Минный пояс Курской дуги
Тернистым оказался девятидневный путь роты на Курскую дугу. После выхода из окружения надо было прежде всего найти батальон. Вездесущий ординарец и связной ефрейтор А. С. Рубленко, хмурясь, нетерпеливо переступал с ноги на ногу:
— Дозвольте, у мэнэ вже данные е дэ шукаты.
— Да откуда у тебя данные?
— Так бойцив распытав...
И правда, через несколько часов прискакали верхом Рубленко и заместитель командира роты М. А. Жаров, вернувшийся из тылов с пополнением для батальона.
— Мы уже думали, вас того... А тут Рубленко — как снег на голову.
В районе Волчанска наша группа присоединилась к батальону. Мысяков, глядя на меня, протирал глаза:
— Жив, академик ты наш, жив... Извини, но на отдых смогу дать только ночь. Веди своих людей в баньку, а утром выступаем... — Комбат уточнил задачу роте и вздохнул: — Ах, Володька Назаров... Душа был человек!.. Кстати, ты слышал, что Зайцева тяжело ранило? Да и в первой роте... Подумать только: в Харькове из четырех замполитов батальона и рот потеряли троих. Вот так-то...
Старшина роты П. К. Хмара с военфельдшером М. Н. Володиной, несколькими ранеными и ездовыми успел выйти еще до того, как гитлеровцы перерезали дорогу на Волчанск. Он разыскал батальон. С прибывшим из командировки М. А. Жаровым они составили ядро второй роты. Вышли из окружения и присоединились к батальону еще несколько красноармейцев нашей роты, закрывавших [69] проходы на улицах Харькова. Нашли роту и старший сержант А. М. Щербак, и красноармеец Ф. А. Пузанов, выбравшиеся из окружения после единоборства с танками на Шатиловке.
Комбат выделил нам пополнение — человек десять. А из новобранцев, мобилизованных в ближайших к Волчанску селах, мы отобрали еще человек пятнадцать, среди которых были и опытные бойцы, и безусые юноши.
Помывшись и переодевшись в новое обмундирование, выданное вне срока Киселевым, мои минеры заснули крепким сном людей, выполнивших свой долг.
— Товарищ лейтенант! Проснитесь! Надо уважить родителей мобилизованных и побывать на проводах... Времени мало, а нас ждут, — энергично расталкивал меня Михаил Андреевич Жаров.
— Трэба поважать батькив, — вторил ему П. К. Хмара.
Проводы в армию сына... Событие это и в мирное время немалое. А во время войны — и подавно. Мы побывали в доме у каждого новобранца, познакомились с их семьями и родителями.
В нескольких домах первыми бросились нам навстречу матери:
— Так вы уж, пожалуйста, присмотрите за нашим! Следите, чтобы писал. А насчет службы — мы ему тут наказали во всем исправным быть...
На ходу укомплектовали два взвода. А в Черкасском, уже на дуге, вновь сформировали и третий взвод. Среди личного состава роты оказалось тогда по нескольку однофамильцев: было три Даниловых, три Середы, три Уварова, два Новикова, два Иванова... Знакомясь с людьми, старались разобраться в особенностях каждого...
А события неумолимо подгоняли нас.
Комбат сообщил, что после захвата Харькова гитлеровцы устремились с юга к Белгороду, и поставил задачу прикрыть минами танкоопасные направления, которые он обозначил на моей карте.
На рассвете неожиданно пошел снег. Закуролесила запоздалая вьюга. Батальон выступил на Щебекино, Маслову Пристань, Соломино.
Вскоре нас стали обгонять, прижимая к обочине дороги, тридцатьчетверки и артиллерия на мехтяге... И хотя тяжелые машины обдавали нас липкой весенней грязью, [70] а порой заставляли и сползать в кювет, мы радовались их появлению. Это шли фронтовые резервы, чтобы преградить путь врагу к Белгороду. Каждый из нас отлично понимал, что одними нашими минами можно только задержать, но не остановить врага...
Обстановка по-прежнему быстро менялась и была не совсем ясна.
19 марта рота остановилась передохнуть на маленьком хуторе, рядом с лесом. Но через несколько минут внезапно, без стрельбы к хутору подошли гитлеровские танки. Лишь по шуму моторов мы и узнали о приближении противника. Кроме минеров, никаких других войск на хуторе не было. И только близость леса позволила нам ускользнуть от гитлеровцев.
Углубившись в лес по единственной дороге, мы остановились и перевели дыхание. Лейтенант Жаров, наблюдавший за врагом с опушки, доложил:
— «Тигры» стоят. Чего-то ждут. А танкисты уже в доме шуруют...
Нам надлежало выполнять боевую задачу в соответствии с обстановкой, и подразделения приступили к минированию лесной дороги. Вновь полученные ТМД-Б — противотанковые деревянные квадратные мины, в которые закладывались брикеты взрывчатого вещества весом 4,8 килограмма и тротиловая шашка, слыли относительно простыми и удобными в обращении. Минеры не случайно предпочитали их менее совершенным ЯМ-5.
Новичков из пополнения, на проводах которых мы присутствовали только позавчера, пришлось обучать на ходу. Этим занимался прибывший из училища командир взвода Н. И. Касютин, молоденький лейтенант с круглым улыбающимся лицом.
— Минному детонатору со взрывателем МВ-5 особая чуткость нужна! — поучал он новобранцев. — Даже если на тебя танк ползет, надо помнить об этом...
В том, что командир взвода был прав, солдаты убедились на практике. Вскоре мы услышали, как взревели моторы, и «тигры» двинулись на лесную дорогу, минируемую нами. Раздались два взрыва... Немецкие танкисты открыли огонь по лесу.
Вновь в неведомой для нас обстановке пришлось двинуться на восток. У железной дороги Волчанск — Белгород рота наткнулась на опередившие нас фашистские танки. [71] Темнело. Поставили в грязь оставшиеся на повозках мины: наверняка клюнет какой-нибудь немецкий танк...
Дождавшись темноты, попытались пересечь железнодорожное полотно, но гитлеровцы заметили нас и обстреляли. Пришлось бросить повозки и выходить налегке.
Перескочив через железную дорогу, мы на рассвете неожиданно наткнулись на лейтенанта М. Е. Данилова, который с тремя бойцами нашей роты тоже вырвался из занятого врагом Харькова, обогнув ночью Большую Даниловку, находившуюся в руках у фашистов.
— Как же так! Данилова и не пустили в Даниловку?! — шутил Жаров, обнимая нашего командира взвода.
Многие бойцы роты, которых мы уже считали без вести пропавшими в Харькове, нагоняли нас даже тогда, когда мы вновь соединились с батальоном. Так продолжалось вплоть до самой дуги. Все они не жалели сил, чтобы найти свое подразделение.
— На войне своя рота — что дом родной, как же можно ее не найти... — говорили минеры со счастливой улыбкой.
Пятисоткилометровой дугой изогнулась линия фронта вокруг Курска. Дуга эта очень напоминала по форме кулак, выдвинутый вперед и как бы грозивший гитлеровцам. В кулаке сосредоточивались войска и вооружение. С каждым днем он становился все более грозным.
После отчаянных, но безуспешных попыток пробиться к Обояни и Волчанску из района вновь захваченного Белгорода гитлеровцы вынуждены были перейти к обороне.
6-я и 7-я гвардейские армии вместе с 40-й армией Воронежского фронта образовали южный фас Курской-дуги. В полосе обороны 6-й гвардейской армии генерал-лейтенанта И. М. Чистякова сосредоточивались части нашей инженерной бригады.
Уже 25 марта наш батальон прибыл на южный фас дуги и поступил в оперативное подчинение командира 22-го гвардейского стрелкового корпуса.
На следующий день Мысяков вызвал меня к себе:
— Ну и везет же тебе!..
— В чем?
— В чем, говоришь? А во всем. Сам, слава богу, живой. Да еще приказ пришел. Медаль «За отвагу». [72]
— А за что? — искренно удивился я.
— За то, что «тигров» на Сумскую не пустил.
— Но ведь прошли они все же...
— Прошли. Только через двое суток! В общем с тебя причитается! Так-то. А пока поехали верхами к корпусному инженеру. Получим задачу. Встреча в Черкасском, у церкви...
Мы с комбатом пересекли несколько глубоких оврагов. В них возились пехотинцы и артиллеристы, оборудуя свои огневые позиции.
Село Черкасское вытянулось вдоль оврагов. Небольшие домики белели на солнце. А в центре продолговатого бугра, зажатого оврагами, одиноко стояла изуродованная снарядами деревянная красавица церковь со стройной колокольней.
Корпусной инженер подполковник Н. Саврасов уже ожидал нас, прислонившись к каменному цоколю церкви и поглядывая на часы. Саврасову можно было дать не менее пятидесяти. Виной тому, возможно, была седина. Это был высокий, поджарый человек в тщательно заправленной за ремень гимнастерке и начищенных до блеска сапогах.
Мы доложили о прибытии.
— А точность инженеру всегда нужна! — деликатно намекнул подполковник на наше опоздание. — Теперь здравствуйте! И сразу — к делу. Только давайте уйдем отсюда. Сейчас гитлеровцы должны стукнуть по церкви...
Едва мы спустились в отрытую в земле стрелковую ячейку, как на бугор, где стояла церковь, обрушился сильный огневой налет.
— Пунктуальный противник, ничего не скажешь. Каждый день в одно и то же время. Опытные вояки, а никак не поймут, что такая педантичность не дает большого эффекта...
Поправив фуражку, подполковник Саврасов низким, хрипловатым голосом ввел нас в курс событий. Мы услышали, что гитлеровцы усиленно минируют передний край севернее Томаровки (за лесом ее не было видно). Одновременно они непрерывно ведут активную разведку. Поэтому минерам надо ухо держать востро. Выслушав затем мой доклад о состоянии роты, коринж указал на несколько домов, расположенных в глубоком овраге, южнее церкви. Там мне предстояло разместить личный состав. [73]
— Прошу скорее доукомплектовать роту, — обратился Саврасов к Мысякову. — Раз ей крепко досталось — сразу на минирование ставить не будем. Дадим к обстановке привыкнуть. Надо разобрать церковь. Она давно используется как ориентир. К тому же сильно поклевана снарядами... Из брусьев построить двенадцать пулеметных дзотов. Места укажу...
Изрядно пришлось нам помучиться при разборке этой полуразрушенной церкви. Сухие брусья на деревянных нагелях были словно спаяны в монолитную конструкцию.
— Умели строить на Руси... Особенно когда для бога делали. Этих бы мастеров сейчас да на дзоты... — шутили уставшие бойцы.
Когда деревоземляные огневые точки были готовы, прибыл подполковник Саврасов:
— Посмотрим... Ну что ж! Минеры, а «в лапу» срубили, как заправские плотники.
Осмотр дзотов проходил при свете карманного фонарика. С одного из брусьев мягко глядели на нас живые глаза какого-то святого.
— Ба, да сюда Христос снизошел! Написано-то как мастерски. Может, сам Рублев или его ученики руку здесь приложили...
Корпусной инженер откашлялся и полушутливо-полусерьезно заметил, что за такое, пусть даже невольное, святотатство не миновать основательной встряски. Слова Саврасова оказались пророческими. Через 13 недель противник нанес на этом участке сильнейший удар...
Весь апрель и май еженощно ставили мины. В полосе 67-й и 52-й гвардейских дивизий наша рота установила около пяти тысяч мин. Севернее Томаровки была изучена каждая складка местности, каждый кустик у переднего края обороны.
Разве забудешь, с каким напряжением нервов было всегда связано пребывание между своими и вражескими позициями?
Разве забудешь, как иногда свои же пехотинцы, находившиеся в траншее, заметив ползущих со стороны противника наших минеров, открывали огонь?.. Нервы выдерживали не у всех. И каждый по-своему переживал встречу с опасностью. [74]
Наша эмоциональная память сохраняет ощущения, которые испытывает человек, покидающий расположение своих войск и направляющийся по заданию в сторону неприятеля. Но рассказать об этом не так просто. В каждом случае волнение у моих товарищей проявлялось по-разному. Одни казались внешне совершенно спокойными, другие не могли скрыть охватившего их напряжения, третьих выдавало только легкое дрожание рук...
— Товарищ лейтенант, в случае чего отпишите домой... — просили некоторые бойцы перед выходом в нейтральную зону. И эта просьба всегда казалась мне вполне закономерной, ведь если человек уверен, что после его гибели близкие будут знать, как он выполнил свой долг, ему легче встретиться со смертельной опасностью и преодолеть ее.
Независимо от индивидуального восприятия опасности личный состав роты всегда выполнял свой долг. Прав был Володя Назаров, который считал, что смелость и заключается именно в преодолении чувства страха, в выполнении своего долга любой ценой.
Перед выходом на минирование каждый сдавал свои документы: мало ли что может случиться, а для разведки противника и красноармейская книжка неплохой трофей.
Гитлеровцы энергично охотились за минерами. Ведь минер один из самых ценных «языков». Минирует на разных участках, следовательно, знает расположение частей и минных заграждений. И взять его легче — так как работает в основном на нейтральной полосе...
Как-то на участке между Бутово и Драгунским красноармеец С. Д. Уваров маскировал грунтом уже снаряженную мину. Вдруг вспыхнула осветительная ракета, и он услышал голос старшего сержанта В. И. Пилипцева; «Уваров, смотри!»
Тут только заметил минер подползавшего к нему гитлеровца. До автомата, лежавшего сбоку, дотянешься не сразу. И Уваров рубанул врага по лицу короткой пехотной лопатой. Тот вскрикнул и бросил оружие, а подоспевший Пилипцев помог Уварову разделаться со вторым охотником за «языками».
В другую ночь, когда рота минировала на участке западнее Бутово, в боевом охранении находилось отделение младшего сержанта И. С. Карпухина. Бойцы разместились [75] в буреломе, откуда просматривалась освещенная луной небольшая полоска — подход к минному полю. Послышался легкий шорох, будто ветер прошуршал в кустах. Но затем донеслась приглушенная немецкая речь. Бойцы насторожились.
— Только тише, не спешить! — шепотом скомандовал Карпухин.
Когда группа гитлеровцев приблизилась к бурелому, наши бойцы открыли огонь из автоматов. Промахнуться было трудно — так близко находились немецкие солдаты.
Ночную тишину распороли автоматные очереди. Вслед за тем раздалась дробь пулеметов — сначала с нашего переднего края, потом со стороны противника. Откликнулись минометы и артиллерия обеих сторон...
Снаряды в основном летели над головой. Но все же досталось и нам, виновникам этой дуэли. Красноармеец М. В. Высоцкий, который встретил меня когда-то в Каськове, был тяжело ранен и не смог отказаться от госпиталя, как это было на Дону. Только накануне он показывал фотографию сына: «Вот сын отписал — уже майором стал. Начальство!..»
Когда Высоцкого осторожно вынесли через проход в минном поле, он подозвал меня попрощаться, а затем сказал:
— Слава богу, фрицу «языком» не достался...
Охрана наших минеров от посягательств охотников за «языками», естественно, отвлекала силы роты от основной задачи. Но поступить иначе мы не могли... Зато минеры, зная о присутствии боевого охранения, действовали увереннее. И не случайно, что на южном фасе Курского выступа бойцы нашей роты около 20 раз успешно отражали попытки гитлеровских разведчиков захватить «языка». Сделать это противнику так и не удалось.
Минные поля устанавливались из противотанковых деревянных мин ТМД-Б, ЯМ-5 и трофейных металлических ТМи. Позже ставились противопехотные мины, которые прикрывали установленные противотанковые минные поля.
Количество устанавливаемых мин зависело больше от поведения противника, чем от нас. Иногда рота за ночь устанавливала до 250 мин, но чаще только 80–150. Было [76] немало ночей, когда противник вообще не давал возможности минировать.
Всякое бывало. Так, в одну из ночей старший сержант А. М. Щербак, вставив 75-граммовую тротиловую шашку в ребристый чугунный корпус противопехотной мины ПОМЗ, прикреплял к чеке проволоку оттяжки. В это время Ф. А. Пузанов, уже закрепивший другой конец семиметровой оттяжки за колышек, нечаянно задел за проволоку. Щербак инстинктивно схватился за выскочившую чеку взрывателя с проволокой и случайно вытолкнул предохранительную чеку, под которой находилась трубочка, страховавшая от взрыва во время снаряжения мины. Взрыв мог наступить мгновенно... Но пальцы старшего сержанта впились железными клещами в стержень ударника, противодействуя усилиям пружины взрывателя...
Немцы, очевидно, услышали возню возле ПОМЗа. Они открыли довольно сильный огонь. Пришлось дать команду о прекращении работы. Ранен был только один боец. Но когда минеры уже находились в траншее, как обычно в таких случаях, вспыхнула яростная пулеметно-артиллерийская дуэль.
Кроме нас минировали дивизионные и полковые саперы. Условия установки и «привязки» минных полей были тяжелые. Поэтому случалось, что минные поля залезали границами друг на друга.
— О такую слоенку «тигры» и «пантеры» зубы поломают, — острили минеры.
И все же плотность мин на переднем крае все время увеличивалась. Помнится такой случай. Минировали южнее Черкасского. Едва началась ночная работа, приполз командир взвода Николай Иванович Касютин.
— Товарищ лейтенант! Здесь уже стоят мины... — доложил он.
— Не может быть. Запутались, наверно.
— Да нет. Все проверено. Там уже мины травой заросли.
Мы поползли по обозначенному проходу к месту намеченной установки. Преодолели всю глубину расположения минных полей, составлявшую около 100 метров. При лунном свете можно было действительно заметить впереди небольшие бугорки через каждые четыре-пять метров по фронту. Сверили ориентиры границ минного доля, намеченные днем с полковым инженером во время [77] рекогносцировки из траншеи. Все верно. Да, впереди минного поля, за проходом, по которому мы ползли, была еще одна полоса из мин. Что делать? Не отменять же минирование? Пришлось устанавливать мины впереди двух, эшелонированных друг за другом минных полос...
Минные поля, фугасы и подготовленные к взрыву мосты включались в общую глубоко эшелонированную систему заграждений, прикрывавшую оборонительные рубежи и отсечные позиции. Они опоясывали и батальонные районы обороны, и противотанковые районы. Сочетание артиллерийского огня и минновзрывных заграждений являлось основой устойчивости обороны.
И так по всей дуге. Но плотности минирования создавались разные и зависели от важности направления. Если в среднем по всей дуге плотность минирования оценивалась в 1000 противотанковых и столько же противопехотных мин на один километр, то в полосе 6-й гвардейской армии она составляла в среднем 1500–1600 противотанковых и столько же противопехотных мин.
Если учесть еще то обстоятельство, что на южном фасе Курской дуги имелось много глубоких оврагов и обрывистых склонов, которые эскарпировались и контрэскарпировались, то фронт танкопроходимых участков резко сокращался. Таким образом, на основных танкоопасных направлениях плотность достигала трех-четырех тысяч противотанковых мин на один километр фронта.
В глубине обороны готовилась сложная система минновзрывных заграждений. В целях безопасности для своих войск минные поля обносились проволокой и обозначались табличками с лаконичной надписью: «Мины». Большая же часть подготовленных минных заграждений в глубине должна была приводиться в боевую готовность во вторую и третью очередь. Для них отрывались и временно маскировались лунки, составлялись формуляры, а мины и взрыватели складировались рядом. Чтобы привести в полную боевую готовность такое минное поле, имеющее по фронту 60–100 метров, одному отделению минеров требовалось около часа.
Более трех месяцев минеры роты начиняли черноземную почву, соскучившуюся по сеятелю, взрывчаткой. Силами многих инженерных частей в течение 100 дней [78] упорно создавался минный барьер, который был призван способствовать победе советских армий в Курской битве. Войска упорно продолжали зарываться в землю. Десять метров траншей в день приходилось на каждого пехотинца. Оборудованием основных, запасных и дополнительных огневых позиций занимались артиллеристы и танкисты. А мы знали одно: мины и мины...
— Все мины и грохот взрывов!.. На курской земле находимся, а я еще ни разу не слышал трели курского соловья, — говорил приехавший в роту Жигалов.
— Романтик ты, Дима. Взрывы всех соловьев поразгоняли, — отвечал парторг батальона М. Н. Шаров. — Но вместо соловьиного можешь послушать другой концерт.
По вечерам, когда рота подтаскивала мины в переднюю траншею, начинался очередной вечерний эстрадный концерт. Огонь противника прекращался. И из района Томаровки мощные громкоговорители доносили до нас легкую музыку. Обычно передавался какой-либо фокстрот или веселая песенка. Иногда звучал голос Лещенко. Затем на русском языке сообщалось о «боевых успехах» гитлеровцев и их союзников. Подробно доказывалась бесполезность нашего дальнейшего сопротивления и раздавались призывы сдаваться в плен.
Обычно в это время наша артиллерия производила огневые налеты. Немецкая передача прекращалась, а затем возобновлялась снова. Менялось только место, с которого гитлеровцы вели ее.
Вскоре мы так привыкли к подобным передачам, что не обращали на них никакого внимания.
Война войной. Мины минами. А жизнь в своем многообразии не останавливалась даже во фронтовой обстановке...
В те весенние дни на Курской дуге мы были свидетелями, как расцветала вместе с природой любовь Марии Володиной.
Ротный военфельдшер Володина не была красавицей. Но ее лицо сразу хорошело, когда к нам приезжал замкомбата Д. С. Жигалов.
Дмитрий Степанович почувствовал это, начал присматриваться к Маше, а затем его потянуло к этой скромной, [79] молчаливой, на первый взгляд ничем не примечательной девушке. Недаром, видно, говорят, что сильная любовь не может остаться безответной.
— А знаешь, Маша очень славная, — сказал как-то мне Жигалов, и с тех пор зачастил в роту. То занятие по изучению новой мины проведет, то проверит оформление формуляров на минные поля, а то просто признается: «Знаешь, повидаться заехал, соскучился. Может, ты ее как-нибудь за медикаментами в батальон направишь. Сама она не попросится поехать. Гордая...»
По ночам Маша со своей санитарной сумкой находилась в первой траншее, вблизи места минирования. Но частенько выходила через проходы непосредственно к участкам, на которых устанавливались мины. Так было, например, когда мы минировали перед боевым охранением в районе Бутово. Замкомбат тоже нередко выбирался на минирование вместе с ротой. Посмотрит, как ведутся работы, проверит ориентиры для «привязки» границ минного поля. Убедится, что все в порядке, разыщет Машу, присядет рядом и о чем-то тихо говорит с ней... Да так как-то хорошо все у них было, что светлели лица наших минеров...
Маша постоянно испытывала потребность заботиться об окружающих. Ко всем бойцам роты она относилась одинаково ровно и доброжелательно. А в боевой обстановке, под артогнем или в непосредственной близости от врага, держалась так стойко и спокойно, что, глядя на нее, невольно подтягивались бойцы. Когда же требовалось оказать помощь раненому, девушка бросалась к нему, не обращая внимания на огонь. Долг медика был для нее сильнее чувства страха перед опасностью. Такой видели наши минеры военфельдшера Володину на Дону, в Харькове, на Курской дуге...
Навсегда запомнил я расставание Маши и Жигалова под Обоянью, когда расформировали наш 210-й БИЗ. Они долго смотрели в упор друг на друга. И тут впервые в глазах девушки показались слезы...
— Эх, Маша, как она умеет держаться. Ведь знаю, в душе у нее буря, — отворачивая лицо, сказал мне Жигалов, когда машина с Володиной и несколькими бойцами скрылась в дорожной пыли.
Маша долго переписывалась с Жигаловым. И всем нам казалось, что они обязательно будут вместе. Но Дима [80] Жигалов погиб. Мы похоронили его у школы в селе Лезнево на высоком берегу, с которого хорошо видно извилистое зеркало Южного Буга.
Мы с Мысяковым долго не решались сообщить Маше Володиной об этом. Сейчас даже затрудняюсь сказать, написали ли мы вообще... Возможно, гордая Маша все еще считает, что Дима жив... Впрочем, судьба и самой Володиной мне с тех пор неизвестна.
В июне 1943 года меня назначили начальником штаба батальона. А примерно через неделю пришел приказ о срочной установке дополнительного количества минных полей. Это был период, непосредственно предшествовавший наступлению противника на Курской дуге. Разведка уже вскрыла районы накапливания гитлеровских войск. В связи с этим 2-й инженерно-минной роте предстояло увеличить плотность минирования на вероятном направлении удара немцев.
М. А. Жаров, которому я сдал роту, тяжело заболел, заменить его было некем. Комбату не оставалось ничего иного, как разрешить мне вновь вернуться на период минирования в свое подразделение.
Условия для установки мин были особенно сложны из-за активизации взаимных действий разведывательных подразделений и большой насыщенности минновзрывными заграждениями полосы между передними краями обороны противостоящих армий.
И все же задание командования мы выполнили в срок. 1500 мин были установлены ротой за девять-десять ночей. И только ранение трех бойцов осколками своей же мины ПОМЗ-2 омрачило нам настроение.
Впервые за десять суток я отмылся и отоспался и в тот же день был вызван в штаб стрелкового соединения.
— Покажите, какие противопехотные минные поля установила ваша рота в районе Бутово, — сказали мне.
Я быстро показал все по карте.
— А знаете ли вы, что вчера на этом минном поле подорвались наши разведчики, возвращавшиеся из поиска?..
Я честно сказал, что не знаю об этом, что минное поле сдано под охрану командиру стрелкового батальона. Что на формуляре есть его подпись... [81]
— Хорошо, что нет убитых, — услышал я. — Не исключено, конечно, что разведчики в темноте просто сбились с пути и потому не попали в проход, из которого вышли на поиск... А все же мы должны представить доклад командованию...
Началось расследование... Пошли вызовы... Письменные и устные объяснения... Это были самые неприятные для меня дни на Курской дуге.
Но вскоре большие события заслонили мои маленькие неприятности...
Обстановка становилась все более напряженной. Мы ожидали наступления противника со дня на день. Войска заняли позиции, маскировали ударные группы и резервы. По плану оперативной маскировки было оборудовано много ложных позиций артиллерии, скоплений танков и пехоты. Проигрывались возможные варианты контратак и ударов по ожидаемому противнику. Каждый изучал свой маневр.
И все же полностью представить себе колоссальный объем выполняемых инженерных работ я смог только тогда, когда добрался верхом с переднего края до штаба нашей бригады, находившегося в глубине обороны в Грезное.
Командиры всех родов войск тщательно осуществляли инженерное оборудование и маскировку своих районов обороны.
Корпусной инженер Н. Саврасов, надевший в июне новенькие полковничьи погоны, со свойственной ему вежливостью и деликатностью журил при мне нерадивого командира стрелкового батальона:
— Разве так оборудуются пулеметные площадки? Взгляните на чертеж. Где у вас бруствер? Просто стыдно...
— Так я ж не инженер, товарищ гвардии полковник, — пробовал оправдаться капитан.
— Тем более вам необходимо постичь это! Еще Петр Великий говорил: Зело нужно, дабы офицеры знали инженерство... Ежели кто не будет знать, тот не будет произведен выше из того чина, в котором он обретается... [82]
Огневые позиции, траншеи, проволочные и минно-взрывные заграждения сплелись в единую систему обороны.
Главная полоса обороны имела глубину до шести километров. За ней следовали вторая и армейская полосы обороны. Но лишь после довелось узнать, что в затылок им были подготовлены два фронтовых оборонительных рубежа, огибавших Курск со всех сторон. А далее на восток от Курска шли третий фронтовой и вдоль Дона — государственный рубежи обороны.
Курский выступ был, по сути, весь изрыт траншеями и начинен минновзрывными заграждениями. Это была гигантская крепость.
Может быть, поэтому гитлеровское командование назвало свою операцию «Цитадель». В приказе Гитлера, который он подписал 15 апреля 1943 года, сказано:
Я решил, как только позволят условия погоды, осуществить первое в этом году наступление «Цитадель»... Победа под Курском должна явиться факелом для всего мира.
Мы понимали грандиозность готовившегося наступления и были полны решимости выиграть сражение. Поэтому боевая подготовка войск и развитие инженерного оборудования обороны продолжались вплоть до начала вражеского наступления. Не прекращал работ и наш батальон...
В первых числах июля роты батальона все еще продолжали минировать, но теперь уже в глубине обороны. Устанавливались осколочно-заградительные мины ОЗМ-152 с использованием артснарядов калибра 152 мм, взрываемые электрическим способом или по радио, а также немецкие трофейные снаряды, приспосабливаемые как мины натяжного действия.
В те дни произошел у нас весьма необычный случай. Служил тогда в батальоне один из донских «старичков» ефрейтор А. Блохин. Из-за седины он выглядел старше своих пятидесяти лет и отличался тем, что все делал очень старательно, но не спеша. Человек надежный в любом деле, ефрейтор иногда вызывал нарекания у командиров за некоторую медлительность.
Блохин со своим отделением как раз устанавливал мины у дороги, севернее Яковлево, когда над бойцами появился немецкий самолет, а от самолета отделилось и [83] стало распадаться на отдельные листки, плавно опускаясь на землю вблизи минного поля, белое облако листовок.
— Чудо, и только! Лето в разгаре, а будто снег идет... — ни к кому не обращаясь, заметил Блохин. А когда самолет с крестами проходил совсем низко, вскинул карабин и выстрелил. «Может, попаду, чем черт не шутит!» — подумал он и снова принялся за работу.
И надо же было случиться такому! Немецкий самолет, окутавшись дымом, стал терять высоту, а затем, протянув несколько километров, врезался в землю как раз у позиций зенитной батареи, недалеко от деревни Красная Поляна.
Зенитчики не успели выстрелить и охотно подписали командиру инженерно-минной роты акт на сбитый самолет. А через три дня оторопевшему ефрейтору Блохину вручили орден Отечественной войны 2-й степени.
Лето действительно было в разгаре. Наступили знойные дни. Воздух накалился. Было трудно дышать...
4 июля перебежчик-сапер, сдавшийся в плен у Белгорода, в полосе 6-й гвардейской армии, Густав Бруннер сообщил о намеченном на 5 июля наступлении немцев.
Рядовой саперного батальона 6-й пехотной дивизии Фермелло, взятый в плен на северном фасе дуги в полосе 15-й стрелковой дивизии 13-й армии Центрального фронта, подтвердил эти данные. Были также другие пленные и перебежчики, показания которых совпадали.
Не случайно, что именно саперы, выполнявшие задания по проделыванию проходов в своих и наших минных полях, являлись первыми, кто сообщил о сроках наступления.
Наступление не было неожиданностью. Наше командование знало не только о готовящихся ударах противника, но даже о вероятных их направлениях с юга и севера. Нигде больше советские солдаты и офицеры (именно в этот период в армии были введены офицерские звания) не были столь хорошо осведомлены о возможных действиях гитлеровцев, как здесь, на Курской Дуге.
Помню, в штабе батальона, который перед самым началом наступления противника был оттянут подальше от переднего края и находился в небольшой деревне [84] Красная Поляна, вспыхнул спор. Одни считали, что гитлеровцы специально занимаются дезинформацией, чтобы ввести нас в заблуждение. Другие говорили, что, возможно, немцы не знают, что план их операции уже раскрыт. Третьи утверждали, что германское командование не привыкло менять своих планов так же, как и ежедневный режим артиллерийских налетов по нашим войскам...
— Противник не глупее нас!.. — горячился Мысяков, недавно ставший капитаном.
Комбат, еще на Дону считавшийся залихватским командиром и гордо повторявший «воюем не хуже других, без всякой стратегии», стал заметно меняться. Он все реже издавал приказы, не посоветовавшись с подчиненными и все меньше упорствовал, отстаивая свои не всегда логичные решения. Теперь же Мысяков даже увлекся стратегией.
— А как думаешь ты, начальник штаба? — спросил Мысяков уже без малейшей иронии по поводу моего академического багажа.
Тогда я тоже не верил, что немецко-фашистское командование станет все же проводить свой, уже заранее вскрытый план операции.
Но это было именно так...
Еще днем 4 июля, когда я находился в роте, наращивавшей минную полосу южнее Яковлево, послышался сильнее обычного грохот. Сначала мы не обратили особого внимания. Решили, что это просто очередная артиллерийская дуэль на переднем крае, который находился в шести — восьми километрах впереди нас.
— Кажется, началось. Где-то между Бутово и Драгунским, — взволнованно сказал мне артиллерийский офицер. — А ведь там таких картошек ваш брат понаставил, дай бог...
— Знакомые места. Вместе с ротой поползал там на пузе... Но неужели и вправду началось?
Спустя несколько часов раненые, эвакуированные с переднего края, рассказали, что передовым отрядам противника удалось сбить боевое охранение частей 6-й гвардейской армии.
К вечеру того же дня противник оттеснил боевое охранение по всему фронту западнее села Драгунское.
С рассветом 5 июля загремела мощная артиллерийская [85] контрподготовка, проведенная 6-й и 7-й гвардейскими армиями. А в 6 утра развернулось сражение за главную полосу обороны нашего Воронежского фронта. Загудело, загромыхало кругом... Страшный грохот отдавался даже в наушниках рации. Покрытую бурьяном землю перепахали снаряды. Ярко-голубое небо закрыл дым разрывов и пыль, поднявшаяся от вздыбленной земли. А над головой непрерывно слышался гул авиационных моторов — это бомбардировщики нашей 15-й воздушной армии шли навстречу самолетам 4-го воздушного флота гитлеровцев...
С холмов у Яковлево, где устанавливались глубинные минные поля, нам хорошо были видны не только воздушные дуэли, но и непрерывные контратаки танков и стрелковых подразделений с отсечных позиций и рубежей.
Грохот боя не стихал даже ночью. 6 июля танки дивизий СС — «Адольф Гитлер», «Райх» и «Мертвая голова» — двинулись из района Быковки к нам на Яковлево. Гул их нарастал с каждой минутой...
Мы нервничали в ожидании приказа о приведении в боевую готовность установленных мин замедленного действия северо-западнее Яковлево на шоссе Белгород — Обоянь — Курск.
Немецкие танки могли подойти в ближайшие полчаса. Связь с батальоном нарушилась. Мы послали третьего связного, а комбат все не появлялся. Артогонь усилился. Минеры укрылись в кювете.
Наконец прибыл заместитель командира батальона старший лейтенант Д. С. Жигалов:
— Комбат был? Где же он?..
— Сами ждем. Если не привезут приказ — буду действовать по обстановке.
— Поеду на КП полка, уточню, — сказал Жигалов и, лихо вскочив на коня, погнал его вдоль оврага, не обращая внимания на разрывы снарядов.
В узких местах шоссе, где затруднен объезд, мы заранее подготовили тупиковые штольни, а в них заложили взрывчатку. В местах возможных объездов снарядили взрывателями группы противотанковых мин.
Всего батальон установил на шоссе 37 мин замедленного действия (МЗД). В качестве замыкателей использовались [86] тогда электрохимические и часовые 16-суточные минные взрыватели. 16 МЗД были установлены нашей 2-й ротой. На каждую такую мину приходилось в среднем 5 зарядов, то есть по 25 килограммов взрывчатых веществ. Общий же вес тринитротолуола каждой группы мин составлял 100–125 килограммов. Сила взрыва такого заряда весьма значительна...
Наиболее сложной и ответственной задачей являлась установка времени замедления взрыва. Ведь если боевая обстановка изменится и наши войска будут на шоссе в период истечения сроков срабатывания взрывателей, то они понесут потери от своих же мин.
Наконец мы получили приказ, определявший сроки замедления в 6–8 суток. В электрохимические замыкатели мы тут же вставили сопротивления, а будильники установили на соответствующие деления. Пустили часы. Химическая реакция началась. Мины замедленного действия были приведены в боевую готовность...
Недалеко от Яковлево расположился наблюдательный пункт роты 211-го батальона спецминирования, входившего в состав нашей бригады. Командовал батальоном капитан Николай Хоменко. Отсюда отлично просматривалось широкое поле, заросшее сорняком. Это поле было минным. И стояли здесь не обычные мины, которыми минировал наш батальон, а специальные, управляемые на расстоянии по радио. Под толстым слоем земли были заложены фугасы по 30–50 килограммов взрывчатых веществ. Замаскированные у фугасов приборы принимали только один зашифрованный радиосигнал, служивший командой к срабатыванию электродетонаторов и взрыву группы фугасов.
Пока мы с Жигаловым собирали своих людей с объектов МЗД, на это мирное с виду поле уже выползали из оврагов крупные танки. Это шли 60-тонные «тигры» с тяжелыми надульниками на длинных стволах 88-миллиметровых пушек. Вот танки подошли к невидимой границе минного поля, вздрагивая от ударов снарядов нашей артиллерии об их 100-миллиметровую лобовую броню.
Зловещий гул моторов усилился...
По ротной рации была доложена обстановка: три пятерки. Это означало, что к замаскированным фугасам подошли немецкие танки. В тот же миг мощная радиостанция, [87] находившаяся в глубине обороны, послала в эфир условный сигнал...
Несколько сильных взрывов подняли на воздух непаханую землю. Один «тигр» запылал, у другого, словно порывом ветра, сбросило башню, а третий, несколько раз дернувшись, застыл на месте. Всего было уничтожено семь танков. Остальные остановились, а затем попятились в овраг.
Левее тоже были видны танки с белыми крестами. В грохот сражения вплелись звуки неистового лая собак. Да, собак... Они неслись навстречу танкам, будто соревнуясь в скорости с бронебойными снарядами, летевшими над их головами. Это были четвероногие помощники минеров 27-го батальона, которым командовал капитан Шишов. Специально натренированные псы с подрывными вьюками, закрепленными на спине, стремглав бросались под днище танков. Штыри, прикрепленные к заряду, отгибались, и срабатывал освобожденный от предохранительной чеки взрыватель. Заряд тринитротолуола пробивал днище, имевшее наиболее тонкую броню. Экипаж вражеского танка погибал вместе с взорвавшей его собакой.
Эффект применения специально подготовленных собак превзошел все ожидания. 27-й батальон выпустил 17 натренированных собак. 2 были убиты по пути, а 15 достигли цели. 11 вражеских танков подорвали четвероногие друзья минеров...{3}
Мы отходили на Красную Поляну, к штабу батальона. Здесь был сборный пункт минеров.
К ночи пришел окровавленный и усталый парторг батальона лейтенант М. Н. Шаров. С ним прибыли пять минеров.
— Ну как, Михаил Никитич? — оживился Мысяков. — Кто еще остался?
— Ушел с последними... Проходы закрыли. Вот поцарапало слегка...
— А где Сергеев?
— Не видели. Там уже несколько часов находятся немцы. Что с нашими — бог знает! Но минеры Хоменко что натворили!.. [88]
Комбриг приказал батальону действовать в составе подвижного отряда заграждений по обстановке на направлении Ольховатка, Грезное.
Собранный личный состав был разбит на три группы. Мины погрузили на автомашины. На ходу провели занятия, а на следующий день под носом у гитлеровских танкистов поставили более 100 мин.
По признанию пленных, на минновзрывных заграждениях Курской дуги гитлеровцы понесли большие потери. Мины, прикрытые огнем артиллерии и танков, способствовали срыву темпа наступления. Они вызывали страх. Немецкие солдаты везде ожидали притаившейся смерти и боялись двигаться вперед без своих саперов.
В оборонительном сражении были использованы все минные средства...
У маленькой станции Прохоровка танковый корпус СС пытался пробиться в обход Обояни к Курску, но 12 июля в результате парирующего удара 5-й гвардейской танковой армии оказался разгромленным.
Бронетанковый фашистский меч, изуродованный и выщербленный огнем советской авиации, артиллерии и взрывами инженерных мин, погнутый контратаками пехоты и танков, был наконец сломлен.
И хотя гитлеровцы, вклинившись с юга примерно до 35 километров, образовали в нашей обороне кровоточащую рану, они так и не смогли соединиться со своей орловской группировкой, которой удалось углубиться в расположение наших войск только на 10–12 километров. Фашисты не смогли отрубить Курский выступ. Обескровленные, они вынуждены были спешно перейти к обороне.
Но обескровлен был не только противник. 6-я гвардейская и другие советские армии тоже понесли серьезные потери. Наш 210-й батальон, отойдя в район южнее Обояни, выполнил приказ о расформировании. Личный состав передавался для комплектования инженерных подразделений стрелковых частей и соединений.
С грустью попрощались мы с Андреем Марковичем Щербаком, Авраамом Сергеевичем Рубленко, Петром Корнеевичем Хмарой.. Они уехали, и их дальнейшая судьба осталась для меня неизвестной. [89]
Получив звание старшего лейтенанта и назначение на должность помощника начальника разведки, я уже несколько дней находился в штабе бригады, когда в одно солнечное утро меня разыскал Мысяков. Он прибыл в район Обояни доложить полковнику Краснову о вступлении в командование 207-м отдельным батальоном инженерных заграждений.
— Так ты ко мне пойдешь? — спросил комбат, глядя в упор. — Или предпочтешь прохлаждаться в бригаде?.. — Он долго ощупывал меня колючим взглядом, а затем резюмировал: — Впрочем, твой отказ я тоже пойму. Работать с комбригом Виталием Петровичем очень интересно. Не голова — генеральный штаб. Обстановку предскажет так, словно ему карты из ставки Гитлера привезли и сам Сталин позвонил... Зря, что ли, полковник Краснов начальником инженерных войск армии был?..
Полковник Виталий Петрович Краснов действительно обладал большим опытом и тонким оперативным чутьем, благодаря которому довольно точно определял ход предстоящих боев. Около года назад он сформировал на Дону бригаду и быстро обучил шесть батальонов минеров.
Но полковник имел упрямый характер, был прямолинеен, а порой и норовист, не задумываясь резал правду-матку. Эти черты характера не всегда позволяли ему правильно строить взаимоотношения со своими начальниками.
Легко подняв свое грузное тело, полковник встретил нас с Мысяковым радушно:
— Заходите смелей! Решился идти в батальон — удерживать не стану. Там люди нужней, — произнес он в мою сторону. — Прошу, братья-саперы.
Краснов предложил нам сесть и после паузы сказал Мысякову:
— Ну, комбат, что просил — дал. Мины подвезут. Теперь дело за тобой: долг платежом красен. Главное для меня — батальоны. Они воюют, они победу Родине куют, они славу бригаде создают... Наступление противника захлебнулось. Но понесенные им потери — ничто по сравнению с тем, что он потерял уверенность... А ведь курская оборона — классическая, помяните меня... — Комбриг внимательно посмотрел на нас и продолжал: — Такую оборону дети и внуки изучать будут. Да что там внуки! Курская битва в истории останется! А сейчас — [90] пора. Выезжайте в батальон, вам воевать, вам за людей отвечать... На днях контрнаступление. Видимо, возьмем Харьков. Теперь уже навсегда. А до осени и в Полтаве будем... Дочь у меня там осталась... Единственная... Поехала на юг, остановилась у тетки, там ее и захватила война... Что с ней? Покоя себе не нахожу.
Виталий Петрович умолк. В бригаде знали о горе комбрига. Многие солдаты и офицеры находились тогда в таком положении. Переживания комбрига были им близки и понятны. Забегая вперед, скажу, что после освобождения Полтавы полковник Краснов не нашел ни дочери, ни ее тетки. Он так тяжело переживал свое горе, что даже слег в госпиталь. Вскоре после войны Виталий Петрович скончался. Что его сгубило — горе или болезнь? Видимо, и то и другое.
Благодаря стараниям Мысякова Жигалов, Черкашин, я и еще несколько офицеров и сержантов из нашего расформированного 210-го БИЗ соединились вновь в 207-м отдельном батальоне инженерных заграждений. В связи с объединением штатных должностей заместителя командира батальона и начальника штаба Д. С. Жигалову было предложено принять роту, на что он сразу согласился.
Едва мы успели познакомиться с личным составом новой для нас части, как пришел срочный пакет: 207-й ОБИЗ передавался в оперативное подчинение 23-го гвардейского стрелкового корпуса.
Вновь завязались жестокие бои, в результате которых 6-я гвардейская и другие армии Воронежского и Степного фронтов восстановили положение, которое занимали наши войска до 5 июля.
Главной задачей батальона стало разминирование.
Много хлопот доставили нам новые немецкие металлические ТМи-43, деревянные противотанковые «хольцминен» и старые опасные знакомые — противопехотные «шпрингминен».
Меня сначала удивило, почему солдаты 2-й инженерно-минной роты, которой стал командовать Жигалов, так обрадовались, повстречав в районе Верхопенья «хольцминен». Но вскоре разобрался, в чем дело. Бойцы очень чутко реагировали на любую мелочь, которая могла хоть как-то предопределить ход дальнейших событий. [91]
— Раз Гитлер на деревянные мины перешел, — говорили они мне, — значит, металла не хватает. А без металла не навоюешь...
В это время и вспыхнула эпидемия минобоязни. Особенно поразила она зону, оставленную нашими войсками и вновь освобожденную к 23 июля. В этой зоне помимо сохранившихся наших минновзрывных заграждений было установлено и большое количество мин противника. Начались подрывы.
Особенно морально подавляли войска мины-сюрпризы, которые мы обнаруживали почти в каждом освобожденном населенном пункте.
Сюрпризы были главным образом натяжного действия. Обычно это выглядело так. Лежит, допустим, немецкий автомат, авторучка или какая-нибудь другая приманка. Тоненьким тросиком она соединена с чекой взрывателя, вставленного в заряд ВВ. Как только кто-либо пытается поднять такую находку, происходит взрыв. Все сюрпризы были, как правило, хорошо замаскированы, и обнаружить их мог только опытный глаз минера, да и то не всегда.
— Вот сюрприз снял, — докладывал сержант А. Г. Рысис, страшно шепелявя. — Аккордеон старенький заминировали...
И опытный минер показал нам, как внутри мехов закреплен заряд взрывчатки, а от взрывателя шла проволочка к полукорпусу с левой клавиатурой. Взрыв должен был произойти при игре на аккордеоне...
А в районе Алексеевки нашим бойцам пришлось немало повозиться с коровниками, искусно заминированными гитлеровцами. На берегу неторопливой речки Пена стоял скотный двор, ранее принадлежавший местному колхозу. Обезвредив заряд натяжного действия, заглубленный в землю, который должен был сработать при открывании ворот, отделение младшего сержанта И. П. Фролова попало на территорию скотного двора.
Коровник был почти пуст. Когда к одной из буренок приблизился поджарый, чуть сутулый минер Лагутин, животное повернуло к нему голову. В тот же миг минер заметил тонкий тросик, соединявший ошейник с кормушкой. Мгновенно сообразив, что к чему, Лагутин перерезал проволоку кусачками. Минер не ошибся: в кормушке оказался заряд взрывчатых веществ... [92]
— Чуть-чуть на пару с этой буренкой не полетели к праотцам, — вздыхал Лагутин, осматривая спасенное животное.
— И долго ты будешь любоваться своей крестницей? — поинтересовался Фролов. — Пора собираться!
— Так ведь беспокоюсь, товарищ младший сержант... А вдруг на ней еще взрывчатка пристроена?
— Ты уж тогда и под хвост загляни, — невозмутимо посоветовал командир отделения.
Мы от души посмеялись, узнав о разговоре Лагутина с Фроловым. Но вообще-то было не до смеха. Коварные сюрпризы, установленные гитлеровскими минерами, представляли большую опасность.
Случаи подрыва на сюрпризах так обострили минобоязнь, что солдаты и офицеры предпочитали не дотрагиваться до самых безобидных предметов без помощи длинной веревки и крюка.
На минеров смотрели с особым уважением, как на врачей, которые одни только могут предотвратить смертельную опасность...
Командование срочно издало приказы, запрещающие располагаться в населенных пунктах и обязывающие проводить тщательную проверку местности на наличие мин. Политические органы фронта и штабы инженерных войск выпустили специальные листовки, разъясняющие, как обезвреживать сюрпризы.
Большую разъяснительную работу провел штаб начальника инженерных войск 6-й гвардейской армии генерала Е. И. Кулинича. И начальник штаба седой полковник Культин, и офицеры этого штаба немало потрудились над выпуском специальных информационных листков и инструкций по борьбе с минами.
Личный состав батальона задыхался от непрерывно поступавших заданий. Мины приходилось снимать не только днем, но и ночью: войска не могли ждать. Около 35 000 мин и несколько сот сюрпризов снял и обезвредил наш батальон в тот период. И везде, где появлялись надписи или указки: «Разминировано», «Проверено — мин нет», путь войскам был свободен.
Вскоре удалось полностью ликвидировать и саму опасную эпидемию минобоязни.
После провала операции «Цитадель» создались благоприятные условия для проведения контрнаступления и [93] освобождения Белгорода и Харькова на юге и Орла на севере.
Наступление на Белгород началось 3 августа неожиданно для врага. Город освободили уже 5 августа, а наш батальон, обеспечивая продвижение боевых порядков войск 23-го гвардейского стрелкового корпуса западнее Белгорода, проделал проходы в заграждениях, расчистив путь на Томаровку, Золочев и Богодухов.
Но наступление на полтавском направлении было остановлено ударами эсэсовских дивизий «Великая Германия», «Мертвая голова», «Викинг» и «Райх». Линия фронта растянулась, причудливо изогнувшись под встречным натиском войск, от Ахтырки до Харькова.
Безжалостно пекло августовское солнце. Над нами висел немецкий разведчик — двухфюзеляжный «фокке-вульф». Назойливо жужжа, самолет нахально рыскал вдоль дороги Богодухов — Краснокутск, фотографируя позиции у притока Ворсклы — реки Мерла.
Плохо замощенная дорога была пустынна. Люди попрятались то ли от зноя, то ли от кружившей над головой «рамы» с бронированной кабиной летчика. И только с холмов, что круто поднимались вдоль дороги, к самолету-разведчику тянулись трассирующие пулеметные очереди.
Мощный артиллерийский налет разорвал тишину. На дорогу, у которой мы с командиром роты старшим лейтенантом Н. Н. Емельяновым оформляли формуляры минных полей, выскочил рядовой П. Проворов:
— Танки, танки пошли!.. — кричал он нам.
— Ты что, с предохранительной чеки сорвался?! Беги назад к взводу! — крикнул Проворову командир роты Емельянов.
За Мерлой наш батальон установил противотанковые минные поля и подготовил к взрыву мостовой переход через заболоченный участок со старицами реки.
Фашистские танки атаковали с юга. Они вклинились на стыке 6-й гвардейской и 1-й танковой армий и чуть было не выскочили через проходы в минных полях и через мост на дорогу Богодухов — Краснокутск.
Минеры роты, охранявшие эти проходы, увидели внезапно появившиеся 45-тонные «пантеры» и следовавшие за ними самоходки «фердинанды».
Выскочив из укрытий, отделения сержанта Николая Ларгина и младшего сержанта Ивана Шарфа закрыли [94] два прохода минами ТМи, а командир взвода лейтенант Н. Бородкин, повернув ключ подрывной машинки ПМ-2, взорвал первый мост на мостовом переходе через болотистую пойму реки Мерла. Минеры выходили по заросшему тростником болоту, хорошо скрывавшему их от эсэсовских танкистов...
Когда мы с Емельяновым поползли на бугор, то увидели четыре подорванных немецких машины.
В это время подоспел дивизион истребительно-противотанкового артиллерийского полка. Артиллеристы-иптаповцы открыли огонь. «Пантеры» и «фердинанды» стали пятиться. Дивизион расстрелял подорванные на минах танки и подбил еще несколько...
Крупные танковые контратаки на острие клина Воронежского фронта в районах Ахтырки, Колонтаева, Краснокутска продолжались весь август и основательно измотали личный состав батальона. Только рота старшего лейтенанта Н. Н. Емельянова три раза строила и трижды взрывала перед танками врага несколько мостов через реку Мерла южнее Краснокутска. А некоторым подразделениям приходилось еще круче...
Специфика боевой работы саперов состояла в том, что им приходилось взаимодействовать со всеми родами войск: то переправу наводить, то мост строить, то проделывать проходы в заграждениях, то прикрывать позиции минами...
Надо сказать, что в частях, с которыми мы взаимодействовали, к нам относились тепло и заботливо. Люди радовались, когда им придавали инженерные подразделения, которым хватало забот в любой обстановке...
В начале сентября завязались местные бои за Слободку, разместившуюся среди деревьев за рекой Мерла. Эсэсовцы из дивизии «Мертвая голова» внезапно захватили эту небольшую деревню, из которой начали методичный обстрел командного пункта 23-го гвардейского стрелкового корпуса, дороги на Краснокутск и наших артиллерийских позиций. Выбить фашистов из Слободки не удавалось несколько дней. С севера и запада ее прикрывала заболоченная пойма реки Мерла, а с востока — просторная поляна, которая простреливалась противником во [95] всех направлениях. Это место не зря прозвали потом поляной смерти.
Наш батальон получил приказ пропустить через минные поля перед Слободкой танковый полк. В ночь на 5 сентября рота капитана М. Кричевского скрытно проделала и обозначила четыре прохода под носом у гитлеровцев. Но танковый полк попал под сильнейший огонь противника и отошел. Пришлось нашим тягачам отбуксировывать два подбитых танка.
На следующий день командир корпуса генерал-майор Н. Т. Таварткиладзе вызвал Мысякова:
— Почему не выполнили задание?! Танкисты доложили, что проходов в минных полях нет. Саперы сорвали атаку. Люди зря гибнут. Отдам под суд! Проверить и доложить!..
Мысяков вернулся от комкора мрачным и злым.
— Надо срочно проверить проходы... — только и сказал он.
Едва сгустились вечерние сумерки, мне с сержантом батальона А. Гуревичем и инженером танкового полка пришлось преодолевать поляну смерти.
Сержант был инженером-строителем. Отлично ориентируясь в темноте, он полз впереди нас, указывая дорогу. Когда гитлеровцы пускали ракеты или по поляне начинал скользить мощный пучок света прожектора, все замирали, прижимаясь к неубранным трупам.
Убедившись, что проходы были проделаны и обозначены односторонними знаками — белыми треугольниками и что, следовательно, танкисты зря обвинили минеров, мы поползли в расположение батальона, все так же прикрываясь убитыми. И те, кто еще недавно были бойцами, еще раз заслонили нас от противника...
Советские войска перевернули страницу истории: Курская битва осталась позади. И хотя все тогда думали уже о Днепре, желание подвести итоги накопленному опыту мысленно возвращало нас к минувшему.
Для минеров, например, Курская битва, явилась настоящей академией. Здесь мы познакомились со всеми видами минновзрывных средств, начиная с различных противотанковых мин нажимного действия и кончая минами, [96] управляемыми по радио и переносимыми в ранцах собаками.
Здесь до конца раскрылись основные сферы деятельности минеров: минирование и разминирование.
Начальник инженерных войск фронта генерал Ю. В. Бордзиловский говорил нам при встрече:
— Наступая, противник вправе определить время, место и силы для удара. Казалось бы, за ним полная инициатива... Однако это не совсем так. Кроме нас с вами на его пути встает местность с ее инженерным оборудованием и установленными минновзрывными заграждениями...
За период боев на Курской дуге, по расчетам генерала Бордзиловского, инженерные войска Воронежского фронта подорвали около 600 танков врага. Знаю, найдутся скептики, которые с улыбкой скажут, что число немецких танков, поврежденных и уничтоженных советскими летчиками, артиллеристами, танкистами и саперами на южном фасе дуги, превосходит общее количество танков, которыми располагал противник на том участке.
«Возможно, это и так, — ответил бы я скептикам. — Но такой арифметикой пользоваться в данном случае нельзя. Счет здесь особый...»
Попытаюсь подкрепить свою мысль соображениями нашего начинжа фронта и некоторых офицеров бригады. Во-первых, нередко действительно ведется двойной счет. Минеры, допустим, подорвали танк, а артиллеристы расстреляли его на минном поле, как это имело место в боевой практике нашего батальона у реки Мерла и в некоторых других случаях. Ведь если не уничтожить танк, то техническая служба противника эвакуирует и восстановит его. Значит, танки надо добивать, чтобы они вторично не вернулись в строй. А следовательно, и минеры, и артиллеристы вправе считать такие танки за собой, ведь и те и другие выполняют свои задачи. Во-вторых, все находилось в динамике. Вместо уничтоженных танков противник непрерывно получал новые. Кроме того, часть машин восстанавливалась в полевых условиях. Следовательно, количество задействованных, в том числе и повторно, танков врага было значительно больше...
Эффективность минных заграждений проявлялась еще и в том, что срывался темп наступления неприятеля. А это на войне имело первостепенное значение. Что же касается [97] борьбы с минными заграждениями больших плотностей, какие были на Курской дуге, то мы испытали все ее «прелести» на собственной шкуре в ходе контрнаступления.
Итак, когда противник был отброшен, мы уточнили эффект и от сработавших мин замедленного действия. Из 37 МЗД, установленных нашим батальоном вдоль шоссе Белгород — Обоянь, сработало 32. Так же, как взорванные по радио ОЗМ-152, расположенные на позициях, занятых в наступлении противником, мины замедленного действия вызвали сильный психологический эффект. Они стали взрываться через шесть — восемь суток в тылу вклинившихся в нашу оборону войск противника и наносить большой урон в технике и живой силе.
Немецкие саперы, например, побоялись восстанавливать один из мостов, в насыпи к которому была взорвана МЗД. Пришлось им устраивать объезд в стороне и строить новый мост, на что потребовалось значительно больше времени.
Вернувшись снова на южный фас дуги, мы смогли уточнить потери, которые понес противник на заграждениях батальона. В журнале боевых действий 207-го отдельного батальона инженерных заграждений записано:
За время боев на Курской дуге на минных полях и фугасах, установленных батальоном, уничтожен или подбит 41 танк противники.
К этому следует прибавить десятки автомашин и сотни гитлеровцев.
И это — результат боевой работы только одного батальона!.. [98]