Были найдены и стандартные килограммовые заряды взрывчатых веществ в металлических оболочках. Но настоящим сюрпризом для нас явилась находка в подвале одного из казематов ржавых русских трехлинеек и трехгранных штыков...
Вот когда вспомнил я академические лекции по истории. В первую мировую войну здесь шли бои 3-й и 8-й армий генералов Рузского и Брусилова с австро-венгерскими войсками. Именно в этих местах воевал в те годы дивизионный инженер 78-й и 69-й пехотных дивизий легендарный [171] ныне генерал Д. М. Карбышев. В период инженерного обеспечения атаки Дмитрий Михайлович был ранен в ногу. А в мае 1915 года, уже будучи корпусным инженером, участвовал в оборонительных работах в районе этой же крепости.
В галицийской операции 1915 года крепость Перемышль была одним из опорных узлов оборонительного рубежа, проходившего через Нове-Място, Сандомир, Перемышль, Самбор. И найденное нами старое русское оружие невольно напомнило о былых сражениях.
«Крепости — якоря государства», — писал когда-то известный фортификатор Н. И. Коханов, и тогда это было справедливо. Но теперь, спустя много лет, маленькая крепость Перемышль с земляными фортами и валами, каменными и бетонными казематами потеряла свое военное значение. Она превратилась, по выражению некоторых фортификаторов, лишь в корзину для снарядов современной артиллерии.
Взорвав найденные снаряды и патроны противника, минеры покинули старую крепость, неплохо послужившую много лет назад нашим мужественным соотечественникам.
Другим объектом поисков мин были здания в левобережной, равнинной части города, в которых в период оккупации размещались гитлеровские воинские части.
В двухэтажных и трехэтажных современных домах все помещения были завалены лентами с патронами, пулеметами, фаустпатронами. В расположенных рядом одноэтажных складских помещениях и гаражах мы нашли груды военного снаряжения и штабеля боеприпасов. Возле одного из зданий стояло несколько неисправных автомашин, которые так и не смогли угнать немцы.
Большое количество взрывчатки, сосредоточенной у моста, в крепости, в пересыльном лагере и в казармах, свидетельствовало о намерении противника подготовить к взрыву ряд объектов. Только внезапность захвата города и крепости Перемышль танкистами генерала Рыбалко не позволила гитлеровцам осуществить задуманное.
В штаб батальона обращались многие жители Перемышля, предлагавшие минерам свои услуги и помощь. Среди них были инженеры и агрономы, домашние хозяйки [172] и артисты украинской оперетты, застрявшие в городе в период немецкой оккупации.
Все стремились чем-то помочь.
Одной из первых к нам пришла тонкая и хрупкая на вид белокурая девушка. Она свободно говорила по-русски, хотя порой в речи ее проскальзывал приятный польский акцент.
— Я слыхала, Панове разминируют город. Хочу предложить свои услуги... Считаю своим долгом...
— Но... для вас вряд ли найдется подходящая работа...
— Подходящая? Пан, видно, думает, что я гнушаюсь грязной работы. Смею заверить: пан ошибается...
— Не сможете же вы, например, копать землю. Это тяжело, а вы такая...
— Пан хочет сказать, что я слабая? Может быть... Но все равно, я согласна и на это...
— А что вообще вы умеете делать?
— Пан хочет знать мою профессию? Я — лингвист. Пишу по-русски, по-польски, по-немецки...
— Вот и отлично. Нам нужно написать много объявлений для горожан и таблички: «Разминировано»... Согласны?
— Конечно! Благодарю пана...
Пани Хелена (кажется, ее звали именно так) сразу взялась за дело. Мы дали ей еще двух помощниц, и работа закипела. На следующий день девушка сообщила, что ее отец — художник-иконописец, узнав о наших нуждах, предложил сделать трафареты для табличек: «Проверено. Мин не обнаружено» и выполнить другие, нужные нам работы.
— Отец ждет пана в мастерской. Он покажет образец...
Я не располагал свободным временем да и не хотелось идти в мастерскую, как мне казалось, третьеразрядного богомаза. «Он, наверное, даже богов по трафарету пишет», — с досадой подумал я и направил к художнику командира взвода лейтенанта В. Н. Муромцева, который до войны работал архитектором в Харькове, знал толк в живописи и сам неплохо рисовал акварелью.
— Товарищ капитан! Вы должны побывать в мастерской! Там есть настоящие шедевры... — захлебываясь от восторга, докладывал Муромцев. [173]
Вдвоем с лейтенантом мы и направились к художнику.
Небольшой двухэтажный особняк, у которого мы остановились, находился в западной части города и выходил фасадом на реку Сан. Мы поднялись наверх в мастерскую, сплошь завешанную и заставленную картинами в рамах и полотнами на подрамниках. Первое, что меня поразило, был портрет девушки в голубом платье с кисейной накидкой на золотых волосах. На нем была изображена пани Хелена. Картина, написанная в стиле Крамского, была так хороша, что я не мог от нее оторваться.
— Вы немного взволнованы, пан капитан? — пряча улыбку в седую бороду, спросил хозяин дома. Он все время наблюдал за нами: то ли из любопытства, то ли по профессиональной привычке изучать «натуру».
— Вы превосходно пишете, и мне неудобно поручать вам какие-то трафареты, — честно признался я.
— Это мне неудобно оставаться в стороне от святого дела — идет война!
Художник передал уже законченные трафареты для наших надписей и тяжелый мешочек:
— Прошу пана капитана принять это. Здесь краски: жженная кость, кадмий, кисти для набивки трафаретов.
— А как же вы? Краски сейчас — дефицит...
— Стоит ли говорить об этом... Люди жизнь теряют. Вы, конечно, видели лагерь у дороги...
Да, мы видели перемышльский пересыльный лагерь. Видели ряды колючей проволоки, электроизоляторы на столбах и хорошо представляли себе судьбу тех, кто прошел однажды через затянутые проволокой ворота...
Миновал почти год.
Мы находились уже далеко за границами своей Родины. Позади остались разминированные нами Воронеж, Киев, Бердичев, Броды, Львов, Перемышль, Краков. И не только они. Разминированы были также сотни населенных пунктов России, Украины, Польши, Чехословакии, Германии.
С наиболее тяжелыми условиями обезвреживания мин мы столкнулись в феврале — марте 1943 года в Воронеже. Через город проходил передний край обороны. Противник густо заминировал улицы, площади. В жилых и общественных зданиях гитлеровцы в крупных масштабах [174] применяли минные сюрпризы. Всех жителей гитлеровцы выселили из Воронежа, и информацию о действиях врага получить было не у кого.
Именно Воронеж, где безопасность горожан оплачивалась кровью многих минеров, явился для нашей бригады первой и самой суровой школой разминирования городов и поселков.
В последующем, во время работы в других населенных пунктах, потери минеров стали явлением исключительным. Объяснялось это в первую очередь тем, что был уже накоплен большой практический опыт и велась тщательная заблаговременная подготовка к разминированию.
А начиналось все так.
В период формирования нашей инженерной бригады на Дону в 1942 году Виталий Петрович Краснов, бывший в то время подполковником, собрал у себя командиров.
— Кто из вас, братья-саперы, мины боевые ставил и разминировал? — спросил комбриг.
Оказалось — никто. Выяснив это, Краснов даже побледнел.
— Как же воевать будем? — сокрушенно спросил он. — Знаете ли вы, что инженеры паче других страху, сиречь опасности, подвержены?
И комбриг произнес взволнованную речь о значении инженеров в прошлых и современных войнах. Он обладал замечательной памятью и многое цитировал наизусть из петровского «Устава Воинского...» 1716 года. Тогда и услышали наши командиры что:
Инженеры зело потребны суть при атаке или обороне какова места; и надлежит таких иметь, которые не токмо фортификацию основательно разумели и в том уже служили, но чтоб и мужественны были; понеже сей чин паче других страху подвержен есть.
Выдержав паузу, Виталий Петрович заключил:
— Ну довольно глаголить! Нам надлежит в кратчайший срок подготовить минеров. Первое занятие завтра же проведет инженер-капитан Катуркин. Помните, мину установить непросто. Но в тысячу раз сложнее ее обезвредить...
С тех пор прошло два с половиной года. Многое изменилось за это время в 42-й отдельной моторизованной инженерной Львовской ордена Красной Звезды бригаде. Не было с нами уже полковника Краснова, сменилась [175] часть офицеров, выбыли многие солдаты и сержанты. В батальонах появились первоклассные специалисты по разминированию. Они накопили драгоценные крупицы того личного практического опыта, который трудно, а порой и невозможно передать ни в инструкциях, ни в указаниях.
Эти минеры и входили вместе с войсками на улицы придонских деревень и поселков, в Воронеж и Киев, в польские города Краков и Вроцлав, в чешский город Трутнов, в немецкие города Гёрлиц и Дрезден.
На оборонительных обводах почти всех городов и крупных поселков частям бригады пришлось разминировать окраины или же проделывать проходы в немецких минных заграждениях для пропуска войск и обеспечения жизнедеятельности населенных пунктов.
Разминирование улиц проводилось во многих городах. Но с серьезными трудностями мы столкнулись в Воронеже и Бердичеве. Основательно были заминированы противником и улицы города Броды.
Еще больше хлопот доставляли нашим специалистам минные сюрпризы натяжного и нажимного действия. В десятках населенных пунктов Воронежской, Киевской и других областей, во Львове, Перемышле, Кракове, Трутнове, Гёрлице были обезврежены многие сотни этих дьявольских ловушек. Благодаря усилиям наших минеров только разминирование сюрпризов помогло спасти жизнь многим тысячам жителей городов и небольших населенных пунктов не только в нашей стране, но и в Польше, Чехословакии, Германии.
И все же самым сложным делом для нас являлись поиски мин замедленного действия. Гитлеровцы имели довольно большой опыт применения так называемых адских машин. В качестве трофеев нам досталось несколько десятков секретных немецких замыкателей (взрывателей) для МЗД: часовых J-Федер-504, рассчитанных на замедление в 21 сутки, и электрохимических, рассчитанных на действие в течение 32 суток.
Когда мы искали мины замедленного действия на территории различных стран, большую помощь оказывало местное население. И хотя мы говорили на разных языках, саперы отлично понимали тех, кто стремился нам помочь. [176]