Тревога на рассвете

И день, и ночь стучат колеса. Наш специальный поезд двигается от Москвы к Чите не по расписанию. Стоим на станциях то очень долго, то всего несколько [22] минут. Старший по нашему вагону капитан Батюк (он только что получил новое воинское звание) все время предупреждает на остановках:

— Товарищи, не отходите далеко от поезда. Не привлекайте к себе внимание.

Вот и красавец Байкал. Остановились на каком-то перегоне, имели возможность попробовать его прохладную чистую воду.

— Вот бы поплавать! — восторженно произнес кто-то из товарищей.

Когда поезд тронулся, в вагоне долго, шумно говорили о Байкале, вспоминали истории, связанные с ним. Я знал, что озеро очень глубоководное, но впервые услышал, что оно самое глубокое в мире (1620 метров) и принимает в свой бассейн более 300 рек.

За Читою, на железнодорожном разъезде 77-й километр, наш поезд стал под разгрузку. Мы получили новенькие истребители И-16 с пушечным вооружением: две пушки — справа и слева от фюзеляжа, два скорострельных пулемета в носовой части, стрелявшие синхронно через плоскость винта.

Летчики с места в карьер облетали свои самолеты, опробовали боевое оружие и стали готовиться к перелету на полевой аэродром. Он располагался в 30 километрах от линии фронта.

Бои уже приняли ожесточенный характер. Начало их для советско-монгольской авиации было неудачным. Японские летчики неожиданно отбомбили известные им аэродромы и уничтожили на земле многие наши самолеты, не успевшие рассредоточиться. Но вскоре положение выровнялось. В небо союзной Монголии советское командование направило своих прославленных авиаторов. Из Испании прилетели Герой Советского Союза Сергей Грицевец, Иван Лакеев, Борис Смирнов, Евгений [23] Степанов; из Китая — Леонид Орлов и Герой Советского Союза Григорий Кравченко; из Москвы — Виктор Рахов (один из испытателей авиационной техники, товарищ Валерия Чкалова, виртуозно выполнявший фигуры высшего пилотажа в дни праздников над Красной площадью Москвы).

Неоценим вклад этих летчиков в победу над японскими воздушными силами. Достаточно сказать, что Сергей Иванович Грицевец сбил в боях около 40 вражеских самолетов, за что был удостоен второй Золотой Звезды Героя Советского Союза. А Виктор Рахов победил в воздушной дуэли известного аса Моримото, который, судя по рекламе вокруг его имени, был ниспослан самим богом, чтобы открыть японской военщине путь из Монголии в Советскую Сибирь.

Оба воздушных витязя погибли: Грицевец в бою в августе 1939 года, Рахов скончался от тяжелых ран в Читинском госпитале. И у могучего дуба сбивает листья осенний суховей...

О делах на фронте нас коротко информировал командир полка Герой Советского Союза Григорий Пантелеевич Кравченко. Мне дважды после Халхин-Гола довелось встречаться с ним: во время советско-финляндской войны 1939–1940 годов и в годы Великой Отечественной, когда он командовал авиадивизией, а затем воздушной армией. Уже в 1939-м это был смелый авиатор, опытный командир.

Полевой аэродром нашей эскадрильи в полном смысле оправдывал свое название. Самолеты стояли в степи под открытым небом. Рядом — десятка полтора юрт и походная кухня. В нескольких километрах от аэродрома сосредоточивались, судя по ночному грохоту, крупные силы наших войск. По всему чувствовалось, что мы прибыли перед началом большого наступления. Чтобы заглушить гул подходящих танковых подразделений, с [24] наступлением темноты вдоль линии фронта барражировали наши самолеты ТБ-3, от двигателей которых были отсоединены выхлопные патрубки. От этого шум работающих двигателей увеличивался в несколько раз. Использовались и другие разные маскировочные средства, чтобы ввести японцев в заблуждение...

Чуть рассвело, как раздался сигнал тревоги. Командир эскадрильи капитан Красноюрченко перед посадкой в самолеты объяснил боевое задание: когда наши наземные войска после артиллерийской подготовки и бомбежки позиций врага начнут мощное наступление, эскадрилья должна сопровождать его, подавляя пушечно-пулеметным огнем оживающие артиллерийские батареи японцев. Обратившись ко мне, комэск сказал:

— Вы, Медведев, летите в моем звене.

Боевое крещение! Волновался, конечно, но волнение сразу исчезло, как только привычным движением перебросил тело в кабину. Взлет! Считанные минуты, и мы уже над степью, где бушует пламя боя. Высота около 1500 метров. Углубились на территорию, занятую японскими войсками. Вижу, комэск с полупереворота ввел свою машину в пикирование. Я последовал за ним и тут же заметил по огненным всплескам на земле артиллерийскую позицию. Шепчу про себя:

— Ага, вот вы где, гады, сейчас получите сполна...

Пальцы впились в гашетку. Заработали сразу две пушки и пулеметы. Мой «ишачок» яростно затрясся.

Мы сделали еще два захода и заставили замолчать вражеские батареи. В азарте я не заметил и не услышал команды на сбор эскадрильи. Когда вышел из атаки и набрал высоту, своих не увидел. Полетел в сторону наших войск. У линии фронта двигатель неожиданно фыркнул. Я насторожился, посмотрел на бензомер — красная лампочка — значит, горючее на исходе. Мотор еще раз фыркнул и остановился. Удивился своему спокойствию, [25] хотя опасность понимал. Поле, куда направил самолет, было все изрыто траншеями. Повезло мне здорово — при пробеге ни одно колесо не попало в окоп.

Комэск поворчал немного, сделал замечание за то, что я не пользовался высотным корректором, который экономит расход горючего. Урок запомнился мне на всю летную жизнь:

Тревога звучала теперь не только на рассвете. Все жарче разгорались наземные бои. С обеих сторон в них участвовало около четырехсот танков, до трехсот орудий. В воздухе бои шли на разных «этажах». Мы вылетали по нескольку раз в день и прочно удерживали воздушное пространство над нашими боевыми порядками, не давали японской авиации бомбить позиции советско-монгольских войск.

На войне каждый день полон неожиданностей, особенно если ты еще не набрался опыта, не проверил себя в критических ситуациях. Однако бывают дни и вовсе из ряда вон выходящие.

В тот день было солнечно. К полудню стало жарко, а легкий ветерок, который утром приносил свежесть, обжигал своим дуновением сосредоточенные лица летчиков, ждавших очередного боевого вылета.

Я сижу в кабине и смотрю на своего друга и товарища — техника самолета Шостака. Мы понимаем друг друга без слов: «Скорей бы вылет!»

Глухой выстрел. С шипящим звуком взлетела ракета. На аэродроме все пришло в движение. Истребители в считанные минуты поднялись в воздух и заняли свои места в боевом порядке эскадрильи. Мне было доверено вести на боевое задание двух молодых летчиков.

В голубом, солнечном небе — ни облачка. Под крылом «ишачка» плыла ровная, выжженная солнцем степь. [26]

Но вот на горизонте заблестела серебристой лентой причудливо извивавшаяся среди султанчиков дыма от разрывов снарядов река Халхин-Гол.

Неожиданно справа, со стороны солнца, показалась группа юрких вражеских истребителей. Резко развернувшись в стороне, они стали уходить от района боевых действий, как бы подставляя себя для атаки. Это была обычная хитрость японских летчиков-истребителей: отвлечь нашу эскадрилью на себя, создать благоприятные условия для атаки своим бомбардировщикам.

Командир эскадрильи, зная повадки врага, приказал нашему звену преследовать группу И-95, а остальные наши самолеты продолжали прикрывать с воздуха наземные войска. Я подал команду своим ведомым на атаку и, выполнив сложный разворот, ринулся на врага. Ведомые не удержались в боевом порядке звена и отстали. Этим сразу же воспользовались японские истребители и взяли меня в «клещи»: два японских самолета заходили для атаки с задней полусферы, а один погнал на лобовую. Это был неожиданный маневр.

Мгновенно оценил я всю безвыходность своего положения. Единственное решение — атаковать врага в лоб. Сжав зубы так, что заходили желваки на скулах, поймал в перекрестие прицела японца и нажал на гашетки. Огненные струи пулеметных и пушечных трасс потянулись к вражескому истребителю. Японец, также ощетинясь градом трассирующих пуль, сближался со мною. Сомнений не было — я столкнулся со страшным врагом.

Каждая секунда — вечность. Неимоверным усилием воли я заставил себя забыть обо всем, еще крепче сжал управление и вновь нажал на гашетки. Заработали пушки и пулеметы, огромный сноп огня устремился к вражескому истребителю. В последнее мгновение увидел, как японец неуверенно качнулся на крыло; я оцепенел... [27]

Вдруг всем существом своим ощутил оглушительный треск. Интуитивно тяну ручку руля высоты на себя. «Ишачок», увлекаемый всей мощью работающего на полных оборотах мотора, взмыл вверх, в голубое монгольское небо, все дальше и дальше удаляясь от зловещего черного облака, образованного горящим вражеским самолетом.

Таран на встречных курсах. И я остался жив! Только потом, после долгих размышлений о всех деталях этого боя, я глубоко убедился в том, что летчик, обреченный, казалось бы, на верную гибель, не должен выпускать из своих рук управления и не прекращать борьбы за победу.

По мере того как самолет стал выходить в горизонтальный полет, я взял курс на свой аэродром. И тут почувствовал, что мешает левая нога, а тупая боль от нее растекается по всему телу и подступает комком к горлу. Когда же увидел огромную пробоину на левой стороне фюзеляжа, в сердце вкралась тревога.

Клубы пыли взметнулись над аэродромом. Самолет нырнул в поднятую винтом мглу и, вздрогнув всем корпусом, неподвижно распластался в нескольких метрах от стоянки. Его винт, причудливо изогнутый, якорем впился в землю.

На мгновение я потерял сознание от удара о прицел самолета. К нему уже бежали люди, с визгом подкатили санитарный и пожарный автомобили. Как в тумане, увидел озабоченное лицо техника самолета Алексея Шостака. Он первый вскочил на крыло «ишачка» и возбужденно спросил:

— Командир! Командир! Ты ранен?

Я попытался ему улыбаться, но по выражению его испуганных глаз понял, что улыбки не получилось. В это время к самолету подъехал капитан Красноюрченко. Преодолевая острую боль в ноге, я выпрямился [28] и, смахнув со лба выступивший каплями пот, доложил:

— Товарищ командир! Задание выполнил — сбил японский самолет И-95.

— Молодец! — похвалил комэск и приказал: — Немедленно в санчасть.

— Счастливый ты человек, Медведев, — говорили мне наши авиаторы, обсуждая перипетии моего поединка в воздухе.

Я не возражал. В бою, где бы он ни проходил — на земле, в небесах или на море, — везенье часто сопутствует решительным действиям воина, будь то танкист, авиатор, пехотинец или моряк.

В последующих боях я сбил еще два вражеских самолета — бомбардировщик и истребитель. На моем счету было 75 боевых вылетов.

Нужно отдать должное противнику. Японские летчики хорошо владели мастерством пилотирования новыми истребителями И-97. Эти машины по горизонту, т. е. на вираже, имели преимущество перед нашими «ишачками», но зато на вертикалях наш И-16 намного превосходил И-97, да и стрелково-пушечное вооружение его было мощнее. Как правило, в лобовую атаку вражеские истребители шли редко.

В 22-м истребительном полку было специальное звено И-16, впервые в истории вооруженных реактивными снарядами. Снаряды подвешивались под крыло. Результативность РС против бомбардировщиков была хорошей, высок и психологический эффект. Командовал этим звеном воспитанник Смоленской бригады старший лейтенант Тачков.

Наземные и воздушные бои изобиловали примерами высокого мастерства и героизма советских воинов. Приведу всего лишь два примера. Исчерпав все возможности спасти самолет, летчик Михаил Ююкин направил [29] горящую машину во вражескую технику на дороге. Своему штурману приказал выпрыгнуть с парашютом. Штурманом у Ююкина был Николай Гастелло, который в начале Великой Отечественной войны повторит бес смертный подвиг своего командира.

Японцам удалось сбить самолет Вячеслава Забалуева. Сам он стал спускаться на парашюте. Его несло в расположение вражеских войск. Увидев опасность, угрожавшую товарищу, Сергей Грицевец приземлился вблизи противника и под пулями бегущих к самолету японских солдат усадил друга в одноместный истребитель, успев поднять его в воздух...

Авантюра японских милитаристов на Халхин-Голе потерпела крах. Понеся большие потери (только в авиации 660 боевых машин), японская сторона попросила о прекращении военных действий. 16 сентября 1939 года у границ Монголии прозвучали последние выстрелы.

Интересно прокомментировал разгром японской армии на Халхин-Голе английский исследователь М. Макинтош. Он писал: «Советская победа на Халхин-Голе имела важное значение и, пожалуй, во многом повлияла на решение японского правительства не сотрудничать с Германией в ее наступлении на Советский Союз в июне 1941 года».

Все мои боевые товарищи были отмечены советскими и монгольскими наградами. Удостоился высокой оценки своего ратного труда и я: был награжден орденом Красного Знамени и монгольским орденом. Мне досрочно присвоили звание «старший лейтенант». Был, конечно, рад и наградам, и тому, что сам себе мог сказать: «Вот теперь ты, Медведев, военный летчик».

Короткое пребывание на земле Монголии оставило у меня много добрых впечатлений. Встречаясь с бойцами армии МНР, приятно было слышать, с какой горячностью говорили молодые люди о коренных изменениях [30] в жизни своей страны благодаря помощи советского народа. Наши советы, наш опыт и бойцы, и командиры монгольской армии перенимали с усердием и благодарностью.

Эскадрилья наша перебазировалась. Мы вновь приступили к боевой подготовке. Занятия шли с учетом опыта, полученного в небе Монголии, разбирали свои упущения, ошибки. А в Европе уже занялся пожар второй мировой войны.

В первых числах декабря 1939 года меня неожиданно вызвали в штаб соседнего авиаполка. Разговор был короткий.

— О войне с Финляндией знаешь? — спросил начштаба. [31]

— Знаю, — ответил я.

— На «Чайке» летать сможешь?

— Смогу.

— Ну вот и хорошо.

За этим «хорошо» последовали три плотных дня полетов на истребителе И-153 (его называли «Чайка») и обстоятельный инструктаж у инженера эскадрильи Михаила Моисеевича Скролевецкого, человека большой эрудиции в конструкциях самолетов.

В воздушных боях «Чайка» зарекомендовала себя с лучшей стороны. Это был биплан с убиравшимися в полете шасси, что давало ему преимущество по маневру вертикальному и горизонтальному. Его вооружение состояло из четырех скорострельных пулеметов.

Возглавил группу и готовил ее командир эскадрильи капитан Иосиф Гейбо. Было ему лет тридцать. На Халхин-Голе он отличился во многих боях, был награжден орденом Ленина. Не только боевым мастерством, но и всем своим внешним видом (стройный, всегда чисто выбрит, с иголочки одет) представительный Гейбо вызывал у летной молодежи завидное восхищение.

В конце декабря группа капитана Гейбо прибыла в Ленинград. По дороге мы с Борисом Соломатиным (он, как и я, был из 22-го авиаполка) поближе познакомились со всеми летчиками группы. Николай Романов, Дмитрий Перевезенцев и Евгений Петров входили в мое звено. Первые два уже приняли боевое крещение. Петров был моложе всех, и в боях ему еще не довелось участвовать. Третьим звеном командовал Соломатин, первым звеном (управления) — комэск Гейбо.

Аэродром нам отвели под Ленинградом, в городе Пушкине. Все здесь было не так, как в монгольских степях. В другое время мы бы, наверное, прежде всего познакомились с достопримечательностями Ленинграда [32] и его пригородов, но события на советско-финляндском фронте нас поторапливали. Мы быстро получили истребители И-153 и вскоре перелетели на фронтовой аэродром, расположенный в нескольких километрах от полосы боев на льду замерзшего озера Валк-ярви (ныне оно зовется Нахимовским). Эскадрилья вошла в состав 7-го истребительного авиационного полка. Командовал им подполковник Торопчин, а его заместителем по политчасти был батальонный комиссар Антонов, отважный летчик, который не упускал возможности лишний раз побывать в боевом строю... Сердечно встретились мы с Героем Советского Союза Николаем Дмитриевичем Антоновым спустя... сорок лет в Ленинградской секции ветеранов Великой Отечественной войны.

Эскадрилья начала боевые действия в январские дни 1940 года, когда наши войска готовились к штурму финских долговременных укреплений на Карельском перешейке, известных под названием «линия Маннергейма». Сооруженная реакционной финской военщиной в 30-е годы с помощью немецких, английских и других иностранных военных специалистов, она насчитывала более двух тысяч различных укреплений.

И снова на рассвете звучит в морозном воздухе тревога. Комэск кратко формулирует задачу:

— Наши бомбардировщики, что вчера поздним вечером прилетели на аэродром, сейчас направятся на бомбежку стратегического узла в тылу врага. Мы должны не допустить к ним истребители противника.

По сигналу взлетаем, пристраиваясь в общий боевой порядок. Два звена непосредственно для прикрытия бомбардировщиков. Мое звено летит сзади с превышением над всей группой. Когда бомбардировщики точно выходят на цель, столбы огня и дыма поднимаются вверх над всей территорией.

Противник ведет сильный зенитный огонь, но безуспешно. [33] Наши самолеты разворачиваются на обратный курс, и в этот момент я вижу три пары вражеских истребителей «Фоккер Д-21». Они заходят для атаки. Доложив комэску об опасности, я повел свое звено на перехват. Все ближе самолеты противника. У нас было превосходство в высоте, да и по тактико-боевым данным наши машины были сильнее. Вражеские летчики атаку прекратили и стали уходить. Ввязываться в бой в нашу задачу не входило, и звено развернулось в направлении полета всей группы.

Так довольно легко закончился первый боевой вылет нашей эскадрильи. Потом мы не раз вылетали с целью поддержать действия нашей пехоты и танков. Обычно к своим «Чайкам» мы подвешивали под крылом две бомбы по 50 килограммов или четыре по 25 килограммов. Когда штурмовали артиллерийские позиции врага, я видел, как мечутся во все стороны от своих орудий финские солдаты. В те минуты глаза мои не отрывались от прицела, а после боя частенько задумывался над вопросом: почему маленькая Финляндия рядом провокационных действий навязала нам войну? Спрашивал об этом Соломатина, который был старше меня.

— Почему, почему? — размышлял Борис. — Маннергейм и его клика действуют по указке европейских заправил капиталистического мира.

— А народ? — не унимался я. — Ведь от Советской Республики, из рук Владимира Ильича Ленина Финляндия получила независимость.

— Потрудились реакционные силы. Широко велась антисоветская пропаганда. Шовинистический угар одурманил умы. Да ты и сам не хуже моего все знаешь. Чего пристал? Воюй лучше, Димка! Для нас с тобой — это лучший вариант контрпропаганды. Ясно?

Умом я понимал то, о чем мне говорил Борис, но [34] было обидно. Наш народ не питал враждебных чувств к северному соседу, и нас со школьной скамьи воспитывали в духе уважения к любой нации.

Фронтовые дни шли своей чередой, а морозы все крепчали. От леденящего ветра страдали пехотинцы, саперы, танкисты, артиллеристы, но они все же были на земле. В небе же температуру специально для авиаторов никто не измерял, и если мы взлетали при минус тридцати градусах, то кто мог сказать, какая температура на высоте в полтора километра и выше? Стыли руки, запотевали очки, смазку в полете прихватывал лютый холод, шасси с трудом выпускалось при заходе на посадку.

Доставалось и техническому персоналу полка. Однако, несмотря на морозы и другие трудности, к рассвету самолеты эскадрильи были готовы к вылету. Однажды потребовалось на моем самолете заменить двигатель. Обычно на эту операцию отводится двое суток. Техники во главе с М. М. Скролевецким трудились в лютую стужу в брезентовой палатке всю зимнюю ночь, то есть 14 часов. К рассвету работы были завершены.

Я поблагодарил ремонтников за отличную работу и по совету Соломатина доложил Гейбо об этом случае. Комэск представил Скролевецкого к награде. [35]

Вскоре Михаилу Моисеевичу вручили орден Красной Звезды.

Той зимой я крепко сдружился с Борисом Соломатиным. Воевал он самоотверженно и грамотно. Мы не часто вылетали на боевые задания совместно, но каждый раз я чувствовал в его действиях разум настоящего человека, отменного летчика. Мне думается, что это и послужило цементом нашей дружбы. Учиться у старших, уважать их, перенимать опыт — аксиома военной жизни, которая в полной мере применима и к нашим, восьмидесятым годам.

Пусть не сетуют на старого воина наши молодые люди, носящие форму Советских Вооруженных Сил. Уважение к старшим — уважение к нашему боевому прошлому, а без уроков прошлого не будет высот и в настоящем, и в будущем.

Мы очень уважали нашего командира эскадрильи за многие положительные качества, но прежде всего за боевой пример. В одном из боев капитан Гейбо сбил бомбардировщик Ю-88. Самолет этот имел хорошую броневую защиту. Лишь одно место у него было уязвимо — двигатель, к которому подходят бензопитание и масляная система.

Гейбо знал это и, точно прицелясь, направил туда огонь своих пулеметов. Комэска густо обрызгало маслом из вспыхнувшего как факел бомбардировщика, и посадку произвести было сложно. И все же он сел, не повредив машину.

Опыт Гейбо в бою с бомбардировщиком послужил нам добрым уроком. Он был взят на вооружение многими нашими истребителями в годы Великой Отечественной войны.

И февраля 1940 года командующий Северо-Западным фронтом командарм 1-го ранга С. К. Тимошенко отдал приказ: «Перейти в наступление и, разгромив сокрушительным [36] ударом «линию Маннергейма», навсегда обеспечить безопасность северо-западных границ Советского Союза и Ленинграда».

Наступление началось мощным артиллерийским огнем советских войск, продолжалось несколько дней и закончилось прорывом главной полосы «линии Маннергейма». Моряки Краснознаменного Балтийского флота (корабли их активно участвовали в артподготовке) захватили несколько важных прибрежных островов в Финском заливе.

Впереди был Выборг. С его обороной противник связывал надежды затянуть войну, дождаться более действенной помощи со стороны западных держав (я об этом в те дни, конечно, не знал). Бои за город носили необычайно упорный характер. Авиация фронта (в том числе и наш полк) и Краснознаменного Балтийского флота подвергли ударам береговые базы, аэродромы, порты и артиллерийские позиции противника.

В боях за Выборг со мной произошел случай, который, как и во время моего тарана на встречных курсах в Монголии, показал, на каких неуловимых и тончайших нитях висит подчас жизнь летчика. Выполняя боевое задание, эскадрилья попала под сильный зенитный огонь. Нужно было изменить высоту полета. Но как только мы перешли в пикирование, что-то хлопнуло над кабиной и, обдав лицо теплой водой, с треском ударилось о самолет. «Чайка» вздрогнула, но послушно продолжала пикировать.

На заснеженной земле видны огненные языки стреляющих орудий противника. Доворачиваю самолет на батарею и, поймав в прицел, посылаю длинную очередь. Пикирую еще раз. О попадании осколка в самолет уже забыл. Пора возвращаться.

Потерь в эскадрилье нет. Настроение приподнятое, но, видимо, беда никогда не приходит одна. Только я [37] поставил ручку шасси в положение «выпуск», в лицо плеснуло холодным бензином. Мотор зафыркал, чихнул и, окончательно задохнувшись, умолк. Почти ничего не вижу — в глазах черные круги, резкая боль. «Чайка», потеряв скорость, сделала замысловатый разворот и понеслась в беспорядочном падении, кувыркаясь над землей. Затем свет, проникавший сквозь кабину, померк. Очнулся на белоснежной койке, в санчасти. Около меня сидели Борис Соломатин и капитан Гейбо. Я попытался встать, но Соломатин предупредительно остановил меня:

— Лежи, лежи. Все хорошо, Дима, главное — жив остался.

Борис говорил тихо и рассматривал меня своими добрыми глазами, будто видел впервые.

— Ну а раны и ожоги не в счет. К ним летчикам не привыкать, — мягко поддержал разговор Иосиф Гейбо. — Вас спас глубокий снег, да и «Чайка», поломав крылья и хвостовое оперение, самортизировала удар о землю.

Второй раз за свою небольшую летную жизнь я спасся от, казалось бы, верной смерти. В полку кое-кто говорил: «В рубашке родился Медведев, чудом избежал гибели». Я никогда не верил в чудеса и после этого счастливого случая не раз анализировал свое поведение в той критической ситуации. В голове у меня не возникло тогда никакой обжигающей мысли, все мои действия были интуитивно обусловлены одним — выйти из штопора. Интуиция, как ее верно определил Алексей Максимович Горький, — это то, что в опыте уже есть, а в сознании еще нет.

В полковом госпитале я пробыл меньше недели. В дни штурма Выборга был уже в небе. Штурм начался в ночь на 11 марта 1940 года. 12 марта город был взят советскими войсками. В тот же день в Москве был подписан мирный договор между СССР и Финляндией. [38]

Военные действия прекратились в полдень 13 марта. Было очень обидно: за несколько часов до их окончания два летчика моего звена получили ранения. Николай Романов был ранен в ноги, а Переверзенцев в руку... Дмитрий нормально посадил самолет на аэродроме, вылез из него и стал снимать перчатки. И только тогда увидел: на левой руке нет большого пальца. Он снова надел перчатки.

— Ты же ранен, Переверзенцев! Иди скорее в санчасть, — предложил кто-то из товарищей.

Дмитрий вынул из перчатки оторванный палец, посмотрел на него и удивительно спокойно ответил:

— Прирастет.

Нет, нельзя было не удивляться самообладанию моих боевых товарищей. Волю они проявляли и в большом, и в малом.

* * *

Вскоре мы распрощались со снегами Карелии. Нашу эскадрилью перебросили на Украину, в город Умань. Там на базе эскадрильи Гейбо формировался 92-й истребительный авиационный полк. В часть стали прибывать летчики из разных мест. Некоторые из них получили боевой опыт в Китае. Меня назначили заместителем командира эскадрильи.

По-прежнему призывно звучали сигналы тревоги на рассвете. И летный состав молодого полка спешил к своим машинам. И взмывали вверх наши «Чайки». Но вели теперь они учебные бои.

Создание нового боевого коллектива проходило быстро, как будто мы давно знали друг друга. Думается, что этому процессу во многом способствовали боевой опыт летчиков, воевавших на Халхин-Голе и на Карельском перешейке, скромность и простота их при работе с новым пополнением. К сожалению, новый командир [39] полка, летчик опытный, подрастерял эти качества. Награда за участие в национально-революционной войне испанского народа и внеочередные звания несколько вскружили голову человеку. От своих подчиненных вне занятий он держался обособленно.

Летом и осенью 1940 года мы дважды перебазировались. В августе, сопровождая наши войска при воссоединении Бессарабии с Советским Союзом, мы располагались на аэродроме в Бельцах, в ноябре нашим местопребыванием стал небольшой городок Броды на Западной Украине.