Наша ОЭЛ
ЦАГИ смело можно назвать центрам, где зарождалась советская авиация. [83]
ЦАГИ был основан в декабре 1918 года при непосредственном участии Владимира Ильича Ленина, который уже на заре Советского государства гениально предвидел необходимость создания комплексной научно-исследовательской организации, обеспечивающей неуклонное развитие инженерной мысли в области воздушного и морского флота.
Руководить институтом был приглашен Николай Егорович Жуковский. Ему поручили привлечь лучшие инженерные и научные кадры. Благодаря заботе Жуковского в ЦАГИ сосредоточилось много замечательных умов. Именно там проводились всевозможные научные исследования, впоследствии ставшие широко известными во всем мире. Достаточно сказать, что с ЦАГИ связаны работы Н. Е. Жуковского, академика С. А. Чаплыгина и профессора В. П. Ветчинкина, деятельность выдающегося авиационного конструктора А. Н. Туполева и многих других.
Институт быстро стал на ноги и уже к тридцатым годам превратился в солидную организацию, создавшую первые серийные самолеты для воздушного флота и быстроходные глиссеры для морского флота.
Уже в тридцатых годах ЦАГИ представлял мощную комплексную научно-исследовательскую организацию с большим конструкторским бюро, возглавляемым А. Н. Туполевым. Институт имел хорошую производственную базу и завод «ЗОК» для постройки опытных самолетов.
В тот период ЦАГИ занимал небольшую территорию, но, несмотря на это, располагал хорошей экспериментальной базой — имел аэродинамические трубы для испытания моделей самолетов и гидроканал для отработки обводов морских кораблей и лодок для гидросамолетов.
Продувки моделей самолетов в аэродинамических трубах обеспечивали быструю отработку рациональных аэродинамических форм и их элементов, что было необходимо для увеличения скоростей отечественных машин.
Аэродинамические трубы различных назначений и размеров, встроенные в здание, размещались на нескольких этажах. Корпус с аэродинамическими трубами включал в себя помещения, где велись теоретические работы по аэродинамике. Дом, в котором находилась экспериментальная лаборатория, был увенчан высокой башней прямоугольного [84] сечения с большим ветровым двигателем. Гидродинамическая лаборатория «Гидроканал» представляла собой длинное одноэтажное строение, внутри которого находился канал, заполненный водой. Здесь же готовились модели кораблей из парафина.
Размещавшийся напротив завод «ЗОК» являлся для конструкторских бюро и лабораторий производственной базой, способной строить самолеты различных назначений.
Здесь, кстати сказать, строились гигантский восьмимоторный самолет «Максим Горький» (АНТ-20), машины АНТ-25 (РД), совершившие беспосадочный перелет из Москвы в США, и первый двухвинтовой геликоптер «Омега» по схеме профессора Бориса Николаевича Юрьева.
Начальником экспериментальной аэродинамической базы являлся Григорий Харлампиевич Сабинин, автор ряда ветросиловых установок, широко распространенных в народном хозяйстве СССР.
С периодом тридцатых годов связано появление работ по аэродинамике высоких (сверхзвуковых) скоростей. В них принимали участие мой друг Александр Петрович Кожевников и совсем молодой в то время Мстислав Всеволодович Келдыш, ставший в дальнейшем президентом Академии наук СССР.
В экспериментально-аэродинамическом отделе (ЭАО) и в отделе особых конструкций (ООК) разрабатывалась техническая новинка того времени — одновинтовой геликоптер, явившийся прототипом современных вертолетов. По схеме профессора Юрьева, ставшей впоследствии классической, в ЦАГИ был построен первый геликоптер (вертолет) ЦАГИ-ЭА-1. Первый полет на нем 14 августа 1932 года совершил инженер Николай Михайлович Черемухин — мой преподаватель в академии имени Н. Е. Жуковского.
Советская наука развивалась своим, самостоятельным путем. Но уровень ее развития уже тогда был значительно выше, чем за рубежом. И не случайно ученые из капиталистических стран приезжали в ЦАГИ. Здесь было чему поучиться и на что посмотреть.
Когда я перешел в ЦАГИ, то сразу обратил внимание, что все сооружения в институте выполнены на уровне передовой строительной техники того времени. Особенно меня поразило оборудование лабораторий. Все было [85] сделано так оригинально и талантливо, что вызывало восхищение.
Когда наши секции перешли в ЦАГИ, институт уже разросся настолько, что из него постепенно выделилось несколько совершенно самостоятельных организаций. Наши секции поступили в распоряжение конструкторского отдела сектора опытного самолетостроения, возглавляемого А. Н. Туполевым. В этом отделе вооружение самолетов было организовано следующим образом:
1. Были созданы специализированные бригады по разработке образцов стрелково-пушечного и бомбардировочного вооружения.
2. В каждой основной самолетной бригаде были организованы специальные вооруженческие группы. Бригаду тяжелых самолетов возглавлял В. М. Петляков, две бригады средних самолетов — А. А. Архангельский и В. М. Мясищев, бригаду морских самолетов — И. И. Погосский.
3. Для предварительных увязок по вооружению, выполненному по заданиям Главного конструктора А. Н. Туполева, была создана независимая от специальных бригад группа из пяти человек, возглавляемая инженером И. П. Толстых.
4. Параллельно с созданием специализированных бригад была организована отдельная экспериментальная лаборатория (ОЭЛ) со своей небольшой, но независимой производственной базой, тиром, складом оружия и боеприпасов. Ее начальником назначили автора этих строк.
5. Вооруженческие мастерские завода имени Менжинского были превращены в цех завода ЦАГИ ОЗ). Заместителем Андрея Николаевича Туполева по вооружению самолетов был назначен Александр Васильевич Надашкевич, кстати сказать, наш непосредственный начальник.
Я даже не подозревал, что руководство лабораторией окажется таким сложным и хлопотным делом. После переезда в ЦАГИ на каждого из нас и на меня тоже обрушилась лавина организационных вопросов и неотложных мероприятий. Одним из самых первостепенных было устройство тира для отстрела действующих макетов стрелковых установок, размещение боеприпасов, а также подбор надежной охраны. Для начала меня вызвал Александр [86] Васильевич Надашкевич и выразил недовольство вахтерами, охраняющими тир.
— Нет никакой бдительности, — в сердцах говорил он. — В тир все ходят, как к себе домой. Несколько раз я заставал там совершенно посторонних людей. Безобразие!
Возразить было нечего. Наш тир размещался в подвальном помещении под административным корпусом ЦАГИ, там же находилась парикмахерская. Часто бывало, что посетители, пришедшие в парикмахерскую, по ошибке попадали к нам. Наиболее любопытные задерживались, чтобы посмотреть, как идет стрельба. А вахтеры, видимо, считали, что присутствие на испытаниях небритых личностей является одним из элементов опыта, и даже не интересовались, что это за люди. Нам, увлеченным работой, тоже было не до них. Надашкевич был абсолютно прав. Надо было принимать срочные меры. В тот же день я собрал всех вахтеров и провел с ними соответствующую беседу. Не поручусь, что она была составлена в изысканных выражениях, но в том, что она дошла до аудитории, мы убедились очень скоро. Одной из первых жертв бдительности вахтеров стал сам Александр Васильевич. Вахтер не пропустил его в тир только потому, что Надашкевич показался ему похожим на одного из парикмахеров...
Узнав, что меня назначили начальником ОЭЛ, я прежде всего решил выяснить, в чем будет заключаться работа лаборатории. Но никто так и не смог конкретно ответить на этот вопрос. В общих чертах я, конечно, представлял, чем мы будем заниматься. «В деталях разберемся потом», — решил я и принялся подбирать кадры.
Чем же все-таки занималась наша ОЭЛ? Чтобы это было понятно, я коротенько расскажу, как тогда проходил процесс создания самолетов.
Предварительный проект каждого нового самолета в форме тщательно проработанного компоновочного общего вида всегда создавался под непосредственным руководством А. Н. Туполева. Эту работу в особом помещении выполнял инженер-художник Б. М. Кондорский. По заданию Б. М. Кондорского уже известная читателю группа предварительных увязок во главе с И. П. Толстых разрабатывала под контролем А. В. Надашкевича необходимые данные для общего компоновочного вида самолета: [87] размеры отсеков для размещения бомб, данные для. предварительной балансировки самолета, определяла места установок вооружения и т. п.
В случае необходимости по указаниям Туполева или Надашкевича группа Толстых давала нашей лаборатории эскизы на изготовление предварительных макетов.
А. Н. Туполев, очень внимательно относившийся к вопросам вооружения, особенно вникал в назначение и характер стрелково-пушечного вооружения. Габариты и компоновочные схемы установок, их связь с конструкцией самолета самым тщательным образом рассматривались и корректировались им. Почти всегда, когда делались предварительные макеты, Андрей Николаевич приходил в ОЭЛ и подолгу рассматривал их.
Только после окончательной отработки компоновочного вида самолета Туполев знакомил с ним того начальника бригады, которому думал поручить вести данную машину.
Окончательные макеты после всех корректировок и испытаний также делались в ОЭЛ. В связи с тем, что звеньеотводы, гильзоотводы, рукава питания пулеметов, головки питания и другие элементы стрелковых установок не создавались за чертежным столом, я широко практиковал в нашей лаборатории разработку этих элементов без чертежей, по рисункам.
Мой приход в ЦАГИ, в конструкторский коллектив, руководимый А. Н. Туполевым, совпал с периодом, когда шла борьба за повышение скорости самолетов. В связи с этим необходимо было защитить от усилившегося воздействия потока воздуха не только пилотов и стрелков (кабины их были открыты), но и турели (затруднялось их вращение). Нам очень помог секретарь партийной организации Шефаростов. Он добился, что нам разрешили проводить натурные испытания стрелковых установок в аэродинамических трубах ЦАГИ. А это весьма облегчило работу лаборатории. Но наш секретарь этим не ограничился. Он постоянно принимал самое деятельное участие в жизни лаборатории, помогал подбирать кадры, доставать оборудование, горячо поддерживал новые начинания и предложения.
Надо сказать, что и Туполев не только не обходил ОЭЛ своим вниманием, но нередко сам предлагал интересные и оригинальные решения вооруженческих вопросов. [88]
Работа в ОЭЛ требовала высококвалифицированных людей, мастеров своего дела. Я, естественно, не рассчитывал, что смогу укомплектовать штат лаборатории самыми лучшими кадрами. Но два условия должны были неукоснительно выполняться каждым моим сотрудником: я требовал добросовестного отношения к делу и твердой дисциплины.
Собрав свой пока немногочисленный коллектив, состоявший из нескольких слесарей-комсомольцев, я произнес такую примерно «речь».
— Товарищи! — сказал я. — Вам посчастливилось попасть в крупнейший научно-исследовательский институт, созданный известным профессором «отцом русской авиации» Жуковским. Каждый из вас является лаборантом-конструктором. Это значит, что предстоит не только быстро воплощать в металл поступающие в лабораторию чертежи и эскизы, но и самим проявлять рационализаторскую сметку. Первое задание, над которым будем работать, — это носовая башня, которую Андрей Николаевич хочет применить на ТБ-3. Элементы макета мы привезли с завода. Макет надо отработать применительно к этому типу самолета. На башне будут работать двое. Остальным — другое задание. Прошу выяснить и не позднее сегодняшнего вечера доложить, как получить токарный станок, а кроме того, как организовать при ОЭЛ сварочную мастерскую.
Работа закипела. Со сварочной мастерской вопрос решился быстро, но с токарным станком возникли осложнения. На мою просьбу предоставить в распоряжение лаборатории станок директор завода опытных конструкций безапелляционно сказал:
— Могу дать станок или токаря. Что-нибудь одно. Решай и выбирай.
Пораскинув умом, я решил, что все-таки лучше взять токаря. Если токарь стоящий, то без станка не останется, сам начнет его добывать. А плохому токарю и станок ни к чему. Главное, разузнать, кто из мастеров у них работает.
Директор не возражал, чтобы я сам выбрал токаря для нашей лаборатории, и к нам пришел чудесный парень Алеша Куликов. Пока станка не было, Куликову поручали конструкторскую работу. Алексей Сергеевич оказался на редкость способным рационализатором и конструктором, [89] влюбленным в свое дело. Он начал с того, что стал готовить место для будущего универсального станка одной из последних марок. И со временем именно такой станок в ОЭЛ появился.
Едва поставили станок на место, Алексей Сергеевич предложил сделать к нему такое приспособление, которое позволит выполнять ряд дополнительных операций. А уже через несколько дней Куликов показывал на этом станке свое мастерство. Он делал любую деталь, требующую нескольких механических операций.
Вообще, нашей лаборатории повезло с кадрами. ОЭЛ только организовывалась, когда мне предложили взять в лабораторию пятерых дипломантов — слушателей Военно-Воздушной академии имени Жуковского. Я с радостью согласился. Слушатели готовили дипломные проекты и одновременно занимались наиболее актуальными для ОЭЛ проблемами.
Комплектование кадров шло тремя путями: за рабочими-изобретателями я «охотился» в цехах завода ЦАГИ, слушателей академии нам прислало руководство ЦАГИ, а кое-кто из сотрудников появился в ОЭЛ благодаря счастливому случаю. Расскажу один такой эпизод.
В лаборатории при установке оборудования нарушили электропроводку. Чинить ее пришел молоденький паренек Витя Калмыков. Я заметил, с каким интересом и любопытством смотрел он на чертежников.
— Нравится? — спросил я. — Хочешь у нас работать? Если начальник тебя отпустит, приходи.
Парень оказался настойчивым и через несколько дней пришел в ОЭЛ на работу. Это был прилежный и одаренный ученик, и уже скоро я увидел его, тщательно копирующим чертеж. Так и прижился юноша в лаборатории, стал очень неплохим чертежником, а затем конструктором. Потом наши пути разошлись. Мы снова встретились через несколько лет. Как же приятно было узнать, что этот человек с моей легкой руки нашел свою дорогу в жизни: стал заместителем начальника крупного ОКБ...
В лаборатории в тот период работало около тридцати человек, и основной костяк составляли рабочие-изобретатели. Трудиться с такими людьми было легко и интересно: они с увлечением занимались делом, никогда не жалели своего времени, и, что было весьма важно, на [90] них можно было во всем положиться. В ОЭЛ подобрался дружный коллектив. Здесь все учились сами, учили других, обменивались опытом. Среди сотрудников были весьма способные конструкторы Н. Б. Рутковский, М. М. Бавыкин и К. Е. Бавыкин. Подобралось у нас также несколько молодых талантливых изобретателей и рационализаторов. Среди них особенно выделялись Георгий Вурст и Сергей Куликов — оба люди со своеобразной и сложной судьбой.
В ОЭЛ работало много инициативных и находчивых комсомольцев. Им не приходилось долго объяснять задание — они понимали все с полуслова. Однажды, беседуя с рабочими, я сказал, что нам предстоит разработать тележку для подвозки и перегрузки тяжелых бомб для самолета ТБ-3. Меня внимательно выслушали, а через несколько дней Жора Вурст вкатил в лабораторию тележку, на которой лежала тяжелая бомба.
— Что это? — удивился я.
— Вы говорили, что нужна тележка для бомб, — смущенно пояснил Жора. — Мы ее придумали и решили сделать вам сюрприз...
Тележку отправили на аэродром. Там ее оценили по достоинству и стали применять для перевозки и перегрузки тяжелых бомб.
Подобные случаи бывали довольно часто. Недаром А. В. Надашкевич говорил о нашей лаборатории, что мы создаем только «живые вещи». И действительно, изделия, выпущенные ОЭЛ, никогда не стояли без дела...
От А. Н. Туполева пришло распоряжение произвести отстрел спарки из двух пулеметов ШКАС{7}, предназначенных для установки в носовой части самолета СБ. Отстрел происходил в тире, откуда все мы не выходили почти трое суток. Вместе с нами все это время находился и А. В. Надашкевич. Чтобы добиться нужных результатов, пришлось произвести пятьдесят с лишним тысяч выстрелов и «загубить» двенадцать ШКАСов. Кроме того, в результате нашей «работы» под зданием корпуса образовался канал, через который пули при стрельбе начали вылетать в скверик.
Только на третий день, когда нам удалось довести головки, а также гильзоотводы новой установки СБ до необходимых [91] кондиций, я понял, как устал. Посмотрел на товарищей — лица у всех закопченные, осунувшиеся, но глаза веселые.
— Интересно, откуда теперь идет дым? — вдруг спросил кто-то. — Стрельбу-то мы закончили.
Пригляделись. Тир действительно постепенно наполнялся дымом, но не обычным сладковатым дымом от выстрелов, к нему уже привыкли наши легкие, а другим — едким и острым. С каждой минутой количество дыма увеличивалось.
— Горят бревна в бойнице! — крикнул Жора Вурст. И все сразу прояснилось. Бойница была выложена трехметровыми бревнами, вдоль которых мы стреляли, и бревна загорелись под действием нагретых пуль. Ситуация сложилась крайне опасная: рядом с тиром находился склад авиабомб и патронов, тоже предназначенных для испытаний.
— Будем выносить бомбы? — раздался позади меня спокойный голос Овчара, подошедшего с огнетушителем в руках (он отвечал за боеприпасы).
— Бомбы и патроны трогать пока не будем. Но за сохранность склада отвечаешь ты, — сказал я Овчару.
— Есть, — отрапортовал он, взял второй огнетушитель и направился к двери склада.
Как мы ни старались, погасить огонь своими силами не удалось. Пришлось вызвать пожарную команду ЦАГИ...
Не могу не сказать несколько слов о новом пулемете ШКАС, изобретение которого произвело подлинную революцию в стрелковом вооружении советской авиации. По весу он был примерно вдвое легче ПВ-1, а по темпу стрельбы более чем в два раза превышал своего предшественника. Даже первый осмотр ШКАСа сразу показал огромные возможности, которые он открывал для решения задач по стрелковому вооружению самолетов ТБ-3 и СБ.
Один ШКАС заменял два пулемета Дегтярева на турели (спарку), причем ШКАС имел непрерывное ленточное питание, обеспечивающее расход всего боезапаса. Нашей лаборатории поручили установить ШКАС на пулеметной подвижной установке так, чтобы он получил круговое вращение в горизонтальной и вертикальной плоскостях, начиная от 30° вниз от горизонтали до вертикального положения. Борис Гаврилович Шпитальный лично произвел для нас отстрел из пулемета своей системы. [92]
После испытаний пулемет ШКАС пустили в серийное производство. По приказанию начальника ЦАГИ Николая Михайловича Харламова, кстати, тоже воспитанника Академии Воздушного Флота, нашей лаборатории надлежало принять на временное хранение 40 пулеметов этого типа, выпущенных серийным заводом, и держать их для использования на стрелковых установках выпускаемых образцов самолетов. Этот приказ был в точности выполнен.
Я уже упоминал, что ОЭЛ не имела собственного плана работы, рассчитанного на несколько месяцев. Мы занимались тем, что считалось наиболее важным в данный момент. А в тот период, в начале 1932 года, одним из главных направлений в работе конструкторского отдела сектора опытного самолетостроения был выпуск тяжелого бомбардировщика АНТ-6 (ТБ-3). Отрабатывались носовые и кормовые башни, стрелково-пушечные установки, устройства для загрузки машины тяжелыми бомбами. Такие бомбы только начали появляться в то время, и существовавшие устройства для погрузки бомб меньшего веса были уже непригодны.
Нашу лабораторию подключили к решению этой задачи. У нас с А. В. Надашкевичем возникла идея использовать уже имевшиеся четыре лебедки, установить каждую на свою штангу и четырьмя штангами с лебедками осуществить подъем тяжелых пятисоткилограммовых бомб. Система для госиспытаний была полностью сконструирована и изготовлена в нашей лаборатории. Андрей Николаевич Туполев обратил на нее внимание и похвалил нас за хорошую работу.
Система, созданная ОЭЛ, оказалась очень удобной в эксплуатации, выдержала госиспытания и была передана в серийное производство. А. В. Надашкевичу и мне выдали на нее авторское свидетельство.
С появлением авиабомб большого веса пришлось пересмотреть и систему устройств, предназначенных для сбрасывания их с держателей. Опробование различных вариантов в ОЭЛ показало, что повысить надежность этой операции можно с помощью пиропатронов. Их подготовкой и обработкой занялся автор пиропатронов сотрудник нашей ОЭЛ бывший военный инженер, моряк И. Вутти. [93]
С тех пор пиропатроны нашли самое широкое распространение во многих областях авиационной и ракетной техники. Они были полностью отработаны и стали стандартным изделием...
В один из весенних дней 1932 года меня вызвал к себе Надашкевич и предупредил, что предстоит выполнить ответственное задание. Разговор шел о проработке принципиально новой конструктивной схемы дистанционно управляемых стрелковых установок (башен). Сами башни предполагалось размещать в носовой, кормовой, крыльевой частях самолета, а управление ими должно было осуществляться из прицельных постов, в которых находились стрелки-наводчики. Эти установки предназначались для самолета ТБ-3 и других тяжелых бомбардировщиков. Схему предлагала группа военных инженеров, возглавляемая моряком Михаилом Васильевичем Малышевым. Параллельно с этим группа инженеров-электриков под руководством профессора Александра Владимировича Солодовникова предлагала электромеханизмы для обеспечения синхронной дистанционной связи прицелов и башен с оружием. Обе группы решено было сосредоточить в ОЭЛ, чтобы они могли координированно вести работу. Мне поручили возглавить общую конструктивную разработку.
Мы подготовили лабораторию для приема группы М. В. Малышева; пришлось изрядно потесниться, так как помещение у нас было небольшое, а каждому инженеру требовалось рабочее место. Хорошо еще, что электрики не обосновались в ОЭЛ, а лишь периодически приезжали в лабораторию. В общем, все устроились, и мы дружно занялись делом. Задание выполнялось успешно, разработки завершились изготовлением макетов и выпуском проектных чертежей; затем все материалы были отправлены в Ленинград.
Интересно отметить, что почти в самом конце второй мировой войны американские бомбардировщики Б-29 были вооружены пулеметами, дистанционно управляемыми из центральных постов. Это не являлось новинкой для советских инженеров, ведь аналогичная установка была создана в ЦАГИ еще в 1932 году...
Несмотря на то что наша лаборатория была еще совсем молодой и людей в ней работало не так много, задания от различных военных организаций и промышленных предприятий сыпались непрерывно. Причем диапазон вопросов, [94] которые нам приходилось решать, был весьма обширный. Например, представители Политического управления Красной Армии обратились в ЦАГИ с просьбой создать агитбомбу.
За эту работу взялось несколько человек, среди них были А. В. Надашкевич, И. В. Веневидов и автор этих строк. Все готовые образцы представлялись на отборочную комиссию и проходили испытания.
По результатам испытаний отборочная комиссия приняла только два образца, Ивана Васильевича Веневидова и мой. Образцы оказались очень близкими по конструкции. Мы решили слить их воедино и стали тщательно готовить свой образец к испытаниям. Агитбомба была высоко оценена авторитетной комиссией и получила путевку в жизнь под наименованием «агитбомба АБ-МВ».
Агитационная бомба нашей системы допускала компактную укладку в нее до 1000 листовок. Укладка производилась специальной машинкой. Устройство агитбомбы обеспечивало ее срабатывание на заданной высоте над землей. После раскрытия корпуса листовки рассыпались в виде облака и равномерно опускались на поверхность земли.
Разработку агитбомбы мы начали в 1933 году. После государственных испытаний в 1935 году она была пущена в серийное производство и широко использовалась во время боевых действий на Карельском перешейке.
Рассказывая о работе ОЭЛ, нельзя не упомянуть об освоении пулемета ШКАС. После того как он попал в нашу лабораторию, мы стали думать, как обеспечить ему непрерывную подачу пулеметной ленты, как отводить звенья и гильзы. Этот вопрос заинтересовал многих рабочих, и рацпредложений поступало огромное количество. Вместе со слесарями и техниками мы начали разрабатывать головку для подачи питания к этому пулемету. В содружестве с рабочими лаборатории удалось создать конструкцию головки питания пулемета для турелей, на которую несколько позже получили авторское свидетельство.
Вскоре после этого появилась турель МК (Можаровского, Кондрашова) под пулемет ШКАС. У этой турели ящик с патронами располагался за спиной стрелка. [95]
Ящик был съемного типа. На одной из его сторон, обращенной к стрелку, имелись две пружинные рукоятки, прижимавшиеся к стенке ящика. Когда надо было сменить ящик, стрелок снимал его, удерживая за рукоятку. Турель МК была открытого типа без экрана, так как предназначалась для самолета, имевшего небольшую скорость. Вот эти-то рукоятки, прижимавшиеся к стенке ящика, чуть не привели к аварии самолета.
Испытания турели в полете производил воздушный стрелок Базенау, и рукоятка турели случайно задела замок его парашюта. Тот мгновенно раскрылся, накрыв хвостовое оперение самолета. Хорошо, что стрелок не растерялся: выхватив из кармана нож, он обрезал стропы парашюта, и купол стал медленно сползать.
Этот случай послужил мне серьезным уроком. Я часто упоминал о нем во время работы с молодыми конструкторами. Вот, казалось, все было предусмотрено, все рассчитано, а что-то мы все-таки не учли, и это «что-то» чуть не привело к катастрофе.
Турель МК и турель Н. Ф. Токарева являлись последними образцами турелей открытого типа без экрана. Экран был необходим, так как с увеличением скорости полета увеличивалась сила потока воздуха, воздействовавшего на стрелка, и он не мог работать. Экран же (колпак из плексигласа) надежно защищал стрелка и турель при любых положениях оружия и обеспечивал нормальные условия работы.
Исследование возможностей работы стрелка при различных скоростях встречного потока и изучение усилий, потребных для вращения установок и оружия, мы решили провести в одной из аэродинамических труб ЦАГИ.
Было создано несколько макетов стрелковых установок в натуральную величину, которые испытывались в аэродинамической трубе. Этим занялся я, а всей работой в аэродинамической трубе открытого типа руководил большой энтузиаст своего дела Владимир Михайлович Титов.
Вместе с В. М. Титовым мы решили сделать своеобразную фанерную «лодку» с дверкой, чтобы внутрь мог проникнуть человек, а сверху расположить на «лодке» различные типы стрелковых установок или их макеты с оружием и пробовать управлять этим оружием прямо в потоке, измеряя усилия, прикладываемые для поворота [96] оружия при различных положениях турели на таком схематизированном фюзеляже.
Продумав организацию опытов (они проводились впервые), мы распределили, что делает группа Титова, а что моя. В лаборатории был столяр. За четыре дня он сделал по эскизу макет «лодки», и мы отправили ее Титову.
Владимир Михайлович подвесил «лодку» в аэродинамической трубе на тонких проволоках. На этой «лодке» мы собирались устанавливать различные типы турелей с колпаками-экранами и проверять усилия, прикладываемые для поворота турели с оружием.
Работа, которой мы занимались, была очень напряженной и опасной. Испытывались многочисленные защитные козырьки, а также характер и направление отбрасываемого потока. Сейчас трудно поверить, какими примитивными «приборами» нам приходилось проводить испытания. Движение потока, например, прощупывалось руками, а усилия для поворота турели и оружия измерялись безменом, тем самым безменом, на котором хозяйки взвешивают различные продукты. Конечно, с таким оборудованием трудно было добиться большой точности, но мы принимали всяческие меры и, изощряясь, получали неплохие результаты. Я попутно сконструировал самопишущий прибор, записывавший усилия, необходимые для вращения турели.
Одна из основных задач, стоявших перед нами, заключалась в том, чтобы снизить усилия, возникающие при повороте турели. Приводов, обеспечивающих плавное изменение вращательного движения турели и оружия, наша промышленность тогда еще не выпускала, а снижать нагрузку было необходимо.
У Веневидова была турель с пружинным механическим компенсатором, а у меня с аэродинамическим. Мы решили объединить конструкции наших турелей в единый образец, взяв у каждой наиболее удачные элементы. Остановились на применении аэродинамического компенсатора, который давал возможность в кратчайшее время решить задачу снижения усилий, необходимых для вращения турели с оружием при воздействии воздушного потока.
Аэрокомпенсатор в виде двух щитков из листового металла помещался в тыльной части экрана (колпака). Поток действовал на щитки в обратном направлении. В связи [97] с этим усилия, прилагаемые стрелком для вращения турели с выступающим оружием, падали до допускаемых пределов, и турель легко поворачивалась в потоке воздуха в любую сторону.
Отработка этих аэрокомпенсаторов в натуре подтвердила все наши предположения. В результате длительных работ в воздушном потоке в аэродинамической трубе эти щитки были подобраны.
Попутно мы с Владимиром Михайловичем хотели выяснить, как действует на человека поток, входящий в щель колпака (амбразуру) при положении оружия против потока. Я сам решил проверить работу своего аэрокомпенсатора, и этот эксперимент чуть не стал для меня последним. По моей просьбе В. М. Титов дал в аэродинамической трубе небольшой поток, а потом стал постепенно его увеличивать. Скорость возрастала. 100 километров в час, 200, 250. Управлять вращением турели стало невозможно: поток тормозил поворот оружия, а оружие в то же время тормозило вращение турели. Чтобы преодолеть эти усилия, надо было подобрать и поставить щиток по другую сторону экрана турели. Я и занялся этим. Сначала все шло нормально. Но вдруг «лодку» рвануло и понесло прямо к огромному аэродинамическому винту — не выдержала проволока, на которой была подвешена «лодка». Еще несколько секунд, и винт превратил бы «лодку» и меня вместе с ней в бесформенную массу... Мое счастье, что Титов успел выключить винт аэродинамической трубы и этим предотвратил надвигавшуюся катастрофу.
В тот день я, естественно, не мог повторить испытание, но потом, взяв ножницы для резки металла, я начал подбирать аэрокомпенсаторы, снова залез в «лодку» и наконец добился удовлетворительных результатов: турель стала вращаться легче.
Механический компенсатор Веневидова также выдержал испытание. На оба типа компенсаторов были выданы авторские свидетельства. Несколько позже мы с Иваном Васильевичем соединили конструкции обеих турелей.
Хотя мы с Веневидовым находились в разных подразделениях конструкторского бюро Андрея Николаевича Туполева, это не мешало нам вместе вести творческую, изобретательскую работу. На все изобретения мы стали получать общие авторские свидетельства. [98]
Почти одновременно с турелью Веневидов предложил способ сбрасывания танков с низко летящего самолета без посадки. В эту систему я внес некоторые предложения и изменения. Говоря об Иване Васильевиче, не могу не отметить одну из черт его характера. Он всегда до мелочей продумывал и предусматривал все, что могло иметь отношение к делу, которым занимался. Перед тем как ехать в Отдел изобретательства Красной Армии с докладом о способе сбрасывания танков с низко летящего самолета, Веневидов сказал мне:
— Проследи, пожалуйста, чтобы все наши плакаты со всех сторон обили планочками.
— Для чего? — удивился я.
— А для того, чтобы во время доклада не пришлось искать, куда и на что вешать плакаты. Благодаря планочкам мы сможем поставить чертежи, где угодно, хоть на подоконнике, хоть на полу у стены. И постарайся, чтобы рамочки были покрасивее и минимального габарита. А я займусь портфелем.
— Каким еще портфелем?
— А в чем ты думаешь возить чертежи? Я уже заказал специальный портфель-ящик из фанеры с двумя ручками. Нести будем вдвоем.
Иван Васильевич оказался прав, предусмотрев даже такие мелочи. Докладывать нам пришлось в кабинете начальника Отдела изобретательства, не очень приспособленном для такого рода сообщений. Мы ставили плакаты на пол, по ходу разговора переносили их с места на место и не испытывали при этом никакого неудобства. После доклада мы собрали чертежи, уложили их в свой фанерный портфель и понесли к выходу. Часовой спросил пропуск. Мы предъявили документ, но солдат преградил нам дорогу.
— В документе написано: пропустить с портфелем. А это ящик.
— Это портфель новой системы, специально для изобретателей, — стал объяснять Веневидов. — Портфель двойной, с двумя ручками. Видишь, нас два соавтора, потому и две ручки. Конечно, бюрократ с таким портфелем на доклад к начальству не пойдет. А для нас, изобретателей, это в самый раз.
— Ох и хитры же вы, — рассмеялся часовой. Однако выпустил нас с необычным портфелем. [99]
Когда мы вышли на улицу, я любезно спросил у Веневидова:
— Значит, два соавтора — две ручки? А если соавторов будет четверо или, не дай бог, целая группа — тогда как?
— Именно эту идею я и хотел предложить тебе для разработки, — ушел от ответа Иван Васильевич.
Я еще вернусь к рассказу об Иване Васильевиче Веневидове, его жизни и деятельности. А сейчас мне хочется поведать о замечательном конструкторе Андрее Николаевиче Туполеве.
Имя Андрея Николаевича Туполева навсегда вошло в историю советской авиации. Его знают не только у нас в стране, но и во всем мире. Серебристые гиганты ТУ-104, ТУ-114, ТУ-134, ТУ-144, ТУ-154 и другие приземлялись на аэродромах многих стран, постоянно привлекая всеобщее внимание. Люди, далекие от авиации, любовались четкостью и красотой их линий, а специалистов восхищало техническое совершенство машин.
Деятельность Туполева тесно связана с ЦАГИ. Он вместе с другими теперь известными учеными и конструкторами еще в 1918 году принимал самое активное участие в создании этого института. Через некоторое время при ЦАГИ создали опытный завод, где проектировали и строили первые в нашей стране самолеты. В это время Андрей Николаевич становится Главным конструктором, и невозможно представить себе ЦАГИ без Туполева.
Очень многое сделал Туполев для советской авиации. Его «анты» стали пионерами отечественного металлического самолетостроения. Широко известны бомбардировщики его конструкции — ТБ-1, СБ, ТБ-3. Он был создателем самолета «Максим Горький».
Об Андрее Николаевиче Туполеве написаны десятки книг. О нем будут писать еще и еще. Я работал в ЦАГИ, когда Туполев был Главным конструктором, и довольно тесно соприкасался с ним. Не часто встречал я на своем веку таких талантливых людей. Он обладал удивительной интуицией, талантом быстрого решения многих уравнений со многими неизвестными, где неизвестными являются материал, схемное решение, форма, основные параметры, эксплуатация и пр. [100]
Знакомясь с новым конструктивным решением, Туполев никогда сразу не высказывал свою оценку вслух. Но по лицу его можно было понять, как он осмысливает это решение и как на него реагирует.
Собственные решения он делал быстро, но высказывал их осторожно, причем почти никогда не ошибался. Технические решения Туполева были всегда хорошо обоснованы, и когда он говорил о них, то вселялась полная уверенность в возможность их осуществления.
Будучи конструктором в руководимой им организации, я многократно убеждался в выдающихся данных этого человека. Помню, наши вооруженны придумывали различные способы крепления авиабомб под самолетами и все никак не находили удовлетворительного решения.
Однажды вооруженцы попросили Андрея Николаевича усилить лонжерон крыла, так как здесь предполагалось подвешивать бомбы. Туполев немного поворчал и сам дал конструктивное решение для нового способа подвески бомб (так называемая свободная подвеска), при котором не требовалось никаких дополнительных усилий элементов крыла.
Андрей Николаевич был не только замечательным конструктором, но и прекрасным психологом. Он очень тонко разбирался в людях, хорошо знал каждого своего сотрудника, знал, кто на что способен и что кому можно поручить. Он был прост в обращении с людьми, энергичен, общителен и весьма тактичен. К тому же являлся исключительным организатором. Когда он прорабатывал решение, связанное с текущей работой, то умел предусмотреть такие мелочи, какие никому, кроме него, не приходили в голову. Мы знали, если за какое-либо дело взялся Туполев, можно быть спокойным, промахов не будет.
За свою большую жизнь Андрей Николаевич вырастил немало талантливых конструкторов, таких, как Александр Александрович Архангельский, Владимир Михайлович Петляков, Павел Осипович Сухой, Владимир Михайлович Мясищев, и многих других.
С Павлом Осиповичем Сухим мне довелось работать. В 1936 году мы с Веневидовым вооружали самолет СУ-2 турелью, выполненной с учетом всех просьб и замечаний Павла Осиповича. Турель МВ-5 пошла в серийное производство одновременно с его самолетом. Мне запомнилась [101] такая особенность Павла Осиповича как конструктора: когда его начали ограничивать условиями, необходимыми для лучшего использования оружия, он не сопротивлялся и не возражал, а предлагал новые оригинальные варианты совместных решений, соответствовавшие всем необходимым требованиям.
С Александром Александровичем Архангельским мы вместе трудились не только в ЦАГИ, но и в дальнейшем, когда прорабатывали новую схему самолета, создаваемую с учетом новой системы вооружения.
Этот высокий худощавый человек со светлыми глазами выслушивал собеседника, не пропуская ни одной детали. Он всегда старался понять все до конца, а уже поняв, щедро давал ценные советы и предлагал новые технические решения.
Добродушный и очень приветливый, постоянно готовый помочь товарищам в работе, этот талантливый конструктор отличался редкой скромностью, за что его все уважали. Во имя дела Александр Александрович готов был отдать все.
Мне пришлось много работать с конструктором Виктором Григорьевичем Калмыковым, который совсем мальчиком пришел в ОЭЛ. Это был на редкость способный молодой человек, понимавший задание с полуслова. Обладая даром быстро, красиво и правильно изображать графически свои мысли, он как конструктор имел свой ярко выраженный почерк. Я всегда любовался совершенством исполнения его конструкций и был счастлив, видя, как он рос у меня на глазах. Впоследствии мы долго и дружно работали вместе.
В конструкторском бюро Туполева собралось много талантливых специалистов. Он очень ценил их, и они в свою очередь весьма дорожили совместной работой с Андреем Николаевичем.
Говоря о конструкторском бюро Туполева, нельзя не вспомнить об отделе экспериментальных летных испытаний и доводок (ОЭЛИД). В то время отдел находился на территории Центрального аэродрома и занимался испытаниями и доводкой опытных образцов самолетов, созданных в конструкторском бюро. В ОЭЛИДе тоже подобрался интересный народ. Расскажу о весьма известных в этом отделе людях. [102]
Борис Сергеевич Вахмистров — в прошлом летчик-наблюдатель, участник первой мировой войны, работал с авиавзрывателями, выяснял причины, из-за которых не срабатывали взрыватели и авиабомбы. Это был весьма добродушный человек незаурядной смелости и хладнокровия. Незадолго до поступления в ОЭЛИД во время работы с авиавзрывателем ему обожгло лицо. Синие и черные точки от взрыва остались на всю жизнь. Но и после этого Вахмистров не бросил любимого дела. Он пользовался всеобщим уважением и огромным авторитетом.
Весьма колоритной фигурой был Миша Ермолаев, стрелок-испытатель, бывший солдат и тоже участник первой мировой и гражданской войн. Маленького роста, юркий, веселый, исключительно приветливый, он был любимцем отдела. Ермолаева знали как прекрасного специалиста, и летчики любили с ним работать, хотя с Мишей частенько происходили самые невероятные истории.
Однажды Миша отправился в полет на ТБ-3. Испытания проходили нормально, но когда самолет вернулся, то в передней открытой огневой точке, где сидел при вылете Ермолаев, его не оказалось.
Все были в недоумении: куда пропал человек? Самолет не трамвай, на ходу не выскочишь. Кто-то высказал предположение, что, может быть, стрелок выпал во время полета.
— Не может этого быть, — сердился летчик. — Я его видел даже при посадке. Он сидел в носовой точке.
— Самолет дал козла при посадке, наверное, Мишку выбросило, — заметил кто-то из летчиков.
Собрались и пошли на поиски к месту посадки.
Испытания проходили зимой, и по сторонам расчищенной площадки возвышались снежные валы... Начали методично разгребать сугробы и вдруг обнаружили торчащие из снега ноги в сапогах. Это был Ермолаев, выпавший из самолета. Михаила вытащили из сугроба и положили на снег: он был жив, но потерял сознание. Пострадавшего срочно доставили в ангар и стали приводить в чувство. Как только Михаил открыл глаза, он попросил глоток спирта, потом полежал несколько минут, вскочил на ноги и как ни в чем не бывало пошел к самолету. После этого случая товарищи долго подтрунивали над Ермолаевым, просили поделиться опытом, как прыгать с самолета без парашюта... [103]