За седым Днепром
Осень 1943 года не спешила вступать в свои права: в природе царило бабье лето. И хотя дороги не высохли после прошедших дождей, установились ясные теплые дни. Солнце весело заглядывало в многочисленные придорожные лужи.
Срочный пакет с приказом о выступлении батальона застал нас врасплох. Работы на объектах разминирования шли полным ходом. Бойцы обнаружили немецкий двадцатиодносуточный часовой замыкатель, обезвредили один за другим еще несколько взрывных сюрпризов. Все это настораживало. А тут...
Приказ предписывал оставить на разминировании Печерского района только одну инженерно-минную роту Жигалова. Остальной состав батальона был поднят ночью по тревоге для марша в район минирования переднего края обороны южнее Киева.
Обстановка вновь усложнялась. Срочно перегруппировав войска, Гитлер распорядился начать мощное контрнаступление на Киев. Фашистские генералы не оставляли надежд на ликвидацию киевского плацдарма и рассчитывали сбросить наши части в Днепр. Конфигурация плацдарма напоминала клин, вбитый на глубину до 150 километров. И гитлеровцы прилагали все усилия, чтобы срезать этот клин, выйти на Днепр и восстановить по его правому берегу оборонительный Восточный вал. Для достижения этой цели восемь танковых и моторизованных, а также семь пехотных дивизий нанесли сильные удары западнее Фастова и южнее Житомира.
Наиболее сложная обстановка создалась в полосе 38-й армии, находившейся на левом фланге киевского [123] плацдарма. Ее фронт растянулся на 200 километров. Между флангами 23, 21 и 51-го стрелковых корпусов образовались разрывы, не занятые войсками. Эти разрывы достигали 14–16 километров. Упорные контратаки гитлеровцев на участке Фастов, Триполье выдавали их намерение срезать клин ударом с юга вдоль Днепра...
На этом рубеже у Триполья и предстояло нашему батальону прикрыть минами подступы к Киеву.
Времени было в обрез. Зато командир батальона давно усвоил одну из фронтовых истин: «Не можешь обеспечить своевременное прибытие батальона — появись вовремя сам. Пока получишь задачу, организуешь взаимодействие — и батальон подойдет». Следуя этой фронтовой заповеди, комбат и я выехали ночью из Киева на маленькой амфибии.
На рассвете 13 ноября по раскисшей после дождей дороге мы добрались до окраины села Старые Безрадичи и сразу разыскали корпусного инженера подполковника Н. Почуева.
— Вовремя прибыли! — встретил он нас. — Комкор тормошит — где минеры. Сил нет. Вся надежда на мины, А где роты?
— Ротные автоколонны с замполитом капитаном Барабашовым еще в Киеве. Они прибудут к полудню...
— Выходит: в огороде бузина, а в Киеве дядька? — вспыхнул подполковник. — Интересно, что скажет на это наш комкор?!
И Почуев повел нас к большому деревянному дому, бывшему ранее не то школой, не то сельским Советом, в котором разместился штаб корпуса.
8-м гвардейским танковым корпусом командовал немолодой на вид генерал-лейтенант А. Ф. Попов.
— Вот вы какой майор Мысяков! — с улыбкой на усталом лице прервал он рапорт комбата. — Ждем. Очень ждем... Как раз собираю командиров. Садитесь.
Мы с комбатом сели, а генерал снова склонился над картой, слушая доклад офицера разведки. Когда же все собрались и развернули карты, командир корпуса, борясь с одышкой, не спеша начал:
— Обстановка сложная. С юга наступает до двух немецких корпусов. Перед нами, предположительно, двадцать [124] четвертый ТК. Его дивизии советскими войсками уже биты, но до сотни танков у них наберется. А у нас? У комбригов спросим — ответят: шесть — восемь да командирские. Всего в корпусе три десятка! А позади Киев. Украины столица. Скажу прямо — отходить не собираюсь! Слушай приказ...
Снова нагнувшись над картой, генерал Попов начал ставить боевые задачи бригадам. Затем дошел до инженерного обеспечения:
— Наше спасение сейчас в противотанковом огне и минах. Артиллерию за минными полями поставить на прямую наводку. Минирование по реке Стугна выполнит приданный батальон. Комбат, сколько у вас мин?..
— Триста противотанковых, — доложил Мысяков.
— Триста?.. Вы что, на свадьбу приехали?
— Положено, товарищ генерал, в НЗ возить именно столько.
— Почуев, почему триста?
— Приказ такой есть, товарищ генерал.
— У-у!.. Бумажные души! Приказами «тигры» и «пантеры» не остановишь! Я еще с вами, инженерами, разберусь... — Командир корпуса отдышался и грозно сказал: — Обеспечьте мне три тысячи мин. Завтра же!..
После постановки задач Мысяков подошел к тяжело дышавшему комкору.
— Разрешите доложить? Начальник штаба поедет за минами к Вышгороду. А я проведу рекогносцировку и поставлю задачи ротам.
— Согласен. Но чтоб мины были! Что еще?
— Нельзя ли добавить нам еще сутки и подбросить машин?
— Какие там сутки? С противником договаривайтесь, чтобы задержал удар... А машины дам.
Водители машин, выделенных батальону, уже завели моторы, когда запыхавшийся связной передал, что меня вызывает генерал.
— Комкор уже добродушно взглянул на меня.
— Как вашего командира бригады зовут? Краснов? — спросил он, продолжая писать. — Так вот, сынок! Будешь ехать через Киев — передай письмо лично в руки. Слушай, что пишу:
Товарищ полковник Краснов! Для того чтобы с юга к Киеву не прорвались немецкие танки, прошу принять меры к немедленной доставке вашему батальону [125] трех — четырех тысяч мин. Заранее благодарю за помощь. Ну, и подпись моя. Должно подействовать... Ты тоже с умом действуй. На начальство надейся, а сам не плошай! Добрый совет тебе даю. Понял? Ну тогда с богом!..
Генерал встал. Мягко улыбнулся покрасневшими от недосыпания глазами, пожал мне руку...
Много лет спустя я попытался разыскать этого самобытного человека. Танкисты посоветовали обратиться за помощью к генералу Д. И. Заеву.
— Да, Алексея Федоровича Попова я знал хорошо! — подтвердил генерал. — Увы! Мы похоронили его вскоре после войны... Это был человек-самородок. Лихо воевал старый донской казак. Не терялся в любой обстановке. Обязательно напишите о нем...
На территории бывшего лютежского плацдарма у Вышгорода, куда я прибыл за минами, все выглядело почти без изменений. Только теперь здесь не осталось ни одной живой души. Минные поля, которые прикрывали оборону гитлеровцев, были наспех огорожены проволокой. А рядом еще лежали разлагающиеся трупы, подойти к которым боялись из-за мин. Вот эти-то мины мы и начали снимать, чтобы выполнить приказ командира танкового корпуса.
Окружавшая нас обстановка нагоняла уныние. Тяжелые дождевые тучи, нависшие над головой, тоже не способствовали подъему настроения. Безмятежным на этом фоне казался только старший техник-лейтенант А. С. Черкашин, на худощавом и белобровом лице которого время от времени проглядывала чуть насмешливая улыбка. Осторожно ступая, он переходил от бойца к бойцу. Нагибался, показывая, как проверить наличие «донного» взрывателя. Иногда отсылал подчиненного в сторону и сам занимался вызвавшим опасения экземпляром мины.
— Минное дело — искусство. Не каждому дано удачно сыграть в нем свою роль, — любил повторять старший техник-лейтенант. Говорил он чуточку нараспев, чтобы меньше заикаться, и это ему почти всегда удавалось.
Александр Сергеевич Черкашин пришел в армию гражданским инженером. Он не стал строевиком, да и не стремился к этому. Но так же, как архитектор В. Н. Муромцев [126] и другие гражданские специалисты, внес в инженерно-минное дело свежую творческую струю.
Мечтатель и изобретатель, Черкашин постоянно носился с идеями новых взрывателей для мин. И в жизни, и в технике он оставался романтиком. Как-то разработал взрыватель к неизвлекаемым минам: шарик при наклоне замыкал контакты двух металлических, повернутых одна к другой тарелок, подсоединенных к источнику тока. Просто и надежно. Ряд его интересных предложений был связан с устройствами для заброски «кошек» с тросами на разминируемые минные поля...
В подчинении начальника инженерно-артиллерийского снабжения батальона Черкашина находился всего один солдат: ружейно-минный мастер. И хотя старший техник-лейтенант считал, что его обидели штатами, он успешно справлялся со своими задачами, используя бойцов, которых периодически выделяли наши подразделения.
Деловые вопросы начарт решал своеобразно.
— Да... никак не мог бы подумать, никак... — загадочно, нараспев произносил он.
— Это вы о чем? — невольно интересовался собеседник.
— И вы еще спрашиваете?! — изумленно восклицал Черкашин.
Из дальнейшей беседы выяснялось, что в одной из инженерно-минных рот вовремя не оформлялась документация на израсходованные мины и взрывчатые вещества. Никогда не повышая голоса и не расставаясь со своей чуть насмешливой улыбкой, начарт добивался точного выполнения установленных правил.
Александр Сергеевич любил пофилософствовать, органически не переносил крепких выражений, а когда позволяла обстановка, пел чуть хриплым тенорком, отлично аккомпанируя себе на гитаре, песни, которые, возможно, сам и сочинял:
Ты стояла с цветком на пилоткеЕго не очень складная худощавая фигура и рыцарское благородство, проявлявшееся во всем, невольно наталкивало на ассоциации с известным героем Сервантеса. И не случайно кое-кто доброжелательно называл Черкашина Дон-Кихотом или Дон-Минёром. [127]
— Вообще-то говоря, я не за донкихотство, — отшучивался Александр Сергеевич. — Но без Дон-Кихотов в мире было бы скучно...
Там, под Вышгородом, Черкашин очень выручил нас, обеспечив быстрое разминирование, комплектацию и отправку мин в корпус. Дополнительно к минам из Вышгорода полковник Краснов выделил батальону танковые бумажные ТМБ-2. Задание генерала Попова было выполнено.
Мины подвозились непосредственно в район минирования. Автомашины увязали в раскисшем грунте. Приходилось на руках подносить мины к местам установки. Работали днем и ночью.
Сначала минирование вдоль реки Стугна велось в относительно спокойной обстановке. Но продолжалось это недолго. Через десять — двенадцать часов на рубеж минирования подошли разведывательные части немецких танковых соединений. Периодически стала завязываться перестрелка...
В этих условиях надо было форсировать установку минных заслонов. Первоочередной же задачей являлась подготовка к взрыву мостов.
Приехав в роту капитана А. И. Улько, я осмотрел минируемые мосты и спросил, как с документацией.
— Дробныця! — крикнул Улько командиру взвода, который вместе с несколькими бойцами заканчивал калибровку электродетонаторов и вязку электросети из саперного проводника. — Швыдше! Трэба ще докумэнты оформлять!..
Старший лейтенант Н. С. Дробница, подвижный и энергичный офицер с чуть вытянутым лицом и насмешливыми глазами, ответствовал из-под моста:
— Документы! Тоже мне диво! Не успею — побегу предупредить фрицев...
— Швыдше, бисив сын! Шо ты там ще надумав?
— Скажу, чтобы «тигры» подождали, поскольку мы еще схему не оформили...
Едва Дробница закончил свою шутливую тираду, послышалось хорошо знакомое урчанье приближавшихся немецких танков.
Мы с Улько сбежали под мост и помогли кое-как подвесить электровзрывную сеть. Затем отошли к одинокой [128] артиллерийской батарее и укрылись в окопе, заполненном водой. Под прикрытием орудий не так ныло под ложечкой... Дробница остался у подрывной станции.
Артиллеристы открыли огонь. Полетели бронебойные 76-миллиметровые снаряды. Они свистели, подбадривая нас: с-смелей, с-с-смелей...
— Почему тянет Дробница?! — забеспокоился я.
Флегматичный капитан Улько заерзал и буркнул в ответ:
— Так цэ ж Дробныця... Бисив сын!..
Вражеские танки замедлили ход, послали несколько снарядов по батарее и мосту, а затем стали отходить к перелеску.
Выбравшись из окопа, мы подошли к Дробнице:
— Что, сеть была не в порядке?
— Все в порядке! — бодро отозвался он. — Я просто ждал, когда подойдут вплотную...
Прошло еще несколько напряженных часов.
В район минирования прибыл корпусной инженер подполковник Почуев. Он заметно нервничал:
— Как дела? Генерал Попов мечет молнии... Как с минами?
Я доложил, что 1120 мин уже приведены в боевую готовность, что десять мостов подготовлены к взрыву, что минирование продолжается...
— Смотрите с документацией!
— Тут такая гонка...
— Гонка — само собой. А формуляры, чтоб по всей форме!
Требование Почуева не было неожиданностью. Мы и сами давно поняли на собственном опыте, каково значение документации, когда приходится разыскивать на местности установленные нами или другими подразделениями свои же мины.
Фиксация минного поля и составление документации, по которой можно определить его границы, а при необходимости выполнить разминирование, дело непростое. Рекогносцировка участков, где предполагалась установка минных полей, обычно проводилась засветло. Однако при соприкосновении с противником из траншей или других укрытий ориентиры на местности были плохо видны, даже в светлое время. При установке же минного поля ночью границы его часто сдвигались, порядок расположения [129] мин нарушался... Это очень усложняло последующее разминирование.
И все же некоторые командиры недооценивали значения документов на минновзрывные заграждения: «Война, а тут бумажную бюрократию разводят...»
За такое отношение к делу нередко приходилось расплачиваться дорогой ценой...
Хочу отметить, что составлению документации в инженерных частях, как правило, уделялось большое внимание. И то, что корпусной инженер, несмотря на сложность обстановки, напомнил о правилах заполнения формуляров и даже стал просматривать их, было в порядке вещей.
От проверки документации подполковника Почуева оторвал шум вновь приближавшихся танков.
— Снимай ограждения минного поля!.. — скомандовал он.
Вскоре из оврага, невдалеке от нас, вынырнул «тигр».
— Опять железный фриц! Может, разведка, — высказал предположение коринж.
На этом участке находилось несколько заглубленных в землю наших танков. Это было надежное прикрытие. А впереди минного поля, примерно в километре, была установлена группа мин, перекрывавших проселочную дорогу и обочины. Такие группы мин у нас иногда называли сигнальными.
Не подозревая об этих минах, немецкие танкисты вывели свои машины на дорогу. Раздался взрыв. Передний «тигр», развернувшись, остановился. Заговорили наши танковые пушки...
Быстро стемнело. И хотя в темноте вражеским танкистам удалось эвакуировать подбитый «тигр», главная цель была достигнута: минный заслон помог задержать немецкие танки.
На следующий день пришел приказ о выводе 8-го гвардейского танкового корпуса на переформирование за Днепр. В полосу обороны корпуса и в район Василькова подошли свежие силы.
207-й БИЗ был также выведен из завязавшихся уже боев. Но, вернувшись в Киев, мы вскоре снова получили задачу на минирование... [130]
...Начался декабрь, а снега не было. Земля совсем раскисла от обилия влаги. Вне дорог могли двигаться только танки...
Наш батальон передали в оперативное подчинение 60-й армии генерала И. Д. Черняховского. Нам предстояло прикрыть минами передний край частей 30-го стрелкового корпуса в районе поселка Черняхов.
Штабная машина, опередив автоколонну батальона, подъезжала к Черняхову. Слева от узкой дороги стремительно проносились «мессеры». Шофер, синеглазый москвич, Николай Старостин вдруг резко затормозил.
— Посмотрите. Никак, наши отходят...
Действительно, впереди, слева и справа, неслись лошади с одними передками, без орудий. За ними бежали люди. Навстречу нам, задев крылом штабную машину, промчался грузовик.
— Что за чертовщина, ведь Черняхов освобожден от неприятеля...
По нашей машине хлестнули пулеметные очереди «мессеров». Мы попрыгали в старые заросшие окопы. На головы тут же опустились несколько листовок. Из них мы узнали, что началось «новое мощное наступление», в ходе которого Гитлер решил вернуть Киев и восстановить Восточный вал по Днепру...
Остановив автоколонну батальона, мы с комбатом помчались на амфибии к начальнику инженерных войск армии З. А. Концевому. Подъехали к одной из белых чистеньких мазанок, расположившихся у оврага на окраине небольшого правобережного села. Услышав шум машины, к нам вышел сам полковник Концевой. Несколько дней назад он вернулся после ранения из госпиталя и весь его облик говорил, что он недавно из тыла. По мере доклада комбата гладко выбритое лицо сорокалетнего начинжа армии постепенно багровело:
— Что за выдумка?.. — только и успел выпалить Концевой.
К нам подбежал бледный офицер из штаба армии:
— Черняхов у противника. Немецкие танки вырвались вперед. КП меняет место...
С этого и началось...
В последующие дни и ночи ситуация складывалась так, что обстановка на местности намного обгоняла обстановку, нанесенную на командирских картах. Батальону [131] неоднократно указывались пункты для минирования, уже занятые немцами. Противник наступал главным образом по ночам. Его тактика в этот период напоминала недавние действия танкистов Рыбалко у Киева.
Ночью части 4-й гитлеровской танковой армии, двигавшиеся с зажженными фарами и с подвыванием сирен, пробивали широкий коридор в боевых порядках 60-й армии. Днем танки останавливались, но вступала в бой авиация, наносившая удары по советским войскам.
Говорили, что на наш участок прибыл Роммель, который дал слово Гитлеру вернуть Киев. Подобные слухи казались вероятными: как раз к этому времени «блестящий военный игрок» генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель полностью освободился от африканских дел. После двухлетних дерзких операций его танковых соединений в Ливии восьмидесятитысячная армия Роммеля была разгромлена союзниками в песках Северной Африки. Теперь среди наступавших танков попадались машины с камуфляжной окраской под цвета пустыни.
Слухи об участии в наступлении Роммеля распускались, возможно, для того, чтобы устрашить нас... Недаром еще Чингисхан направлял впереди войск людей, распространявших слухи о его силе и жестокости. Даже в те давние времена этот фактор тоже использовался как оружие...
Но слухи так и остались только слухами: генерал-фельдмаршал Роммель в боях на киевском плацдарме не участвовал. В то время он находился в числе заговорщиков, задумавших свергнуть фюрера, по приказу которого и был казнен в 1944 году.
А гитлеровцы все наступали...
Мы минировали лесные дороги и просеки, прикрывая отход своих войск к Малину. В районе Свида 207-й ОБИЗ поставил свои последние мины, но сам оказался в тылу противника, который обошел нас правее. Бросив несколько автомашин, мы вышли лесными тропами к Ворсовке.
В документах, отражающих боевые действия батальона записано:
В связи с резким изменением обстановки батальон попал в зону прорыва танков противника и, действуя как подвижной отряд заграждений, прикрывал тинными заграждениями отход частей 60-й армии.
В непосредственной близости танков противника подразделения [132] батальона установили мины на дорогах в районе Малин. Противник потерял на минах 4 танка и 2 бронетранспортера.
Мы не смыкали глаз несколько суток. Недалеко от Ворсовки наконец получили возможность отоспаться в уютных домиках маленького селения.
Ночью Мысякова, Барабашова и меня растолкал дежурный по части. Мы вскочили как ошпаренные:
— Опять танки прорвались?..
— Нет. Начинж армейский приехал!
Полковник Концевой долго очищал в сенцах сапоги от липкой грязи. Потом вошел в комнату. Он заметно осунулся, глаза припухли, очевидно, от бессонных ночей и напряжения.
— Враг наступает, а вы интересные сны смотрите... Так вас сонных недолго и сцапать!..
— Люди измотались... — начал было комбат.
— Раскисли, как бумажные мины в воде!..
— Три часа, как из окружения...
— Тяжело, верно. На то и война. Слушайте новую задачу.
Мы развернули карты.
— Надо закрыть минами дороги на Малин из Детинца, Ворсовки и Визни. Мины дам из армейского батальона. В составе подвижного отряда заграждений сформируйте группы минеров — истребителей танков: каждую мину — под гусеницу!..
Полковник до войны преподавал военно-инженерное дело и упорно отстаивал мысль, что инженерные войска являются не только обеспечивающими, но и способны самостоятельно выполнять боевые задачи, в том числе по борьбе с танками...
Начальник инженерных войск армии вновь и вновь неожиданно появлялся в батальоне. Мы удивлялись, как в той быстро менявшейся обстановке он находил нас. Координаты, передаваемые кодом по радио, указывали лишь район размещения штаба батальона, да и они оставались действительными не надолго. А выставляемые нами указки были мало заметны.
Полковник проверял выполнение своих приказов я ставил новые задачи по подрыву мостов, установке минных полей, устройству завалов с минными сюрпризами. [133]
Нигде, пожалуй, за исключением Карпат, когда мы попали там в окружение, батальон не был так сильно физически измотан. Минеры трудились днем и ночью. Люди спали на ходу и дремали даже во время минирования. Именно поэтому взлетели на воздух два опытных специалиста.
— Это не Концевой, а Бесконечный... Его заданиям конца не видно, — грустно шутили минеры.
Но все отлично понимали: дело не в начинже. Обстановка требовала от него с максимальным эффектом использовать приданный батальон. Поэтому действовать иначе полковник не мог.
Прошло более полугода. Под Львовом мы снова встретились с энергичным начальником инженерных войск армии. На его гимнастерке поблескивала Золотая Звезда Героя за обеспечение форсирования Днепра. Заметив нашу настороженность, Концевой засмеялся:
— Не забыли, видать, киевский плацдарм. Да, пришлось тогда погонять минеров. Обстановочка была — не приведи бог... Ну ничего. Злее были. Там это очень пригодилось!
Формирование групп минеров — истребителей танков заставило нас с комбатом и капитаном Барабашовым задуматься.
Всякому ли под силу единоборство с вражескими танками? Мы свято верили в надежность наших людей. Но одной только веры иногда бывает мало. Важно еще состояние их психики.
Именно от психики зависят и защитные реакции организма на внешние потрясения, и готовность человека к подвигу, и даже проявление трусости. Тонкий не познанный еще полностью механизм человеческой психики бывает парадоксально противоречив. Выдержав тяжкие испытания в течение длительного времени, он вдруг хрупко надламывается под незначительным на первый взгляд ударом...
С. А. Барабашов кликнул добровольцев. Из их числа мы и отобрали людей.
Тренировка минеров-истребителей велась на ходу. Группы разместили у лесных дорог, в узких местах наиболее вероятного появления танков противника. Заранее [134] готовились и маскировались окопы, протягивались тросики с закрепленными на них минами ТМи.
Учитывая лесистый характер местности, каждая группа разведывала свои пути отхода по лесу после выполнения задачи.
А между тем немецкие танки в течение многих ночей продолжали рваться к Малину. Грохоча и стреляя наугад в ночную тьму, они упорно прогрызали нашу оборону...
В одну из таких ночей к просеке, у которой находилась позиция истребителей младшего сержанта И. П. Фролова, громыхая, приблизился «тигр». Остановившись, он послал снаряд в темноту, сдавленную с двух сторон плотной стеной леса.
Когда танк снова двинулся вперед, истребители потянули тросик с миной. Но мина под гусеницу не попала, и «тигр» остался невредимым.
Вслед за «тигром» на поляну вышли несколько средних танков с гитлеровцами на броне. Разделившись на две колонны, машины двинулись влево по извилистой лесной дороге и прямо по просеке — к минерам.
Истребители начали подтягивать мины к колее, проложенной прошедшим вперед «тигром». Следовавший за ним средний танк шел колея в колею и вскоре поравнялся с окопом минеров. Раздался двойной взрыв. Это сработали одна за другой две мины. Танк по инерции рванулся вперед и беспомощно остановился, развернувшись поперек просеки. Несколько десантников упали на землю... Остальные танки так и не смогли продвинуться вперед по узкой просеке, загороженной подорванной машиной.
Десантники начали прочесывать лес...
Минеры, прикрываясь кустарником, стали отходить. Батальон они разыскали уже возле Малина, и Фролов доложил:
— Танк подбили. Две мины взорвались...
— Чем докажете? — допытывался комбат. — Каков бортовой номер танка?
— Не до номера было, товарищ майор...
Но факт подрыва танка подтвердился, и младшего сержанта Фролова наградили орденом Славы 3-й степени, который был учрежден только за месяц до того случая.
Вторая группа минеров — истребителей танков сержанта А. Г. Рысиса действовала в районе Визни. Ребята оборудовали свои позиции у лесного проселка. Им тоже удалось [135] подорвать средний танк типа «Пантеры», который двигался без десантников. Причем вслед за взрывом раздался сильный удар: это второй танк с ходу налетел на первый...
Группа Рысиса после целого ряда приключений выбралась к нашей противотанковой батарее и разыскала батальон. Все истребители получили правительственные награды.
Третья группа наших минеров действовала также успешно.
Но одна группа так и не вернулась...
Ночные атаки танков тем временем не прекращались. Однако суточное продвижение врага стало уменьшаться день ото дня...
Части 60-й армии и с ними наш батальон отошли за реку Иршу — приток Тетерева. Здесь по речному рубежу устанавливались минные поля...
Перед рассветом вражеские танки устремились к мостам...
Рота старшего лейтенанта Алексея Васильевича Дубровского, во внешности которого было что-то цыганское, подготавливала к взрыву деревянный мост через Иршу недалеко от Малина.
— Давайте, хлопцы, скорее, — поторапливал минеров командир роты, потряхивая смоляной шевелюрой, не умещавшейся под шапкой-ушанкой. — Фрица жди с минуты на минуту!
Слева раздался сильный взрыв. В утренней дымке было видно, как сегментная металлическая ферма железнодорожного моста через Иршу, примерно в полутора километрах от нас, содрогнулась, окуталась серым облаком и разрезанная, словно ножницами, упала в реку.
Оказывается, несколько немецких танков выскочили на железнодорожное полотно и пошли на мост. А мостовую ферму подготовил к взрыву армейский инженерный батальон. Начинж армии дал команду на взрыв...
Через полчаса подъехал З. А. Концевой.
— Мост готов к взрыву? — закричал он, не выходя из виллиса.
— Нет еще, товарищ полковник, — вытянулся Дубровский. [136]
— Так танки проскочат!.. Даю пять минут!
— Если позволите сосредоточенными — то в два счета.
На верхний настил моста быстро уложили три штабеля из мин ТМД-Б и протянули саперный проводник на подрывную станцию.
Но тут из леса на дорогу к мосту стали выходить сразу несколько немецких танков... Наша артиллерия, расположенная за мостом, открыла огонь.
Сержант А. Салий, согнувшись (над головой летели снаряды), побежал по мосту к сосредоточенным зарядам из мин. Он вставил электродетонаторы основной и дублирующей электровзрывной сети в заряды... Танки приближались.
— Взрывайте! — крикнул начинж.
— Салий, готово? — заволновался ротный. — Буду взрывать!..
Наступил один из тех острых психологических моментов, какие нередко бывали на войне. В два заряда уже были вставлены электродетонаторы, и их можно было взорвать немедля. Но у третьего заряда еще находился сержант Салий. Если задержать взрыв, то танки врага вырвутся на мост, собьют заряды и проскочат на северный берег реки. Тогда могут погибнуть многие. Если взорвать мост, то погибнет один из лучших сержантов, самоотверженно под огнем снаряжавший заряды детонаторами.
Командир роты прыгнул к окопу подрывной станции. Схватив подрывную машинку в руки, он не отрывал глаз от моста. А танки были уже рядом...
В это время сержант Салий, выполнив задачу, побежал к берегу по настилу моста. В тот миг, когда он достиг берега, Дубровский крутанул ключ подрывной машинки. Раздался взрыв... Салий, находившийся невдалеке, отделался лишь контузией.
Противник не продвинулся дальше речного рубежа. Наши артиллерия и пехота, прикрываясь минами, отразили атаки неприятеля на Малин. Напряжение сразу спало, и батальон вывели из подчинения командующего 60-й армией.
Немецкое контрнаступление на Киев стало угасать. В двадцатых числах декабря выпало много снегу. Но [137] днем наступала оттепель. По раскисшим дорогам шла перегруппировка войск.
Наш батальон поступил в оперативное подчинение 101-го стрелкового корпуса, входившего в состав 18-й армии, которой тогда командовал генерал К. Н. Леселидзе. Армия готовила ответный контрудар по противнику, перешедшему здесь к обороне севернее Житомирского шоссе. И мы занялись второй задачей минеров: разминированием.
Такова жизнь: то минируешь, а то обезвреживаешь свои же мины.
Нам предстояло проделать проходы в минных полях в районе Раковичи, Ставище. Вот когда пришлось повозиться с опасными при размокании нашими бумажными минами — ТМБ-2. Круглый корпус их делался из прессованной бумаги (папье-маше) и пропитывался битумом. В сухую погоду такие мины были очень удобны для установки и достаточно надежны в работе. Достоинство их заключалось еще и в том, что ТМБ-2 было трудно обнаружить обычным миноискателем. Крышка отверстия взрывателя делалась из пластмассы или стекла. Из металла изготовлялся только сам взрыватель. Но масса его была столь мала, что отыскивать такие мины было для противника делом весьма сложным.
После долгого пребывания в воде корпуса ТМБ-2 слегка размокали, и разминирование становилось опасным. Взрывать же их перед носом противника — означало раскрыть подготовку контрудара. Задача минеров поэтому являлась очень ответственной, и командование батальона постоянно находилось в ротах. К счастью, все обошлось без потерь...
25 декабря батальон пересек Житомирское шоссе.
Новый, 1944 год встретили в боевых порядках наступающих частей 52-го стрелкового корпуса. Было уже совсем темно, когда мы остановились в сожженном хуторе близ Брусилова. На ходу чокнулись кружками и завалились спать в огромный стог сена.
На рассвете дежурный обнаружил торчащий из соседнего стога сапог с подковками. Потащив за сапог, вытянули на свет божий гитлеровца. Он, видимо, крепко отметил встречу Нового года и был еще пьян. Вскоре обнаружили и его собутыльника. Оба оказались из состава эсэсовских танковых частей, входивших в дивизию [138] «Адольф Гитлер». Немецкие танкисты, оторопевшие от внезапного поворота событий, сообщили, что в ближайшем овраге стоит их замаскированный гусеничный бронетранспортер.
— Ну, начальник штаба, отличный тебе новогодний подарок. Бронетранспортер-то штабной. Откидные столики. Радиостанция. Сейчас там Туров трудится... — жал мне руку довольный Барабашов.
Младший сержант Н. Туров, рослый и жилистый блондин, был раньше танкистом. После тяжелого ранения, как он объяснял, его «собрали из кусков». Больших трудов стоило парню вернуться в армию. Младшего сержанта направили к нам командиром разведывательного мотоциклетного отделения.
И вот Туров сел за рычаги гусеничного немецкого бронетранспортера. Взревел мотор. Машина послушно подошла к грузовику с будкой, который фактически являлся подвижным штабом.
Делопроизводитель штаба батальона энергичный и пунктуальный сержант И. А. Оноприенко, потирая веснушчатое лицо, с восторгом осмотрел новую штабную машину и не медля перенес туда два ящика с документами и топографическими картами, которые составляли все наше штабное хозяйство. Радисты взвода управления быстро установили рацию.
Двинувшись вперед, мы только было начали обгонять колонны частей второго эшелона дивизии, как по нашему бронетранспортеру открыли огонь. Пришлось срочно заняться внешним видом машины. На лобовом стекле бронетранспортера установили два красных флажка, а белые кресты заклеили красными звездами. Только после этого мы продолжили путь и утром 3 января добрались до северной окраины Бердичева.
Хотя в очередной сводке Совинформбюро было уже объявлено об освобождении Бердичева, бои в его южной части еще продолжались.
Улицы встретили нас развалинами домов.
Две женщины рассказали о судьбе многих жителей этого провинциального городка в период гитлеровской оккупации.
— Земля дышала от засыпанных, но еще живых людей... [139] — вспоминала одна из них. — Звери, звери! Не люди!
— Вот вы говорите звери, — обратился к женщинам капитан Барабашов. — А знаете ли вы, что даже диким зверям не присуща от природы жестокость? — спросил он, хмуря густые, нависшие над глазами брови, — Хищник убивает мелких животных только для своего насыщения. Лишь волки иногда бывают исключением...
— Верно, замполит, — поддержал Барабашова комбат. — Тигры и пантеры действительно лишней жизни не загубят. А вот фашистские «тигры» и «пантеры» давят людей без разбору: и старого, и малого, и солдата...
— Да и что говорить! — подхватил Барабашов. — Звери и дерутся между собой только ради добычи или во имя продолжения рода. И жестокость в данном случае — но самоцель!.. Не то что у фашистов!..
«А свойственна ли вообще человеку жестокость?» — этот вопрос, естественно, волновал и меня, и многих моих однополчан. Тогда мы еще не знали всей правды о гитлеровской «индустрии» уничтожения, об Освенциме и многом другом. Но и того, с чем мы сами встречались и до Бердичева и после него, было предостаточно.
— Конечно, человек тоже животное, только общественное, — продолжал свою мысль Барабашов. — Следовательно, и ему не должна быть свойственна жестокость!
— Ты все по-ученому, Сергей, говоришь. А лучше ответь просто, по-мужицки: почему гитлеровцы, особенно эсэсовцы, так свирепствуют? Почему?.. — кипятился комбат.
— Непростой это вопрос, Федор Васильич! Понимаешь, гитлеровская верхушка культивирует жестокость, как добродетель, как доблесть, как победу над собственной совестью, которую Гитлер называет химерой. Это и отражается...
— И химера тоже?.. — разочарованно переспросил Мысяков.
— И она, конечно... Эсэсовцы, выполняя зловещую волю фюрера, чувствуют себя безнаказанными... А многие хотят на этом даже выслужиться. Сделать карьеру! Понятно?..
— Понятно, да не совсем! По-моему, эти гнусные людишки просто получают наслаждение, мучая других. Так-то!.. [140]
— И это есть, комбат. Среди них немало садистов, перед которыми бледнеют «подвиги» французского маркиза де Сада. Слышал, Васильич, про такого?
— Нет, не слышал...
— Ну и слава богу, что не слышал.
— Вот ты, Сергей, бога вспомнил. Так и они ведь не забывают его. Даже ордена в виде крестов. А на пряжках солдатских ремней выдавлено: «С нами бог!»...
— В этом и парадокс!..
— Какой еще парадокс? — с досадой спросил комбат. — Говоришь ты больно учено... А все же главное мне ясно: у них за жестокость чины и ордена дают, героями своих подонков делают. Потому зверство и процветает. Вот тебе и «с нами бог», вот тебе и любовь к ближнему... Все — дым! Так-то! Ну да баста! Пора в роты!..
Проведя разведку северной окраины Бердичева, мы обнаружили семь минных полей. Рота старшего лейтенанта Дубровского проделала в них проходы для пропуска артиллерии и обнесла опасную зону проволокой.
Дальнейшие поиски мин дали свои результаты.
— Вот чудище нашли на кожзаводе, — докладывал Жигалов, показывая необычную мину. — Конусная с тремя магнитами.
Это оказалась магнитная мина с кумулятивным зарядом. Впоследствии нам пришлось столкнуться в Бердичеве и Казатине еще с несколькими минами такого типа. Благодаря магнитам они прилипали к различным металлическим поверхностям и предназначались для подрыва танков, мостов, дотов... Кумулятивная выемка в заряде концентрировала силу взрыва на малой площади и увеличивала его пробойную мощь.
В центре города, невдалеке от маленькой неказистой и явно заброшенной церквушки, наши бойцы обнаружили группу немецких противотанковых мин. Дело обычное... Но нас очень заинтересовала сама церковь, когда выяснилось, что она носит имя святой Варвары. Ведь именно в Бердичеве, в крохотном костеле святой Варвары, в марте 1850 года состоялось венчание великого писателя Оноре де Бальзака и богатой тщеславной Эвелины Ганской...
Уже стемнело, когда две роты батальона, закончив проверку основных улиц, подошли к высоким стенам старинного монастыря-крепости. [141]
Мороз крепчал. Небольшая речка Гнилопять покрылась тонким слоем льда. Пехота по щитам перебралась на другой берег.
Роты приступили к строительству мостов на козловых опорах. Один из двух мостов, которые мы строили, размещался под высокой угловой башней монастыря. Мост был небольшой, всего метров пятнадцать — двадцать. Мы могли бы быстро закончить его. Но гитлеровцы вели огонь из амбразур башни монастыря с тыла и не давали работать.
Начальник инженерных войск 18-й армии полковник Е. М. Журин подошел к мосту. Пули просвистели рядом. Прижимаясь к монастырским стенам, начинж молча смотрел, как, шарахаясь от пуль, бойцы ставили в ледяной воде козловые опоры. Потом его высокая фигура исчезла. Со стороны многовековых стен послышалась сильная перестрелка. Затем все стихло.
Вскоре полковник вновь появился у моста:
— Пришлось ввести в бой стрелковое подразделение. Теперь вам мешать не будут. Надо нажать с мостом!..
Действительно, амбразуры в крепостных стенах безмолвствовали.
Под утро, пропустив через мосты войска, мы пошли осмотреть этот памятник старины. За крепостной оградой, в цитадели, трупов гитлеровцев оказалось немного. Те, кто уцелел, очевидно, ушли через полузаваленные разветвленные подземные ходы...
Массивные угловые монастырские башни и по сей день возвышаются над обрывом к реке Гнилопять. В стенах этого монастыря бывал автор «Человеческой комедии». И когда Бальзак скончался через несколько месяцев после венчания, Ганская перевезла из Парижа именно сюда, в монастырь, некоторые рукописи и книги из личной библиотеки писателя...
Прошло десять дней. Бердичевский монастырь остался уже в тылу.
Начались фронтовые будни минеров...
В течение января и февраля 1944 года батальон продолжал прикрывать минновзрывными заграждениями дальние подступы к Киеву южнее Комсомольского и Казатина.
Но немецко-фашистские части и соединения еще черпали у Канева днепровскую воду в котлы солдатских кухонь. [142] И лишь с середины февраля после окружения и уничтожения крупной группировки противника в районе Корсунь-Шевченковского Киев стал находиться в полной безопасности.
Раньше о бандеровцах мы почти ничего не знали. Это объяснялось тем, что они действовали в основном в западных областях Украины. Лишь отдельные войсковые отряды националистов засылались на правобережье Днепра.
Но 29 февраля 1944 года, когда батальон получил приказ поступить в подчинение 4-й танковой армии и находился на марше в районе Славуты, нас настигла печальная весть: где-то между Славутой и Ровно тяжело ранен бандеровцами командующий фронтом генерал армии Н. Ф. Ватутин.
Первые встречи с бандеровцами состоялись после начала наступления с рубежа севернее Ямполя.
Мы на автомашинах двинулись вслед за танками. Сначала продвижение было относительно быстрым, однако вскоре темпы резко замедлились. Но не сопротивление противника и не его минновзрывные заграждения явились тому виной. Главной причиной стала весенняя распутица...
Горячее мартовское солнце быстро растопило снег. Вешние воды сбегали к узким дорогам-траншеям, рассчитанным на пропуск лишь крестьянских телег. Глинистый грунт пропитался влагой и больше не мог поглощать ее.
Машины буксовали. Под гусеницами тридцатьчетверок образовывались провалы, и танки плотно садились на днище.
Многочисленные хутора «господарив» были разбросаны среди лоскутных полей, разделенных межами. Между полями виднелись вкрапления крохотных сосновых и березовых рощ. В селениях побольше обязательно попадались затейливые деревянные часовенки.
Кто-то невидимый за деревьями изредка выпускал по солдатам батальона несколько пуль и тут же скрывался, будто проваливаясь сквозь землю.
В одном из сел между Ямполем и Фридриховкой мы увидели большой памятник. Искусно сложенный из камня, он напоминал утес и выглядел по-своему красивым. [143]
Рядом на столбе висел труп. На шее повешенного болталась дощечка с полусмытой надписью. С трудом можно было разобрать слово, написанное по-украински: «Зрадник» (предатель). Кто был казненный, в чем он обвинялся — осталось для нас тайной, так как запуганные жители уклонялись от разговоров. И все же постепенно мы кое в чем разобрались.
Батьки из организации украинских националистов (ОУН) собирали в этих краях налоги, назначали старост, мобилизовывали мужчин в отряды своей «народно-революционной армии» (УНРА). Они вершили суд и расправлялись с каждым честным человеком, не пожелавшим соблюдать беспощадные законы оуновцев...
Как-то мы решили заночевать в небольшой хатенке на хуторе. Хозяйка, высохшая старушка, услышав нашу просьбу, стала бить земные поклоны и нам, и висевшему на стене распятию.
— Иезус, Мария! — в отчаяннии запричитала она. — Уйдить, люди добри, бо прыйдэ батько... Хату спалят!..
Крестьяне, терроризованные бандитами, выполняли любые их поручения: прятали оружие и главарей, отдавали «для победы» продукты и ценные вещи. Люди знали: не выполнишь требований оуновцев — расстреляют или подожгут хату...
В период распутицы, когда для буксовавших в грязи боевых машин 4-й танковой армии фронт организовал снабжение по воздуху, бандеровцы, не решавшиеся выступать против войск открыто, стали охотиться за грузами, которые опускались на парашютах, в стороне от войсковых колонн.
Фронтовые события менялись быстро. После тяжелых боев с окруженной танковой группировкой гитлеровцев севернее Каменец-Подольска наш фронтовой батальон вывели из подчинения 4-й танковой армии. Мы снова вернулись в 18-ю армию, наступавшую на проскуровском направлении, а после перенацеленную на правый фланг фронта.
Задержавшись на разминировании подъездов к Южному Бугу и восстановлении взорванного гитлеровцами моста через реку, ротные колонны батальона выступили за боевыми порядками дивизий. День был солнечный, небо чистое: ни облаков ни вражеских самолетов. Усталые бойцы, опьяненные запахами весны и радостью наступления, [144] пребывали в отличном настроении. И вдруг на одном из участков дороги, проходившей вдоль леса, нас обстреляли из автоматов.
Во время прочесывания перелеска наши минеры захватили одного из стрелявших — худощавого рыжего паренька лет восемнадцати, который со страхом смотрел на нас и непрерывно моргал. Услышав вопрос, пленный вздрагивал и односложно, заикаясь от страха, отвечал:
— Та хиба я знаю? Из боивки я...
Не исключено, что он говорил правду. Конспирация у украинских националистов, как мы убедились позже, была на высоте.
Через несколько дней южнее Луцка мы встретились с группой советских партизан, находившихся на краткосрочном отдыхе перед очередным рейдом по тылам врага. Один из партизанских командиров, человек лет сорока с тонкими чертами лица и грустными серыми глазами, рассказал:
— Нам приходилось не раз бороться с бандеровцами... Сложная и запутанная организация. Большинство — слепые исполнители, действующие под угрозой террора. Много там неясного и для самих оуновцев. Они никогда не были едины. ОУН разъедают противоречия различных группировок: бандеровцев, мельниковцев, бульбовцев... Еще в начале 1943 года бандеровцы организовали карательные экспедиции против партизан в Житомирской, Ровенской и других областях. Одновременно они усиленно охотились за коммунистами-подпольщиками и передавали их в руки немецкой военной разведки — абвера. И вообще, по-моему, они тесно связаны с гитлеровцами...
Чутье не обмануло партизанского командира. Позднее из материалов Нюрнбергского процесса действительно стало известно об этих связях.
Обстоятельства сложились так, что наш батальон был вынужден принять участие в розыске и вылавливании оуновцев, мешавших выполнять оборонительные работы.
Южнее Луцка мы получили приказ о передаче батальона вновь вошедшей в состав фронта 3-й гвардейской армии генерала В. Н. Гордова. Батальон, отведенный с передовой, [145] получил задачу оборудовать при помощи местного населения стокилометровый оборонительный рубеж по реке Стырь.
Незаметно подошел май. Солнце начало припекать. Над полями легкой дымкой поднимались испарения. Лопались набухшие почки. И зелень, и люди тянулись к солнцу. Жители сел и деревень трудились на полях. Но не все...
Были и такие, кто в те весенние дни укрывался в убежищах — «схронах», оборудованных в ближайших рощах или прямо в подпольях домов. Они выходили только темной ночью для темных дел.
В день, объявленный началом окопных работ, никто из местных жителей не явился. Мы поехали по хуторам: «В чем дело?» Прямо не отвечают — боятся. Ссылаются на кого-либо из соседей: «Як люды — так и мы...»
На второй день — та же история. Мы поняли: необходимо принимать срочные меры. Капитан С. А. Барабашов установил контакт с местными властями. Вдвоем со старшим лейтенантом Н. А. Хохловым они объехали верхом многочисленные села и хутора, раскинувшиеся среди перелесков и полей от Луцка до Берестечко. Офицеры по душам побеседовали с людьми, выяснили их настроение, подбодрили, и крестьяне пошли на работы. Кое-кто намеками даже подсказал, где искать бандеровцев.
Местные власти при помощи дислоцировавшихся поблизости немногочисленных воинских частей и населения проводили облавы. Старший лейтенант Хохлов с одним взводом батальона тоже участвовал в розысках «невидимок». Его бойцам удалось извлечь на свет божий здоровенного головореза. Обнаружили его на одном из хуторов глубоко под хлевом! Только опытный взгляд минера мог приметить небольшой дефект в маскировке. Через люк солдаты попали в подполье. Там между бочек из-под солений находился едва заметный лаз в нижний ярус. Свежий воздух в тайник проникал по дощатому вентиляционному коробу. Над поверхностью земли этот короб переходил в столб с выжженным внутри отверстием. Надо отдать должное — маскировка была отличной.
Ослепленный ярким светом электрического фонаря, бандеровец растерялся и не успел применить оружие.
В то время отряды оуновцев ушли в леса под Броды. Но некоторые бандеровцы не уходили ни в подполье, ни [146] в леса. Днем они «хозяйнувалы» в поле и даже при случае угощали бойцов домашней снедью. Ночью же разыскивали жертву, с которой можно было по-бандитски разделаться. То выстрелом из-за угла убьют офицера или солдата, то захватят связного...
Особенно настойчиво бандиты охотились за военной формой и документами военнослужащих, чтобы легче было скрываться от преследования, а также вершить грабежи и насилия, приписывая их Красной Армии или партизанам.
Встречи с оуновцами продолжались и в районе «Черны ляс», недалеко от Збаража, куда батальоны 42-й отдельной инженерной бригады были отведены позднее на переформирование и моторизацию. Лес под Збаражем был действительно мрачным. Зелень на высоких стволах граба и дуба отсвечивала металлом. Вековые деревья сомкнули кроны и скупо пропускали солнечные лучи. И этот черный лес стал синонимом лесов, где скрывались бандеровцы...
Но леса вдоль оборонительного рубежа недолго оставались для нас черными. Когда в зоне работ батальона по реке Стырь мы выловили человек двадцать бандеровцев, местные жители с радостью потянулись к нам, стали нашими активными помощниками. Дружно начали выходить на работы девчата и женщины. Затем потянулись мальчишки и пожилые мужчины со своими лопатами и узелками с едой.
Вскоре по восточному берегу реки Стырь побежали извилины траншей, тщательно вписанные в рельеф местности. Оборонительные работы на рубеже развернулись полным ходом...
Отчаянные контратаки танковых частей СС в районе города Броды доставили войскам много неприятностей. Эти события как раз совпали с моментом, когда наш 207-й ОБИЗ вышел к переднему краю севернее этого населенного пункта. Батальон с ходу был брошен на минирование участка обороны 524-го стрелкового полка 389-й стрелковой дивизии в районе Лобачувки. В период с 21 по 23 апреля 1944 года все мы работали с нечеловеческим напряжением. Наконец противник выдохся. Но выдохлись и мы. Как только разрядилась обстановка, повалились на землю под дубнячком... [147]
Поспать, однако, не пришлось, меня вскоре разбудили: комбата вызывали в штаб соединения. Обычно, когда предстояло получать задание, Мысяков брал меня с собой. Но на этот раз мне пришлось ехать одному. Федор Васильевич был ранен, и я временно вступил в командование батальоном.
Именно тогда, в апреле, я впервые услышал в штадиве об участии в боях под Бродами оуновской стрелковой дивизии СС «Галичина».
Обмундированные в гитлеровскую форму, солдаты дивизии с нашитым на рукаве трезубцем заняли оборону вместе с соединениями 13-го армейского корпуса немецкого генерала А. Гауффе, взятого впоследствии в плен под Бродами.
Пленные галичинцы, сдавшиеся нам 22 июля у Золочева, рассказали, что формирование дивизии проходило мучительно и продолжалось более года. Молодых парней-»добровольцев» долго уговаривали и запугивали, а многих просто мобилизовали. Укомплектование дивизии так и не было закончено.
В бродском котле вместе с восемью немецко-фашистскими дивизиями закончила свое короткое существование и дивизия СС «Галичина».
Среди пленных галичинцев, взятых нашим батальоном, находился и совсем молоденький паренек, который расплакался, боясь, что его расстреляют. Вначале он всему удивлялся: «Оуновские батьки брэхалы про Червону Армию». Затем довольно быстро успокоился и наконец заключил: «Правду хлопцы кажуть. Хочэшь вильно житы — иды фашистив быты!..»
Итак, наш батальон оказался участником разгрома соединения ОУН, которое по замыслу должно было символизировать побратимство украинских буржуазных националистов и немецких фашистов.
...С тех пор прошло полтора месяца. Начался дождливый сентябрь. Быстро менявшиеся фронтовые события заслонили стычки с бандеровцами. 207-й ОМИБ находился уже за 200 километров от Золочева и занимался минированием на направлении контрудара гитлеровцев в районе Санок. Однажды, подойдя к штабной машине, которая была замаскирована в кустах горной расщелины, я увидел заместителя комбрига по политчасти подполковника А. М. Бояркина. [148]
— Ну, капитан, я уже начал беспокоиться, — прервал мой рапорт подполковник. — Ни комбата, ни начштаба. Батальон без головы остался. Месяц назад, грешным делом, заподозрил бы бандеровцев, не их ли рук дело...
— В роты с комбатом ходили. Дела горячие... А с бандеровцами вроде давно покончено.
— Не совсем так... Только теперь, можно сказать, заканчиваем.
И Анатолий Михайлович Бояркин рассказал, что в августе 1944 года, после того как наши войска ушли на запад, оуновцы снова подняли голову. Они стали нагло нападать на офицеров и солдат, на советских и партийных работников, а в некоторых районах пытались сорвать призыв в Красную Армию, хлебозаготовки, организовывали налеты на тыловые армейские части. Бандитам удалось взорвать несколько железнодорожных мостов и эшелонов с воинскими грузами. Тогда-то Военный совет 1-го Украинского фронта принял решение о ликвидации националистических банд...
Только много лет спустя я смог прочитать, что в результате этой операции, проведенной с 22 августа по 7 сентября 1944 года, было уничтожено 36 вооруженных банд, насчитывавших около четырех с половиной тысяч человек{5}.
После разгрома банд главари ОУН бежали за границу. Степан Бандера пытался засылать в Советский Союз своих агентов и руководить ими из Западной Германии.
В 1959 году он был убит на одной из улиц Мюнхена. А его ближайший сподвижник Стецько-Карбович копошится до сих пор: то в 1964 году в Швеции демонстративно возложил венок на могилу Карла XII — союзника гетмана Ивана Мазепы; то в 1967 году в Канаде возглавил враждебную демонстрацию перед зданием Советского посольства. Неймется бандиту!..
Судьба бандеровщины была решена раз и навсегда еще в 1944 году. В черные леса тогда пробилось солнце. [149]