К победному маю
...Марш из Литвы в район города Жешува, который проходил по территории Польши, 21-я армия совершила успешно.
Шел к концу славный 1944 год, который вошел в историю Великой Отечественной войны как год великих побед. Завершилось освобождение советской земли от немецко-фашистских захватчиков. Государственная граница СССР, вероломно нарушенная гитлеровцами в июне 1941 года, была восстановлена на всем протяжении от Баренцева моря до Черного.
Выполнив патриотический долг перед своим народом и родной партией, Красная Армия приступила к выполнению долга интернационального — оказанию помощи народам Юго-Восточной и Центральной Европы в их освободительной борьбе. Гитлеровские захватчики были изгнаны из Румынии, Болгарии, значительной части Польши, большей части Венгрии, Югославии и Словакии.
Сокрушительные удары, нанесенные Советскими Вооруженными Силами войскам Германии и ее сателлитов, привели коалицию фашистских государств к краху; при этом вооруженные силы Болгарии и Румынии, начиная с сентября 1944 года, плечом к плечу с Красной Армией вели боевые действия против гитлеровских полчищ.
В 1944 году разгрому подверглись все группы армий фашистского фронта. Немецкая армия лишилась в летне-осенней кампании более полутора миллионов человек, 6700 танков, 28 тысяч орудий и минометов, более 12 тысяч самолетов{52}. Такие потери для гитлеровской Германии были невосполнимы. [255]
Выдающиеся победы Красной Армии на советско-германском фронте, а также усиление национально-освободительного движения в странах Западной Европы, особенно во Франции и Италии, вынудили правящие круги США и Англии поторопиться с открытием второго фронта в Европе. «После потерь, понесенных в летне-осенней кампании 1944 года, — свидетельствует К. Типпельскирх, — и после того, как союзникам удалось осуществить вторжение, предпосылок для успешного ведения даже оборонительных действий у немецкой армии не осталось совершенно... Общая обстановка на всех театрах войны приближалась к той, которая сложилась в начале июня 1940 года во Франции: в военном отношении она была непоправимой»{53}.
Итоги 1944 года показали, что Красная Армия выросла в грозную силу, превосходившую врага во всех отношениях.
По всему чувствовалось — приближается конец войны. Победоносное наступление Красной Армии и целенаправленная партийно-политическая работа вызвали у воинов всеобщее воодушевление. Каждый из них стремился как можно скорее прибыть на Сандомирский плацдарм и вступить в бой.
В Польше, по территории которой мы продвигались, происходило становление народовластия. 21 июля был создан Польский комитет национального освобождения. Началась новая страница в истории польского народа. Трудящиеся взяли государственную власть в свои руки. Вокруг ПКНО объединились все подлинно демократические силы Польши, боровшиеся за создание независимого демократического польского государства. Руководящей силой демократического блока страны выступила Польская рабочая партия.
В стране восстанавливались демократические свободы, осуществлялась аграрная реформа, шла национализация промышленности. В историческом манифесте, принятом 22 июля 1944 года в городе Хелме, ПКНО заявил, что Красная Армия вступила в Польшу как армия-освободительница, и призвал народ оказывать ей всемерную помощь. Дружбу с Советским Союзом манифест провозгласил основой внешней политики новой Польши. В нем подчеркивалось, что 400 лет длился период беспрерывных конфликтов между поляками и украинцами, поляками и белорусами, поляками [256] и русскими с ущербом для обеих сторон и что сейчас в этих взаимоотношениях наступил исторический перелом. Конфликты уступают место дружбе и сотрудничеству, которые диктуются обоюдными жизненными интересами. В документе выражалась надежда, что дружба и боевое сотрудничество, начало которому положено братством по оружию польской армии и Красной Армии, перерастут в прочный союз и добрососедское сотрудничество после войны.
В свою очередь Народный комиссариат иностранных дел СССР 26 июля 1944 года заявил, что Советское правительство не преследует цели присоединения к СССР каких-либо польских земель или изменения в Польше общественного строя и что военные действия Красной Армии на территория Польши диктуются исключительно военной необходимостью и стремлением оказать дружественному польскому народу помощь в освобождении от немецкой оккупации. Все последующие события показали, что Советский Союз, искренний друг польского народа, рассматривает Польшу как суверенное, дружественное государство. 26 июля 1944 года было заключено соглашение об отношениях между Советским Главнокомандованием и польской администрацией после вступления войск на территорию Польши. В нем говорилось, что, «как только какая-либо часть освобожденной территории Польши перестанет быть зоной непосредственных военных операций, Польский комитет национального освобождения полностью возьмет на себя руководство всеми делами гражданского управления»{54}. Для установления более тесного контакта с ПКНО Советское правительство направило в Польшу своего представителя, который согласно директиве Ставки должен был наблюдать за точным и неуклонным соблюдением со стороны советских военных органов Соглашения от 26 июля 1944 года.
Коммунистическая партия Советского Союза и Советское правительство оказывали всемерную помощь молодому польскому государству в строительстве новой жизни и новой армии.
Польша для воинов 21-й армии была первым иностранным государством, на территорию которого они вступили. Поэтому во время марша мы особое внимание обращали на установление правильных, дружеских взаимоотношений с местным населением. Надо прямо сказать, что польские трудящиеся встречали Красную Армию очень радушно. На [257] привалах жители толпами собирались вокруг красноармейцев и офицеров, сердечно приветствовали их, наперебой угощали воинов молоком, яблоками, вареной картошкой, орехами. Польские врачи, кузнецы, плотники предлагали свои услуги по оказанию медицинской помощи, ковке лошадей, ремонту повозок, женщины сами вызывались стирать бойцам обмундирование. В течение нескольких дней некоторые из наших воинов научились объясняться по-польски, а среди поляков, особенно пожилых, было много знающих русский язык. Так что взаимные контакты устанавливались достаточно просто.
Интересно, что польские слова тут же стали активно проникать в разговорную речь бойцов и даже офицеров.
— Иванов, почему ты не сменишь повязку? — говорит артиллерийский лейтенант красноармейцу, у которого бинт на раненой руке, мягко говоря, не первой свежести.
— А вшистко едно.
— Ну почему же! — вмешивается в разговор старшина. — Сходи к пану Анатолю.
Пан Анатоль — это двенадцатилетний сын полка, по-уставному — красноармеец Анатолий Потапов, санинструктор артдивизиона.
В условиях марша мы пытались всячески поднять уровень партийно-политической работы по патриотическому и интернациональному воспитанию воинов. На страницах армейской газеты широко пропагандировались цели и задачи Красной Армии за рубежами Родины, идеи дружбы советского и польского народов, славные традиции интернационального единства русских и польских революционеров. В частях и подразделениях проводились партийные и комсомольские собрания, на которых обсуждался вопрос о задачах коммунистов и комсомольцев в связи с вступлением на польскую землю. Агитаторы и пропагандисты организовывали беседы на темы: «Советско-польские отношения», «Современная Польша», «Высоко держать честь и достоинство советского воина за рубежом родной страны», «О моральном облике воина Красной Армии».
В разговорах с польскими гражданами бойцы и офицеры разоблачали геббельсовские выдумки и провокационное нашептывание буржуазно-помещичьих и националистических элементов о том, что ПКНО и большевики намерены превратить Польшу в придаток Советского Союза, что все поляки будут сосланы за Урал и в Сибирь, а на польской земле поселятся якуты. [258]
— А вы верили в эти небылицы? — спросил я однажды польского учителя сельской школы.
— Конечно нет! Но кое-кто не без опаски ожидал прихода русских. Теперь же все мы убедились, что вас бояться нет причин, вы — наши друзья и братья...
После сосредоточения соединений армии в районе Жешува командарм и члены Военного совета прибыли в штаб 1-го Украинского фронта. Командующий фронтом Маршал Советского Союза И. С. Конев встретил нас в просторной комнате, где он с группой генералов работал за столом с разложенными на нем картами. Ивана Степановича Конева все мы знали как одного из самых талантливых и опытных полководцев, но никто из нас его раньше не видел. Выше среднего роста. Типично русское лицо. Русые поредевшие волосы окаймляют огромный открытый лоб. Глубоко посаженные серые глаза и плотно сомкнутые губы придавали лицу маршала выражение концентрированной воли и энергии.
В комнате помимо командующего были члены Военного совета фронта генералы К. В. Крайнюков и Н. Т. Кальченко, начальник штаба фронта генерал В. Д. Соколовский.
Выслушав рапорт генерал-полковника Д. Н. Гусева, маршал И. С. Конев поздоровался со всеми и довольно суховато спросил:
— Не растеряли войска по дороге?
— Нет, не растеряли, товарищ командующий, — спокойно ответил Дмитрий Николаевич. — Армия хоть сегодня готова вступить в бой.
— Сегодня вступать в бой армии ни к чему, — продолжал тем же тоном И. С. Конев. — К тому же вы почти три месяца в дороге. Небось и воевать-то разучились...
В комнате воцарилась на какое-то мгновение тишина. Слова командующего фронтом, кажется, показались обидными генерал-полковнику Д. Н. Гусеву. Дмитрий Николаевич не был ни тщеславным, ни самолюбивым человеком. Но он знал себе цену. В труднейшие дни блокады Ленинграда он возглавлял штаб фронта; командуя 21-й армией, показал высокое искусство руководства войсками при разгроме Маннергейма. По приказу Ставки Гусев организованно, без потерь провел два почти тысячекилометровых марша. Все это время Военный совет, штаб армии и он, командующий, держали войска в крепких руках. По-русски добрый, Дмитрий Николаевич буквально свирепел, если видел, что какая-либо [259] часть обрастает лишним обозом, если замечал в каком-нибудь звене расслабленность, неорганизованность, благодушие...
Д. Н. Гусев был смелым и независимым человеком. И будь перед ним сейчас известный своей суровостью маршал Л. А. Говоров или А. А. Жданов, он нашел бы нужные слова, чтобы энергично возразить им, потому что те знали его преданность делу, его честность в работе, наконец, его способности. Но для И. С. Конева он был просто вновь прибывшим командующим армией. И поэтому генерал-полковник Д. Н. Гусев стушевался. Он медленнее обычного вынул платок и протер выступивший на лбу пот.
— Зачем же обижаешь ленинградцев, Иван Степанович?! — вмешался в разговор генерал Н. Т. Кальченко. — Маннергейма-то они за десять дней, что называется, под орех разделали.
— Старая слава новую любит, — парировал маршал И. С. Конев и, уже обращаясь к Д. Н. Гусеву, сказал: — В общем, приводите армию в порядок после марша и организуйте боевую учебу. Готовьте войска к наступательной операции, формула которой — «смять, рассечь, уничтожить». Подробности в письменном приказе, который начальник штаба генерал Соколовский уже подготовил...
Через два дня у командующего фронтом состоялось совещание, на которое был приглашен руководящий состав армии. И. С. Конев поставил задачу на подготовку Висло-Одерской операции. План ее изложил начальник штаба фронта генерал армии В. Д. Соколовский. Маршал И. С. Конев внимательно следил за докладом и время от времени вставлял реплики. На мой взгляд, они всегда были очень уместными и важными. По реакции Василия Даниловича Соколовского на них чувствовалось, что авторитет командующего фронтом непререкаем.
В конце совещания выступил Маршал Советского Союза И. С. Конев.
— Нам предстоит пройти от Вислы до Одера на глубину до пятисот километров. Противник заблаговременно подготовил на этом пути семь оборонительных полос, — начал командующий своим не очень сильным, но решительным и четким голосом. — Большая часть оборонительных полос проходит по рекам Нида, Пилица, Варта, Одер, которые сами по себе представляют серьезные преграды. Три первые полосы из семи занимают немецко-фашистские войска. Не забывайте, что за спиной врага Берлин. Выбора у противника [260] нет: сопротивление его будет жестоким. На это нацеливайте бойцов и командиров.
Вместе с тем необходимо внушить прежде всего самим себе и всем войскам, что мы сильнее врага. Наши пушки, самолеты и танки лучше немецких, и их у нас больше, чем у гитлеровцев. Дни гитлеровской Германии сочтены. Для того чтобы успешно провести предстоящую операцию, каждый из нас, здесь сидящих, каждый воин фронта должен проявить на поле боя мужество, смелость, решительность, отвагу и героизм...
Согласно замыслу операции фронта наша армия находилась во втором эшелоне в готовности вступить в сражение на пятый день наступления для захвата Верхне-Силезского промышленного района.
— Ваша армия, товарищ Гусев, имеет большой опыт силовой борьбы при прорыве укрепленных районов, и это как нельзя лучше пригодится в борьбе за Силезию, — сказал маршал И. С. Конев. — Но при этом помните, что нам нужен Силезский промышленный район целехоньким, а не разрушенным. Знаете, как товарищ Сталин назвал его во время обсуждения плана операции в Ставке? Он подошел к карте, обвел Силезию указкой и сказал только одно слово: «Золото!» Вот так...
К участию в Висло-Одерской операции войска армии, как и всего фронта, готовились со всей тщательностью. Танкисты, артиллеристы, пехотинцы обучались борьбе с танками. В полках и дивизиях сколачивались штурмовые группы для уличных боев и в особенности для борьбы с фаустпатронниками. Штурмовые группы оснащались автоматическим оружием и огнеметами. Огнеметчики, участники Выборгской операции, обучали молодое пополнение, делились с ним опытом.
Во время подготовки операции армию в разное время посетили Маршал Советского Союза И. С. Конев, члены Военного совета фронта К. В. Крайнюков и Н. Т. Кальченко.
Генерал К. В. Крайнюков был очень опытным политработником. Мне нравилась его спокойная, неторопливая манера беседы с людьми. Партийно-политическую работу Константин Васильевич знал превосходно, отлично ее понимал, рассматривая не как самоцель, а только как средство достижения победы в бою. Поэтому член Военного совета не допускал какого-либо формализма в воспитательной работе с людьми, не терпел политработников, которые увлекаются мероприятиями ради галочки, главное внимание уделял содержанию [261] работы, а не ее форме. К. В. Крайнюкова хорошо знали в войсках, уважали за уравновешенный и твердый характер, за мужественное поведение в боевой обстановке.
В своем обстоятельном выступлении перед начальниками политорганов и аппаратом политотдела армии К. В. Крайнюков поделился опытом партийно-политической работы в наступательных операциях. Особый упор он сделал на ее непрерывность и активизацию с началом наступления, на личную примерность политработника в бою. Говоря об особенностях предстоящих действий, Константин Васильевич еще раз обратил внимание на то, что они будут проходить за пределами родной страны.
— Недавно я, как и другие члены военных советов фронтов, был в Москве, — говорил генерал К. В. Крайнюков. — Товарищ Сталин обратил наше внимание на то, что в эти дни, когда Красная Армия освобождает польский народ от фашистского ига, закладываются основы братской нерушимой дружбы между советским и польским народами. Поэтому военные советы фронтов и армий, все советские воины должны позаботиться о том, чтобы эта дружба крепла, развивалась и утверждалась на века. Мы не должны забывать, что в предстоящей операции каждый боец становится не только освободителем польского народа, но и советским агитатором. Наш долг вселить в сознание каждого воина высокие идеи интернационализма. Польские трудящиеся должны на деле почувствовать, что мы их друзья и братья.
Член Военного совета фронта предупредил политработников армии, что немцы будут оказывать упорное сопротивление, так как мы подходим к самым границам рейха. Не зря же в населенных пунктах Польши, освобожденных советскими войсками, пестрели лозунги-призывы: «Немецкий солдат! Закрой сердце Германии своим сердцем!»
— А сейчас, — продолжал генерал К. В. Крайнюков, — нам стало известно об обращении командующего группой армий «Северная Украина» генерал-полковника Гарпе. Обращаясь к своим солдатам, он восклицал, что их лозунг должен звучать так: «Стой! Здесь сражается группа армий «Северная Украина!» Эти громкие и пышные слова, конечно, не спасут фашистов от поражения. Но к преодолению их упорного сопротивления мы должны быть готовы.
Константин Васильевич познакомился с работой Военного совета, политотдела армии, интересовался, как воспитывается у бойцов и командиров наступательный порыв, сделал несколько важных и разумных советов по пропаганде героических традиций воинов 1-го Украинского фронта. [262]
А традиции фронта были поистине героическими. В ходе только последней, Львовско-Сандомирской операции, продолжавшейся полтора месяца, войска нанесли сокрушительное поражение группе армий «Северная Украина», разгромив 32 и полностью уничтожив 8 дивизий противника. Родина высоко оценила массовый героизм воинов 1-го Украинского фронта. Сотни частей и соединений были награждены орденами и получили почетное наименование «Львовские», «Станиславские», «Владимир-Волынские», «Рава-Русские», «Дрогобычские», «Сандомирские». Свыше ста тысяч солдат, сержантов, офицеров и генералов фронта были отмечены орденами и медалями, а 160 человек удостоены звания Героя Советского Союза. Полковники В. С. Архипов, А. А. Головачев, Д. А. Драгунский, З. К. Слюсаренко и И. И. Якубовский были награждены второй медалью «Золотая Звезда», а один из храбрейших соколов нашей страны полковник А. И. Покрышкин стал трижды Героем Советского Союза.
Маршал И. С. Конев прибыл в армию вместе с членом Военного совета генералом Н. Т. Кальченко.
— В штабе сидеть нам нечего, — сказал командующий фронтом. — Едем на полигон. Посмотрим, как и чему вы учите войска.
Артиллеристы и танкисты армии к предстоящей операции по освобождению Польши готовились на хорошо оборудованном немцами политоне, расположенном возле Дембицкого леса. Именно здесь фашисты готовились к вторжению в Советский Союз в 1941 году.
Почти целый день Иван Степанович Конев и сопровождающие его генералы и офицеры пробыли на полигоне. Оказалось, что маршал Конев неравнодушен к артиллеристам. В молодости, служа в старой армии, он был солдатом-батарейцем. Но главное, конечно, было не в этом. Своим трезвым и практическим умом И. С. Конев оценивал огромные возможности артиллерии и всегда стремился максимально использовать их.
Артиллеристы вели огонь не по макетам танков, а по самым настоящим «королевским тиграм». На сандомирском плацдарме было захвачено около 20 целехоньких машин, и теперь их использовали как мишени. Артиллеристы стреляли метко. Иван Степанович одобрительно отозвался о них, похвалил огнеметчиков и танкистов. Начальник артиллерии армии генерал-лейтенант М. С. Михалкин был на седьмом небе. [263]
— Война подходит к концу, — сказал маршал. — Надо беречь людей и уничтожать фашистов прежде всего снарядами, бомбами, танками, огнеметами...
Висло-Одерская операция 1-го Украинского фронта вошла в историю как классическая операция Великой Отечественной войны. Несмотря на то что сроки подготовки к ней Ставкой были сокращены на восемь дней и наступление началось 12, а не 20 января, как планировалось ранее, операция была подготовлена с большой тщательностью.
В ходе боевых действий во всей полноте раскрылись творческие возможности командующего фронтом маршала И. С. Конева. Его новаторство, гибкость мысли проявились в разработке плана, в последовательном и неуклонном выполнении замысла, в кипучей организаторской и идейно-воспитательной деятельности.
Командующий фронтом и его штаб учитывали, что район прорыва не был секретом для противника. Раз захвачен плацдарм до 75 километров по фронту и 50–60 километров в глубину, то отсюда и следует ожидать нового удара. Прорыв осуществлялся на широком фронте, чтобы лишить гитлеровцев возможности фланкирующим огнем воздействовать на нашу ударную группировку и помешать вводу подвижных сил для развития успеха. Первоначальный удар планировался такой силы, чтобы «распахнуть ворота» для ввода танковых армий, которые тактический успех должны превратить в оперативный уже в первый день. Крупные резервы врага, в том числе 16-я и 17-я танковые, 10-я и 20-я моторизованные дивизии, были по требованию самого Гитлера размещены в непосредственной близости от плацдарма. И это учел Иван Степанович. Артиллерийская подготовка предусматривала подавление всей тактической зоны обороны противника и его ближайших оперативных резервов на глубину 18–20 километров. Созданный как единое целое график ведения огня представлял собой сгусток передовой артиллерийской мысли. План стосемиминутной огневой подготовки был своего рода научным исследованием о том, как в сжатые сроки подавить всю тактическую зону обороны врага.
Наступление началось 12 января. Первоначально командующий фронтом ввел в дело только одну десятую имевшихся в его распоряжении артиллерийских средств. Мощный шквал огня обрушился на траншеи, землянки, блиндажи, командные [264] пункты противника. Девять десятых могучих огневых сил фронта пока молчали. Передовые батальоны после пятнадцатиминутного огневого налета перешли в атаку и быстро овладели первой траншеей противника. Они свою задачу выполнили. Стало ясно, что противник на месте.
Несмотря на свою кратковременность, удар был настолько сильным, что гитлеровцы сочли его началом общей артиллерийской подготовки. Приняв действия наших передовых подразделений за общее наступление, фашисты стремились всеми своими огневыми средствами остановить их.
На это и рассчитывал И. С. Конев. Теперь артиллерия обрушила на вражескую оборону огонь по полной программе. Час сорок семь минут артподготовки фашистам наверняка показались вечностью. Вражеские войска, в том числе и часть резервов, были либо уничтожены, либо деморализованы и утратили возможность выполнять свою задачу.
В первый же день в прорыв были введены две танковые армии. Фронт гитлеровцев затрещал по швам. Наши стрелковые части к исходу первого дня боев продвинулись на 11 километров, на второй день — прошли 20, на третий — 25, на пятый — 30 километров. Формула наступления «смять, рассечь, уничтожить» продолжала жить. Первые эшелоны, главным образом танки, сминали и рассекали противника, вторые наращивали силу удара, третьи уничтожали блокированные группировки противника, заставляя их капитулировать.
За несколько дней нашего наступления от десятков немецких дивизий остались тысячи блуждающих солдат, которые уже не защищали тот или иной рубеж, а только спасали свои шкуры.
Творчество военачальника проявляется в его умении не только организовать бой, но и руководить им.
«История войн, — писал Маршал Советского Союза А. И. Василевский, — знает немало примеров, когда даже тщательно разработанные тактические и оперативные замыслы оставались на бумаге, а их авторы кончали бесславно потому, что им неведомо было искусство повелевать подчиненными, обеспечивать точное исполнение своих приказов и распоряжений. Командир, не овладевший этим искусством, не может ни организовать бой, ни руководить им.
Научиться повелевать, добиваться безупречной исполнительности неизмеримо труднее, чем приобрести сумму знаний. Подобно дирижеру, талант которого расцветает не в консерватории, а в концертном зале перед публикой, искусство командира может полностью проявиться лишь в общении [265] с людьми, в повседневном ратном труде, в управлении боем»{55}.
В маршале И. С. Коневе тесно сочетались эти два качества полководца. Авторитет командующего фронтом был огромен. Никто не смел усомниться в компетентности его приказа или как-то ослушаться. В результате, несмотря на сопротивление противника, замысел командующего точно проводился в жизнь.
Одним из показателей творческого почерка маршала И. С. Конева являлась военная дерзость. И этот настрой командующего передавался подчиненным командирам. Они не ввязывались в затяжные бои за опорные пункты, обходили их, блокировали небольшими силами и уничтожали вражеские гарнизоны.
Иван Степанович Конев умел, как я понял в ходе операции, создать то особое доверие между командирами разных степеней, которое на войне ничем другим нельзя заменить. Война, как известно, связана с большим количеством непредвиденных обстоятельств, которые заранее предусмотреть почти невозможно. Вот здесь-то и важны взаимное доверие, взаимная выручка и поддержка. Каждый нижестоящий командир со своим подразделением устремлялся вперед, будучи уверенным, что старший начальник его в беде не оставит, обеспечит тылы, выручит в трудной ситуации.
В связи с тем что фронт фашистской армии под ударами советских войск разваливался, начальник гитлеровского генерального штаба Гудериан бросил хлесткую фразу о «блуждающих котлах». Выдавая свои окруженные группировки за хорошо управляемую, мобильную силу, этот гитлеровский генерал, сохраняя хорошую мину при плохой игре, пытался изобразить поражение группы армий «А» как нечто новое в оперативном искусстве.
Фашистская печать старалась создать впечатление, что командование вермахта заманивает русских и что «блуждающие котлы» успешно выполняют таинственный замысел фюрера. Геббельсовские пропагандисты писали, что русское наступление вот-вот захлебнется. На самом деле все было совсем иначе. Обход и окружение фашистских дивизий и корпусов дробили силы врага, деморализовали солдат и офицеров вермахта. Только спустя десять лет бывший гитлеровский генерал Ф. Меллентин признал: «Русское наступление развивалось с невиданной силой и стремительностью. [266]
Было ясно, что их Верховное Главнокомандование полностью овладело техникой организации наступления огромных механизированных армий... Невозможно описать всего, что произошло между Вислой и Одером в первые месяцы 1945 года. Европа не знала ничего подобного со времени гибели Римской империи»{56}.
21-й армии еще до ввода в сражение не раз приходилось встречаться с «блуждающими котлами». Части соединения уже готовились к наступлению с рубежа Ченстохов, Заверце для вторжения в Силезский промышленный район с севера, когда вдруг был получен приказ на разгром немецкой танковой дивизии, которая, соединившись с другими разрозненными частями, пыталась вырваться из окружения. Командарм Д. Н. Гусев поручил выполнить эту задачу корпусу генерала Н. П. Симоняка. Но подразделения 7-го гвардейского механизированного корпуса генерал-лейтенанта И. П. Корчагина, находившегося в резерве командующего фронтом, опередили нас. Они нанесли удары по «блуждающей танковой дивизии» во фланг и тыл. Они оказались настолько стремительными, что большая часть окруженных немцев во главе с командиром дивизии была взята в плен.
Попали в плен и несколько генералов из различных штабов армий и группы армий «А». Одного из «блуждающих» фашистских генералов разведчики вытащили из стога соломы возле автомагистрали, ведущей на Бреслау. Это был руководитель строительства оборонительных рубежей, которые носили нарочито грозные наименования. У генерала-строителя был, прямо скажем, малопривлекательный вид. Тучный, в мундире, залепленном грязью, с трухой в волосах и перекошенным от страха лицом, он являл собой жалкую и мерзкую картину.
Тысячи немецких машин, танки и самоходки стремились уйти по дорогам. Но они не ушли — ни боевая техника, ни солдаты. Когда наши танкисты врывались в населенные пункты, гитлеровцев, как правило, там оказывалось несравненно больше, чем наших бойцов. Но фашисты были уже полностью деморализованы, вояки из «блуждающих котлов» успевали заразить паникой местные гарнизоны, и те практически не сопротивлялись.
На допросе пленный майор-танкист с тремя лентами в петлице мундира и крестами выше нагрудного кармана вместо [267] ответов на поставленные вопросы бессвязно и отрешенно бормотал:
— Что случилось? Три года назад мы шли на восток, легко взламывая наспех созданные вами оборонительные рубежи. Теперь мы поменялись ролями: вы идете на запад, не замечая нас. Так есть ли еще мы, существуем ли?
Как и во всех других операциях, между Вислой и Одером блестяще проявили себя представители всех родов оружия: и танкисты, и летчики, и саперы, и артиллеристы. Танкисты в сутки проходили по 120 километров. Огромную роль играли скромные, но надежные «илы», которые немцы называли летающими крепостями. Доблесть советских артиллеристов общеизвестна. Но самая трудная задача, как всегда, выпала на долю пехоты. В весеннюю распутицу она по 40 километров в сутки продвигалась вперед: проходила маршем по обочинам дорог, короткими перебежками — при штурме очередного населенного пункта, ползком — при атаке на укрепленный рубеж врага. Пехотинцы выбивали фашистов из дзотов, гнали болотами и лесами, штурмовали крепости, от стен которых отскакивали снаряды, и, не передохнув, шли дальше.
Боевые успехи Красной Армии на всех участках фронта окрыляли наших воинов. Все формы партийно-политической работы в тот период мы направляли на воспитание у людей наступательного порыва, на разъяснение им значения освободительной миссии Советских Вооруженных Сил. На привалах, в минуты затишья командиры и политработники проводили с бойцами беседы, знакомили их с сообщениями Совинформбюро и приказами Верховного Главнокомандования. Воины с громадным интересом читали в газетах и журналах патриотические статьи и боевые корреспонденции из действующей армии Алексея Толстого, Михаила Шолохова, Ильи Эренбурга, Бориса Горбатова, Константина Симонова, Александра Твардовского, Бориса Полевого.
И на страницах армейских газет и на перекрестках дорог можно было прочитать одни и те же емкие и вдохновляющие сообщения о том, сколько километров осталось до германской границы, до Одера, до Берлина.
Доводилось видеть и такое. Представители комендантской службы установили, скажем, указатель: «До Берлина 375 км». А через четверть часа на табличке какой-нибудь шутник делает бодрую приписку: «Ничего, дойдем!» Смотрят бойцы, смеются, одобряют такие уточнения. А если появляется еще хорошо проперченное солдатское словечко, тут уж хохот стоит неудержимый. Думаю, что командиры и политработники [268] поступали правильно, когда распоряжались, чтобы дополнительные надписи на указателях не стирали. Одна короткая фраза, хотя она была и не безупречной с точки зрения изящной словесности, поднимала настроение бойцов ничуть не меньше, чем какое-нибудь прекрасно организованное, но дежурное мероприятие.
Командующий артиллерией М. С. Михалкин подготовил артиллерийское наступление. Армия была усилена 31-м танковым корпусом генерала В. Е. Григорьева, 1-м гвардейским корпусом генерала В. К. Баранова и другими частями. Задача состояла в том, чтобы нанести удар в общем направлении на города Крейцбург, Бриг и охватить Верхнюю Силезию с севера.
В первый же день корпуса прорвали оборону противника, форсировали реку Варта и начали развивать успех в заданном направлении. Несмотря на упорное сопротивление врага, к исходу дня войска продвинулись вперед на 20 километров.
На следующий день к командному пункту армии подъехали несколько бронетранспортеров. Прибыл маршал И. С. Конев. Иван Степанович был в хорошем расположении духа, поблагодарил генерала Д. Н. Гусева за успешное начало наступления и тут же уточнил задачу армии. Дело в том, что командующий фронтом решил внести изменения в первоначальный план действий.
Силезский промышленный район... Ширина 70 и длина 110 километров. Два источника военной мощи фашистской Германии сливались тут воедино: домбровский уголь и Силезский металл. Это вторая после Рура военно-экономическая база гитлеровцев, и они прикрыли ее поясом мощных оборонительных сооружений. Вся территория района была сплошь застроена железобетонными сооружениями и массивной кладки жилыми домами. Это был в сущности сплошной город общей площадью в 5–6 тысяч квадратных километров.
— Если Силезию брать фронтальными ударами, — говорил маршал И. С. Конев, — неизбежны большие человеческие жертвы и разрушения. А мы имеем задачу взять этот район в целости. Замкнуть кольцо окружения? Но это значит уничтожать стотысячную армию фашистов в самом районе, штурмовать завод за заводом, рудник за рудником, здание за зданием. Опять придется платить дорогой ценой, разрушать промышленные объекты... Где же выход? — как бы рассуждая вслух, спросил Иван Степанович и сам себе ответил: — Он есть. Не осуществлять полного окружения противника, оставить ему свободный коридор для выхода из Силезского [269] бассейна и добить вражеские войска потоп, когда они выйдут на открытую местность... Правда, оставить коридор не так-то просто, и этого еще недостаточно для осуществления замысла. Надо заставить противника увидеть в этом коридоре единственный путь к спасению. Так что на твою армию, дорогой Дмитрий Николаевич, возлагается в высшей степени ответственная миссия — указать, образно говоря, дорогу противнику. Поэтому придется изменить направление наступления: не обходить Силезию с северо-запада, а наносить непосредственный удар по противнику с севера на юг. Твоя задача: с одной стороны, показать врагу нашу мощь и нашу решимость вышибить его из Силезского промышленного района, а с другой — сохранить промышленные объекты. Задача в высшей степени ответственная, и я надеюсь на твой, Дмитрий Николаевич, опыт... Все ясно? — спросил в заключение командующий фронтом.
— Да куда уж яснее может быть, товарищ маршал, — ответил озадаченный Д. Н. Гусев.
— Ну, действуй, а я поехал к Рыбалко, — сказал маршал Конев и направился к бронетранспортеру.
— Слыхал? — обращаясь к командующему артиллерией армии генерал-лейтенанту М. С. Михалкину, сказал Д. Н. Гусев. — Умеряй пыл своих пушкарей. Дай им волю, так они все переколошматят. Это тебе не линия Маннергейма...
В течение восьми дней корпуса 21-й армии очистили всю северную часть Силезского промышленного района. Как вспоминает Маршал Советского Союза И. С. Конев, «Гусев действовал при этом образцово, очень организованно, умело, приняв близко к сердцу требование сохранить Силезский промышленный район от разрушения»{57}.
Во время операции по овладению Силезией в армии находился член Военного совета фронта генерал-лейтенант Н. Т. Кальченко. Никифора Тимофеевича отличали широта души, любовь к людям, государственный подход к любому делу. Он тяжело переживал гибель советских солдат и офицеров в последние месяцы войны, призывал бить врага, как говорится, смертным боем. И вместе с тем член Военного совета заботился о военнопленных, о немецких гражданах, работающих на заводах. [270]
— Мы же люди, по-человечески должны относиться к мирному населению, — говорил Н. Т. Кальченко. — Нам иначе нельзя.
Однажды в районе крупного металлургического завода нас встретил командир танковой роты.
— Товарищ генерал, — доложил он, — на заводе большая группа фаустпатронников, главным образом дети.
— При чем тут дети? — недоуменно спросил Н. Т. Кальченко.
— Да это подростки лет двенадцати — четырнадцати, вооруженные фаустпатронами. Одного вот мы схватили.
В сторонке стоял, шмыгая носом, перепуганный мальчишка лет двенадцати.
— Вот тут и думаем, — продолжал танкист, — что делать. Не станешь же применять оружие против этих сопляков. А с другой стороны, и наших людей, и танки жалко.
Кстати, в Верхне-Силезском промышленном районе нам, пожалуй, впервые пришлось встретиться с густым насыщением обороны противника фаустпатронами, методы борьбы с которыми были еще недостаточно отработаны. Из-за домов и укрытий фаустникам действовать было очень удобно. И мы несли большие потери в танках.
— Доигрался, стервец, — адресуя эти слова Гитлеру, с досадой в голосе сказал Н. Т. Кальченко. — Детей уже посылает на смерть... Вот что... Переводчик, объясните через рупор подросткам, что мы их не тронем, если они выйдут из укрытия.
Вскоре появилась небольшая группа мальчишек. Бледные и перепуганные, они жались друг к другу. Переводчик растолковал им, что перед ними советский генерал.
— Откуда вы? — спросил Н. Т. Кальченко.
— Вон из тех домов, — ответил один из подростков и добавил: — Мы больше не будем стрелять, герр генерал... Прикажите отпустить нас домой.
— Товарищ Мальцев, — повернулся ко мне член Военного совета фронта. — Распорядитесь накормить этих губошлепов и отправьте их по домам.
— К матке, ферштейн? — обращаясь к подросткам, спросил Кальченко.
— Яволь, яволь... — залепетали те. — Данке шен, герр генерал... Спасибо.
Глядя тогда на Никифора Тимофеевича, на других своих боевых товарищей, я совершенно неожиданно вспомнил стихотворение [271] Державина, которое когда-то давным-давно учил в школе:
О Росс!... Силезский промышленный район был взят целым и невредимым. Абсолютное большинство заводов было, что называется, на ходу. На домах, предприятиях, в цехах были вывешены белые флаги. По узеньким улочкам, окруженным черными от копоти домами, нескончаемым потоком двигались войска, преследуя спешно отходящего противника, над которым нависла угроза окружения. Сбивая фашистские вывески, бойцы прикрепляли к домам фанерные дощечки с надписями, указывающими направление движения частей, полевой хлебопекарни, ремонтной мастерской или заправочного пункта; на перекрестках, возвышаясь на ящиках из-под патронов, как на пьедестале, орудовали строгие регулировщицы. Весело взмахивая флажками, они направляли потоки машин, танков, орудий в нужную сторону и в порядке исключения одаривали бойцов восхитительными улыбками.
Все наши успехи по овладению Силезским промышленным районом стали возможными потому, что солдаты, офицеры и генералы в этой операции проявили большое мужество, выдержку, неутомимость и высокое воинское умение.
Еще в годы первой мировой войны один из центральных городов Верхней Силезии был назван именем фельдмаршала Гинденбурга. В городе, да и во всем этом районе, царил его культ. Стены гинденбургского хаймат-музея были увешаны многочисленными портретами фельдмаршала, испещрены его изречениями. В черепаховой шкатулке здесь хранились 32 ордена этого полководца, одного из столпов германского милитаризма, творца прусской военной доктрины, нашедшей свое развитие в стратегии и тактике гитлеровского командования.
Орденскую антологию фельдмаршала венчала фашистская медаль «За верную службу». Гитлер этой медалью проводил в могилу верного слугу германского империализма, расчистившего дорогу фашизму.
При виде всех этих грамот, гербов, шпаг и касок с орлами, имеющих целью олицетворять непобедимость германского оружия, приходили на память слова Гинденбурга, сказанные им еще в годы первой мировой войны: «Война с Россией — прежде всего вопрос нервов. Если у Германии будут крепче нервы, то мы победим...» [272]
Да! Русские нервы оказались крепче! И вот на стенах силезских домов, на придорожных щитах и наших автомашинах пестреют аншлаги: «Дождались!», «Настал и на нашей улице праздник!», «Мы — в Германии!».
19 января войска 60-й армии ворвались в Освенцим и заняли территорию концентрационного лагеря. Стремительное наступление войск 1-го Украинского фронта помешало фашистам уничтожить сооружения этой гигантской «фабрики смерти» и замести следы своих кровавых преступлений. Несколько тысяч узников лагеря, которых гитлеровские изверги не успели уничтожить или эвакуировать на Запад, увидели солнце свободы.
Я прибыл в лагерь сразу же после его освобождения и был потрясен увиденным и услышанным там. Советские люди, как и вся мировая общественность, знают мрачные тайны Освенцима, и нет никакой необходимости их вновь воспроизводить. Скажу только, что ни словами, ни средствами кинохроники невозможно полностью нарисовать эту чудовищную картину. Кто не видел Освенцима, тому трудно до конца понять, как низко пали фашисты в своей гнусности и человеконенавистничестве.
Несмотря на напряженное положение, мы сумели от каждой дивизии направить в Освенцим небольшие делегации воинов из числа партийно-комсомольского актива, агитаторов, пропагандистов. Это воспитывало священное чувство ненависти к фашизму.
— Разве это люди?! — с дрожью в голосе говорил взводный агитатор рядовой Семиушкин бойцам, вернувшись из Освенцима. — Зайдешь в дом — там везде порядочек, полотенца с нравоучительными надписями, пуховые подушки на широких дубовых кроватях, бельевые шкафчики с множеством пронумерованных ящичков. А что они делали с людьми! Ребята! Никакой пощады фашистской сволочи!
Продолжая наступление, 21-я армия и 5-я гвардейская армия генерала А. С. Жадова с ходу форсировали широкий и полноводный Одер и окружили на плацдарме город Бриг.
Я прибыл на наблюдательный пункт корпуса генерала И. П. Алферова, который разместился в старинной усадьбе. Позеленевшие от времени, литые из меди львы сторожили вход в господский дом. Везде следы поспешного бегства гитлеровцев. На мраморном столике — раскрытый патефон с [273] пластинкой «Майн херц». Под столиком — пустые бутылки. Итальянское окно, выходящее в парк, освещено заревом пожарища. Окруженный пятитысячный гарнизон Брига и прилегающих к нему фольварков оказывал отчаянное сопротивление. Прибывший офицер связи доложил, что артиллерийский полк занял огневые позиции и закрыл последний выход из города на север.
— Дело сделано! — с удовлетворением сказал генерал Алферов.
На рассвете гитлеровцы заметались в поисках выхода из города. Собрав последние силы и выдвинув вперед танки, они предприняли попытку прорваться на северо-запад на участке артиллеристов.
Дав пройти «тигру» и двум средним танкам, батарейцы открыли губительный огонь по колонне пехоты и транспортных машин. Стрельба велась в упор с фронта и с флангов. Словом, воины артполка заманили врага в огневой мешок и уничтожили его.
Спустя два часа мы въехали в Бриг — небольшой городок с островерхими, крытыми черепицей домами. Моросил дождь. На шоссе чернели остовы грузовиков, в кюветах валялись легковые автомашины с выбитыми стеклами. И трупы, много трупов гитлеровцев в зеленых шинелях и черных клеенчатых плащах... А герои артиллеристы уже успели как-то по-домашнему разместиться на центральной площади, у несусветно громадной для такого маленького городка статуи Фридриха II. Не обращая на императора никакого внимания, они прочищали после интенсивной стрельбы стволы пушек. Пушкари готовились к новым боям.
По городу на запад двигались тягачи с пушками, машины с боеприпасами, колонны бойцов — пеших и верховых. Поражало обилие трофейных машин. А навстречу шли люди, вызволенные из фашистской неволи, напуганные геббельсовской пропагандой немцы. Белоголовый мальчик ткнулся в колени пехотинцу, одетому в забрызганную грязью шинель с подоткнутыми за ремень полами. Красноармеец погладил жесткой, шершавой ладонью волосы мальчика, полез в вещмешок, достал оттуда кусочек сахару, протянул его парнишке. Рядом молча стояла простоволосая изможденная женщина в поношенном и грязном платье — его мать. Кто был этот мальчик? Русский, поляк, немец?.. Для советского бойца это было безразлично. Он спасал от смерти одну, самую великую «нацию» — детей, надежду человечества и его будущее.
Население Германии вначале испытывало страх перед [274] Красной Армией. Многие немцы были напуганы лживой пропагандой, которая уже многие месяцы вдалбливала в их головы мысль, что если придут русские, то они не пощадят ни стариков, ни женщин, ни детей. Но теперь они поняли, что советские воины пришли в Германию не для того, чтобы мстить немецкому народу, а как его освободители от фашистского гнета. Поэтому жители аккуратно выполняли все распоряжения советского командования, военных комендатур, которые были учреждены, охотно выходили на работы по расчистке улиц, по ремонту мостов, дорог. Основная масса рабочих и инженерно-технического состава вернулась на производство. Многие немцы помогали советским органам вылавливать диверсантов, руководящих деятелей нацистской партии, гестаповцев, палачей из тюрем и концлагерей.
«Мы навоевались до смерти. С нас хватит» — эту фразу приходилось слышать из уст немцев очень часто.
Люди понимали, что, избавившись от коричневой чумы фашизма, они обрели свободу, получили возможность строить новую, демократическую Германию.
Во второй половине марта 1945 года была проведена Верхне-Силезская операция. Предстояло разгромить внушительную оппельнскую группировку противника, которую фашистское командование все время усиливало. Гитлеровцы отчаянно сопротивлялись. Кроме того, прорыв вражеской обороны соединения осуществляли в очень скверную погоду и на сложной по рельефу местности, поэтому он проходил в несколько замедленном темпе. В течение первого дня операции 21-я армия продвинулась только на 8 километров. В штаб армии прибыл командующий фронтом Маршал Советского Союза И. С. Конев.
— Что это ты, Дмитрий Николаевич, топчешься на мести? — недовольно спросил он генерала Гусева. — Прошли, дорогой, те времена, когда прорыв такого масштаба считался крупным достижением. В чем причина?
Причин, конечно, было много. Главная — очень прочная оборона фашистских войск. Фаустпатронникам удалось уничтожить до 30 процентов наших танков. Советским частям стоило большого труда пройти эти 8 километров через плотные боевые порядки противника на сильно укрепленной местности с густой сетью населенных пунктов. С другой стороны, опытный и всегда проницательный командарм Д. Н. Гусев допустил, как пишет маршал И. С. Конев, «невольный просчет»... Суть его состояла в том, что он преждевременно [275] наполовину сократил интенсивность артподготовки. Когда передовые батальоны армии начали атаку и быстро преодолели первую и вторую траншеи, у командующего сложилось впечатление, что и при минимальном артиллерийском сопровождении удастся сбить противника с занимаемых рубежей. Он решил сэкономить боеприпасы. Но, как выяснилось, наша артиллерия подавила далеко не все огневые точки врага.
Мы ожидали бурной реакции на эту ошибку со стороны маршала И. С. Конева. Однако взрыва не последовало. Командующий фронтом успел по достоинству оценить Дмитрия Николаевича и снисходительно отнесся к его просчету.
«Опираясь на свой хорошо подготовленный и сработавшийся штаб, — писал о Д. Н. Гусеве маршал И. С. Конев, — он отлично организовал управление боевыми действиями армии сверху донизу.
По своему характеру это был человек и активный, и неторопливый одновременно, отличался рассудительностью и твердостью, умел трезво взвешивать обстановку в целом, но и не выпускал из поля зрения те особенные, неповторимые частности, которые существенны для той или иной операции или боя»{58}.
В течение ночи мы сумели многое исправить. Значительная часть артиллерии была выдвинута на прямую наводку, командиры и политработники провели беседы с воинами о задачах предстоящего дня. Не только офицеры полков, дивизий, но и члены Военного совета армии переходили из окопа к окопу, от укрытия к укрытию, поднимая дух бойцов.
Как и раньше, это обращение к сознанию воинов, призыв собрать все физические и духовные силы для последнего удара по врагу на следующий день обусловили перелом в ходе наступления. На рассвете артиллеристы и танкисты, пехотинцы и огнеметчики с особой яростью ринулись на врага.
На третий день наступления, 18 марта, в районе Нойштадта части 21-й армии встретились с 59-й армией генерал-лейтенанта И. Т. Коровникова. В котле оказались 3 пехотные, 1 моторизованная дивизии и несколько отдельных полков и батальонов врага. Абсолютное большинство окруженных войск составляли эсэсовцы.
19 марта, находясь на наблюдательном пункте 21-й армии, маршал И. С. Конев подписал короткий, но весьма выразительный [276] приказ. В этом тоже проявился стиль Ивана Степановича.
«Комбатам, комполкам, комдивам 225, 285, 229 и 120 и дивизий 21-й армии. Окруженный противник пытается прорваться в направлении Штейнау. Враг деморализован, прорывается отдельными группами, без техники. Приказываю:
1. До ночи выходящие группы противника уничтожить, пленить. Всем сержантам и офицерам дерзко и смело атаковать врага. Не опозорить войска 21-й армии, 4-й гвардейской танковой и не выпустить врага из окружения.
2. Приказ довести до всех рядовых, сержантов, офицеров всех родов войск»{59}.
Бойцы и командиры армии требование маршала И. С. Конева выполнили с честью. Деморализация войск противника была полной. Часто можно было наблюдать одну и ту же картину: под конвоем единственного советского конника шла рота, а то и батальон гитлеровцев. По команде они складывали у обочины дороги винтовки, автоматы, пулеметы, пистолеты.
И эсэсовцы навоевались...
Медленно, хотя и неотвратимо шагает по земле справедливость, тернисты пути ее. Нужны были годы жестоких испытаний, иссушающее душу отступление, нечеловеческое напряжение всех человеческих сил, материальных и духовных, под Москвой и Ленинградом, под Сталинградом и на Кавказе, на Малой земле и в Брестской крепости, чтобы потом остановить сильного, обнаглевшего и зарвавшегося врага, накопить свежие силы и погнать его на запад... Были пепел Смоленска, руины Киева, голодная и холодная смерть ленинградцев, человечество узнало о Бабьем Яре и Бухенвальде, Майданеке и Освенциме, Треблинке и Орадуре, Лидице и Хатыни...
Но справедливость пришла, фашисты узнали возмездие. Есть нечто тупое и отвратительное в конце третьего рейха: сохранившиеся чванливые надписи на стенах и белые тряпки в окнах домов, истошные вопли Геббельса о великой немецкой нации и подобострастные, виноватые улыбки жителей германских городов...
Главари третьего рейха метались, как затравленные волки. Не о сохранении Германии уже думали они, а о своей шкуре. Каждый час их жизни оплачивался, конечно, жизнями тысяч их соотечественников. Ничто ведь не могло отодвинуть [277] развязку. Гитлеровская Германия расползалась, как гнилая ткань.
Разгром оппельнской группировки противника открыл войскам 1-го Украинского фронта дорогу в Чехословакию. 21-я армия готовилась к действиям на пражском направлении.
Все мы уже видели: войне приходит конец. Мы еще не знали в апреле 1945 года, что война с немецким фашизмом продлится тысячу четыреста восемнадцать дней. Но около тысячи четырехсот дней было и тогда уже позади. Дни и ночи четырех лет войны — это массовый героизм на фронте, исполинский труд в тылу, героизм и труд мужчин и женщин, детей и стариков, русских и представителей всех других наций Советского Союза, рабочих, колхозников и наркомов, рядовых бойцов и маршалов, многочисленных производственных и научных коллективов...
В величественное здание победы внесли свой большой вклад и политработники. Л. И. Брежнев в своей книге «Малая земля» писал, что главным оружием политработы «было страстное партийное слово, подкрепленное делом — личным примером в бою. Вот почему политработники стали душой Вооруженных Сил». Глубоко справедливые слова! Настоящий политработник — тот, кто делает общее со всеми дело, делит со всеми тяготы и лишения фронтовой жизни, кто находится всегда на самом трудном участке, кто заботится не о себе, а о других, об общем деле, решаемом ротой, полком, дивизией, армией, фронтом. Успех дела, обеспеченный мужеством и героизмом людей, — высшая награда командиру и политработнику за его труды.
В завершающие дни Великой Отечественной войны очень большое впечатление у меня оставили красота горной, просыпающейся и цветущей природы Чехословакии, теплые, дружеские встречи с населением этой братской страны.
Спустившись с горных хребтов, соединения 21-й армии овладели городом Яромерж в Восточной Чехии, из которого едва успел бежать штаб группы фашистских армий «Центр» во главе с генерал-фельдмаршалом Шернером. Это были последние активные боевые действия, которые провела армия генерал-полковника Д. Н. Гусева на фронте борьбы с немецко-фашистскими полчищами.
Часто фронтовиков спрашивают, какие чувства испытывали [278] они в те светлые майские дни. Я хорошо помню, что тогда было на душе у меня и, уверен, у всех моих боевых друзей. Конечно, безмерная радость, высокая гордость победителей. Но и боль. Да, мы победили, мы принесли свободу своему народу и многим народам Европы, мы избавили весь мир от угрозы коричневой чумы, мы утвердили мир на земле... Но какой высокой ценой! Сколько известных и безымянных героев не дошло до светлого праздника победы! И вчера, когда бушевала война, мы постоянно думали об этом. Но теперь, когда бои закончились, ощущение тяжелой утраты еще больше обострилось, и каждый из нас, живых, торжествующих, особенно жгуче сознавал свой неоплатный долг перед павшими.
Наверно, я не очень погрешу против правды, если скажу, что предельно точно сумел выразить и меру скорби победителей по погибшим, и меру ответственности живых за будущее Александр Твардовский. Помните?..
Я знаю, никакой моей виныА вот строки из книги, написанной спустя тридцать с лишним лет после победы:
«До последнего дня мы хоронили верных товарищей, на всем пути видели следы фашистских зверств, встречали плачущих матерей, безутешных вдов, голодных сирот. И если бы спросили меня сегодня, какой главный вывод сделал я, пройдя войну от первого до последнего дня, я бы ответил: быть ее больше не должно. Быть войны не должно никогда».
Так сказал Леонид Ильич Брежнев в своей книге «Малая земля».
Если бы эти слова были написаны тогда, в сорок пятом, и прочтены нами, то каждый бы из фронтовиков сказал, что в них удивительно точно и емко выражены именно его чувства, мысли, раздумья о будущем в те далекие дни победного мая. [279]