На кронштадтских фарватерах

С каждым днем приближалась весна, становилось теплее. Мы все чаще поглядывали в сторону Кронштадта, куда дивизион вскоре должен был перебазироваться. К этому экипажи катеров-тральщиков готовились в течение всей зимы.

Флагманские специалисты проверочными занятиями остались довольны: поставили высокие баллы — «хорошо» и «отлично». Личный состав освоил инструкции, повысил специальные знания и знания в области морской практики. Старшины Уманцев, Мухортов, Давиденко, Егоров, Плавник, Тимофеев, матросы Широкорад, Ермаков, Курмышев, Некипелов, Ромашков, Курочкин, Толстопятов, Батанов, Пеньков, Зиновьев кроме основной овладели еще двумя-тремя специальностями.

Возмужал наш дивизион: заметно повзрослела молодежь, подросли, окрепли юнги. Весь личный состав его трудился много, старательно, с подъемом.

Существенно помогло шефство. Между моряками и работницами фабрики установилось негласное соревнование. Если кто-то отставал, Ромашков прикреплял к нему передовика. Так было, например, с молодым минером Равгатом Хамзиным. Учился Равгат старательно, но плохо знал русский язык, и это очень мешало ему. О море он мечтал с детства. Однако на флот попал не сразу. Год служил в армии, но все-таки настоял, чтобы его перевели на Балтику. Назначили Равгата на «КТ-57» старшины 1-й статьи Александра Плавника.

— Хамзин пополнил интернациональный экипаж, — говорил командир. — У нас служат русский Иван Кузенков, [58] украинец Иван Никора, чуваш Николай Васильев, мордвин Зернов, я — еврей. Теперь прибавился татарин Равгат Хамзин.

Катер Плавника не был исключением, таких многонациональных экипажей в дивизионе было большинство. И всюду царил дух дружбы и товарищества. Что касается катера Плавника, то вскоре он стал одним из передовых.

Комсомолец Хамзин кроме специальности минера изучил сигнальное дело, свободно заменял рулевого, пулеметчика...

— Хамзин стал лучшим специалистом в дивизионе. Поручи ему любую работу, выполнит с душой, — говорил о Равгате Костя Ромашков.

К середине апреля закончили судоремонт. Объем небольшой — катера новые, подкрашивали только корпуса, пострадавшие в десантной операции под Невской Дубровкой. «Косметику» наводили под руководством инженер-механика Константина Смирнова.

В воскресенье 25 апреля ярко светило солнце, сгоняя остатки снега. Мирно журча, в Малую Невку стекали ручейки. Катера сняли с кильблоков, спустили на воду. Легкий ветерок заколыхал поднятые военно-морские флаги и вымпелы. Личный состав из дворца переселился на катера. Получили здесь постоянную «прописку» и офицеры штаба дивизиона.

Брейд-вымпел командира дивизиона я поднял на «КТ-107» старшины 1-й статьи Валентина Ракова. Моряк он отличный, из рулевых-сигнальщиков первого дивизиона. «Таким командиром останешься доволен, — сказал мне Кимаев, — человек он требовательный и справедливый». Не было такой специальности на корабле, которую бы не освоил Раков. Здоровяк, физкультурник, футболист, он сумел заинтересовать спортом личный состав не только своего корабля, но и всего дивизиона. Матросы любили Ракова за спокойный, веселый характер, разумную требовательность и справедливость.

«КТ-107» — флагманский корабль, он всегда будет впереди, с него я буду управлять дивизионом на боевом тралении, в эскорте, проводке за тралами боевых кораблей, при высадке десанта. А на тралении главное — следить, чтобы не было пропусков в тральной полосе, которую [59] на каждом галсе захватывает тралами весь дивизион. В протраленной полосе не должно остаться мин, ей надлежит быть чистой и безопасной для плавания боевых кораблей и транспортов. Вместе со мной на «КТ-107» — штурман лейтенант Михаил Смолов.

На «КТ-97» Григория Давиденко — запасной КП. На этом катере и я часто буду выходить в море. Заместитель по политчасти капитан-лейтенант Владимир Ефременко и дивизионный связист лейтенант Василий Татауров «прописаны» на «КТ-87», инженер-механик старший техник-лейтенант Константин Смирнов — на «КТ-77», секретарь партийной организации Михаил Осетров — на «КТ-67», «наш доктор» старший лейтенант медицинской службы Николай Иванов — на «КТ-47», артиллерист-минер дивизиона старший лейтенант Алексей Нечаев — на «КТ-17».

Впрочем, все мы, офицеры управления дивизиона, исходя из конкретной обстановки, могли находиться на любом катере-тральщике...

Все готово к выходу в море. День выдался солнечным, теплым. На палубах выстроились экипажи. Начался митинг. На нем выступил командир 1-й бригады траления капитан 1 ранга Ф. Л. Юрковский. Он пожелал дивизиону успехов в боевых делах. Выступили также командиры кораблей — Мухортов, Давиденко, Уманцев, Раков.

— К боевому тралению готовы, — заявили они все, как один.

Закрывая митинг, я от имени всего личного состава 7-го дивизиона заверил, что мы с честью выполним свой долг перед Родиной, не пожалеем своих сил и даже жизни, чтобы приблизить час желанной победы...

К концу дня я собрал командный состав и объявил порядок перехода.

Командиры еще и еще раз отрабатывали отход катеров от пирса и подход к необорудованному берегу. Ленинградцы останавливались на набережной, долго смотрели на блестевшие свежей краской корабли, на молодых матросов. Были там и наши шефы — работницы «Красного знамени».

— Бейте ненавистных врагов, скорее отгоните их от стен родного Ленинграда! — напутствовали они нас.

— Возвращайтесь с победой!.. [60]

Распрощались мы и с нашими соседями-зенитчиками. Передали им символические ключи от дворца на Каменном острове.

22.00. Сыграли боевую тревогу. На середину Малой Невки вывел катера-тральщики 2-го отряда лейтенант Виктор Старун. В кильватер к нему пристроился 1-й отряд лейтенанта Василия Портнова.

Первый боевой поход 7 ДКТЩ начался. Вышли в Неву, впереди — Морской канал. Справа и слева видны разрушенные фашистами здания, приткнувшись к берегу, стоят полузатонувшие суда с разорванными бортами и разбитыми надстройками. Вошли в Морской канал. По его бровке — окопы, чуть поодаль — позиции зенитных и противотанковых орудий. Выйдя из Морского канала, легли на Большие Кронштадтские створы и пошли по Большому корабельному фарватеру. Слева в ночной мгле просматривался берег, разрушенные здания завода «Пишмаш». Осенью сорок первого гитлеровцы подошли к нему почти вплотную. Теперь враг держал Морской канал и Большой корабельный фарватер на прицеле своих орудий и открывал бешеный огонь по каждому суденышку. Путь от Ленинграда до Кронштадта считался опасным, поэтому корабли ходили здесь только ночью.

Приказываю сигнальщику передать по линии: «Не нарушать дистанции. Строго соблюдать светомаскировку».

Вдруг сигнальщик доложил:

— Слева шестьдесят градусов — вспышка огня.

Вспышки все учащались. «Вот и началось», — подумал я, и тут же справа в воде глухо разорвался снаряд. За ним другой, третий — и пошло... Над нами, чуть левее, в небе повисли шесть светящих авиабомб (САБ). Вокруг стало светло как днем. Артиллерийская канонада усилилась. Не удалось проскочить незамеченными.

Со мной на «КТ-107» кроме штурмана идет артиллерист-минер дивизиона старший лейтенант А. В. Нечаев. Слышу его голос: он объясняет краснофлотцам трального расчета, как определять место падения снаряда, а пулеметчику — как пользоваться ночным оптическим прицелом на пулемете ДШК для поражения вражеских целей. [61]

Снаряды рвутся с перелетом и недолетом. Приказываю штурману лечь на артиллерийский зигзаг. Тут же сигнал по линии: «Идти артиллерийским зигзагом». Это — чтобы избежать поражения от вражеских снарядов. Подошли на траверз Стрельна — Петергоф, откуда била фашистская артиллерия. Здесь расстояние до берега 4–5 миль. Вражеские снаряды начали рваться совсем близко, между катерами. Опасность попадания усилилась. С катеров докладывали: «КТ-47» получил попадание осколков, на «КТ-87» пробило иллюминатор левого борта, на «КТ-27» осколком разбило стекла боевой рубки.

Снова доклад сигнальщика:

— Справа тридцать градусов — огонь из Кронштадта.

Мощная корабельная и береговая артиллерия открыла беглый огонь по стационарным вражеским батареям, расположенным в Стрельне и Петергофе.

Эта дуэль длилась недолго. За несколько минут кронштадтская артиллерия заставила замолчать фашистские батареи. Стрельба прекратилась. Так мы приняли боевое крещение.

Приказываю сигнальщику передать по линии фонарем «ратьера» единицу: «Идти строем кильватера». Впереди показались очертания берегов Кронштадта, а немного левее — Ораниенбаума.

Там находился знаменитый ораниенбаумский плацдарм, или, как его называли, пятачок. Сам город с его окрестностями прочно удерживала в своих руках небольшая армейская группировка совместно с бойцами морской пехоты и при неустанной поддержке мощной дальнобойной артиллерии Кронштадта и фортов Красная Горка и Серая Лошадь.

А вот еще сюрприз: примерно на пятисотметровой высоте загорелась САБ. К нашему счастью, небо заволокли облака, и вражеские наблюдатели на берегу нас не заметили.

Как и предусмотрено планом, на кораблях проходили боевые учения. Пулеметчики тренировались в ночной наводке, используя для этого висевшую в воздухе САБ, минеры готовили к постановке тралы, аварийные команды ликвидировали «пожары», устраняли «боевые повреждения» электромеханических боевых частей. Все [62] в движении, в работе. Занятиями в этой сложной боевой обстановке руководили офицеры — специалисты штаба дивизиона.

— Прямо по курсу темный предмет, — раздался голос сигнальщика.

Командир «КТ-107» Раков приказывает:

— Право руля! — И затемненным сигнальным фонарем высвечивает по линии букву «П», что означает отвернуть вправо, и подтверждает приказ по мегафону.

Темный предмет оказался плавающей бочкой. Но в военное время ничто не должно ускользнуть от зорких глаз сигнальщика: о любом замеченном предмете он обязан доложить командиру...

Еще до рассвета мы прибыли в Кронштадт и заняли отведенное по дислокации место в Итальянском пруду. Место не оборудовано, швартовались «по способности», кто за что зацепится. Сходили на высокую стенку канала по узким, длинным и шатким сходням или штормтрапам.

Отдыхать не пришлось. Подняла всех на ноги начавшаяся артиллерийская дуэль вражеской артиллерии, наших береговых батарей и главных калибров кораблей. Стояли мы недалеко от здания штаба флота и видели, как на его главной мачте взвился и затрепетал флаг «И» (иже), означавший: «Объявлена боевая тревога».

Дуэль продолжалась долго. Вражеские снаряды рвались по всему Кронштадту, и особенно часто в гаванях, близ штаба флота, Петровского парка и Морского завода. Около наших катеров беспрерывно со зловещим свистом пролетали и падали осколки.

Мы считали, что уже на следующий день выйдем в море, начнем тралить и уничтожать вражеские мины. К этому экипажи готовились в течение всей зимы. Тралы — наше основное оружие, да и минная обстановка в Финском заливе оставалась сложной, опасной для плавания.

Еще ранней весной гитлеровцы начали создавать мощный противолодочный рубеж. Между островами Нарген и Порккала поставили тяжелые двойные противолодочные сети протяженностью 30 миль и глубиной 60 метров. Это заграждение противник укрепил, на разных глубинах выбросил 9834 мины и 11244 минных защитника. Усилил он также гогландскую позицию. Не [63] оставлял в покое и морские подступы к Кронштадту. Начиная с 18 апреля гитлеровцы неоднократно прорывались в район Шепелев, Толбухин и на Сескарском плесе ставили неконтактные мины. Наши морские дозоры давали отпор фашистам. Но часто враг достигал цели. К счастью, многие мины оказывались выброшенными в стороне от действующих фарватеров.

Трудно бороться с неконтактными минами. А их было много. Только за два дня — 21 и 22 апреля — в районе Кронштадта фашисты спустили с самолетов 112 мин, 81 из них взорвалась при падении.

Вместо траления нашему дивизиону приказали вести противоминное наблюдение на фарватерах вокруг острова. Придали еще несколько катеров и двадцать две шлюпки (в каждой по два матроса-наблюдателя) с набором вех для обозначения мест, где упали мины, и шлюпочными компасами.

С работниками оперативного отделения штаба ОВРа мы разработали систему противоминного наблюдения. На морские карты нанесли координаты постов противоминного наблюдения (ПМН). Теперь главное — не прозевать, своевременно засечь момент сбрасывания мин, точно определить места их падения, обвеховать.

— А как же траление? — спрашивали командиры катеров.

— Придется повременить, — отвечал я.

Экипажи катеров осваивали новую специальность. В течение двух дней нам удалось зафиксировать 17 сброшенных неконтактных мин. Две подняли водолазы, остальные вытралили магнитными тралами.

На «КТ-57» впервые наблюдателем стоял матрос Равгат Хамзин. Он зорко следил за ночным небом и заметил, как немецкий самолет сбросил на парашюте мину. Как только парашют раскрылся, Хамзин крикнул:

— Вижу падающую мину!

В тот же миг она плюхнулась в воду у самого борта. Командир катера Александр Плавник тут же приказал обвеховать место ее падения. Отпорным крюком матросы подцепили парашют и вытащили его на палубу. Подобные трофеи выловили и другие катера и шлюпки.

Командир «КТ-107» Валентин Раков доложил:

— Впередсмотрящий заметил буек. Он то появится, то исчезнет под волнами. [64]

Я приказал расстрелять буек из пулемета. После первой же очереди последовал взрыв: «буек» был начинен взрывчаткой.

А через три дня, когда «КТ-107» возвращался с дозора, по пеленгу 30° сигнальщик увидел плавающий предмет. Это была мина. Из-за непрерывно набегавших волн расстрелять ее не удавалось. К мине подошли на шлюпке минеры Василий Пеньков и Петр Иванов. Пеньков закрепил за рым подрывной патрон, поджег запал... Взрыв произошел, когда минеры вернулись на катер и тот был уже на безопасном расстоянии.

Все парашютные мины обнаружить не удалось. А мина, не обозначенная вехой, грозила несчастьем: она могла взорваться под днищем проходящего корабля. Такое несчастье и произошло с подводной лодкой «Щ-323», о которой я рассказывал. После ремонта она возвращалась из Ленинграда в Кронштадт и на переходе ночью 30 апреля подорвалась на магнитной мине в Морском канале. «Щука», форсируя минные заграждения, совершала дерзкие рейды на коммуникациях противника, потопила несколько вражеских транспортов, а сама погибла у порога родного дома. Погиб героический экипаж вместе с командиром и комиссаром. Мы тяжело переживали случившееся.

Командование потребовало повысить бдительность дозорной службы. Катера-тральщики подходили совсем близко к берегам, занятым противником, маневрировали, уклонялись от артиллерийских снарядов, но квадраты свои не покидали, старались не оставить ни одной необвехованной мины.

Наблюдатель «КТ-57» высоко в небе увидел наш Ла-5. Как потом выяснилось, самолет возвращался с боевого задания на аэродром Лисьего Носа с пустыми баками. Шел с выключенными моторами. До аэродрома не дотянул — врезался в воду. Дозорный катер быстро подошел к месту катастрофы, указанному наблюдателем «КТ-57». Летчика спасли, а самолет обвеховали. На следующий день мы захватили Ла-5 тралами и прибуксовали на мелкое место. Там его и подняли.

После спасения самолета меня вызвал командир бригады капитан 1 ранга Юрковский и поручил разыскать в проходе между Кронштадтом и Кроншлотом затонувший в 1942 году катер-дымзавесчик. На поиски [65] я выделил катера Давиденко, Уманцева и Мухортова. Трехдневное траление увенчалось успехом: дымзавесчик, пролежавший на дне более года, обнаружили. Его подняли и вернули в строй.

Борьба с минами продолжалась, но не тралами, а глубинными бомбами. Магнитных тральщиков не хватало, приходилось и нам осваивать новое, опасное ремесло.

Взрыв глубинной бомбы вызывает детонацию магнитных мин. Это может произойти близ катера и даже под его днищем. Пока все шло нормально. Вот записи из вахтенного журнала флагманского «КТ-107»:

«24 мая вышли на Кронштадтские створы Большого корабельного фарватера. С 11.40 до 17.50 «КТ-87», «КТ-97» и «КТ-107» сбросили 50 глубинных бомб. В 19 кабельтовых от буя «Олег» взорвались две донные мины.

25 мая... «КТ-97» и «КТ-107» за семь часов сбросили 40 бомб на фарватеры между Кронштадтом и Красногорским рейдом, но ни одной мины не взорвали».

Вхолостую трудились 26 мая «КТ-87» и «КТ-107».

Глубинное бомбометание не всегда приносило успех. Часто в воду летели десятки, даже сотни бомб, и впустую. А случалось, одной было достаточно...

Так удалось, например, обнаружить минное поле на Большом корабельном фарватере. Сделал это «КТ-93» главного старшины Сковородченко. В июне — июле этот катер находился в боевом обеспечении 9-го дивизиона магнитных тральщиков (ДМТЩ), который производил траление неконтактных мин. Возвращаясь из района Красногорского рейда, катер Сковородченко чуть сошел с фарватера, чтобы провести занятие по практическому бомбометанию. Осталась одна глубинная бомба. Ни командир, ни экипаж не предполагали, что в этом месте могут быть магнитные мины. И... вдруг сильнейший взрыв, тут же второй, а следом еще три... Тральщики 9-го дивизиона своими неконтактными тралами уничтожили здесь более 40 донных неконтактных мин.

Мы продолжали бомбометание.

Еще записи в вахтенном журнале:

«16 июля «КТ-77» и «КТ-107» сбрасывали сериями бомбы на Северном кронштадтском фарватере. У форта К взорвали семь неконтактных мин... [66]

25 июля «КТ-77» и «КТ-107» взорвали две мины... 6 августа «КТ-77» и «КТ-107» в районе маяка Толбухин уничтожили магнитную мину».

Несколько донных мин взорвали на Восточном рейде.

За сравнительно короткое время мы сбросили около 400 бомб, уничтожили 15 донных неконтактных и 9 плавающих мин, 26 плавающих буйков, выявили минные поля, разрядили их контрольными взрывами глубинных бомб.

Особую похвалу заслужили мотористы главных двигателей, от которых зависели успех маневрирования и скорость катеров, а это при бомбометании имело большое значение.

Весь личный состав 7-го дивизиона при выполнении этой трудной боевой работы проявил большую выдержку и мастерство. Лучшим среди отличившихся был «сто седьмой» под командованием Валентина Ракова. Приготовленные минером Пеньковым глубинные бомбы по команде с мостика летели в море с точными интервалами и без единой осечки. Василий Пеньков стал мастером глубинного бомбометания...

В то лето нам часто приходилось работать совместно с 9-м дивизионом магнитных тральщиков, которым командовал капитан-лейтенант П. П. Еременко. Служба на тральщиках опасная, но на магнитных — опаснее во много раз. Эти корабли буксируют специальные стальные баржи с большими магнитными полями, поэтому магнитная мина может взорваться под килем самого тральщика. Так случилось на Большом корабельном фарватере. После нашего бомбометания магнитный тральщик «Поводец», которым командовал старший лейтенант А. Б. Редин, взорвал мину — и тут же сдетонировали одна за другой еще пять. Поднятые мощные султаны воды, к счастью, не задели находившихся поблизости кораблей. Но на «Поводце» пострадали корма и механизмы, оборвался толстый стальной буксирный трос трал-баржи. Сильно ушибло и контузило молодого минера Анатолия Пиля. Ушибы получили и другие матросы. «Поводец» и трал-баржу отбуксировали в Кронштадт на ремонт.

Это исключительный случай одновременного взрыва шести донных неконтактных мин. Одним взрывом обезвредили [67] значительный участок Большого корабельного фарватера.

* * *

Лето осталось позади. Начался холодный, штормовой октябрь, а катера обоих дивизионов — 7 ДКТЩ и 9 ДМТЩ — в море. Они продолжали уничтожать глубинными бомбами донные неконтактные мины, расширяли фарватеры в районе острова Котлин и Невской губы.

Успешно трудились и остальные дивизионы катеров-тральщиков. По протраленным фарватерам корабли ОВРа бесперебойно осуществляли связь с островными гарнизонами, несли дозорную службу, проводили конвои на отдаленные острова — форпосты КБФ...

Ленинградские судостроители снова нас порадовали, к осени 1943 года они построили еще 6 катеров-тральщиков. Теперь в нашем дивизионе стало 16 боевых кораблей!

Укомплектовали новые корабли в основном молодыми специалистами, но все командиры тральщиков и боевых постов опытные, уже воевавшие моряки. За катерами сохранились заводские номера.

Из Ленинграда на остров Лавенсари новые катера проводили конвой. Хотя они следовали по протраленному фарватеру, все же шли с тралами, чтобы обеспечить полную безопасность.

Погода в тот день стояла хорошая. Вражеская авиация не появлялась. Однако сигнальщики и вахтенные боевых постов бдительно следили и за водой, и за воздухом.

Пройдя траверз острова Сескар, сигнальщик краснофлотец Брагин крикнул:

— Справа шестьдесят градусов, дистанция пять кабельтов — плавучий предмет!

Командир катера старшина 1-й статьи Василий Савичев приказал усилить наблюдение, решив, что обнаружена плавающая мина, которую придется расстреливать. Навели бинокли, стереотрубу. Плавала не мина, а какой-то предмет, похожий на металлическую банку. Подошли ближе. Банка как банка. Ее подняли, отвинтили крышку — запахло спиртом. Это не первая находка: со стороны финского берега фашисты и раньше выбрасывали [68] такие «подарки» — банки с метиловым спиртом. Специальная директива штаба флота предупреждала: быть максимально осторожными. Командир катера Савичев приказал вылить спирт в море. Банка пригодилась в хозяйстве.

Уже к вечеру конвой подходил к Лавенсари. Вдруг на том же катере-тральщике Савичева начал с перебоями работать левый двигатель, а под днищем заскрежетало и застучало. Пошли с одним правым двигателем и с трудом дотянули до гавани. Выбрали трал. С кормы попробовали отпорным крюком прощупать днище и винты, но безуспешно, мешала качка.

Требовалась помощь водолаза, а его не было.

Положение трудное, но нужно как-то выходить из него, Савичев вызвал на мостик механика старшину 1-й статьи Алексея Амосова.

— Что будем делать, старшина?

— Попробую сам осмотреть днище, — не задумываясь ответил Амосов. — Необходимо отвести катер к отмели...

Так и поступили. Амосов приделал к противогазу удлиненный резиновый шланг и скрылся под водой. Скоро он вылез и доложил:

— На левый винт намотался трос мины-ловушки, винт погнут, на правом погнуты лопасти.

— Что предлагаете? — спросил Савичев.

— Левый винт заменить запасным, а лопасти правого выправлю.

Амосов говорил, а зубы стучали от холода: он сильно промерз в студеной воде. Ему дали глотнуть спирта. Чуть отдышавшись, старшина взял необходимые инструменты и снова спустился под воду. Размотал трос, снял левый гребной винт, подал его на палубу и сам поднялся. Напился горячего чая, минут пять посидел и — за борт. Поставил запасный винт, закрепил. Затем опять поднялся на катер, отдохнул немного, взял кувалду, снова спустился под воду и там выровнял погнутые лопасти.

Три часа с небольшими перерывами трудился моряк под водой и устранил повреждение. За самоотверженный поступок и находчивость старшине 1-й статьи Амосову я объявил благодарность в приказе по дивизиону. Через некоторое время Алексей Амосов пришел ко мне [69] и сказал, что хочет вступить в ряды Коммунистической партии. Я одобрил его решение и дал ему рекомендацию...

* * *

Погода ухудшалась. Море штормило, становилось холодно. А ведь катера наши к морозам вовсе не приспособлены. Обитаемость (комплекс факторов, влияющих на здоровье, выносливость и боеспособность личного состава) на «каэмках» никудышная.

В мирное время малые катера, а к ним относятся и «каэмки», уже в сентябре становились на ремонт. Четырехбалльный ветер для них предел. Мы же и в штормовую погоду ходили по минным полям. Тралы выбирались только при заходе в базу для заправки горючим и пополнения запасов продовольствия. Нередко плавучие цистерны доставлялись в район траления, а за продуктами отправляли в базу один катер с аттестатами от всех экипажей.

Мы плавали всю осень и даже в начале зимы. Легкая обшивка промерзала, отопления не было, а ставить железные времянки запрещалось. Тепло было только в моторном отделении. Туда и забегали обогреться матросы, свободные от боевой вахты.

Личному составу катеров-тральщиков полагалось теплое обмундирование, а также вязаные шерстяные подшлемники, башлыки. Хозяйственники наши — матрос Володя Баранченко и старшина 1-й статьи Плавник (по совместительству) — следили, чтобы все были экипированы по-зимнему. И все же холод донимал.

Мы долго не могли забыть случай с матросом Ведякиным. Катера находились в ночном дозоре. Дул ледяной ветер. Сменившись с вахты, мокрый, промерзший Ведякин, не снимая шапки-ушанки, лег и тут же заснул. Поднял его сигнал боевой тревоги. Матрос хотел вскочить с койки и... не смог. Он закричал. Оказалось, шапка, а с ней и волосы примерзли к бортовой обшивке. Товарищи помогли ему высвободиться из «ледового плена».

Война опровергала все существующие нормативы. «Малый флот», к которому относились и наши «каэмки», показал высокие тактико-технические возможности. Малые корабли выдерживали жестокие штормы, их экипажи [70] проявляли непревзойденное мастерство, стойкость и отвагу в борьбе с сильным и коварным врагом.

Иногда шальная погода вынуждала нас отстаиваться в маневренных базах — бухтах Батарейная или Графская, но и они не были защищены от северных, северозападных и северо-восточных штормовых ветров. Бухты не были оборудованы и мало годились для стоянки катеров. Войти в них тоже было трудно: прибрежное мелководье сплошь усыпано подводными камнями — того и гляди начнут «стучать шпангоуты», как это случилось с «КТ-57».

В первых числах сентября возвращались мы с боевого задания — проводили конвой. На подходе к траверзу маяка Шепелев разыгрался восьмибалльный северозападный ветер. Катера разворачивало, поднимало так, что оголялись гребные винты. Строй кильватерной колонны нарушился. С большим трудом люди выстаивали вахту. Хорошо, что в это время не появились вражеские самолеты.

Решили зайти в Батарейную, переждать. Запросили оперативного дежурного штаба флота. Получили «добро». Я приказал поднять на флагманском катере сигнал «Поворот вправо» и одновременно передать по линии: «Заходить в бухту и выбирать место стоянки самостоятельно».

В узком и опасном проходе головной катер сбавил ход, за ним и остальные. Командир концевого «КТ-57» старшина 1-й статьи Плавник, очевидно, замешкался и, чтобы не врезаться в корму впереди идущего мателота, скомандовал:

— Право руля!

Рулевой резко отвернул, и катер, выкатившись из строя, попал на камни. Плавник быстро дал задний ход. Катер остановился на месте.

«Прошу помощи!» — прочитали мы семафор.

Помощь оказали, но из-за шторма провозились долго. «КТ-57» получил значительные повреждения корпуса, погнулись гребные винты. Катер пришлось отправить на ремонт. «Банкой Плавника» назвали матросы место аварии.

Штормы не прекращались. Мы уже было собирались возвращаться на зимний судоремонт, а тут приказ: произвести разведывательное траление в Копорской губе и [71] очистить от мин район, необходимый для маневрирования надводных кораблей.

Приближался час окончательного снятия блокады Ленинграда и разгрома немецко-фашистских войск в Прибалтике.

— Для продвижения боевых кораблей флота на Запад предстоит очистить от мин фарватеры, — сказал комбриг Юрковский, беседовавший со мной. — Дело не из легких, однако личный состав 7-го дивизиона должен понять, насколько ответственно это боевое задание.

В начале сентября приступили к разведывательному тралению на Восточно-Гогландском плесе катерные тральщики 1-го и 2-го дивизионов, чуть позднее к ним присоединились еще два дивизиона. Теперь включились в работу и мы. Траление Копорской губы поручили нам и дивизиону капитана 3 ранга Ф. Е. Пахольчука.

Федор Ефремович — мой давний друг, мы и раньше вместе служили, не раз эскортировали подводные лодки. Широкий в плечах, статный, с густой черной шевелюрой, он чем-то очень напоминал прославленного советского аса А. И. Покрышкина. В дивизионе его так и называли — Покрышкин. Когда Пахольчук выходил на верхнюю палубу, матросы передавали по цепочке:

— Внимание! Покрышкин в воздухе.

Это означало: на кораблях должен быть образцовый порядок. К подчиненным Федор Ефремович относился требовательно, но был справедлив. Нерадивых матросов он называл разгильдяями, наказывал, но никогда не забывал поощрять подчиненных за примерную службу, отличившихся представлять к награде.

Пахольчук был отважным человеком, но уравновешенным и спокойным. С ним было очень приятно работать.

16 октября к исходу дня оба наших дивизиона, приданные в обеспечение четыре морских охотника истребительного отряда и три дымзавесчика 10 ОДСК (отдельного дивизиона сторожевых катеров) сосредоточились в бухте Батарейная. Здесь мы разработали детальный план боевого траления района, походный и тральный ордера.

— Тралить только ночью, соблюдая светомаскировку, — приказал командир бригады капитан 1 ранга Ф. Л. Юрковский. [72]

Погода стояла отвратительная. Шел дождь со снегом, стелился туман. Штормило.

Боевое траление предполагалось проводить в непосредственной близости от берега (милях в двух), укрепленного противником, и в центральной части залива. Туда и отправлялись катера нашего 7-го дивизиона, у них меньшая осадка и слабый шум моторов. Есть надежда — противник не заметит.

Я, Ефременко и Осетров побывали на всех катерах, рассказали личному составу о важности боевой задачи. Настроение у моряков было боевое...

17 октября в 21.00 вышли из Батарейной. Ночь. Ветер западный, слабый. Мой командный пункт на «КТ-107».

Пользоваться радиосвязью и средствами сигнализации строжайше запрещено. Можно передавать лишь условные проблески с катеров, на которых находились командиры отрядов лейтенанты Портнов и Старун.

Перестроились в строй клина, подготовили к постановке тралы. Расчеты на ощупь безошибочно разбирались в сложном хозяйстве. Тралы поставили в рекордное время — за 2–3 минуты. Катера дали полный ход и двинулись в заданный квадрат. Видимость нулевая. Едва различались первые катера, но я чутьем угадывал — все идут с тралами, соблюдая ордер.

Ничего не видя вокруг, командиры и расчеты научились по характерным глухим подводным взрывам патронов определять затраленные мины и минные защитники. На тральщиках, оснащенных змейковыми тралами, попадание мины в трал устанавливалось по давлению на динамометре: резкое увеличение давления означало — мина затралена, снижение давления — мина подсечена резаком.

Определять место корабля на тральных галсах штурману приходилось по звездам, по счислению и кратковременному, на указанное время, включению огней манипуляторных пунктов Шепелевского и Сескарского маяков. По вспышкам огней и ракет мы установили: находимся в 2–3 милях от Копорья, захваченного врагом.

Щелкнул глухой подводный взрыв патрона катерного трала, через несколько минут второй, третий...

— Мы на минном поле, — доложил штурман Смолов.

«КТ-107», «КТ-67» и «КТ-77», у которых сработали [73] патроны, выходили из строя для замены поврежденных тралов.

Со стороны затемненного берега донеслись звуки колоколов боевой тревоги. «Обнаружили. Сейчас начнется, сорвут нам траление», — подумал я. Но что это? Фашисты открыли беспорядочный артиллерийский и пулеметный заградительный огонь... в зенит. По небу шарили лучи прожекторов. Все ясно: легкий шум моторов наших «каэмок» они приняли за гудение самолетов. Как видно, противник не допускал, что советские моряки решатся подойти так близко к берегу. Когда мы повернули на обратный галс и удалились в море, стрельба прекратилась, погасли прожектора, все стихло. Гитлеровцы так и не догадались осветить залив.

— Повезло, — услышал я голос штурмана, — а то шарахнули бы по нас прямой наводкой.

Я не ответил, хотя думал о том же...

Шесть ночей ходили мы к берегу, занятому противником, утюжили Копорскую губу. Работали всю ночь, а на рассвете возвращались в Графскую и Батарейную. Для уничтожения затраленных мин и минных защитников оставляли два быстроходных дымзавесчика. Они малозаметные. По всей вероятности, гитлеровцы принимали их за рыбацкие суденышки и ни разу не обстреляли. С наступлением темноты снова на траление... Все шесть ночей катера нашего дивизиона напряженно трудились, рискуя ежесекундно взлететь на воздух, подорвавшись на плавающих минах, или попасть под огонь береговых батарей. Но об этом никто не думал.

22 октября траление закончили. 7 ДКТЩ уничтожил свыше двух десятков мин и минных защитников. Два района в Копорском заливе были готовы для маневрирования боевых надводных кораблей. Приказ командования мы выполнили.

В конце октября дивизион прибыл в Кронштадт, а 5 ноября катера подняли на стенку в Петровском парке, недалеко от укрытого мешками с песком памятника Петру Первому.

В этот день корабли флота, соблюдая строжайшую секретность, в тяжелых условиях ледостава начали грандиозную по своим масштабам переброску из Ленинграда и с Лисьего Носа в Ораниенбаум войск 2-й ударной армии генерала И. И. Федюнинского. В операции [74] участвовали корабли ОВРа: базовые тральщики, сетевые заградители «Онега» и «Вятка», шесть тихоходных тральщиков, 18 буксиров с баржами, катера. В два этапа (с 5 по 20 ноября 1943 года и с 21 по 23 января 1944 года) было перевезено 54 тыс. воинов, 211 танков, 677 орудий, большое количество техники и боеприпасов, около трех тысяч лошадей. Личный состав ОВРа, в том числе и нашего 7-го дивизиона, охранял места высадки. Были там и мы с В. С. Ефременко.

Все прошло удачно: переброску 2-й ударной армии фашисты не заметили. Мы ждали начала решительного наступления под Ленинградом...

Летняя боевая кампания закончилась. Катера-тральщики 7-го дивизиона прошли 50 тыс. миль, сэкономив 32 тыс. килограммов бензина, уничтожили 17 донных, около десятка якорных мин и большое число минных защитников. Дивизион не имел потерь и поломок. Катерники закалились, приобрели боевой опыт.

Много теплых слов хочется сказать о коммунистах и комсомольцах. Они всегда были на решающих боевых участках, личным примером воодушевляли экипажи, помогали партийной и комсомольской организациям пополнять свои ряды. В партию вступили наши передовики минеры Павленко, Плавник, Ермаков, Титов, Шувалов, Кузенков, Амосов, в комсомол — Пеньков, Артемин, Маевский.

В становлении экипажей, их воспитании была большая заслуга всей партийной организации дивизиона, и в первую очередь нашего парторга старшего лейтенанта Михаила Васильевича Осетрова. Он всегда находился на кораблях, всем интересовался, был чутким и внимательным, любил моряков. К нему шли за советом и помощью. Осетров еще до войны служил на флоте, плавал на учебном корабле «Комсомолец», отлично знал корабельную службу, виртуозно управлял шлюпкой под парусами и на веслах, был инициатором всех хороших дел.

Прошли годы, уже нет Михаила Васильевича (он умер в 1970 году), а я все вижу его, как живого, всегда по-хорошему беспокойного, доброжелательного, корректного. Помнится, пришел он ко мне как-то после тяжелого трального дня: [75]

— Надо, комдив, провести партийное собрание. Накопилось много вопросов, обсудим их с коммунистами.

Осетров тщательно готовил партийные собрания. Проходили они всегда вечером, после тяжелого, изнурительного траления, длившегося с рассвета до темноты. Однако всем было интересно, потому и активность была высокой. Выступали коммунисты по-деловому, говорили коротко, но о главном, о самом важном. И резолюции принимались конкретные, обязывающие...

Отличным политическим работником был и мой заместитель В. С. Ефременко. Они с Осетровым как бы дополняли друг друга.

Решив написать эту книгу, я обратился ко многим боевым товарищам, попросил их рассказать о наших политработниках, какой след оставили они в сердцах, за что их уважали и любили. «Уважал за чуткость, сердечность», — читаю в письмах. «Умел заглядывать в душу» — это о Ефременко. О нем же: «Помогал добрым советом...»

Приведу выдержку из письма командира группы минеров «КТ-97» старшины 2-й статьи запаса москвича Александра Ивановича Герасимова:

«Много получал я писем из тыла. А получал их вот почему. В майский праздник 1942 года у нас в госпитале на 14-й линии Васильевского острова проходил концерт артистов Ленгосэстрады, который транслировали по всей стране. Ведущий — фамилию его не помню — спросил раненых: не желает ли кто обратиться к родным и близким со словами привета? «Понимаете, как им приятно будет услышать ваш голос из блокадного Ленинграда?» — сказал ведущий. Не долго думая, я подошел к микрофону и рассказал о своих фронтовых товарищах. «Как только поправлюсь, снова пойду на передовую защищать любимый город на Неве», — на этом я закончил свое первое в жизни выступление по радио.

Прошел месяц, может чуть больше, и мне передали пачку писем. Почта в Ленинград приходила редко, да и разносить корреспонденцию некому было, вот и скапливалась она на почтамте... Вскрываю один треугольник. Это от учеников 4-го класса 605-й московской средней школы. Читаю, чувствую — к горлу подкатывается ком. «Быстрее поправляйтесь, — пишут мне дети, — чтобы [76] снова бить проклятых фашистов». Далее ребята сообщили, что они собирают для фронтовиков теплые вещи, уже отправили две посылки. Были письма от учеников Звенигородской средней школы, студентов института железнодорожного транспорта, кораблестроительного института из Горького, писали матери, потерявшие на войне сыновей, жены — мужей... Письма я сначала читал товарищам по палате, а когда об этом узнал комиссар госпиталя, попросил меня читать их и для остальных раненых...

Свободного времени в госпитале было много, и я старательно, подробно отвечал на каждое письмо. Но вот я выздоровел и получил назначение в 7-й дивизион на «КТ-97». Из госпиталя пересылали мне письма по новому адресу. Накопилось их много, а отвечать не мог — не было ни минуты свободного времени. Решил посоветоваться с товарищем Ефременко. «Надо ответить, и как можно быстрее, — сказал он. — Это очень важно! В тылу должны знать, как мы воюем, приближаем желанный час победы над врагом». Ефременко рекомендовал мне выступить перед личным составом дивизиона, рассказать о переписке, прочитать наиболее яркие письма. Так я и поступил.

Ефременко и секретарь комсомольской организации Ромашков выделили в помощь мне комсомольцев Виктора Островского, Вячеслава Сыромятникова, Валентина Романовского и Алексея Шувалова. Мы на все письма ответили.

После войны довелось мне выступать перед учениками 605-й школы. Свои письма из блокадного Ленинграда я увидел в Комнате боевой славы под стеклом. Директор Раиса Дмитриевна Брусничкина, в прошлом заведующая учебной частью этой школы, рассказала ребятам историю нашей переписки. «Знали бы вы, как мы ждали ваши письма, — обратилась она ко мне. — Читали и плакали. Ответ ребята писали всем классом. Спасибо вам!»

Спасибо надо сказать нашему замполиту товарищу Ефременко. Это он увидел в моей переписке большое общенародное дело. Не я один, все в дивизионе уважали его».

Именно о таких, как Ефременко и Осетров, написал в своих воспоминаниях «Малая земля» Леонид Ильич [77] Брежнев: «Настоящий политработник в армии — это тот человек, вокруг которого группируются люди, он доподлинно знает их настроения, нужды, надежды, мечты, он ведет их на самопожертвование, на подвиг. И если учесть, что боевой дух войск всегда признавался важнейшим фактором стойкости войск, то именно политработнику было доверено самое острое оружие в годы войны. Души и сердца воинов закалял он, без чего ни танки, ни пушки, ни самолеты победы нам бы не принесли»{4}.

...Шел ноябрь 1943 года.

Торжественно отметили 26-ю годовщину Великого Октября. Многие наши офицеры, старшины и матросы были удостоены правительственных наград. Командир отделения минеров «КТ-107» Василий Пеньков получил медаль «За отвагу». В летнюю боевую кампанию он уничтожил 11 мин. Медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги» были награждены командиры отделений минеров Караулов и Лаптев, командиры отделений мотористов Широкорад, Гришанов и многие другие. За успехи в летней боевой кампании 1943 года в приказе по соединению были отмечены многие офицеры, старшины и матросы, в том числе штурман лейтенант Смолов, связист лейтенант Татауров.

В октябрьские праздники произошло большое событие в жизни «нашего доктора» Николая Нестеровича Иванова — он женился. Мне довелось быть у него посаженым отцом.

— Раз доктор женится, значит, близка победа, — шутил Виктор Старун.

— Приятно, когда хорошие люди играют свадьбу, — подхватил Михаил Смолов.

Еще в тяжелую зиму сорок первого на концерте в Кронштадтском Доме офицеров флота Николай Иванов познакомился с Зиной Клушанцевой, скромной, трудолюбивой девушкой, экспедитором в воинской части. Сколько раз под обстрелами и бомбежками ходила она из Кронштадта по льду в поселок Лисий Нос — доставляла важные пакеты. Возвращалась промокшая, замерзшая. [78]

Рано потеряв родителей, Зина Клушанцева испытала много горя, однако была жизнерадостной, общительной. Жила она в небольшой комнатке, в которой и состоялась свадьба. Кроме меня были приглашены штурман Смолов, командир отряда Старун, механик Смирнов, Зинина подружка Валя Воробьева, маленькая голубоглазая певунья.

Свадебный стол по тем временам был роскошным. Зина получила по карточкам за весь месяц хлеб, сахар, масло, две бутылки вина и три литра пива. Николай Нестерович раздобыл на катерах-тральщиках двух судаков, подорванных при взрыве мин. Соседка тетя Юля сделала заливное, часть рыбы зажарила.

Первый тост — за победу, потом были тосты за молодых и традиционное «горько».

На какое-то время отодвинулась война, суровая и жестокая блокада... Но вот в репродукторе прекратился стук метронома, значит, сейчас будет объявлена тревога.

— Говорит радиоузел Кронштадта. Воздушная тревога! Воздушная тревога! Всем в укрытие!

Мы остались. Свадьба продолжалась...

Виктор Старун спел застольную, аккомпанируя себе на баяне. Потом все вместе пели «Вечер на рейде», «Катюшу».

Наступило время расставаться. После 11.00 без специального пропуска по Кронштадту ходить не разрешалось. Мы попрощались, пожелали молодоженам семь футов под килем, долгой семейной жизни...

И по сей день живут в Калининграде счастливые супруги Ивановы, теперь уже дедушка и бабушка.

...Личный состав дивизиона приступил к ремонту кораблей: за весну, лето и осень они сильно износились. Опять создали производственные бригады. Матросы и старшины охотно изучали новые специальности. «Война скоро кончится, после демобилизации на гражданке пригодится», — говорили они.

Радовали успехи на фронтах. Красная Армия уже освободила от оккупантов более половины советской земли. Ждали наступления под Ленинградом... [79]