Лицом к лицу с врагом

Лето 1941 года 9-я железнодорожная бригада встретила в Белоруссии, у западных границ страны. Учитывая всевозрастающую опасность войны, ЦК ВКП(б) и СНК СССР принимали срочные меры по технической реконструкции приграничной железнодорожной сети. Диктовалось это тем, что на некоторых направлениях, особенно в районах Западной Украины и Западной Белоруссии, железные дороги имели слабую пропускную способность. Преимущественно это были однопутки с легкими типами рельсов, с мостами, рассчитанными на движение маломощных паровозов. Большинство станций не могло обеспечить массовой выгрузки и погрузки. Надо было реконструировать старые дороги, построить на наиболее важных направлениях новые.

Бригаде поручили строительство железнодорожного участка от Беловежа до Оранчицы. Трасса проходила через Беловежскую Пущу, сквозь густые леса, по топким болотам. Нехоженые места, гнус, тяжелые болотные испарения — все это довелось испытать нашим бойцам. Но они понимали значение возложенных на них задач и трудились самоотверженно.

Командиры и политработники почти безвыездно находились в частях бригады. В штабе, расположенном в заводском поселке Грудки, появлялись редко. Брали пример с комбрига подполковника Василия Ефимовича Матишева: быть с людьми, жить их думами и заботами, знать положение дел не по письменным докладам, а по собственным наблюдениям. Все мы учились у комбрига простоте и такту в обращении с людьми, настойчивости в преодолении трудностей, умению спокойно, без суеты разбираться в самых запутанных ситуациях.

С особой теплотой вспоминаю я своего первого комбрига. Да разве я один?! Василий Ефимович пользовался большим уважением у всех, кто знал его, работал вместе с ним. Активный участник гражданской войны, за [22] мужество и отвагу в борьбе с басмачеством в Средней Азии он был награжден орденом Красного Знамени.

Всю свою жизнь В. Е. Матишев посвятил нашим славным Вооруженным Силам и их железнодорожным войскам, в которых прошел путь от командира роты, батальона, полка и бригады в предвоенные годы до генерал-майора технических войск, начальника железнодорожных войск Ленинградского фронта в Великую Отечественную войну и командира соединения железнодорожных войск в послевоенный период.

Вспоминается мое первое знакомство с Василием Ефимовичем. Я только что прибыл в бригаду на новую должность. Представился начальнику политотдела старшему батальонному комиссару Михаилу Ивановичу Бородулину.

— Сейчас пойдем к комбригу,— сказал тот.— Он уже справлялся о вас. Что-то хочет предложить.

В кабинете Матишева не оказалось. «Пошел на станцию,— сказали нам.— Торопитесь, он может уехать». Почти бегом, прыгая по шпалам, торопимся на станцию. За семафором бойцы выправляли стрелку. Видим —комбриг среди них. Что-то измеряет шаблоном, потом отходит в сторону и, приложившись щекой к рельсу, смотрит, достаточно ли точно по уровню поднята стрелка на балласт. Заметив нас, поднялся, отряхнул с одежды налипший песок, радушно поздоровался:

— Как самочувствие, товарищ Майоров? Что нового у однополчан?

В бытность мою ответственным секретарем комсомольского бюро 1-го отдельного железнодорожного полка он командовал этим полком, хорошо знал и помнил многих полковых командиров и политработников. Выслушав меня, предложил:

— Компанию мне не составите? Еду в батальоны. Познакомитесь с людьми, с их делами. Правильно я предлагаю, Михаил Иванович? — обратился он к начальнику политотдела Бородулину.

— Думаю, для комсомольского вожака такая поездка будет полезна,— ответил Бородулин.— Я тоже присоединяюсь к вам.

— Вот и отлично.

Что такое поездка с комбригом по частям, мне уже рассказывали товарищи. Это по меньшей мере пяти-шестидневное пребывание в каждом батальоне, глубокое [23] изучение состояния боевой, специальной и политической подготовки, воспитательной работы, материально-бытовых условий личного состава. Это многочисленные встречи и беседы с различными категориями военнослужащих, с коммунистами и комсомольцами, а в заключение обстоятельный разбор положения дел с командованием частей, с партийным и комсомольским активом, четкая, глубоко продуманная постановка задач. Командиры и политработники бригады называли такие поездки «матишевскими университетами» обучения и воспитания подчиненных, пройти их полный курс почитали за честь.

— Суть поездок, проверок не в том,— говорил нам Матишев,— чтобы, как там у вас, Михаил Иванович, это называется?

— Найти инспекторский факт,— отзывается Бородулин.

— Вот, вот... Не в этом дело. Отыскать недостатки, настрочить докладную по начальству — тут много ума не надо. Главное — помочь командиру, партийной и комсомольской организациям устранить имеющиеся недоработки. Увидел — добейся, чтобы тут же исправить положение. Вот это будет по-партийному, по-ленински.

— Вчера вы указали на недостатки в работе комбату, потребовали их устранения, а тот потом учинил разнос ротным,— напомнил Бородулин.

— Не люблю шумливых командиров. Их и бойцы не уважают. Командир должен быть твердым, требуя от подчиненных устранения недостатков, но всегда корректным.

Слушали мы такие диалоги и набирались опыта работы с людьми. Комиссар Бородулин был под стать комбригу. Он жил и трудился ради людей, знал их интересы и нужды, с большой щедростью делился с нами, молодыми политработниками, своим богатым партийным и жизненным опытом. Он учил нас прежде всего личным примером, а потом уже словом. Жаль, что недолго довелось нам служить под его началом. В 1941 году Михаил Иванович Бородулин был направлен на курсы переподготовки старшего политсостава при Военно-политической академии имени В. И. Ленина, где и застала его война. Бородулина назначили начальником политотдела 344-й стрелковой дивизии. Он погиб как герой в феврале 1942 года в бою под Москвой.

Вот такие были у нас учителя, с таких командиров и [24] политработников брали мы пример, когда «продирались» сквозь чащобу Беловежской Пущи, метр за метром тянули стальную нить.

Неизгладимое впечатление в памяти оставили и многие другие наши старшие товарищи и наставники. Пришедший на смену Бородулину старший батальонный комиссар Василий Никитич Ангелин... Секретарь партийной комиссии при отделе политпропаганды бригады батальонный комиссар Николай Иванович Лигатко... Люди высокого партийного долга, верные сыновья Родины.

Под их руководством в бригаде проводилась целеустремленная партийно-политическая работа, направленная на воспитание у личного состава революционной бдительности, необходимых морально-политических качеств, на укрепление воинской дисциплины, организованности, отличное знание специального дела и высоких показателей в работе.

Благотворное воздействие на улучшение политико-воспитательной работы оказывали в то время мероприятия партии по укреплению кадров политсостава. В предвоенные месяцы в армию было призвано немало коммунистов-политработников, организована их переподготовка. Принимались меры по усилению руководства отделами политпропаганды, преобразованными из политотделов. Это делалось за счет выдвижения наиболее подготовленных, авторитетных и инициативных политработников. Именно такими были и мои старшие товарищи В. Н. Ангелин и Н. И. Лигатко.

Большую роль в укреплении армейских парторганизаций в предвоенные годы сыграли Постановление ЦК ВКП(б) о приеме в партию красноармейцев и новый Устав партии, принятый XVIII съездом ВКП(б). Выполнение требований этих документов способствовало притоку в партийные ряды лучших красноармейцев и младших командиров срочной службы, значительному росту среди них партийной прослойки. В 9-й железнодорожной бригаде, например, к началу Великой Отечественной войны каждая первичная парторганизация в батальонах насчитывала в своем составе до 60—70 членов и кандидатов в члены партии.

Росли и крепли армейские комсомольские организации. В нашей бригаде они выступали застрельщиками многих добрых начинаний, когда требовались энтузиазм, боевой задор и творчество молодых. Несмотря на отмену [25] в 1940 году социалистического соревнования в Красной Армии, комсомольские организации батальонов проводили интенсивную работу по мобилизации личного состава на выполнение и перевыполнение норм выработки, овладение смежными специальностями, боролись за экономию строительных материалов, бережное и эффективное использование техники.

Обеспечивая выполнение заданий по строительству железнодорожных линий, командиры, политорганы, партийные организации железнодорожных войск одновременно решали и другие сложные задачи. С учетом опыта и уроков военного конфликта с Финляндией с февраля 1941 года в железнодорожных частях, подчинявшихся управлению военных сообщений Народного комиссариата обороны, шла реорганизация. Войска переводились с полковой на бригадную систему управления, в них создавались специализированные по видам работ части (путевые, мостовые, механизации и другие), совершенствовалось их техническое оснащение. Перерабатывались устаревшие наставления по восстановлению и заграждению железных дорог, части и соединения пополнялись командными, политическими и инженерно-техническими кадрами.

В соответствии с указаниями ЦК ВКП(б) в приказе НКО СССР о боевой и политической подготовке войск на 1940—1941 годы был выдвинут руководящий принцип: учить войска тому, что необходимо на войне. Командиры и войсковые штабы должны были перестроить всю систему боевой подготовки и воспитания в соответствии с этим принципом, готовить войска к боевым действиям в сложных условиях и на различных театрах военных действий, приблизить обучение войск к условиям боевой действительности.

Все ли в нашей бригаде понимали всю серьезность этих требований?

Как-то в апреле побывали мы со старшим батальонным комиссаром Ангелиным на стрельбах. Мероприятие для стрелковых частей обычное. У нас же, к сожалению, стрельбы проводились не часто. «Наше оружие — костыльный молоток да гаечный ключ», — любил повторять один из командиров рот. И надо сказать, его мнение разделяли в ту пору многие.

Первыми стреляли командиры. В их числе и тот самый ротный, призванный недавно из запаса. Прицелился [26] — бац! и... мимо. Встал смущенный: хотел пример подчиненным показать, а тут — такой конфуз; да и нас увидел — окончательно растерялся.

— Дайте-ка я попробую, — попросил винтовку комиссар.

Он спокойно, неторопливо устроился у бруствера, прицелился, выстрелил и поразил мишень первой пулей. Также медленно поднялся, подошел к командиру роты и, взяв его за локоть, отвел в сторонку.

— Костыльный молоток для военного железнодорожника — вещь нужная, — тихо сказал он. — Но и винтовка может пригодиться... Особенно в бою.

А вечером, рассказав об этом случае комбригу Матишеву, посетовал:

— Беспечности еще многовато у нас, Василий Ефимович. А мы все-таки военные люди...

— Воспитание бдительности — это уж по вашей части, Василий Никитич, — полушутя, полусерьезно ответил Матишев. Потом подошел к окну и, не поворачиваясь к стоящим в комнате, добавил: — И не только по вашей...

Присев к столу, комбриг обхватил голову руками и надолго задумался.

— Сколько у вас командиров, призванных из запаса, товарищ Дугин? — спросил он командира одного из лучших наших батальонов.

Майор Дугин назвал цифру.

— Вот так, — выслушав его, продолжал комбриг. — И в других батальонах не меньше. У большинства из них слабая военная подготовка. Да и специфика наша кое-кому в новинку... Будем учить людей, — будто принимая окончательное решение, сказал Матишев. — Никто нам не простит, если окажемся безоружными перед лицом врага.

Вскоре при управлении бригады и во всех частях были созданы группы по военно-специальной и марксистско-ленинской подготовке. Для проведения занятий в группах назначались наиболее подготовленные командиры, политработники и инженеры. Занятия проводились в строго установленные дни и часы. Кроме того, каждый командир получил индивидуальное задание по совершенствованию своего боевого и специального мастерства, изучению политической литературы.

К сожалению, довести до конца задуманное, решить выдвигаемые обстановкой задачи не успели. И утверждение некоторых авторов истории железнодорожных войск, [27] что наши батальоны хорошо владели стрелковым оружием и способны были самостоятельно вести боевые действия, мягко говоря, не совсем соответствует истине. Хуже того, отдельные наши подразделения, строившие железную дорогу у самых западных границ страны, но были сполна укомплектованы положенным им оружием, имели мало боеприпасов, и по этой причине не все военнослужащие смогли даже отстрелять учебные упражнения.

Новая, бригадная организация войск, еще только складывалась. Для полного сформирования частей, их боевого сколачивания пятимесячного срока конечно же не хватало. Нельзя сбрасывать со счета и такое немаловажное обстоятельство, как отрыв ряда соединений и частей железнодорожных войск от пунктов своей постоянной дислокации. К примеру, тылы нашей бригады находились за сотни верст от Белоруссии, под Ленинградом, что создало огромные трудности для отмобилизования с началом войны. Ошибкой было и то, что железнодорожные войска, ведя строительство линий в западных районах страны, оказались вне поля зрения общевойскового командования, а управление военных сообщений Красной Армии, которому они подчинялись, по существу, их деятельностью не руководило.

Пишу об этом потому, что кое-кто сейчас говорит о неспособности командования бригад и батальонов руководить частями в той сложной обстановке, что только, мол, по вине командиров наши подразделения оказались в критическом положении. Безусловно, командованием а политорганами, в частности 9-й железнодорожной бригады, были допущены определенные просчеты. Когда на полевые городки упали первые фашистские бомбы, не всюду было организовано устойчивое управление частями. Получив указание следовать в пункты постоянной дислокации для последующего отмобилизования и развертывания, ряд батальонов эту задачу решал неорганизованно. Связь с общевойсковыми частями и соединениями многие наши штабы установить не сумели. С одной стороны, по причине недостаточной распорядительности, с другой — из-за отсутствия технических средств связи.

В то же время, как показали последующие события, большинство командиров и политработников железнодорожных войск благодаря высоким морально-политическим качествам, мужеству и решительности сумели правильно [28] сориентироваться в весьма сложной обстановке, сложившейся у западных границ страны в первые дни войны. Они смогли преодолеть первоначальную растерянность, организовать людей и нередко в жестоких схватках с вооруженным до зубов противником, взрывая за собой мосты и дороги, обеспечить выполнение поставленной перед ними задачи и прибыть в назначенный район.

...В начале июня меня вызвал старший батальонный комиссар Ангелин.

— Ну что ж, — объявил он, — сдавайте свои дела и собирайтесь в отпуск. Удовлетворена и другая ваша просьба — вам разрешили учебу в Военно-политической академии. Так что используйте отпуск для подготовки к вступительным экзаменам.

— Спасибо, товарищ старший батальонный комиссар. Постараюсь не провалиться...

— Надеюсь.

Ангелин подошел ко мне, задумчиво сказал:

— Завидую молодым! Перед вами открыты все дороги. Учитесь, набирайтесь ума, отдавайте любимому делу силы и знания. Возможности у вас неограниченные. Впрочем, и мне на судьбу грех жаловаться... Кто был и кем стал. Гнуть бы мне всю жизнь спину на богатея, кабы не Советская власть. Вы ведь тоже из рабочей семьи?

— Отец на железной дороге работает...

— Это прекрасно! Сын простого рабочего едет учиться в академию! Где, в какой стране возможно такое?! — Ангелин прошелся до дверей, вернулся обратно, улыбаясь спросил: — Не торопитесь? А то скажете: вот старик разговорился...

— Ну какой же вы старик, товарищ старший батальонный комиссар! Извините, давно хочу вас спросить: вы не родственник знаменитой трактористки Прасковьи Ангелиной?

— Паша — моя сестра. И жизнь ее — еще одно подтверждение сказанному мной. Отец наш батраком был у кулаков, гнул спину на чужом поле от зари до зари. В двадцать восьмом году одним из первых на селе вступил в колхоз. И настала для нас другая, счастливая жизнь. А Паша — молодец! От сельской забитой девчонки до государственного деятеля! Как же тут не благодарить Советскую власть, партию нашу! Ну, не буду вас задерживать... [29]

Он крепко сжал мне руку, и я вышел. Больше нам не довелось встречаться. Война разбросала по разным фронтам. Знаю только, что Василий Никитич Ангелин занимал ряд ответственных постов в политорганах железнодорожных войск, всегда пользовался огромным уважением. Уволившись после войны в запас, В. Н. Ангелин работал в местных партийных органах, много времени и сил уделял военно-патриотическому воспитанию молодежи.

Утром следующего дня я уезжал в Ленинград. Поезд долго не отправлялся (грузили какое-то оборудование), наконец тронулся, и мимо окон медленно поплыли станционные постройки, утопающие в зелени садов домики. За семафором машинист прибавил скорость, к насыпи подступили березки и замелькали в кружащемся хороводе.

Долго не отходил я от окна, любуясь чудесными пейзажами Белоруссии. Нет, у меня в тот день не было никакого тревожного предчувствия. Радовали глаз колхозные колосящиеся поля, поднимающиеся навстречу поезду городские новостройки. Радость и счастье нес советским людям и разгорающийся новый летний день. Нет, у меня не было никакого предчувствия.

Не знал я тогда, что не пройдет и трех недель и встанет здесь дыбом разорванная снарядами и авиабомбами земля, заполыхают огнем пожаров зеленые белорусские города и села, упадут, обливаясь кровью, на обугленное жнивье сраженные вражескими пулями мои друзья-товарищи. Об их отваге и мужестве рассказали мне позже оставшиеся в живых...

В узком и длинном окопе было жарко от нагретой за день земли, от раскаленного пулемета и разгоряченных тел бойцов. Только что закончился короткий, но трудный бой. Группа красноармейцев 9-й железнодорожной бригады, прикрывавшая подготовленный к взрыву мост через реку километрах в пятидесяти от станции Слоним, отбила уже вторую атаку мотопехоты противника.

Командир группы, лейтенант Н. Прохоров, не торопясь закурил.

— Жаль, машинки нет, — размышлял он вслух. — Машинки нет... Я бы их встретил! — Он зло сплюнул и громко спросил: — Ковалев! Взрывчатки добавили?

— Так точно! [30]

Красноармеец с обветренным лицом и потрескавшимися от жары губами привстал на колени:

— Теперь там килограммов восемьдесят есть, товарищ лейтенант! Далеко слышно будет.

— Хорошо. Жаль, машинки нет.

— Это верно. Можно было бы вместе с гадами подорвать. Когда шнур зажигать будем, товарищ лейтенант?

— Приказа пока нет. И связной как сквозь землю провалился.

— Может, он...

— Все может быть... Где Филимонов?

— Я!

— У вас все готово?

— Спичкой чиркнуть недолго, товарищ лейтенант.

Солнце клонилось к западу. Бойцы внимательно всматривались в противоположный берег. Глухие раскаты канонады доносились и справа, и слева, и даже сзади. Последнее особенно тревожило: уж не окружены ли? Все облегченно вздохнули, когда командир группы, так и не дождавшись связного, наконец приказал:

— Зажигай!

Красноармеец Серафим Филимонов приложил головку спички к косому срезу бикфордова шнура, чиркнул коробкой. Сноп искр брызнул вверх, синяя струйка дыма поднялась над жухлой травой и, петляя, побежала в сторону моста. Но в этот момент раздался пронзительный крик:

— Лейтенант, смотри!

На противоположном берегу из низкорослого сосняка высыпала группа людей и нестройной толпой направилась к мосту. Их было не меньше сорока — женщин, детей и стариков. Внезапно они побросали узлы и чемоданы и побежали по высокой траве. Красноармейцы увидели, как справа, наперерез им, прямо через пустырь мчались фашистские мотоциклисты. Расстояние между ними и беженцами быстро сокращалось.

— Огонь! — скомандовал лейтенант.

Громко заговорил «максим». Дружно ударили винтовки. Гитлеровцы круто развернули мотоциклы и укрылись в небольшом овраге. Лейтенант выскочил на бруствер.

— Стойте! — что было силы закричал он и замахал руками. — Нельзя! Стойте!

Синий дымок горящего шнура вился у самого моста. Еще минута — и переправа взлетит на воздух. А по настилу [31] для пешеходов уже стучали каблуки ботинок. Люди видели на краю обрыва размахивающего руками советского командира и крики его понимали как призыв быстрее двигаться.

Серафим Филимонов на мгновение оцепенел от предчувствия неминуемой беды. Затем прыжком перемахнул через бруствер окопа. Командир группы заметил его, когда он уже был шагах в тридцати от окопа.

— Стой! Назад! — закричал лейтенант.

Но боец побежал еще быстрее. В это время немецкие мотоциклисты вновь выскочили из оврага и открыли сильный автоматный огонь. Лейтенант кинулся к пулемету. Он бил длинными очередями, стараясь отрезать фашистов от бегущих по мосту людей.

Филимонов догнал огневой поток шнура на середине пролета, у самого заряда. Коротко резанул ножом и, повернувшись к подбежавшим людям, прохрипел:

— Быстрее, быстрее!

Теперь весь огонь фашисты перенесли на мост. Несколько человек остались лежать на настиле, остальные уже были на противоположном берегу реки.

Раненный в руку, красноармеец Филимонов вновь за-, жег шнур и бросился прочь. Пули свистели вокруг него. Тяжело дыша, он свалился на руки подхвативших его товарищей и попросил:

— Воды, ребята...

В это мгновение дрогнул воздух. Середина моста поднялась над водой и, разламываясь на куски, рухнула вниз, и долго еще за горизонтом грохотало эхо взрыва.

...Подразделения бригады, задерживаясь на отдельных рубежах, с боями отходили на восток. Взлетали на воздух мосты, рельсы, вокзалы, водокачки, линии связи. Воины-железнодорожники выполняли приказ партии: но оставлять врагу ни одного паровоза, ни одного вагона, ни килограмма хлеба, ни литра горючего...

С тяжелыми боями отходил батальон, которым командовал майор Дугин. Многие объекты приходилось взрывать буквально под носом у врага. Не жалея сил, рискуя жизнью, бойцы-железнодорожники делали все, чтобы задержать продвижение фашистов.

В один из душных летних вечеров батальон подошел к небольшому белорусскому городку Волковыск. Днем здесь побывали фашистские самолеты. Никаких промышленных или военных объектов в Волковыске не было. Но [32] гитлеровские летчики засыпали его бомбами. Городок догорал. Там, где недавно стояли красивые рубленые дома, дымились одни головешки. На месте вокзала темнела груда развалин. У обочины дороги лежали трупы двух женщин и ребенка. На пожарищах копошились люди. Плакали женщины, как тени бродили среди развалин ребятишки.

— Эта картина варварского разрушения мирного белорусского городка,— рассказывал потом один из командиров, капитан А. Зенченко, — произвела на всех нас тяжелое впечатление. «За что? — спрашивали у нас красноармейцы. — Ведь это же не военные. Это же мирные жители!» Что мы могли им ответить? Мы говорили: смотрите и запоминайте. Вот он — настоящий фашизм. Будем же драться с врагом, не жалея жизни, до последней капли крови!

Тревожную и напряженную ночь провели воины батальона. Нужно было затемно погрузить технику и оборудование в эшелон, отправить его со станции, пока не налетели вновь фашистские стервятники.

Положение осложнялось тем, что комбат не знал сложившейся в этом районе обстановки. Связи с общевойсковыми частями не было, где находится штаб бригады — никто не знал. Сохранится ли батальон как боевая единица, сумеет ли с меньшими потерями выполнить задачи по заграждению дорог, прибыть в назначенный срок к месту своей постоянной дислокации — во многом зависело от решений, которые принимал комбат, от четкости и организованности, с которыми эти решения выполнялись командирами подразделений.

Алексей Семенович Дугин — командир смелый и решительный, отличный специалист железнодорожного дела — сделал все, чтобы эшелон загрузили вовремя. Однако отправить его не успели. С первыми лучами солнца на станцию свалились в пике немецкие бомбардировщики. Все смешалось — земля и небо. Кое-кто не выдержал этого ада, побежал куда глаза глядят. И тут же попал под пулеметные очереди. Паника, известное дело, худший враг в такой обстановке. На трактор, стоящий на платформе, вскочил командир подразделения лейтенант Витковский.

— Стой! — крикнул он и выстрелил из револьвера. — Все ко мне!

Решительные действия командира произвели большое [33] впечатление на подчиненных. Бойцы остановились, повернули к эшелону. Лейтенант Витковский, отправив эшелон, вывел в укрытие личный состав подразделения...

Несколько дней и ночей шагали воины-железнодорожники по пыльным проселочным дорогам. Гитлеровцы пытались несколько раз окружить батальон. В частых стычках с врагом батальон нес потери. Боеприпасы иссякли. Не было пищи. Жара и жажда мучили бойцов. Многие приуныли.

В небольшой березовой роще, за которой открывалось широкое ржаное поле, Дугин построил батальон. Осмотрел его поредевшие шеренги.

— Сейчас, товарищи, как никогда, мы должны вспомнить о своем долге,— сказал он.— Пусть каждый спросит себя: все ли он сделал для Родины? Да, наше положение тяжелое, но мы с честью выйдем из него, если каждый выполнит свой долг, если не будет в наших рядах места унынию и страху...

Комбат приказал лейтенанту Витковскому разведать лежащую впереди местность. Группа Витковского скрытно вышла из рощи, и разведчики один за другим нырнули в густую рожь. Было тихо, только солнце палило с высоты чистейшего неба. Когда выбрались из ржи, с левого фланга ударили немецкие пулеметы: группа наткнулась на вражеский заслон. Пришлось отходить назад и искать разрыв во вражеском кольце в другом месте. Но и там засвистели фашистские пули.

— И все-таки другого пути у нас нет,— твердо сказал комбат, выслушав доклад Витковского.— Будем пробиваться. Ведь силы тут немцы оставили небольшие.

Он вновь собрал бойцов:

— Товарищи! Мы окружены со всех сторон. Видите это поле? За ним пулеметы врага. Но только здесь мы можем прорваться к нашим. За Родину, вперед!

Комбат повел людей навстречу врагу. Бойцы внезапно для фашистов дружно выскочили из рощи, штыковым ударом уничтожили немецкое прикрытие и к вечеру соединились со своими войсками.

— С таким комбатом не страшно,— говорили красноармейцы.— Он выведет на верную дорогу.

В тяжелом положении оказались и другие части бригады. Подвергаясь ударам авиации противника, отбивая атаки танков и пехоты фашистов, отходили они на восток, неся немалые потери. Попал в окружение штаб [34] управления бригады с приданными ему подразделениями. Комбриг Матишев сам повел бойцов в атаку. Всю ночь шел неравный бой вооруженных винтовками и пулеметами воинов-железнодорожников с пехотными подразделениями немцев, которых поддерживали танки и артиллерия. И все-таки кольцо окружения было прорвано.

Оказавшись в районе действий 3-й и 10-й армий Западного фронта, зажатых с флангов частями 2-й танковой группы и 4-й армии фашистов, бригада по узкому коридору между городами Скидель и Волковыск вышла к Могилеву.

События первых дней войны свидетельствуют о героизме, проявленном бойцами и командирами бригады. Даже находясь в окружении, они делали все для того, чтобы как можно больше нанести врагу потерь в живой силе и технике.

В начале июля отдельные группы военнослужащих бригады прибыли в район Выборга, к месту постоянной дислокации. Многих недосчитались мы в ее рядах. С Западного фронта не вернулся ни один работник отдела политической пропаганды. Погибли большинство командиров. Но впереди предстояли испытания не менее тяжелые. Поэтому нужно было в короткий срок привести все части в состояние полной боевой готовности, над чем день и ночь трудился наш командно-политический состав.

* * *

Перед лицом нависшей опасности Коммунистическая партия призвала советских людей осознать всю остроту обстановки, отрешиться от благодушия, беспечности и настроений мирного времени, перестроить всю работу на военный лад, сплотиться в единый боевой лагерь и отстоять свободу и независимость социалистической Родины.

29 июня 1941 года Совнарком Союза ССР и ЦК ВКП(б) обратились к партийным и советским органам с директивой, в которой была развернута широкая программа борьбы с вероломным и коварным врагом. В директиве содержались требования организованно провести мобилизацию, принять все меры к быстрому продвижению железнодорожного и другого транспорта, эшелонов с войсками и грузами для них к районам боевых действий. Партия требовала отстаивать каждую пядь родной земли, [35] драться до последней капли крови за города и села, проявляя смелость, инициативу и находчивость.

В осуществлении задач, определенных партией и правительством, важная роль отводилась железнодорожным войскам. В начальный период Великой Отечественной войны, когда фашистские орды рвались в глубь нашей страны, части и соединения железнодорожных войск вместе с железнодорожниками НКПС организовали и обеспечили эвакуацию из угрожаемых районов подвижного состава, ценного промышленного и транспортного оборудования, народнохозяйственных и военных грузов. Чтобы сорвать планы немецкого командования по захвату и использованию советских железных дорог, воины железнодорожных частей вели большие заградительные работы, разрушая земляное полотно и верхнее строение пути, мосты и станционные здания, паровозные и вагонные депо, средства связи и водоснабжения. Там, где фронт хотя бы временно стабилизировался или проводились наступательные операции, железнодорожные войска совместно со специальными формированиями Наркомата путей сообщения занимались восстановлением, строительством и эксплуатацией прифронтовых железных дорог.

К середине июля закончилось переформирование 9-й железнодорожной бригады. Ее командиром остался подполковник В. Е. Матишев. Военным комиссаром бригады был назначен старший батальонный комиссар П. С. Алексеев, начальником штаба подполковник Н. А. Ханьков, помощниками командира бригады по технической части подполковник П. А. Шимонский, по материальному обеспечению полковник А. А. Афанасьев. Мое поступление в академию было отложено на неопределенное время. Я получил назначение на должность военного комиссара 1-го отдельного восстановительного железнодорожного батальона, которым командовал майор Д. А. Петрайтис.

Обстановка на подступах к Ленинграду становилась все более угрожающей. С запада немцы подошли к Луге. С севера на Ленинград через Карельский перешеек нацелились финские дивизии. Существовала реальная угроза прорыва немецких войск к южным подступам города.

9-й железнодорожной бригаде была поставлена задача прикрывать железнодорожные направления Карельского [36] перешейка. Период ее отмобилизования и развертывания проходил в сложных условиях, потребовал большого напряжения сил и высоких организаторских способностей командного и политического состава. Бригада была укомплектована командными кадрами в основном из запаса. Люди не имели достаточной военной и специальной подготовки. В нашем восстановительном батальоне приписной состав составлял 96 процентов, причем треть из них в армии не служили и о военно-железнодорожном деле не имели представления.

Все это требовало широкого размаха партийно-политической работы, выработки наиболее целесообразных форм и методов ее проведения. С большим подъемом взялся личный состав за изучение военного дела, боевого оружия и железнодорожной техники. Основная нагрузка по обучению и воспитанию воинов легла на плечи кадровых командиров и политработников. Большая их часть в срочном порядке была переназначена на новые должности и, что называется, на ходу приступила к исполнению своих обязанностей.

В один из июльских вечеров командование нашего батальона собралось наконец-то вместе, и мы смогли поближе познакомиться друг с другом. Командир батальона майор Петрайтис, неторопливый, подчеркнуто вежливый, церемонно представил нас: он поочередно называл наши фамилии и должности, добавляя всякий раз традиционное «прошу любить и жаловать». Выглядело все это примерно так:

— Политрук Майоров — военком. Прошу любить и жаловать. Политрук Иванов — парторг. Прошу любить и жаловать. Капитан Диатьян — начштаба. Прошу любить и жаловать.

Потом он представил таким же образом инструктора по пропаганде политрука Онуфриенко, помощника командира по снабжению старшего лейтенанта Байдина, других работников штаба.

Удивительно быстро установилось между нами полное взаимопонимание. Не знаю, может быть, суровая обстановка тех дней тому причиной, а может, судьба свела в один коллектив похожих по характеру людей, но как бы там ни было, а добрые, товарищеские, по-настоящему партийные взаимоотношения, сложившиеся в нашем штабе, сыграли в ту тяжелую пору решающую роль в становлении [37] батальона, в боевом слаживании его подразделений.

Не считаясь со временем, политработники вместе с командирами подразделений учили красноармейцев владеть оружием, осваивать искусство восстановления железных дорог. Особое внимание уделяли минноподрывному делу. В батальоне было только два человека, знакомых с ведением подрывных работ, а нам требовались десятки таких специалистов. Обучались команды по эвакуации верхнего строения пути с использованием роликового транспортера (изобретение комбрига Матишева), работе с путеразрушителем системы «Червяк».

Каждый командир и политработник, каждый коммунист проводил большую политико-воспитательную работу. Личному составу разъяснялись цели и задачи священной войны советского народа против фашистской Германии, раскрывались реакционная сущность и звериный облик фашизма, требования военной присяги, воинских уставов и задачи воинов, вытекающие из них. Мы стремились добиться сознательного отношения каждого бойца к своему воинскому долгу, стремились вселить в наших людей высокий моральный дух, уверенность в победе над ненавистным врагом, развить в них такие важные качества, как смелость, решительность,стойкость.

В начале войны это было особенно важно. Во-первых, потому, что наш батальон только начинал складываться как воинский коллектив и уровень морального духа личного состава был одним из определяющих условий успешного решения поставленных командованием задач; во-вторых, батальон, как, впрочем, и в целом железнодорожные войска того времени, не имел достаточного опыта действий в боевой обстановке, был слабо вооружен и технически оснащен. Кроме того, нужно было добиться, чтобы каждый красноармеец и командир понял, что разрушения и другие заградительные работы являются необходимой и вынужденной мерой в борьбе с гитлеровцами.

Важная роль железнодорожных войск в усилении отпора врагу разъяснялась на политзанятиях, собраниях и митингах, в беседах, докладах, стенных газетах и боевых листках. Командиры и политработники на конкретных примерах действий подразделений бригады на Западном фронте показывали, какую неоценимую помощь Красной Армии приносили воины-железнодорожники своевременным [38] подвозом боевых грузов, эффективным проведением заградительных работ.

Актуальность разъяснения важности задач, стоящих перед железнодорожными войсками на войне, вызывалась еще и тем, что многие бойцы и командиры, движимые чувством патриотизма, полагали, что свой патриотический долг на фронте можно успешно выполнить только в общевойсковых частях на передовой, и недооценивали значения боевой деятельности железнодорожных войск.

Как-то подходит ко мне красноармеец Лебедев, подает листок, вырванный из тетради.

— Что это?

— Рапорт, товарищ военком.

Читаю: «Товарищ комиссар! Прошу Вас послать меня на передовые позиции фронта. Мой брат находится на Западном фронте в одной из передовых частей. Он мужественно сражается с врагом — немецкими оккупантами. Заявляю честно, что горю желанием вместе с братом бить этих бандитов. Я хорошо изучил и знаю пулемет и клянусь, что буду метко разить врага».

— Хороший рапорт написали вы, товарищ Лебедев,— говорю я бойцу.

— Значит, отпустите?

— К сожалению, должен вас огорчить. Вы очень нужны здесь, в нашем батальоне. Пойдемте в роту, поговорим с вашими товарищами.

Пока шли в расположение, волнуясь думал, что ответить Лебедеву, как проще, толковее и убедительнее разъяснить бойцам значение нашей нелегкой работы, как доказать, что и они принимают самое активное участие в войне против фашистских захватчиков.

— Товарищи! — обратился я к собравшимся бойцам роты.— Красноармеец Лебедев написал рапорт с просьбой направить его в действующую армию. Нам понятно его патриотическое стремление. Каждый из нас готов грудью встретить ненавистного врага.

Внимательно слушали красноармейцы мой рассказ о том, что Красная Армия — это большой и сложный организм, в нем все рода войск важны, что воинам-железнодорожникам необходимо осознать свой долг и место в общенародной борьбе с врагом. А когда я привел высказывание В. И. Ленина о том, что современная война без железных дорог есть пустейшая фраза, красноармеец Лебедев поднялся с места и сказал: [39]

— Я все понял, товарищ военком. И даю слово еще лучше освоить свою железнодорожную специальность. Но и пулемет, думаю, пригодится...

— Пригодится!

Сейчас, вспоминая и анализируя события прошлого, взвешивая все обстоятельства, можно с полным основанием сказать, что именно повседневная и разносторонняя политико-воспитательная работа, проводившаяся с личным составом в органической связи с напряженной боевой учебой, самоотверженность командиров и политработников, личный пример мужества и стойкости коммунистов в самых сложных ситуациях обеспечили в дальнейшем успешное выполнение боевых приказов командования.

* * *

Ранним утром 1 августа наш батальон получил приказ привести в действие систему заграждений на участках от Выборга до государственной границы СССР с Финляндией. Накануне войска противника нанесли удар по частям 23-й армии. В результате ожесточенных -боев врагу удалось прорвать нашу полосу обороны, перерезать коммуникации и развить наступление в направлении Выборга.

Мы собрались на КП батальона. Майор Петрайтис, как всегда спокойный и деловитый, зачитал приказ. Необходимо было разрушить пути, станции и мосты на участке длиной более 60 километров, часть оборудования, если позволит обстановка, эвакуировать. В помощь нам придавались две роты соседнего батальона.

— Приказ должен быть выполнен во что бы то ни стало,— твердо сказал Петрайтис.— Всем командирам штаба и политработникам немедленно отправиться в роты, как предусмотрено планом.

Я прибыл на узловую станцию Антреа часов в десять утра. День обещал быть жарким в буквальном и переносном смысле. Солнце уже палило вовсю, а километрах в семи от станции ухали взрывы: там кипел бой. На одном из путей стоял длинный состав из платформ. Бойцы грузили на них стрелочные переводы, рельсы и шпалы. Изредка над головой с зловещим шорохом проносились снаряды: дальнобойная артиллерия противника била по большому железнодорожному мосту через реку Вуокся, протекавшую в нашем тылу неподалеку от станции. Мост [40] этот был заминирован и в случае отступления должен быть взорван.

— Где командир роты? — спросил я пробегавшего мимо красноармейца.

— Там, —указал он рукой в сторону тупика.

В тупике готовили к работе путеразрушитель системы «Червяк». Огромная петля из согнутых швеллеров подсовывалась под рельсы, затем цеплялась к паровозу, и тот тащил ее, срезая крепления, корежа и увеча за собой верхнее строение пути.

— Прикрытие выставили? — спросил я у командира роты старшего лейтенанта Рогозина.

— Так противник еще далеко.

— Фашисты могут оказаться тут с минуты на минуту.

Финны появились вечером. До роты автоматчиков атаковали нас с территории близлежащего сахарного завода, пытаясь, по-видимому, овладеть станцией, а затем прорваться к мосту через Вуокси и захватить его невредимым. Выставленный в охранение взвод лейтенанта Боговина встретил врага дружным огнем. Получив отпор, финны стали ждать подкрепления и, когда оно прибыло, вновь пошли в атаку. Бой гремел теперь уже на территории всей станции. Наши воины действовали отважно. Метко косил врага из пулемета младший сержант Громов. Связной красноармеец Красносельский несколько раз под пулями пробирался от подразделения к подразделению, передавая приказы и распоряжения командира.

Финны успокоились только с наступлением темноты. Ночью и к нам подошло подкрепление: прибыл комбат Петрайтис со взводом красноармейцев. Отдыхать было некогда. Мы продолжали разрушать станцию, все более ценное грузили на платформу. Раненых (в их числе оказался и командир роты старший лейтенант Рогозин) отправили в тыл.

На рассвете обошли с комбатом линию обороны. Пробирались где ползком, где на четвереньках. Побеседовали с бойцами, предупредили командиров о постоянной готовности к отражению атаки врага. И вовремя это сделали: через полчаса над станцией завыли мины. Финны пошли в атаку. Во фланг им ударил пулемет красноармейца Епифанова. Меткие очереди расстроили вражеские боевые порядки, финны откатились за шоссе. Но и огневую позицию нашего пулеметного расчета засекли вражеские [41] наблюдатели. По кустам, где укрывался Епифанов с товарищами, открыли шквальный минометный и ружейный огонь. Осколками мин и пулями были сражены красноармейцы Карташов и Блатов, а командир расчета Епифанов ранен. Пулемет замолчал. Но едва финские автоматчики поднялись в атаку, по вражеской цепи снова полоснули меткие очереди. Истекающий кровью боец косил врагов, воодушевляя своей стойкостью всех защитников станции.

Бой продолжался целые сутки. Огонь и атаки противника усиливались с каждым часом. Финские «кукушки»-снайперы, укрывшись на высоких соснах вокруг станции, старались вывести из строя командиров.

— Надо взрывать вокзал и отходить к мосту,— предложил я Петрайтису.— Там сейчас люди нужнее.

— -Знаю. Но нет приказа на подрыв...

— А кто его сейчас отдаст? Пехота отошла к реке, наверное, уже переходит на ту сторону. Мы свою задачу выполнили...

Я уговаривал комбата отступить потому, что боялся за судьбу моста через Вуокси. Финны могли обойти нас, выйти левее к реке и захватить очень важную переправу невредимой. Взвод, который мы оставили там для прикрытия, не располагал достаточным количеством людей и огневых средств, чтобы сдержать натиск врага. Но я понимал и комбата. Приказы на разрушение железнодорожного пути нам поступали от командиров стрелковых соединений, в полосе которых нам приходилось работать, а они зачастую запрещали производить разрушения, утверждая, что участки не будут сданы противнику и их еще можно использовать для движения поездов. Нерешительность эта иногда оборачивалась тем, что враг захватывал перегоны и станции совершенно неповрежденными. Так и случилось потом на участке Яккима, Элисенваара, Хитола. Путь здесь разрушить не успели.

— Все! — наконец принял решение комбат.— Взрываем вокзал и отходим.

К реке мы подошли, когда там уже шла интенсивная перестрелка между просочившимися группами финнов и бойцами нашего взвода прикрытия. По мосту продолжали отходить части 115-й стрелковой дивизии. Вода в реке кипела от разрывов мин и снарядов. Несколько раз на бреющем полете пронеслись фашистские самолеты, поливая отступающих огнем из пушек и пулеметов. [42]

Четыре взвода нашего батальона и приданные нам роты 38-го отдельного плотничного батальона быстро заняли заранее подготовленные позиции у моста, а мы с Петрайтисом заторопились к блиндажу, где расположилась подрывная команда и был установлен телефон.

Еще издали через распахнутую настежь дверь блиндажа услышали громкий голос комбрига подполковника В. Е. Матишева. Спустившись, мы застали его у телефона. Обычно сдержанный и уравновешенный, Василий Ефимович в этот раз нервничал. Мы остановились у дверей, ожидая окончания разговора. Из услышанного можно было понять, что комбриг добивается распоряжения, в котором было бы точно указано время взрыва моста. Где-то там, «наверху», снова медлили, не говорили ни «да», ни «нет», хотя было уже ясно, что к вечеру сюда подойдут основные силы противника и двум железнодорожным ротам не хватит сил удержать мост.

Наконец Матишев закончил разговор, швырнул трубку на аппарат, повернулся к нам:

— Докладывайте!

— Станцию Антреа оставили,— доложил Петрайтис.— Имущество или уничтожено или вывезено. Оборона моста организована.

— Хорошо. Пригласите капитана Кобяка!

Капитан Кобяк, начальник команды подрывников, находился, по-видимому, поблизости, потому что тут же предстал перед комбригом.

— У вас все готово?

— Так точно.

— Сколько электросетей проведено к мосту?

— Три.

— Люди надежные?

— Для подрывания моста, товарищ подполковник,— сказал я,— назначены лучшие красноармейцы... Все — коммунисты и комсомольцы.

— Это хорошо.

Матишев присел к столу. Он уже немного успокоился. Видя, что комбриг «отошел», я пригласил его на собрание коммунистов батальона, которое было назначено на сегодняшний вечер.

— Время ли сейчас проводить его? — усомнился комбриг.

— Думаю, что самое время,— ответил я.— У меня шесть заявлений о приеме в партию, товарищ подполковник. [43] — И все заканчиваются словами: «Хочу идти в бой коммунистом».

Матишев встал, застегнул ворот гимнастерки и с большой теплотой сказал:

— Замечательные у нас люди, товарищ Майоров! Замечательные! Никакому врагу нас не одолеть. А на собрание обязательно приду.

Коммунисты батальона собрались вечером в тесной землянке. Перестрелка несколько затихла, лишь изредка то там, то здесь рвались мины да постукивали, будто переговариваясь, пулеметы. Наши стрелковые части уже отошли за реку, и воины-железнодорожники теперь одни противостояли врагу, выжидавшему удобного момента для атаки.

Перед тем как зачитать заявления о приеме в партию, я предоставил слово командиру бригады. Матишев коротко охарактеризовал обстановку, сказал, что наша задача — задержать противника у реки, а при отходе уничтожить мост.

Потом я зачитал заявление лейтенанта Степана Сидоренко. «За дело ленинской партии буду сражаться самоотверженно, не жалея ни своей крови, ни самой жизни,— писал командир.— В бой хочу идти коммунистом». В таком же духе высокого патриотизма, верности партии были написаны заявления красноармейца Олега Орлова, сержанта Афанасия Колесникова и других бойцов. Решение коммунистов было единодушным: «Принять».

Очень коротко выступили несколько человек. С чувством гордости говорили о мужестве бойцов батальона, проявленном в первом бою на станции Антреа, критиковали допущенные ошибки и промахи. Все коммунисты заверили командование, что не пожалеют жизни, выполняя приказ Родины.

— Коммунисты не подведут,— сказал красноармеец-подрывник Т. Датьян.— Не один вражеский солдат найдет тут себе могилу.

Здесь, в этой слабоосвещенной землянке, со стен которой от недалеких разрывов снарядов и мин сыпалась земля, мы слушали идущие от сердца простые слова и понимали, как велика и непреклонна воля наших людей к победе над врагом...

Утром, после продолжительной артиллерийской подготовки, финские части вновь пошли на штурм нашей обороны. Располагая подавляющим перевесом в живой [44] силе и технике, они смогли прорваться к мосту. Медлить больше было нельзя. Комбриг отдал распоряжение подорвать мост. Капитан Кобяк крутанул машинку, но взрыва не последовало: осколками снарядов перебило провода электросети. Положение создавалось хуже не придумаешь.

— Разрешите исправить сеть? — обратился к командиру красноармеец коммунист Датьян.

— Хорошо. Мы прикроем тебя огнем.

Бесстрашный боец бросился под пули и осколки мин. По откосам насыпи он пробрался к поврежденному месту, срастил оборванные провода и вернулся невредимым. Но пока боец возвращался обратно, мина снова угодила в электросеть. И вновь коммунист Датьян ушел к мосту, без страха глядя в глаза смерти. Пять раз рвались от взрывов вражеских снарядов и мин провода, и пять раз Датьян сращивал их на глазах восхищенных его подвигом товарищей.

И в тот момент, когда на мосту появилась атакующая группа финнов, мощный взрыв поверг в воды Вуокси 164-метровую громаду и вместе с нею десятка два вражеских автоматчиков.

С боями отходили мы к Выборгу. Там в это время уже вели заградительные работы другие подразделения нашего батальона. Они минировали железнодорожный узел и подходы к нему, готовили к взрыву мосты через Выборгский залив. И снова мы оказались перед лицом непредвиденных обстоятельств. Войска 23-й армии отошли под давлением превосходящих сил противника, и выполнять поставленные задачи батальону пришлось без прикрытия полевыми частями. Поэтому три наши роты заняли оборону на ближних подступах к Выборгу, отражая попытки финнов прорваться на железнодорожный узел и захватить все его хозяйство исправным, а две оставшиеся роты под непрерывным артиллерийским и минометным огнем противника отправляли в тыл подвижной состав и скопившиеся на станции грузы, разрушали станционные пути. Потом они успели взорвать вокзал и мосты через Выборгский залив.

Командир бригады сообщил нам печальную весть. Погибла, но не сдалась врагу железнодорожная рота во главе с лейтенантом Хотеевым. Ей было поручено разрушить перегон между станциями Койвисто и Хумалиоки. Прорвавшийся в наш тыл противник отрезал роту от [45] своих частей и окружил ее. Организовав круговую оборону, воины-железнодорожники продолжали разрушать участок. Два дня шел этот неравный бой. Таяли силы героев, был убит отважный командир роты лейтенант Хотеев. Оставшиеся в живых бойцы подорвали последний мост через ручей, устроили искусственное крушение трех составов и путеразрушителя и попытались прорвать кольцо окружения. В наше расположение вышел только один человек.

Ничего не скрывая, политработники батальона рассказали личному составу о героической гибели товарищей, о серьезности переживаемого момента, о трудностях, которые предстоят. Бойцы и командиры заверили, что они не подведут...

В конце августа 1941 года враг прорвал нашу оборону у поселка Райвола и предпринял наступление на станцию Тюрисева, чтобы отрезать отход к Ленинграду советским частям, ведшим тяжелые бои в приморском районе. Наш 1-й отдельный восстановительный железнодорожный батальон получил приказ прекратить разрушение пути на участке и занять оборону севернее станции Райвола.

В течение двух суток, 30 и 31 августа, воины-железнодорожники отражали атаки численно превосходящих сил противника. Сражались они самоотверженно. Не покидали поля боя раненые. Место убитых занимали их товарищи. Когда таяли ряды линейных подразделений, в бой вступали воины подразделений тыла.

Особенно сильное давление противник оказывал на правый фланг обороны батальона, стремясь перерезать железную и шоссейную дороги. Финны неоднократно бросались здесь в атаку, обрушивая на узкий участок обороны шквал минометного и артиллерийского огня. И когда наши бойцы было дрогнули, среди них появился командир батальона майор Петрайтис. Быстро оценив обстановку, он взял управление боем в свои руки, восстановил боевые порядки подразделений, усилил их огневую мощь за счет переброски сюда нескольких пулеметных расчетов с других участков обороны. Атаки противника с большими для него потерями были отражены. Но своих попыток овладеть станцией Райвола, перерезать железную дорогу, ведущую к Ленинграду, враг не оставил. Подтянув артиллерию и минометы, он начал ожесточенный обстрел позиций батальона. [46]

В разгар боя ко мне в окопчик спрыгнул связной.

— Товарищ военком! Тяжело раненный красноармеец Орлов вас спрашивает.

Олег Орлов, которого мы недавно приняли в партию, лежал у стены полуразрушенного сарая. Около него суетилась санинструктор. Кто-то заботливо подложил под голову раненого плащ-палатку. Заметив меня, Орлов приподнял было голову и снова уронил ее. Что-то хотел мне сказать, но только слабо махнул рукой. Потом, видимо собравшись с силами, с трудом произнес:

— Умираю... вот... Спросить хотел... Могу я считать себя коммунистом?

— Ну что ты такое говоришь! — попытался я успокоить бойца.— Поживем еще, повоюем... Вон и сестра говорит, что рана не опасна... Партийный билет скоро получишь...

— Спасибо.

Орлов слабо улыбнулся, закрыл глаза и больше их не открывал. Погиб в том бою и красноармеец Колесников, также на днях принятый в партию. Они сражались с врагом до последнего, как подобает коммунистам.

Под вечер случилось самое страшное. По окопам молнией пронеслась весть: «Убит Петрайтис!»

— Мина разорвалась рядом,— рассказывал потом политрук Онуфриенко.— Осколочные ранения в голову и в грудь.

Дмитрий Августович Петрайтис... Недолго пришлось нам идти вместе по дорогам войны. Но память о нем всегда жива. Он был кадровым командиром Красной Армии, окончил Военно-транспортную академию, а затем преподавал в Ленинградском военном училище военных сообщений. Став в начале войны командиром нашего батальона, в работе был неутомим, в бою бесстрашен.

— Слишком большая ответственность лежит сейчас на нас,— часто повторял он,— поэтому нельзя работать и воевать кое-как.

Майор Петрайтис жил как настоящий сын партии, погиб смертью храбрых в бою, оставив в наших сердцах светлую память. Посмертно Дмитрий Августович был награжден орденом Красного Знамени.

...Тот бой оказался последним для многих из нас. Не повезло и мне. Едва отошел от блиндажа на несколько шагов, как совсем рядом разорвалась мина. В глазах полыхнуло [47] яркое пламя, тупая боль пронзила тело. Я потерял сознание.

Очнулся в полевом армейском госпитале. А через несколько дней был отправлен в Ленинград. Начались госпитальные скитания. Три месяца меня перевозили из госпиталя в госпиталь. И если бы не наши замечательные врачи, вряд ли пришлось бы вернуться в строй. Более 50 осколков извлекли они из моего тела, спасли левую ногу от уже начавшейся газовой гангрены. В больнице имени И. И. Мечникова, куда меня доставили из полевого госпиталя, филигранную операцию сделал профессор Петров, кудесник-хирург, большой души человек, спасший многим сотням советских воинов жизнь и вернувший их в строй.

Покидая мечниковскую больницу перед отправкой в госпиталь для выздоравливающих, я сердечно распрощался с врачами, сестрами, нянечками. Приковылял на костылях в кабинет профессора Петрова, чтобы поблагодарить за исцеление.

— Э, батенька, меня благодарить не за что,— улыбнулся профессор.— Благодари свое сердце, свой организм. Нога твоя при тебе, кончится война — с девчатами еще попляшешь.

К сожалению, этот замечательный человек не дожил до светлого дня нашей победы. В суровую блокадную ленинградскую зиму профессор Петров умер от голодного истощения. Умер как солдат, на боевом посту. До последнего часа своей жизни он стоял у операционного стола.

...Первую новость, которую я услышал, вернувшись в родной батальон, это та, что наша 9-я железнодорожная бригада по решению Военного совета Ленинградского фронта переформирована в стрелковую. Потом рассказали и о тех событиях, которые произошли в батальоне и бригаде за три месяца, пока я был в госпиталях. После боя на станции Райвола советские войска отошли на рубеж старой государственной границы по реке Сестра и приступили к техническому прикрытию железных дорог на белоостровском и васкеловском направлениях. Они вели эвакуацию второстепенных железнодорожных путей, подготавливали объекты для минирования. Строили тупики нормальной и узкой колеи.

Боевая деятельность личного состава бригады в начале войны заслужила высокую оценку командования Ленинградского [48] фронта. В приказе начальника военных сообщений 23-й армии от 19 октября 1941 года отмечалось, что 9-я отдельная железнодорожная бригада, выполняя ряд ответственных заданий по устройству заграждений, работая в исключительно тяжелых условиях, в непосредственном соприкосновении с противником, разрушила сотни километров путей, десятки мостов и труб, эвакуировала тысячи тонн ценного имущества. За проявленное мужество и героизм при выполнении своего воинского долга Указом Президиума Верховного Совета СССР 52 бойца и командира бригады были награждены орденами и медалями.

Теперь перед бригадой ставились новые задачи. И главная из них — оборона участка восточного побережья Финского залива протяженностью около 30 километров. Здесь благодаря героическим усилиям наших людей были созданы мощные батальонные районы обороны: построены добротные блиндажи и землянки, прорыты и оборудованы десятки километров траншей, на льду Финского залива возведены хорошо замаскированные дерево-ледяные огневые точки. Наши бойцы и командиры день и ночь бдительно несли охрану порученных рубежей.

Однажды, находясь в секрете на льду Финского залива, красноармеец Субботин заметил десятка два фашистов, которые пробирались к проделанному нашими ледоколами фарватеру, связывающему Ленинград с Кронштадтом. Намерения врага были ясны: заминировать фарватер. Гитлеровцы уже неоднократно пытались это сделать. Красноармеец Субботин, доложив по телефону командованию о появлении противника, смело вступил в бой с фашистами. В неравном бою он уничтожил нескольких гитлеровцев, но и сам геройски погиб. Фашисты надругались над его телом: выкололи глаза, изрезали ножами, искололи штыками. Подоспевшие товарищи Субботина уничтожили диверсионную группу.

Плечом к плечу с воинами-железнодорожниками сражался отряд морских пехотинцев, приданный нашему батальону. Моряков отличали крепкое боевое товарищество, высокое сознание своего воинского долга. Многие ответственные задания, требовавшие смелости и решительности, быстроты и четкости исполнения, поручались доблестным морякам, нашим братьям по оружию. К сожалению, в памяти не сохранились фамилии командира и политрука отряда. Скажу только, что это были волевые, [49] требовательные и справедливые люди, пользовавшиеся большим уважением и любовью в батальоне.

С учетом необходимости решения новых боевых задач мы строили и партийно-политическую работу. Личному составу разъясняли необходимость решения о переформировании железнодорожной бригады в стрелковую. Партийные и комсомольские организации мобилизовали бойцов на создание крепкой обороны, на успешное овладение в кратчайшие сроки поступающим в части оружием. Комплектование артиллерийских, минометных, пулеметных, разведывательных подразделений шло за счет лучших красноармейцев и командиров, преимущественно из числа коммунистов и комсомольцев.

Тяжелые блокадные дни... В Ленинграде люди гибнут от голода. В действующей армии тоже уменьшили паек, и среди бойцов от недоедания начались заболевания. От бескормицы падали лошади, их работу порой выполняли люди. Красноармейцам удавалось отдыхать по 4—6 часов в сутки. Как на беду, зима выдалась ранняя и морозная. Теплого обмундирования на всех не хватало.

И все-таки боевая работа кипела. Под огнем противника на льду залива были установлены проволочные заграждения и минные поля. На берегу соорудили высокие ледяные горы — противотанковые препятствия. Воду для них черпали и таскали ведрами из залива. Каждую ночь десятки бойцов уходили по льду в секреты. В тревожную темноту, в лютый мороз, в слепящую пургу...

Широкое распространение получило в частях бригады снайперское движение, развернувшееся в соединениях Ленинградского фронта. Первыми снайперами бригады стали коммунисты нашего батальона сержант Громов, красноармейцы Сучков, Шестипалов, Иванов. Они были и первыми руководителями снайперских курсов, созданных в частях. Примеру коммунистов последовали десятки бойцов. Уже в декабре 1941 года все подразделения бригады имели своих мастеров меткого огня, от пуль которых нашли себе могилу сотни гитлеровцев.

В эту исключительно тяжелую пору многие наши лучшие красноармейцы и командиры решили навсегда связать свою жизнь с Коммунистической партией, с Ленинским комсомолом. В своих заявлениях они клялись до последнего дыхания сражаться за город — колыбель Октября. Среди принятых в те дни в партию были старший сержант Шпаков, участвовавший в подрыве моста [50] через Вуокси, сержант Нестеров, трое суток отбивавший атаки врага на важный объект, пулеметчик Епифанов, отличившийся в бою на станции Антреа. Большинство наших коммунистов находились на передовой, личным примером увлекая за собой бойцов и командиров. Они же вели и активную политико-воспитательную работу, держали воинов в курсе всех происходящих событий.

Умению организовать партийно-политическую работу, эффективно использовать ее богатые возможности мы учились у наших старших товарищей: военкома бригады полкового комиссара Петра Спиридоновича Алексеева, начальника политотдела старшего батальонного комиссара Леонида Александровича Бейлина, секретаря партийной комиссии батальонного комиссара Индриса Валеевича Галеева, у других работников политотдела, щедро делившихся с нами богатым опытом. Они поддерживали нас в трудную минуту делом и добрым словом. А таких минут было немало. Все, кто перенес ту блокадную зиму, это хорошо знает.

Как сейчас, вижу не затуманенную годами картину: ледяной простор Финского залива, узкие каменистые косы, через которые струится поземка... Ни домика, ни деревца, ни кустика. Бешеный ветер носится над заливом, студит землю, бьет в лица бойцов. Какая сила, какое мужество вели этих людей навстречу холоду, голоду, смерти?!

Как-то мы возвращались в свою часть из штаба бригады. Еще и пяти часов не было, а по побережью уже растеклась ранняя вечерняя мгла. Протоптанную бойцами тропинку завьюжило, и мы тащились прямо по целине, едва переставляя уставшие ноги. Неожиданно впереди заметили три сгорбленные фигуры. Они медленно брели нам навстречу, волоча за собой самодельные деревянные салазки с какой-то поклажей.

Мы поравнялись.

— Как тут пройти в хозяйство Матишева? — раздался в темноте тихий женский голос.

— А вы кто такие?

— Мы с фабрики... С Василеостровского промкомбината. Вещи вот теплые для бойцов привезли... От всех наших работниц подарок...

Мы помогли женщинам добраться до расположения бригады, угостили чаем с сухарями. Согревшись немного, они долго молча сидели, расстегнув телогрейки, и мы не [51] задавали им вопросов, всматриваясь в исхудавшие лица, по которым трудно было определить даже возраст этих женщин. А потом из их рассказа узнали о том, что работницы фабрики головных уборов Василеостровского промкомбината, прослышав от кого-то о трудном положении у нас с зимним обмундированием, купили на свои деньги материал и в сверхурочные часы сшили для бойцов ватники, шапки, связали несколько сот пар теплых варежек и шерстяных носков. Для доставки на передовую этого груза фабрика отрядила трех подруг — Р. Хайкину, К. Астафьеву и В. Павлову. Целый день, утопая в снежных заносах, везли они на санках бесценный для нас подарок. На окраине города попали под артобстрел, но не струсили, не возвратились назад. Добрались все-таки. Да, стойкость и мужество ленинградцев придавали и нам дополнительные силы.

В канун нового, 1942 года подарки ленинградских женщин были розданы бойцам. А спустя неделю было отправлено солдатское письмо работницам фабрики головных уборов. «Дорогие товарищи! — говорилось в том письме.— Поздравляем вас с наступившим Новым, 1942 годом. Годом, как мы рассчитываем, новых побед над немецко-фашистскими захватчиками. Ваши подарки: фуфайки, варежки, шарфы, носки и многое другое — мы получили своевременно. Мы очень благодарны вам за проявленное к нам внимание и чуткое отношение. По условиям боевой обстановки мы не смогли своевременно вас поблагодарить за присланные подарки... Извините за это...»

От имени бойцов письмо ленинградским работницам подписали лейтенант Кнох, сержант Григорьев, красноармейцы Васильев, Егоров, Щукин и другие.

В частях бригады побывала и делегация завода «Красный треугольник». Она передала командованию Красное знамя с наказом вручить его самой лучшей части. Это знамя рабочих-питерцев вручили нашему 1-му стрелковому батальону. При вручении я зачитал перед строем обращение рабочих Октябрьской железной дороги к защитникам Ленинграда, в котором были такие слова: «Беспощадно уничтожайте бешеных псов. Не давайте им ни минуты покоя пулей, штыком, гранатой и снарядом. Мы уверены, что недалек тот час, когда героические защитники Ленинграда перейдут в наступление по всему фронту и разгромят гитлеровских бандитов». [52]

Бойцы и командиры батальона дали клятву оправдать доверие ленинградцев, отстоять город Ленина. И слово свое держали крепко. Вскоре Военный совет Ленинградского фронта высоко оценил деятельность бригады по обороне Ленинграда, отметив в своем приказе, что 9-я бригада «четко выполняла боевые приказы и приказания, создала крепкий оборонительный рубеж с постройкой инженерно-оборонительных сооружений и одновременно проводила большую политико-воспитательную работу среди личного состава частей». За проявленную инициативу, организованность, энергичное и умелое руководство всеми работами по созданию прочной системы обороны была объявлена благодарность комбригу В. Матишеву, военкому П. Алексееву, комбату А. Чижову и многим другим командирам и политработникам.

В блокадном Ленинграде находилось тогда и другое соединение железнодорожных войск — 11-я отдельная железнодорожная бригада. В январе 1942 года меня перевели в нее на должность начальника политотдела.

Знакомство с частями бригады оставило в душе тяжелый осадок. Находясь во втором эшелоне, бойцы, как и горожане, питались по блокадной норме: 300 граммов хлеба, мучная болтушка — вот и весь суточный рацион. Большинство из них болело алиментарной дистрофией — истощением.

Обстановка осложнялась еще и неопределенностью в управлении бригадой. Ее командир полковник В. А. Николаев исполнял обязанности начальника железнодорожных войск фронта и, по существу, бригадой не занимался. Утверждение же в должности комбрига начальника штаба бригады полковника Г. П. Дебольского затянулось на несколько месяцев. Должностная неразбериха образовалась оттого, что не было единого руководства железнодорожными войсками. По-прежнему одни бригады находились в ведении НКО, другие, входившие в Особый корпус железнодорожных войск, подчинялись НКПС. В январе 1942 года наконец было покончено с этой двойственной подчиненностью. Государственный Комитет Обороны, исходя из интересов страны, принял решение об объединении всех восстановительных сил и средств в руках Наркомата путей сообщения, в системе которого было организовано Главное управление военно-восстановительных работ (ГУВВР). В него вошли все железнодорожные войска и спецформирования. При ГУВВР было [53] образовано управление железнодорожных войск со штабом и политическим управлением.

Но все это произошло не в один день и не сразу, и потому начало 1942 года для 11-й железнодорожной бригады, в частности, было далеко не легким. Не порадовала меня и первая встреча с военкомом бригады полковым комиссаром Осиповым, хотя мой приезд его откровенно обрадовал.

— Хорошо, что вы прибыли,— здороваясь, сказал он.— Приступайте без раскачки к делу.

Осипов поднял со стола пудовую кипу бумаг, снова опустил ее на место.

— Вот тут все дела — доклады, донесения и прочив документы. Посидите недельку, разберитесь.

— Бумаги можно и потом почитать, а для начала неплохо бы побывать во всех частях,— возразил я.— Утром разговаривал я с командирами подразделений... Не нравится мне их настроение.

— Да? А в чем дело?

— Голод... Холод... Многие не знают своих задач.

— Мне об этом никто не докладывал! — раздраженно ответил Осипов.— А голод словом не одолеешь, каким бы оно страстным ни было. Тут больше тыловики помогут, чем политработники.

Удивили и огорчили меня тогда слова полкового комиссара. Я слышал о нем как об опытном политработнике — и вдруг такие речи. Чувствовалось, что Осипов редко бывал в частях, мало встречался с личным составом и солдатских бед, по сути, не знал. Только позже я понял подоплеку столь странного отношения Осипова к своим обязанностям. До назначения на должность военкома железнодорожной бригады он был начальником политотдела Военной академии связи и свое перемещение, видимо, воспринял как обиду. Потому и работал не в полную меру своих возможностей и способностей. Поэтому политотдельцы бригады, в большинстве своем призванные из запаса, варились, как говорится, в собственном соку. Пришлось и мне полагаться в основном на свой небольшой опыт и на поддержку таких же, как я, начинающих политотдельцев.

Свою главную задачу мои новые товарищи видели в том, чтобы в то тяжелое время не дать распространиться упадническим настроениям, мобилизовать все духовные [54] силы воинов на решение поставленных командованием задач.

Решили взять под свой контроль «производство» витаминов из хвойных деревьев. Сбором хвои занимались специально выделенные команды. Каждый вечер мы заслушивали отчеты хозяйственников и медицинских работников о проделанной работе и ее результатах. За особо истощенными бойцами установили персональный врачебный контроль. С этой целью в каждой части были созданы самодеятельные лазареты. Самое пристальное внимание обращалось на заготовку и рациональное использование топлива. От политработников требовали постоянно быть среди бойцов, изучать их настроения и активно на них влиять.

В каждом взводе из числа коммунистов и комсомольцев были назначены агитаторы, проводились ежедневные политинформации. Большое место отводилось пропаганде боевых подвигов. Учили людей на примерах мужества и стойкости бойцов 21-го отдельного путевого железнодорожного батальона нашей бригады, которые отличились на полуострове Гангут (Ханко).

В сентябре 1940 года этот батальон под командованием подполковника Банаяна и военкома Никитюка был направлен на полуостров Ханко с задачей построить позиции для железнодорожной артиллерии. С началом войны строительство прекратилось, и батальон вошел в состав 8-й отдельной стрелковой бригады. Он занял участок обороны, и воины-железнодорожники вместе с другими героическими защитниками Ханко 165 дней отражали яростные атаки врага. В частях бригады на видных местах мы поместили страницу «Правды» от 13 ноября 1941 года, на которой было опубликовано письмо защитников Москвы героям Ханко. «Пройдут десятилетия, века пройдут...— писали москвичи,— а человечество не забудет, как горстка храбрецов, патриотов земли советской, ни на шаг не отступая перед многочисленным и вооруженным до зубов врагом, под непрерывным шквалом артиллерийского и минометного огня, презирая смерть во имя победы, являла пример невиданной отваги и героизма... Великая честь и бессмертная слава вам — герои Ханко!»{2}

Они выстояли и не отступили даже в самые трагические [55] дни сорок первого года. Они эвакуировались только по приказу командования. Эвакуировались в полном порядке и влились в ряды защитников Ленинграда.

* * *

Вспоминается неяркий январский день. В комнату полупустого дома, где размещался политотдел, вошел незнакомый лейтенант. На нем изрядно потертый полушубок, на боку справа кобура пистолета, слева — туго набитая полевая сумка. Вошедший осмотрелся, заметил меня, старшего по званию, представился:

— Корреспондент фронтовой газеты лейтенант Дудин.

— Это какой Дудин? — улыбаясь, спросил один из политотдельцев.— Уж не тот ли, что сочинил письмо барону Маннергейму?

— Не совсем так... Письмо было коллективное... Ну, кое-что и я туда вставил.

Так состоялось наше знакомство с известным советским поэтом Михаилом Александровичем Дудиным. Имя его уже и тогда, в сорок первом, было знакомо многим. Весь фронт читал меткие, разящие наповал, колючие и гневные строки из знаменитого письма героического гарнизона Ханко финскому барону Маннергейму, написанного в духе известного послания запорожцев турецкому султану. Дудин был в числе защитников полуострова и одним из авторов письма барону. Его стихи часто печатались во фронтовой газете «На страже Родины». Они потрясали своей неотразимой правдой и силой. Особенно популярным тогда было стихотворение Дудина «Соловьи». Его бойцы переписывали в тетради, на листочки, отправляли в солдатских треугольниках домой.

Отпустить такого гостя мы так просто не могли. Политотдельцы помогли Дудину собрать материал для газеты, а вечером в холодном, продуваемом всеми ветрами здании состоялась встреча воинов-железнодорожников с поэтом. В полутемном зале сидели, стояли, прислонившись к стене, истощенные, озябшие бойцы. Едва я представил Дудина, как кто-то из командиров попросил:

— Почитайте «Соловьев».

Дудин подошел поближе к бойцам и тонким, высоким голосом стал читать на память: