Нас ждут в Прибалтике
На восстановленной советско-финляндской границе появились пограничные столбы. Части армии сдавали границу под охрану воинов в зеленых фуражках.
— Ну вот, — сказал в шутку командарм Д. Н. Гусев, — остались мы теперь безработными.
«Без работы», однако, армия была недолго. Буквально на второй день после заключения перемирия в штаб армии прибыли командующий фронтом Маршал Советского Союза Л. А. Говоров, член Военного совета генерал-полковник А. А. Жданов и начальник штаба фронта генерал-полковник М. М. Попов. Новенькие маршальские погоны, отливавшие золотом, не придали суровому лицу Леонида Александровича ни выражения торжественности, ни оттенка горделивости, что обычно появляются в подобных ситуациях даже у очень серьезных и очень высокопоставленных людей. Маршал Говоров в этом смысле был, как говорится, не от мира сего.
— Поздравляю с успешной операцией, Дмитрий Николаевич, — как-то буднично, вроде бы мимоходом сказал командующий фронтом, здороваясь с Д. Н. Гусевым, и, помолчав немного, добавил: — И с присвоением звания генерал-полковника.
— Спасибо, товарищ командующий. Разрешите и вас поздравить с присвоением высокого звания Маршала Советского Союза.
— Благодарю... Но речь не об этом. Пригласите-ка весь руководящий состав управления армии...
Говоров, открывая совещание, сообщил о том, что 21-я армия по приказу Ставки передается в распоряжение 3-го Белорусского фронта. Ей предстоит совершить тысячекилометровый марш в район Мариямполя, где и получить боевую задачу от командования фронта. [241]
«Марш в 1000 километров!» Эта мысль обожгла мозг, как ударом тока. 1000 километров по бездорожью в распутицу, скрытно от противника. Невероятно трудная задача!
В составе армии оставались все части и соединения, за исключением 3-го артиллерийского корпуса прорыва. На подготовку к маршу давалось только три дня.
— Не скрою, — сказал в заключение Л. А. Говоров, — мне и Военному совету не хотелось бы расставаться с лучшей армией фронта, с командованием объединения корпусов и дивизий. Но приказ Ставки для нас закон. Командующему армией подготовить войска к маршу в указанный срок. О готовности доложить.
— Мы с вами, — сказал, обращаясь к собравшимся генералам и офицерам, А. А. Жданов, — пережили горечь утрат и радость побед, выдержали блокаду Ленинграда, восстановили границу. И где бы ни пришлось вам воевать, высоко несите честь и славу защитников города Ленина, громите ненавистного врага так, как били его на Карельском перешейке. Главное — успешно, своевременно и без потерь совершить марш. Учтите: в бою враг один, а на марше много. Врагами на маршруте могут стать бездорожье, непогода, нерасторопность и нераспорядительность в любых звеньях руководства. Всеми формами партийно-политической работы необходимо добиться высокого понимания каждым своей ответственности за то, чтобы вовремя в полном составе и боевой готовности прибыть к месту назначения.
Затем генерал М. М. Попов довел до Военного совета распоряжение Ставки. Переброску войск предлагалось совершить комбинированным способом: стрелковые соединения — походным маршем, а танки, артиллерию — на тракторной тяге, наиболее тяжелую боевую технику — по железной дороге.
На все нам отводилось двадцать суток. В среднем по пятьдесят километров в день!
Все закипело в соединениях армии. За три дня предстояло завершить множество дел. Штабу армии надо было определить железнодорожные станции и подготовить их к погрузке танков и тяжелой артиллерии, составить график и расчет движения войск, распределить между дивизиями маршруты, сообразуясь с местностью, точно определить место привалов, проверить их санитарное состояние (ведь там недавно прошли кровопролитные бои), наметить пункты пополнения горючим, решить проблемы обеспечения питанием и фуражом, разведать дороги и имеющиеся вблизи них колодцы, [242] а главное — обеспечить скрытность перегруппировки войск.
На войне штабы, как правило, работали ночью. И в этом есть глубокая закономерность. Чем больше штаб армии, корпуса, дивизии и даже полка сделает в темное время суток, тем больше у бойцов останется времени для реализации выработанного решения в дневное время. Это отлично понимали такие опытные штабные работники, как командарм генерал-полковник Д. Н. Гусев, начальник штаба армии генерал-лейтенант Т. К. Буховец, начальник тыла генерал А. А. Самсонов. При штабе армии была создана специальная группа, которая доводила вырабатываемые решения до штабов корпусов и дивизий еще до готовности общего письменного приказа, который высылался после. В отношениях между штабом армии и нижестоящими штабами выработалась та необходимая степень доверия, которая позволяла не тратить время на формальности и оперативно решать очередные вопросы.
Уже на второй день после получения приказа армейский график марша был получен в войсках, и вскоре были высланы корпусные и дивизионные рекогносцировочные группы в составе представителей общевойсковых штабов, артиллеристов, офицеров инженерной службы, связи, тыла, политработников. Они на месте определяли потребности в различных средствах для обеспечения нормального движения колонн.
Партийно-политическая работа в наступлении, в обороне... А теперь на марше... Новые, непривычные задачи, выполняемые частями, рождали и новые формы воздействия на бойцов и командиров. Но было и много постоянно используемых общих видов работы. В частности, хотелось сказать вот о чем. Все мы хорошо знаем, что люди очень чутки к нравственному смыслу любого дела, которое им предлагается. Согласитесь, что каждый воин, идущий на смерть, имеет святое право спросить, во имя чего он пойдет на самопожертвование.
Вот на этот вопрос и призвана ответить партийно-политическая работа. Любая воинская деятельность — разведка в тылу противника или марш к фронту, участие в яростной атаке или отражение танковой атаки врага, доставка донесения в штаб или, наконец, выпуск боевого листка — должны приобрести для бойца особый смысл. Тогда осознанное выполнение задания будет возвышать воинов в их собственных глазах, только тогда они по-настоящему почувствуют себя ответственными за порученное дело и будут проявлять творчество и отвагу. [243]
Ведь идея — это не заученная истина, которую человек при случае может произнести. Это боль сердца за правду, за истину. Идея защиты матери, отца, близких, своего народа, своей социалистической Родины — одна из самых возвышенных. И очень важно для политработника любого ранга, решая сотни повседневных дел, не потерять из виду главное, что может и должно владеть чувствами бойца, именно сейчас важно найти слова высокие и простые, душевные и искренние для донесения необходимой идеи до его сознания и сердца.
Люди на время отрываются от фронта... Главное — зажечь в них стремление быстрее, организованнее провести марш и продолжать борьбу с ненавистным врагом. Воины будут идти по местам недавних боев. Надо сделать так, чтобы те разрушения, то человеческое горе, которое оставили фашисты после себя, испепеляли сердца бойцов и командиров священной ненавистью к захватчикам, звали их к мщению.
Но как это наиболее впечатляюще довести до сознания воинов? Как идеи превратить в материальную силу? Как добиться, чтобы идея пронизывала все, даже их самые мелкие повседневные дела? Задача командирам поставлена, совещание с начальниками политотделов дивизий проведено. Теперь надо всем, от командарма до командира роты, идти в красноармейские массы. Ничто не может заменить личного общения с воинами.
— Как дела, бронебойщики? — спросил я у группы воинов, чистивших противотанковые ружья.
— Были дела, товарищ полковник. А сейчас нет никаких дел, одна маета...
— Как так?
— Да так: почистим вот ружья — и дело с концом.
— Но нам же предстоит тысячекилометровый марш. Это ведь не шутка!
— Да, тысяча километров — это, конечно, много. Но однообразное занятие, товарищ полковник. Топай изо дня в день, как верблюд.
— Ну, нет! Марш — сложная штука.
И мне пришлось обстоятельно поговорить о предстоящем марше как о сложной и ответственной боевой задаче.
— Сущая правда, товарищ полковник, — вмешался в беседу пожилой красноармеец, надевая чехол на ПТР. — Помню, отступали мы в сорок втором из-под Ростова...
— Опять Богуш завел свою шарманку об отступлении [244] из-под Ростова, — с досадой произнес приятной наружности блондин с медалью «За отвагу» на груди.
— А ты бы помолчал, когда дело говорят, — оборвал бронебойщик сослуживца. — А еще бывалый человек... Да... Так вот, отступали мы, значит. Дружок у меня был, Сорокин Иван. Добрый в общем-то был боец. Но, прямо скажем, дружен был с матушкой-ленью. Когда выпадает час-другой отдыха, пехотинцу первым делом что надо? Ноги помыть в ручье, портянки перемотать и все такое прочее. А Сорокин — нет! Разляжется, как боров, да еще и поучает других: «По правилам древних надо, чтобы все мышцы были расслаблены». А потом вижу, захромал наш Иван. «Что ты костыляешь, Сорокин?» — спрашиваю. «Да пустое. Ногу натер малость». Переночевали мы на каком-то хуторе. А наутро нога у Сорокина распухла, посинела.
— Ну и чем же все кончилось? — спросил с усмешкой блондин.
— Чем, чем... Плохо все кончилось... Танки фашистские двинулись на хутор. А Сорокин уж совсем идти не мог. Ну, спрятала его какая-то казачка. Да только потом нашлась продажная шкура, выдала его. Полевая жандармерия расстреляла и нашего бойца, и женщину... А ты, дурья башка, говоришь, что шарманка. Понимать надо!
В дни подготовки к маршу к нам в армию неоднократно приезжал А. А. Жданов. Меня всегда поражал в нем масштабный, государственный подход при рассмотрении порой самых незначительных деталей воинского быта. Помню, однажды он спросил у одного из заместителей командиров полков по тылу:
— Доложите, товарищ майор, как у вас в части осуществляется подгонка обмундирования.
— Стараемся, товарищ генерал, — отчеканил интендант. — Красноармейцы в бою, известно, любят, чтобы обмундирование было попросторнее.
— Вот-вот, — строго заметил Андрей Александрович. — И у вас так же, как у других. Обмундирование попросторнее, то есть, как правило, на рост, а то и на два побольше. А знаете, что это значит? Это значит, надо дополнительно выпускать миллионы метров материала. А страна и так работает на нужды фронта с большим напряжением. Кроме того, личный состав ходит в каких-то балахонах, а не в форменном обмундировании. — И, обращаясь уже ко мне, А. А. Жданов заметил: — Я прошу, товарищ Мальцев, навести [245] в этом вопросе порядок. Это непозволительная бесхозяйственность!
Выполняя указания члена Военного совета фронта, командиры, политработники, хозяйственники много поработали, проверяя и подгоняя обмундирование и обувь. Старшины рот провели с красноармейцами, особенно с молодыми, беседы о режиме и правилах длительных пеших переходов. Врачи и медсестры организовали занятия по правилам личной гигиены во время марша.
Много внимания мы уделяли подготовке и ремонту транспорта, в том числе гужевого. При осенней распутице конная тяга была незаменима.
— Не армия, а Запорожская сечь, — не то сердясь, не то шутя, говорил генерал-полковник Д. Н. Гусев. — Везде строгают, куют, стучат молотками, визжат пилы, натягивают брезент на повозки...
Накануне выступления во всех частях и подразделениях были проведены беседы, в которых разъяснялись задачи на предшествующий марш, правила поведения в пути, значение маскировки.
Строго запрещалось пользоваться осветительными приборами, включать ночью фары автомобилей, разводить костры. Ротные кухни было приказано топить только сухими дровами, дающими мало дыма. Две трети средств противовоздушной обороны всегда оставались в готовности к действию. На автомобилях и повозках были установлены на треногах пулеметы ДШК и английские авиационные спаренные установки «Кольт-Браунинг». Но стрелять разрешалось только в случае прямого нападения авиации противника.
Для управления на марше была образована специальная группа во главе с начальником оперативного отдела штаба армии. Она информировала Военный совет о ходе марша и передавала распоряжения командования штабом корпусов и дивизий. Для этого использовались только подвижные средства. Радиопереговоры строжайше запрещались. Кроме того, была создана группа из работников политотдела армии, которая изучала политико-моральное состояние передвигающихся войск, поддерживала связь с местными партийными и советскими органами и передавала необходимые распоряжения Военного совета по ведению партийно-политической работы.
Почти месяц в пути. Колонны корпусов и дивизий растянулись до 100 километров. Вести партийно-политическую [246] работу было очень трудно, но все же мы сумели организовать доставку в части и подразделения газет, писем. С этой целью были использованы самолеты У-2. На привалах с воинами проводились беседы об обстановке в стране, на фронте. Особенно нас интересовало положение дел на 3-м Белорусском, в состав которого направлялась наша армия. Все командиры и политорганы следили за физическим и политико-моральным состоянием бойцов, проявляли заботу о своевременном питании, замене обуви, обмундирования. Заболевших или ослабевших в пути подвозили, ежедневно вели строгий учет личного состава, тщательно следили за светомаскировкой. Но главное было в том, что мы сумели довести до сознания каждого красноармейца государственную важность задачи, которую он выполняет. И все считали своим личным долгом вовремя прибыть к месту назначения и скорее вступить в бой, помочь войскам 3-го Белорусского.
А войска фронта под командованием генерала армии И. Д. Черняховского за два месяца наступательных боев продвинулись с боями на запад более чем на 500 километров. Они разгромили 14 пехотных, штурмовую и 2 моторизованные дивизии противника. Враг потерял около 240 тысяч убитыми, свыше 80 тысяч немецких солдат и офицеров было взято в плен. Двенадцать раз войска 3-го Белорусского получали благодарность Верховного Главнокомандующего.
Приближаясь к фронту, мы все чаще встречали машины и повозки с ранеными. Чувствовалось, что 3-й Белорусский ведет тяжелейшие бои. Уже была слышна несмолкаемая канонада.
— По всему видно, на фронте жарко. В жизни не видел такого потока раненых, — говорил пожилой артиллерист, на ходу осматривая орудие.
— Ничего-ничего, батя, скоро мы вступим в дело, накостыляем фрицу, — успокаивал артиллериста молоденький сержант.
На автомашинах, танках, щитах орудий пестрели написанные белой краской, мелом надписи: «Даешь Восточную Пруссию!», «Даешь Кенигсберг!».
Мы требовали от бойцов скорее совершить марш, скорее вступить в бой. Скорее! И он выбивался из сил, но шел. И не только шел, но и подбадривал, если нужно, товарища или журил его за оплошность. Подбадривал словом, призывной надписью на боевой технике, лихой частушкой, душевным разговором. Сближались сердца. Каждый отвечал за [247] выполнение своего долга. Кроме того, все чувствовали ответственность друг перед другом. Рождалась уверенность в себе и боевом товарище, вера в успех предстоящих боев, в победу. Скорая победа! Она овладевала массами воинов и превращалась в материальную силу, в непреодолимую, сокрушающую все силу... Рождался и распространялся среди масс тот душевный настрой, тот наступательный порыв, остановить который враг был не в состоянии.
К месту назначения армия прибыла вовремя и почти без потерь. В частях и подразделениях царило бодрое, приподнятое настроение. Марш еще больше сплотил воинские коллективы рот, батальонов, полков. Он закалил бойцов, укрепил их веру в свои силы в канун новых решительных схваток с врагом.
16 октября войска 3-го Белорусского фронта начали Гумбипненскую наступательную операцию, целью которой был выход на Государственную границу СССР, вторжение в пределы Восточной Пруссии и северо-восточной Польши и овладение городами Шталлупенен (Нестеров), Гольдап, Сувалки. Первые боевые действия в Восточной Пруссии были очень тяжелыми и кровопролитными.
20 октября члены Военного совета 21-й армии во главе с генерал-полковником Д. Н. Гусевым прибыли на доклад к командующему фронтом. Яркой звездой пронеслась по фронтам Великой Отечественной войны боевая слава молодого талантливого полководца Ивана Даниловича Черняховского. Его рост по службе был стремительным даже по понятиям военного времени: в начале войны Иван Данилович в звании полковника командовал дивизией, через год генерал-майор И. Д. Черняховский вступил в командование 60-й армией, а в середине апреля 1944 года он, теперь уже генерал-полковник, возглавлял войска 3-го Белорусского фронта. Все мы с нетерпением ждали встречи с этим замечательным человеком.
...Из-за стола с развернутой на нем оперативной картой нам навстречу вышел высокий, молодой, красивый, хорошо сложенный генерал армии с двумя Золотыми Звездами Героя Советского Союза на кителе.
— А, ленинградцы, — приветливо улыбнулся он. — Ждем, ждем вас. Рассказывайте, как добрались.
Лицо пожимавшего нам руки командующего светилось доброжелательностью и радушием. Казалось, от самого присутствия Ивана Даниловича в комнате становилось светло и празднично. Здесь же были член Военного совета фронта генерал-лейтенант Василий Емельянович Макаров, бывший [248] секретарь Московского комитета партии, — среднего роста, крепко сбитый человек с серьезным, но мягким выражением лица. Рядом — небольшого роста, бритоголовый генерал-полковник Александр Петрович Покровский — начальник штаба фронта. По отзывам, которые мы слышали, это интеллигентнейший, в высшей степени деликатный человек. Если бы он даже не произнес ни единого слова, то и тогда в нем можно было бы угадать прирожденного штабиста, аккуратного исполнителя воли своего командующего. За плечами генерала Покровского большой опыт участия в руководстве многими армейскими и фронтовыми операциями.
И. Д. Черняховский внимательно выслушал краткий, но четкий и полный доклад командарма. Как я понял, Дмитрий Николаевич попытался вложить в него всю свою штабную культуру, весь свой опыт, умение мыслить и говорить четко, стройно и логически безупречно. И это ему удалось. Но самое главное — было о чем доложить. Армия совершила тысячекилометровый марш и тем не менее хоть сегодня была готова в бой. И самим докладом, и результатами марша командующий фронтом остался, совершенно очевидно, доволен.
— Поздравляю с успехом, Дмитрий Николаевич, — сказал И. Д. Черняховский. — Но и здесь без дела вам долго сидеть не придется. Все мы были бы очень рады расспросить вас о Ленинграде, о прорыве блокады, о сокрушении линии Маннергейма... Да недосуг... Приступим к делу. — И тут же командующий, тщательно формулируя свои мысли, начал вводить нас в обстановку на фронте: — Войска ведут ожесточенные бои. Несмотря на высокую концентрацию сил и средств на направлении главного удара, наступление наше протекает медленно. Противник проявляет исключительное упорство. Прорыв пограничного укрепленного района и выход подвижных частей фронта на подступы к Гумбиннену, а пехоты к реке Анграпа переполошил гитлеровское командование. Оно перебросило в Восточную Пруссию танковые дивизии «Герман Геринг» и «Великая Германия», а также двадцатую и пятую танковые дивизии...
Войска главной группировки фронта, как сообщил командующий фронтом, были задержаны контратаками крупных сил танков и штурмовых орудий и до двух пехотных дивизий. С вводом в сражение 28-й армии генерала А. А. Лучинского поворота в его ходе не наступило.
— Вы успешно штурмовали и прорвали линию Маннергейма, — сказал генерал армии И. Д. Черняховский, — вам, видно, доведется окончательно прорвать и пограничную оборонительную линию в Восточной Пруссии. Я предлагаю, [249] Дмитрий Николаевич, ввести вашу армию в стыке между одиннадцатой гвардейской и тридцать первой. Именно здесь, на левом фланге, у генерала Галицкого, наметился наибольший успех. Жмите вперед без оглядки. Кузьма Никитович Галицкий — надежный сосед, он не подведет... На подготовку к вводу армии в сражение — двое суток. Хватит? Если и не хватит, больше дать не могу. Все ясно?
— Ясно, товарищ командующий! — отчеканил Гусев. — Разрешите выполнять приказ?
— Выполняйте! — официально сказал И. Д. Черняховский.
Мы уже готовы были выйти, но командующий вдруг взглянул на часы и громче обычного сказал:
— Батюшки! Уже четыре часа, а мы с Александром Петровичем еще даже не завтракали. Всем, и ленинградцам в том числе, — в столовую. Хорошие были бы мы хозяева, Василий Емельянович, — обращаясь к Макарову по дороге в столовую, продолжал И. Д. Черняховский, — если бы не накормили ленинградцев. Люди ведь блокаду перенесли, такие лишения.
— Что-то по ним не видно, — отшутился член Военного совета.
За столом мы убедились, что Иван Данилович был очень остроумным и веселым собеседником. Он знал бесчисленное множество смешных фронтовых историй и умел их подать с мягким украинским юмором.
Генерал И. Д. Черняховский был самым молодым и одним из талантливейших командующих войсками фронта, а поэтому привлекал к себе всеобщее внимание. Иван Данилович был от природы одаренным человеком, он, как говорят в народе, всем взял. В нем счастливо сочетались живой ум, неистощимая энергия, решительность, могучая воля. Черняховский умел быстро оценить обстановку и увидеть в ней главное, наиболее существенное. На детали он почти не обращал внимания, а если и обращал, то лишь привлекал к ним внимание нижестоящих командиров. Решения генерала всегда отличались оригинальностью и большой смелостью, основанной на глубоком знании дела и тщательном расчете. В Белорусской операции И. Д. Черняховский как бы повторял образцы своего творчества, показанные на примере действий 60-й армии, но в более серьезных масштабах. Иван Данилович был очень уверенным в себе, мужественным человеком. Это видели все. Но Черняховский никогда, ни одним штрихом не подчеркивал своих качеств. Он всегда оставался самим собой. [250]
Авторитет генерала И. Д. Черняховского в войсках был огромен. Его везде встречали с большой радостью. А появлялся командующий всегда там, где было труднее, и часто — может быть, и без особой надобности — лез, как говорится, в самое пекло. Безо всякой охраны он мотался на своем «виллисе» из одной части в другую, на маршах по нескольку километров шел пешком рядом с бойцами, беседуя с ними.
Бывало, спросит по-свойски:
— Как дела, гвардия?
А «гвардия» — небольшого роста, курносый, веснушчатый красноармеец лет восемнадцати.
— Дела отличные, товарищ генерал, — шустро отвечает боец. — А вот выкурим фрицев из Восточной Пруссии — будут еще лучше...
— Дело говоришь, парень! — подбадривает гвардейца командующий. — Стало быть, будем вместе выкуривать фашистов.
Лицо красноармейца расцвечивается широкой улыбкой. Он смотрит на высокого, стройного человека в генеральской фуражке и кожаном реглане без погон и проникается к себе уважением, сам себе кажется таким же сильным, большим и красивым, как Черняховский.
«Солдатское радио» распространяло об Иване Даниловиче настоящие легенды.
— Веду я, значит, машину с боеприпасами, — рассказывает бывалый, по всему видно, старшина. — Дело, сами понимаете, срочное. Дорожка фронтовая... Как ни изворачивался, засел. И засел, откровенно скажу, капитально. Вдруг откуда-то появляется шальной танк. Стал я на середине дороги и думаю: «Либо трупом лягу, либо остановлю танк и вытащу машину». А он прет прямо на меня и только шагах в трех остановился. Вылезает из башни танкист и спрашивает таким, знаете, приятным баритоном: «Тебе что, служивый, надо?» «Друг, — отвечаю, — помоги машину вытащить. Там, понимаешь, ребята от немецких танков никак не отобьются, а я засел в этой проклятой луже». «Да мне, — начинает отговариваться танкист, — будто бы и некогда тебя вытаскивать». «Ах ты, — говорю, — железная твоя душа! — Ну, и другие, приличествующие подобному случаю слова употребляю. — Там ребята головы кладут, а тебе некогда. Давай подгоняй танк к машине, иначе я тебя живым отсюда не выпущу».
Танкист послушался меня, подсобил вытащить машину, а когда отцепил трос, спросил: «А ты кто такой будешь, что [251] так зло кричишь?» «Гвардии старшина Коноплев я, — говорю, — а ты небось тоже не генерал, коль танком, а не дивизией управляешь». «Ты угадал, старшина... Не дивизией, а фронтом управляю. Черняховский я...» Сказал он это и юркнул снова в башню.
Ну, пока я сообразил, что к чему, танк скрылся за поворотом лесной дороги. Такой вот у нас командующий! Он полное понятие имеет о нашем солдатском труде, — заключил старшина.
Правда это была или выдумка, не знаю. Но этот эпизод почти целиком перекочевал в кинофильм «Во имя жизни на земле».
Весть о ранении и смерти генерала армии И. Д. Черняховского 18 февраля 1945 года тяжелой болью отозвалась в сердцах бойцов, офицеров и генералов, знавших Ивана Даниловича, всех советских людей. Единственный снаряд упал недалеко от «виллиса» командующего фронтом, когда он ехал в 3-ю армию. В машине было пять человек: командующий, его адъютант, шофер и два автоматчика. Никто из сопровождавших генерала армии не получил ни единой царапины. Не была повреждена и машина. Смертельно ранило только командующего.
Узнав подробности гибели Ивана Даниловича, я подумал: если бы Черняховский прислушался к совету командарма 3-й генерала А. В. Горбатова и не поехал по дороге, которая простреливалась противником, если бы он пользовался для передвижения бронетранспортером, как это предписывалось командующим фронтов, если бы... Но тогда Черняховский не был бы Черняховским...
...Но это было спустя четыре месяца.
А сейчас за столом Иван Данилович, бодрый и жизнерадостный, продолжал обсуждать с генералом Д. Н. Гусевым вопросы, касающиеся наиболее рационального использования сил нашей армии в начавшейся операции.
Однако принять участие в разгроме фашистской группировки в Восточной Пруссии нам не довелось.
21-я армия, рекогносцировочные группы которой уже изучали местность предполагаемого ввода в бой, получила новую задачу: отбыть в распоряжение командующего 1-м Украинским фронтом Маршала Советского Союза И. С. Конева.
Опять срочные сборы, опять марш.
В армии приказ, тем более в военное время, — закон. Приказ свят, он — не тема для дискуссий. На этом держится весь армейский уклад жизни. Задача всей партийно-политической [252] работы — обеспечить наиболее эффективное выполнение приказа. А для этого необходимо вовремя создать соответствующий психологический климат.
— Не могу понять, чем вызвана такая переброска армии, — недоумевал даже многоопытный командующий армией генерал-полковник Д. Н. Гусев.
А что говорили красноармейцы, сержанты, офицеры?
— Видно, остаток войны так и придется проболтаться в тылу, — сетовал с горечью за обедом пожилой боец.
— Понимают ли они там, наверху, что значит совершить марш на тысячу километров? И тут же еще на восемьсот? — сокрушался молоденький сержант.
— Да, перебрасывать такую массу боеспособных войск с севера на юг — это не дело, — заключает тоном опытного стратега третий боец. — Видно, что-то там недоучли...
...Успех партийно-политической работы немыслим без знания основ психологии личности, коллектива. Важнейшее качество политработника — умение установить теснейшую связь с массами воинов, постоянно ощущать пульс жизни коллективов, внимательно изучать их психологический настрой и уметь учитывать в воспитательной работе. Исключительно важно для командира и политработника понимать природу коллективного настроения: с одной стороны, его социальную обусловленность, а с другой — большую побудительную силу, его, если можно так выразиться, заразительность, подвижность. И, самое главное, надо уметь управлять этим настроением. Опытный политработник знает, что как положительные, так и отрицательные настроения солдатских масс возникают, как правило, в условиях крутых поворотов в ходе боевой деятельности или самого боя.
Надо было срочно преодолеть этот неприятный момент психологического недоумения, недовольства, непонимания ситуации, вызванных резким поворотом событий. А реальная обстановка сложилась под влиянием многих, очень многих обстоятельств, как это бывает только на войне.
Гитлеровское командование отдавало себе отчет в том, какое впечатление произведет на немецкий народ вторжение советских войск в Восточную Пруссию, и предприняло все меры, чтобы не допустить этого.
Как известно, Гумбинненская операция завершилась 27 октября весьма скромными успехами. Для успешного проведения Восточно-Прусской операции целиком необходимы, видимо, усилия нескольких фронтов, а также длительная всесторонняя подготовка. А пока она будет вестись, [253] было решено 21-ю армию использовать на 1-м Украинском фронте.
Как только об этом стало известно, мы немедленно использовали мотивы переброски армии как главный козырь для создания у личного состава необходимого психологического настроя. Наше место там, где сейчас, сегодня идут решающие бои! Во имя того, чтобы получить право добить фашистского зверя в его собственном логове, стоит преодолеть любые трудности! Это ведь высшая честь для бойца — пройти победителем по земле поверженного противника! А дойти до Берлина? Кто не мечтал об этом! И все это возможно, если мы, уже опытные и испытанные походом, совершим успешно еще один, такой важный бросок! [254]