Мысхако — Малая земля
Неудача у Южной Озерейки
Враг отступал на северо-запад. Преследуя его, части Северо-Кавказского фронта за 30 дней прошли с боями от реки Терек до Азовского моря. Это около 700 километров.
В середине февраля фашисты были выбиты из Краснодара и отброшены на запад к морю. Тамань и Новороссийск стали их последней надеждой. Они подготовили укрепленные позиции и назвали их «Голубая линия».
Левый фланг ее упирался восточнее Темрюка в Азовское море, правый — в Черное море у Новороссийска. Не теряя надежды поправить свои дела и вновь овладеть стратегической инициативой, гитлеровцы мечтали использовать этот плацдарм для нового наступления.
Чтобы окончательно похоронить замыслы врага, нужно было прежде всего отнять у него Новороссийск.
Разведчикам Черноморской группы войск и партизанам удавалось иногда проникать в этот опутанный колючей проволокой, полуразрушенный город. Красивый и оживленный когда-то, Новороссийск теперь словно вымер. Многие жители ушли из города сами, других угнали фашисты, боявшиеся местного населения.
В листовке, выпущенной в те дни новороссийскими партизанами, говорилось: «Вот уже три месяца, как немецкие захватчики хозяйничают в нашем городе и наводят свой так называемый «новый порядок». Они [150] нарушили нашу счастливую и радостную жизнь, превратив ее в сплошной кошмар. Тысячи жителей города под угрозой расстрела, кнута и палки, угоняются на работы. Сотни советских активистов узнали застенки гестапо и после мучительных пыток убиты...»
Но город не вымер: среди руин раздавались взрывы гранат, выстрелы, разлетались на куски фашистские машины, загорались склады, падали подстреленные партизанской пулей гестаповцы. В районе Новороссийска действовало пять партизанских отрядов, доставлявших немало хлопот создателям «Голубой линии».
Перед войсками Черноморской группы войск Закавказского фронта и Черноморским флотом стояла задача — нанести врагу комбинированный удар: северо-восточнее Новороссийска с суши и юго-западнее — с моря. После разгрома фашистов здесь нам предстояло выйти к Таманскому полуострову и отрезать им пути отхода с Кубани в Крым.
Для подготовки и высадки десанта приказом командующего Черноморской группой войск была создана Группа особого назначения. Командиром ее стал бывший командир 255-й бригады морской пехоты полковник Д. В. Гордеев.
2 февраля радио принесло весть о завершении разгрома гитлеровцев на берегах Волги. Небывалое воодушевление охватило всех. Всюду горячо обсуждалась замечательная победа. У каждого росло желание ответить на нее новыми ударами по врагу.
В этот момент мы и получили приказ о высадке десанта под Новороссийском.
Приказ гласил: «Десант в составе 83-й и 255-й бригад, усиленных батальоном танков и пулеметным батальоном, высаживается в ночь на 4 февраля в районе села Южная Озерейка, в 35 километрах юго-западнее Новороссийска. Одновременно высаживается демонстративный десант в районе Суджукской косы и поселка Станички». Кораблям Черноморского флота было приказано произвести демонстрацию высадки десанта в двух точках побережья — от станицы Благовещенской до мыса Железный Рог.
3 февраля с утра во всех наших подразделениях [151] проверяли оружие, чинили обмундирование, писали письма.
Погода не радовала. Порывистый ветер дул с гор, гнал низко нависшие тучи, будоражил море. Грозно шумел прибой. Днем хлынул дождь, тяжелый, холодный.
В четыре часа дня морские пехотинцы подошли к Туапсинскому порту. У берега качались на темных волнах с белыми гребнями транспорты и тральщики. На них нам предстояло добраться до берега, занятого врагом.
Посадка прошла быстро. Суда один за другим снимались с якоря, и, разбрызгивая набегавшие валы, уходили в море.
Штаб и политотдел бригады разместились на транспорте «Тракторист». Мы с Красниковым не уходили с палубы, следили за берегом, беседовали с краснофлотцами.
Штормило и сильно качало, в лицо хлестала соленая вода. Кое-кого из новичков, непривычных к морю, быстро укачало. Чтобы не видеть бушующей стихии, они спускались в трюм и машинное отделение, но там чувствовали себя еще хуже. Неутомимые санинструкторы Панна Козлова и Шура Парталоха вытаскивали сплоховавших бойцов на верхнюю палубу.
Мы миновали невидимый в темноте Геленджик, прибрежную Кабардинку, Цемесскую бухту и уже огибали Мысхако, когда впереди послышалась артиллерийская стрельба.
Первым к Южной Озерейке подходил отряд кораблей с батальоном 255-й бригады морской пехоты. Нам предстояло высаживаться вслед за ним. Но что же означала перестрелка, ставшая сразу ожесточенной?
Обогнув прибрежную гору, мы увидели шарящие по морю лучи прожекторов и корабли, подходящие к берегу. По ним вела огонь фашистская артиллерия. Значит, десант был обнаружен прежде, чем началась высадка. Это очень усложняло положение.
На наших глазах загорались подожженные снарядами суда. Однако десантники продолжали свой путь. Корабли один за другим подходили к берегу, освещенному [152] прожекторами, трассирующими снарядами, осветительными ракетами.
Подойдя ближе к ориентировочным буям в районе высадки, мы стали свидетелями разыгравшейся здесь трагедии.
Высаживаясь, десантники сразу попадали под ураганный огонь. Прожекторы освещали фигурки бойцов, мечущиеся, перебегающие среди разрывов в глубь берега. Танки, успевшие сойти на берег, замерли, подбитые вражескими снарядами, некоторые горели. Пылали танки и на палубах болиндеров, накрытых артиллерийским огнем у самых причалов. Пристань была вся запружена, и к ней уже не могли подходить другие суда.
Пушки и пулеметы врага били с южных скатов гор, упиравшихся в берег моря. Но почему молчала наша артиллерия, где были корабли прикрытия и поддержки десанта? Мы с Красниковым недоумевали и с тревогой ждали приказа о высадке нашей бригады. Все шло не так, как было задумано.
Ждали около часа. Бушевал шторм. Огромные валы с пенящимися гребнями накатывались на суда, швыряли их вверх и вниз, окатывали нас солеными брызгами. Крепчал ветер. Холод пронизывал до костей. Бойцы то жались друг к другу, то вскакивали и толпились у борта, выдавая свое волнение и нетерпение. Досадовали, что нельзя курить.
Близился рассвет. И тут неожиданно получаем приказ о прекращении высадки. Приказано возвращаться в Туапсе.
Больно было сознавать, что десант не удался. Что же произошло, почему нам пришлось отступить от Южной Озерейки?
Главная причина неудачи состояла в том, что не было проявлено заботы о скрытности подготовки к десанту. Мы тренировали бойцов в посадке на корабли, в высадке на берег. Хотя тренировки проводились в другом районе Кавказа, но наша разведка неоднократно прощупывала намеченный район высадки. Заметившим это гитлеровцам нетрудно было догадаться, что готовится десант. И они во всеоружии встретили нас именно там, куда мы задумали нанести [153] главный удар. Они подтянули туда артиллерию, шестиствольные минометы, крупнокалиберные пулеметы.
Наша же разведка, а потом и артподготовка оказались не на высоте. Важнейшие огневые точки врага не были заранее засечены и подавлены. Десантники, отработавшие, казалось, все приемы внезапного и стремительного налета на берег, вдруг сами оказались под внезапным огнем. Артиллерия наших кораблей ответила, но била недостаточно эффективно, а когда геройский передовой отряд моряков высадился на берег и там все смешалось в жаркой схватке, корабли умолкли.
Надо сказать, подвели нас и десантные средства. Не было плоскодонных самоходных барж и мотоботов, которые могли бы подойти к берегу по мелководью, и высаживаться приходилось на небольшом пятачке, под огнем противника. Когда стала ясна невыгодность нашего положения, самым разумным было, конечно, прекратить высадку.
Моряк насморка не боится
Мы возвращались подавленные. Особенно печалила участь товарищей, высадившихся в Озерейке и оставленных там без помощи.
В Туапсе мы узнали, что этому отряду приказано пробиваться от Озерейки на соединение с другим нашим десантом, успешно высадившимся в районе Станички. План операции теперь менялся: десант у Станички из вспомогательного превращался в основной, и мы должны были развивать его успех.
Интересуясь подробностями высадки у Станички, мы узнали что десант возглавил там Цезарь Куников — наш бывший комбат, герой боев на Азове и Тамани. После происшествия под Геленджиком он какое-то время лечился в госпитале, потом, как я слышал, служил в Новороссийской военно-морской базе. И вот боевому командиру, уже испытанному в трудных делах, снова поручили горячее дело.
Удача Куникова вернула нам уверенность в успехе всей операции. Теперь уже по-иному представлялась и роль батальона Кузьмина, оставленного нами у Южной Озерейки. Конечно, он попал в очень тяжелое [154] положение, но свое дело сделал — отвлек на себя значительные силы противника и тем ослабил его оборону на других участках побережья. Отряд Куникова высадился внезапно для врага и, кроме того, его отлично поддержала береговая артиллерия Новороссийской военно-морской базы.
Сначала у Станички высадился сравнительно небольшой отряд — 250 моряков во главе с Куниковым. Это ошеломило гитлеровцев. Не успели они прийти в себя, как высадились еще три группы морских пехотинцев, и в отряде Куникова стало 850 бойцов.
Лишь на рассвете гитлеровцы попытались уничтожить или столкнуть десантников с захваченной ими узкой полоски берега. Но моряки стойко отбивали контратаки. В течение двух суток они удерживали захваченный плацдарм. В ночь на 6 февраля сюда стали прибывать основные силы 255-й бригады. Канонерские лодки «Красный Аджаристан» и «Красная Грузия» подходили прямо к причалу рыбозавода; люди быстро высаживались на берег, выгружали боезапас, артиллерию, минометы. Враг, занятый боями у Озерейки и скованный десантом у Станички, не смог воспрепятствовать этому.
Спохватившись на другой день, что от Станички нами наносится главный удар, противник перегруппировал силы. Части 165-й стрелковой бригады, направившиеся к Станичке в ночь на 8 февраля, были встречены уже сильным артиллерийским и минометным огнем. Море непрерывно обшаривали лучи мощных прожекторов, освещая наши десантные суда. Вражеская артиллерия била по ним прицельным огнем. Подразделения десантников, расположенные на верхних палубах, несли потери. Корабли, уже подходившие к берегу, повернули назад, в море. Стало ясно, что большим судам подойти в этот район уже невозможно. Было решено направлять десантные суда к мысу Пенай, а оттуда катерами перебрасывать личный состав в район Станички.
Наша бригада получила задачу высадиться в районе Станички, захватить совхоз и гору Мысхако и наступать в направлении высоты 307.2. Для подготовки к этой операции части сосредоточились в Геленджике. Отсюда мы с Красниковым, Рыжовым и Буряченко [155] непрерывно следили за обстановкой, отмечали на картах каждый шаг наших частей, высадившихся на южной окраине Новороссийска.
Командующий Черноморским флотом вице-адмирал Ф. С. Октябрьский потребовал от командира Новороссийской военно-морской базы быстрее очистить от врага берег Цемесской бухты южнее Станички. В ночь на 8 февраля артиллерия базы начала энергичную обработку побережья. Под прикрытием мощного огня закончилась высадка на берег 165-й бригады, и десантные части начали бои за расширение плацдарма. Днем 8-го их поддержала наша авиация. Волнами проносились над Мысхако «илы», штурмуя вражеские позиции юго-западнее Станички. Пользуясь тем, что враг скован артиллерийскими и бомбовыми ударами, десантники усилили свои атаки.
В этот день отряд Куникова полностью очистил от противника Суджукскую косу. Подразделения 255-й бригады захватили несколько кварталов на южной окраине Новороссийска и достигли Константиновской и Азовской улиц, высоты у кладбища западнее Станички, огородов юго-восточнее кладбища. Подразделения 165-й бригады с боями прорвались к железнодорожному тупику у северной окраины Лагерного поселка.
Мы узнавали обо всем этом из донесений, доходивших до нас через штаб базы. Появились в Геленджике и живые свидетели жаркой схватки, разгоревшейся на побережье. Я говорил с моряками, возвращавшимися оттуда, с ранеными, эвакуированными в Геленджик.
Они рассказывали об ожесточенном сопротивлении гитлеровцев, отчаянно дравшихся за каждую позицию, часто переходивших в контратаки. Подразделения полковника Горпищенко в ночь на 8 февраля захватили северную окраину Лагерного поселка, а днем фашисты обрушили на них массированный удар артиллерии и авиации и заставили отойти назад. Тяжелые уличные бои за каждый дом, каждый квартал шли на южной окраине Новороссийска.
Мы все хорошо знали Новороссийск и, с волнением склоняясь над планом города, ставили флажки на кварталах, занятых нашими. Красников вспоминал [156] прошлогодние бои на этих улицах, когда морские пехотинцы, истекая кровью, выдерживали неравные схватки с наступавшим врагом. Теперь роли переменились — наступаем мы. Дмитрий Васильевич с нетерпением ждал приказа о выступлении нашей бригады.
Приказ поступил 8-го. В Геленджикской бухте нас ожидал отряд кораблей под командованием начальника штаба высадки капитана 2 ранга Е. Н. Жукова (ныне контр-адмирал). Тральщики «Земляк», «Щит», «Защитник» и 7 сторожевых катеров, приняв на борт 4181 воина нашей бригады, во второй половине дня вышли в море и взяли курс на Цемесскую бухту.
В сумерках мы миновали Кабардинку. Высокий берег укрывал корабли от врага. Я присматривался к бойцам. Они были возбуждены, жили одной мыслью: скорее ринуться в бой и освободить Новороссийск.
Рыжов показал мне пачку новых заявлений воинов с просьбой принять их в партию. По неровным строчкам и по расплывшимся от соленых брызг буквам видно было, что они только что написаны.
Краснофлотцы группами собирались вокруг командиров, которые снова объясняли боевую задачу, напоминали, что должен делать каждый при высадке на берег.
В 22 часа 30 минут мы приблизились к мысу Пенай. К тральщикам стали подходить сторожевые катера, мотоботы, сейнеры. Люди быстро и без шума переходили на них, перегружали боезапас и оружие. Под покровом темноты высадочные средства устремлялись к разным точкам берега Цемесской бухты от пристани рыбников до основания Суджукской косы.
Фашисты непрерывно освещали берег прожекторами, ракетами, светящимися снарядами и не могли не заметить нас. Высаживаться можно было только под сильным огневым прикрытием. Береговая артиллерия Новороссийской военно-морской базы открыла дружный огонь по огневым точкам врага. Два десятка наших самолетов МБР-2 бомбили фашистские артиллерийские и минометные батареи. Но враг огрызался сильно. Катера и мотоботы, подходившие к берегу, попадали под ураганный артиллерийский, минометный и пулеметный огонь. Больших потерь тут можно [157] было избежать только одним путем: быстрее высаживаться и занимать позиции на берегу.
Мы с Красниковым стояли на палубе одного из тральщиков. Отсюда был виден весь район высадки. Катера и мотоботы на полном ходу устремлялись к берегу. Там, где глубина не позволяла подойти к берегу вплотную, моряки прыгали с бортов в воду и выходили на берег, омытые ледяной водой, неся на плечах пулеметы, ротные минометы, ящики с патронами.
Первыми высаживались 16-й и 305-й батальоны, за ними батальон связи и 144-й, назначенный во второй эшелон.
Огонь противника становился с каждой минутой ожесточеннее. Как мы потом узнали, к моменту высадки нашей бригады гитлеровцы на этом участке утроили огневую мощь своей обороны. Вступили в действие пристрелявшиеся по месту высадки десанта артиллерийские и минометные батареи, расположенные на западной окраине села Федотовки и на западных скатах горы Мысхако.
В район Лагерного поселка и хутора возле него гитлеровцы подвезли крупнокалиберные пулеметы и в упор били по десантникам. Над бухтой гремела канонада, гулко звучали пулеметные очереди. Берег словно кипел от разрывов снарядов и мин.
Залпы шестиствольных минометов накрывали то один, то другой катер. Над морем взлетали обломки судов и столбы воды. Люди прыгали через борт, погибали в водовороте. Но высадка продолжалась, морская пехота выкатывалась на берег, занимала исходные рубежи для атаки.
Перебрался на катер и штаб бригады. Мчимся к рыбацкому пирсу. Над морем то и дело парят, медленно опускаясь, горящие факелы — ракеты с парашютами. Вот одна из них замаячила впереди нашего катера.
— Проклятая лампадка! Как долго горит! — в сердцах говорю я. Красников стоит молча, сосредоточенно глядя на берег.
Наконец подошли к пирсу. Выскакиваем на торчащие над водой доски и бревна разбитого причала. Раздается зловещий свист — вблизи рвутся мины. Припав к скользким доскам причала, мы с Красниковым [158] ползем сначала рядом, потом Дмитрий Васильевич обгоняет меня.
Рука вдруг уперлась во что-то мягкое. Дрогнуло сердце: я увидел труп нашего десантника. Рядом — другой. Прикасаюсь к повисшей над водой руке моряка: может, жив? Но рука холодна. Не дожил боец до атаки. Впереди — еще трупы... И я уже не ползу, а вскакиваю и рывком выбегаю на берег.
Рядом со мной бежит молодой офицер, помощник начальника оперативной части штаба бригады лейтенант Василий Круглов. Одной рукой придерживает висящую через плечо сумку со штабными документами, в другой держит свернутое Знамя бригады — то самое, Туапсинское.
На берегу Круглов обгоняет комбрига, на ходу развертывает знамя. В этот момент раздался залп немецкого шестиствольного миномета. Осколки мин в нескольких местах пробили знамя.
Короткими перебежками, укрываясь в воронках и складках местности, мы устремились вперед. За несколько минут преодолели метров двести, залегли у железобетонных чанов, в которых рыбаки солили в мирные дни камсу. Вблизи виден силуэт разрушенного корпуса рыбозавода.
Возле одного из чанов копошится группа бойцов: одни, стоя босыми ногами на шинелях, выливают воду из сапог, другие, сняв брюки, торопливо выжимают их.
— Братцы, неужто негде погреться? Замерз — нет терпения, — стуча зубами признается кто-то. Ему отвечает хриповатый голос:
— Не хнычь, дружок. Моряк насморка не боится. Закалка...
Он не договорил. Вблизи разорвалась мина, и все мы распластались на мокрой земле.
Дул сильный студеный ветер. Я хоть и избежал «купанья», но чувствовал, как холод сковывает тело. Содрогнулся при мысли, что краснофлотцам, промокшим и промерзшим, предстоит еще долго шагать и бежать на лютом ветру, без передышки драться с гитлеровцами.
В темноте раздался твердый голос командира взвода: [159]
— А ну-ка, побыстрее заканчивайте. Сейчас двинем вперед, согреемся...
Вокруг грохотало, темноту прорезали ракеты и трассирующие снаряды.
Красников, оглядев ряды квадратных чанов, напоминавшие сетку шахматной доски, сказал:
— Неплохой командный пункт для начала! — и ловко перемахнул через стенку одного из чанов. Я и Рыжов — за ним.
— Укрытие что надо, — одобрил Рыжов.
В соседнем чане устроились офицеры штаба. Связисты быстро подтянули сюда телефонную линию от батальонов. Они действовали отлично в этот горячий момент. Начальник связи 16-го батальона старший лейтенант Н. Овчинников, командир отделения связи старшина 2-й статьи Серга, краснофлотцы Мельничук и Рудой носились с катушками под частым вражеским огнем, среди взрывов, словно не замечая опасности, и быстро восстанавливали то и дело рвавшуюся связь.
Мы удобно устроились в чане, для маскировки накрыли его плащ-палаткой и при свете ручного фонаря развернули карту. Красников, рассматривая место высадки, связывался по телефону с командирами батальонов, отмечал занятые рубежи.
Комбат И. А. Рогальский доложил, что подразделения 16-го батальона заняли исходное положение на правом фланге, севернее водокачки.
— Готовы к атаке! — раздался в дребезжащей трубке его уверенный голос.
— Готовы к наступлению вдоль берега! — докладывал командир 305-го батальона Н. М. Янчук. — Батальон вместе с приданной стрелковой ротой занял позиции на левом фланге, у основания косы Суджукской.
О готовности к наступлению доложил и командир действовавшего во втором эшелоне 144-го батальона А. М. Фишер.
Сурово хмурясь, выслушал Красников доклад офицера штаба, следившего за высадкой. Он сообщил о жертвах и поврежденных вражеским огнем судах, перечислил огневые средства, выгруженные с кораблей [160] на берег. В нашем распоряжении было 37 минометов, 30 пулеметов, 31 противотанковое ружье, одна 45-миллиметровая пушка, 45 тонн боезапаса и 8 тонн продовольствия. Огонь противника помешал высадке артиллерийского и минометного дивизионов. Не смогли высадиться саперная и санитарная роты. В общей сложности на кораблях остались и вернулись в Геленджик 820 человек. Им предстояло прибыть сюда следующей ночью и высадиться на берегу Цемесской бухты.
Есть плацдарм!
В шесть утра по сигналу поднялись в атаку все десантные части в районе Станички. На правом фланге штурмовали южную окраину Новороссийска части 255-й бригады, в направлении кладбища и высоты 307.2 двинулись подразделения полковника Горпищенко. Левее, вдоль берега вступили в бой батальоны нашей бригады.
Оставив наше ночное убежище — бетонный чан, мы с Красниковым выползли к железнодорожному полотну и залегли за насыпью.
Перед нами открывалась широкая прибрежная равнина, изрытая снарядами, кое-где мигали вспышки вражеских пулеметов и вдали — разрывы снарядов.
Дружно и лихо шли в атаку наши батальоны: справа — 16-й, слева — 305-й. Охватывая с двух сторон Лагерный поселок и безымянный хутор, занятые врагом, морские пехотинцы двигались навстречу ураганному огню, сами стреляли на ходу. Редели ряды, но цепи атакующих неумолимо приближались к поселкам и продвигались короткими перебежками, стреляя из-за укрытий. Враг неистовствовал, изрыгал ливни артиллерийского, минометного, пулеметного огня, но морскую пехоту удержать не мог.
Предутренний полумрак мешал нам видеть дальше всю картину боя, да и складки местности стали заслонять атакующих. Но оттуда доносилось многоголосое «ура», и комбриг по телефону получал сообщения, что наши подразделения уже врываются на позиции врага. Слышны стали взрывы ручных гранат. [161]
На рассвете наши части выбили врага из поселков Лагерного и Алексино. В районе Алексино захватили две трехорудийные батареи и сразу же открыли из трофейных пушек огонь по отходившим гитлеровцам.
Все глубже проникая во вражескую оборону, бойцы поднялись на возвышенность, где располагались аэродром и поселок Мысхако. У гитлеровцев были тут сильные линии укреплений, и сопротивление их усилилось, но наши подразделения делали обходы, били врага с флангов и тыла.
70 фашистов, врасплох захваченных в траншее на склоне возвышенности, не приняли рукопашной схватки и сдались в плен. Их увели в направлении радиостанции, чтобы ночью переправить на Большую землю, но налетели фашистские «мессершмитты» и, не различая своих и наших, сбросили бомбы на пленных. Раздались дикие вопли. Почти все пленные погибли от своих же бомб.
Хорошие вести шли из 305-го батальона. Упорно преодолевая сопротивление врага, батальон описал кривую вдоль берега и продвинулся вперед дальше всех — на три километра. Вдруг оттуда раздался тревожный звонок. Телефонист сообщал, что комбат Янчук и его замполит Сидоров тяжело ранены. Командование батальоном принял заместитель командира по строевой части старший лейтенант Я. С. Борисенко.
Красников, резким жестом положив трубку на аппарат, вопросительно взглянул на меня.
— Пойду в 305-й! — отозвался я.
Дмитрий Васильевич одобрительно кивнул головой и сказал:
— Мы тем временем сменим КП. Переберемся на окраину Станички.
Я бросился бегом по оврагу. Вслед за наступавшим батальоном взобрался на возвышенность. Со мной бежали два автоматчика. Навстречу нам несли на носилках раненых, некоторых вели под руки санитары.
Я спешил. Борисенко, принявшего командование батальоном, я знал давно, еще молоденьким курсантом Военно-морского училища береговой обороны в Севастополе. Среди наших воспитанников он тогда выделялся серьезным отношением к занятиям, учился [162] успешно, был исполнителен, аккуратен. Отличился в боях за Новороссийск и был награжден орденом Красного Знамени. Я верил, что несмотря на молодость, он справится с батальоном.
Перестрелка впереди не умолкала. Оставив слева поселок Алексино, мы добрались до аэродрома и увидели в траншеях морских пехотинцев. Они сказали, что комбат в одном из капониров, оставленных немцами в западной части аэродрома. Направляемся туда. В капонире застали одного телефониста. Он доложил, что комбат ушел в роту Ржеуцкого и скоро вернется.
Выйдя из капонира, я оглядел местность. Поселка Мысхако не видно, все затянуто белесой пеленой тумана, только по артиллерийской и минометной стрельбе можно судить, что бой идет совсем близко.
Пришел Борисенко, в морской фуражке и зеленой форме горно-стрелковых войск. Он доложил, что поселок Мысхако опоясан цепью дотов и дзотов, и, кроме того, по атакующим бьют несколько фашистских орудий с холма возле хутора.
Я вызвал парторга батальона старшего лейтенанта Грядинского. Он появился в мокрой, испачканной землей и сажей шинели и рассказал нам, что происходит в боевых порядках.
— Застряли мы тут, товарищ полковник, — сказал он. — Несколько атак сделали, но нигде не пробьешься... В первой роте краснофлотцы решили подползти к проволочным заграждениям и забросать гранатами пушку, которая била прямой наводкой и особенно мешала нам. Подползли, но куда там... С фланга как резанет пулемет, за ним — другой. Не добрались до заграждений... Нет у нас своей артиллерии, вот беда...
Я связался по телефону с Рогальским, наступающим справа. Он доложил, что подразделения 16-го тоже залегли перед плотной огневой завесой.
Но медлить и отсиживаться в укрытиях нельзя. Враг, собравшись с силами и осмелев, может броситься в контратаку. Нельзя ослаблять свой напор и давать ему передышку.
— Что думаете предпринять? — спрашиваю у Борисенко. [163]
Встречаю его открытый, ясный взгляд.
— Будем атаковать небольшими группами, — уверенно сказал он. — И атаковать не в лоб... Тут много кустарников и оврагов. Можно обходить фашистские укрепления скрытно и делать внезапные налеты.
— Действуйте! — сказал я Борисенко. — Будет трудно, но нужно во что бы то ни стало сбить гитлеровцев с этой высоты, не ожидая завтрашнего дня, иначе они подтянут резервы, и тогда дела наши будут плохи.
Грядинскому я приказал исполнять обязанности замполита, посоветовав:
— Разъясните морякам, что гитлеровцы не уверены, смогут ли удержаться на Мысхако. Об этом заявили пленные. Вдохните в наших людей уверенность. Напомните, как драпали фашисты из Лагерного и Алексино, когда мы навалились на них по-настоящему. Не выдержат и здесь, не спасут их ни доты, ни пушки на высотке... Действуйте напористо. Мы вас усилим минометами, подтянем сюда батальон Фишера.
Раздался звонок: Красников сообщил мне, что полковник Потапов приглашает нас на свой КП.
Командир 255-й бригады полковник Потапов до прибытия командира Группы особого назначения был на Мысхако старшим, и мы должны были согласовывать с ним свои действия.
Я направился на КП нашей бригады, располагавшейся теперь в домике у юго-западной окраины Станички. Добраться туда, однако, было не легко. Весь район от нашего переднего края до Станички непрерывно обстреливался из дальнобойных орудий и крупнокалиберных минометов.
Только мы отошли от КП батальона, как впереди разорвалась мина. Я глянул на своих спутников-автоматчиков. Один из них, задорно улыбнувшись, сказал:
— Ничего, пускай перепахивают берег, а мы их как-нибудь перехитрим...
Перебежками, укрываясь в оврагах и кустарнике, мы пробирались вдоль берега. День выдался теплый, солнечный. Я вспомнил о ночной стуже, о бойцах, искупавшихся в ледяной воде, и с удовлетворением подумал: [164] «Теперь, наверное, уже обсохли и согрелись немного!..»
Мы миновали радиостанцию, рыбозавод. Отсюда увидели каменный домик с сараем, стоявший на отшибе вблизи Станички. Тут в довольно надежном и удобном месте и размещался КП бригады. И крыша над головой, и каменные стены, и дом ничем не выделяется среди других, не привлекает внимания.
Рядом с домом, в деревянном сарае, радисты быстро наладили рацию, и Красников стал связываться с батальонами, уточнять обстановку.
Эта рация нас и подвела. Гитлеровцам удалось запеленговать ее и узнать место расположения нашего штаба. Не успели мы с Красниковым получить из батальонов нужные сведения, как по нашему домику ударили тяжелые фашистские пушки. Первые снаряды разорвались невдалеке, потом несколькими прямыми попаданиями разнесло сарай и разрушило стенку нашего дома. Из находившихся в сарае один радист был убит, остальные ранены.
Мы с Красниковым и Рыжовым были в доме, когда снаряд угодил в него. С оглушительным шумом развалилась стена, нам на головы посыпалась с потолка штукатурка. Следующий снаряд разорвался рядом, как раз с той стороны, где рухнула стена. Осколками поразило нескольких штабных командиров. Тяжело ранило в живот лейтенанта Круглова. Он упал, корчась от боли, но сознание не терял и молча смотрел на нас. взглядом прося не тревожиться за него.
Уходить отсюда нам было теперь еще опаснее, чем оставаться. Кругом чистое поле, и все оно простреливается противником.
Гитлеровцы продолжали обстреливать КП. Снаряды рвались вблизи. В нас летели камни.
Не выдержали нервы у молоденькой штабной телефонистки. Забившись в заваленный щебнем угол, она вдруг разрыдалась. Я повернулся к девушке, но она уже сама устыдилась своей слабости и смущенно вытирала слезы.
В этой гнетущей атмосфере вдруг раздался негромкий голос Рыжова. Он повернулся к собиравшим документы командирам штаба и улыбаясь запел: «Вихри враждебные веют над нами...». [165]
Спокойнее всех вел себя в эти минуты Красников. Обегав в разрушенный сарай и убедившись, что рация разбита, он хладнокровно отдавал приказания: оставшимся в живых краснофлотцам немедленно вызвать связистов из 16-го батальона и установить связь с частями, заместителю начальника штаба Шульгину подобрать новое место для командного пункта.
Канонада немного утихла. Мы с Красниковым вышли из полуразрушенного домика и направились на КП к Потапову, на северную окраину поселка Станичка.
В это время фашисты снова усилили артиллерийский огонь. Били теперь по всей Станичке. Добежав через открытое поле до ее окраины, мы с Дмитрием Васильевичем осмотрелись и двинулись дальше, перебегая среди развалин домов.
КП 255-й бригады размещался в подвале разбитого здания. Встретивший нас краснофлотец указал на узкое, не расчищенное после обвала отверстие, которое вело в подвал. Массивный Красников с трудом протиснулся туда, шутливо ворча:
— Не рассчитали парадный вход на мою комплекцию.
С Потаповым мы встретились как старые друзья. Я его знал еще перед войной. Он был тогда преподавателем общевойсковой тактики в училище береговой обороны.
После обмена приветствиями Потапов стал оживленно рассказывать: части 255-й бригады, хотя и не быстро, но упорно продвигаются вперед, заняли уже четырнадцать кварталов южной окраины Новороссийска. Части Горпищенко тем временем заняли огороды и кладбище на юго-западной окраине города.
Красников сообщил о наших боевых делах — о том, что удалось захватить широкую полосу побережья и несколько домов совхоза Мысхако, но в поселке Мысхако враг еще крепко сопротивляется.
— Что ж, надо продолжать дружный напор на всех рубежах, — сказал Потапов.
Мы договорились предпринять во второй половине дня новый штурм вражеских позиций. Потапов обещал поддержать нас своей артиллерией, пока не высадится на Мысхако наш артдивизион. [166]
Был уже час дня. Мы возвращались от Потапова. В воздухе гудели немецкие самолеты. Восемь бомбардировщиков «Ю-88» прошли над поселком, сбросили несколько десятков бомб на наши боевые порядки и в район бывшего КП бригады.
— Ага, попался! — восторженно воскликнул вдруг Красников, увидев, как один из вражеских самолетов задымил и комом полетел на землю, подбитый кем-то из наших бронебойщиков.
У разбитого домика бывшего КП нас встретил командир из оперативной части штаба и доложил, что командный пункт перенесен на северную окраину поселка Лагерного. Мы отправились туда. Красников, придя на КП, сразу же сел за телефон, выяснил обстановку и отдал распоряжение командирам частей.
Возобновившийся вскоре штурм фашистских позиций на этот раз не дал нам нужных результатов. Морские пехотинцы всюду наталкивались на сильнейшее огневое сопротивление врага и не могли продвинуться вперед. К тому же наши люди выдержали за сутки огромное напряжение: ночь не спали, намерзлись, весь день были в бою под адским огнем противника. Требовалась хоть небольшая передышка.
Чтобы не давать врагу покоя, комбриг приказал выделить мелкие подразделения для демонстрации наступательных действий, тем временем накормить людей, привести в порядок подразделения и вести разведку боем, а штурм совхоза и поселка начать следующим утром.
Железные люди
Вечером штаб и политотдел подводили итоги боев. Заместители командиров по политчасти подробно рассказывали нам о том, как прошел день.
Замполит 16-го батальона Пономарев был свидетелем геройской гибели группы воинов при высадке десанта южнее Станички. Враг накрыл заградительным огнем кромку берега, снаряды и мины рвались на суше и в воде. Перед катерами, приблизившимися к месту высадки, взлетали гигантские фонтаны кипящей воды. Некоторые катера были повреждены прямыми [167] попаданиями снарядов и потеряли управление. Они не могли уже подойти к берегу и беспомощно качались на волнах. Вдруг над рокочущим морем раздался резкий выкрик на русском, затем на грузинском языке:
— Друзья! Смело вперед! За мной, на врага!
И сержант Менагаришвили прыгнул за борт. Погрузившись почти по шею в воду, он с поднятым вверх оружием пошел к берегу. За ним бросились другие бойцы-кавказцы. Повисшие над морем фашистские ракеты осветили вспененные волны, а над ними — десятки голов и поднятые вверх автоматы, винтовки. Отважные воины устремились к берегу, но в этот момент их накрыли несколько вражеских мин. Все перемешалось в клокочущем ледяном аду. Многие добрались до берега, но не все.
— А Менагаришвили? — нетерпеливо спросил я.
Пономарев умолк на миг и угрюмо произнес:
— Ни среди живых, ни среди погибших на берегу его не оказалось. Видимо, погиб в воде.
Эта весть потрясла меня. Тому, что не стало Менагаришвили, не хотелось верить. Его, чудесного бравого усача, я часто представлял себе возвращающимся домой, в родную семью, победителем.
Грядинский, заменивший замполита 305-го батальона, рассказал о подвиге командира отделения Скакуна. Его отделение быстрее всех достигло совхоза Мысхако и, встреченное сильным огнем, залегло вблизи строений. Пристально наблюдая за противником, Скакун заметил, что гитлеровцы перетащили через улицу и установили за домом пулемет, готовясь встретить огнем приближавшуюся к совхозу нашу роту.
Командир отделения решил атаковать врага, не ожидая подхода всей роты. Он поднялся с возгласом: «Вперед, черноморцы! Черное море смотрит на нас. Бей фашистов!» Отделение ринулось вслед за ним в атаку. Услышав дружное «ура» и очереди автоматов, гитлеровцы растерялись и стали убегать, прячась за домами. В это время подоспели сюда другие подразделения и поддержали успех Скакуна.
Краснофлотец грузин Джиматлвили, заметив, как группа фашистов скрылась в одном из домов, побежал туда. Из окна дома уже высунулся ствол фашистского пулемета, когда моряк приблизился вплотную к окну [168] и швырнул в него две гранаты. Через несколько минут наши бойцы захватили дом и увидели там лишь трупы гитлеровцев.
Поздно вечером ко мне пришел Цезарь Куников. Этой встречи я ждал с тех пор, как узнал, что он вернулся в строй и действует тут, рядом с нами.
Цезарь Львович рассказал, что после излечения его назначили командиром участка противодесантной обороны в районе Геленджика. Враг, однако, не рискнул высадиться там, и Куников томился в ожидании настоящего дела. Узнав о том, что будет высаживаться наш десант, боевой командир обрадовался. И когда принял командование отрядом, снова почувствовал себя в своей стихии.
— Невелик был отряд, — вспоминал Куников, — но народ — словно на подбор, настоящие моряки. Защитники Одессы и Севастополя, участники керченского и феодосийского десантов, герои боев в Новороссийске и на Кавказе. Но я им сразу сказал, что теперь предстоит самое трудное и, если мы не подготовимся как следует, можем на этот раз сплоховать. Тренировались по 10–12 часов, а то и ночи напролет, под холодным дождем, на ветру. Лазили по обледенелым скалам, по расщелинам, залепленным мокрым снегом. Ходили по каменистому берегу с завязанными глазами, учились вслепую перезаряжать диск автомата. Мерзли, страшно уставали, но это были настоящие тренировки. Они очень пригодились, как только мы оказались тут ночью одни, на маленьком пятачке...
Куников был прав: именно кропотливая подготовка решила успех высадки его отряда. Наши батареи с противоположного берега бухты во время артподготовки выпустили по фашистским позициям полторы тысячи снарядов. Как только они перенесли огонь в глубину обороны, советские катера с десантниками быстро подошли к берегу и уткнулись в грунт. Не прошло и десяти минут, как все моряки были уже на берегу, выгрузив и боезапас, и продовольствие. И тут ожили уцелевшие огневые точки врага на прибрежной высоте, о борта катеров застучали пули, на берегу заметались фонтаны взрывов. Но моряки уже [169] бежали в глубь берега. Отряд потерял при высадке лишь четырех бойцов: трое было ранено, один убит.
Краснофлотцы взобрались на прибрежный откос, и быстро сориентировавшись, небольшими группами, устремились на огневые точки фашистов. Обходили их с флангов, бросались на них и уничтожали. Гитлеровцы, захваченные стремительной атакой врасплох, не смогли оказать серьезного сопротивления. Чтобы еще больше дезориентировать их, Куников открытым текстом передал радиограмму: «Полк высадился без потерь, продвигаемся вперед». Конечно, вражеские радисты перехватили это сообщение. Весть о высадке на южной окраине Новороссийска целого советского полка ошеломила врага, и в эту ночь он уже не решился ничего предпринять. Тем временем на захваченный Куниковым плацдарм высадились еще три группы десантников. Воспользовавшись замешательством врага, они расширили плацдарм, продвигаясь вправо по Станичке.
— Действовали прекрасно, — с восторгом рассказывал Куников.
Отделение старшины Николая Романова, высадившееся на берегу рыбозавода, выскочило к железнодорожной насыпи и залегло перед сильной огневой позицией врага. Оттуда била пушка, строчили пулеметы. Романов решил немедленно атаковать. Трем краснофлотцам приказал прикрывать атаку огнем из автоматов, а с пятью остальными подобрался в темноте к вражеской позиции. Прокладывая путь гранатами, моряки ворвались в фашистский блиндаж и прикончили всех находившихся в нем гитлеровцев, захватили два пулемета и пушку.
Вскоре у десантников было уже несколько трофейных орудий. Моряки создали из них артгруппу, назвав ее «Отдельным трофейным артиллерийским дивизионом», и без промедления использовали ее в бою.
За ночь куниковцы заняли здания на берегу и несколько кварталов Станички.
С большой похвалой отозвался Куников о трех группах десантников, прибывших к нему на подкрепление ночью. Благодаря энергичным действиям этих групп под командованием И. М. Ежеля, В. А. Ботылева и И. В. Жернового, гитлеровцам удалось внушить, [170] будто наступают большие силы. Лишь на рассвете враг убедился, что силы десантников невелики, подтянул резервы и стал контратаковать.
Два дня выдерживали куниковцы ярый натиск противника. Их непрерывно обстреливали тяжелые орудия, бомбили «юнкерсы» и «хейнкели», атаковали фашистские танки. Моряки стойко отбивали атаку за атакой. Патроны им подбрасывали ночью наши самолеты. Летчики в темноте не всегда удачно сбрасывали груз: ящики с боеприпасами то разбивались о камни, то падали в море. Краснофлотцы ползали по берегу, разыскивая и собирая патроны.
Людей страшно мучила жажда. На захваченном плацдарме не оказалось ни колодцев, ни ручьев, ни речек. Вспомнив, как моряки собирали в горсти капли дождя, чтобы хоть немного утолить жажду, Куников сказал:
— Железные люди... Ведь жажда хуже голода. Вижу, измучились бойцы и ослабли, а ведь им сражаться надо... И вот идем с замполитом Старшиновым от позиции к позиции, говорим с моряками, стараемся подбодрить их. И ни разу ни от одного не услышали ни жалобы, ни упрека, ни единой нотки неуверенности. Лежали или сидели в укрытиях молча, старались меньше двигаться. А приближался враг — вскакивали, бросались в атаку...
Куников рассказал о подвиге младшего сержанта Михаила Корницкого.
Во время боев в Станичке гитлеровцы окружили группу десантников, захвативших здание школы. Пробитое фашистскими снарядами, здание загорелось. Тушить пожар было нечем, и морякам оставалось одно: покинуть горящий дом. Но гитлеровцы устроили засаду. Прорваться было невозможно, всем десантникам угрожала гибель. И они решили умереть, но не сдаваться.
— Постойте-ка, друзья!: — сказал вдруг Михаил Корницкий. Он был ранен и ослабел от потери крови, но вдруг вскочил, обвязал себя гранатами, выдернул из одной чеку и, бросившись во двор, на ходу крикнул:
— Прощайте, товарищи! [171]
В следующее мгновение он перемахнул через стену и прыгнул на головы фашистов, сидевших в засаде. Моряки увидели пламя, полыхнувшее за стеной, услышали грохот мощного взрыва и вопли врагов. Засады не стало. Десантники ринулись в пролом ограды.
Михаилу Корницкому было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
...Мы говорили с Куниковым до ночи. Под конец он сказал, что назначен старшим морским начальником захваченного нами плацдарма и его отряду поручена охрана занятого десантом побережья, прием новых подкреплений, быстрая разгрузка прибывающих на Мысхако судов.
— Подкрепление идет, — сказал Куников. — Готовятся к высадке наша пехота, танки и артиллерия. А сегодня ночью встретим партизанский десант. Пять партизанских отрядов будут штурмовать Новороссийск вместе с нами.
Утром 10 февраля части нашей бригады начали решительный штурм поселка и совхоза Мысхако. На передний край мы выдвинули 144-й батальон, 305-й поставили во второй эшелон. Ему же поручили охрану южного побережья Мысхако.
Перед нами были фашистские доты и дзоты, сильно укрепленные врагом дома и позиции на высоте. На наши боевые порядки гитлеровцы снова и снова обрушивали артиллерийский огонь и бомбовые удары. Но к исходу дня в наших руках оказались и совхоз, и поселок. Мы вышли к подножию горы Мысхако и оседлали шоссейную дорогу Глебовка — Новороссийск. Не помогли врагу ни укрепления, ни огневое превосходство.
Этот день я встретил в 16-м батальоне. Рано утром пришел на КП Рогальского. Он был немного возбужден, но настроен уверенно.
— Сейчас разговаривал с Фишером, — сказал Рогальский. — Условились с ним атаковать поселок с трех сторон. Мой батальон идет с севера и северо-востока, 144-й — с юга.
Атаке предшествовал короткий налет артиллерии береговой обороны Новороссийской базы и наших минометов. Затем по условному сигналу одновременно поднялись на штурм подразделения 16-го и 144-го батальонов. [172] На моих глазах дружно развернулись и, рассредоточившись, двинулись вперед где перебежками, где ползком роты Мартынова и Яброва. Другие подразделения пошли в обход.
Перед поселком Мысхако изрыгали огонь фашистские доты и дзоты, хорошо прикрытые артиллерийские и минометные батареи. Путь к ним преграждала колючая проволока.
Моряки упорно двигались навстречу огню, используя каждое укрытие. Перед проволочным заграждением залегли. Швырнули под проволоку несколько гранат, но нужных результатов это не дало.
Тогда главстаршина Воронин, обвешанный гранатами, пополз вперед, укрываясь в овражках и в воронках от взрывов. Все замерли, наблюдая за храбрецом. Его фигура то показывалась, то скрывалась в складках местности. Вот он уже подкрался вплотную к проволочному заграждению. До вражеских орудий оставалось два-три десятка метров.
Поднявшись во весь рост перед опешившими гитлеровцами, Воронин одну за другой бросил несколько противотанковых гранат. На фашистской позиции раздались оглушительные взрывы, брызнули вверх фонтаны земли и обломки укреплений. Возле умолкших пушек лежали убитые и раненые фашисты.
Не теряя ни секунды, Воронин быстро снял бушлат, накинул его на колючую проволоку и полез через заграждение. За ним бросилась вперед вся рота.
Главстаршина не успел преодолеть препятствие — вражеская пуля сразила его. Но моряки уже неудержимо шли вперед. По примеру Воронина они накидывали на проволоку бушлаты, плащ-палатки и врывались на вражеские позиции.
Я подошел к месту прорыва, когда неприятельская батарея была уже взята и рота занимала новый рубеж.
Санитары бережно сняли с проволоки безжизненное тело Воронина. В тот же день мы доложили о его подвиге командованию флота. Он был посмертно награжден орденом Ленина.
Из 16-го я перешел в 144-й батальон. Здесь бойцы по-своему преодолевали проволочные заграждения. В ночь перед боем разведчики обнаружили на берегу [173] минное поле и обезвредили его. Двигаясь дальше, они увидели проволочное заграждение, прикрепили к кольям трофейные мины и тихо отползли назад. Перед атакой краснофлотцы бросили на заграждения несколько ручных гранат, мины сработали — и вся проволочная сеть, разорванная, разлетелась по полю. Путь атакующим был открыт. Вскоре они вели бой уже на окраине поселка Мысхако.
Младший сержант азербайджанец Саламов, увлекшись, оторвался от своих и оказался на краю поселка перед домом, в котором засели гитлеровцы. Над ним просвистели пули. Боец кинулся в канаву, дал по дому ответную очередь из автомата и стал наблюдать. Раздались вражеские выстрелы из-за ограды. Саламов осмотрелся. В соседних домах никаких признаков присутствия врага не было, и боец, притаившись, пополз по канаве. Ему удалось незаметно подкрасться к забору, за которым засели гитлеровцы. Заглянув в пролом, он увидел около двух десятков фашистов и выпустил в них длинную автоматную очередь. Враги шарахнулись от забора, оставив на месте несколько убитых и раненых, укрылись за домом и, придя в себя, открыли огонь. Но Саламов пробежал оврагом, потом через огород и снова обстрелял захватчиков. Еще несколько из них упали, сраженные, остальные залегли, расползлись по укрытиям во дворе и, стреляя, стали подбираться к огороду, где притаился советский автоматчик. А тот не сидел на месте. Он ловко менял позиции и, оставаясь неуязвимым, уничтожал фашистов одного за другим. Кончился этот поединок тем, что Саламов снова загнал врага за угол дома, подкрался ближе и швырнул туда гранату. А когда уцелевшие гитлеровцы стали подниматься с земли, перед ними стоял моряк с автоматом и властно командовал: «Руки вверх! Хенде хох!..» Один из них сделал было угрожающий жест и в тот же миг упал, сраженный пулей. Остальные сдались.
Саламов привел в штаб батальона четырех пленных. Заняв дом, возле которого он схватился с врагом, моряки насчитали 15 убитых. Отважный горец одержал победу, воюя один против девятнадцати.
В тот же день в бою за совхоз Мысхако совершил подвиг Витя Чаленко. Витя сильно изменился, возмужал, [174] окреп, приобрел отличную воинскую выправку.
Рота моряков залегла перед совхозом, остановленная огнем вражеского пулемета. Чаленко набрал гранат и пополз, заходя во фланг вражеской позиции. Моряки видели, как ловко, извиваясь среди укрытий, крадется к врагу их любимец. Вот он уже близок к цели и, приподнявшись, швыряет гранаты — одну, другую, третью. Он уничтожил пулемет и пулеметный расчет, но не успел укрыться, и враг взял его на мушку.
Захватив вражескую огневую точку, моряки подняли лежавшего около нее Витю Чаленко. В планшете героя нашли маленький зеленый блокнот, в котором он, видимо, перед каким-то из боев, написал:
«Если погибну в борьбе за рабочее дело, прошу политрука Вершинина и старшего лейтенанта Куницына зайти ко мне домой в город Ейск и рассказать моей матери, что сын ее погиб за освобождение Родины. Прошу мой комсомольский билет, орден, этот блокнот и бескозырку передать ей. Пусть хранит и вспоминает своего сына матроса. Город Ейск, Ивановская, 35, Чаленко Таисе Ефимовне. Моряк от роду 15 лет Чаленко Виктор».
Вечером краснофлотцы вырыли на берегу моря братскую могилу. Хоронили главстаршину Воронина, Витю Чаленко и других героев Мысхако.
В тот же вечер мы получили телефонограмму из штаба Группы особого назначения. Командир группы полковник Гордеев, накануне прибывший на Мысхако, объявлял благодарность личному составу 83-й бригады за успешные боевые действия по расширению плацдарма на Мысхако.
После захвата совхоза и поселка 144-й батальон продолжал наступление в направлении горы Мысхако, а 16-й и 305-й повернули вправо, в сторону высоты 307.
«Вот как надо!»
Вечером мы изучали данные разведки и допрашивали пленных. Солдаты 101-й немецкой горнострелковой дивизии, оборонявшей совхоз и поселок Мысхако, признались, что стремительный натиск моряков [175] вызвал у них панику. А из допроса солдата, захваченного разведчиками на нашем правом фланге, выяснилось, что на высоте 307 нам предстоит сразиться со 125-й немецкой стрелковой дивизией — той самой, которую мы в октябре сбросили с высоты Кочканово северо-восточнее Туапсе. После того как мы потрепали там эту дивизию, ее отвели в резерв, пополнили и теперь прислали под Новороссийск.
Весть об этом вызвала среди краснофлотцев и веселое оживление, и ожесточение. Вспомнили все: и голодную блокаду горы, и подожженный лес, и погибших друзей.
До конца месяца бригада вела неустанные, упорные наступательные бои, расширяя плацдарм под Новороссийском.
Трудно было взять гору Мысхако. Поднимаясь почти на полкилометра над уровнем моря, она господствует над окружающей местностью. Гитлеровцы сосредоточили на ней много орудий, несколько минометных батарей, станковые пулеметы и простреливали не только подступы к высоте, но и всю Малую землю. Они использовали высоту и как наблюдательный пункт, с которого был виден весь занятый нами плацдарм.
От местных жителей мы услышали, что они называют эту гору по-своему — горой Колдун. Она напоминала знакомую нам высоту Кочканово. И здесь с одной стороны подъем был довольно пологим, а с другой, южной, к морю опускались крутые скалистые обрывы.
— Интересное совпадение, — заметил Красников и задумался. — Нехудо бы нам повторить здесь тот же способ атаки. Вопрос только может быть один: учли они тот урок или дадут снова застать себя врасплох?
Как показали данные разведки, гитлеровцы и на этот раз слабее укрепили южный, обрывистый скат высоты.
— Ясно, — сказал Красников, усмехаясь. — Не зря говорят, что у них тактика шаблонная и уроки, опровергающие ее, они запоминают плохо.
Решено было приступить к штурму горы по испытанному [176] уже нами методу. В лоб, со стороны совхоза, наступали роты Мурашкевича и 305-го батальона. Они широко развернулись и двигались вперед с хорошим огневым прикрытием, имея в боевых порядках минометы и пулеметы. Это произвело на гитлеровцев должное впечатление, и они сосредоточили на этом направлении все свое внимание, большую часть огневых средств.
А тем временем со стороны моря по круче взбирались на высоту роты Куницына и Волкова. Моряки карабкались вверх, цепляясь за выступы скал, за кусты и обнаженные корни деревьев.
Расчет оказался безошибочным. Моряки и на этот раз нанесли главный удар по фашистам с той стороны, откуда они меньше всего ожидали опасности. Высота была взята дружным штурмом.
В боях краснофлотцы снова проявили изумительную отвагу. В одной из атак краснофлотец Пилипец первым подкрался к окопам гитлеровцев. Заметивший его фашист вскочил и бросил гранату. Она разорвалась в стороне и не задела нашего бойца. Тогда поднялся Пилипец, крикнул: «Плохо, гад, целишься! Вот как надо!» — и короткой очередью из автомата скосил фашиста. В следующий миг Пилипец уже укрылся в воронке от снаряда и снова открыл огонь. Тем временем поднялась вся рота и штурмом взяла вражескую позицию.
Во второй роте 144-го батальона во время наступления образовался разрыв между взводами. Командир роты послал во второй взвод связного Исаева передать приказание, чтобы разрыв был ликвидирован. В пути Исаев наткнулся на группу фашистов, уже устремившихся в образовавшуюся брешь между взводами. Исаев один решил справиться с ними и открыл огонь. Троих убил, остальные обратились в бегство. Затем он доставил во второй взвод приказание командира, а на обратном пути подобрал оружие, брошенное гитлеровцами. Около трех трупов лежало пять винтовок. Видимо, еще двое были ранены и уползли, бросив оружие, или были унесены.
Краснофлотец 144-го батальона Шкаредный подкрался к вражеской батарее и из ручного пулемета [177] перебил весь ее расчет. Подоспевшие моряки захватили батарею и повернули орудия против гитлеровцев.
16-му батальону пришлось отбивать несколько контратак противника. В одном из отделений, оборонявшемся на фланге, осталось четыре бойца: Оборин, Тимошенко, Кутышев и Маренко. Выбыл из строя командир. В это время сюда двинулся взвод гитлеровцев с двумя ручными пулеметами. Командование горсткой моряков принял краснофлотец Оборин. Он быстро рассредоточил бойцов на удобной позиции и предупредил, чтобы без команды не стреляли. Когда вся группа гитлеровцев оказалась на виду, четыре наших автоматчика внезапно открыли дружный огонь. Ошеломленные фашисты залегли, потом снова поднялись и бросились в атаку, но были встречены точным, губительным огнем. И они откатились назад. В этой схватке четверо краснофлотцев уничтожили около четырех десятков гитлеровцев.
Командир роты 16-го батальона старший лейтенант Цымбал с краснофлотцами Федоренко и Мелащенко вышел на рекогносцировку и увидел группу фашистов, заходящих во фланг нашим частям. Казалось, в такой ситуации разумнее всего, не выдавая себя, быстро вернуться в подразделение и подготовить отпор неприятелю. Цымбал только переглянулся с краснофлотцами. Трое без слов поняли друг друга и вступили в бой против тридцати. Командир знаком приказал всем залечь. Когда фашисты были уже шагах в пятнадцати, он дал сигнал, и три автомата хлестнули по вражеской цепи. Около десятка гитлеровцев упали, остальные бросились бежать. Тройка смельчаков преследовала их и перебила всех. Цымбал уничтожил 9 солдат, Сидоренко — 11, Мелащенко — 10 солдат и офицера.
Однако чем дальше, тем труднее было вести наступление. С расширением плацдарма увеличивалась протяженность линии фронта. К исходу дня 11 февраля только части нашей бригады очистили от фашистов около 15 квадратных километров земли. А между тем боевые порядки наступающих батальонов редели: каждый день было много убитых и раненых.
Растягивались и наши коммуникации, а враг держал [178] их под непрерывным артиллерийским обстрелом, бомбил с воздуха.
Прибывавшие к нам подкрепления, боезапас и продовольствие выгружались все на той же Рыбачьей пристани, на которой высаживались первые десантные отряды. Враг часто налетал сюда и наносил нам большой урон. То и дело приходилось восстанавливать разрушенные причалы. Припасы, которые удавалось выгрузить, краснофлотцы тащили на себе пять — семь километров под огнем противника. Каждый раз в группе, доставлявшей боезапас и продовольствие, несколько человек погибало. Наступающие подразделения начали испытывать перебои в снабжении боезапасом и пищей.
12 февраля в политдонесении я докладывал обо всем этом вышестоящему командованию и предложил использовать для высадки войск и выгрузки боевого имущества, кроме Рыбачьей пристани, участок мыса, занятый нами в районе совхоза Мысхако. Там вставал над морем крутой берег, укрывавший подходившие корабли от вражеских прожекторов и обстрела.
Предложение было одобрено. Моряки прибуксировали к южному берегу Мысхако старую баржу, выволокли ее на мелководье, оборудовали примитивный причал, пристроили сходни. Так появилась у нас Южная пристань, которая стала главным пунктом высадки десантных войск. Сюда подходили катера, сейнеры и канонерские лодки с войсками и грузом. Теперь дела у нас пошли лучше: пункт снабжения стал ближе к боевым порядкам.
В гости к нам пришел полковник Горпищенко, командир соседнего соединения, действовавшего в предместьях Новороссийска. Встреча со старым сослуживцем мне была особенно приятна. До войны Горпищенко был начальником, а я комиссаром Школы оружия Черноморского флота в Севастополе.
На флоте Павла Филипповича Горпищенко все знали как твердого, волевого и очень авторитетного командира. В дни обороны Севастополя от гитлеровцев он командовал полком, потом бригадой, и сводки Совинформбюро не раз сообщали об упорстве, проявленном в боях частями Горпищенко. [179]
О том, что на Мысхако мы стали соседями Горпищенко, я узнал вскоре после нашей высадки. Очень хотелось его повидать. И вот смотрю — приближается к КП знакомая фигура великана с черной окладистой бородой и черными пиками усов. Обрадованный, иду навстречу. Павел Филиппович шумно приветствует, крепко жмет руку.
— Воюем по соседству, — говорит он, — а повидаться все некогда. Только узнаю каждый день, как вы тут тараните неприятеля. Вроде нехудо, а? Поздравляю с успехами!
Подошел Красников, тоже обрадованный появлением Горпищенко. Отдав необходимые распоряжения начальнику штаба, Дмитрий Васильевич пригласил гостя в наше жилище.
Мы с Красниковым и Рыжовым жили на краю поселка Мысхако, в крестьянском домике, потрескавшемся от бомбежки. Зайдя в комнату, Павел Филиппович оглядел стены с зигзагообразными щелями и выбоинами в штукатурке. Красников, перехватив его взгляд, развел руками, словно извиняясь. Горпищенко усмехнулся:
— У нас то же самое, — и, нахмурившись, вздохнул: — Бомбят...
Мы пообедали. Вспомнили Севастополь, нашу школу, броски по крымским дорогам.
Задумавшись, Горпищенко сказал:
— Сил еще эти бои вымотают много. Наступать все труднее. Гитлеровцы подбрасывают свои резервы, стали крепко цепляться за каждый рубеж.
— И укрепляют каждый холмик, — добавил Красников. — Наши разведчики видели: спешно строят новые сооружения.
— В общем, ясно, — заключил Павел Филиппович, — оборону придется ломать еще крепкую. Вы только тут, на Мысхако, не ослабляйте нажим, а мы будем брать город — квартал за кварталом.
Красников и Горпищенко договорились о связи и взаимодействии. Мы проводили гостя. Его высокая фигура скрылась в вечернем сумраке.
В следующие дни нам уже не удавалось совершать больших рывков. За день продвигались в лучшем случае на километр, обычно же на 200–300 метров. [180]
Но продвигались упорно, преодолевая сильные узлы сопротивления врага, штурмуя доты и дзоты. Противник сохранял превосходство в артиллерии и авиации. Сотни, тысячи бомб и снарядов ежедневно посылал он на наши боевые порядки. Грохот взрывов сопровождал нас постоянно, и люди уже привыкли к этой зловещей музыке боя, привыкли к мысли, что сегодня снова поредеют ряды моряков, что смерть витает над каждым.
Подобно Вите Чаленко, оставил друзьям завещание краснофлотец 144-го батальона Сухоруков. Он храбро дрался, перебил много фашистов из автомата и в рукопашных схватках. И вот он смертельно ранен. В кармане его гимнастерки нашли записку: «В случае моей гибели не забывайте меня, кандидата партии. Я для партии отдал все. Я был честен перед народом и своей Родиной. Мстите за меня, дорогие друзья! Прошу вас сообщить моим родителям, что их сын погиб за Родину, за народ как верный советский патриот. Примите от меня последний привет!»
Погиб, ведя краснофлотцев в атаку, один из лучших командиров рот 144-го батальона, любимец моряков Александр Куницын.
Не стало Цезаря Куникова. Обидно нелепой была его смерть. Он готовил у основания Суджукской косы причалы и площадку для приема наших танков, а под вечер отправился со связным Дмитрием Гапоновым проверить готовность причалов. На этом участке оставалось обнаруженное, но еще не обезвреженное минное поле. Куников и Гапонов шли по тропинке, огороженной знаками: «Проход». Немцы с прибрежной горы заметили двух пешеходов и возобновили обстрел. Один из снарядов попал на минное поле. Загрохотали взрывы. Осколок мины поразил Куникова в живот. Ночью его в тяжелом состоянии отправили на катере в Геленджикский госпиталь. Там 14 февраля 1943 года оборвалась жизнь отважного командира.
Посмертно Цезарю Куникову было присвоено звание Героя Советского Союза.
В солнечный день 12 февраля я пошел в 144-й батальон. Он занимал самый обширный на Мысхако участок фронта. Перейдя шоссе, я прошел мимо разрушенного винного завода, миновал небольшой лесок. [181]
На опушке встретил краснофлотца. Высокий, худощавый, он шел торопливым размашистым шагом. Увидев меня, оживился, отдал честь. Спрашиваю его:
— Вы из 144-го?
— Так точно!
Я спросил, куда он направляется. Оказалось — несет на КП бригады пакет, адресованный мне. Я взял пакет (это было политдонесение) и попросил краснофлотца проводить меня к комбату.
— Кстати, как ваша фамилия? — снова спросил я его.
— Сергей Довбненко.
— А! Так я вас знаю. Разведчик, севастополец. Так ведь? Слышал я о ваших боевых делах в разведке и очень рад, что по-севастопольски действуете здесь.
Мы разговорились. Довбненко рассказал о себе. Он давно лишился родных и воспитывался в севастопольском детдоме. Севастополь считает лучшим городом на свете, с нетерпением ждет, когда будет освобождать его от фашистов, а после войны думает стать строителем, возводить на месте руин новые дома, чтобы родной город стал краше прежнего.
Спрашиваю шутя:
— Одного не понимаю: почему вас в батальоне зовут «Сега с Корабельной»?
— Вы и это знаете? — смущенно рассмеялся мой попутчик и пояснил: — Это у меня с детства прозвище. Я свое имя Серега не выговаривал, говорил «Сега». Так меня и стали все звать. И я к этому привык. Потом на руке сделал татуировку: «Сега». Друзья на флоте это увидели, подхватили.
Разговаривая, мы незаметно взобрались на гору Мысхако. Отсюда открывалась широкая панорама изрезанной холмами и оврагами Малой земли.
Встретившись с комбатом Фишером, я поделился с ним своим впечатлением:
— Какая же действительно превосходная тут позиция. Все вокруг как на ладони... Да, большое вы дело сделали, взяв эту гору!
Фишер молча кивнул головой и после короткой паузы сказал:
— Но и досталась она нам не дешево. [182]
Мы спустились в блиндаж, сели на ящики, заменявшие стулья. Комбат, отвечая на мои вопросы, рассказывал о подробностях штурма высоты, о погибших и о тех, кто, презирая смерть, шел вперед и добывал победу.
С волнением говорил он о подвиге старшины Миши Гулиева, агитатора, пылкие беседы которого еще в Туапсе так полюбили его земляки — азербайджанцы. Гулиев продолжал эти беседы в перерывах между боями и на Мысхако. А в боях он показал, как надо выполнять первую заповедь воина-коммуниста: увлекать бойцов на подвиг большевистским словом и личным примером.
В одной из атак Гулиев оказался впереди наступающей роты. Из фашистского окопа в него полетела граната. Ловкий горец поймал гранату на лету и с насмешливым возгласом «Получай обратно!» бросил ее в фашистов. Продолжая во весь рост идти на врага, Гулиев призывал друзей: «Вперед! Новороссийск будет наш!» Следующая граната разорвалась на груди героя. Смертью храбрых пал славный сын азербайджанского народа.
Я выслушал рассказ Фишера о краснофлотце Слепышеве, в течение одного дня уничтожившем 17 фашистов. Подбив немецкого снайпера, моряк, раненный в обе ноги осколками вражеской мины, пополз к фашисту, чтобы забрать снайперскую винтовку. Тот был лишь легко ранен и вступил в борьбу с моряком. Слепышев, собрав все силы, превозмогая страшную боль, задушил фашиста, забрал его документы, снайперскую винтовку и пополз к своим. Но уже вблизи наших позиций моряк потерял сознание. На другой день наши разведчики подобрали его, обессилевшего от потери крови и обмороженного, сжимавшего в руках две винтовки — свою и трофейную. Слепышева отправили в госпиталь, он остался жив.
После беседы с Фишером я пошел по ротам поговорить с бойцами.
В одном из окопов роты автоматчиков снова вижу Сергея Довбненко. Сидит и стягивает на ноге шнурками какую-то необычную обувь.
Обычно, отправляясь в расположение врага, наши разведчики привязывали к подошвам ботинок войлок. [183]
— Войлок на ходу сползает и путается под ногами, подвести может, — сказал Довбненко, — а вот смотрите — новый образец обуви!
Добыв где-то сыромятной кожи, он обвернул ею ступню и плотно стянул шнуром, продетым в дырки на краях, а стельку из войлока подложил внутрь.
— Теперь подкрадусь к фашисту, как кошка, — довольным тоном произнес разведчик и озабоченно добавил: — Надо пойти проведать гитлеровцев, что-то очень они стали нахальны: на чужой земле, да еще отбиваются. Придется поискать у них слабое место.
Пока бьется сердце
В те дни Президиум Верховного Совета СССР наградил большую группу героев Мысхако орденами и медалями. В нашей бригаде орден Красного Знамени получили лейтенант Бутвин, капитан Ржеуцкий, младший лейтенант Ябров, капитан Чиков, старший сержант Новиков, орден Красной Звезды — лейтенанты Романов и Рашковский, военврач 2 ранга Пестряков и другие.
Красников вызвал награжденных на КП бригады, торжественно вручил им ордена и медали. Ржеуцкий и Бутвин выступили с ответными речами. Это были речи-клятвы, в них звучала непреклонная решимость усилить удары по врагу и бить его до полного уничтожения.
С таким боевым настроением встретили мы 25-ю годовщину Красной Армии. По случаю праздника решили провести делегатское краснофлотское собрание.
Штаб и политотдел размещался в винном подвале совхоза Мысхако. Мы выкатили отсюда бочки, и образовалось просторное помещение, надежно защищенное от вражеской артиллерии и бомбежки. Правда, было тут сыро и темно, жили все время с коптилками, но с этим уж приходилось мириться. Сюда и собрались представители всех частей.
Торжественное собрание в этой необычной обстановке было особенно волнующим. Слабый трепещущий свет освещал суровые обветренные лица командиров и краснофлотцев. В гости к нам прибыли член Военного совета армии Кузьмин, заместитель командира корпуса по политчасти П. Ф. Артемьев. [184]
Собрание открыл Красников. Я выступил с докладом о 25-летии Красной Армии и наших ближайших задачах. А потом Красников поднялся и зачитал листовку, изданную политуправлением Черноморского флота. Копию ее я храню до сих пор и хочу полностью привести текст этого документа, обращенного к нашей бригаде:
«СМЕРТЬ НЕМЕЦКИМ ОККУПАНТАМ!
Слава черноморцам — командирам и бойцам морской бригады!
Товарищи черноморцы!
Не так давно правительство наградило 83-ю морскую стрелковую бригаду орденом Красного Знамени. Высокой наградой отмечены боевые заслуги моряков-черноморцев, сражающихся с немецкими оккупантами на суше.
Получая орден Красного Знамени, командиры и бойцы бригады клялись с еще большей энергией и силой бить фашистское зверье. Свое обещание черноморцы выполняют с честью.
Радостью и гордостью наполняются наши сердца, когда мы слышим о блестящих боевых успехах 83-й Краснознаменной морской стрелковой бригады, в рядах которой на сухопутном фронте сражается много краснофлотцев и командиров с наших боевых гвардейских и краснознаменных кораблей — отважных сынов Черноморского флота.
Рожденная в огне боев за Новороссийск, 83-я бригада стала грозой для фашистов. В защите Новороссийска выковались стойкость и мужество бригады. В уличных боях, в единоборстве с танками, в обороне, в стремительном наступлении создавались ее благородные воинские традиции.
Славный путь прошла 83-я Краснознаменная морская стрелковая бригада. В многочисленных боях с врагом она одержала ряд замечательных побед. Частями бригады была разгромлена 3-я румынская горно-егерская дивизия, разбита 19-я румынская пехотная дивизия и отборные части СС, которые немецкое командование бросало на важнейшие участки фронта. В боях с превосходящими [185] по количеству силами противника бригада неизменно выходила победительницей.
Свято хранят командиры и бойцы бригады память о своих храбро погибших товарищах, и когда на перекличке называются их имена, слышится ответ: «В борьбе за Родину пал смертью героя».
В качестве пополнения 83-я бригада морской пехоты приняла в свои ряды молодых бойцов, в том числе немало сынов грузинского, армянского и азербайджанского народов. Кадровики бригады сумели воспитать молодое пополнение в духе славных традиций моряков, и бригада по-прежнему высоко несет свое победоносное Красное знамя.
Сейчас 83-я Краснознаменная морская стрелковая бригада сражается в знакомых местах. Охваченные наступательным порывом, ее бойцы и командиры творят чудеса доблести и героизма.
Приказано овладеть пунктом М{2}. С марша вступают моряки в бой. Грохот артиллерии противника, непрерывно воют мины. Но черноморцев этим не остановишь! С непреодолимой, железной настойчивостью ломают они сопротивление врага. И пункт М. в наших руках. Поле битвы завалено сотнями трупов немецких солдат и офицеров, 70 человек взято в плен.
С упорством отчаяния пытаются немцы остановить продвижение Краснознаменной бригады. Против одного подразделения враг бросил пять танков, несколько бронемашин, большие силы пехоты и авиации. Моряки, уничтожив четыре танка и бронемашину, вынуждают противника откатиться назад.
Самообладание, мужество, воинскую доблесть и героическую самоотверженность проявляют в боях командиры и бойцы бригады.
Вот краснофлотец т. Маркович снимает с подбитого немецкого танка пулемет и, отражая метким огнем вражеские атаки, истребляет до 50 солдат и офицеров.
Вот трое офицеров во главе с младшим лейтенантом тов. Сысковым зашли в тыл противника и внезапно обрушились на большую группу румын. В короткой схватке три черноморца уничтожают пять румын и 18 захватывают в плен. [186]
В одном из домов засела группа румынских солдат и офицеров. Они мешают продвижению наших бойцов. Краснофлотец тов. Джилашвили подбегает вплотную к зданию и, швырнув внутрь его две гранаты, уничтожает всю группу.
Фашистам удается кое-как зацепиться за выгодный рубеж.
— Вперед, моряки! Не посрамим славы черноморцев! — кричит главстаршина тов. Лимарев.
Увлеченные его примером, моряки бурей обрушиваются на врага. Фашисты бегут. Их преследуют по пятам бойцы бригады.
Только за три дня упорных боев 83-я Краснознаменная морская стрелковая бригада истребила свыше 1800 фашистов. В плен взято 80 солдат и офицеров. Моряки овладели 24 дзотами. Захвачены трофеи: 2 танка, 21 орудие, 21 пулемет, 12 минометов, 500 винтовок, 11 автомашин, 6 мотоциклов, 10 раций, 40 телефонных аппаратов, 50 километров телефонного кабеля, 9 складов с боеприпасами, продовольствием и другим военным имуществом. Уничтожено 4 танка, 1 бронемашина, артиллерийские батареи, 5 автомашин и 4 дзота.
Наступление 83-й Краснознаменной морской стрелковой бригады продолжается. Уничтожая живую силу врага, захватывая его технику, отвоевывая у него позицию за позицией, бригада помогает Красной Армии гнать прочь с Кубани немецких мерзавцев.
Слава черноморцам — командирам и бойцам морской бригады!
Слава мужественным и отважным воинам!
СМЕРТЬ НЕМЕЦКИМ ЗАХВАТЧИКАМ!
Политическое Управление Черноморского флота».
Когда комбриг положил листовку на стол, в помещении еще какое-то время царила тишина. Я видел в мерцающем свете взволнованные лица.
После паузы Красников, тоже взволнованный, сказал:
— Вы слышали, какую оценку получили действия нашей бригады. Ответ на это у нас может быть только один: сражаться еще упорнее, до конца, и образцово выполнить боевой приказ... А теперь я думаю вот что. [187]
Не часто нам удается собраться вот так, вместе, воинам всех частей. Давайте поговорим по душам, как идут бои, чему мы научились, как лучше действовать дальше.
И завязался действительно непринужденный разговор. Люди делились своими думами.
— Чему мы здесь научились? — задумчиво произнес лихой автоматчик 144-го батальона Борис Жерновой. Можно, не хвалясь, сказать — очень многому. Бьем врага и своим, и трофейным оружием. Я могу теперь, кроме автомата, управиться и с пулеметом, и с противотанковым ружьем. Вчера немецкая пушка ударила по нашей позиции прямой наводкой. Я взял ПТР и уничтожил из него расчет фашистской пушки. А в целом, если подсчитать за день, уложил около трех десятков фашистов... Словом, мы теперь чувствуем, что сила на нашей стороне. А фашист стал не тот, что прежде, теперь он измотанный, истощенный. Раньше он крепко сидел, а теперь стоит его стукнуть, как он смотрит, куда бы драпануть. Я думаю, скоро мы тут устроим гитлеровцам «буль-буль».
Этому настроению, высказанному от души, отвечала и резолюция, принятая на собрании:
«Воодушевленные успехами Красной Армии, мы гордимся тем, что нам поручена ответственная боевая задача — провести десантную операцию и овладеть городом Новороссийском. Мы ясно представляем, что еще немало суровых боев надо выиграть, прежде чем мы снимем голову с лютого врага. Но мы разобьем его, с честью выполним свой долг перед Родиной... Будем бить врага по-черноморски, по-севастопольски, без устали, до тех пор, пока на нашей родной земле не останется ни одного гитлеровца.
Мы клянемся, что, пока видят наши глаза и бьется наше сердце, мы не выпустим из рук своего боевого оружия.
Вперед, на разгром немецких оккупантов!» [188]