За нами Москва!
Итак, принять участие в боях под Ленинградом нашей дивизии не пришлось. В самом начале октября по приказу Ставки она была срочно переброшена на другой фронт — Западный, на волоколамское направление. Здесь к тому времени сложилось крайне тяжелое положение.
...Не сумев еще летом 1941 года с ходу прорваться к Москве, немецко-фашистское командование теперь уже с особой тщательностью готовилось к захвату советской столицы. Дав плану операции устрашающее название «Тайфун», оно подкрепило его и довольно внушительными силами. Так, для осуществления своего замысла верховное командование гитлеровской армии стянуло на это направление до восьмидесяти дивизий. И в том числе — 14 танковых и 8 моторизованных. Всего же в наступление на московском направлении было брошено более миллиона фашистских солдат и офицеров, 1700 танков, 950 самолетов (половина из них — бомбардировщики), свыше 14000 орудий и минометов. Словом, к началу октября здесь была сосредоточена почти половина всех сил и боевой техники, имевшихся у противника на всем советско-германском фронте.
Осуществление плана операции «Тайфун» началось 30 сентября ударом по частям и соединениям Брянского и Западного фронтов. В районах Брянска и Вязьмы фашистам удалось взять в кольцо значительное количество советских войск. Остальные же под натиском превосходящих сил противника вынуждены были отойти к так называемой можайской линии обороны. Волоколамское направление, куда, как уже говорилось выше, была переброшена наша дивизия, неожиданно оказалось главным на подступах к Москве. Ведь именно здесь находились две крупные магистрали, ведущие к столице, — Волоколамское и Ленинградское шоссе. А противник из-за осенней распутицы был особенно привязан к дорогам.
316-я дивизия, вошедшая в состав 16-й армии, получила довольно широкую полосу обороны — 41 километр. На правом фланге ее оборудовал свои позиции 1077-й стрелковый полк под [193] командованием майора З. С. Шехтмана, в центре — 1073-й полк майора Г. Е. Елина и на левом фланге — 1075-й стрелковый полк полковника И. В. Капрова, 857-й артиллерийский полк подполковника Г. Ф. Курганова в начальный период занял оборону на правом фланге дивизии и прикрывал порядки 1077-го полка. Но в последующие дни мы были вынуждены подивизионно распределить его между стрелковыми частями.
Следует отметить, что на данном этапе командование армии придало дивизии еще два артиллерийских полка и танковую роту. Один из них — сорокапятимиллиметровых орудий — я расположил в центре, непосредственно в боевых порядках 1073-го стрелкового полка. Другой, пятибатарейного состава, имевший на вооружении 16 семидесятишестимиллиметровых пушек и 4 восьмидесятипятимиллиметровых зенитных орудия, занял позиции на левом фланге. Танковая же рота (в ней, кстати, было всего два танка Т-34 и столько же танкеток) стала резервом генерала И. В. Панфилова. В этот же резерв вошла и группа (по количественному составу — батальон) капитана М. А. Лысенко.
Но, несмотря и на это усиление, мы все равно не имели возможности создать сколько-нибудь плотную оборону на всей отведенной для дивизии полосе, которая тянулась от населенного пункта Львово до совхоза Болычево. Поэтому, построив боевые порядки стрелковых полков в один эшелон, командир дивизии особое внимание обратил на создание отдельных батальонных районов, перехватывающих в основном узлы дорог. Кроме того, в полосе обороны соединения было образовано десять артиллерийских противотанковых опорных пунктов и противотанковый район, а также создан артиллерийско-противотанковый резерв. Именно благодаря этому нам и удалось достичь значительного по тому времени массирования противотанковых средств: при средней плотности артиллерии 4 орудия на километр, на отдельных направлениях она повышалась до 14 орудий.
В дополнение ко всему по распоряжению командующего 16-й армией в полках дивизии создавались истребительные противотанковые отряды в составе взвода или роты саперов на автомашинах с запасом противотанковых мин и бутылок с горючей смесью. Это должно было значительно повысить возможности маневрирования взрывными заграждениями.
Словом, было сделано все возможное, чтобы встретить врага во всеоружии. Но перед полосой нашей дивизии — тишина. Это волнует всех нас. Ясно, что это затишье перед бурей. Но когда она грянет? И где?
...Мы с генералом И. В. Панфиловым объезжаем полки дивизии. Дольше всех задерживаемся в 1073-м стрелковом. Его командир майор Г. Е. Елин высказывает заманчивую идею. Развернув карту, поясняет ее детально:
— Вот здесь, километрах в двадцати, село Середа. И не просто село, а еще и узел двух дорог. Почти рядом с Середой, смотрите, [194] рощица. Мои разведчики вчера весь день провели в ней, наблюдая за селом. Утверждают, что оно является перевалочным пунктом какой-то фашистской дивизии.
— А на чем основаны их утверждения? — заинтересованно наклонился к карте И. В. Панфилов.
— Разведчики доложили, товарищ генерал, что вчера в село провозили продовольствие, боеприпасы и горючее, — ответил Елин. — К тому же там останавливаются на большой привал (а может быть, даже и на ночлег) проходящие части и подразделения противника.
— Так, ясно, — кивнул головой комдив. И тут же, хитро прищурившись, спросил Елина: — Ну и что же вы предлагаете, Григорий Ефимович?
— Предлагаю совершить ночной налет на Середу, товарищ генерал.
— Налет? — глаза командира дивизии азартно заблестели. — А Что, это действительно идея. А какими силами думаете его провести?
— Больших сил не потребуется, товарищ генерал. Уверен, что охрана села несерьезная. Фашисты чувствуют себя тут в полной безопасности, так что... Думаю, что отряда человек в сто — сто двадцать будет вполне достаточно.
— Откуда возьмете людей?
— Из батальона старшего лейтенанта Момыш-улы, товарищ генерал. Он ближе всех к этому селу.
— Хорошо, — окончательно соглашается с Елиным Панфилов. Распрямляется во весь рост. — Едем в батальон Момыш-улы. Я сам хочу проследить за ходом всей операции.
Момыш-улы, Момыш-улы... Где я уже слышал эту не совсем обычную фамилию? Ах да! Помнится, комдив как-то сказал: «Триста шестнадцатая сначала состояла всего из трех человек; меня, майора Старикова и старшего лейтенанта Момыш-улы». И вот сейчас мы едем в батальон к этому старшему лейтенанту.
...Старший лейтенант Баурдж-ан Момыш-улы слушает генерала с почтительным вниманием. А я с любопытством вглядываюсь в него. Высок, строен. Очень выразительное, восточного типа лицо. В чуть раскосых глазах — живой ум и твердость. Такие люди обычно запоминаются сразу и навсегда.
Он мне определенно нравится. Подмечаю, что и комдив относится к старшему лейтенанту с большим расположением. Спрашивает, словно советуется:
— А кого командиром отряда?
— Старшего лейтенанта Хаби Рахимова, товарищ генерал. Моего начальника штаба.
— Знаю, справится, — кивает головой Панфилов.
— А политруком отряда предлагаю Джалмухаммеда Бозжанова, товарищ генерал. Он участник советско-финляндского военного конфликта, ему подобное не впервой. [195]
— Согласен.
Через четверть часа командир и политрук отряда с группой конных разведчиков уже отправляются на рекогносцировку. Мы остаемся ждать их прибытия.
Возвращается группа уже во второй половине дня. Старший лейтенант Рахимов докладывает: предположения полковых разведчиков подтвердились. В селе действительно перевалочный пункт противника. Охрана небольшая, гитлеровцы ведут себя беспечно.
Принимается решение напасть на Середу этой же ночью. Чтобы сохранить силы бойцов и выиграть время, со всего батальона собираются повозки, лошади. На них отряд доедет до рощи и оставит там обоз до конца боя.
— Только помните мое категорическое требование, — еще раз напоминает Рахимову Панфилов, — обязательно захватить пленных. Во что бы то ни стало!
— Будет исполнено, товарищ генерал! — вытягивается командир отряда.
...В кромешной темноте отряд Рахимова с трех сторон врывается в село. Гитлеровцы застигнуты врасплох и почти не оказывают сопротивления. Подожжены склады, заминированы дороги, ведущие к Середе. Взяты пленные. К рассвету отряд возвращается в свое расположение. И. В. Панфилов доволен. Показания пленных подтвердили его предположения о том, что главный удар гитлеровцы планируют нанести по левому флангу дивизии, вспомогательные — в центре и на правом фланге. Называется даже день — 14 октября.
Что ж, неизвестность кончилась. Теперь нужно принять все меры к тому, чтобы достойно встретить незваных гостей. По приказу комдива основные силы дивизии сосредоточиваются на левом фланге, там же эшелонированы в глубину противотанковые узлы и оставлены резервы. Сам И. В. Панфилов с оперативной группой штаба тоже переезжает на левый фланг.
Хмурое осеннее утро. Мы находимся на командном пункте у совхоза Боличево. Ждем. Генерал Панфилов то и дело поглядывает на часы. Хмурится, Я понимаю его состояние. В голове тоже засела пугающая мысль: а вдруг показания пленных неверны и фашисты нанесут главный удар не здесь, на левом фланге, а где-нибудь в центре или по позициям 1077-го полка?
Но они пошли именно здесь. Впереди — танки, за ними — пехота на машинах. Она, кстати, не считала нужным даже спешиться. Но ничего, мы сейчас собьем с них спесь!
Больше непроизвольно, чем по надобности, засек время. 11 часов 30 минут. И тут грохнули первые выстрелы наших орудий. Это открыла огонь батарея лейтенанта Г. О. Бабаяна. Ее тут же поддержали и остальные батареи 1-го дивизиона. Стройность в наступающих порядках врага сразу нарушилась. Чадно задымило [196] несколько танков. Остальные заметались, подставляя борта под выстрелы наших орудий. Пехоту с машин тоже как ветром сдуло.
Вот так-то, господа завоеватели! Это вам не Европа! Ага, пятитесь!
Беру трубку у телефониста и приказываю батареям перенести огонь на деревню Хатанка. Там замечено сосредоточение фашистских танков и пехоты.
Первая неудача не остановила гитлеровцев. Перегруппировавшись, они снова полезли на позиции 1075-го полка. Правда, теперь забирали несколько левее, явно нащупывая слабые места в нашей обороне.
Не вышло! Едва их головные танки приблизились к мосту через реку Колоповна (кстати, мы ночью успели разобрать его), как открыла огонь вторая батарея. Идущий впереди танк загорелся. Второй прибавил скорость, обошел своего подбитого собрата и ринулся на мост. И со всего маху рухнул в реку. Остальные начали разворачиваться, только, видимо, сейчас разглядев, что мост-то разобран. И напоролись на мины, расставленные загодя нашими саперами. У моста создалась пробка. И пока она рассосалась, артиллеристы успели поджечь еще несколько вражеских машин.
Не сумев добиться успеха на левом фланге, фашисты, как и предполагалось, в тот же день атаковали и наш 1077-й, правофланговый, стрелковый полк. Но, напоровшись на убийственный огонь 2-го дивизиона под командованием старшего лейтенанта Д. Ф. Снегина, поспешили скрыться в рощице, оставив на поле боя десятки трупов своих солдат и офицеров, разбитую технику.
Но особенно жарко во второй половине дня стало в центре, где оборонялся 1073-й полк майора Г. Е. Елина и 3-й дивизион из 857-го артполка под командованием лейтенанта А. Г. Петрашко, Здесь основной удар принял на себя батальон уже знакомого нам старшего лейтенанта Б. Момыш-улы. Храбро сражались воины этого подразделения. Во взаимодействии с артиллеристами они уничтожили 10 фашистских танков и немало живой силы противника. И хотя гитлеровцы неоднократно возобновляли свои атаки, бойцы не дрогнули, отстояли свои рубежи на восточном берегу Рузы.
Правда, радость победы омрачила гибель в этом бою командира дивизиона лейтенанта А. Г. Петрашко. Того самого Петрашко, которого мы с подполковником Г. Ф. Кургановым приметили еще в Алма-Ате и которому, несмотря на то, что он был призван из запаса, поручили сразу командование дивизионом.
...К вечеру атаки гитлеровцев прекратились на всей полосе нашей обороны. На командный пункт дивизии начали поступать из полков доклады о потерях, об отличившихся в боях. Командир 857-го артполка подполковник Г. Ф. Курганов продиктовал мне по телефону длинный список артиллеристов, которых, по его мнению, необходимо было представить к правительственным наградам. Среди них — старший лейтенант П. В. Зобнин, лейтенанты [197] А. Г. Петрашко (посмертно), Г. О. Бабаян, младший лейтенант П. Л. Чалый, сержант Тургун Касымов, ефрейтор С. А. Терентьев и другие. На всех тут же были написаны представления.
Садясь писать свои воспоминания о тяжелых днях войны, я, как артиллерист, задавался, естественно, целью как можно подробнее осветить героические подвиги панфиловцев-артиллеристов, как в битве под Москвой, так и в последующих сражениях. Но будет ли достаточно полным и правдивым мой рассказ без показа подвигов воинов других специальностей — стрелков, связистов, саперов, разведчиков, которые бок о бок с артиллеристами отстаивали подмосковные рубежи?
Конечно, было бы, думается, не совсем уместным включать в свою рукопись описание, например, бессмертного подвига 28 героев-панфиловцев, стоявших во главе с политруком В. Г. Клочковым насмерть у разъезда Дубосеково. И не потому, что величие их подвига как-то стерли, подтушевали годы, нет! Просто каждого из них уже поименно знают все советские люди, об этих чудо-богатырях писалось немало. И они достойны этого! Но среди панфиловцев было много и других героев, подвиги которых пусть и не так ярко, как подвиги клочковцев, но тоже вписаны в славную летопись героического бессмертия. К числу их с полным основанием можно отнести, например, воинов взвода лейтенанта Туйчи Адылова.
...Медленно, словно бы нехотя рождается утро нового дня. Кажется, что сама природа противится наступлению рассвета, отлично зная, что с его приходом все окрест снова вскипит в снарядных разрывах, наполнится грохотом выстрелов, лязгом гусениц, шалым посвистом смерти.
Знают это и бойцы взвода лейтенанта Туйчи Адылова, притаившиеся в своих тесных окопчиках здесь, рядом с шоссе, которое метрах в двухстах от них горбатится небольшим мостиком через неширокую, но с удивительно крутыми берегами речушку.
Вглядываясь в этот мостик, Туйчи снова и снова вспоминает слова своего комбата старшего лейтенанта Б. Момыш-улы, сказанные на прощание:
— Смотри, Адылов, не пропусти фашистов через мост. Если они прорвутся, то откроют себе дорогу на главную магистраль — Волоколамское шоссе. А этого допустить нельзя! — И еще добавил комбат: — Мост заминирован. Но подрывать его следует в самом крайнем случае. Со временем он может пригодиться. И уж если только... Ты понял меня, Адылов?
Конечно же понял. Его взвод будет держаться до последней крайности!
Пока же над полем — тишина. Настороженная, ждущая. И вдруг... [198]
Артиллерийско-минометный огонь обрушивается разом, без пристрелки. Правда, фашисты ведут его явно в предупредительных целях, просто по замостной площади. Прощупывают. Но все равно многие мины и снаряды падают рядом. Подчас и головы не поднимешь.
Огневой налет прекратился так же неожиданно, как и начался. Туйчи Адылов распрямился в окоте, стряхнул с себя земляное крошево. Посмотрел на мост. И... побледнел. У моста уже стояло несколько фашистских танков. Правда, вперед пока идти не решаются. Только поводят по сторонам жерлами орудий, словно принюхиваются.
Но вот из-за танков показалось несколько гитлеровских солдат. Согнувшись, они бегут к мосту. «Саперы, — догадывается Адылов. — Сейчас будут проверять, заминирован ли мост».
Этого допустить нельзя. И лейтенант приказывает Р. Семенову и В. Плахову — двум бойцам со снайперскими винтовками — уничтожить вражеских саперов. Звучат выстрелы — и все четверо гитлеровцев замертво падают у моста.
У танкистов явное замешательство. Они не заметили, откуда прозвучали винтовочные выстрелы. Пускают наугад через мост несколько снарядов. А в это время к танкам со связками гранат и с бутылками зажигательной смеси уже ползут командир отделения сержант С. Муратов и красноармеец К. Жуков. Вовремя! Танки уже пробуют отойти от моста, первые машины развернулись поперек дороги. И тут гремят взрывы, со звоном бьются о броню бутылки. Три машины сразу вспыхивают и остаются на месте, плотно загородив въезд на мост. Остальные танки, стреляя неизвестно куда, пятятся назад.
Теперь в дело вступают вражеские автоматчики. Но, встреченные огнем советских воинов, и они спешат укрыться за броню отошедших машин, устлав берег безымянной речушки десятками трупов.
Весь день взвод лейтенанта Т. Адылова не подпускал гитлеровцев к мосту, А в сумерках, подорвав его, отошел к главным силам батальона.
Об этом подвиге стрелков я узнал, к сожалению, слишком поздно. А когда все же узнал, то сразу же попытался встретиться с их командиром лейтенантом Туйчи Адыловым. Но не успел. Геройский командир взвода был тяжело ранен и отправлен в госпиталь. В дивизию он больше не вернулся.
Но дальнейшая его судьба мне известна. По излечении Туйчи вернулся к себе на родину, в Ташкент. Служил в органах МВД, а затем перешел на научную работу. В 1965 году защитил диссертацию, получил ученую степень кандидата юридических наук. И еще один подвиг. 16 октября несколько фашистских танков с десантом пехоты ворвались в деревню Федосьино на участке обороны 1075-го стрелкового полка. Оказавшийся поблизости начальник штаба этого полка капитан И. М. Манаенко с группой [199] бойцов смело вступил с ними в бой. Гранатами он лично подорвал две вражеские бронированные машины. Следуя примеру коммуниста, бесстрашно разили гитлеровцев и красноармейцы его группы. Но и сами один за другим падали под пулями фашистов.
И вот уже капитан Манаенко остался один. Забежав в какой-то сарай, он продолжал строчить оттуда по врагам из автомата. Пуля перебила ему руку. Но герой не прекратил боя.
Озверевшие гитлеровцы подожгли сарай. Окружив пылающее строение, они кричали:
— Рус, сдавайся!
Но из огня в промежутках между короткими автоматными очередями слышалось ответное:
— Советский... командир... в плен... не сдается!
Иван Михайлович Манаенко сражался до последнего патрона, до последнего вздоха. Когда подоспевшие ему на выручку подразделения полка выбили гитлеровцев из Федосьино, вокруг рухнувшего, но все еще горящего сарая лежало 70 убитых фашистских солдат. Дорого заплатили враги за смерть коммуниста!
Но вернемся снова к хронологическому пересказу событий тех дней. Отрезвленные громадными потерями 14 и 15 октября, гитлеровцы 16 октября действовали уже осмотрительнее. Но по-прежнему с тупым упрямством старались смять наш левый фланг, то есть оборону 1075-го полка полковника И. В. Капрона. Подчас им удавалось несколько потеснить стрелковые подразделения, но тут же в дело вступали артиллеристы 1-го дивизиона из 857-го полка и положение восстанавливалось.
Мне во всех деталях памятен тот день. Видимость была неважная — по лощинам стлался густой туман. Из-за плохой погоды авиация противника бездействовала. Но гитлеровцы все-таки с самого утра возобновили свои атаки.
Первый их удар пришелся по 6-й роте старшего лейтенанта В. М. Маслова. Надо сказать, что это подразделение в отличие от других имело пять противотанковых орудий, которые были расставлены так: три орудия выдвинуты вперед, чтобы держать под обстрелом подступы к совхозу Болычево с юго-запада. Два остальных располагались в глубине и прикрывали огнем впереди стоящие пушки. Перед передним краем обороны роты, фланги которого упирались в реку Колоповна, проходил глубокий противотанковый ров. Обойти его было почти невозможно из-за болотистых берегов.
И все же именно сюда направил противник свой первый удар. Но, подойдя ко рву, его танки, естественно, остановились. Некоторые, правда, попытались преодолеть его, но не смогли. Застрявшие во рву машины стрелки тут же закидали гранатами и бутылками с зажигательной смесью. По остальным открыли прицельный огонь расчеты противотанковых орудий. Потеряв [200] девять танков и до роты пехоты, гитлеровцы вынуждены были отойти. Казалось, фашистское командование должно было бы сделать из этого скоротечного и такого неудачного для него боя соответствующие выводы, попытаться нащупать какое-нибудь другое слабое место в обороне полка. Но, к нашему удивлению, оно еще несколько раз повторило атаки на позиции 6-й роты, добавив к тем девяти еще восемь подбитых танков и три орудия. При отражении этих атак особенно отличились парторг батареи сержант К. И. Крохмаль, командир расчета старший сержант А. В. Банин, наводчики орудий красноармейцы И. Ф. Квачев, М. А. Климов и другие артиллеристы.
Но понесли ощутимые потери и мы. Только за 16 октября пали смертью храбрых начальник штаба 857-го артиллерийского полка В. Л. Аусбург, начальник связи этого же полка С. П. Дедешко, командир 2-й батареи Г. О. Бабаян, начальник связи 1-го дивизиона И. Ф. Дроздов и начальник разведки дивизиона Б. Н. Слезкинский.
17 октября противник весь день упорно искал слабые места в полосе обороны дивизии. А 18 октября вновь сосредоточил основной удар по многострадальному левому флангу. Но и на этот раз генерал И. В. Панфилов сумел разгадать замысел врага и заранее подтянул сюда большую часть имевшихся в соединении противотанковых средств. Потеряв на поле боя 15 своих танков, гитлеровцы вынуждены были опять отойти на исходные позиции.
Честно говоря, мы уж было подумали, что после такого сокрушительного отпора фашисты не смогут в этот день возобновить свои атаки. Но после полудня они снова двинулись на нас. Теперь острие их удара было нацелено на деревню Игнатково, где оборонялся батальон старшего лейтенанта И. И. Райкина и несколько батарей из 857-го артиллерийского полка. Разгорелся жаркий бой. Наши стрелки и артиллеристы стояли насмерть. В этот день было отбито пять атак врага. Фашисты только от артиллерийского огня потеряли 57 танков и много другой боевой техники.
Но и полки дивизии держались на последнем пределе. Мало оставалось артиллерии. В некоторых батареях было всего по одному орудию. Мы отошли к Осташеву.
Но и здесь мы не получили передышки. Уже 20 октября нас долго и ожесточенно бомбила вражеская авиация. Потом в атаку пошли лавины танков. Видимо, фашисты решили во что бы то ни стало разделаться с дивизией, так много насолившей им за неделю беспрерывных боев.
Мы снова отошли. Таков был приказ командующего армией. Отходили с сознанием исполненного долга. Ведь за все эти дни противнику удалось лишь на 8–10 километров продвинуться в глубь нашей обороны. Иными словами, он не достиг даже тактического успеха. А 16-я армия за этот срок сумела стабилизировать свою оборону. [201]
Полки дивизии спешно занимают оборону в районе населенных пунктов Рюховское и Спас-Рюховское. Спешно потому, что противник идет буквально по нашим следам.
Штаб дивизии расположился в деревне Возмище, почти на самой окраине Волоколамска. Непрерывно зуммерят телефоны. Генерал И. В. Панфилов то и дело вызывает к себе начальника связи дивизии. Вопрос один: «Ничего не слышно?» Майор лишь разводит руками: ничего.
Это о батальонах капитана М. А. Лысенко и старшего лейтенанта Б. Момыш-улы. Первый из них — резерв комдива — в самый критический момент боя под Осташево был брошен на выручку 1075-му стрелковому полку полковника И. В. Капрова, который едва не оказался отрезанным от основных сил дивизии. И вот теперь как в воду канул.
Правда, о том, что этот батальон все-таки выполнил возложенную на него задачу, можно было говорить с уверенностью. Сам командир 1075-го докладывал, что, когда его полк занял круговую оборону, готовясь вести бой в окружении, гитлеровцы неожиданно ослабили свой нажим. Часть их сил была спешно переброшена куда-то северо-западнее Осташево, где почти сразу же вспыхнула ожесточенная стрельба. Едва не сомкнувшиеся вражеские клещи разжались, образовался свободный проход, куда и вышел истекающий кровью 1075-й полк.
Северо-западнее Осташево... Ну да, именно туда и был нацелен удар батальона М. А. Лысенко. Но где же он сам? Продолжает драться в окружении? Но ведь по докладу командира роты, посланной на выручку батальону (это было все, что оказалось тогда под рукой у комдива), явствовало, что шума боя в том направлении уже не слышно.
Так где же батальон?
Я знаю, что И. В. Панфилова тревожит и судьба батальона старшего лейтенанта Момыш-улы. С ним еще в районе населенного пункта Житахи была потеряна связь. Нет ее и до сих пор. Как докладывать об исчезнувших батальонах в штаб армии? Там, конечно, хорошо знают, в каких условиях производился отвод полков дивизии от Осташево, но все же...
Смотрю на командира дивизии с пониманием. И с сочувственной жалостью. За эту неделю он заметно похудел, ссутулился, и от этого стал вроде бы даже ниже ростом. Ворот его кителя топорщится, словно номера на два больше положенного. Морщины на лице углубились, на коротко остриженной голове поблескивает ранее не замечаемая мною седина. Нос и подбородок заострились, некогда аккуратные усики сейчас не ухожены. Естественно, ему, комдиву, за эти дни досталось больше всех.
В комнату входит начальник оперативного отделения дивизии капитан К. Н. Гофман. В руках у него какая-то папка, лицо встревоженное. Встретившись со мной взглядом, горестно кивает головой. Докладывает Панфилову: [202]
— Товарищ генерал, только что получены сведения... — Ему явно трудно заканчивать свой доклад.
— Так что же вы замолчали, товарищ капитан? — привстал Иван Васильевич. По лицу Гофмана он тоже почувствовал недоброе. Махнул рукой: — Докладывайте, что уж там...
— Батальон капитана Лысенко погиб, товарищ генерал, — закончил тихо Константин Николаевич.
— Погиб?! Весь?! — Глаза Панфилова неверяще расширились. Он тяжело опустился на стул, обхватил руками голову. С минуту в комнате стояла гнетущая тишина. Наконец комдив поднял голову, спросил начальника оперативного отделения севшим голосом: — Откуда у вас эти сведения?
— Разведчики доложили, товарищ генерал. Они сегодня ночью побывали на том самом месте, им удалось расспросить кое-кого из жителей.
Так были получены первые сведения о героической гибели батальона М. А. Лысенко. Позднее они пополнились некоторыми деталями. Мы, например, узнали, что, выручая полк И. В. Капрова, этот батальон оттянул на себя значительные силы гитлеровцев. Попав в окружение, отбил пять ожесточеннейших атак противника, сжег семь фашистских танков. И никто из его бойцов не сложил перед врагом оружия.
За мужество и отвагу в боях за Родину капитан М. А. Лысенко был посмертно награжден орденом Ленина.
Итак, судьба одного из батальонов прояснилась. Но что с подразделением Момыш-улы? На это у нас еще не было ответа.
А между тем события развивались весьма стремительно. Противник во что бы то ни стало старался овладеть пунктами Рюховское и Спас-Рюховское, этим важным узлом на подступах к Волоколамску. И основной его удар опять — в который уже раз! — первым принял на себя 1075-й стрелковый полк полковника И. В. Капрова, На помощь ему в район Рюховское был срочно переброшен 857-й артполк подполковника Г. Ф. Курганова. А на юго-западной окраине Спас-Рюховское занял позиции приданный нашей дивизии 289-й истребительно-противотанковый артиллерийский полк майора Н. К. Ефременко.
Бои на этом рубеже шли, не затихая, несколько дней. Ошеломленные нашим упорством, фашисты судорожно искали бреши в обороне дивизии. Они то били по левому флангу, то по центру, где держал оборону 1073-й полк майора Г. Е. Елина, то наваливались на 1077-й стрелковый полк майора З. С. Шехтмана. Но везде встречали достойный отпор.
Стрелковые полки дрались геройски. Но не меньшее мужество в этих боях проявили и артиллеристы. Так, при отражении танковой атаки во 2-й батарее 857-го артполка вышли из строя две пушки, через несколько минут — еще одна. Их расчеты погибли. И лишь орудие коммуниста А. В. Банина продолжало. вести огонь. [203]
Но вот почти рядом с его огневой позицией грохнул взрыв. Застонал и упал на землю наводчик К. И. Крохмаль. Ранены и остальные номера расчета. Банин остался у орудия один. Сам заряжал, сам стрелял. Подбил танк, уже четвертый за этот бой. Оторвался от прицела только тогда, когда кто-то затормошил его за плечо. Оглянулся. Рядом с ним стоял командир дивизиона П. Н. Рожков, чудом добравшийся сюда под огнем врага.
Вдвоем стало легче. Но не надолго. Положение все больше осложнялось. Тогда П. Н. Рожков, А. В. Банин и помогавшие им в меру своих сил другие раненые номера расчета перекатили орудие к позициям 3-й батареи. Здесь снова открыли огонь по вражеским танкам и оставшимися четырьмя снарядами подбили еще две бронированные машины.
Не могу не рассказать о героических подвигах бойцов и командиров приданных нам артиллерийских частей и подразделений. Тем более что сам лично был свидетелем многих из них.
...289-му артиллерийскому полку майора Н. К. Ефременко была поставлена задача организовать противотанковую оборону в районе Спас-Рюховское и, тесно взаимодействуя со стрелковыми подразделениями дивизии, не допустить прорыва вражеских танков к Волоколамску.
Я прибыл в этот полк в минуты короткого затишья. Поинтересовался, как идут дела.
— Артиллеристы стоят насмерть, товарищ подполковник (мне к тому времени уже было присвоено очередное воинское звание). Даже оставаясь в меньшинстве, расчеты продолжают вести огонь, — ответил Ефременко. Помолчав, добавил: — Особенно храбро сражается батарея старшего лейтенанта Капацына. На ее боевом счету уже около двух десятков подбитых танков противника. И думаю...
Майор не успел договорить. Вокруг начали рваться снаряды. Гитлеровцы пошли в очередную атаку.
С высокой каменной колокольни, которую я выбрал в качестве своего наблюдательного пункта, хорошо просматривается все поле боя. Выползая из леса западнее Спас-Рюховское, фашистские танки стремительно движутся на окопы наших стрелковых подразделений. За броневыми машинами едва поспевают густые цепи вражеских автоматчиков. Кажется, перед такой силой устоять просто невозможно.
Но это только кажется. Вот встал и задымил один танк, за ним, второй. Третий, потеряв гусеницу, начал разворачиваться на месте. Но, получив очередной снаряд в борт, тоже загорелся.
Нарушается и стройность вражеских пехотных цепей. Среди них густо рвутся снаряды и мины, видно, как падают и больше не поднимаются фигурки гитлеровских автоматчиков. [204]
Вот на позицию одного из наших орудий устремляются сразу три танка. Артиллеристы подбивают один из них, потом другой. И тут орудие почему-то замолкает. Неужели погиб расчет? Сердце сжимается от боли. Ведь сейчас третий танк наскочит на орудие, подомнет его под гусеницы...
Но что это? Орудие ожило! С расстояния каких-нибудь тридцати — сорока метров оно бьет по танку, который вздыбливается и вдруг застывает на месте.
Когда и эта атака гитлеровцев была отбита, узнаю подробности так взволновавшего меня эпизода. Майор Н. К. Ефременко представляет мне наводчика орудия младшего сержанта Рубанова. Это он, заменив в бою выбывшего из строя командира расчета (так вот почему произошла задержка!), остановил буквально перед своей огневой позицией тот, третий, фашистский танк. А всего герой-наводчик подбил их пять. За этот подвиг младший сержант Г. М. Рубанов был награжден орденом Красного Знамени.
Старший лейтенант Капацын. О нем я вновь слышу уже 25 октября. И опять от командира 289-го артполка майора Н. К. Ефременко. Он же называет и фамилию младшего сержанта Стемасова. И вот по какому поводу.
...25 октября противник открыл по Спас-Рюховское сильный артиллерийский огонь. Одновременно над позициями наших войск появились фашистские бомбардировщики. Снарядами и бомбами перепахан, кажется, каждый квадратный метр земли. Трудно поверить, что после этого здесь могло остаться что-либо живое.
Но едва вражеские танки пошли в атаку, их встретили меткие выстрелы советских артиллеристов. За первые же минуты боя было подбито десять машин. Гитлеровцы заметались, попытались выйти из зоны огня. Но их всюду настигали снаряды наших орудий. Лишь 3-я батарея старшего лейтенанта Д. К. Капацына уничтожила за этот день 17 фашистских танков.
Но случилось так, что во время боя вдруг замолчало одно из орудий батареи. Старший лейтенант Капацын послал командира отделения связи младшего сержанта П. Д. Стемасова узнать, в чем дело. Тот, пробравшись к позиции этого орудия, увидел, что в живых из расчета осталось только двое бойцов — Г. М. Чобатов и Р. И. Неронов. Лафет орудия к тому же был засыпан землей, разбита панорама. Нужно было принимать срочные меры.
Втроем быстро освободили от земли лафет. И так как панорама была разбита, младший сержант Стемасов начал наводить орудие на цель через ствол. В таком положении мужественные артиллеристы подбили семь вражеских танков. И когда кончились снаряды, отошли в лес.
В лесу неожиданно натолкнулись на... трактор. Младший сержант еще до войны был знаком с этой техникой. Осмотрел трактор. Вроде бы исправный. Даже есть горючее. Попробовали завести. Работает! Родилась идея увезти с поля боя орудие. Так [205] и сделали: ночью прицепили к трактору пушку и стали догонять отошедший от Спас-Рюховское полк.
Пять дней смельчаки пробирались по вражеским тылам. И вышли-таки к своим! За этот подвиг младший сержант П. Д. Стемасов получил высокое звание Героя Советского Союза.
А старший лейтенант Д. К. Капацын за бои в Спас-Рюховское был награжден орденом Ленина.
Мы снова отходим. Вынудила нас к этому общая обстановка на Западном фронте. На правом его крыле вражеские войска, захватив город Калинин, создали нависающее положение над нашими частями с севера. 25 октября пал город Руза. И войска 16-й армии оказались под угрозой обхода с юга.
27 октября противник ворвался в Волоколамск. Кстати, сдача этого города принесла немало треволнений генералу И. В. Панфилову. Дело в том, что его оборонял приданный нашей дивизии 690-й стрелковый полк капитана С. М. Семиглазова. И вот теперь, как говорится, все шишки посыпались на комдива 316-й. Его неоднократно вызывали в штаб армии, где по вопросу о сдаче Волоколамска работала комиссия из штаба Западного фронта. Предполагалось самое худшее. Но, к счастью, И. В. Панфилова взяли под защиту командарм 16 К. К. Рокоссовский и член Военного совета армии А. А. Лобачев. Они убедительно доказали, что в создавшейся обстановке наша дивизия большего сделать не могла.
И все же сам Иван Васильевич очень тяжело переживал сдачу Волоколамска. Утешало, правда, то обстоятельство, что противник как в боях на подступах к городу, так и при овладении им понес такие значительные потери в живой силе и технике, что вынужден был остановиться на этом рубеже почти на месяц, чтобы привести себя в порядок и подтянуть резервы.
И еще одно скрашивало мрачные думы комдива. За несколько дней до сдачи Волоколамска, когда штаб дивизии находился еще в Возмище, неожиданно отыскался... батальон старшего лейтенанта Б. Момыш-улы. Он вышел из окружения не только не потрепанным в боях, но даже пополненным окруженцами из других частей, имея при себе артиллерию и обоз.
А произошло это радостное для всех нас событие так.
...Вернувшись в тот день из Спас-Рюховское, я докладывал генералу И. В. Панфилову о непонятном не только для меня, но и для командира 1075-го стрелкового полка случае. А он заключался в следующем. Во время одной из очередных атак, когда фашисты, бросив в бой до 60 танков, уже несколько потеснили левофланговый батальон полка И. В. Капрова, случилось неожиданное. Гитлеровские танки, вместо того чтобы развивать наметившийся успех, словно по чьей-то команде остановились. Следовавшие за ними автоматчики залегли. И уже через несколько [206] минут броневая лавина ходко уходила назад, на запад, бросив на произвол судьбы не успевающую за ней пехоту. А в тылу противника ширилась, набирала силу стрельба, в которую вплетались и глухие орудийные выстрелы.
Илья Васильевич Капров недоуменно посмотрел на меня. Я в свою очередь — на него. Что за оказия? Кто это выручил полк, ударив с тыла по фашистам?
И вот теперь точно с таким же вопросом я обращаюсь и к командиру дивизии. Тот. пожав плечами, зачем-то развернул свою рабочую карту, склонился над ней, вглядываясь в разноцветье кружков и линий, словно бы они могли ответить на наш общий вопрос. И, распрямившись, развел руками:
— Ничего не понимаю. Есть только одно предположение, что это пробовала пробиться через линию фронта какая-то крупная наша часть, ранее попавшая в окружение.
Оставалось лишь согласиться с генералом. Иного я тоже ничего не мог предположить.
И вдруг... Вначале до нас долетел мотив песни. Многоголосый, очень знакомый. Но вот мы уже различаем и слова:
Слушай, рабочий,— Это еще что за фокусы? — удивленно вырвалось у Панфилова.
Он подошел к окну. Я поспешил следом. Увидели: по улице движется внушительная колонна обросших, но довольно бодрых бойцов. Вооружены очень своеобразно: за плечами отечественные трехлинейки, а на груди трофейные немецкие автоматы; за пояс заткнуты гранаты с длинными деревянными ручками. Поют, старательно держат равнение в шеренгах. Какие уж тут фокусы?
За нашими спинами хлопнула дверь. Вбежал молоденький розовощекий лейтенант, адъютант комдива. Срывающимся от радости голосом доложил:
— Товарищ генерал. Прибыл батальон старшего лейтенанта Момыш-улы!
— Момыш-улы?! — неверяще-радостно переспросил Панфилов. И тут же засуетился, заходил по комнате, в волнении потирая руки. Но вот остановился, удивленно взглянул на адъютанта. Сказал с укором: — Ну так что же вы стоите? Зовите сюда старшего лейтенанта. Да поживее!
Адъютант стремглав бросился на выход.
Минуты через три мы уже поочередно тискали в своих объятиях похудевшего, но по-прежнему подтянутого, несколько даже щеголеватого Баурджана.
Когда первые страсти поутихли, Панфилов, усадив Момыш-улы напротив себя, потребовал: [207]
— Ну, а теперь рассказывайте свою одиссею. Как оказались в тылу у противника, как выбирались? — Но тут же, хлопнув себя ладонью по лбу, спохватился: — Хотя я не с того начинаю. Как у вас люди, накормлены?
— К сожалению, нет, товарищ генерал, — ответил старший лейтенант. — В походных кухнях батальона уже трое суток ничего не варилось.
— Тогда что же мы...
Генерал тут же снял трубку, позвонил начальнику продовольственной службы, приказал накормить людей прибывшего батальона и разместить на отдых. А комбату адъютант принес горячего чаю.
— Вы пейте, товарищ старший лейтенант, и рассказывайте. Право слово, не терпится вас послушать, — сказал Панфилов.
Прихлебывая чай, Момыш-улы рассказал нам действительно захватывающую одиссею своего батальона.
...Попав в окружение, батальон Момыш-улы не стал, как предполагали гитлеровцы, пробиваться на восток, на соединение с отошедшим 1073-м полком майора Г. Е. Елина, а ударил в западном направлении по довольно малочисленным здесь заслонам врага. Комбат исходил из расчета, что немецко-фашистское командование конечно же и не мыслит о том, что окруженное советское подразделение будет пробиваться не на восток, к своим, а ринется на запад, в его тылы. Это, казалось бы, противоречило даже самой логике ведения войны.
И все-таки старший лейтенант поступил именно так. Вырвавшись из окружения в районе населенных пунктов Новлянское, Васильтьево, батальон пошел по тылам врага. По пути к нему группами и в одиночку присоединялись бойцы и командиры ранее окруженных и разбитых советских частей. Были даже пограничники, уже много месяцев пробиравшиеся к линии фронта. Вскоре численность батальона возросла до шестисот активных штыков, появились четыре орудия с вполне достаточным боекомплектом снарядов. И только тогда старший лейтенант Б. Момыш-улы счел возможным круто повернуть батальон на восток и с боем пробиваться через линию фронта.
Вблизи совхоза имени Советов встретили колонну вражеских войск, идущую по дороге от села Саратово. В коротком бою разгромили ее. Аналогичное повторилось и у деревни Миловани, когда батальон Момыш-улы прорывался через шоссе.
— Постойте, постойте, — остановил старшего лейтенанта И. В. Панфилов, пододвигая к себе карту. — Так, говорите, через шоссе прорывались у Миловани? Это какого числа?
Момыш-улы ответил.
— А по времени это когда было?
Старший лейтенант назвал час и даже минуты.
— Вот теперь все стало на свои места, — довольно откинулся на стуле комдив. Взглянул на меня: — Вы понимаете что-нибудь, [208] Виталий Иванович? Нет? А вспомните-ка наш прошлый разговор. Ну то странное поведение фашистов во время атаки на полк Капрова. Вот, вот, оно самое. Теперь-то ему есть объяснение. Оказывается, и батальон Момыш-улы в Миловани, и Капров в Спас-Рюховское бились с одним и тем же противником. Только старший лейтенант ударил по нему с тыла. Это-то и заставило гитлеровцев спешно повернуть назад, чтобы вызволить из беды свои тылы.
Действительно, теперь все стало ясно. А Панфилов, посмеиваясь, излагал свою мысль дальше:
— А фашистское командование небось отнесло это случайное стечение обстоятельств на счет моего полководческого гения. Дескать, командир русской дивизии специально организовал двойной удар. Но тут же согнал улыбку с лица, сказал уже серьезно: — Но взаимодействие... Да, мы не могли взаимодействовать, потому что ничего не знали друг о друге. Связь у нас неважная, радиостанциями еще не обеспечены. А будь связь, мы бы этот случай на полную катушку раскрутили, помурыжили бы фашистов у Рюховское и Спас-Рюховское еще денька два-три. — И. В. Панфилов помолчал. И вдруг, круто изменив тему разговора, спросил Момыш-улы: — Вы, кажется, были хорошо знакомы с капитаном Лысенко?
— Так точно, товарищ генерал. Познакомились еще в Алма-Ате, в первые дни формирования дивизии.
— Так вот, капитан Лысенко погиб. Геройски погиб, со всем батальоном. Сначала наши разведчики, а потом и пленный унтер-офицер, принимавший участие в бою с этим батальоном, подтвердили: никто из бойцов Лысенко в плен не сдался. Бились насмерть.
— Жалко батальон. А Лысенко особенно. Из него мог бы отличный командир полка получиться.
— Вот именно, — кивнул головой Панфилов. Пояснил: — Но не о том сейчас речь. Думаю забрать ваш батальон у Елина. Будете моим резервом вместо Лысенко.
— Слушаюсь, товарищ генерал, — поднялся и вытянулся Момыш-улы. И тут же попросил: — Разрешите идти к своему батальону? Надо посмотреть, Как разместились люди, позаботиться о раненых, сдать трофейное оружие.
— Конечно, конечно, — согласился комдив. Но у двери остановил комбата, напомнил: — Кстати, не забудьте представить к наградам отличившихся в боях бойцов и командиров. И если кто из них достоин звания Героя Советского Союза, не стесняйтесь, представляйте.
Козырнув, старший лейтенант вышел.
Как уже говорилось выше, противник, понеся большие потери в живой силе и технике на подступах к Волоколамску и при взятии [209] города, был вынужден почти на месяц прекратить активные боевые действия. Но и наши части оказались изрядно потрепанными. Пополнения или подкрепления пока еще не прибывали. А без этого мы тоже не могли предпринимать каких-либо серьезных операций для восстановления утраченного положения в районе Волоколамска. Отбивая атаки противника, части нашей дивизии отошли и к 28 октября заняли оборону в полосе шириной до 14 километров с передним краем по линии Поповкино, разъезд Дубосеково. Здесь вплоть до 16 ноября бои носили преимущественно позиционный характер.
Что мы имели на новом рубеже обороны? Не считая своих, штатных — 1073, 1075 и 1077-го стрелковых полков, 857-го артиллерийского полка, саперного батальона и батальона связи, нам для усиления по-прежнему придавался 690-й стрелковый полк с одним дивизионом артиллерии, 768-й и 296-й противотанковые артиллерийские полки, а также два дивизиона 138-го гаубичного артиллерийского полка. Таким образом, со средствами усиления мы имели двенадцать 45-мм, двадцать шесть 76-мм и пять 122-мм пушек, семнадцать 122-мм гаубиц, двенадцать 82-мм минометов, один 120-мм миномет и зенитное орудие.
Части дивизии располагались, как и прежде, в один эшелон, основное усилие сосредоточив на левом фланге, на Волоколамском шоссе. Тактические плотности составляли 0,7 стрелкового батальона и 5–6 орудий и минометов (из них 3 противотанковых орудия) на километр фронта. Были созданы противотанковые районы: в 1077-м полку — в Ефремово (4 орудия), в 1073-м — в районе Ченцы (7 орудий) и в 1075-м полку, оседлавшему Волоколамское шоссе в районе Ядрово (20 орудий). Кроме того, этот же полк был усилен и двумя истребительными противотанковыми артиллерийскими полками. А в других стрелковых частях за счет штатных и приданных средств создавались артиллерийские подгруппы поддержки пехоты в составе 1–3 дивизионов.
А между тем наступило 15 ноября 1941 года. Противник, закончив сосредоточение своей главной группировки, в тот день решил прощупать оборону 16-й армии. В 13 часов 30 минут гитлеровцы силою до роты с танками пытались вклиниться в оборону нашей дивизии. Но, встреченные дружным огнем, поспешили ретироваться в исходное положение. И все-таки в 14 часов другая рота пехоты противника при поддержке 6 танков сумела занять деревню Ширяево, расположенную на стыке нашей дивизии и кавалерийской группы генерала Л. М. Доватора. Но контратакой стрелков и кавалеристов враг был вскоре отброшен, понеся большие потери.
Кстати сказать, эта разведка боем, проводимая противником, оказала неоценимую услугу и нашему командованию. В частности, из допроса пленных она помогла уточнить намерение гитлеровцев, силу их группировки и вероятное направление главного удара. Сообразуясь с полученными сведениями, генерал [210] И. В. Панфилов сумел за ночь перегруппировать свой резерв на левый фланг.
8 часов утра 16 ноября. Шквал артиллерийского огня обрушился на наши позиции. В воздухе повисли фашистские бомбардировщики. Два часа бушевал этот огненный смерч. Потом в атаку пошли сотни фашистских танков с десантом пехоты. Свой главный удар гитлеровцы наносили на участке Большое Никольское, Ширяево. Как потом стало известно, на это направление враг бросил четыре танковых и одну моторизованную дивизии.
Создалась крайне напряженная обстановка. Но закаленные в боях панфиловцы и их соседи-кавалеристы не дрогнули и перед такой силой противника. Они гибли целыми подразделениями, но не отступали ни на шаг. Всю страну тогда облетела весть о бессмертном подвиге 28 бойцов из 1075-го стрелкового полка, ценою жизни остановивших у разъезда Дубосеково фашистские танки. Из уст в уста передавались слова командира этой группы политрука В. Г. Клочкова, сказанные им своим героям в критическую минуту боя: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва!»
В тот же день подвиг клочковцев повторили у деревни Петелино и бойцы группы политрука П. Б. Вихреева. Их было всего лишь 14 человек. Они погибли, уничтожив семь вражеских танков и больше взвода гитлеровцев.
И подобных подвигов было немало. Стрелки, артиллеристы и конники бились не на жизнь, а на смерть. Это-то и сорвало планы врага, не позволило ему достичь намечаемого — прорваться к Волоколамскому шоссе. Гитлеровцы лишь кое-где вклинились в оборону нашей дивизии.
Утро следующего дня застало нас в таком положении: правофланговый 1077-й полк удерживал свой прежний участок обороны, 690-й стрелковый вел бой в полуокружении, а 1073-й и 1075-й полки вынуждены были отойти. Кавалеристы генерала Доватора тоже оставили населенные пункты Матренино и Язвище. И лишь левофланговые соединения армии — 18-я и 78-я стрелковые дивизии, как и отдельный курсантский полк, оборонявшийся на правом фланге армии, к тому времени имели устойчивое положение.
Учитывая сложность обстановки в полосе обороны нашей дивизии, командующий 16-й армией генерал К. К. Рокоссовский выдвинул сюда 33-ю танковую бригаду. Другая танковая бригада, 23-я, вышла в район Деньково и организовала там оборону. Кроме того, нам выделили 18 противотанковых ружей, которые комдив сразу же направил на левый фланг. Сюда же мы подтянули и дополнительные артиллерийские батареи, сняв их с правого фланга. Знали, противник снова будет стремиться выйти к Волоколамскому шоссе.
...Раннее утро 18 ноября. Над заснеженными полями еще вовсю властвует ночная тьма. В штабе дивизии генерал И. В. Панфилов [211] ставит задачу командирам полков. Иван Васильевич выглядит сегодня непривычно усталым, даже болезненным. Говорит тихо, с каким-то придыханием:
— Наша задача, товарищи, упорно оборонять рубеж Поповкино, Ефремово, Строково, Амельфино, станция Матренино. Обращаю особое внимание на удержание противотанкового района у Матренино...
Далее комдив поставил задачу каждому полку, довел до сведения, что кроме нас 1-я гвардейская танковая бригада будет оборонять Чисмену и Гряды, а 27-я танковая бригада сосредоточится в районе Амельфино.
Мы начали расходиться. На улице меня остановил Григорий Ефимович Елин, командир 1073-го полка. Озабоченно спросил:
— Что такое с нашим комдивом? Уж не заболел ли?
— Сам удивляюсь, — ответил я. — Признаюсь, никогда еще не видел его таким подавленным.
Говорят, сердце вещует. Может быть, и в то утро оно подсказывало Ивану Васильевичу о приближении неотвратимой беды. Во всяком случае именно 18 ноября при артиллерийско-минометном обстреле противником деревни Гусенево, где располагался командный пункт дивизии, маленький осколок оборвет жизнь этого славного, всеми горячо любимого человека.
Но вернемся в утренние часы того трагического дня. Уже с рассветом фашисты обрушили свои атаки на изготовившиеся к бою полки дивизии. Не считаясь с потерями, они упорно лезли вперед. Критическая ситуация создалась на участке обороны 1077-го полка майора З. С. Шехтмана. Его подразделения понесли большие потери, вышла из строя почти вся артиллерия. По приказу командира дивизии полк стал отходить. Но отход надо было прикрыть. И тогда майор Шехтман поручил это дело своему единственному оставшемуся резерву — саперному взводу под командованием младшего лейтенанта П. И. Фирстова. С ними остался и политрук А. М. Павлов.
...Заняли оборону у деревни Строково. Взвод — это лишь по штатному расписанию. А на самом деле вместе с политруком и командиром их было всего десять человек. Вот их имена: старшие сержанты А. И. Зубков и Е. А. Довжук, сержант Д. К. Матеркин, красноармейцы П. П. Гениевский, П. Г. Калюжный, В. И. Семенов, П. И. Синеговский и Г. В. Ульченко.
Десять советских бойцов. А в бою у деревни Строково они сожгли двадцать танков с тевтонскими крестами на бортах. По два танка на человека! Герои-саперы все до одного пали в этом бою, но на пять часов задержали продвижение врага! Ровно на столько, сколько потребовалось 1077-му стрелковому полку на отход и закрепление на новом рубеже.
Остается сказать, что все десять защитников Строково были посмертно награждены орденом Ленина. [212]
20 ноября. Мы снова отходим. Таков приказ командарма. Дивизия и так в последние дни сражалась в полуокружении. Если посмотреть на карту, то линия ее обороны очень напоминала собой высунутый вперед язык.
Отходим с боями, держа противника, если можно так выразиться, на острие своих штыков. Против нас фашисты бросили значительные силы. С севера наступают 106-я пехотная и 11-я танковая дивизии врага, с юга — 1-я танковая. В центр нам бьют еще две дивизии — пехотная и танковая. В общей сложности — две пехотные и три танковые на одну измотанную в боях, обескровленную дивизию! Хотя и гвардейскую.
Да, теперь наша дивизия уже не 316-я стрелковая, а 8-я гвардейская Краснознаменная стрелковая дивизия имени И. В. Панфилова. Помнится, как радовался еще утром 18 ноября Иван Васильевич, получив по поводу присвоения нам гвардейского звания и награждения дивизии орденом Красного Знамени приветствие от Военного совета армии! Тут же позвонил начальнику политотдела А. Ф. Галушко, приказал срочно довести эти приятные вести до всего личного состава соединения. А потом подошел к зеркалу и, рассматривая сам себя, пообещал: «Ну что ж, значит, еще повоюем, оправдаем гвардейское звание!»
Не повоевал. Но остался навечно и в нашей памяти, и в наименовании им же созданной дивизии.
26 ноября заняли оборону на восточном берегу Истринского водохранилища. И почти без передышки начали отбивать танковые атаки врага. В тот день особенно тяжело пришлось артиллеристам. На позиции стрелковых подразделений в несколько рядов шли изрыгающие огонь и смерть бронированные машины. Расчеты, выкатывая орудия на прямую наводку, сражались подчас не только непосредственно в боевых порядках пехоты, но и впереди нее. Так, в частности, поступил расчет гвардии старшего сержанта С. Б. Бродяного. Уже в начале боя он с близкого расстояния сжег три фашистских танка. Но и гитлеровцы обнаружили его огневую позицию, засыпали ее снарядами. К счастью, подул ветерок, понес чадный дым от горящего вблизи танка прямо на артиллеристов. Воспользовавшись этой завесой, Бродяной приказал расчету перекатить пушку непосредственно к подбитому танку. И уже из-за него меткими выстрелами вывел из строя еще две вражеские машины.
За этот подвиг гвардии старший сержант С. Б. Бродяной был награжден орденом Красного Знамени.
Не сумев в первые два дня сломить сопротивление гвардейцев, гитлеровцы 28 ноября бросили в бой эсэсовцев. Пьяные, не считаясь с потерями, эти головорезы остервенело лезли на наши позиции. Дело нередко доходило до рукопашных схваток. Но не помогло и это: панфиловцы выстояли.
Вечером комиссар артполка батальонный комиссар А. И. Скоробогат-Ляховский с особой теплотой рассказал мне о подвиге [213] наводчика орудия коммуниста И. Ф. Квочева. Фашисты, намереваясь обойти полк с фланга, направили колонну из десяти танков к небольшой дамбе, пересекавшей одно из узких мест водохранилища. Но едва первые машины достигли середины дамбы, по ним открыло огонь орудие, у прицела которого находился И. Ф. Квочев. Загорелся головной танк. Идущий следом попытался объехать своего чадящего собрата, но тоже встал от меткого выстрела коммуниста. Остальные машины, не имея возможности двигаться вперед, начали пятиться. А один из танков, видимо из-за нерасторопности механика-водителя, сорвался с дамбы и, пробив лед, ушел под воду.
Коммунисты! Они всегда были там, где труднее, словом и личным примером звали своих товарищей по оружию на подвиги, которых не знала история.
...Село Большие Горбы. Его защищает горстка советских бойцов. Это все, что осталось от некогда полнокровного стрелкового батальона. Подходят к концу боеприпасы, прямым попаданием снаряда уничтожен последний пулемет. А вражеские цепи все ближе, ближе...
И тогда из полузасыпанного окопа поднимается комиссар батальона. Вскинув над головой автомат с опустевшим диском, он хрипло кричит: «Коммунисты, за нашу Советскую Родину — вперед!» И первым бросается навстречу свинцовому ливню. За ним устремляются остальные защитники села. Даже раненые, те, кто еще может держаться на ногах, идут в эту страшную от яростного безмолвия контратаку.
И гитлеровцы не выдерживают. Несмотря на свое многократное превосходство, они в панике бегут перед этой горсткой израненных, но не сломленных духом людей. А бойцы поднимают и на руках несут к Большим Горбам того, кто увлек их в победную рукопашную схватку. И прежде чем придать бездыханное тело комиссара земле, кто-то из них вынимает из левого кармана его гимнастерки пробитую пулей серую книжицу. С трудом раскрывает ее, склеенную комиссарской кровью. Громко читает: «Партийный билет номер два миллиона пятьсот тридцать пять тысяч восемьсот двадцать три. Фамилия — Никулин, имя — Андрей, отчество — Андреевич».
«Коммунисты, вперед!» Этот зовущий клич звучал в критические минуты как на полях Подмосковья, так и в последующих боях с ненавистным врагом. И, повинуясь ему, поднимались из окопов и те, кого он касался непосредственно, и те, кто еще не был ни членом и даже ни кандидатом в члены ВКП(б), но всей своей жизнью старался заслужить право стать в строй коммунистов-ленинцев.
Мне не раз приходилось слышать о заявлениях, которые находили в карманах павших героев. Написав их в короткие минуты затишья между атаками, эти люди вместе с тем не решались подчас сразу же отдавать заявление парторгам подразделений, [214] считая, вероятно, себя недостаточно заслуженными для такой великой чести. Таким был, например, комсомолец Тулеген Тохтаров. В одном из боев этот воин оказался лицом к лицу с целым взводом гитлеровцев. Но гвардеец не дрогнул, смело вступил в неравную схватку. Огнем из своего автомата он уничтожил более двадцати фашистов, а когда кончились патроны, прикладом проломил голову подбежавшему к нему вражескому офицеру. Отважный воин погиб. А в кармане полушубка Тулегена Тохтарова товарищи обнаружили сложенный вчетверо листок бумаги, на котором было написано: «Прошу принять меня в ряды большевистской партии. Вступая в бой, подаю это заявление. Если погибну, то считайте меня коммунистом». Тулеген Тохтаров был посмертно удостоен высокого звания Героя Советского Союза.
«Прошу принять меня в ряды большевистской партии». Такие слова в своих заявлениях писали тогда сотни, тысячи бойцов и командиров дивизии. Писали с полным сознанием того, что членство в партии не принесет им каких-либо льгот или чинов. Напротив, всем им было хорошо известно, что коммунист имеет перед остальными одну-единственную привилегию — быть там, где труднее, быть всегда на линии огня, выносить то, что по всем возможным меркам далеко выходит за пределы человеческих сил. И все-таки шли в партию, гордились своей принадлежностью к ней. И вот что особенно поражало и радовало. Чем труднее складывалась для нас обстановка, тем больше бойцов и командиров писали заявления с просьбой принять их в ряды партии и комсомола.
Помнится, еще в период жесточайших боев у Осташево я как-то встретился с секретарем партийной организации 857-го артполка политруком С. М. Щегловым. Степан Митрофанович был чем-то сильно озабочен. На мой вопрос о причинах ответил:
— Да как же тут быть спокойным, товарищ подполковник! Фашист и получаса свободного времени не дает. Атака за атакой. А у меня, смотрите-ка, сколько заявлений о приеме в партию скопилось. И все люди как на подбор! Достойные! Герои! — Достал из полевой сумки пухлую пачку исписанных листов. — Вот, пожалуйста. Младшие лейтенанты Кухаренко, Куценко, красноармейцы Ускамбаев, Исхаков... Второй день собрание провести не можем. Ох и влетит же мне от начальника политотдела!
В тот же день, случайно столкнувшись в штабе дивизии с батальонным комиссаром А. Ф. Галушко (Александра Фомича тоже трудно застать на месте; каждый день он находится то в одном, то в другом полку), я поведал ему о заботах С. М. Щеглова. Начальник полиотдела тяжело вздохнул:
— Да разве у одного Щеглова так, Виталий Иванович. В других полках не лучше. Заявлений масса, а вот времени... Случается, соберут-таки собрание, а вступающего-то уже и нет. Либо убит, либо ранен. Вот и мотаешься по частям, шумишь, требуешь. Хотя и сам видишь, что в большинстве случаев секретари тут ни [215] при чем. А все-таки обидно, ведь люди так этого часа ждут... — Галушко помолчал. И вдруг сильно стиснул мой локоть, закончил уже с просветленным лицом, убежденно: — А фашистам нас не одолеть! Нет, не одолеть, Виталий Иванович! И пусть у них пока больше, чем у нас, пушек и танков, но в конце концов не машины, а моральный дух людей кует успех на поле боя. А он у наших бойцов и командиров... Да что там говорить, об этом лучше слов количество заявлений о приеме в партию и комсомол свидетельствует. Так что Москвы врагу как своих ушей не видать! Я мысленно согласился с Александром Фомичом. Хотя... Что там согласился! Не только мы с Галушко, но и все бойцы дивизии были твердо уверены: фашистам в Москве не бывать! И уже недалек тот день, когда враг в полной мере испытает силу нашего удара.
Ну а пока... Пока новый отход. Нашей дивизии приказано к исходу 29 ноября сосредоточиться в районе Крюково. Отходим медленно, цепляясь за каждый мало-мальски пригодный для обороны рубеж. Особенно сильно потрепали фашистские передовые части в районе деревни Савелки.
А вот и Крюково. Этот населенный пункт давно манит к себе врага. Оно и понятно. Ведь именно здесь проходит железная дорога Москва — Клин — Калинин, а также шоссе на Ленинград. К тому же от Крюково до Москвы — рукой подать.
Да, Москва близка. Сознание этого крепит у каждого бойца и командира дивизии решимость: с рубежа Крюково — ни шагу назад! Победа или смерть! Третьего не дано.
Но и противник, опьяненный близостью советской столицы, не считаясь с потерями, рвется вперед. 30 ноября, сосредоточив против дивизии значительные силы пехоты и танков, он несколько потеснил наши полки и занял поселок Крюково. Но железнодорожная станция с одноименным названием и перекресток дорог, проходящих через нее, по-прежнему оставались в наших руках.
Утром 1 декабря генерал В. А. Ревякин, вступивший в командование дивизией 20 ноября, созвал командиров частей на совещание. Объявил, что получен приказ: завтра к вечеру освободить Крюково.
Эта весть вызнала всеобщее замешательство. Освободить Крюково силами одной лишь только дивизии, измотанной и обескровленной в боях?! В возможность такого верилось слабо. Но приказ есть приказ. Он не обсуждается, а выполняется. Значит...
Как и следовало было ожидать, атака на Крюково не удалась. Сказалось отсутствие времени на подготовку. А отсюда и недочеты: разведка обороны противника была организована слабо, мы не сумели подавить многие его огневые точки. К тому же комдив почему-то принял решение нанести по поселку фронтальный [216] удар. И это, повторяю, силами одной лишь только дивизии, потерявшей в предыдущих боях более трети своего состава! Хорошо хоть то, что генерал В. А. Ревякин после первых же неутешительных докладов из полков понял свою ошибку и приказал выйти из боя.
Спустя час у него состоялся долгий и, видимо, не особенно приятный разговор по телефону с командармом. Во всяком случае комдив отошел от аппарата побагровевший. Коротко бросил нам с Серебряковым:
— Приказано как следует подготовиться к повторной атаке. Срок четыре дня. Нам придаются сорок четвертая кавалерийская дивизия и семнадцатая стрелковая бригада. Кроме того, подразделения из первой гвардейской танковой бригады.
Вот это было уже веселее. Мы начали тщательно готовиться к захвату Крюково. Наблюдением и ночными поисками удалось точно установить места огневых точек противника, позиции его артиллерии и минометов, расположение минных полей. В каждом стрелковом батальоне, намечавшемся для действий в первом эшелоне, сформировали по две штурмовые группы для уничтожения закопанных в землю фашистских танков, которые противник применял как неподвижные огневые точки. В состав этих групп включили стрелков, расчеты с противотанковыми ружьями, саперов с подрывными средствами и химиков с дымовыми шашками. И что особенно важно, командирам всех степеней были выданы аэрофотоснимки района Крюково, что позволило им еще раз уточнить данные об обороне противника, полученные наземной разведкой.
Дня через три комдив снова вызвал командиров частей на совещание. Внимательно выслушал мнение каждого командира полка. И лишь после этого вынес свое решение: охват основными силами дивизии крюковского узла обороны при одновременной фронтальной атаке его частью сил.
В соответствии с этим решением силы и средства дивизии распределялись следующим образом. Если общие тактические плотности составляли 1,5 батальона, примерно 20 орудий и минометов, 3,3 танка на километр фронта, то на правом фланге, например, на участке в один километр наступали два полка, эшелонированные в глубину. Их поддерживали три артиллерийских дивизиона, что повышало плотность до 40 орудий и минометов на километр фронта.
Командование 16-й армии внимательно следило за событиями на участке нашей дивизии. Генерал К. К. Рокоссовский почти каждый день слал к нам работников штаба армии и отделов. Часто в 8-й гвардейской бывал и командующий артиллерией армии генерал В. И. Казаков. Он кропотливо вникал в наши нужды, помогал всем, чем мог. По его приказу нам был придан бронепоезд, который оказал полкам дивизии действенную помощь как в период подготовки к взятию Крюково, так и в ходе этой [217] операции. Дело в том, что к повторной атаке мы готовились далеко не в спокойной обстановке. Гитлеровцы каждый день прощупывали нашу оборону, причем делали это как в светлое время суток, так и ночью. Например, в период с 3 по 6 декабря 1073-й полк то и дело отбивал многочисленные атаки противника. А в ночь на 4 декабря на его участке гитлеровцам даже удалось вклиниться в боевые порядки подразделений. Но на помощь стрелкам тут же пришли артиллеристы батареи лейтенанта В. Г. Сорокопуда. Открыв огонь шрапнелью, они нанесли фашистам большой урон, заставив их убраться восвояси.
Запомнился и бой 5 декабря. В тот день командир дивизии поставил перед 1075-м полком задачу оседлать один из участков железной дороги. При поддержке бронепоезда и дивизиона из 857-го артполка она была выполнена. Здесь особенно отличились командир дивизиона Д. Ф. Снегин и командир взвода топоразведки полка П. В. Зобнин. Они заранее определили для каждого орудия бронепоезда как основные, так и запасные цели.
А в ночь с 5 на 6 декабря... В это время я как раз находился в 857-м артиллерийском полку. Беседуем с Г. Ф. Кургановым. В блиндаж входит А. И. Скоробогат-Ляховский. Взволнованно докладывает:
— Только что вернулись наши разведчики. Рассказывают потрясающие вести. В Крюково вступила какая-то свежая гитлеровская часть. С танками. Женщин, стариков и детей выгнали из хат. Пьют, гады, веселятся. А жители мерзнут на улице. Многие из них даже верхней одежды не успели надеть.
От услышанного по спине поползли мурашки. В такую-то ночь — и на мороз! Женщин, детишек! Изверги!
Комиссар полка неожиданно предлагает, обращаясь сразу к нам обоим:
— Нужно сотворить чудо, товарищи. Ударить так, чтобы и фашистов выкурить из хат, и жителей не задеть снарядами.
Георгий Федорович вопросительно смотрит на меня. Я в свою очередь — на него. Молчим. Каждый не решается взять на себя такую ответственность.
— А разведчики установили места скопления гитлеровцев? — наконец спрашивает комиссара Курганов.
— Абсолютно точно, Георгий Федорович.
— Что ж... Может быть, и в самом деле рискнуть, Виталий Иванович? Душа горит. Пошлем корректировщиков... Как вы на это смотрите?
— С корректировщиками, конечно, можно, — после некоторого колебания согласился я.
И мы произвели-таки огневой налет на Крюково. Данные разведки позволили нам определить основные цели, а корректировщики, пробравшись на самую окраину поселка, скорректировали этот налет так, что ни один снаряд не упал там, где укрылись от обстрела мирные жители. [218]
Немало фашистов нашло себе могилу под развалинами домов и в огне пожарищ. В отместку их артиллерия до рассвета обстреливала боевые порядки нашей дивизии. Особого вреда это не принесло, а вот пользу мы извлекли огромную: сумели засечь почти все огневые точки врага, распределить их поорудийно, побатарейно. И утром три наших дивизиона произвели новый, еще более сокрушительный артналет.
Как впоследствии стало известно, гитлеровцы понесли от нашего огня большие потери. Мы вывели из строя несколько артиллерийских и минометных батарей, рассеяли изготовившуюся к утренней атаке пехоту, заставили уйти танки, сосредоточенные на северо-западной окраине Крюково.
Морозное утро 7 декабря. Необычно тихо. А мы, честно говоря, уже как-то отвыкли от этого, чувствуем себя словно не в своей тарелке. Нервничаем. Это, вне сомнения, заметно и по мне, и по лицу комдива. Генерал В. А. Ревякин ни секунды не может оставаться на месте. Все ходит взад-вперед по блиндажу, молчит. А я то и дело смотрю на часы. Как медленно движутся стрелки!
Внешне спокоен только полковник И. И. Серебряков. Сидит в углу на пустых снарядных ящиках и о чем-то тихо разговаривает с командиром взвода связи лейтенантом К. Д. Еремеевым. Такому самообладанию нашего начальника штаба можно только позавидовать.
Склонились над телефонными аппаратами связисты Н. С. Ищенко, Ф. П. Курочкин и Н. Т. Коновалов. То и дело продувая трубки, они с нетерпением смотрят то на меня, то на лейтенанта К. Д. Еремеева. В глазах бойцов читаю вопрос: ну скоро ли?
Наконец стрелки приближаются к заветным цифрам. 10.00. Пора! Перехватив мой взгляд, генерал В. А. Ревякин тоже смотрит на часы и кивает головой: пора! Лейтенант Еремеев пододвигается ближе к своим связистам.
— Огонь! — коротко командую я. И в ту же секунду по проводам понеслось многократное: «Огонь, огонь, огонь!»
Надломилась тишина, упала, сбитая ревом многих десятков орудий. В сплошном гуле натренированное ухо улавливает особенно резкие удары пушек бронепоезда. И этот грохочущий ад длится ровно тринадцать минут. Но каких тринадцать минут! Позже мне доложили некоторые цифры. При норме 60 выстрелов батареи за 13 минут выпустили по 120–130 снарядов. Стволы орудий, до этого для маскировки окрашенные в белый цвет, сделались черными: сгорела краска.
Артиллерийская подготовка закончилась. В атаку пошли наши стрелки и кавалеристы. 44-й дивизии. Полки первых эшелонов ворвались в Крюково. Их подразделениям удалось с ходу занять первую линию вражеских траншей и зацепиться за восточную [219] окраину поселка. Но дальнейшее продвижение батальонов застопорилось из-за сильного огня противника. К тому же несколько запоздала с вступлением в бой 17-я стрелковая бригада полковника Г. А. Куталева.
Надо было срочно исправлять положение. В этой обстановке генерал В. А. Ревякин немедленно бросил из-за правого фланга 1077-й стрелковый полк с задачей совершить обход крюковского узла сопротивления с северо-востока. Одновременно и командир 44-й кавалерийской дивизии полковник П. Ф. Куклин ввел в бой свой 45-й кавполк (резерв комдива) на стыке между частями первого эшелона для обхода Крюково с юго-востока. Эти меры, а также вступление в дело вторых эшелонов позволили нам развить первоначальный успех. К исходу дня от противника была очищена большая часть населенного пункта. А правофланговые полки дивизии в это время охватили крюковский узел с севера. С юга то же самое сделали левофланговые подразделения 44-й кавалерийской дивизии и 17-й стрелковой бригады. Для противника, продолжавшего обороняться в оставшейся в его руках части Крюково, создалась реальная угроза окружения.
Наступила ночь. Но бой не прекращался ни на минуту. Только теперь действовали в основном штурмовые группы. Их бойцы под покровом темноты вплотную подбирались к закопанным в землю танкам противника и забрасывали их гранатами и бутылками с горючей смесью. А некоторые группы проникали во вражеское расположение и уничтожали фашистских солдат и офицеров. Словом, все время держали гитлеровцев в напряжении.
3 часа утра. Еще совсем темно. Но генерал Ревякин приказывает возобновить наступление. Враг сопротивляется с отчаянием обреченного, неоднократно предпринимает контратаки. Многие наши батареи теперь действуют непосредственно в боевых порядках наступающих стрелковых подразделений. Прицельный огонь вести трудно, мешает темнота. Артиллеристы наводят орудия по вспышкам выстрелов, используют зарево от пожарищ. Умело действуют в этих сложных условиях наводчики орудий Г. Ф. Букасов, К. И. Крохмаль, Н. Р. Заславский и Н. А. Копытов. От их метких выстрелов навсегда замолкают огневые точки противника. А расчет сержанта Г. В. Куропатова в первые же минуты боя подбивает два фашистских танка.
Мужественно сражались в Крюково бойцы и командиры танкового батальона из 1-й гвардейской танковой бригады. Это подразделение, имевшее в своем составе всего 6 машин, вначале находилось в резерве у нашего комдива. Но в критическую минуту генерал В. А. Ревякин ввел его в бой. Огнем и гусеницами танкисты прокладывали путь нашей пехоте. Они давили пулеметные гнезда, крушили орудия и минометы, завязывали артиллерийскую дуэль с фашистскими танками. А когда кончались боеприпасы, гвардейцы смело шли на таран. [220]
...Противник оставил Крюково и прилегающие к нему другие населенные пункты. Дивизия выполнила свою задачу. А 10 декабря ее, измотанную в боях, решением командарма вывели во второй эшелон. Мы получили кратковременную передышку.