В сорок первом грозовом

После окончания Военной академии механизации и моторизации РККА имени И. В. Сталина, получив диплом первой степени и звание майора, я был назначен начальником штаба 38-й танковой бригады, которая располагалась в Шепетовке. Я считал себя не совсем подготовленным для этой должности, но когда сказал об этом своему однокашнику Г. Н. Орлу, которого назначили после выпуска командиром танкового полка, он усмехнулся:

— Дуришь, Костя! Не боги горшки обжигают. Помучишься — научишься...

К концу 1938 года наша бригада встала в ряд лучших соединений Киевского Особого военного округа и накануне войны была передислоцирована во Владимир-Волынск, ныне Владимир-Волынский, небольшой уютный городок у западной границы.

В 1941 году в Красной Армии ускоренно формировались крупные подвижные соединения, однако, как известно, в полном объеме выполнить эту задачу не удалось, так как сроки оказались недостаточными.

На основе нашей и 36-й танковой бригады по штату мирного времени формировалась 41-я танковая дивизия. Ее командиром был назначен полковник П. П. Павлов, бывший командир нашей бригады, человек энергичный, властный, горячий. Его заместителем по политической части стал полковой комиссар М. М. Балыков, веселый острослов, шутник и любитель поговорок. Михаил Михайлович практически любого человека умел вызвать на откровенный разговор, узнать, что у него на душе; если нужно, помочь ему в любом деле. Заместителем командира по строевой части был Н. А. Уколов, рослый, прямодушный и строгий полковник.

Получив директиву и штатное расписание, мы приступили к сколачиванию подразделений, обучению личного состава. Делать это нужно было быстро, энергично, поскольку все понимали, что находимся рядом с границей, где высокая боеготовность частей и подразделений нужна как нигде. [4]

У меня как начальника штаба дивизии работы в те дни было по горло. Из 38-й танковой бригады был создан 81-й танковый полк. Его возглавил бывший командир учебного батальона майор В. Г. Ковалев, волевой и опытный танкист. Из 36-й танковой бригады мы сформировали под началом майора А. С. Суина 82-й танковый полк. 41-й мотострелковый полк создавался заново. Личный состав, вооружение и техника для него начали поступать в начале мая. Подавляющее большинство красноармейцев были новобранцами, ни разу не державшими в руках винтовку. 41-й гаубичный артиллерийский полк к тому времени уже получил и людей и орудия, но не имел ни одного тягача. В 41-м зенитно-артиллерийском дивизионе было три батареи личного состава, но только одна имела четыре 37-миллиметровые зенитные пушки.

Мотострелковый полк разместился в казармах в сорока километрах западнее Ковеля, в местечке Любомоль, у самой границы, все остальные части — в военном городке.

К комплектованию мелких подразделений мы приступили немедленно, так как структура их значительно изменилась: взвод имел теперь не три танка, а пять, рота — шестнадцать. К тому же в прежние экипажи влились почти сорок процентов новичков и танкистов из других подразделений. Разумеется, не все было гладко, надо было учить людей новой тактике, усложнилось управление... Прежние успехи в боевой и политической подготовке необходимо было удержать, а стало быть, прямо в ходе укомплектования активно проводить занятия, стрельбы, добиваться, чтобы танкисты в любую минуту были готовы дать отпор агрессору. Тем более что в Европе уже полыхала война, развязанная гитлеровской Германией, а войска вермахта находились у самых наших границ.

С 10 по 13 июня прошло плановое армейское командно-штабное учение под руководством генерал-майора Николая Федоровича Ватутина, на которое были привлечены штабы 5-й армии генерал-майора танковых войск М. И. Потапова, 15-го стрелкового корпуса полковника И. И. Федюнинского, 9, 19, 22-го механизированных корпусов и их дивизий.

Наша 41-я танковая входила в состав 22-го механизированного корпуса, штаб которого располагался в Ровно вместе с 19-й танковой и 22-й механизированными дивизиями этого корпуса. Командовал корпусом генерал-майор С. М. Кондрусев, заместителем по политчасти был полковой комиссар И. А. Липодаев, а начальником штаба — генерал-майор танковых войск В. С. Тамручи. [5]

Учение по замыслу было интересным. Оно отвечало реальным требованиям современной войны. В нем изобиловали сложные моменты обстановки и оригинальные решения командиров и начальников штабов.

Штабы работали напряженно, показав большие способности в обеспечении как управления войсками, так и взаимодействия всех отделов.

* * *

Вечером 17 июня на станцию Владимир-Волынск прибыл эшелон с танками КВ-2 для батальона тяжелых танков. Машин было 18 — для трех рот по пяти в каждой и три — для взвода командования. Танки эти были засекречены, разгружать и перегонять их в дивизию разрешалось только ночью, укрытыми брезентом.

Ночь на 18 июня была для жителей центральной улицы города беспокойной. По ней проходили для того времени чудо-машины, мощно ревели моторы, под гусеницами содрогалась земля, в окнах домов дребезжали стекла...

Мы направили машины в лес. В дивизии КВ-2 никто еще не видел, кроме тех механиков-водителей, которые были командированы на завод для их приема и сопровождения.

Полковник П. П. Павлов поручил своему заместителю по технической части подполковнику Д. А. Васильеву ознакомить командование соединения с тактико-техническими данными КВ-2.

Утром 20 июня мы во главе с П. П. Павловым подошли к новым машинам. Возле них стоял подполковник Д. А. Васильев. Перед нами возвышался стальной гигант. Танк Т-26 по сравнению с ним казался игрушечным. Экипажу Т-26, чтобы совершить посадку через люк башни, достаточно было стать на гусеницу, а у КВ-2 для этой цели была приварена к броне лестница. Мы обошли эту громадину, осмотрели и, признаться, были поражены ее величием. Конечно же это был самый мощный танк в мире.

— Приступайте, товарищ Васильев! — приказал Павлов.

Дмитрий Александрович, держа в правой руке длинную указку, а в левой — «Руководство по танку КВ-2», начал:

— Боевой вес танка около 50 тонн, толщина лобовой брони — около 100 миллиметров, маски{1} — около 200 миллиметров. [6] На прицеле две шкалы. Одна — для бронебойного, другая — для бетонобойного снарядов. Танк предназначен для разрушения железобетонных огневых точек укрепленных районов. Эвакуировать его могут только тракторы типа «Ворошиловец», каких, кстати, — Васильев повернулся к комдиву, — у нас в дивизии пока нет, товарищ полковник. Если эта махина застрянет в болоте, то вытащить ее можно будет только одним или двумя такими же танками. Предупреждаю, что наши ремонтники пока этот танк не знают. Экипажи подобраны с Т-26, и завтра батальон начнет освоение новой техники. Кстати, я расскажу вам одну танковую историю...

Дмитрий Александрович, человек спокойный, с добрым, улыбчивым лицом, любил рассказывать всякие бывальщины из своего бурного и беспокойного «технарского» прошлого, причем говорил длинно, невнятно, в деталях топил главное, и не у каждого хватало терпения выслушать его до конца. Но когда его перебивали, он не сердился.

Вот и на этот раз полковник Н. А. Уколов сурово заметил :

— Нет, Дмитрий Александрович, истории свои оставьте для другого случая, а сейчас — о деле...

Понемногу выяснялось, что у КВ-2, хотя он и был грозной боевой машиной, имелись существенные недостатки: тяжел, маломаневрен, не способен истреблять танки, поскольку имел 152-миллиметровое орудие с навесной, а не с настильной траекторией, которая бы не превышала высоту танка противника хотя бы на дистанции 500–700 метров. Позже на смену КВ-2 пришли танки КВ-1 с 76-миллиметровой пушкой и тремя пулеметами, удобные, надежные боевые машины, каких не было у гитлеровцев. Но это позже...

Осматривая танк, каждый высказывал свои замечания, но общее мнение было расплывчатым: танк, конечно, мощный, но... Этих «но» мы насчитали немало. Тем не менее новую технику надо было осваивать, что мы и не замедлили начать.

* * *

В воскресенье 22 июня мы с Д. А. Васильевым решили поехать на рыбалку.

Отдав необходимые распоряжения, я пришел домой. Лег спать рано — утром надо вставать до света. Но не спалось. Ворочался, несколько раз вставал. Мной владело какое-то беспокойное чувство. Думал больше не о предстоящей рыбалке, [7] а о неукомплектованных штатах частей и штабов дивизии...

Разбудил звонок в дверь.

— Вставай, рыбачок, — зашумел Васильев. — Зорьку проспишь!

Я вскочил, позвонил в штаб. Оттуда сообщили, что никаких изменений и происшествий нет, телеграмм и указаний не поступало.

— Если будет что, — сказал я, — мы с подполковником Васильевым на полигоне, звоните туда.

Там были наши танки, выведенные из боксов.

Поехали в сторону границы, где находился полигон — почти на берегу реки Луга, впадающей в Буг.

Алела заря. Полумрак рассеивался. Деревни, поля и перелески укутаны голубой дымкой.

Звезды гасли. Ни ветерка. Казалось, что все вокруг находится в сладкой предрассветной дремоте: и поле, и лес, и птицы, и люди...

— Хороший будет клев! — улыбнулся Васильев и спросил шофера: — Как считаешь, Коля?

Тот неопределенно хмыкнул и, заглушив мотор, в свою очередь спросил:

— Что это?

Со стороны границы взлетело несколько красных и зеленых ракет. Не успели они погаснуть, как послышался отдаленный гром. Отражаясь от голубеющего небосвода, замигали вспышки орудийных выстрелов. Где-то впереди, рикошетируя, высоко вверх летели трассирующие пули. В укрепленном районе вздыбилась земля, перемешиваясь с дымом. Донеслась трескотня пулеметов, хлопки винтовочных выстрелов, уханье разрывов снарядов и мин.

— Разворачивай! — скомандовал я шоферу, в душе все же надеясь, что это идут учения 5-й армии, о которых мы, танкисты, могли и не знать, поскольку, находясь в стадии формирования, не имели возможности принять в них участие.

Когда воздух над нами рассек пронзительный свист, за ним другой, третий, а артиллерия стала бить по нашему городку, сомнения исчезли окончательно — война!

Выбросив ненужные нам теперь удочки и банки с червями, мы помчались в гарнизон. Над нами гудели плотные стаи немецких самолетов. Шли они на разных высотах. Одни — высоко, видимо направляясь в глубь страны, другие — ниже. Эти образовали круг и, пикируя один за другим, сбрасывали бомбы на военные городки во Владимир-Волынске. [8] Идя в пике, летчики включали сирены. Пронзительный вой оглушал, леденил кровь. И — взрывы, взрывы, один за другим.

На окраине города, видимо, диверсант или предатель методически посылал красные ракеты в сторону наших складов, указывая фашистам цели.

В городке уже объявили тревогу. Экипажи бежали в лес, к танкам. Автомашины выкатили из парков, загружались на складах и неслись в район сбора. Двухбашенные пулеметные танки тянули за собой гаубицы артполка. Появились первые убитые и раненые.

В штабе я вскрыл сейф, распечатал пакет, в котором лежала карта с обозначенными районами сосредоточения дивизии и маршрутами выхода из них. Связь со штабами корпуса и 5-й армии была прервана. Мои попытки связаться с ними ни к чему не привели.

Начальник отделения капитан Шаров руководил погрузкой на автомашины штабного имущества. Командир дивизии полковник Павлов, широко расставив ноги, стоял на обочине дороги, по которой выходили из городка автомашины, что-то кричал шоферам и сидевшим в кабинах командирам.

Немецкие бомбардировщики заходили на склады горючего и смазочных материалов. Наши зенитчики вели по ним огонь и обили четыре самолета.

— Я буду на наблюдательном пункте! — крикнул мне Павлов. — Будем действовать, как было подготовлено! — Он сел в подошедший броневик и укатил на НП, который находился севернее города на опушке леса.

Из 41-го мотополка поступила радиограмма: «Полк ведет бой на границе, оперативно подчинен 15-му стрелковому корпусу».

Из Владимир-Волынска бежали жены командиров с детьми. В руках у них небольшие узелки.

Штабная колонна оставила военный городок. Чувствовалось, что немцы уже в самом городе — свистели пули, чаще поблизости стали рваться мины и снаряды.

Подразделения 87-й стрелковой дивизии заняли исходное положение для контратаки. Артиллеристы установили орудия на огневых позициях.

— Может быть, ударим на Устилуг? — предложил я Павлову.

— Нельзя! Помнишь, что говорил генерал Тамручи?

— Выходить в район сбора.

— Вот то-то. С приказами не шутят, тем более на войне. Тяжелые танки КВ-2 вводить в бой мы не можем: нет [9] снарядов. Если ударим танками Т-26, посадим их на траншеях укрепрайона. — Павлов помолчал. — Сделаем вот что: одним батальоном 82-го танкового полка контратакуем противника во взаимодействии с 87-й стрелковой дивизией. Я останусь здесь, а ты веди остальные части в район сбора. Вышли командиров в штабы армии, 22-го мехкорпуса и 15-го стрелкового корпуса. Связь надо установить...

Полковник ставил задачу командиру 82-го танкового полка майору А. С. Суину и зампохозу Хвостикову. Первому — выбить немцев из Владимир-Волынска, второму — взорвать склады, если возникнет угроза их захвата.

Я вел колонну в район сбора. Авиация врага ходила над нами и частями, готовившимися к контратаке, поливая их свинцом и засыпая бомбами. Одна бомба попала в танк КВ-2. Он загорелся. Второй застрял в болоте. Когда фашисты стали окружать его, экипаж взорвал машину.

Прибыл лейтенант А. В. Талашь, оставленный в штабе для уничтожения документов, доложил, что задание выполнил, однако связи со штабами 5-й армии и 22-го мехкорпуса все еще не было. Командиры связи, посланные мной, еще не вернулись. Наконец протянули телефонный кабель из штаба 15-го стрелкового корпуса.

К вечеру стало известно, что из Владимир-Волынска немцев выбили, но дорогой ценой. Из 50 танков Т-26 батальона 82-го танкового полка сгорело около 30. Они горели от огня крупнокалиберных пулеметов, противотанковых ружей, артиллерии. Майор А. С. Суин, размазывая по лицу пот и кровь (его ранило), показал нам противотанковое ружье системы «базука». Как жаль, что наши пехотинцы не имели такого оружия.

На командном пункте собрались жены комсостава с детьми. Наступила ночь. Измученные и перепуганные детишки хотели спать, но их нечем было даже укрыть.

Комдив приказал освободить от грузов двадцать машин и отправить семьи в Ковель. Ответственным за эвакуацию он назначил начальника политотдела дивизии полкового комиссара С. Ф. Завороткина.

Поздно ночью в оперативном отделении штаба дивизии стала ясной обстановка на фронте: на ковельско-хелмском направлении оборонялись 45-я и 62-я стрелковые дивизии, в стыке между ними держал оборону 41-и мотострелковый полк нашей дивизии. Против них наступал 17-й армейский корпус немцев, нанося главный удар вдоль железной дороги Люблин — Хелм — Любомоль — Ковель. Противнику удалось вклиниться на нашу территорию километров на 7–8 [10] в полосе 45-й стрелковой дивизии и 41-го мотострелкового полка. 62-я стрелковая дивизия отбила атаки и занимала фронт по границе почти до самого Устилуга.

На владимир-волынском направлении обстановка была сложнее. Против 87-й стрелковой дивизии действовал 55-й армейский корпус фашистов. Вечером они вновь взяли город.

Левее, у города Сокаль, на стыке гитлеровцам противостояли только пограничники. Фашисты захватили несколько населенных пунктов и подошли к Горохову, что в 20 километрах от границы.

Создалось угрожающее положение. Немцы получили возможность наступать на Луцк. Левый фланг 87-й стрелковой дивизии, отважно сражавшейся с превосходящим ее по силам в 5–7 раз противником, был обойден. На помощь этому соединению спешили из Ровно части 22-го механизированного корпуса.

Внезапность нападения фашистской Германии на Советский Союз создала исключительно тяжелые условия для деятельности командиров и штабов. Уже в первый день войны мы понесли большие потери, в том числе командного состава. Остро ощущалась нехватка боевой техники, оружия, боеприпасов, горючего. Давало о себе знать постоянное нарушение связи с ведущими бои подразделениями. Приказы из вышестоящих штабов поступали с опозданием. Так, из штаба 5-й армии мы получили приказ: «15-му стрелковому корпусу и 41-й танковой дивизии с утра 23 июня перейти в наступление на город Люблин. Ближайшая задача — овладеть городами Хелм и Красностав, в дальнейшем наступать на Люблин».

Поставленная задача явно не соответствовала создавшейся к этому времени обстановке. Начальник штаба 15-го стрелкового корпуса генерал З. З. Рагозный на наш запрос ответил, что этот приказ уже отменен.

Еще через час оперативный дежурный принес телеграмму: «Для поддержки контратаки 15-го стрелкового корпуса, проводимой утром 23 июня, выделить две танковые роты». Телеграмму подписал начальник штаба 5-й армии.

Едва начало восходить солнце, как появились немецкие самолеты. Загремела канонада.

Части 15-го стрелкового корпуса двинулись на Любомоль. Наши артиллеристы смогли вести огонь чуть больше десяти минут — немецкие самолеты тут же разбомбили батареи. [11]

Выделенные танковые роты капитана Бочакошвили и старшего лейтенанта Комарова устремились вперед. Стреляя с ходу по намеченным целям, танки прошли боевые порядки нашей пехоты, увлекая ее за собой.

До позиций врага оставалось не более двухсот метров, когда он открыл сильный огонь. Кроме того, снова началась бомбежка.

Танки горели. В роте капитана Бочакошвили вышло из строя семь танков, когда он дал команду отходить на исходные позиции. Но до них дошло всего три боевые машины. У старшего лейтенанта Комарова осталось только два танка.

Настроение у нас было совсем не радостным. Из оставшихся без машин красноармейцев мы стали создавать «черную пехоту», как потом окрестили отчаянно дравшихся спешенных танкистов враги.

Сил, достаточных для того чтобы отбросить гитлеровцев, у нас явно не хватало.

Вечером того же дня командир 15-го стрелкового корпуса полковник И. И. Федюнинский созвал командиров и начальников штабов дивизий.

Мы с полковником П. П. Павловым прибыли, когда все уже были в сборе.

Оговорюсь, что полковник Иван Иванович Федюнинский только что принял этот корпус, а генерал Зиновий Захарович Рагозный получил новое назначение и не успел сдать штаб другому человеку — началась война. Поэтому и получилось, что генерал был временно подчинен полковнику.

Посредине просторной комнаты стоял стол с разостланной картой, испещренной синими и красными стрелами.

Генерал Рагозный взял карандаш и начал информировать об обстановке:

— Наш сосед справа — Западный фронт ведет упорные бои с превосходящими силами противника. Немцы вводят все новые и новые резервы танковых войск. Их авиация господствует в воздухе. Положение в районе Бреста неясное, достоверных сведений оттуда нет: Слева 6-я армия нашего, Юго-Западного фронта обороняется от превосходящих сил врага в районе города Броды. Противник вбил глубокий клин в расположение наших войск на стыке 5-й и 6-й армий и развивает наступление на Броды с очевидной целью окружить нашу львовскую группировку. Другая часть сил 6-й немецкой армии и 1-я танковая группа наступают на город Дубно, обходят левый фланг нашей армии. Немецкое командование стремится не допустить смыкания флангов [12] 6-й и 5-й армий, изолировать их, нарушить их взаимодействие и разгромить по частям.

Чтобы сорвать этот замысел, командующий 5-й армией приказал сегодня в первой половине дня нанести контрудар силами 19-й танковой и 22-й механизированной дивизий 22-го мехкорпуса из района Луцка в направлении на Горохов для поражения танковой группировки противника, соединиться с войсками 6-й армии и восстановить с нею взаимодействие.

Вначале контрудар развивался успешно, но немцы ввели еще две свежие танковые дивизии — до 600 танков, направили более ста самолетов и потеснили наши дивизии. Корпус отошел за реку Стырь, понеси значительные потери. Погиб и командир. 22-го мехкорпуса генерал-майор Семен Михайлович Кондрусев. Соединение принял генерал-майор танковых войск Владимир Степанович Тамручи.

Зиновий Захарович на минуту прервал доклад. Мы склонили головы и молча почтили память павших. Рагозный продолжал:

— Положение частей нашего корпуса таково: 45-я стрелковая дивизия и 41-й мотострелковый полк 41-й танковой дивизии отражают атаки 17-го армейского корпуса немцев, наступающего в направлении Хелм, Ковель. Используя четырех-пятикратное превосходство в силах, врагу удалось потеснить дивизию. Бои ведутся ожесточенные. Город Любомоль несколько раз переходил из рук в руки. 62-я стрелковая дивизия отбила все атаки противника и занимает положение на границе почти до города Устилуг. Оба ее фланга дивизии глубоко обойдены немцами. Особенно тяжелое положение у 87-й стрелковой. Ни командира, ни начальника штаба этой дивизии здесь нет, они в боевых порядках. Под натиском 55-го армейского корпуса противника дивизия оставила город Владимир-Волынск и с боями отходит на Луцк. Противнику нанесен большой урон, но и в соединении немалые потери. Это все...

— Вопросы есть? — спросил Федюнинский.

Все молчали. Обстановка была понятной.

— Какие будут предложения у командиров дивизий?

Командир 62-й стрелковой дивизии сказал, что следует силами 41-й танковой и 45-й стрелковой дивизий ударить в направлении на Любомоль и восстановить положение 45-й дивизии на границе. Командир 45-й дивизии настаивал на том, чтобы отвести 62-ю стрелковую дивизию от границы на уровень 45-й и оборонять Ковель. Полковник П. П. Павлов заявил, что нужно отойти за реку Стоход, иначе немцы, [13] обойдя Луцк с юго-востока, ударят на Сарны, по тылам 5-й армии, и окружат ее главные силы в полесских болотах. Упорная оборона Ковеля, на которой настаивают командиры 45-й и 62-й дивизий, только поможет противнику осуществить вариант окружения армии.

И. И. Федюнинский принял решение отвести 62-ю дивизию и продолжать оборону Ковеля.

Через некоторое время наша дивизия сменила район расположения. Штаб и отдельные батальоны перешли на западную окраину Колеля, тылы — на восточную, а танковые полки — в густой лиственный лес западнее города.

Бойцы тщательно маскировали машины, отрывали щели.

Командир дивизии послал разведку на Брест, лично проверял, как воины готовятся встретить противника, был возбужден, но наконец сел в свою машину и мгновенно уснул, привалившись к плечу шофера.

Я проснулся от рева немецких самолетов и стрельбы 76-миллиметровой зенитной батареи 15-го стрелкового корпуса. Самолеты пятью группами по 12 машин в каждой летели над городом.

Враг возобновил наступление.

Начальник отделения капитан М. В. Куликов доложил, что получено донесение от разведки на Брест. В нем было сказано: «Дозор № 1 достиг Ратно. Мост севернее взорван. На дороге лесной завал. Пытался обойти, но был обстрелян. Потерь нет. Отошел в Ратно. Веду наблюдение».

Было ясно, что немцы в Бресте. Мы тогда не знали, что Брестская крепость героически защищается.

— На дороге у моста через Припять, — сказал Куликов, — устроена засада с целью прикрытия от удара 15-го стрелкового корпуса на Брест. Активности противника с направления Брест на Ковель не замечено. Другой дороги из Ратно на Брест для бронемашин нет.

— Сообщите об этом в штаб 15-го корпуса, — приказал я, — и включите в разведсводку. Что еще?

— Пятнадцать минут назад, — Куликов посмотрел на часы, — из Владимир-Волынска к Турийску подходила группа немецких мотоциклистов. В городе есть пехота и артиллерия 62-й стрелковой дивизии. Они врага встретят... Думаю, это была разведка.

Фронт придвигался к Ковелю. 45-я и 62-я стрелковые дивизии и наш 41-й мотострелковый полк вели упорные бои с соединениями 17-го армейского корпуса противника в 8–12 километрах западнее Ковеля. 87-я стрелковая дивизия под натиском 55-го армейского корпуса немцев отошла в [14] район Киселин, Торчин, Луцк. Фронт корпуса образовал дугу, вогнутую на запад. Между флангами 62-й и 87-й стрелковых дивизий образовался разрыв около 30 километров. На рубеже Луцк, Млинов 19-я танковая и 22-я механизированная дивизии 22-го мехкорпуса сковали продвижение противника, но он стал обходить их фланги, действуя на Дубно.

Полковник П. П. Павлов приказал вести разведку шоссе Ковель — Луцк танками и бронемашинами разведывательного батальона, а 82-й танковый полк поставить у шоссе Ковель — Луцк в готовности к удару в направлениях на Ковель, Турийск и Луцк. Было велено туда же направить тяжелый танковый батальон и запросить разрешение комкора на смену района расположения.

Такое разрешение пришло только в три часа утра 25 июня. Если бы оно поступило раньше, мы могли бы переместиться под покровом ночи, а теперь пришлось идти под жесточайшими бомбежками. У наших зенитчиков только 4 орудия, не хватало снарядов, и они вели огонь отдельными очередями.

На шоссе Ковель — Луцк появились немецкие мотоциклисты. Экипаж тяжелого танка КВ-2 под командованием лейтенанта П. Н. Синегуба уничтожил больше десятка мотоциклов, остальные обратились в бегство.

Командир дивизии долго насупленно молчал, потом отдал приказ выслать разведку в местечко Мельница, где, по его предположению, появились немцы. Если это так, то, поскольку местечко находилось километрах в 30 в нашем тылу, выходило, что мы оказались в окружении.

Разведка установила, что противника в Мельнице нет. Комдив разом успокоился и, повеселев, поставил задачу отходить и занять оборону по восточному берегу реки Стоход.

После тяжелых изнурительных боев части 15-го стрелкового корпуса отошли за Стоход и, сменив наши танковые полки, заняли оборону.

Обстановка усложнилась. Немцы овладели городами Львов, Дубно, Луцк, подходили к Ровно. Они бросали против нас все новые и новые танковые соединения: На их пути встали остатки стрелковых дивизий 6-й армии. Воины сражались героически, но не в силах были сдержать натиск сотен крестоносных танков.

* * *

Утром 27 июня был получен приказ командующего фронтом решительным контрударом остановить противника, окружить главные силы группы армий «Юг», вторгшихся глубоко [15] в пределы Западной Украины. Удары следовало наносить по флангам противника с двух направлений: силами механизированных корпусов 6-й армии с юга, из района города Броды на Дубно, и механизированными корпусами 5-й армии с севера, из лесов между городами Луцк и Ровно, тоже в направлении Дубно. Командующий 5-й армией решил действовать тремя механизированными корпусами, имея их в одном эшелоне. На правом фланге — 9-й, в центре — 22-й, на левом фланге — 19-й. Наша 41-я танковая оказалась в центре боевого порядка 22-го мехкорпуса, а стало быть, и в центре всего построения ударной группировки. Дивизия должна была нанести удар из района деревни Цумань в направлении Олыко, Дубно. Здесь мы должны встретиться с частями южной ударной группы. Атака назначалась в ночь на 28 июня, поскольку днем при господстве авиации противника она была бы бесперспективной.

Бойцы и командиры понимали, что наше соединение играет ведущую роль в контрударе с севера и что от ее действий в значительной степени будет зависеть успех остальных войск. Танков у нас было около ста пятидесяти, спешенных танкистов менее ста человек, 24 гаубицы, мотострелковый полк оставался в подчинении командира 15-го стрелкового корпуса. Минометов и противотанковых пушек мы не имели, а прикрытие с воздуха вели единственная зенитная батарея и четыре зенитно-пулеметные установки. Понятно, что при таком положении добиться намеченной цели было крайне трудно. Мы могли лишь на короткое время остановить продвижение противника.

До захода солнца нас беспрерывно бомбила вражеская авиация. Правда, потери были незначительными, но подготовка к контрудару проходила в трудной обстановке.

Наступала теплая безлунная ночь. В 22 часа взвились две красные ракеты — сигнал к атаке. Взревели моторы танков, дивизии пошли вперед. Вражеские силы прикрытия на шоссе были разбиты, их остатки бежали в местечко Олыко, где пытались организовать оборону, но под ударом танков поспешно отступали на юг. К рассвету наши танки овладели деревней Петушки. Неподалеку от Олыко, в овраге, поросшем деревьями и кустарником, разместился наш штаб. Южнее деревни Петушки вражеская пехота, танки и артиллерия, минометы встретили наступающих сильным огнем. Главный удар пришелся по нашей дивизии, так как она выдвинулась несколько вперед. Поле боя превратилось в кромешный ад. Чад горевших немецких и наших танков душил, копоть хлопьями носилась в воздухе. Скрежет, удары, [16] гул, выстрелы заглушали слова команд, лица танкистов почернели. Из горящих и подбитых боевых машин выскакивали уцелевшие люди, падали, сраженные ружейным и пулеметным огнем, осколками снарядов, мин.

Успешно начатый контрудар не достиг намеченной цели. Врагу были нанесены чувствительные потери, но остановить, его нам не удалось, потому что группировка 6-й армии, которая должна была наносить удар нам навстречу, сама была атакована гитлеровцами и остановлена.

Оставлять наши войска на достигнутом ими рубеже при условии безраздельного господства немецкой авиации и на открытой местности было бы безрассудством. Вот почему перед восходом солнца генерал М. И. Потапов приказал отойти на исходные позиции.

Для прикрытия мы оставили на первом рубеже танки КВ-2, получившие снаряды, а на втором — роту огнеметных танков капитана Чернявского.

Полковник П. П. Павлов, полковой комиссар М. М. Балыков и я отходили с боевыми порядками 81-го танкового полка.

Утром в небе появились немецкие самолеты. Им ничто не препятствовало ходить на высоте 100–200 метров, так как наше ничтожно слабое зенитное прикрытие сразу же было подавлено.

Противник, заметив наш отход, начал преследовать нас танками и пехотой, но нарвался сначала на КВ-2, а затем на огнеметную роту. Воины этого подразделения действовали умело и мужественно. И хотя все они полегли в бою вместе со своим командиром, но дали нам возможность отойти в лес, занять оборону. Своим самопожертвованием огнеметчики спасли сотни жизней.

Я подошел к единственному из восемнадцати оставшемуся на ходу тяжелому танку, которым командовал двадцатитрехлетний лейтенант Петр Синегуб. Машина напоминала израненного зверя. Броня башни исцарапана, в маске гаубицы торчали застрявшие бронебойные снаряды, мотор едва тянул. Осмотрев машину, Синегуб со слезами на глазах любовно похлопал ее по броне — спасла, мол, родимая! Я понял состояние лейтенанта и не стал ему мешать.

Немецкие танки остановились у шоссе, не решаясь сунуться в лес, затем, прикрывшись от нас, устремились на Ровно. К исходу 28 июня они захватили город и осторожно начали продвигаться на Новоград-Волынск (ныне Новоград-Волынский), боясь нашего повторного удара во фланг. [17]

Мы получили приказ отойти в район Костополя и, прикрывшись силами разведывательного батальона, начали движение. С нами шло и местное население. Старики, женщины и дети несли с собой небольшие узелки с одеждой и пищей. Один мальчик лет десяти подошел ко мне и сердито спросил:

— Дяденька военный! Куда же вы уходите? Оставляете вас немцам? Да? У вас же пушки!

— Мы еще придем и отомстим за все, — сказал я, не смея взглянуть в глаза мальчику. Он укоризненно посмотрел на меня, отвернулся, поправил узелок на плече и, понурившись, пошел обочиной.

Что бы только я не отдал за жизни погибших, за слезы женщин, за то, чтобы этот укор мальчика не жег мне потом сердце многие дни и ночи! Видимо, такое состояние было не только у меня. Когда вечером мы сосредоточились в лесах восточнее Костополя, скорбь о гибели товарищей, вся боль за страдания и муки людей были отражены на лицах бойцов и командиров. Люди зло бросали шинели, ложились прямо на траву и молчали... Но усталость брала свое, и они засыпали.

Мы подсчитывали потери и оставшиеся силы, способные вести бой. Полностью боеспособным остался лишь артполк. В зенитной батарее было всего два орудия. В танковых полках — по двадцать Т-26, число пеших танкистов увеличилось до пятисот. Создав из них роты, мы включили в их состав и зенитчиков, не имеющих орудий. Эти роты были вооружены танковыми пулеметами, в большинстве своем без упорных сошек, револьверами и винтовками. Тяжелый танковый батальон числился только в документах, если не считать изуродованного КВ-2, ремонтной летучки да цистерн с горючим и смазочными материалами.

9 июля корпус был отведен за реку Случь, по восточному берегу которой перешли к обороне войска 5-й армии. Мы сосредоточились в лесах севернее Новоград-Волынска. Враг был остановлен перед укрепленным районом южнее города. Позже он им овладел и стал развивать наступление на Житомир.

Силами 22-го механизированного корпуса в направлении местечко Сокол, Новоград-Волынский укрепрайон по противнику был нанесен контрудар с целью отвлечь силы гитлеровцев к своему флангу, ослабить их удар на киевском направлении, выиграть время.

Наша дивизия вновь оказалась в центре боевого порядка. Ближайшей задачей было овладение местечком Сокол, [18] захват шоссе и соединение с укрепрайоном. Справа от нас должна действовать 19-я танковая дивизия, слева — 22-я механизированная. Танков у нас, как говорится, кот наплакал: один КВ-2 да около сорока Т-26. Мотострелковый полк по-прежнему оставался в 15-м стрелковом корпусе. В артполку хотя и сохранились все 24 гаубицы, но снарядов было мало.

Генерал В. С. Тамручи приказал комдиву еще раз «перетрясти» все тылы, оставить только самых необходимых людей для обслуживания, остальных поставить в строй, лично возглавить атаку и взять местечко Сокол.

Ночью мы «трясли» тылы, включая и медсанбат. Набрали человек восемьдесят, вооруженных карабинами, организовали из них роту, командиром которой стал начальник химической службы дивизии капитан Стародубцев.

В 8 утра артиллерия открыла огонь, но он был жидковат — выпустили всего 50 снарядов. Командир дивизии, его заместитель и я стали во главе взводов, пошли в атаку. Фашисты открыли огонь, над нашими головами стала рваться шрапнель. Звук ее разрыва на редкость противный. Цепи залегли, но это не спасало от поражений. Они попятились назад, к спасительному лесу. Как их остановить? Что делать? Несмотря на рвущуюся шрапнель и пулеметный огонь, я, сжав в комок нервы, сел на пенек у опушки и начал закуривать. Пальцы дрожали, но я подавил эту дрожь, жестом стал показывать людям, чтобы ложились... Подействовало. Видя мое внешнее спокойствие, красноармейцы залегли, стали торопливо окапываться, кидая на меня тревожные взгляды.

Для меня этот эпизод стал уроком психологии на войне. Бойцы беспредельно верят своему командиру — значит, с такими людьми можно выиграть любое сражение. Это открытие укрепило во мне дух.

Мы перешли к обороне.

В тот же вечер во всех подразделениях накоротке прошли партийные собрания. Речь на них шла об улучшении индивидуальной воспитательной работы с воинами, о том, чтобы коммунисты постоянно были в гуще красноармейских масс. До сего времени партийно-политическая работа проводилась в основном в массовых формах. Разумеется, массовые формы работы оправдали себя целиком и полностью, но надо было их совершенствовать, повышать качество, доходчивость, убедительность бесед и политинформаций. И ясно было, что одними массовыми мероприятиями не обойтись, что перед боем необыкновенно важно слово политработник [19] ка, коммуниста, обращенное к каждому бойцу в отдельности, важна беседа с ним с глазу на глаз, задушевность, участие, поддержка.

Беседы проводились о положении на фронте, о решимости советского народа отстоять свою независимость, изгнать врага с нашей земли. Коммунисты и агитаторы рассказывали воинам о том, как сражались их товарищи по оружию, называли их имена, ставили в пример лучших, таких, как старший сержант А. Я. Бородин, который, будучи раненным, не ушел с поля боя, мужественно продолжал сражаться и уничтожил несколько гитлеровцев. Или экипаж танка Т-26, командиром которого был коммунист младший политрук В. В. Васильев. Его машина была подбита, загорелась, но танкисты не покинули ее, вели огонь до конца и сгорели вместе с танком. Таких примеров было немало. Они показывали силу духа советских воинов, звали людей на подвиги. Все старались равняться на героев. Рос и поток заявлений с просьбами принять в партию или в комсомол.

Воспитательная и организаторская работа командиров, политработников, партийных и комсомольских организаций приносила хорошие результаты, В подразделениях повысилась боевая активность личного состава, люди рвались в бой. Помнится, комиссар 81-го танкового полка батальонный комиссар Прохорович{2} рассказывал Балыкову о том, как личный состав 81-го танкового полка воспринимает содержание вражеских листовок, в которых грубая брань в адрес коммунистов и нашего командования соседствовала с дешевой похвальбой успехами немецких войск. Бойцы сжигали эту гадость, не читая. Показательный факт: после неудачной атаки, о которой я говорил выше, немцы сбросили на наши окопы массу листовок, а уже на следующий день больше двадцати красноармейцев подали заявления с просьбой принять их в ряды ВКП(б).

Как-то рядовой И. С. Власьин спросил заместителя командира 82-го танкового полка по политчасти батальонного комиссара Е. П. Мельника:

— Почему у нас мало самолетов?

— Наша авиация понесла большие потерн в первые дни войны, — ответил политработник. — Но она у нас есть и действует там, где в ней бóльшая нужда. Да, самолетов у нас меньше, чем у немцев. Промышленное производство еще [20] не перестроилось на военные рельсы. Для этого нужно время.

— Это верно, — согласился Власьин. — Танки и самолеты у нас еще будут, думаю... Только ведь за Гитлером-то вся Европа, и стоим мы против нее одни-одинешеньки. Наши союзники-то Гитлеру вроде сродни приходятся. Не переметнутся ли?

— Нет, они на сделку с Гитлером не пойдут, ведь это равносильно признанию мирового господства Германии.

— Ежели бы не авиация фашистская... — с надеждой в голосе сказал Власьин. — Мы бы им, гадам...

— Наша сегодняшняя задача — выиграть время, обескровить врага, дать стране, народу нашему плечи расправить...

— Понятно, — кивнул боец. — Но война эта, похоже, товарищ батальонный комиссар, затяжная будет и жертв немалых потребует.

— За Наполеоном тоже вся Европа была, а чем все кончилось, каждому школьнику известно. И я точно знаю, что эта война закончится в Берлине! Вот только не знаю конкретной даты...

— И я в этом уверен, — заулыбался Власьин. — Дело-то с нашей стороны правое.

* * *

Наш корпус получил приказ удерживать город Малин, отвлечь гитлеровцев от Киева. После получасовой обработки передовых немецких позиций мощным огнем артиллерии мы пошли в атаку.

Ранее утраченные нами позиции были восстановлены, причем наши потери были незначительными. И хоть победа была не особенно велика, но по существу-то первая! И мы еще раз убедились на своем горьком опыте, что наступление надо готовить тщательно, что если обеспечить бой, то можно одолеть врага. Генерал В. С. Тамручи в тот день впервые, наверное, с начала войны улыбнулся.

Ободренные победой, красноармейцы успешно отразили и контратаку противника — били его почти в упор. Фашисты не выдержали, показали нам свои спины, а когда вслед им ударила наша артиллерия, мы воочию убедились, как хорошо фашисты умеют бегать. Это всех крепко ободрило.

Мы день ото дня совершенствовали управление частями, ваше боевое мастерство росло на практике. Тактика оборонительного боя развивалась за счет повышения требований к устойчивости и активности обороны, а этого достигали путем [21] уплотнения боевых порядков и увеличения их глубины на ожидаемых направлениях главных ударов противника, более высокой организации огня всех видов, проведения контрподготовок, усиления инженерного оборудования обороны, повышения живучести пунктов управления.

* * *

Был получен приказ отправить все уцелевшие танковые экипажи в Горький для новых формирований. Полковника И. П. Павлова вызвали в Москву и назначили на должность командира танковой бригады. Позже (в 1943 году) ему было присвоено звание генерал-майора танковых войск и он командовал танковым корпусом.

Дивизию принял полковник Н. А. Уколов. Николай Андреевич участвовал в гражданской войне, был контужен. Строгий, собранный, он редко улыбался, на неполадки в дивизии реагировал горячо. Жена Уколова болела, лечилась в Москве, и он встретил войну во Владимир-Волынске вместе с сыном-восьмиклассником, вместе они приняли первый бой, отступали, не расставались нигде. Николай Андреевич внимательно следил, как взрослеет и мужает Володя. Но тем не менее, делая сыну очередное замечание, Уколов растерянно оглядывался и, словно жалуясь и ища поддержки у окружающих, беспомощно произносил: «Вот непослушный ребенок!»

19 августа от командующего армией пришла телеграмма: меня и Уколова отзывали в Москву в управление кадров. Дивизию было приказано сдать полковому комиссару Балыкову, а ее штаб — майору Невжинскому.

Мы тепло распрощались с боевыми друзьями. С М. М. Балыковым, как оказалось, навсегда. В одном из боев он был тяжело ранен, долго лечился, а в 1943 году умер в Туле. Это был настоящий политработник, огромной душевной щедрости, незаурядных знаний человек.

...Война шла третий месяц.

Ночью Москва погружалась во мрак, но радио не выключали: в любое время могла прозвучать воздушная тревога. Как только она объявлялась, жители спешили в метро или бомбоубежища. На улицах оставались только патрули. На крыши домов поднимались дружинники местной противовоздушной обороны в готовности предупредить или ликвидировать пожар от вражеских зажигательных бомб. Над столицей висели аэростаты воздушного заграждения, на улицах стояли ежи, сваренные из рельсов. Окна крест-накрест заклеены бумажными полосами, витрины магазинов заложены [22] мешками с песком. Суровая, деловая и решительная Москва была напряжена и напоминала сжатую до предела пружину.

Мы, фронтовики, в бомбоубежище не прятались. Выходили во двор Военной академии механизации я моторизации РККА имени И. В. Сталина, где находились в резерве кадров, и изучали танки Т-34 и KB, наблюдали, как прожекторы чертят небосвод, обменивались мнением относительно заградительного огня наших зенитчиков, радовались каждому удачному выстрелу. Старшина резерва полковник С. И. Богданов, впоследствии маршал бронетанковых войск, провожая глазами сбитый вражеский самолет, тихонько приговаривал:

— Так его, так его...

Кафедра тактики потребовала от меня описания опыта боевых действий 41-й танковой дивизии. Я изложил на карте и бумаге свой отчет, но он, к сожалению, не сохранился в архиве академии.

Фронт все ближе подступал к Москве. Мобилизованные жители столицы сооружали кольцо внешней обороны города и его окраин, строили дзоты; устанавливали противотанковые ежи, создавали пояс заграждения.

...Состав резерва кадров все время менялся. Одни получали назначения и убывали на фронт, другие прибывали оттуда, а третьи, в числе которых был и я, пока только жадно слушали новости. Вот одна, радостная, — о «катюшах». У нас на вооружении появилась реактивная артиллерия. Те фронтовики, которым довелось видеть «катюши» в действии, рассказывали нечто фантастическое. Обсуждая достоинства нового оружия, мы не теряли надежды, что и наши танки еще покажут себя на ратном поле.

В середине сентября полковник Н. А. Уколов получил назначение на должность командира 143-й танковой бригады. Мы простились. Я тогда еще не знал, что судьба вновь сведет нас на Калининском фронте.

А 5 октября 1941 года и я получил предписание о назначении командиром 28-й танковой бригады, которую еще нужно было формировать из личного состава запасного танкового полка. Заместителем был назначен подполковник Иван Дмитриевич Белоглазов, начальником политотдела — старший батальонный комиссар Георгий Георгиевич Катков, начальником штаба — майор Василий Никитич Буслаев. После введения института военных комиссаров на эту должность прибыл к нам полковой комиссар Василий Георгиевич Гуляев. [23]

Каждого бойца мы вызывали, беседовали с ним и только после этого решали, брать или не брать его в бригаду. В один из таких горячих дней ко мне в кабинет буквально ворвался человек, которого я не вызывал. Рослый, широкоплечий парень лет двадцати в шинели с курсантскими петлицами.

— Товарищ подполковник, возьмите меня в бригаду! На любую должность!

— Кто вы такой? — удивился я. — Почему врываетесь без вызова?

— Разрешите доложить! Рахматулин Захар Сергеевич. Был курсантом танкового училища. Совершил самоволку... Отчислили, послали сюда, в запасной. Уж сколько сформировано бригад! Просился почти в каждую из формируемых. Не берут... А чем я хуже других? Я хочу воевать, кровью искупить свою вину! Не откажите, товарищ подполковник!

Мы с товарищами переглянулись. Комиссар бригады В. Г. Гуляев неодобрительно покачал головой, глаза командира танкового батальона подполковника Гавриила Оганесовича Саратьяне явно говорили «за».

— Допустим, — тихо сказал я, — возьмем вас в бригаду, а вы нам новое чрезвычайное происшествие! Что тогда?

— Я знаю, что такое война, — серьезно глядя мне в глаза, твердо проговорил Рахматулин. — Я однажды ошибся, подобного не повторится. Прошу мне поверить!

И я поверил, что он говорит правду. А если к тому же за ним присматривать, солдат выйдет отменный.

— Хорошо, — решил я. — Пойдете мотоциклистом-автоматчиком в разведывательную роту. Первое же опасное задание — ваше.

* * *

Бои уже шли на подступах к Можайску, и нашу еще не обученную и не вооруженную бригаду перевели в местечко, расположенное неподалеку от Владимира. Туда же стали поступать оружие, танки, прибыл и маршевый мотострелковый батальон. Личный состав принял присягу, людям в торжественной обстановке вручили оружие. Началась боевая учеба. Днем и ночью на стрельбище трещали пулеметы и автоматы, ухали танковые пушки, рвались мины и ручные гранаты. Танкисты напряженно готовились к встрече с врагом.

В середине октября меня вызвал в Москву командующий бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии генерал-лейтенант танковых войск Я. Н. Федоренко. [24]

— Туго, брат, дело на фронте, — сказал он, не дослушав мой рапорт о прибытии. — Немец жмет... Многие учреждения эвакуированы на восток. Твою бригаду отправляем на фронт. Приказ будет. Знаю, что не совсем готовы, но... Завтра подадим эшелоны для погрузки. Как там» у тебя?

— Танков Т-34 — одиннадцать, КВ-1 — пять, легких Т-60 — шестнадцать. Пушка 76-миллиметровая — одна, минометов — шесть, зенитных, 37-миллиметровых — четыре, 20-миллиметровых — восемь. Вот и вся ударная сила.

— Не густо, да что делать?

Сделав короткое напутствие, Я. Н. Федоренко отпустил меня.

А 22 октября бригада в составе 28-го танкового и 28-го мотострелкового батальонов, зенитного дивизиона, разведывательной, ремонтной, автотранспортной рот и управления была погружена в два эшелона и направлена на Западный фронт.

Мы получили приказ занять оборону в районе станции Кубинка.

Отчетливо доносилась артиллерийская стрельба, еле уловимо — трескотня пулеметов. Захватив города Руза и Гжатск, враг рвался к Москве. Войска фронта, оказывая упорное сопротивление, отходили.

Мы произвели рекогносцировку, расставили танки и расположили подразделения пехоты. Зенитный дивизион занял огневые позиции. Наши и вражеские самолеты ходили вдоль автострады на малых высотах. Один «мессершмитт», преследуя наши штурмовики, возвращавшиеся с задания, напоролся на огонь зенитного дивизиона и рухнул на поляну. Пилот остался жив и был взят в плен бойцами мотобатальона. Его направили в штаб фронта.

В 10 часов 25 октября мы получили приказ о передаче бригады генерал-лейтенанту К. К. Рокоссовскому, командующему 16-й армией, которая вела тяжелые бои за Волоколамск. К 24 часам 25 октября соединению следовало прибыть туда. Был определен маршрут: Голицыно, Звенигород. Новопетровское, Волоколамск.

Изучив приказ, мы выслали разведку по указанному маршруту с целью проверки проходимости дорог. Разведка вскоре вернулась. Выяснилось, что по маршруту могут пройти только гусеничные машины. Я решил вести бригаду в Волоколамск двумя колоннами. Танковую возглавил мой заместитель подполковник И. Д. Белоглазов, а колесные машины повел через Москву я. [25]

Когда голова колонны достигла развилки Ленинградского и Волоколамского шоссе, в репродукторах прозвучал мощный, но спокойный голос Юрия Левитана. Объявлялась воздушная тревога. Небо прорезали сотни лучей прожекторов. Зенитки открыли заградительный огонь. Вот луч прожектора поймал вражеский самолет, следит за ним и туда же потянулись яркие трассы снарядов. Стервятник метался, пикировал, скользил на крыло, старался нырнуть в спасительную для него темноту. Но прожектористы работали четко, и через минуту в черном небе вспыхнул факел — одним разбойником стало меньше.

Около 22 часов колонна вошла в Новопетровское. Тишину ночи нарушал только шум моторов, а мрак — тонкие лучи, проходящие через небольшие щели замаскированных фар. У здания райисполкома толпилось около сотни вооруженных винтовками ополченцев под командой милиционера при револьвере, шашке и бинокле, сидевшего на рослом белом коне. Рядом стоял броневик нашей разведки. Экипаж доложил, что танки противника заняли южнее нас деревню Скирманово, до которой отсюда 12 километров.

— На пути в Рождествено, — докладывал разведчик, — вражеские машины застряли в грязи. Им остается преодолеть два километра проселка, а дальше от Рождествено сюда дорога с твердым покрытием. Кроме грязи, противнику ничто не противостоит.

— Если их не остановить, — подал голос милиционер, — то утром они будут здесь, а там Москва...

— Ну, до этого не допустим. Командир-то не с голыми руками прибыл... — заговорили вокруг.

Я развернул карту, осветил ее карманным фонариком. Обстановка складывалась не в нашу пользу. Правда, если немецкие танки пойдут на Новопетровское, то мы их встретим. А если изберут другой маршрут — через Онуфриево на Истру или через Никольское на станцию Румянцево, тогда... Наших войск нет ни в Онуфриево, ни в Никольском.

— Суворов учил: если приказано идти направо, а должно налево, то иди налево, — пробормотал я, но комиссар расслышал и веско заметил:

— Суворов-то учил, да вот, поди разберись, как должно!

— Считаешь, что можно продолжать выполнение приказа и махнуть рукой на Скирманово: не наше, мол, дело? — спросил я Гуляева.

— Ну а твое-то командирское чутье что подсказывает? — ответил он вопросом на вопрос. [26]

— А вот что: надо действовать по сложившейся обстановке. Свернуть на юг и преградить путь немцам на Москву.

— Правильно, командир! — горячо одобрил мое решение Василий Георгиевич.

Я отдал приказ: мотострелковому батальону с одной пушкой занять оборону в Онуфриево и прикрыть дорогу на Истру, роту легких танков поставить на опушке леса у Никольского, пересекая путь на Румянцево, танковый батальон и отряд ополченцев вывести в Рождествено, что находится на пути из Скирманово. Если немцы пойдут на Новопетровское, надо встретить их огнем из засады.

О принятом решении тотчас доложил генерал-лейтенанту К. К. Рокоссовскому.

Подразделения приступили к выполнению приказа. Я вошел в штаб бригады, который разместился в здании райисполкома. Буквально следом за мной в кабинете появился начальник штаба майор В. Н. Буслаев с двумя девушками. Оказывается, они пришли из Скирманово. Рассказали, что видели танки, автомашины, солдат. Автомашины, мол, застряли, поднимаясь в горку. Очень крутая горка.

— Много ли в деревне танков? — спросил я.

— Много, много! — в один голос ответили девушки.

— А сколько? Пять, десять, сто?

Девушки помолчали, переглянулись.

— Не знаем, не считали, но много.

— Могли бы вы вернуться в Скирманово и узнать, где и сколько танков?

Черноглазая, поменьше ростом, заявила:

— Я пойду.

— Хорошо. Как вас зовут, девушка?

— Роза.

— Зайдите в деревню с той же стороны, как и уходили оттуда, — со стороны Горок, — сказал я. — Будьте осторожны. Важно, чтобы вас не заметили. Я к шести часам утра жду вас в Рождествено. Понятно?

— Понятно. Только я к этому времени не успею. Далеко же...

— А мы вас до конца шоссе подбросим на машине. Там ведь совсем рядом.

— Тогда успею, — сказала она и быстро поднялась, поправила платок на голове. Буслаев проводил ее. Я вызвал рядового Захара Рахматулина и приказал ему пробраться в Скирманово, сосчитать танки в восточной части деревни [27] до дороги на Рождествено и выяснить хотя бы примерное их расположение.

Минуты три Рахматулин сидел над картой, изучая местность и пути проникновения в Скирманово, а встав, сказал:

— Все сделаю как надо. Прошу подбросить меня вот к этому сараю, — и показал его на карте.

— Передайте командиру роты, чтобы вас доставили туда на мотоцикле и ждали вашего возвращения. Я встречу вас в Рождествено в шесть утра.

Около пяти часов утра из штаба армии прибыл наш офицер связи и доложил обстановку. Линия фронта проходила по реке Лама, исключая Волоколамск, оставленный вчера вечером нашими войсками, далее по реке Озерна на юг. В район деревни Онуфриево должна подойти 78-я Сибирская стрелковая дивизия. Короче, от излучины Озерны и до озера Тростенское наших войск не было. Здесь разрыв фронта.

Генерал К. К. Рокоссовский одобрил мое решение.

Отдав необходимые распоряжения, я поехал в штаб танкового батальона, расположенный в Рождествено. Роза уже меня ждала, она насчитала 15 танков, но не была уверена, что обнаружила все. Ночью трудно было различить, где танк, а где автомашина, а близко подходить опасалась, окликали часовые.

Я поблагодарил девушку и спросил:

— Роза, желаешь остаться у нас санитаркой в медсанвзводе?

— Согласна, — ответила Роза. — Я сирота, жила у бабушки.

Ее зачислили в медсанвзвод. Роза прошла с бригадой весь ее долгий и многотрудный путь до последнего дня войны. Сейчас Роза Мартыновна Мельникова (по мужу Баева) живет в Новгороде, вырастила двух сыновей: один — военнослужащий, другой — скульптор.

Вернулся и Рахматулин. Он насчитал 18 танков и тоже не был уверен, что обнаружил все. Дома забиты солдатами, маскировку не соблюдают.

— Первое задание, товарищ Рахматулин, вы выполнили. Хвалю. Идите, отдыхайте, — сказал я и крепко пожал руку разведчику.

Мы понимали, что только внезапная атака может ошеломить противника и принести желаемый результат. У нас 15 танков, у гитлеровцев больше. У них, наверное, есть и противотанковые пушки, у нас их нет. Наши танки лучше, но немцы будут стрелять с места, значит, их огонь эффективней [28] в два, а то и в три раза, так как нам придется стрелять с остановок, и даже с коротких. Местность нам тоже не благоприятствует: узкая поляна между лесными массивами — единственный проход для танков. В нем в линию не развернуться. Получатся плотные боевые порядки, и при сильном противотанковом огне большие потери неизбежны. Маневра нет. Но и это не все. Скирманово закрыто высотой 264,3. Противник от нас скрыт, а когда экипажи танков его увидят, они окажутся от него на удалении 200–300 метров, на самой выгодной для немцев дистанции и, не успев сориентироваться, будут расстреляны.

С другой стороны, если фашисты беспечны, их силы не развернуты в боевые порядки и связаны грязью, наша атака при ее внезапности может привести к разгрому врага. Упускать такую возможность нельзя.

Я принял решение сперва атаковать противника в Скирманово одним взводом (3 тридцатьчетверки). Остальные танки были в готовности к атаке на исходных позициях с заведенными моторами. При малейшем успехе атаки взвода будем атаковать всеми силами.

На рассвете 26 октября атакующий взвод устремился на высоту, закрывающую Скирманово. Но едва наши танки достигли ее вершины, как по ним ударили болванками не менее тридцати пушек. Наши танкисты тоже открыли огонь. Но вскоре над одной из машин взметнулось черное облако дыма, а затем по башне поползли языки огня. Два других танка дали задний ход и, ведя огонь, укрылись за гребнем высоты.

Стало ясно, что атака всеми силами батальона была бы бессмысленной — враг располагал мощной огневой силой, бил из засады. Можно было погубить танки и открыть путь фашистам на Волоколамское шоссе. Приказав командиру батальона перейти к обороне, я поехал в штаб бригады, где меня уже ждали представители штаба фронта: генерал-лейтенант Г. К. Маландин и полковник Мякухин (к сожалению, не помню его имени).

Я доложил генералу обстановку, результат атаки взвода, а также о решении перейти к обороне. Т. К. Маландин внимательно слушал меня, ни разу не перебил доклад, ни в чем не упрекнул. Вопросы задавал в очень вежливой форме. Так и хотелось рассказать ему о всех горестях, бедах, недостатках, заранее зная, что генерал не осудит, а поможет, что-то подскажет.

Одобрив мое решение, Герман Капитонович сказал:

— Будем думать, что делать дальше. [29]

Вскоре он уехал, а полковник Мякухин остался в штабе бригады. Мы беседовали с ним, когда дверь широко распахнулась и вошел высокий, стройный красавец капитан. Плотно сложенный, подтянутый, с черной окладистой бородой, на боку маузер.

— Кто здесь начальник? — спросил капитан и, когда ему указали на меня, шагнул к столу, взял под козырек, доложил: — Командир дивизиона PC М-13 капитан Карсанов.

— Чем располагает дивизион?

— Имеем 12 установок М-13, три залпа мин, но совсем нет продовольствия.

— С продовольствием уладим. Располагайтесь в районе ветеринарной лечебницы и подготовьте огонь: по Скирманово, по междулесью севернее высоты 264,3, по выходам из деревни Никольское. Вышлите офицера связи в штаб бригады. Найдите моего заместителя по хозяйственной части Сергея Матвеевича Подольского и передайте, что я приказал взять дивизион на довольствие.

— Все понятно. — Капитан козырнул и вышел, а я записал в блокнот учета боевых, сил: «Дивизион PC М-13. Карсанов Казбек Дрисович».

К вечеру в этом блокноте появились записи еще: «523-й гаубично-артиллерийский полк», «Два бронепоезда», «Батальон пехоты с 76-миллиметровой батареей». Последнему, опасаясь за открытый правый фланг, я приказал занять оборону на рубеже Городище, Варвариха и установить локтевую связь с конниками генерала Доватора.

В ночь на 27 октября полковник Мякухин вручил мне выписку из приказа за подписью генерала В. Д. Соколовского: уничтожить скирмановскую группировку противника, не допустив ее распространения на Истру, выйти в район Старое и оттуда во взаимодействии с 4-й танковой бригадой наступать на город Руза.

Задача нам была явно не по силам.

— Давай думать, Василий Георгиевич, — сказал я Гуляеву, — как четырнадцатью танками, легкие не в счет, разбить около полусотни немецких танков и гнать их в Рузу?

— Тебя учили искусству воевать, да и о Суворове ты частенько поговариваешь, тебе и карты в руки.

— А ты в стороне?

— Нет, я тоже буду думать, но предлагай ты.

Появился начальник штаба, и мы пришли к такому решению: новопетровское направление прикрыть ополченцами, 523-м гаубичным артполком, дивизионом PC и двумя бронепоездами. Всеми танками обойти Скирманово с востока [30] через Никольское, там присоединить к танкам обороняющийся в Онуфриево мотострелковый батальон и наступать на село Покров (южнее Скирманово). С захватом Покрова скирмановская группировка врага оказалась бы в окружении. Там же должна наступать и 4-я танковая бригада, во взаимодействии с которой можно будет решать дальнейшую задачу.

К 6 часам утра легкие танки, исполняя роль разведывательного отряда, уже входили в Никольское. Тяжелые и средние танки были готовы к выступлению, мотострелковый батальон ожидал появления танков, чтобы присоединиться к ним.

Полковник Мякухин, узнав о моем решении, возмутился:

— Что вы делаете?! Как только вы снимете танки из Рождествено, немцы будут здесь, в Новопетровском. Я от имени генерала Маландина запрещаю вам делать такой губительный маневр.

— Как же прикажете исполнять приказ командующего фронтом?

— Атакуйте из Рождествено на Скирманово, далее на Покров и Рузу. У вас есть артиллерия и PC, а в Скирманово не больше 10 танков.

— Поймите, товарищ полковник, что в Скирманово полсотни танков, пехота и противотанковая артиллерия ждут нашей атаки именно из Рождествено, — доказывал я.

— Я как представитель командующего фронтом тем не менее приказываю вам атаковать из Рождествено на Скирманово!

— Хорошо, я выполню этот приказ, но за последствия отвечать будете вы! — одеваясь, выкрикнул я.

Атака была назначена на 9 часов. Приказав начальнику штаба вернуть легкие танки, а средним и тяжелым не выступать, я поехал в штаб танкового батальона и, связавшись оттуда со штабом бригады, приказал передать командирам 523-го гаубичного артполка и дивизиона PC о начале артподготовки в 8 часов 30 минут по ранее разработанному графику. Потом направился на НП к сараю, от которого мы накануне наблюдали бой танкового взвода. Со мной была радиостанция, включенная в танковую сеть. Вскоре к нам присоединился В. Г. Гуляев.

В 8 часов 30 минут слева от нас из-за леса в небо врезались огненные языки реактивных снарядов «катюш».

— Работает наш «борода»! — радостно потирал руки Гуляев. [31]

— Погоди ты радоваться, — осаживал я комиссара, — бой еще не начался.

Мимо нас с ревом пронеслись танки. Вот они начали подниматься на высоту, развернулись в линию. Справа с опушки леса поднялась цепь ополченцев, слева — саперного взвода. Замолчала наша артиллерия. Танки вырвались на гребень высоты. По ним из Скирманово ударил шквал артиллерийского огня. Затрещали пулеметы. Ополченцы и саперы залегли. Танки открыли огонь... Вчерашняя картина повторялась, только в большем масштабе.

Один танк устремился вперед и ворвался в деревню. Кругом все пылает, но экипаж ведет бой. Загорелся танк младшего политрука И. М. Мамонтова, но воины вели огонь до последнего вздоха и сгорели вместе с машиной. Вот уже остановились два KB, вскоре два Т-34. Комбат подполковник Г. О. Саратьяне высунулся из танка через верхний люк, машет флажками и, сраженный, падает. Бежит командир танковой роты Герой Советского Союза капитан А. Ф. Васильев — у него оторвана рука... Боеспособными остаются только шесть танков, а помощи от 4-й танковой бригады пока нет — ее мы найдем только утром следующего дня. Медлить нельзя. Даю команду: «Отойти на исходные!»

Танки, отстреливаясь, пятятся, укрываются за гребень, отходят ополченцы и саперы, а семь неподвижных машин сиротливо маячат на вершине 264,3.

Остаток дня ознаменовался пятью последовательными ударами немецких самолетов группами до 20 бомбардировщиков по расположению наших войск. Немцев в Скирманово мы только пощекотали, пугнули.

Досталось и нам. Когда «юнкерсы» пикировали на наблюдательный пункт, где находились мы с Гуляевым, не раз пришлось укрываться в щели.

Неподалеку от НП стоял домик. В нем жила бабушка с внучкой, золотоволосой девочкой лет десяти. После налета фашистских стервятников на месте домика зияла только огромная воронка. Бабушку и внучку мы так и не отыскали. Много мне приходилось пережить бомбежек, но этот случай — были люди и даже следа от них не осталось — просто потряс меня.

Вечером пришел наш мотострелковый батальон, смененный сибиряками, и занял оборону в районе Устиновка, Рождествено, Андрейково. Положение стабилизировалось.

Проверив оборону подразделений, я возвращался на наблюдательный пункт. Вижу — из Рождествено на Скирманова идет эмка. Поравнявшись со мной, машина остановилась, [32] и из нее вышел военный в кожаном реглане. За ним еще два командира. Первым был начальник штаба бригады В. Н. Буслаев, вторым — генерал Г. Н. Орел. Человек в кожаном пальто приблизился ко мне, держа руки в карманах. Он был высок, строен. Я узнал генерал-лейтенанта К. К. Рокоссовского. Мы познакомились с ним еще в начале войны, когда он командовал 9-м механизированным корпусом, встречались на учениях. Я был несколько удивлен, увидев командующего на переднем крае, и вместе с тем обрадован, что могу лично доложить о положении бригады, о том, как в мои действия вмешался подчиненный генерала Г. К. Маландина.

Генерал внимательно выслушал меня, сказал, что Герман Капитонович всю вину за происшедшее взял на себя, как и положено старшему начальнику, представитель которого был виноват. Потом Константин Константинович задал мне несколько вопросов о противнике и проговорил:

— Да, Скирманово — это «орешек». — Он о чем-то задумался и после непродолжительной паузы строго и четко произнес: — Сегодня ночью вас сменят части 18-и стрелковой дивизии. Все. Вопросы есть?

— Нет. Все ясно.

— До свидания. Меня провожать не надо. Делайте свое дело. — И, пожав мне руку, генерал направился к эмке.

Я приказал начальнику штаба вызвать ко мне Рахматулина и старшину роты истребителей танков И. В. Осипова, Иван Васильевич, немногословный, длиннорукий, с угловатыми движениями и раскачивающейся походкой, как мне донесли, внимательно наблюдал за немцами, находящимися в Скирманово.

Первым пригласил его.

— Доложите, что видели..

— В Скирманово танков много, товарищ командир, — неторопливо начал Иван Васильевич. — Штук этак шестьдесят. А может, и поболе. Они вчерась подбитые танки свои тягали по большаку на Покров. Штук шестнадцать, пожалуй... Пехоты, значит, не меньше батальона, окопы копают по южным скатам высотки, а также и на окраине деревни. Пушки опять же есть — одна батарея у дороги на Рождествено, в аккурат на окраине села. А в деревне Горки немцев. нет, но навещают ее по нескольку человек за яйцами, молоком, курами. В Никольском — ни наших, ни немцев, в Мамонино — тоже, а в Марьино пехота немецкая окапывается. Вот и все.

— Вот что, старшина. — Я поднялся, встал и Осипов. — [33] Возьмите несколько человек и доставьте сюда тех любителей кур, что навещают Горки. «Язык» нужен.

— Понял вас, товарищ командир, — внимательно посмотрел на меня старшина. — Разрешите выполнять?

— А у меня на вас большая надежда, — сказал я вызванному потом Рахматулину. — Срочно нужен «язык», понимаете? Хорошо бы к утру, в крайнем случае — к обеду.

— Разумею, — не по-уставному ответил Рахматулин. — Мне нужно с собой одного бойца взять.

— Не мало будет?

— Для такого дела много людей ни к чему.

* * *

...Утро 2 ноября выдалось морозным. Снежная пороша слегка покрыла поля. Сквозь мглу едва пробивались холодные солнечные лучи.

Я с тревогой ждал возвращения разведчиков.

Как выяснилось потом, Рахматулин и боец разведроты рядовой Ю. М. Бухаркин затемно подошли к переднему краю, спросили у пехотинцев, нет ли немцев в нашем сгоревшем танке. Им ответили, что, дескать, снайпер повадился туда ползать, никак не выкурят, хитрый больно. Ночью разведчики подползли к танку, осторожно и внимательно осмотрелись — никого. Под руку Бухаркину попалась гильза от немецкого винтовочного патрона. Бойцы поняли, что утром надо ждать здесь незваного гостя, залезли в танк через нижний люк. Едва стало светать, они заметили — ползет снайпер: на голове шаль, на ногах соломенные калоши, винтовка завернута в серое солдатское одеяло. Разведчики осторожно выбрались из танка, спрятались за его кормой. Снайпер полз неторопливо, часто останавливался, прислушивался. Рахматулин и Бухаркин тоже затаили дыхание. Едва гитлеровец подполз к гусенице, Бухаркин резко крикнул: «Хенде хох!», а Рахматулин быстро вскинул автомат и одним прыжком оказался возле снайпера. Тот выронил винтовку и, стоя на коленях, поднял руки. Недолго раздумывая, Рахматулин сгреб его за шиворот и — за танк. Немцы открыли огонь, но Захар уже поволок пленного к нашим позициям, а Бухаркин прикрывал его отход.

Пленный оказался разговорчивым. Он показал, что в Скирманово находится авангардный танковый полк 10-й танковой дивизии с мотопехотным батальоном 86-го полка этой же дивизии. В полку 70 танков, в мотобатальоне 12 пушек. Похоже, что немец был рад, что попал в плен и остался жив. [34]

Утром 3 ноября бригада получила приказ силами мотострелкового батальона с 8.00 4 ноября наступать в направлении Рождествено, Горки, Ивойлово, к исходу дня выйти на рубеж реки Гряда, овладеть деревнями Щелканово, Ивойлово и перейти к обороне.

Мотострелковый батальон начал атаку вовремя и, подавив сопротивление противника в Ивойлово и Щелканово, выполнил задачу. Вернувшись из батальона в штаб, я узнал, что старшина Осипов привел пленных, принес девять винтовок, пистолет и офицерскую сумку с документами. Пленных и документы направили в штаб армии. Мне не терпелось узнать подробности из первых уст, я вызвал Ивана Васильевича.

...Десять красноармейцев во главе с И. В. Осиповым, маскируясь за деревьями, осторожно пробирались через лес на Горки. Все были вооружены автоматами, гранатами, ножами. Осипов часто останавливался, прислушивался. Тишина. В Горки пришли к рассвету. Осипов постучал в окно крайней избы.

— Немцы есть? — спросил он у открывшей ему старухи.

— Приходют, — закивала бабка. — Каждый день, почитай. Уж всех обобрали. То кур режут, то молоко, кричат: «Давай!..» К обеду, должно, снова явятся.

Осипов предложил план действий, и красноармейцы покинули деревню. Прошли ельник, березник, поднялись на возвышенность, спустились в лощину: Дорога круто сворачивала вправо и терялась за молодыми и стройными сосенками.

— Здесь, — определил место для засады Осипов. — Иванцов, Кулько, Петрусевич — слева от дороги, в сосняке, Кузовлев, Левин и ты, Смирнов, — справа, вон в тот кустарник. Никифоров и Корнеев пройдут подальше за поворот и замаскируются, да так, чтобы ни одна живая душа вас не нашла. Я со связным Володиным укроюсь вот тут. Действовать быстро, не суетиться. В Скирманово вашу пальбу обязательно услышат, чего доброго подмогу пришлют... Так что долго возиться нечего. У убитых забрать оружие и документы, раненых и «языков» — с собой. Глядеть в оба! По местам!

Осипов и Володин замаскировались шагах в десяти от дороги под елками, прикрылись лапником, затаились. Ждали долго. Было уже два часа, когда Володин легонько подтолкнул Осипова в бок.

— Идут!

— Вижу, — чуть слышно отозвался старшина. [35]

Из-за поворота неторопливо вышли два гитлеровца. На плечах — винтовки, головы платками поверх пилоток повязаны. Пройдя еще несколько шагов, они остановились, поговорили о чем-то, сняли оружие и сделали по три выстрела в сторону Горок.

Осипов забеспокоился — уж не выдали ли себя те, кто за поворотом? Но вскоре к этим двум подошла еще группа немцев во главе с офицером. Старшина понял: разведку, значит, вперед посылали, а та им выстрелами сигнал подала, что никого на пути нет.

Двое первых снова пошли вперед, а группа осталась на месте. Осипов заволновался не на шутку — слишком близко расставил своих ребят, да еще ненароком офицера кокнут, а его бы в плен взять надо в первую очередь. Пара солдат поравнялась с местом, где затаились Осипов и Володин. «Пора», — решил старшина и, тщательно прицелившись, выстрелил. Пуля попала точно в цель, раздробленная винтовка вылетела из рук немца. Красноармейцы дружно открыли огонь из засад.

— Хенде хох! — крикнул Осипов.

Бойцы окружили гитлеровцев, убитых обыскали, раненого офицера уложили на носилки из винтовок и, не мешкая, отправились назад. По пути офицера перевязали, но он стонал, не открывая глаз, и вскоре умер... Но добытые «языки» дали очень ценные сведения.

...Рахматулин давно мечтал возглавить экипаж, и я назначил его в порядке поощрения командиром танка. Всем разведчикам предоставил отдых на двое суток, но они отказались. Рахматулину не терпелось принять экипаж, а Осипову и остальным надо было спешить в свой батальон, который оборонял Щелканово и Ивойлово.

— По знакомой дорожке идти-то! — сказал довольный старшина.

* * *

До 7 ноября на нашем участке фронта особых перемен не произошло. Ночная атака на Скирманово силами 18-й стрелковой дивизии успехом не увенчалась. А тем временем в бригаде подлинный героизм проявляли ремонтники. В светлое время они под руководством моего заместителя по технической части инженер-капитана Анатолия Петровича Швебига часами вели наблюдение за противником, готовясь вытащить из нейтральной зоны наши подбитые танки. Ремонтники во главе со старшим, техником лейтенантом М. О. Соловьевым начали колдовать у машин. Ночью же они [36] под руководством техника-лейтенанта Л. Т. Сукачева вытащили из-под носа у противника пять танков, в том числе один тяжелый, и ввели их в строй. Потом еще несколько таких операций. Люди понимали: танков требуется много, а страна их дать пока не может. Вот они и ремонтировали те, что им удавалось эвакуировать с поля боя. Именно их усилиям бригада обязана тем, что в короткое время получила восемь Т-34 и три КВ.

* * *

Вечером 7 ноября меня вызвали в штаб 16-й армии. Там я встретил полковника М. Е. Катукова, 4-я танковая бригада которого через четыре дня была переименована в 1-ю гвардейскую, а ему было присвоено звание генерал-майора танковых войск. В начале октября под Мценском его танкисты проявили исключительное боевое мастерство и стойкость. За восемь дней боев фашисты потеряли там от ударов будущих гвардейцев 133 танка, 49 орудий, 8 самолетов, 15 тягачей с боеприпасами, до полка пехоты, 6 минометов и другие средства вооружения. Потери бригады исчислялись единицами.

У Михаила Ефимовича было чему поучиться. Это он одним из первых применил такие способы борьбы с вражеской боевой техникой, так танковые засады, танковая атака на максимальной скорости, ведение огня на ходу, маневр на поле боя для выхода во фланг и тыл противника. Разведка у него действовала в подвижных формах боя на десятки километров.

В штабе был уже и командир 27-й танковой бригады, мой старый сослуживец и друг подполковник Ф. М. Михайлин.

Вскоре вошел генерал К. К. Рокоссовский, пожал всем руки, пригласил к карте.

— Надо вернуть Скирманово, — спокойно сказал Константин Константинович. — С его освобождением мы сократим и выровняем фронт. После этого наша оборона пойдет по реке Озерна. Что думаете вы, как раскусить этот «орешек», как лучше выполнить задачу? Какие есть предложения?

— С фронта, — предложил М. Е. Катуков, — пусть атакует 28-я бригада. Удар с востока нанесет 27-я, а с запада — моя.

— Согласны с таким решением? — спросил командующий.

— Разрешите мне ударить с запада, — попросил я. — Для атаки в лоб нужны тяжелые танки. Их у меня всего три, у Катукова больше, если не ошибаюсь, около десяти. [37]

— Как вы относитесь к такому предложению? — обратился к Михаилу Ефимовичу командарм.

— Не возражаю, — ответил он.

Согласился с моим предложением и Михайлин. Его 27-я бригада уже была нацелена на деревню Марьино.

Командующий, удовлетворенный таким единодушием, объявил:

— Готовность к 10 часам 12 ноября. Артиллерийская подготовка продолжительностью 30 минут. Будет удар бомбардировочной эскадрильи. Сигнал атаки — залп «катюш».

Затем на карте он уточнил задачи бригадам.

По дороге в бригаду я думал о состоявшейся встрече. Мне приходилось много раз получать боевые задачи, но на этот раз все произошло как-то необычно: просто, коротко и ясно. Без длинных речей и нравоучений, без подчеркивания и без того понятной ответственности каждого.

Сил для атаки выделено достаточно. Если у немцев в строю 60 танков, то у нас в трех бригадах больше. У гитлеровцев один батальон пехоты, у нас — три. Артиллерии тоже больше, да еще нанесет удар авиация. Главное же: на подготовку дано пять дней!

Представив командующему армией план подготовки боя, мы ежедневно к вечеру доносили ему о проделанной работе. Чувствовалось, что К. К. Рокоссовский вполне доверяет нам. И мы работали не покладая рук, вдохновенно и самоотверженно. Каждый танкист знал, по какой тропе и к какому кустику на опушке леса западнее Скирманово он выходит во время артиллерийской подготовки и по какой цели открывает огонь, потому что он прошел пешком от своего танка до рубежа атаки. Знали и в стрелковых взводах, кто атакукует высоту 264,3 с тыла, кто идет прямо на Скирманово, какой танк сопровождает атаку огнем, знали, что после овладения деревней нужно повернуть на юг и выбить противника из населенного пункта Козлово.

...Наступило утро 12 ноября. Снег уже довольно плотно покрыл землю. Изморозь висела в воздухе, как пыль, и резко ограничивала видимость. Подразделения заняли исходное положение и ждали сигнала к атаке. Но из штаба армии поступило распоряжение: авиация на бомбежку пока вылететь не может, начало атаки переносится на 11.30.

К 11 часам туман несколько рассеялся, и заговорила наша артиллерия. Вступили в действие и «катюши». Разили они врага метко, по-гвардейски.

— Аи да «борода»! — восхищался В. Г. Гуляев. — Хорошо работает капитан Карсанов. [38]

— Молодец! — На этот раз и я не удержался от похвалы.

Впоследствии К. Д. Карсанов командовал полком и дивизией реактивной артиллерии. Удары его «катюш» наводили ужас на врага. Он заслужил звание Героя Советского Союза, после войны стал генерал-майором артиллерии.

Танки и мотопехота стали выходить на рубеж атаки. Появились наши самолеты и сбросили бомбы на оборону немцев. Снова ударили «катюши». Атакующие бросились вперед...

Мне донесли, что атака 1-й гвардейской танковой бригады отбита. Комбриг М. Е. Катуков готовит повторную. 27-я танковая бригада Ф. М. Михайлина овладела деревней Марьино и продвигалась на Скирманово с востока.

Танки нашей бригады находились на опушке леса в трехстах метрах западнее Скирманово и вели огонь с места, сопровождая атакующих пехотинцев. Вторая и третья мотострелковые роты уже заняли часть высоты 264,3. Первая мотострелковая рота лейтенанта М. И. Семенова и рота истребителей танков, которой командовал старшина И. В. Осипов, заменивший выбывшего из строя командира, достигли западной окраины деревни. Вскоре загремел бой на северной и восточной ее окраинах. Настал момент решающего штурма и для нас. Танки сорвались с места: шесть машин устремились на высоту и три — на Скирманово. Первым в деревню ворвался танк лейтенанта Наумова, он раздавил вражескую противотанковую пушку, но был подожжен. Языки пламени лизали броню, но экипаж не покинул машину, продолжал вести огонь из пушки и пулемета, уничтожил еще два танка и пушку противника.

Наумов с товарищами дал возможность двум другим танкам ворваться в Скирманово, а за ними — роты лейтенанта М. И. Семенова и старшины И. В. Осипова. Начался бой в деревне.

Каждый шаг продвижения вперед давался ценой неимоверных усилий. Танкисты огнем с места в упор расстреливали немцев, укрывшихся в развалинах, бойцы забрасывали их гранатами, уничтожали ружейно-автоматным огнем. Бой шел за каждую развалину.

День клонился к вечеру. Быстро наступала темнота, а бой не утихал. Горели дома, танки, автомашины. Санитары оказывали помощь раненым, подносчики едва успевали раздавать боеприпасы. К 22 часам Скирманово усилиями трех танковых бригад было очищено от немцев, а к полуночи — и высота 264,3. Преследуя отходящего врага, на рассвете [39] 13 ноября танкисты захватили деревню Козлово, расположенную на южном берегу болотистой реки Озерна. Противник контратаковал нас двадцатью танками и батальоном пехоты, и мы вынуждены были перейти к обороне.

В ночь на 15 ноября нас сменили другие части. Бригада была выведена в резерв армии и расположилась в деревне Диньково. Ремонтники приводили в порядок матчасть, бойцы мылись в бане, штабы готовили представления к награждению отличившихся в боях воинов. Старшина Осипов получил звание лейтенанта и был утвержден в должности командира роты истребителей танков.

Вечером 16 ноября мы получили приказ: бригада придавалась кавалерийскому корпусу генерал-майора Л. М. Доватора. Он приказал нам занять оборону в районе деревень Сычи, Городище, Язвище. Здесь был стык обороняющихся частей кавалерийского корпуса и 18-й стрелковой дивизии.

На северо-восток от Сычей — густой сосновый лес. Его западная опушка протянулась до Волоколамского шоссе. В километре западнее опушки были три деревни: Городище, за ней Шелудьково и чуть в стороне от шоссе — Федюково. Западнее Сычей местность открытая, а на взгорке, километрах в трех от Федюково, — большая деревня Язвище, в которой и находился штаб генерала Доватора.

Бригада заняла оборону. Деревню Сычи удерживал мотострелковый батальон с одной пушкой. Тяжелый танк старшего лейтенанта В. И. Разрядова расположился на южной окраине Язвища, KB лейтенанта Ф. Д. Ошкало — на южной окраине Городища, а Т-34 младшего политрука И. Е. Бармина — на северной. Три танка старшего лейтенанта А. А. Дементьева находились в лесу восточнее Шелудьково, а зенитный дивизион — у деревень Шелудьково и Федюково. Разведывательная рота составила резерв бригады и обосновалась в лесу у Волоколамского шоссе.

До 13 часов 17 ноября было тихо. А ровно в 13.00 гитлеровцы начали артиллерийскую подготовку. Затем налетели бомбардировщики. Один самолет был сбит нашими зенитчиками. Сычи, Городище и Язвище горели. В 14 часов фашисты обрушились на нашу оборону. Из леса южнее Сычей и Язвища появилось не менее ста танков противника и густые цепи пехоты. Не считаясь с потерями, враг лез напролом, стремясь любой ценой пробиться к Москве своими танковыми клиньями. Дым от разрывов снарядов, бомб и пожарищ смешался в одно большое облако и повис над полем боя. [40]

Непосредственно на Сычи двигались 12 танков и до батальона нехоты противника. Первыми встретили их расчет пушки и рота лейтенанта И. В. Осипова. Расчет подбил два танка, но и сам вскоре выбыл из строя: пушка была разбита, наводчик и заряжающий погибли.

Когда вражеские танки подошли вплотную к нашей обороне, Осипов подал команду и на них полетели противотанковые гранаты. Вражеские машины остановились. Две из них запылали. Рассеялся дым, и танки вновь пошли на роту. Снова команда Осипова и снова меткие броски гранат. Танков осталось только пять, но немцы упорно лезли вперед. Осипов понимал, что рубеж роте не удержать, хотя люди стояли насмерть. И тут он получил приказ отходить к лесу. Трещали автоматы, рвались гранаты, но уже все реже и реже: бойцы, перебегая по одному, отходили. Последним покинул окоп И. В. Осипов, бросив перед этим еще одну гранату, от которой загорелся гитлеровский танк.

Овладев деревней Сычи, фашисты повели наступление на Городище, где также гремел бой. Здесь танковые экипажи командиров взводов лейтенантов Разрядова и Ошкало подбили семь немецких танков. Немцы попытались сманеврировать, обойти KB с флангов, но танк Разрядова вновь стал на их пути. Он вел бой до последнего снаряда. А вскоре ему на помощь пришли танкисты 1-й гвардейской и 27-й танковой бригад. Стальная лавина вражеских танков остановилась. Гвардейцы М. Е. Катукова новыми подвигами еще выше подняли свою боевую репутацию.

Фашисты стали обходить танк Ошкало, который уже подбил четыре вражеские машины. Командир решил сменить позицию и выйти из засады. Но тотчас в танк попал снаряд, порвал гусеницу, заклинил башню. Он остановился, гитлеровцы стали его окружать. На помощь попавшим в беду товарищам из леса шли три легких танка, ведомые старшим лейтенантом А. А. Дементьевым. Немцы остановились и открыли огонь по ним. А те, ведя огонь на ходу, промчались рядом с гитлеровцами и, лихо развернувшись, скрылись в лесу. На какое-то время фашисты были отвлечены от танка Ошкало. Этим воспользовался экипаж. Оставив танк, он укрылся в лесу. Отошел к шоссе и мотострелковый батальон.

На четырехкилометровом фронте, от леса до Язвища, на направлении главного удара у нас оставался один танк Т-34 младшего политрука И. В. Бармина и зенитный дивизион, у которого, правда, не было бронебойных снарядов. Экипаж вступил в бой. Он мастерски точно бил по башням вражеских машин. Почти каждый его снаряд достигал цели. [41]

Наблюдая бой экипажа Бармина, генерал Л. М. Доватор, восхищаясь, выкрикивал:

— Ай да молодцы! Ай да танкисты!

После двух-трех выстрелов Бармин менял позицию. Он уничтожил десять вражеских танков{3}. Видимо, у гитлеровцев сложилось впечатление, что они имеют дело не с одной нашей тридцатьчетверкой.

Продолжая атаку, гитлеровцы подходили к позициям зенитного дивизиона. Батарейцы ударили по врагу из 12 орудий осколочными. Немцы, испуганные огнем зенитчиков, который, кстати, нанес им вреда мало, прекратили атаку в в сторону шоссе и через лес пошли на Новопетровское. Здесь их встретили танки 23-й бригады и бойцы 18-й стрелковой дивизии полковника П. Н. Чернышева.

Стемнело. К шоссе подошел мотострелковый батальон. Усилившись разведротой и танком младшего политрука И. Е. Бармина, он контратаковал гитлеровцев и овладел деревней Федюково. Здесь бригада перешла к обороне и, удерживая занятый рубеж до 20 ноября, не пустила немцев на Волоколамское шоссе.

Ночью со стороны Волоколамска к расположению наших подразделений подошли измученные минометчики 27-й бригады. Командир минометной роты сообщил нам неутешительные вести: соединение понесло большие потери, и танкисты отходят отдельными группами. Командир бригады подполковник Ф. М. Михайлин погиб.

Мы обнажили головы и почтили память погибших боевых друзей и товарищей.

Вечером 21 ноября из штаба армии прибыл офицер связи и вручил мне приказ: «Командиру 28 тбр. В ночь на 21 ноября отойти на деревню Кучи».

Я направился к генералу Л. М. Доватору. Верхом на коне, в черной бурке и кубанке, генерал объезжал строй кавалеристов. Увидев меня, он спешился и, поздоровавшись, спросил:

— Что случилось?

— Получил приказ отходить на Кучи.

— Мне приказано то же самое. Выступать будем вместе в 22 часа. Отход прикроют танки и эскадрон.

В деревне Кучи мы навсегда расстались с генералом Доватором. Лев Михайлович со своими конниками отстаивал каждую пядь подмосковной земли и 19 декабря 1941 года погиб в бою. [42]

Весть о гибели Доватора мы получили, находясь в резерве. Вспомнилась первая встреча с ним. Это было рано утром 17 ноября 1941 года в деревне Язвище. Я прибыл туда, чтобы доложить генералу о занятии бригадой обороны. Когда вошел в дом, где он располагался, увидел оголенного до пояса здоровяка, наклонившегося над тазом с водой. Ординарец лил ему на шею холодную воду. Доватор крякал от удовольствия, растирал руки, грудь, фыркал, брызгался. Я доложил:

— Командир 28-й танковой бригады подполковник Малыгин.

— А, Малыгин, — продолжая мыться, быстро взглянул на меня генерал. — Садись, покури пока. Я сейчас вот...

Я присел на стоявшую рядом скамью, снял шапку.

— Что у тебя осталось после Скирманово? — растираясь полотенцем, спросил Доватор.

— Три танка, триста автоматчиков да зенитный дивизион.

— М-да, небогато. — Генерал отдал полотенце ординарцу, начал одеваться. — Ну ничего. Мы не привыкли воевать, имея больше сил... А немцев все же бьем, а?

Широко распахнулась дверь — и вошел командир 1-й гвардейской танковой бригады М. Е. Катуков, доложил о прибытии.

— Хорошо, — кивнул Доватор. — Посидите минутку, потолкуйте.

Мы с Катуковым заговорили о боях под Скирманово. Ординарец достал из печки чугунок с картошкой, сваренной в «мундире», поставил на стол рядом с кипящим самоваром. Доватор, туго затянув ремень поверх гимнастерки, подошел к нам.

— Ваш разговор о том, кто больше вложил в скирмановскую операцию, никчемный, — сказал он. — Бросьте вы его. Общему делу служили и завершили все победой — вот суть.

Вроде бы ничего особенного не сказал, но пыл наш угас мгновенно и даже смешно стало от того, что, собственно, притязания-то наши на лавры победы оказались мелочными.

— Садитесь-ка лучше чай пить, — пригласил к столу Доватор.

Мы оба торопились, поэтому, поблагодарив Льва Михайловича за приглашение, попросили у него разрешения уехать.

Он не возражал и дружески пожал нам руки, мы уехали.

Таким подвижным, веселым, храбрым, простым и душевным [43] человеком остался генерал Л. М. Доватор в моей памяти.

Президиум Верховного Совета СССР посмертно присвоил ему звание Героя Советского Союза.

* * *

Тех дней не забыть никогда. Ведь решалась судьба Москвы. Вот как оценил тогда положение в том районе, где действовала наша бригада, Маршал Советского Союза Г. К. Жуков:

«На истринском направлении наступали две танковые и две пехотные немецкие дивизии. Противник против наших 150 легких танков бросил 400 средних танков. Развернулись ожесточенные сражения. Особенно упорно дрались наши стрелковые дивизии, 316-я генерала И. В. Панфилова, 78-я полковника А. П. Белобородова и 18-я генерала П. II. Чернышева, 1-я гвардейская, 23, 27, 28-я отдельные танковые бригады и кавалерийская группа генерал-майора Л. М. Доватора»{4}.

Отличившиеся в боях бойцы и командиры были представлены к награждению орденами и медалями. Звание Героя Советского Союза получил 22-летний Илья Елизарович Бармин, а члены его экипажа награждены орденами Ленина. Награждены были З. С. Рахматулин, И. В. Осипов и многие другие танкисты. Награды им всем вручал в Кремле Михаил Иванович Калинин.

Почти за месяц боев бригада уничтожила 56 вражеских танков, 25 противотанковых орудий, 15 автомашин, 55 минометов, 19 станковых пулеметов, 48 ручных пулеметов и вывела из строя около 1800 гитлеровских солдат и офицеров. [44]