Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Курс на запад

Шла весна 1943 года — вторая военная весна. В это время все свои лучшие надежды советские люди связывали с героической борьбой Красной Армии. Победа на Волге укрепила эти надежды, веру в победу.

Гигантское сражение с темными силами фашизма продолжалось. Одни воины шли в атаку с автоматами в руках, другие вели огонь из тяжелых орудий по рубежам обороны гитлеровских войск. Мы же на новых машинах вновь взмыли в небо. В мае наш полк перелетел на Центральный фронт и вошел в состав 279-й истребительной авиадивизии 16-й воздушной армии. [80]

Основные части 16-й воздушной прошли горнило Сталинградской битвы, имели опытный летный состав. Вписываясь в этот боевой, сплоченный коллектив, мы сразу почувствовали четко отработанную систему управления. Так, если на Волхове командные пункты, выдвинутые непосредственно к линии фронта, были лишь во время операции «Искра», здесь они действовали постоянно. Летчики своевременно получали данные об обстановке в воздухе. Почти исключались случаи ошибок авиаторов, атак по своим войскам.

В первых числах июля 1943 года разыгралась знаменитая Курская битва. Ее начали фашистские армии, а с 12 июля в гигантское контрнаступление двинулись советские войска. Участвовал в нем и наш Центральный фронт под командованием генерала армии К. К. Рокоссовского.

За два года войны к артиллерийской подготовке наступления мы в общем-то попривыкли, но то, что я и мои товарищи по полку услышали и увидели ранним утром 12 июля, превосходило любые представления о действиях «бога войны» — артиллерии. На наших глазах ровные слоистые облака на высоте 1000–1200 метров превращались в волнисто-кучевые. Трудно было сравнить с чем-либо, даже с ударами грома, мощный грохот орудий...

Вскоре в дело бросили и авиацию. Нас, истребителей, командование вводило в сражение целыми полками. Бои шли на разных высотах, вплоть до самых малых. Никогда не уйдут из памяти те первые дни нашего контрнаступления. Вылеты... Вылеты... Вылеты... Атаки... Атаки... Атаки... Казалось порой, что ты не выходишь из них даже во время очередной заправки горючим. Один нескончаемый яростный бой. Все чувства стянуты горячим жгутом в одно желание — сбить врага, прикрыть своих. [81]

Гитлеровские летчики дрались с энергией отчаяния. И все же наш полк вогнал в землю 20 вражеских машин. Из них 3 самолета я сбил лично.

На пятый день нашего контрнаступления мне передали приказ — принять командование 486-м истребительным полком соседней дивизии. Назначение и обрадовало и опечалило: мой предшественник погиб в бою. Новое начальство всегда встречают настороженно (люди ведь не знают, как оно поведет себя в боевой обстановке), тем более когда новый человек сменяет погибшего.

Вечером я на своем Ла-5 вылетел в полк. Приказал построить личный состав. Представился. Прошел вдоль строя, всматриваясь в своих подчиненных. Усталые лица, открытые взгляды... По всему видно, такие же храбрые и молодые ребята, как в родном полку. На душе полегчало.

Утром следующего дня полетели на боевое задание. Бой подтвердил сложившееся мнение — народ в полку подобрался надежный. В напарники я взял себе молодого летчика Владимира Беляева. Он мне понравился с первого взгляда. Все же, очевидно, есть какие-то неведомые нам еще флюиды взаимопонимания между людьми. Володя стал для меня не только преданным и все понимающим летчиком в воздухе, но и добрым, веселым, бескорыстным товарищем на земле. За постоянную жизнерадостность, готовность помочь сослуживцам Беляева любили в полку.

Наступление войск фронта шло семимильными шагами, и мы часто меняли аэродромы. Иной раз они попадали под артиллерийский обстрел. А аэродром в Севске обстреливался по нескольку раз в сутки.

С этого аэродрома мы и провели тот бой, о котором я писал выше, сравнивая два аналогичных по обстановке, но разных по результатам. Мы тогда сбили над [82] Кремами 12 бомбардировщиков. От моего огня на землю рухнули два самолета, а Беляев сбил три Ю-87. Поздравляя Володю на земле, я шутя выговаривал ему:

— Ты что ж это, парень, из пекла фрицев больше моего вытащил?

— От жалости, товарищ майор, — блеснул улыбкой Володя, — в земле им спокойнее будет.

— А может быть, от ярости в сердце? Володя засмеялся и пропел:

...А вместо сердца пламенный мотор...

И мне вспомнились суровые слова самой популярной песни сорок первого года: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна...» Именно так: благородная ярость, помноженная на мастерство, была для нас одной из главных составляющих науки Победы.

За бой над Кромами полк был награжден орденом Суворова III степени. Поздравить личный состав на наш аэродром прилетел командующий 16-й воздушной армией генерал-полковник Сергей Игнатьевич Руденко. Я от старших товарищей слышал о нем, как о летчике «от корня волос до мозга костей». В авиации он с 1927 года, прошагал все командирские ступени.

Поздравив личный состав полка с наградой, командующий расспросил меня о последнем бое. Прощаясь, он сказал:

— Береги доброе имя полка, Медведев. Расти смену комэскам. Потери и у нас большие. Хочу встретиться с тобой в Берлине.

Пожелание Сергея Игнатьевича сбылось. Мы с ним дожили до Победы. А встретился я с маршалом авиации Руденко через 40 лет на ветеранском поприще. Оба мы стали членами президиума Советского комитета ветеранов войны. [83]

Вскоре после получения награды полк вел большой воздушный бой. Мы перехватили фашистские бомбардировщики на подходе их к цели. Сбив три вражеские машины, заставили остальных летчиков беспорядочно сбросить бомбы. Гитлеровцы покинули наше воздушное пространство, а мы направились к Севску, горючее было на исходе. И тут нас атаковала группа «Фокке-Вульф 190». Связался по радио с командиром дивизии. Он обещал выслать минут через десять деблокирующую группу.

8–10 минут. Много это или мало? В том случае — много. Мои секундные размышления прервал сигнал с земли:

— Разрешите вылет.

Это был голос Володи Беляева. Самолет его не был готов к вылету на прикрытие из-за какой-то неисправности, и он, единственный из летчиков, оставался на аэродроме. Я не успел еще ответить, как вторично прозвучало:

— Разрешите... Вылетаю...

И Беляев взлетел. С ходу врезался в строй фашистских истребителей. Бой вел виртуозно, яростно и дал возможность нам сесть. Я садился последним, «Фоккеры» отхлынули от аэродрома, окружили смельчака. Подбитый, со шлейфами дыма, его самолет не дотянул до границы посадочной площадки, резко клюнул носом и ударился о землю. Володя погиб. Его комсомольский билет был в крови... За свой подвиг Владимир Беляев был посмертно награжден орденом Ленина.

Полк до конца участвовал в Курской битве. Говоря о ее стратегических итогах, Маршал Советского Союза А. М. Василевский писал:

«Советские Вооруженные Силы нанесли врагу такое поражение, от которого фашистская Германия уже никогда не смогла оправиться». [84]

В битве на Курской дуге враг потерял 3500 боевых самолетов.

Напряжение боев было огромным, но время на учебу летного состава приходилось выкраивать. Обычно проводились короткие, но тщательные разборы каждого вылета полка. Для этого использовались вечерние, иногда и очень поздние, часы. Разгонов за ошибки я не давал, но и малейшие упущения не пропускал мимо.

Крепить боеготовность полка хорошо помогал мой заместитель по политчасти майор Иван Дмитриевич Чесноков. Как летчик, он понимал напряженность обстановки, в своей работе и в деятельности членов партбюро основное внимание уделял индивидуальным встречам-беседам с личным составом. С обслуживающим персоналом было проще — проводились короткие собрания, политинформации. Чесноков пользовался авторитетом в полку.

Как-то на одном из новых аэродромов Иван Дмитриевич встретил меня из полета словами:

— Командир, к нам невесты пожаловали.

— Какие невесты? — изумился я.

— Прибыло новое пополнение обслуживающего персонала, большинство девушки.

— Младшими специалистами?

— Да. Вооружейники, прибористы, укладчики парашютов. А ты что, недоволен? — Видя, что я еще в недоумении, Чесноков добродушно усмехнулся: — Радоваться надо, командир. Постоянные бои ожесточают ребят, а присутствие девушек благотворно повлияет на них. Невесты — это я к слову сказал, а служить они будут исправно, в этом убежден.

Ближайшие дни подтвердили правоту замполита. Девушки ревностно исполняли свои нелегкие обязанности. И тяжести таскали, и самолеты надежно готовили к полетам. [85] А атмосфера в полку потеплела. Чаще вспыхивали улыбки, зазвенела по вечерам песня...

После Курской битвы разошлись наши военные дороги с Борисом Соломатиным и Евгением Петровым. Жизнь не свела нас больше вместе (вины за слабый поиск друзей с себя не снимаю), но знаю: оба они 9 мая 1945 года встретили в боевом строю. Всегда гордился и горжусь нашей дружбой в начальный период войны.

Осенью нашу 279-ю дивизию вывели из состава 16-й воздушной армии. Сдав материальную часть (много машин не хватало в соединении), наш летно-технический состав направился на переформирование в уже знакомые мне места Горьковской области.

Мы получали и осваивали истребитель Ла-5 новой модификации. Эта серия самолетов отличалась от предыдущей большей как горизонтальной, так и вертикальной скоростью. Была усилена броневая защита летчика.

Началась кропотливая и тщательная подготовка. В полк прибыло много молодых летчиков. В летных школах они научились пилотированию, но готовились ускоренно. Следовало закрепить эти навыки и научить их азам ведения воздушного боя.

Ла-5 — самолет отличный, но требует к себе особого внимания. При приземлении нужно строго выдерживать курс пробега. Малейшее отклонение, и самолет резко разворачивало в сторону, что нередко приводило к поломке крепления хвостового колеса. У молодого летчика лейтенанта Б. все время повторялись ошибки при посадке. Командир его авиаэскадрильи, человек в общем-то выдержанный, после очередной поломки самолета лейтенанта пришел ко мне расстроенный и решительно заявил:

— Не годится он для полета на истребителе. Пусть учится летать на других самолетах. [86]

— Так уж и не годится? — спокойно спросил я и попросил прислать лейтенанта ко мне...

Лейтенант, совсем мальчишка, стоял передо мной и шмыгал носом. Я вспомнил по какой-то неведомой ассоциации своего первого наставника Владимира Алексеевича Мяскова, который никогда не распекал курсантов за упущения, заставляя самим искать причину, самим анализировать полет. Не поднимая глаз, лейтенант тихо доложил:

— Прибыл по вашему приказанию.

— Ну, вот что, лейтенант, садитесь в уголок на стул и думайте.

— О чем?

— Лучше не о девушках, а о последнем полете. Восстановите в памяти все ваши действия, шаг за шагом, найдите тот момент, когда вы ошиблись.

Лейтенант покорно сел. Я занялся бумагами. На фронте их у командира полка бывало немного, здесь же хватало. В характеристике училища на лейтенанта указывались и такие черты характера, как мягкость, доброжелательность к товарищам и... рассеянность. Вот, видно, в чем была причина его неудач при посадке Ла-5.

Прошло минут пятнадцать. Я посмотрел в сторону лейтенанта и чуть не рассмеялся: он шевелил губами, разговаривал сам с собой. Лицо его было оживленным.

— Ну как, разобрались в полете? Поняли, когда сняли напряжение и допустили оплошность?

— Понял, товарищ командир!

— Вот и хорошо. Идите и готовьтесь к полету.

— К полету? — дрогнувшим голосом переспросил лейтенант.

— Ну а к чему же еще, ведь вы летчик.

Лейтенант выбежал из помещения со счастливым лицом... В дальнейшем он стал уверенно набирать, навыки в пилотировании Ла-5. Помнится, командир эскадрильи [87] долго допытывался, чем это я сумел так взбодрить молодого летчика, и недоверчиво посмотрел на меня, когда я раскрыл «секрет».

Полком я стал командовать в 24 года. И если к тому времени у меня был значительный боевой опыт, то навыков командира-воспитателя не хватало. Мне и тут повезло. Командиром 279-й дивизии в конце 1943 года стал полковник Всеволод Георгиевич Благовещенский, Человек уже немолодой (ему было лет сорок), он продолжал боевые полеты, поднимался с нами в небо, чаще всего в составе моего полка. Комдив давал возможность командирам эскадрилий и полков и в воздухе, и на земле при разборе полетов проявлять инициативу, требовал грамотных решений и, что особо перенял я от него, тактично, но всегда обязательно проверить исполнение приказа, указания, задания. Никто из летчиков не слышал от Благовещенского бранного слова.

Возвращаясь мыслями в прошлое, вспоминаю своего комдива как воспитателя и слова моего отца: «Смотри, сынок, никогда не обижай бойца». Эти слова я услышал в тот день, когда отец увидел меня впервые в командирской форме.

Мои отношения с личным составом полка, как мне кажется, складывались правильно. В бою я старался быть примером для подчиненных, при разборе боев и полетов справедливо оценивать каждого, очень уважал техников самолетов, в свободное же время общался с летчиками по-товарищески, старался не отрываться от интересов молодежи.

У меня всегда были ровные, а подчас и дружеские отношения с заместителями командира по политчасти, с комиссарами.

Я с благодарностью вспоминаю первого комиссара полка Ивана Михайловича Мороза. Он пришел к нам в самые тяжелые дни сорок первого года. В короткие [88] промежутки между боями его страстное слово звало к стойкости, отваге. Комиссар Мороз сам был отважным летчиком, совершил 117 боевых вылетов.

Уже в первые месяцы войны большинство летчиков были комсомольцами. Мужая в боях, они подходили к решению стать членами большевистской партии. Слова «считайте меня коммунистом» были своего рода мандатом неколебимой верности долгу. Так думал и я, вступая в партию на Курской дуге. На фронтовом аэродроме, рядом со стоянкой самолетов, коммунисты полка обсуждали мое заявление с просьбой о приеме в ряды ВКП(б). Выступавшие были немногословны, но каждый сказал: «Достоин!» [89]

Я старался оправдать доверие коммунистов. И тогда, когда водил полк в бои. И в долгие дни, складывавшиеся в месяцы, его переформирования. В создании нового боевого коллектива осенью 1943 и в начале 1944 года мне помогали коммунисты полка. Помыслы всех — и молодых летчиков и ветеранов — были едины: скорее на фронт. Советские войска после Курской битвы на ряде участков фронта устремились к Государственной границе СССР. Теперь только на запад!

И наше время пришло. Нашу дивизию перебросили на южное крыло советско-германского фронта. Мы вошли в состав 5-й воздушной армии 2-го Украинского фронта. Он включал в себя 4 общевойсковых, 1 танковую и 1 воздушную армии, танковый корпус и конно-механизированную группу. Командовал всеми этими войсками генерал Р. Я. Малиновский. Вместе с 3-м Украинским фронтом 2-й Украинский вел бои против немецких и румынских дивизий группы армий «Южная Украина». Готовилась стратегически важная наступательная операция советских войск под Яссами и Кишиневом.

В июне 1944 года мы перебазировались на передовые аэродромы, которые располагались в 25–30 километрах от врага. В связи с этим требовалась особая четкость действий всего личного состава полка, тщательная маскировка не только самолетов, но и всей аэродромной техники. Полевой аэродром имел лишь одну взлетно-посадочную полосу, одновременно взлететь или произвести посадку мог только один летчик. Молодым летчикам весьма пригодились тренировки при посадке Ла-5, которые так настойчиво мы проводили в запасном полку.

Гитлеровцы имели мощную оборону, особенно в междуречье Серет — Прут. Авиация противника вела усиленную разведку наших позиций, используя маневренные самолеты «Хеншель-126». В наших войсках их называли «рамой», очевидно потому, что хвостовое оперение [91] — стабилизатор и: киль — у этого типа самолетов было закреплено на двух палубах фюзеляжа.

«Хеншель-126» не только вел разведку, но и корректировал огонь вражеских орудий. Командиры наземных войск нередко просили авиаторов: помогите избавиться от «соглядатая». Однако сбить «раму» было далеко не просто. В первый раз я отправил на охоту три хорошо подготовленные пары: заместителя командира полка Гусарова, командиров эскадрилий Гирича и Кирилкина, и вернулись они без успеха. Вечером мы тщательно разобрали все возможные способы атак и решили, что лучше всего в район барражирования «рамы» подлетать на малой высоте (это обеспечивало внезапность нашего появления), затем, имея преимущество в скорости, с набором высоты вести прицельную стрельбу.

На другой день капитан Гирич, майор Гусаров с ведомым старшим лейтенантом Телегиным сбили два самолета «Хеншель-126». Гитлеровцы стали осторожнее использовать эти самолеты для корректировки стрельб, сократили район их барражирования. Но в следующий же вылет на «охоту» комэск Кирилкин расправился еще с одной «рамой».

В Ясско-Кишиневской операции мы превосходили врага в силах, в авиации например, в 2,7 раза. Командование группы армий «Южная Украина» лишь за двое суток до начала сражения разгадало направление главного удара советских войск. В такой короткий срок трудно было предпринять серьезные контрмеры.

20 августа 1944 года с первыми лучами жаркого южного солнца на основные позиции гитлеровцев обрушился удар страшной силы. 2-й Украинский фронт на каждый километр прорыва выставил 240 орудий и минометов. Затем в бой пошли полки 5-й (нашей) и 17-й воздушных армий. Они за два дня произвели 6350 самолето-вылетов. В журнале боевых действий группы [92] армий «Южная Украина» на второй день Ясско-Кишиневской операции появилась запись: «Неслыханно сильным является вражеский воздушный флот. Он делает все, что хочет». Комментарии здесь, как говорится, излишни.

На участке прорыва непрерывно действовали сотни наших штурмовиков. Мы прикрывали их. Десятки «фоккеров», спешивших на помощь своим войскам, изгонялись нами буквально в считанные минуты. Активные действия групп, прикрывавших нас, давали нам возможность тоже участвовать в штурмовке укреплений противника.

На сердце было радостно, когда видел, как захватчики в спешном порядке отступали все дальше и дальше на запад. Пришла расплата за Киев, Смоленск, Ленинград.

В первые дни наступления мы потеряли одного из лучших летчиков полка командира звена старшего лейтенанта Телегина. Полк возвращался после удачной штурмовки на аэродром. Возвращались без потерь. Я приземлился первым и стал следить за посадкой эскадрилий. Один за другим садились самолеты на полосу аэродрома. Но вот появилась третья эскадрилья капитана Кирилкина. Один самолет с сероватым шлейфом пролетает аэродром. Я подбежал к полуторке, крикнул водителю:

— Мигом на КП!

С командного пункта посадкой руководил майор Гусаров. Вбегаю и спрашиваю:

— В чем дело?

— У Телегина зенитным снарядом пробит масляный бак, не выпускаются шасси. Просит разрешить посадить самолет с убранным шасси на кукурузное поле.

— Разрешили?

— Да. Смотрите, вот справа от нашей полосы. [93]

— «Санитарку», пожарную — быстро, — скомандовал я и помчался к месту посадки.

Машу руками, показываю: ниже, ниже. Самолет Телегина будто нырнул к земле и пополз на фюзеляже. «Вроде обошлось», — с облегчением вздохнул я. Но в этот миг Ла-5, словно уперся в какое-то препятствие и перевернулся через двигатель.

Самолет не загорелся. Несколько метров прополз хвостовым оперением вперед. Мы подбежали. Выбили боковую часть фюзеляжа и вытащили Телегина. Он, с окровавленным лицом, судорожно дышал. Полковой врач попытался снять шлемофон, чтобы сделать перевязку. Послышался удручающий душу хруст поломанных костей черепа. Телегин умер у нас на руках.

Мы расходились молча, не смотрели друг другу в глаза, словно обвиняя себя в гибели товарища. Друг Телегина, лейтенант Блинов, не стесняясь плакал. Нелегко было Гусарову и мне. Голову сверлил вопрос: «Следовало ли разрешать посадку на поле?»

Как ни горька потеря, но решение было единственно верным. Да и сам Телегин принял его. В противном случае под угрозу ставилась жизнь товарищей, возвращавшихся на аэродром почти без горючего. А Телегин был, не побоюсь этих слов, врожденный летчик. Летал он самозабвенно.

Советским войскам потребовалось всего лишь двое суток, чтобы сокрушить оборону противника. Его попытка планомерно отвести войска была сорвана нашими танкистами и авиацией. 23 августа сложила оружие окруженная 3-я румынская армия. В последние августовские дни и в сентябре наступление 2-го и 3-го Украинских фронтов продолжалось. Наш полк по-прежнему взаимодействовал со штурмовиками, особенно часто с эскадрильей Юхвида Стробыкина. Не раз и садились на один аэродром. [94]

Разгром немецко-румынских войск под Яссами и Кишиневом сыграл решающую роль в освобождении Румынии от гитлеровского ига. В Бухаресте вспыхнуло восстание. Глава реакционного правительства И. Антонеску был арестован. Советские войска вошли в румынскую столицу.

Дальше