Восемь горячих дней

Обе дивизии 21-го гвардейского стрелкового корпуса — 62-я и 69-я гвардейские — все еще стояли на старых позициях, занимаемых 4-й гвардейской армией, но и командир 21-го корпуса генерал-майор Петр Иванович Фоменко, и командиры дивизий — я и генерал-майор К. К. Джахуа — уже подчинялись командующему 52-й армией.

15 августа нас троих вызвал командующий армией генерал-лейтенант К. А. Коротеев. В штабе армии нас встретили командарм, член Военного совета генерал-майор А. Ф. Бобров и начальник штаба армии генерал-майор А. Н. Коломинов. Пожимая мне руку, Коротеев сказал:

— Здравствуйте, старый знакомый! Не успели еще соскучиться по мне?

Речь шла о нашем знакомстве осенью 1943 года, когда 62-я гвардейская стрелковая дивизия на короткое время была включена в состав 52-й армии и принимала участие в боях по расширению плацдарма на правом берегу Днепра.

Генерал-лейтенант Коротеев, крупный, плечистый человек, держался очень приветливо, умел пошутить, но это не исключало и требовательности с его стороны к подчиненным.

Когда все сели за стол, Коротеев сообщил, что Ставка Верховного Главнокомандования вместе с командованием 2-го и 3-го Украинских фронтов разработала план Ясско-Кишиневской наступательной операции, целью которой является окружение и уничтожение основных сил группы армий «Южная Украина», находящихся в районе Яссы, Кишинев. Политическая цель операции двух фронтов заключалась в том, чтобы завершить освобождение Советской Молдавии и вывести Румынию из войны на стороне Германии. [197]

Прорвать оборону противника предусматривалось силами 2-го и 3-го Украинских фронтов на двух далеко отстоящих друг от друга участках — северо-западнее Ясс и южнее Тирасполя. 21-й стрелковый корпус в составе 62-й и 69-й гвардейских дивизий решением командующего 2-м Украинским фронтом генерала армии Р. Я. Малиновского был передан 52-й армии для ее усиления, поскольку она входила в ударную группировку фронта.

Всего же в полосе 2-го Украинского фронта должны были принять участие в наступлении три общевойсковые, одна танковая и одна воздушная армии.

Коротеев подошел к карте, висящей на стене. На карте была показана линия румынско-бессарабского участка фронта. Она представляла собой огромную дугу, одним концом упирающуюся в Черное море, другим — в Карпаты. Проходила эта линия южнее Пашкани, севернее городов Яссы, Дубоссары и далее по Днестру. С севера, от Ясс, и с востока, со стороны Тирасполя, навстречу друг другу шли две красные стрелы. Они сходились юго-западнее Кишинева, в районе Хуши, Васлуй. Между их остриями вилась голубая лента реки Прут.

— Рубеж по реке Прут, где должны встретиться и замкнуть кольцо окружения войска двух фронтов, — сказал генерал Коротеев, — отстоит от исходных позиций частей нашего фронта, — указка командующего взметнулась вверх и остановилась в точке северо-западнее города Яссы, — на сто — сто двадцать километров. Преодолеть это расстояние мы должны молниеносно, за четыре-пять дней, и столько же нам отводится на то, чтобы уничтожить окруженную вражескую группировку. Основная трудность на первом этапе будет заключаться в том, что придется прорывать глубоко эшелонированную оборону противника в горно-лесистой местности. Это для наших войск непривычно. Следовательно, надо немедленно провести с личным составом соответствующие занятия. Подробности боевой задачи вам изложит начальник оперативного отдела штаба армии. Сегодня же проведем рекогносцировку на местности. К 17 августа прошу приготовить ваши соображения. Докладывать их придется лично командующему фронтом.

От начальника оперативного отдела я узнал, что 62-я гвардейская стрелковая дивизия будет наступать в полосе три километра. Для усиления дивизии придавалась 22-я танковая бригада, имевшая двадцать боевых машин, [198] два артиллерийских и один минометный полк. На участке прорыва нам предстояло овладеть двумя опорными пунктами гитлеровцев Белчешти и Бухэешти и в дальнейшем наступать в направлении города Хуши.

Вместе с генералом Коротеевым мы выехали в расположение передовых частей армии и провели рекогносцировку. Да, перед нами высились лесистые горы, разделенные глубокими ущельями. По данным разведки, у противника здесь не имелось оперативных резервов. Чтобы компенсировать их отсутствие, немецкое командование, используя выгодный горно-лесистый рельеф, создало здесь в течение лета систему обороны полевого типа глубиною шесть — восемь километров. Она состояла из нескольких линий траншей полного профиля с опорными пунктами и густой сетью огневых точек.

Конечно, если считать только километры траншей, ходов сообщения, невыгодный для наступающих рельеф местности, насыщенность обороны противника огневыми средствами, то могло показаться, что прорвать такую оборону в течение дня, как предусматривалось планом наступления, просто выше человеческих сил.

Но мы знали и кое-что другое. Армейская разведка установила: не доверяя румынам, немцы выдвинули их в первую полосу обороны, а сами занимали вторую. Такая мера, по мнению немецкого командования, должна была заставить румынских солдат удерживать рубеж.

Если уж дело дошло до этого, то никакие траншеи, никакой выгодный рельеф местности не могли создать прочной обороны. Коли отсутствует высокий боевой дух у солдат, траншея и дзот в их представлении превращаются из грозного оборонительного сооружения в западню.

И все же мы понимали: легко южную часть Молдавии гитлеровцы не отдадут. Во-первых, потому, что только здесь да в Латвии, западнее Рижского залива, они еще удерживали участки советской территории, во-вторых, разгром ясско-кишиневской группировки открывал Красной Армии путь на Балканы.

Когда я вернулся в расположение своей дивизии, там уже проводились занятия по теме: «Прорыв глубоко эшелонированной обороны противника в горно-лесистой местности». Солдаты на практике учились преодолевать в бою вражеские траншеи с помощью перекидных мостиков, матов и штурмовых лестниц.

Как и предупреждал генерал Коротеев, 17 августа командарма, [199] командира корпуса Фоменко, командира 69-й гвардейской дивизии Джахуа и меня вызвал к себе на доклад командующий 2-м Украинским фронтом генерал армии Родион Яковлевич Малиновский. Принял он нас в штабе фронта, в своем просторном кабинете. Это 'был интересный мужчина с мягкими, приятными чертами лица.

В кабинете присутствовали член Военного совета генерал-лейтенант И. З. Сусайков, начальник штаба генерал-полковник М. В. Захаров и несколько работников штаба. Мы представились. Когда все сели, Малиновский обратился к Коротееву:

— Как полагаете, Константин Александрович, может, сразу выслушаем решения командиров дивизий? — Он улыбнулся и добавил: — Им прорывать вражескую оборону — им и первое слово.

— Согласен, Родион Яковлевич. — Коротеев повернулся ко мне: — Прошу вас, товарищ Мошляк.

Накануне с офицерами штаба и командирами полков я еще раз выезжал на участок предстоящего прорыва, уточнил задачи подразделений, затем несколько часов мы просидели над составлением плана наступления. Время, направление и порядок движения частей и подразделений, систему и график огня, названия высот, населенных пунктов, рубежей — все это я не только держал в памяти, но и представлял на местности и на карте. Доложил быстро, без запинки, не заглядывая в бумажки. У командующего фронтом перед наступлением дел куда больше, чем у командира дивизии, поэтому отнимать у него время было бы непростительно.

Когда я закончил доклад, один из генералов штаба спросил:

— Почему танки, приданные дивизии, вы используете на участке одного полка?

— При такой стремительности и глубине прорыва танки я должен использовать массированно. К тому же приданная дивизии бригада имеет боевых машин в три раза меньше, чем положено по штату. Рассредоточить их по другим полкам — значит ослабить направление главного удара...

— Все это крайне сомнительно, — заметил генерал. — Ведь наступаете вы не полком, а дивизией.

Но тут вмешался Малиновский:

— А ведь командир дивизии прав. В бригаде не шестьдесят [200] пять танков, а двадцать. Чтобы в первые же часы наступления прошибить оборону, эшелонированную на восемь километров по всему фронту дивизии, такой поддержки явно недостаточно. Так уж лучше наверняка прорвать оборону врага на узком участке, выйти ему в тыл и тем самым дезорганизовать его. — Помолчав, командующий фронтом спросил: — Из каких соображений вы исходили, полковник, построив боевой порядок дивизии в два эшелона?

— Товарищ генерал армии, — отчеканил я, — оборона противника достаточно глубока, что требует при прорыве непрестанно наращивать силу удара. Полоса наступления дивизии — три километра, участок главного удара — два километра. В своем составе дивизия насчитывает девять тысяч человек, и еще шестьсот человек ей придано. Таким образом, при условии поражения артиллерией и авиацией всей тактической глубины обороны противника, мы сможем сразу занять ее целиком, и чем скорее, тем лучше.

— Что ж, резонно, — сказал Малиновский. — У меня вопросов больше нет. — Он взглянул на генералов штаба — у тех вопросов также не было.

Вслед за мною докладывали Джахуа и Фоменко. Выслушав всех, Малиновский задал еще несколько вопросов. Командующий фронтом производил впечатление скромного, обаятельного человека. Он не приказывал, а убеждал. Просто и логично доказывал ошибочность одних решений и правильность других. Как я заметил, Малиновский более всего опасался, что у собеседника останутся какие-либо сомнения, недоуменные вопросы, которые он постесняется высказать. Поэтому мягко, но настойчиво Родион Яковлевич просил нас высказываться до конца, чтобы никаких неясностей не оставалось.

В заключение Малиновский сообщил, что в предстоящей операции планируется применение большого числа танковых частей и соединений, в частности в полосе наступления 52-й армии в прорыв будет введена 6-я танковая армия генерал-лейтенанта танковых войск А. Г. Кравченко.

— Вы, Константин Александрович, — с улыбкой обращаясь к Коротееву, сказал Малиновский, — обеспечите генералу Кравченко ввод его армии в прорыв, он, выйдя на оперативный простор, обеспечит вам стремительные темпы наступления. Устраивает вас такое взаимодействие? [201]

— Безусловно, Родион Яковлевич,— ответил Коротеев.

— У меня все. — Малиновский поднялся. — Желаю удачи, товарищи! В добрый час!

Когда я прибыл в дивизию, штаб уже свертывался. Нашу полосу обороны мы сдавали соседнему соединению. 62-я гвардейская перебрасывалась на девяносто километров западнее, где ей предстояло сосредоточиться на исходном рубеже наступления.

И сдачу своей полосы обороны, и переброску дивизии на участок прорыва требовалось совершить незаметно для противника.

Днем командиры частей передали офицерам из соседнего соединения схемы, планы и все сведения, относящиеся к обороне гитлеровцев на этом участке, а с наступлением темноты началась перегруппировка. Стараясь не производить шума, рота за ротой покидали обжитые траншеи, и сразу же их занимали подразделения соседа.

Погода стояла как на заказ — теплая, сухая. Это позволяло надеяться, что с переброской дивизии задержки не произойдет. Передвигались только ночью, строго соблюдая маскировку. Во избежание случайностей я приказал всем шоферам вынуть из фар автомашин лампочки. Для поддержания порядка на маршрутах штаб корпуса организовал усиленную комендантскую службу регулирования движения. Личный состав службы получил самые строгие указания по соблюдению режима на маршрутах.

Во вторую ночь перегруппировки генерал-лейтенант Коротеев решил проехать по маршруту, чтобы лично убедиться, как продвигаются части дивизии и надлежащим ли образом соблюдаются правила маскировки. Я сопровождал командующего в его машине. Дорога была разбита автомашинами и танками, разветвлялась во все стороны, словно дельта многоводной реки. Спустились в лощину. Здесь глубина колеи вообще не позволяла проехать легковой матине. Шофер бешено крутил баранку во все стороны, вглядываясь в черноту ночи, шепотом поминая бога, мать и всех двенадцать апостолов... Наконец Коротееву это надоело, и он разрешил на несколько минут включить фары. И только они зажглись, как в свете их, преградив нам путь, возникла молоденькая девушка-регулировщица.

— Выключи фары сейчас же! — закричала она на [202] шофера. — А то шумну коменданту, он тебя устроит суток на двадцать!..

Она подошла к автомашине. Узнав меня и самого командующего армией, сбавила тон, но все же укоризненно сказала:

— Эх, товарищи начальники, сами приказы пишете — и сами же их нарушаете.

Коротеев смущенно крякнул и велел шоферу выключить фары. Потом сказал с усмешкой:

— Вот досталось — хоть сам себя на губу сажай...

Воины дивизии понимали, что нам предстоит действовать на главном направлении, в составе ударной группировки армии, что от нашего успеха или неудачи будет зависеть исход всей операции. Дисциплинированность личного состава дивизии во время перегруппировки была выше всяких похвал. Это помогло за двое суток скрытно сосредоточить части дивизии на исходном рубеже.

Разведка уточнила силы противостоящего нам противника: до четырех батальонов пехоты, шестьдесят — семьдесят орудий и минометов. Таким образом, в полосе наступления дивизии мы создали весьма значительное превосходство над врагом как в численности войск, так и в технике. Учтя все это, а также уточнив характер обороны гитлеровцев, особенности местности и силу готовящегося артиллерийского удара, я несколько изменил свой первоначальный план. Боевой порядок дивизии я решил построить в один эшелон, а в резерве иметь лишь батальон 186-го полка. Быстрое расширение участка прорыва открывало возможность для стремительного маневра, окружения и уничтожения сопротивляющегося противника и ввода в прорыв частей 6-й танковой армии.

19 августа, накануне дня наступления, я объехал все полки и убедился в их боевой готовности. В частях было зачитано обращение Военного совета фронта. В нем говорилось:

«Дорогие товарищи! Боевые друзья! Верные сыны Советской Родины — солдаты, офицеры, генералы! Настало время полностью рассчитаться со злейшим врагом нашей Родины — немецко-фашистскими захватчиками за все их злодеяния, за страдания и муки нашего народа, за кровь и слезы наших детей, жен, матерей и отцов, за уничтожение и разграбление советских городов и сел.

В этот решительный час наша Родина, наша родная партия призывают вас с честью выполнить свой воинский [203] долг, воплотить всю силу своей ненависти к врагу в единое желание разгромить немецко-фашистских захватчиков, новым мощным ударом ускорить гибель врага! Наш боевой клич отныне должен быть только один: «Вперед, на разгром врага!»

После оглашения текста обращения сразу же проводились короткие митинги. На них выступали солдаты и офицеры. Рядовой Кравчук, уже немолодой человек, обратился к товарищам:

— Хлопцы, о чем мечтаю — добраться до того гада, Гитлерюки! Дочь у мени угнали на каторгу в Германию!.. Так неужто не освободим?!

— Освободим! — в едином порыве отозвались солдаты. Бледный от гнева рядовой Головенко сказал:

— Товарищи! Немцы убили моего сынишку! Вовку! Малому десяти не было... — Головенко словно задохнулся.— Да я их!.. — Он потряс над головой автоматом.

Кто-то из строя крикнул:

— Павло, клянусь, не меньше десятка гадов за твоего Вовку уложить!!!

Один за другим воины обещали:

— И я!.. И я клянусь!.. Все клянемся!!!

Выбежал вперед рядовой Рембовский:

— Двоих братьев моих младших в хате сожгли! Буду мстить фашистам!

— И за братьев твоих разочтемся!.. — клялись солдаты.

Такого боевого накала, такой ненависти к врагу, такого неудержимого желания сразиться с ним, уничтожить его я еще, пожалуй, никогда не видел.

Подполковник Грозов зачитал своим гвардейцам письмо, полученное на имя солдат и офицеров 182-го полка от колхозников одного из освобожденных ими сел. В письме были такие строки: «Наш наказ вам, дорогие воины, наказ матерей, жен и сестер — как можно лучше и скорее овладевайте военным делом, как можно быстрее истребляйте и гоните прочь подлых гитлеровцев. Вам — советским воинам, героически сражающимся за свободу и независимость нашей великой Родины, — наша любовь, наши лучшие пожелания».

Ответ колхозникам бойцы решили написать после того, как ни одного фашиста не останется на молдавской земле.

В сумерках я возвращался из полков на свой КП. Оставив машину, мы с адъютантом пошли по тропинке к [204] блиндажу. Наперерез нам со стороны штаба дивизии шагал боец с автоматом, закинутым за спину. Увидев меня, вытянулся, ладонь — к пилотке. Я козырнул, мельком взглянул в лицо солдата — ба, да никак Петров! Остановился. Со временем начинаешь ценить встречи с теми, с кем вместе прошел немеряные километры фронтовых дорог. А Петрова я знал уже около полутора лет.

— Здравствуй, Василий Васильевич!

— Здравия желаю, товарищ гвардии полковник!

— О, да ты, я вижу, ефрейтором стал, — обратил я внимание на его погоны, на которых алело по одной лычке. — Сюда-то как попал? Или опять из санбата сбежал?

— Никак нет, товарищ гвардии полковник. Я тогда с рукой отлежал что положено в санбате и вернулся в строй. Только направили меня в сто восемьдесят четвертый полк, в батальон гвардии капитана Пупкова, и я теперь четвертой роты автоматчик. Вчера у нас письмоносца снайпер снял. Мне вместо него и пришлось письма нести...

Что-то невеселым показался мне Петров. Я спросил его, не случилось ли что дома.

— Никак нет, дома полный порядок: Ванюшка растет, Маша на заводе работает... — Он шумно вздохнул.— По правде сказать, товарищ гвардии полковник, без курева страдаю. Прямо напасть: как в сорок первом на фронт ушел, так с тех пор ни разу досыта не покурил. Вот уж вроде и повысили, — он скосил глаза на погон с ефрейторской лычкой, — а все равно без табаку сижу...

Я с трудом удержался от смеха — уж очень обиженный тон был у Петрова.

— Ничего, Василий Васильевич, этой беде можно помочь. Пошли со мной!

Мы пришли на КП, я выслушал доклад дежурного офицера. Петров, ослепленный блеском множества двухпросветных погон, навытяжку остановился у двери.

Я сел за свой стол, указал Петрову на скамейку, стоявшую рядом. Он прошел к ней, присел. Я достал из ящика стола несколько пачек «Беломора», пачку «Казбека».

— Закуривай, Василий Васильевич.

— А можно здесь?

— Вон же курят. — Я кивнул в сторону офицеров. Васек надорвал пачку «Беломора», достал папиросу и полез было в карман за «катюшей» (нехитрое солдатское [205] приспособление для добывания огня, состоящее из четырех деталей: кремня, бечевы с разлохмаченным и обожженным концом, кресала и металлической трубки), но я подал ему спички. Он с удовольствием закурил. Однако после первой же затяжки спохватился, подвинул ко мне открытую пачку.

— А себя-то что ж обижаете, товарищ гвардии полковник?

— Да я некурящий.

Василий Васильевич недоуменно посмотрел на меня, на пачки, лежавшие перед ним. Я понял его немой вопрос.

— Это я держу запас для курильщиков вроде тебя. Петров снова затянулся. Спалив папиросу до самого мундштука, сокрушенно покачал головой:

— Хорошо, что не курите, товарищ гвардии полковник. Так-то легче. А то получишь табачное довольствие, махру то есть, сейчас «стрелки» к тебе тянутся: дай на закрутку. У иного полный кисет — вместе со мной получил,— все равно дай! А как не дашь? Неловко вроде... А уж про «серебрянку», которую Маша присылает, и говорить нечего. Пять минут — кисета как не бывало...

Мы помолчали. Выдержав приличную паузу, Петров встал, кинул за плечо автомат, руку — к пилотке.

— Разрешите идти, товарищ гвардии полковник?

— Папиросы забери.

— А не обижу вас?

— Ну, у меня паек посильнее твоего, да и «стрелков» поменьше.

Рассовав по карманам пачки, Петров четко повернулся и вышел. Не думал я, что вижу его в последний раз...

* * *

Рассказывая об артиллерийской подготовке, предшествующей очередному наступлению, я всякий раз говорю: впервые сосредоточено такое большое количество орудий, впервые вижу такую силу огня... Но ведь, действительно, так оно и было. От наступления к наступлению вдвое, втрое возрастала мощь огня. И каждый раз это восхищало, и каждый раз мысленно я благодарил рабочих и работниц, которые, непрерывно наращивая темпы, производили для своей армии все больше и больше оружия, причем все более и более грозного.

Между темпами работы тыла и темпами наступления Красной Армии существовала прямая зависимость. [206]

То, что происходило утром 20 августа 1944 года, я опять-таки видел в первый раз. Если полгода назад счет орудий, принимавших участие в артподготовке, шел на сотни, то теперь — на тысячи.

Когда грянул первый залп, на какое-то мгновение мне показалось, что произошло землетрясение — покачнулась земля, все вокруг задрожало. Одновременно с первым залпом саперы взорвали заряды, заложенные в минные поля противника. В воздух полетели груды земли, обломки кольев, обрывки колючей проволоки. Путь для танков и пехоты был открыт.

В течение полутора часов наша артиллерия смешивала с землей живую силу и технику врага на всей глубине обороны. Шли на юг бомбардировщики и штурмовики.

Радостно было наблюдать эту картину. Однако я знал, что не все огневые точки будут подавлены, не все обороняющиеся будут убиты, не все из оставшихся в живых потеряют способность к сопротивлению. А значит, как всегда на войне, будут и у нас раненые и убитые, значит, как всегда, чтобы прорвать вражескую оборону, от бойцов дивизии потребуются отвага, мужество, воля к победе, способность к самопожертвованию.

Еще не закончилась артподготовка, когда танки 22-й бригады устремились вперед, за ними поднялись в атаку роты 182-го и 184-го полков. До НП донеслось дружное «Ура!».

— Пошли, орлы, — улыбаясь, проговорил Санин.

Но вскоре стрельба заглушила крики, и только по ее интенсивности и перемещениям можно было уловить пульс боя, попытаться представить его в общих чертах. Я с нетерпением ждал донесений.

Наконец минут через сорок Грозов сообщил по рации, что, пользуясь артиллерийским прикрытием, танки и пехота почти без потерь овладели первой траншеей противника.

В одиннадцать часов Грозов опять был у рации: 182-й полк на своем участке очистил вторую траншею и вышел к третьей. Здесь противник начал оказывать сильное сопротивление...

Я вызвал к рации подполковника Могилевцева.

— Почему молчите?

— Хотел с ходу взять вторую траншею, да...

— Первую-то взяли?

— Так точно! Ворвались на огневые позиции противника!.. [207] — Чувствовалось, Могилевцев напрягает голосовые связки, чтобы перекричать грохот боя. — Но перед второй траншеей река Бахлуй, потому задержался...

— Подожди. Выбили противника из второй траншеи?

— Так точно! Захватили двадцать два орудия.

— Так что же молчите? Я из вас по слову должен вытягивать?

— Шумно, товарищ комдив!..

Я не выдержал, рассмеялся, обернулся к Санину:

— Видали? Шумно ему там, голос боится сорвать. Тоже нашелся меццо-сопрано...

— Наверное, опять в боевые порядки залез, — махнул рукой Санин. — Как в старину говорили: хоть кол ему на голове теши.

Но я не мог сердиться на Могилевцева — в пору было песню запеть. Ясно: враг ошеломлен и подавлен, не в силах оказывать серьезное сопротивление.

Впоследствии пленный румынский офицер рассказывал: «Когда началась артподготовка, наши позиции превратились в сущий ад, связь прервалась, управление нарушилось, в ротах сразу же вышло из строя 40—50 процентов личного состава».

Траншеи, в которых сидели гитлеровцы, были будто перепаханы гигантским плугом, завалены вражескими трупами, исковерканной техникой, брошенным оружием.

Для развития успеха пора было вводить в бой резервный батальон. Ему я поставил задачу — выйти в тыл противника, затруднявшего продвижение Грозова, во взаимодействии со 182-м полком уничтожить сопротивляющихся и к исходу дня овладеть опорным пунктом Тырбешти.

Затем я доложил командиру корпуса о взятии второй траншеи. Это означало, что можно вводить в прорыв танковую армию генерал-лейтенанта Кравченко. Примерно час спустя 6-я танковая армия двинулась вслед за нашими наступающими частями.

Пытаясь заткнуть брешь в обороне, противник бросил в бой три уже потрепанные дивизии из резерва. Кустов заблаговременно предупредил меня о том, что немецкие части начали движение в направлении места прорыва. Задача заключалась в том, чтобы до подхода вражеских резервов захватить третью траншею, проходившую по хребту Маре, и встретить контратакующих с выгодных позиций, с господствующих высот. Между тем полк Могилевцова [208] все еще топтался у подножия хребта, резервный батальон, высланный в тыл противника, еще нащупывал слабозащищенные проходы.

Я связался с Могилевцевым, обрисовал обстановку, потребовал, чтобы в течение часа хребет Маре был в наших руках.

— Будет, — коротко ответил подполковник.

Я верил в Могилевцева — что-нибудь придумает. Во всяком случае, очертя голову не бросит полк в лобовую атаку. Кроме напрасных жертв, это ничего не даст — резервы гитлеровцев успеют подойти и опрокинут ослабленные безуспешными атаками подразделения. Могилевцев придумал. От каждого батальона он велел выделить по два-три человека для засылки их в тыл немцам с целью поднятия там паники Используя этот момент, батальоны должны стремительной атакой захватить третью траншею и выйти на хребет. Расчет был точен. Фашисты, ошеломленные нашим ударом, тележного скрипа боялись, их нервное напряжение достигло предела. Достаточно небольшой пальбы в тылу — и не выдержат, побегут — у страха глаза велики.

В 4-ю роту, остановившуюся на опушке леса у подножия горы, пришел командир батальона капитан М. А. Пупков, приказал построить бойцов. Встав перед ними, сказал:

— Есть опасное задание, гвардейцы. Кто пойдет?

— Я! Я! Я! — нестройным хором ответила вся рота. А двое бойцов, Петров Василий Васильевич и дружок его Поляков, сделали шаг вперед.

Когда мне рассказали об этом, я живо представил себе картину полуторагодовой давности: поляну в лесу под Алексеевкой, шеренгу бойцов, Петрова, сделавшего шаг вперед, чтобы сесть в траншею, через которую должен пройти танк...

И здесь, в лесу, под хребтом Маре, Петров сделал этот шаг вперед. Такой уж он был человек: товарищу готов был отдать последнюю щепотку табаку, Родине — жизнь.

Петрова с Поляковым и выбрал комбат. Отошел с ними в сторону, сказал:

— Видите гору? На ней немцы. Быстро проберитесь туда, за траншею, выберите место, где фашистов побольше, ударьте по ним гранатами в самую гущу, а потом из автоматов косите. Да так, чтобы они вас двоих за десятерых [209] приняли. Наведете панику — поддержите атаку всего батальона. — Комбат помолчал, внимательно посмотрел в глаза одному, другому. — Посылаю вас на очень опасное дело. Но это нужно. Ясно?

— Так точно, ясно, товарищ гвардии капитан! — дружно ответили гвардейцы.

Получив в дополнение к тому, что у них было, еще по нескольку гранат, Петров и Поляков двинулись к высоте. Кончился лес, мелкий кустарник, иссеченный пулями, и вот они уже ползут, укрываясь за камнями...

Капитан проводил их взглядом и приказал командиру роты Герою Советского Союза старшему лейтенанту А. Ф. Соболевскому приготовиться к атаке, в которой будет участвовать весь батальон.

Проходили минута за минутой, а на горе было тихо. Далеко справа слышалось «Ура!», захлебывались автоматы, а здесь тихо... Командир роты то и дело поглядывал на часы. Десять... пятнадцать... двадцать минут прошло... И вдруг впереди слитно один за другим загрохотали взрывы гранат, взметнулось облачко пыли, застрочили автоматы. Потом беспорядочная стрельба началась в других местах.

Роты батальона пошли в атаку. Сопротивление врага было сломлено мгновенно. Немцы опомниться не успели, как третья траншея оказалась в наших руках.

Петрова и Полякова нашли на обратном скате горы. Лежали они неподалеку друг от друга, живые, но без сознания. У обоих было по нескольку пулевых ранений. А вокруг валялось тридцать семь гитлеровцев, сраженных пулями и гранатами.

Больше я Петрова не видел, затерялся его след в далеких тыловых госпиталях.

Когда подошли немецкие резервные части, они были встречены таким мощным огнем с горы, что их контратака сразу же захлебнулась. 182-й и 184-й полки перешли в атаку и отбросили противника. К исходу дня дивизия прорвала главную полосу обороны гитлеровцев, продвинулась местами на шестнадцать — двадцать километров.

Передовые подразделения 184-го полка овладели местечком Леушень. Теперь полкам Могилевцева и Грозова предстояло взять сильно укрепленный опорный пункт Тарбешти.

Вечером с группой офицеров штаба я поехал в Леушень, где решил развернуть свой НП. Нагнал на марше [210] колонны, составлявшие главные силы 184-го полка. Вместе с ними пешим порядком двигался и Могилевцев. Я вышел из машины, поздоровался с подполковником, попросил его доложить мне, как он собирается наступать на Тарбешти. Мы присели на камень, Могилевцев развернул на коленях планшет, под прозрачной целлулоидной прокладкой которого лежала карта нужного участка.

— Вот, Иван Никонович, смотрите. Справа, восточнее меня, — Грозов, он подойдет к Тарбешти раньше. Я один батальон посылаю вперед, в обход. Он атакует с юга, отвлекая силы противника, остальные батальоны завершают дело.

— Какой батальон пошлете вперед? — спросил я. Могилевцев ответил не сразу, — видно, еще не решил. Мне-то его колебания были понятны.

— Пошлю третий батальон, — сказал наконец Могилевцев. — Зубалов уже не раз успешно совершал обход-вые маневры. Ему и карты в руки.

— Хорошо, — согласился я,— действуйте.

Я проводил полк до Леушени и долго смотрел ему вслед, пока последние ряды бойцов не растаяли в сумеречной мгле.

Когда пришел на НП, разместившийся в подвале дома, там уже кипела работа. Связисты налаживали связь, офицеры штаба уточняли положение частей и подразделений, разведчики работали над картами, сверяя данные разведгрупп.

А я думал об одном — Тарбешти... Выйдет Зубалов в срок к намеченному рубежу атаки или нет? И выйдет ли вообще? От этого зависели сотни, а может быть, и тысячи жизней. От этого зависела скорость продвижения 6-й танковой армии. Томительно тянулось время ожидания. Начинало светать. Каждые десять минут кто-нибудь из офицеров штаба поднимался на чердак, смотрел в стереотрубу в сторону Тарбешти. Поднялся и я. Бой за опорный пункт врага уже начался. Над Тарбешти тянулись в небо густые столбы дыма. Атаковал 182-й полк. Но где же Зубалов?

Я спустился в подвал. Почти следом за мною туда вбежал наблюдатель.

— Товарищ гвардии полковник, на южной окраине Тарбешти началось!

Минут через десять в телефонной трубке я услышал возбужденный голос Зубалова: [211]

— Товарищ Первый! Захватил семь домов, штурмую дальше!.. — Голос затерялся в шуме и грохоте, но вскоре послышался снова: — Товарищ Первый! Еще семь домов взяли. Мало карандашиков (людей)! Противник контратакует...

И опять голос пропал в грохоте, а потом и грохот оборвался — прервалась связь. Батальон захватил четырнадцать домов, понес потери, не хватает людей для отражения контратак... Все это я хорошо себе представлял. Надо немедленно развить успех — это будет самой действенной помощью Зубалову. Я позвонил Могилевцеву, чтобы поторопить его атаковать опорный пункт главными силами. Но мое вмешательство оказалось лишним — Могилевцев уже ввел в бой второй эшелон полка. А через несколько минут позвонил Грозов: траншея на подступах к опорному пункту взята с боем, батальон Данько вместе с дивизионом пушек ворвался в Тарбешти. Никакое ожесточенное сопротивление уже не могло спасти фашистов. К восходу солнца части дивизии овладели городом.

Во второй половине дня, продвигаясь вперед, 182-й и 186-й полки окружили усиленный пехотный полк гитлеровцев. Наши радисты перехватили отчаянные просьбы его командира о помощи, посылаемые в эфир открытым текстом. Но вышестоящему командованию было уже не до него — оборона гитлеровцев разваливалась на всем участке фронта. Полк, наполовину уничтоженный, сдался в плен.

Танковая армия генерал-лейтенанта А. Г. Кравченко на нашем участке прорыва вышла во фланг ясско-кишиневской группировке. Немецкое командование поняло, что его войскам грозит окружение. В ночь на 23 августа, оставив на переднем крае для прикрытия лишь разрозненные группы автоматчиков, противник начал отход. Армейская разведка вовремя разгадала маневр врага. Во все части наступающих армий поступил приказ: энергичными атаками пехоты и танков отрезать противнику пути отхода, громить и рассекать его боевые порядки. Уже к вечеру 23 августа отступление немецких и румынских частей превратилось в бегство. Все дороги на запад от Кишинева были забиты обозами, артиллерией, сотнями машин. Наши штурмовики утюжили эту технику с утра до вечера, наводя ужас на фашистов и сея панику.

Войска 2-го Украинского фронта стремительно продвигались на юг по долине реки Прут. С востока на соединение [212] с нами спешили войска 3-го Украинского фронта. Темп наступления нарастал с каждым часом. Западню надо было захлопнуть прежде, чем гитлеровцы вырвутся из нее.

До полудня 24 августа противник еще мог выйти из кольца по мостам через реку Прут в районе Немцень. В полдень же 24 августа к этим переправам вышел батальон Героя Советского Союза капитана Данько. Ему была поставлена задача до подхода главных сил дивизии задержать отступающие от Кишинева немецкие части.

Опрокинув вражеский заслон, батальон со всеми приданными ему средствами усиления — пушками, танками, минометами — вышел к переправам и занял оборону по обоим берегам реки. В сумерках подошли первые колонны противника с обозами. Сильным огнем из всех видов оружия батальон заставил врага отойти и занять оборону. Завязался затяжной бой. Атаки противника следовали одна за другой. Их поддерживал огонь минометов и пушек. По атакующим прямой наводкой били наши орудия. Первые колонны гитлеровцев отступили, но через некоторое время подошли другие — и опять атака, еще более массированная. У батальона кончались боеприпасы. На левом фланге завязалась рукопашная...

И тут подоспели главные силы 182-го полка. Они ударили во фланг и в тыл немцам. Вражеские колонны рассыпались. Побросав технику, оставшиеся в живых гитлеровцы пытались скрыться, многие из них подняли руки.

А на следующий день — это был пятый день наступления — передовые подразделения 62-й гвардейской стрелковой дивизии в районе Котовского встретились с подвижными частями 3-го Украинского фронта. Кольцо вокруг окруженной вражеской группировки замкнулось.

В воздух взвилась белая ракета, возвещавшая встречу войск двух фронтов. Солдаты и офицеры обнимались, обменивались разными сувенирами. Возник стихийный митинг. Воины от имени своей части, от имени фронта поздравляли соседний фронт с победой.

Половину дела мы сделали — окружили противника. Но он не собирался сдаваться, его надо было принудить к этому или уничтожить.

В тот же день без всякой паузы, если не считать момента встречи и митинга, первый этап операции — окружение — перерос во второй — ликвидацию окруженной группировки. [213]

Повернув фронт, 62-я гвардейская повела наступление с целью расчленить и окончательно разгромить вражескую группировку. К вечеру 25 августа начали подходить основные силы пехоты и артиллерии 52-й армии. Четкость, оперативность управления войсками со стороны генерал-лейтенанта К. А. Коротеева и его штаба поражали.

Да, это было уже другое время. Частям и соединениям не приходилось больше по нескольку дней сдерживать натиск превосходящих сил врага в ожидании подкреплений.

Окруженные немецкие и румынские войска занимали площадь примерно 15 на 20 километров. В их руках находился город Хуши. Поняв, что капкан захлопнулся, командование окруженной группировки бросило на прорыв 38-ю пехотную дивизию при поддержке танков и самоходных орудий. Главный удар принял на себя 182-й полк Грозова. Контратака оказалась внезапной. Бойцы еще не успели зарыться в землю. Несколько десятков танков и самоходок вырвались вперед. Шесть танков подбили артиллеристы противотанкового дивизиона, но остальные продолжали движение. В бой вступили еще одиннадцать танков. Их сопровождали два батальона пехоты. Этой группе удалось сбить с занимаемых позиций батальон 182-го полка и ворваться в местечко Леушень, где находился штаб дивизии. Взвод разведроты, взвод охраны и группа офицеров штаба заняли оборону. Под руководством начальника штаба дивизии В. З. Бисярина они отразили все атаки. Вызванный мною резервный батальон 186-го полка с танками разгромил прорвавшуюся к штабу группу противника.

Угрожающее положение сложилось на правом фланге дивизии, где 184-й полк перерезал дорогу, ведущую из Хуши на запад. Сюда противник бросил на прорыв также до дивизии. Но полк Могилевцева выстоял. Две роты из батальона капитана Борисова прорвались в тыл врага и сорвали его контратаку. Не дав противнику опомниться, 184-й полк стал наступать в направлении Хуши, оттягивая на себя ударные силы врага. Чтобы поддержать полк Могилевцева, я бросил в обход Хуши полк Грозова. Все теперь зависело от быстроты. Успеет ли Грозов ударить по Хуши, пока Могилевцев атакует противника и отражает его контратаки? На помощь Могилевцеву спешили и два батальона 186-го полка.

Между тем уже стемнело. Грозов, воспользовавшись услугами проводников из местного населения, провел полк [214] глухими лесными тропами и к четырем часам утра вышел к восточной окраине Хуши. В полутора километрах от окраины города, на высотке, он расположил свой НП. В это время к западу от Хуши уже разгорался бой. Немцы все свои силы бросили на боевые порядки полков Могилевцева и Колимбета.

Приняв по рации мой сигнал к началу атаки, Грозов выпустил ракету, и батальоны, полукольцом охватывая город, бросились вперед. Гитлеровцы заметили их слишком поздно и, отстреливаясь, стали отходить. Первым в 'Хуши ворвался батальон капитана Данько. Особенно приятно мне было узнать, что в бою за город опять отличился сержант Александр Третьяков. Вдвоем с младшим сержантом Ветлужских они, перебегая от укрытия к укрытию, вели по противнику огонь из автоматов. На пути встретилось длинное здание барачного типа — овощехранилище. Третьяков и Ветлужских подбежали к нему, прижались к стене. Только хотели выглянуть за угол, как из проулка выбежало отделение вражеских солдат. Это было так неожиданно, что стоявший впереди Ветлужских даже не успел нажать на спуск автомата. Первого гитлеровца Третьяков уложил ударом приклада и тотчас дал длинную очередь. Ветлужских также стал стрелять из автомата. В результате — восемь убитых.... Остальным удалось скрыться.

И еще один эпизод боя за Хуши порадовал меня. Узнав, что в городе русские, гитлеровцы прекратили попытки прорваться и стали отходить в сторону леса. 186-й полк и два батальона 184-го полка начали преследование (батальон Борисова Могилевцев бросил на Хуши с запада, чтобы помочь Грозову). Роты встретил плотный огонь пулеметов, расположенных в зданиях. Бойцы отделения младшего сержанта Плотникова вдоль забора подобрались к дому, где засели немцы с пулеметом, ворвались в него и забросали врагов гранатами. Затем таким же приступом взяли они и второй дом...

Когда Грозов рассказал мне об этом эпизоде, я с радостью подумал, что и второй Плотников оказался не хуже первого.

— По-моему, — сказал я Грозову,— Плотников заслуживает третьей лычки.

— Быть посему,— согласился подполковник. И вскоре стал Плотников сержантом. [215]

...Во второй половине дня 26 августа полки Колимбета и Могилевцева преследовали противника, атакуя его заслоны, отрезая пути отхода, уничтожая или забирая в плен отдельные подразделения.

С первого дня наступления батальон Зубалова шел впереди. Солдаты валились с ног от усталости. Все эти шесть дней и ночей слились для них в один почти непрерывный бой. Решив дать батальону передохнуть, Могилевцев к исходу дня вывел его во второй эшелон. В лесу, у дороги, километрах в пятнадцати от Хуши, батальон раскинул свой бивак. Всем, кроме боевого охранения и занятых в наряде, Зубалов приказал спать. Дважды такое приказание на фронте повторять не приходится. Бойцы улеглись кто где стоял. Комбат устроился под кустиком на опушке на «шикарной» постели из веток и листьев, сооруженной ординарцем, и мгновенно заснул.

На рассвете его растолкал связной из боевого охранения.

— Товарищ майор, фрицы!

— Где? — Мгновение — и комбат был на ногах.

— Да вон из лесу на дорогу выходят.

А Зубалов уже и сам видит: на дорогу выходит колонна гитлеровцев. Послышался гул танков. Раздались автоматные очереди — это обстреляло немцев боевое охранение.

— В ружье! — закричал Зубалов.

Боевое охранение заставило залечь передовой отряд немцев. За это время батальон занял оборону. Одна из рот выдвинулась вперед, к дороге. Туда же Зубалов бросил и батарею противотанковых пушек. Вдруг из лощины, заглушая все звуки ревом моторов, выскочили десять «тигров». Первым залпом батарея подожгла один танк, но остальные продолжали двигаться на бойцов, залегших у дороги. Те стали отходить под защиту пушек. Зубалов послал в роту своего заместителя по строевой части капитана Степанова. Когда капитан добежал до дороги, то увидел, что прямо на него идет вражеский танк. Он был уже метрах в двух. Инстинктивно Степанов подскочил к нему и ухватился за ствол танковой пушки. В любую минуту немецкие танкисты могли открыть люк и застрелить капитана. Но они не стреляли. Танк шел на батарею. Не стреляли и наши артиллеристы. Метров двадцать прошла фашистская машина, пока Степанов не [216] сообразил, что для немецких танкистов он защита, а для наших пушкарей помеха. Поняв это, разжал руки и упал на изрытую металлом землю. Артиллеристы тотчас подбили танк. С опушки леса ударила другая батарея. Еще две машины задымили. Остальные попятились, отстреливаясь. Вражеская пехота тоже начала отступать. Зубалов, с двумя ротами успевший зайти во фланг гитлеровцам, атаковал их и после короткой схватки принудил сдаться.

Как же был обрадован комбат, когда после боя к нему подошел капитан Степанов и, тщетно пытаясь отряхнуть пропыленную, измазанную мазутом гимнастерку, сказал:

— Вот гады, весь гвардейский вид испортили.

— Ты... тебя... — запинаясь, проговорил комбат.— Мне сказали — ты под танк попал.

— Точно, попал, только между гусеницами. Тут наши боги войны его и зажгли. Смотрю, из нижнего люка лезет один. Я его из пистолета. Остальные сгорели...

Да, чего только не случается на войне...

Колонна, которую остановил батальон Зубалова, оказалась частью пытавшейся прорваться через Леушень дивизии.

— Вот ведь фрицы — и во втором эшелоне достали,— шутливо жаловался потом Зубалов, — так и не дали отдохнуть батальону.

К исходу 27 августа немецкое командование уже потеряло управление войсками. Каждая из вражеских частей действовала на свой страх и риск. Одни складывали оружие, другие прятались в лесах, третьи пытались еще пробиться к своим.

Последнюю попытку вырваться из окружения предприняли 28 августа в районе города Васлуй собравшиеся в многотысячную колонну остатки разных частей с танками и артиллерией. Их встретили полки нашей и 69-й гвардейских дивизий. С наступлением темноты, после огневого налета, немцы двинулись на прорыв. Все это очень напоминало корсунь-шевченковский котел. Гитлеровцы беспорядочной толпой шли под огонь пулеметов, пушек, «катюш». Ни одному из них не удалось пройти.

Несколько в стороне от шоссе, на высоте 273, гвардейцы поставили обелиск с надписью: «Здесь окруженные немцы 28 и 29 августа 1944 года шли лавиной на прорыв. Гвардейцы не пропустили их. 17 000 человек убито, 15 000 захвачено в плен. На этой горе был НП гвардейцев [217] генерала Фоменко П. И. Слава русскому оружию! Гора Фоменко. 3 сентября 1944 г.».

К 29 августа ликвидация основных сил окруженных войск противника была закончена. Продолжали оказывать сопротивление лишь отдельные группы гитлеровцев. Наши части прочесывали леса, овраги. Тощих и грязных немцев ловили по полям и дорогам, вытаскивали из стогов сена и подвалов. Некоторые шли сдаваться в плен добровольно, держа в руках бумажку, на которой было написано по-немецки или по-русски: «Иду в плен. Где комендант?»

К 4 сентября все было кончено — противник прекратил сопротивление.

В настроении воинов чувствовалась праздничность. Там и тут звучали шутки, задорный смех.

А по дорогам двигались бесконечные колонны пленных, по обочинам стояли брошенные и разбитые вражеские танки, самоходки, машины, орудия.

Население молдавских городов и сел радостно встречало нас. Когда 182-й полк вступил в село Шендерени, все его жители высыпали на улицу. Они приветствовали бойцов, одаривали их яблоками. И вдруг услышали солдаты голос мальчика лет двенадцати:

— У меня немцы убили маму и папу! Отомстите фашистам, дяденьки красноармейцы!

И сразу притихло все. И оборвался смех. И посуровели солдатские липа. Сколько еще таких осиротевших мальчиков встретится нам на пути?.. А он еще велик, этот путь. Путь ос победителей Европы...

Торжественным был переход наших войск через Государственную границу СССР с Румынией — реку Прут.

Советская земля освобождена! Мы идем на запад громить, добивать врага! На стихийно возникающих митингах в горячих, волнующих словах воины выражали свою гордость за Родину, за Красную Армию. Над колоннами, проходившими по мостам, через которые несколько дней назад батальон Данько не пропустил врага, гремело мощное «Ура!». Многие части переходили границу с развернутыми знаменами. Командиры стояли на возвышенности и приветствовали гвардейцев.

А в это время основные силы 2-го и 3-го Украинских фронтов находились уже в сотнях километров от границы Советского Союза. 27 августа пали Фокшаны, Измаил, Галац, 30 августа — Плоешти. [218]

За неделю до этого в Бухаресте вспыхнуло антифашистское народное восстание, и 31 августа в освобожденный патриотическими силами Бухарест вступили 6-я танковая армия генерала А. Г, Кравченко и 53-я армия генерала И. М. Монагарова вместе с 1-й румынской добровольческой дивизией имени Тудора Владимиреску. В марте 1945 года румынские трудящиеся сбросили реакционное правительство, и страна повернула оружие против своего истинного врага — германского фашизма.

Всего восемь до предела накаленных дней длилась Ясско-Кишиневская операция. Гвардейцы 62-й стрелковой дивизии проявили в ней истинное мужество и стойкость. Урон, нанесенный противнику дивизией, был велик.

За отвагу, проявленную в ходе Ясско-Кишиневской операции, более тысячи солдат и офицеров дивизии были награждены орденами и медалями. Дважды Москва салютовала гвардейцам за отличные боевые действия.

И еще один радостный итог. На знамени дивизии появился третий орден — орден Суворова. Теперь ее полное наименование звучало так: 62-я гвардейская Краснознаменная, орденов Суворова и Богдана Хмельницкого Звенигородская стрелковая дивизия. [219]