«Артиллерийский» фронт
Вскоре после назначения генерал-полковника А. А. Гречко заместителем командующего войсками 1-го Украинского фронта 56-я армия была преобразована в Отдельную Приморскую. Я получил предписание отправиться на трехмесячные курсы при академии имени М. В. Фрунзе.
Сборы были недолгими. И вот юркий газик, ведомый артистом своего дела Шакро Ониашвили, мчится на Краснодар. Осенняя, разбитая танками и машинами дорога... По обе стороны от нее в канавах и на полях — озера дождевой воды.
Печально идут по дорогам с котомками за плечами мирные жители — старики, подростки, женщины, возвращаются к родным домам или пепелищам, полям, истерзанным войной.
На душе у меня тоже грустно, тягостно, неспокойно. Трудным было расставание с боевыми друзьями. Ведь столько пройдено вместе... Лихая година отступления, оборона Кавказа, яростные атаки под Краснодаром, Крымской, Абинской. Всякое бывало. Предатели, пусть их были единицы, уже предали, трусы погибли, скептики увяли — остались лишь те, кто будет неистово сражаться и геройски умирать. Таким не только Керченский пролив, но и все Черное море под силу форсировать.
Война наложила свою страшную печать на все окружающее. Печные трубы, стоящие, как могильные памятники, на месте куреней станичников, вековые деревья, израненные осколками. На пепелищах — босые, одетые в лохмотья, черные от грязи дети. Осиротевшие поля похожи на пустыри, загроможденные исковерканной военной техникой... Одичавшие сады, отпылавшие дома.
У крайнего двора одного из хуторов Шакро притормозил машину. Хозяев нет, хата сожжена, усадьба пуста, сад вырублен. [205] И только крупные красные ягоды шиповника, как сгустки крови и боли хозяйской, пламенели на месте, где когда-то был мир, счастливая жизнь.
Но что это? Во дворе по соседству на перекладине дверей — это все, что осталось от дома, — качели. На них сидят четыре босоногие девчушки и, лузгая семечки, кокетничают со случайно остановившимися здесь красноармейцами. Смех, шутки... Жизнь продолжается... А на других подворьях копошатся старики и женщины. Расчищают мусор, пепелища, выбирают каждый кирпичик, каждую уцелевшую плиту самана, бережно складывают все в сторонке. Надо отстраиваться...
Прощай, Тамань! Прощай, Крымская! Пока буду жив, не забуду тебя. Не забудет эту станицу каждый, кто по нескольку раз в день почти месяц шел на штурм, чтобы освободить ее. Закрываю глаза и вижу высоты, занятые фашистами, дымки на них, разрывы мин, снарядов, бомб, вой «ишаков» — шестиствольных немецких минометов. И трупы фашистов. Много трупов. Так много, что по полю нельзя было проехать на газике. Развороченная земля. Поля — бело-желтые от цветов, черные от воронок, зеленые от колосящейся пшеницы, красные от маков и крови.
В Краснодаре я встретился с первым секретарем крайкома ВКП(б) П. И. Селезневым. Во время оккупации Кубани фашистами он руководил партизанским движением. Сейчас этот крупный, с мужественными чертами лица, никогда не унывающий человек с головой ушел в работу по восстановлению города, хозяйства, края.
Поспешно отступая, фашистские войска с особым рвением выполняли приказ Гитлера «О порядке отхода и оставления местностей», который требовал не только уничтожения всего оружия, боевой техники и снаряжения, но и разрушения всех объектов, зданий, представляющих какую-либо ценность, угона всех мужчин в возрасте от 15 до 65 лет, если не всего гражданского населения.
В дикой злобе фашистские варвары беспощадно истребляли ни в чем не повинных мирных жителей — женщин, стариков, детей, сравнивали с землей города и станицы. Они вывели из строя всю промышленность Кубани, нанесли тяжелый урон сельскому хозяйству, разрушили дороги и мосты, линии и средства связи, коммунальное хозяйство, сожгли больницы и школы, разграбили и испоганили культурные ценности. Еще задолго до бегства из Краснодара [206] гитлеровцы заминировали в городе все лучшие общественные здания, а при отходе превратили в руины целые кварталы.
— Теперь мы решаем одновременно две задачи, — говорил простуженным голосом П. И. Селезнев. — Восстанавливаем город, край и делаем все возможное, чтобы помочь Красной Армии быстрее изгнать оккупантов с нашей родной земли, вызволить миллионы советских людей, еще томящихся в неволе.
Петр Иандарьевич вынул записную книжку и с чувством гордости стал говорить о том, что в городе уже работают две хлебопекарни, масложировой и молочный заводы, что население уже получает по карточкам хлеб, несмотря на то, что ежедневно прибывают сотни краснодарцев из гор, хуторов и станиц, куда их забросила война. В городе, сообщил П. И. Селезнев, действуют четыре средние школы, идет подготовка к открытию сельскохозяйственного института.
Высокий патриотизм проявили колхозники Кубани. К ноябрю 1943 года они сдали из своих личных запасов, спрятанных от фашистов, 504 тысячи пудов зерна. Кубанские хлеборобы направили около 8 тысяч добровольцев и 6 тысяч лошадей на пополнение своего 4-го гвардейского казачьего кавалерийского корпуса. Трудящиеся освобожденного края за короткий срок собрали и сдали миллионы рублей в фонд строительства танковой колонны «Советская Кубань». Шел сбор средств на строительство еще одной танковой колонны — «Советская Адыгея».
Краевой центр лежал в развалинах. Но облик его все же преображался. Когда мы брали Краснодар, в нем, казалось, не было улиц. Одни руины, да едва ли не по колени битое стекло и бумажный хлам. Теперь же улицы расчищены. Окна уцелевших зданий закладываются кирпичом, остаются только небольшие глазницы — не хватает стекла.
Пленные работают на расчистке руин, ремонтируют здания. Немцы и румыны. Первые молчаливы, понуры. А их союзники, наоборот, говорливы: вслух ругают Гитлера, Антонеску, немцев, своих офицеров и генералов, прося взамен за длинные тирады хлеба и махорки.
Краснодарский вокзал. В ожидании поезда брожу по уже расчищенному от камня месту, где когда-то была привокзальная площадь. Прямо на асфальте, на камнях, на земле сидят женщины, старики, дети. Кто-то разжег костер, вокруг сразу же собралось множество народу. Шум, гам. Казалось, что никто никого не слушает, а все только говорят, говорят. [207]
— Петро, дай махорки на цигарку.
— У тебя ж сигарета в зубах.
— Так это немецкая. Оно хоть и трохвея, а дрянь!
— Был у нас в станице старый казак Кавун, — рассказывает пожилая казачка. — Всю жизнь был ненавистником Советской власти и даже, сукин сын, желал погибели Красной Армии. А когда пришли немцы и стали тысячами угонять скот и резать гусей, спохватился дед, вроде бы прозрел. «Чого ж мы, сердешни, — говорит, — сами-то это добро не ели?! Все берегли, а теперь вот немцам досталось. Жрут, будто собственное, свиньи паршивые!»
— И не говори, свахо, — подхватила соседка певучим голосом. — Таких разбойников у самого Наполеона не было. Даже гвозди ржавые брали...
Мимо вокзала один за другим с грохотом промчались несколько эшелонов. Танки, пушки, тягачи, красноармейцы в теплушках.
— Нет, сдохнет Гитлер, а с этой силой не совладает, — многозначительно, как бы про себя проговорил боец в шинели без хлястика и с пустым рукавом. — Все поднято на ноги, все обращено в одну цель...
До Москвы удалось добраться только через трое суток. Железная дорога работала с большими перегрузками. «Зеленую улицу» транспортники давали фронтовым грузам, а наш «мирный» эшелон подолгу простаивал на станциях. Дорога для меня была волнующей. Я с жадностью всматривался в окружающее. Целых два года я ведь не видел, как живет страна в это суровое время.
Итак, академия имени М. В. Фрунзе. Я знал о ней по рассказам Андрея Антоновича Гречко и других боевых товарищей, кому посчастливилось учиться в стенах этого старейшего учебного заведения.
Скорей бы проходили эти месяцы, скорей бы снова на фронт!
Учеба на курсах была очень полезной. Наша группа состояла из членов военных советов и начальников политотделов армий. Многое, чему нас учили, мы сами видели на фронте, о многом догадывались, ко многому привел каждого индивидуальный опыт. Все видели большие и к лучшему перемены в оснащении армии боевой техникой, вооружением, в творческом росте командиров и политработников всех степеней, в настроении бойцов, населения. И все же нашему мышлению не хватало масштабности, видения войны в целом, [208] реального соотношения сил воюющих сторон. Мы знали опыт своих армий, в известной степени опыт своих фронтов, но опыт всей Красной Армии был для каждого слушателя новым открытием. Его изучение — а это и была цель курсов — заставляло нас по-иному смотреть на перспективы войны, на масштабы сражений и даже на свой собственный боевой опыт.
Уже завершился коренной перелом в ходе войны в нашу пользу. В результате мобилизации материальных и моральных ресурсов советскому народу и Красной Армии удалось окончательно вырвать инициативу из рук врага. Фашистские полчища потерпели поражение под Сталинградом и на Кавказе, под Курском и на Левобережной Украине, западнее Киева и на Западном направлении.
С ноября 1942 года по декабрь 1943 года наши войска прошли с боями на юге страны от 500 до 1300 километров. Освободили от захватчиков территорию, на которой проживало 46 миллионов человек. Но под гнетом гитлеровского «нового порядка» еще оставалось 36 миллионов советских граждан. В городах и селах, где еще дымились пожарища, начинались восстановительные работы. Оживал Донбасс, возрождалась металлургия Юга, Сталинграда, промышленность Ростова-на-Дону и других районов и областей.
В 1943 году военные заводы выпустили 34,9 тысячи самолетов, 24,1 тысячи танков и САУ, около 130 тысяч полевых и противотанковых орудий, более 2,4 миллиона пулеметов и автоматов, 3,4 миллиона винтовок и карабинов, 96 тысяч снарядов и авиабомб{46}. Такое количество первоклассной боевой техники и вооружения обеспечило широкое развертывание наступательных боевых действий Красной Армии.
Все советские люди были охвачены необычайным патриотическим воодушевлением. Это нашло яркое выражение в повышении трудовой активности народа, в росте производительности труда, в добровольных сборах денежных средств и материальных ценностей в фонд обороны, на строительство танков и самолетов. На фронт шли миллионы посылок с теплыми вещами, продуктами, табаком. Не родные, не близкие, а совсем незнакомые люди с радостью посылали все, что имели, безымянному «дорогому бойцу», «нашему освободителю».
Советские люди на фронте и в тылу героически переносили трудности и лишения, шли на них сознательно. Помню, [209] однажды во время посещения армейского госпиталя я слышал, как сестра успокаивала бойца, которому после ранения ампутировали руку.
— Теперь, дорогой мой, — говорила она, — каждый что-то теряет: один — жену, другой — семью, третий — имущество, четвертый — детей, пятый — руку, шестой — голову. Не у одного тебя беда...
Да, мы уже шли к победе. Но фашистская Германия, несмотря на тяжелые поражения на фронтах, оставалась пока сильным противником, способным оказывать яростное сопротивление. Ее промышленное производство в 1943 году не намного, но возросло. Гитлеровцы лихорадочно торопились выжать все соки из попавших к ним в кабалу народов Европы и оккупированных территорий. В 1943 году военная промышленность Германии выпустила более 25 тысяч самолетов, около 11 тысяч танков и штурмовых орудий, 35,8 тысячи орудий калибра 75 мм и выше, 435 тысяч пулеметов и автоматов, почти 2,3 миллиона винтовок и карабинов{47}. Цифры эти, конечно, очень внушительны. Но, как видим, в фашистском рейхе в этот период производилось уже меньше оружия и боевой техники, чем в СССР.
Тяжелые поражения гитлеровской Германии на советско-германском фронте ослабили ее тыл. Неверие в возможность победы все более овладевало немецким народом. Катастрофа фашистских войск под Сталинградом, их поражение на Кавказе, под Курском, на Украине сломили моральный дух гитлеровских солдат. Их вера в непогрешимость своего командования была подорвана. Начались шатания и в правящих кругах фашистской Германии. Часть промышленников, генералов, высших чиновников, в том числе и члены нацистской партии, стала на путь заговора против Гитлера. Нарастала антифашистская борьба патриотических сил немецкого народа.
В мае 1943 года в подмосковном городе Красногорск был основан национальный комитет «Свободная Германия» (НКСГ). Видные коммунисты, депутаты рейхстага, писатели, антифашистски настроенные рабочие, крестьяне, представители интеллигенции, военнопленные солдаты и офицеры объединились в борьбе за спасение немецкой нации от катастрофы, к которой вели фюрер и его подручные.
В Манифесте НКСГ к вермахту и немецкому народу отмечалось, что «ни один внешний враг не подвергал нас, немцев, [210] таким колоссальным бедствиям, как Гитлер». Манифест заканчивался призывом: «Борьба за свободную Германию требует мужества, энергии и решительности. Кто из страха, малодушия или слепого повиновения продолжает идти вместе с Гитлером, тот поступает как трус, тот помогает толкать Германию к национальной катастрофе. Кто ставит приказ нации выше приказания фюрера и не жалеет жизни и чести ради своего народа, тот поступает мужественно и помогает спасти отечество от глубочайшего позора»{48}.
В сентябре 1943 года в Подмосковье был образован «Союз немецких офицеров», заявивший о своем присоединении к движению «Свободная Германия». Личный пример немецких коммунистов, их самоотверженная борьба за новую Германию оказали огромное воздействие на генералов, офицеров, солдат, оказавшихся в советском плену.
«Мы, офицеры и буржуа, — писал генерал-фельдмаршал Паулюс, — полагали, что взяли на откуп национальную идею. Сегодня я вижу, что коммунисты сделали для немецкой нации гораздо больше нас. Они оконфузили нас»{49}.
При поддержке Советского Союза и ЦК КПГ национальный комитет «Свободная Германия» и «Союз немецких офицеров» развернули многогранную активную деятельность, чтобы донести идеи Манифеста НКСГ до всех слоев немецкого народа и прежде всего до сознания немецких солдат.
К концу 1943 года обострился кризис внутри фашистского блока. Капитулировала Италия. Осложнилась обстановка в Румынии, Венгрии, Болгарии, Финляндии. Народы требовали прекращения войны. Усиливалась партизанская, национально-освободительная борьба во Франции, Польше, Чехословакии, Югославии, Греции и других странах Европы. Все свидетельствовало о том, что дальнейшие поражения вермахта могут привести к кризису и распаду гитлеровской коалиции.
Однако гитлеровцы еще оставались хозяевами положения в Германии. Нацистская пропаганда продолжала оказывать значительное воздействие на солдат и население, которые в большинстве своем покорно следовали за обанкротившейся верхушкой фашистских правителей.
Вот в какой период мы, группа политработников, учились на курсах. Вот почему каждый из нас, понимая необходимость повысить свою военную подготовку, тем не менее [211] стремился поскорее покинуть стены академии и попасть в гущу важнейших событий, происходивших на фронтах.
Не буду утомлять читателей рассказом о подробностях, касающихся пребывания в академии имени М. В. Фрунзе. Расскажу лишь об одной любопытной встрече.
Удивительная память человеческая! Бывает, что совсем недавнее событие проваливается словно в темный колодец, исчезает из мыслей, а что-то мимолетное, отдаленное многими годами, вспыхивает вдруг в памяти с особой ясностью и четкостью. Так и эта встреча.
Столовая академии.
— Позвольте спросить, не занято ли вот это место за вашим столиком? — услышал я тихий, с французским прононсом голос.
Передо мной стоял высохший, казалось насквозь светящийся, среднего роста старичок в валенках и офицерской меховой телогрейке поверх защитной, военного покроя одежды. В руках — жестяная баночка из-под леденцов, как потом выяснилось, с сахаром.
«Наверное, какой-нибудь чертежник или бухгалтер», — подумал я и ответил:
— Да, здесь свободно. Садитесь, пожалуйста!
— А вы, товарищ полковник, наверное, на курсы к нам прибыли? — подчеркнуто официально спросил старичок в телогрейке.
— Да, на курсы.
— С какого же направления, если не секрет?
— С Таманского полуострова, на курсы политсостава...
— Так вы политработник? — удивился мой собеседник. — Подумать только: такая война, а Ставка находит нужным и возможным учить политработников армейского звена на курсах. Мудро, ничего не скажешь. Не зря Михаил Васильевич так ценил партийно-политическую работу, называл ее дополнительным видом оружия.
— А почему, простите, вы вдруг вспомнили о Михаиле Васильевиче? — спросил я.
— О, дорогой полковник, я ведь бывший начальник штаба и заместитель командующего войсками Туркестанского фронта, то есть незабвенного Михаила Васильевича... Генерал-лейтенант Новицкий Федор Федорович, — отрекомендовался наконец мой собеседник.
Мимо нашего столика несколько раз, как метеор, прошмыгнула официантка, не обращая на Новицкого никакого внимания. Каждый раз, когда она приближалась к столику, [212] Федор Федорович пытался изложить свою просьбу — принести ему стакан чаю.
— Не будете ли так любезны... — начинал он несколько раз, но, пока завершал эту формулу вежливости, официантка уже оказывалась в противоположном конце зала. И только после моего, по-фронтовому энергичного вмешательства чай Новицкому был подан.
Генерал Новицкий, оказывается, после гражданской войны долгое время преподавал в академии имени М. В. Фрунзе, был автором трудов «Мировая война 1914–1918 годов», «От Шахэ к Мукдену» и других. Одновременно он заведовал кабинетом-музеем М. В. Фрунзе и до конца своих дней остался его почитателем и пропагандистом.
— Редчайшего таланта и души человек был, — оживленно говорил Федор Федорович, с удовольствием прихлебывая жидкий чай. — Мне уже скоро восемьдесят, а он умер в сорок лет. Какая несправедливость судьбы! — Он помолчал, глядя в окно, и, снова повернувшись ко мне, добавил: — А я, знаете ли, в последние дни редко хожу в свою неуютную квартиру. Боюсь, что помру в одиночестве. Лучшую часть своей жизни служил Михаилу Васильевичу, служу ему и сейчас. Я ему очень многим обязан. Это он сделал меня, бывшего царского генерала, полезным для Советской Родины человеком. Вот я и хочу свой смертный час встретить в кабинете Михаила Васильевича.
Я подумал тогда, как причудливо перекрещиваются судьбы людей... Встреча с Михаилом Васильевичем Фрунзе перевернула судьбу Новицкого... Какое счастье встретить в жизни духовно сильного, богатого, щедрого человека!
Потом мне стало известно, генерал-лейтенант Новицкий скончался днем на работе в 1944 году.
По окончании учебы я получил назначение на должность члена Военного совета 21-й армии.
Прошло три года войны, которые я провел на юге страны. Накоплен опыт, знание обстановки. А теперь — на Карельский перешеек. Новые условия, другая тактика боя, иные задачи.
В мае 1944 года 21-я находилась на переформирования в распоряжении Ставки Верховного Главнокомандования. Командовал армией генерал-лейтенант Василий Иванович Швецов. Войска жили напряженной учебой. Во всех дивизиях принимали и обучали пополнение, сколачивали роты, батальоны, полки. К этому времени повсюду уже был накоплен [213] большой опыт боевой подготовки. Значительное место в этом процессе занимали вопросы создания штурмовых групп по овладению опорными пунктами, дотами противника, обкатка бойцов танками, совершенствование умения красноармейцев и командиров неотступно и безбоязненно следовать в бою за огневым валом.
Генерал-лейтенант В. И. Швецов, как я скоро понял, был весьма своеобразным человеком. Большую часть суток он, кажется, проводил в дороге, стремясь за день объехать как можно больше частей. Ни в одной из них, как правило, Василий Иванович не задерживался надолго, естественно, по отрывочным данным и поверхностным наблюдениям делал выводы и... нередко ошибался.
Бывало, вернется командующий вечером в штаб усталый, запыленный, лицо — как негатив, поспит немного и опять в дорогу. Я такой системы не понимал, хотя и с уважением относился к этому деятельному, горячему и преданному своему делу генералу.
Как бы то ни было, а обучение и воспитание личного состава в корпусах шло неплохо. Большую роль в этом играли начальник штаба армии генерал-лейтенант Т. К. Буховец, командующий артиллерией генерал-лейтенант М. С. Михалкин и другие генералы и офицеры управления армии. В составе армии были отличные дивизии, сражавшиеся уже под Ленинградом и входившие в состав 30-го гвардейского, 108-го и 109-го стрелковых корпусов, которыми соответственно командовали генерал-лейтенанты Н. П. Симоняк, М. Ф. Тихонов и И. П. Алферов. Артиллерийский корпус прорыва возглавлял генерал-майор Н. Н. Жданов. Командиры корпусов и дивизий отлично знали театр военных действий.
Я стремился побыстрее и как можно лучше присмотреться к командирам и политработникам, познакомиться, насколько возможно, с уровнем подготовки бойцов, сержантов и офицеров низового звена и пришел к убеждению, что народ это в основном опытный, обстрелянный, боевой дух людей высок, настроение приподнятое.
Пришел как-то на политинформацию. Перед солдатами выступал парторг полка капитан И. Н. Гаевой. На груди у него — два ордена и медаль «За отвагу». Средних лет, бывший председатель колхоза из Днепропетровской области, образование, как потом узнал, четыре класса.
— Раньше считали математику самой точной наукой, — басовито говорил парторг, — а теперь мы доказали, что марксизм точнее математики. Сперва, как ни сопротивлялись, вынуждены были отступать. Теперь же идем вперед на Запад. [214]
Сейчас, как бы ни сопротивлялся немец, он не устоит против нас, потому что так наша мудрая наука — марксизм-ленинизм указывает...
После информации меня окружили бойцы.
— Ну как, товарищи, понравилась вам политинформация? — спросил я их.
Один из красноармейцев, как я узнал из дальнейшего разговора, в прошлом директор школы, ответил первым:
— Товарищ полковник, хотя наш парторг и своеобразно трактовал марксизм-ленинизм, но фактически верно. Видимо, иногда важнее не то, что говорят, а то, кто говорит. Мы ведь верим парторгу.
— Увидели бы вы нашего парторга в бою! — добавил восхищенно кто-то из бойцов.
И теперь, более тридцати лет спустя, возглавляя Военно-политическую академию имени В. И. Ленина, я часто думаю о том, как важен все-таки фактор личности в партийно-политической работе и вообще в отношениях с людьми.
В часть пришло письмо. Мать жаловалась на своего сына старшего лейтенанта Сланченко, командира хозяйственного взвода при штабе корпуса, за то, что он забыл ее и не пишет писем.
— Есть же такие вот экземпляры, — протягивая мне письмо, с бурным возмущением говорит комкор генерал Н. П. Симоняк. — Сейчас он придет, я ему покажу, где раки зимуют!
Открывается дверь. На пороге появляется стройный, смуглый старший лейтенант с ярко выраженными цыганскими чертами лица.
— Читайте! — резко бросил Николай Павлович, протягивая старшему лейтенанту письмо.
Сланченко быстро пробегает взглядом по строчкам и поднимает глаза, намереваясь, видимо, что-то объяснить генералу, но Симоняк не дает сказать ему и слова.
— Если для того, чтобы накормить мать, — говорит он, — ты даже на ладони изжаришь яичницу, то и тогда ты будешь в долгу перед матерью... А ты, сын, писем не пишешь!
— А куда писать, товарищ генерал, — вставил Сланченко. — Обратного адреса в письме нет. Я призывался в армию из Кишинева, а штамп на письме ростовский.
— И действительно, Евдоким Егорович, обратного адреса нет, — вопросительно глядя на меня, сказал генерал Симоняк, но тут же нашелся и, обращаясь уже к Сланченко, добавил: — А мать узнала же твою полевую почту. Разыскать ее и доложить лично мне. Ясно?.. [215]
...В каждой дивизии — школа снайперов. Ленинградский фронт — зачинатель снайперского движения. Перед молодыми мастерами огня выступает бывалый снайпер Сорокин, сибиряк лет тридцати пяти. Цепкий, быстрый взгляд, хитроватая улыбка из-под густых черных усов, точность, выразительность жестов. Я любуюсь им: это, уверен, личность незаурядная.
— Приказали, значит, мне снять немецкого снайпера, — рассказывает Сорокин. — Да... Пристрелялся он к командному пункту нашего полка. До того обнаглел, что даже стекла стереотрубы разбил. Выбрал, стало быть, я место, замаскировался как следует. Но вскоре по мне начал палить этот стервец. Ну, думаю, это уже нахальство, даже зло взяло. Отполз, значит, я осторожно в сторону и далеко вперед — там ход сообщения такой был — и пару раз пальнул по тому самому месту, где только что сидел. Пальнул не глядя, поскольку не спускал глаз с немецкой стороны. Ну, фашист, видно, решил, что это стреляет какой-то его приятель, и из любопытства выглянул из укрытия. Тут я его и снял... Вот так...
Слушали все Сорокина затаив дыхание. И не только потому, что такой уж он мастер рассказывать. Просто все знали: человек, у которого на счету несколько десятков уничтоженных гитлеровцев, заслуживает почтительного отношения к себе, а послушать его так же необходимо, как и интересно.
И здесь, как видите, фактор личности...
В начале мая командование и штабы Ленинградского, Карельского фронтов и Краснознаменного Балтийского флота разработали планы Выборгской и Свирско-Петрозаводской наступательных операций. 21-й армии отводилась главная роль в разгроме финских войск на Карельском перешейке.
Задача была не из легких. Финская реакционная правящая верхушка в апреле 1944 года отвергла советские условия перемирия. Она надеялась, что немецко-фашистские войска смогут остановить наступление Красной Армии, стабилизировать советско-германский фронт, а Германия в нужный момент окажет помощь Финляндии. Командование финской армии намеревалось летом 1944 года максимально усилить оборону на Карельском перешейке и в Карелии вообще, чтобы отсидеться за укрепленными рубежами и удержать захваченные советские территории. [216]
За три года войны финские войска создали очень сильную оборону, опиравшуюся на труднодоступные естественные рубежи. На перешейке было три оборонительные полосы и промежуточные позиции общей глубиной свыше 100 километров. Там оборонялось 5 пехотных и 1 танковая дивизии, пехотная бригада и два артиллерийских полка береговой обороны. В восточной части Финского залива противник мог использовать 43 средних корабля, 33 торпедных катера и оснащенные вооружением самоходные баржи.
Боевая техника врага уступала по качеству технике Красной Армии. Но финская армия обладала значительным опытом боев в лесисто-болотистой и озерной местности, в укрепленных районах. Большинство солдат финской армии сражалось упорно, а основная масса офицеров поддерживала авантюристическую политику правительства и стояла за военный союз с фашистской Германией.
Задачи, повторяю, в предстоящих боях ожидались сложные. Поэтому боевая и политическая учеба в наших частях с каждым днем становилась все более целеустремленной и интенсивной. На местности, схожей с той, где предстояло наступать, были сооружены по типу финских оборонительные полосы с долговременными огневыми точками и различными заграждениями. Войска поочередно учились их преодолевать.
На артиллерийских полигонах отрабатывались задачи по разрушению долговременных оборонительных сооружений. Вот один из них. При въезде красочно оформленные щиты со сведениями по баллистике, стрельбе с закрытых огневых позиций. Там же тактико-технические данные орудий, сравнительные данные советской и финской артиллерии, нормы расхода боеприпасов по разрушению различной мощности дотов и других инженерных сооружений.
Пламенеет щит с лозунгом:
«Артиллеристы! Бейте так, чтоб фашистские гады от первого выстрела в воздух взлетали!»
Карикатура: улыбающийся батареец на фоне орудия большого калибра, развороченный мощный дот и подпись: «Финский дот и артиллерист Федот».
Артиллеристы 21-й армии и всего Ленинградского фронта довели свое мастерство до виртуозности. Не зря о войсках, оборонявших Ленинград, разнеслась слава «артиллерийского фронта». Как в дни обороны Ленинграда, так и во время прорыва блокады артиллерия играла важную роль. Здесь в разгроме врага участвовала замечательная плеяда артилерийских кадров, воспитанников академии имени [217] Ф. Э. Дзержинского — командующий фронтом Леонид Александрович Говоров, генералы Г. Ф. Одинцов, Н. Н. Жданов, И. И. Грен, М. С. Михалкин, В. С. Коробченко, Н. П. Витте, В. С. Гнидин и другие.
Георгий Федотович Одинцов — командующий артиллерией фронта — еще в первых боях под Лугой в 1941 году возглавлял особую артиллерийскую группу, которая успешно наносила огневые удары по врагу на подступах к городу Ленина. Это был грамотный, влюбленный в свое дело артиллерист, бесстрашный, волевой человек. В его лице командующий фронтом имел незаменимого помощника...
Пройдет много времени. В 60-х годах генерал-полковник, а затем маршал артиллерии Г. Ф. Одинцов возглавит академию имени Ф. Э. Дзержинского. На одном из заседаний ученого совета академии будет рассматриваться вопрос о присуждении Георгию Федотовичу ученого звания «профессор». Абсолютное большинство членов совета проголосуют «за», но кандидат получит и несколько голосов «против». После оглашения результатов тайного голосования взволнованный Георгий Федотович скажет:
— Спасибо, дорогие товарищи, что вы сочли возможным поддержать меня. — И он сядет на место, но затем не выдержит — скажется характер старого артиллериста, — маршал снова поднимется и добавит: — А тем товарищам, которые голосовали против присуждения мне ученого звания, хочу сказать: хотя я и не имею официально ученой степени доктора наук, считаю, что свою диссертацию я защитил, когда оборонял Ленинград...
И зал заседаний разразится громом аплодисментов.
Да, деятельность Г. Ф. Одинцова на Ленинградском фронте стоила не одной докторской диссертации.
...Каждый род войск имеет свои традиции. Но я всегда по-хорошему завидовал артиллеристам. Они имели свои особые традиции, бережно хранили и приумножали их.
Критерием ценности любого офицера этого рода войск являлась его так называемая артиллерийская культура. Среди них царил здоровый дух состязательности в быстроте и точности подготовки данных для стрельбы, в меткости огня, в культуре ведения карт и документации, в содержании боевой техники.
Помню, однажды шел разговор о выдвижении одного командира дивизиона на повышение. Доложили материалы генерал-лейтенанту артиллерии Н. Н. Жданову.
— Погодите, погодите, я где-то встречался с этим майором, — потирая лоб, заговорил командир корпуса. — Да, [218] вспомнил. Он же во время учебных стрельб цель в двойную вилку захватывал. Какой же это будет полковой командир? Нам по амбразурам дотов надо попадать, а не в белый свет палить. Отставить!
И никто не возразил генералу.
Среди батарейцев всегда поддерживалось чувство гордости за свой род войск. «Мы, артиллеристы» — это было у них как бы вступлением в любой разговор...
...Во время перекура группа бойцов беседует с девушками из медсанбата.
— Народ мы артиллерийский, — прикуривая самокрутку, говорит один из батарейцев, — цигарки курим гаубичного калибра, девушек любим с огнем, а фашистов бьем насмерть.
— Ой, подружки, в жизни таких хвастунов и врунишек не видела!
— А чему вы не верите? Что фашистов колотим насмерть или что девушек любим с огнем?
...Смех, шутки, импровизированный конкурс острословов. Короче — у всех хороший, добрый душевный настрой.
В эти дни Военный совет армии стремился к тому, чтобы партийно-политическая работа была тесно связана с конкретными боевыми задачами. Важное место в ней занимало изучение заявления Советского правительства от 22 апреля о советско-финских отношениях.
Как известно, сотрудничество с гитлеровской Германией привело Финляндию к тяжелейшему экономическому и политическому положению. Даже такие антисоветские и прогитлеровские правители страны, как Рюти, Маннергейм, Таннер, стали искать пути заключения перемирия с Советским Союзом.
В феврале 1944 года Советское правительство предъявило Финляндии предварительные условия перемирия: разорвать отношения с Германией и интернировать или изгнать находившиеся на территории Финляндии немецко-фашистские войска, восстановить советско-финский договор 1940 года, отвести финские войска к границе 1940 года, немедленно возвратить советских военнопленных и гражданских лиц, находящихся в концентрационных лагерях. Разрешение таких вопросов, как возмещение убытков, причиненных Финляндией Советскому Союзу, наше правительство считало необходимым отложить до переговоров в Москве.
Это были весьма умеренные, гуманные требования. Советская сторона руководствовалась не чувством мести, а разумным [219] стремлением скорее закончить войну, избежать новых жертв с обеих сторон. Однако под нажимом фашистской Германии финское правительство отказалось принять условия перемирия, решило продолжать войну против Советского Союза. Это решение оно мотивировало тем, что требование Советского Союза о разрыве отношений с Германией якобы угрожает национальной самостоятельности Финляндии.
В своем ответе 22 апреля 1944 года правительство СССР разоблачило фальшивую позицию финского правительства.
«У нынешней Финляндии нет государственной самостоятельности, — указывалось в ноте. — Она потеряла ее с того момента, когда впустила немецкие войска на свою территорию. Теперь дело идет о том, чтобы восстановить утерянную самостоятельность Финляндии путем изгнания немецких войск из Финляндии и прекращения военных действий»{50}.
Командиры, политработники разъясняли воинам, что успешным наступлением, мощным ударом по врагу 21-я армия ускорит выход Финляндии из войны.
В апреле командующим 21-й армией был назначен генерал-лейтенант Д. Н. Гусев. Дмитрий Николаевич почти всю войну был начальником штаба Ленинградского фронта. Он же планировал наступательную операцию советских войск на Карельском перешейке. Вскоре после того как эта работа была завершена, командующий Ленинградским фронтом Л. А. Говоров предложил генералу Д. Н. Гусеву возглавить армию.
Вскоре Дмитрий Николаевич прибыл в штаб 21-й армии. Я впервые его увидел. Высокий, стройный, хотя несколько полноватый, добродушное лицо, бритая голова. Одет с иголочки. На ладно пригнанном кителе и тщательно отглаженных генеральских брюках — ни одной складки. Высокие хромовые сапоги, коричневые перчатки, уставная генеральская фуражка. Ослепительно сияют ордена и медали. Казалось, что Д. Н. Гусев провел войну не в осажденном Ленинграде, а где-нибудь в глубоком тылу. Последующая, довольно продолжительная служба вместе с Дмитрием Николаевичем позволила убедиться, что в любых условиях фронта он всегда тщательно следил за своим внешним видом. Это важное правило военного человека он выполнял свято.
— Командующий у себя? — спросил Д. Н. Гусев. [220]
— Так точно, товарищ генерал, — отчеканил офицер штаба.
Генерал-лейтенант В. И. Швецов уже шел навстречу, чтобы отдать рапорт начальнику штаба Ленинградского фронта.
— Здравствуй, Василий Иванович! Рад видеть тебя в добром здравии. Вместе теперь воевать будем, — как-то тепло, по-свойски сказал Гусев, протягивая руку командарму.
— А мы что, разве не на одном фронте воюем, Дмитрий Николаевич? — удивленно спросил генерал Швецов.
— Конечно, не на разных. Но теперь не только на одном фронте, но и в одной армии. Я назначен командующим...
— А меня куда? — несколько растерянно спросил В. И. Швецов.
— Не печалься, Василий Иванович, работы хватит на всех. Ты остаешься моим заместителем.
— Заместителем? — почти по слогам выдавил генерал и опустился на стул.
— А что тут удивительного? — спросил Гусев и, посмотрев внимательно на Швецова, добавил: — Не время, Василий Иванович, личные обиды выставлять напоказ. Прикажите созвать командиров соединений.
Д. Н. Гусев мог бы сказать, что он в самые тяжелые дни, месяцы, годы был начальником штаба Ленинградского фронта, но назначение на должность командующего армией воспринял как должное, потому что этого требовали интересы дела. А это, в конце концов, самое главное для военного человека.
Он мог бы сказать, что его, Дмитрия Николаевича, тоже сменил с понижением бывший командующий 2-м Прибалтийским фронтом генерал армии М. М. Попов, пониженный в звании до генерал-полковника. Совершенно очевидно, что одна-единственная мысль сейчас занимала нового командарма: скорее приступить к выполнению задачи, которую поставили Ставка и командование фронта, — вывести Финляндию из войны.
Командиров корпусов и дивизий, ответственных работников штаба армии, когда они собрались, вновь назначенному командарму представлять не было необходимости. Каждого Дмитрий Николаевич знал не только в лицо, но и по деловым качествам. Сняв фуражку и протерев гладко выбритую голову белым как снег платком, он со свойственным ему юмором и радушием оценил:
— Семейка подобралась подходящая!
И тут же генерал отдал предварительное распоряжение [221] о сосредоточении соединений 21-й армии на Карельском перешейке для занятия исходного положения.
Командиры корпусов и дивизий отбыли в войска, Военный совет армии продолжал работать всю ночь.
Д. Н. Гусев, если можно так выразиться, был в ударе. Выпьет стакан крепкого, как йод, чая — и опять бодр. Решалась задача огромной важности: скрытно перебросить с нарвского участка на Карельский перешеек 12 дивизий и 3 тысячи орудий. По каким маршрутам: через Ленинград, через Финский залив? К тому же начались белые ночи, а Маннергейм, конечно, пристально следит за тем, что происходит у нас. Как скрыть все это от разведки противника?
Утром в штаб армии прибыл генерал-полковник М. М. Попов. Интересна военная судьба этого военачальника. В 1941 году он был первым командующим Ленинградским фронтом, в 1942 и 1943 годах, командуя армией и фронтом, участвовал в самых крупных сражениях — под Сталинградом, Воронежем, Курском и Брянском, а в последних боях командовал 2-м Прибалтийским фронтом.
Общительный, мягкий, тонкого юмора человек, М. М. Попов быстро сходился с людьми, находил с ними общий язык.
— Проведем, Дмитрий Николаевич, операцию по перегруппировке красиво, — начал Маркиан Михайлович. — Сделаем так: в масштабе фронта начнем демонстрировать подготовку первоначального удара на Нарву, по немецкой группировке. Сосредоточим там переправочные средства, повысим авиационную и артиллерийскую активность. Все равно ведь рано или поздно, но придется нам прорываться через Нарву. А здесь между тем будем осуществлять подготовку наступления так, чтобы и в наших частях не знали его истинного замысла.
Операция по перегруппировке была не только задумана, как выразился М. М. Попов, красиво, но и проведена в жизнь последовательно, четко. Под носом у Маннергейма колоссальное перемещение войск удалось осуществить совершенно скрытно. Как потом подтвердили пленные финские солдаты, Маннергейм перед самым прорывом наших соединений на Карельском перешейке разрешил отпустить с фронта до десяти процентов солдат на сельскохозяйственные работы.
А тем временем дивизии 30-го гвардейского, 108-го и 109-го стрелковых корпусов перебрасывались ночами на кораблях Краснознаменного Балтийского флота из Ораниенбаума [222] через Финский залив на Лисий Нос и растворялись в лесах Карельского перешейка. 97-й стрелковый корпус генерал-майора М. М. Бусарова был перевезен по железной дороге, а части 3-го артиллерийского корпуса обходили Ленинград и тоже укрывались в лесных массивах. Специально организованная комендантская служба установила строжайший порядок движения к переднему краю. Вновь прибывшим артиллерийским и минометным частям было приказано не открывать огонь до начала артиллерийской подготовки, запрещалось вести какие бы то ни было радиопередачи, максимально ограничивались телефонные разговоры.
Ленинград... На его улицах решалась судьба Октябрьской революции, здесь выковывалась стальная гвардия революционных рабочих, здесь рождались первые полки новой армии, отстоявшей только что добытую свободу. Город Октября, город Ленина, а теперь и город-герой. Города становятся героями, если их защищают героические люди.
В Ленинграде немало разрушений, но мне почему-то казалось, что после такой длительной блокады их могло быть значительно больше. Город почернел, посуровел, но по-прежнему оставался непередаваемо красивым. «Полночных стран краса и диво», музыка, застывшая в камне...
Триумфальная арка у Нарвской заставы... Рельефы, колонны, статуи. На шестерке коней взметнулась вверх крылатая Победа. Древние воины-русичи лавровыми венками приветствуют проходящих героев.
В 1814 году здесь проходили победители, возвращаясь из Франции. В октябрьские дни отсюда шла на штурм Зимнего Красная Гвардия. От нарвских ворот в грозном сорок первом уходили ленинградцы на защиту родного города. Придет, скоро придет время, когда под Триумфальной аркой пройдут победители, возвращаясь из поверженного Берлина.
Ленинград величественный, Ленинград героический, Ленинград непокоренный... Почти двести пятьдесят лет он «неколебимо, как Россия», стоит на самой границе великой державы. Но никогда нога захватчика не ступала на мостовые города. Стены домов иссечены осколками, многие здания разрушены, сожжены, изуродованы. Вплоть до января 1944 года вражеские снаряды несли смерть ленинградцам. Но они стояли на своих постах как солдаты и выдержали все испытания. [223]
В связи с передислокацией армии мне надо было решить некоторые вопросы с секретарем Ленинградского обкома ВКП(б), членом Военного совета фронта генерал-лейтенантом А. А. Кузнецовым.
В Смольном теперь штаб Ленинградского фронта. С каким-то особым душевным трепетом поднимался я по ступеням в здание, где когда-то работали В. И. Ленин, С. М. Киров.
Алексей Александрович Кузнецов был очень занят. Когда я зашел к нему в кабинет, он еще минут десять не мог оторваться от телефона, решая какие-то неотложные дела, и только кивком показал мне на стул. Наконец секретарь обкома положил трубку и, выйдя из-за стола, поздоровался.
Алексею Александровичу не было еще и сорока. Он был очень худ. Острый прямой нос, резко выдающиеся скулы придавали его лицу выражение какой-то замкнутости и аскетической отрешенности. Но этот изможденный на вид мужчина мог не спать и не спал ночи напролет, в течение суток решал множество проблем, и решал окончательно, так сказать, набело.
Это был человек-пружина. Его в один и тот же день видели в войсках, на переднем крае, на заводах, в учебных заведениях, на кораблях. Военная форма ему, пожалуй, не шла. Ворот кителя был непомерно велик, погоны не лежали на худых плечах Кузнецова, а выгнулись вверх и повисли, как крылья золотой птицы.
Стоило Алексею Александровичу заговорить — и сразу поражали его информированность о положении в войсках фронта и в городе, знание людей.
— Давно хотел увидеть вас, товарищ Мальцев. Надо же знать, кто это, так сказать, с Кавказских гор спустился к нам в леса Карельского перешейка, — торопливо говорил Кузнецов. — Перегруппировка войск идет успешно. Знаю... Как Дмитрий Николаевич Гусев? Уже вошел в роль? — И, не давая возможности вставить мне хотя бы одно слово, он продолжал: — Больше внимания уделяйте артиллеристам. Фронт наш по преимуществу артиллерийский. Озера, леса, гранитные глыбы мешают войскам маневрировать. Линию Маннергейма не обойдешь, необходимы прорывы долговременных укрепленных позиций в лоб. А здесь массированный огонь артиллерии будет играть самую первостепенную роль.
Решив неотложные дела, я поделился с секретарем обкома своими, хотя и беглыми, впечатлениями о Ленинграде.
— Краснодар, — сказал я, — разрушен значительно больше, [224] но то, что перенесли ленинградцы, ни с чем не сравнимо...
— Да, конечно, — согласился А. А. Кузнецов. — Ленинградцам пришлось труднее. Но зато они не пустили фашистов в город. Гибли под бомбами и снарядами, умирали они от голода, холода, но не покорились. — Он на миг умолк, вроде бы ушел в себя, потом как бы очнулся и заговорил с оживлением: — К тому же учтите, что во второй половине сорок третьего бомбардировки города были уже редким явлением, а в ноябре — декабре противовоздушная оборона не допустила ни одного налета фашистской авиации. А наши пушкари, возглавляемые товарищем Одинцовым, если не самим товарищем Говоровым, заставили умолкнуть многие осадные батареи противника...
По всему чувствовалось, что А. А. Кузнецов, бывший в 20-х годах вожаком ленинградской комсомолии, твердо сохранил привычку тех лет употреблять, называя фамилии, слово «товарищ».
— А как решается продовольственная проблема? — спросил я. — Ленинградцы выглядят пока неважно. Я видел много изможденных, худых людей с желтыми, как воск, лицами.
— Видел, говоришь, — сурово сказал Кузнецов. — Это хорошо, товарищ Мальцев, что ты увидел. Злее будешь. Иди в армию, постарайся рассказать своим бойцам и командирам, до чего довели ленинградцев фашисты. И пусть своей поганой кровью гитлеровцы за все заплатят!
Затем Алексей Александрович рассказал, что с питанием населения уже стало легче. Люди, конечно, еще не накормлены досыта, но уже не умирают с голоду. В 1943 году удалось возобновить работу 85 крупных заводов и фабрик, расширяется производство вооружения и боеприпасов, улучшается обеспечение города топливом и электроэнергией. Только совхозы и подсобные хозяйства предприятий и учреждений собрали около 74 тысяч тонн картофеля. С индивидуальных огородов, расположенных в черте города на пустырях, трудящиеся получили около 60 тысяч тонн овощей и картофеля.
— Ленинграду помогает Советская Родина всем, чем только может. Так что скоро будет еще лучше, — — с удовлетворением заключил А. А. Кузнецов.
Потеснив к Ладожскому озеру 23-ю армию, которая обороняла Карельский перешеек в течение всей войны, 21-я заняла [225] исходное положение для наступления. За несколько дней до начала операции в армию прибыли командующий Ленинградским фронтом генерал армии Л. А. Говоров и член Военного совета генерал-лейтенант А. А. Жданов. На это ответственное совещание для согласования предстоящих боевых действий были приглашены командующий Балтийским флотом адмирал В. Ф. Трибуц, член Военного совета флота А. Д. Вербицкий, командующий 23-й армией генерал-лейтенант А. И. Черепанов с начальником штаба армии.
Здесь мне впервые довелось увидеться и познакомиться с Леонидом Александровичем Говоровым и Андреем Александровичем Ждановым.
О генерале Говорове я уже был наслышан. Но, как говорят, лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать. Леонид Александрович производил внушительное впечатление. Выше среднего роста, подтянут, нетороплив в движениях. Лицо бледное, чуть одутловатое, и это его несколько старило. Темные, с проседью, волосы тщательно причесаны на пробор; не густые, но ярко очерченные брови; «ворошиловские», коротко подстриженные усы. Одет очень аккуратно, на кителе поблескивают два ряда орденов.
А. А. Жданова я знал по портретам, по его многочисленным выступлениям. Выйдя из машины, Андрей Александрович шел вслед за командующим. Он чуть ниже Л. А. Говорова, но значительно полнее. Болезненное, полное, почти без единой морщинки лицо; живые, умные карие глаза не выглядели добрыми. Они выдавали в Жданове человека безмерной требовательности к себе и к окружающим. Китель, генеральские брюки, сапоги, фуражка тщательно подогнаны на ладной фигуре Андрея Александровича.
Командующий и член Военного совета были, конечно, разными людьми. Когда один, вступив в РСДРП, вел большевистскую пропаганду среди солдат, другой был офицером царской армии. Когда А. А. Жданов в 1918 году был председателем первого Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов в Шадринске на Урале, подпоручик Л. А. Говоров, сын крестьянина-бедняка, еще разбирался, где его место в классовой борьбе. Жданов с 1939 года член Политбюро ЦК ВКП(б), а Говоров только в 1942 году становится коммунистом. Центральный Комитет вынес решение о приеме его в члены партии без прохождения кандидатского стажа.
Но у Л. А. Говорова и А. А. Жданова было и много общего как в судьбах, так и в характерах. Оба они верой и правдой служили партии, Родине. Перед смертью, напрягая [226] последние силы, маршал Говоров продиктует слова сыновней благодарности Коммунистической партии. Он скажет ей спасибо за то, что она открыла ему дорогу в большую жизнь, оценила его ум и талант, доверила руководство войсками в суровых боях за свободу и независимость Отчизны. И Леонид Александрович добавит: «Я должен был бы сделать больше, но сделал, что успел, что смог...»
А. А. Жданов активно участвовал в революционном движении с 18 лет. Вся его жизнь прошла на виду у советского народа и была отдана народу.
Л. А. Говоров и А. А. Жданов были ветеранами среди защитников Ленинграда. С самого начала беспартийный командующий Ленинградским фронтом и член Политбюро ЦК ВКП(б), член Военного совета отлично сработались. Их объединяла одна святая и правая цель: защита социалистической Родины, защита города Ленина, разгром фашистских захватчиков. У обоих выработался одинаковый стиль работы: дело прежде всего, а все остальное — на втором плане. Преданность Родине, деловитость, мастерство — вот критерии, с которыми командующий и член Военного совета подходили и к оценке военных кадров.
Работа вместе с А. А. Ждановым, безусловно, положительно сказалась на судьбе, творческом росте, военной карьере Л. А. Говорова. Авторитет, ум, опыт, политическое чутье, широта взглядов у Андрея Александровича были огромны. Известно, что он был в дружеских отношениях с И. В. Сталиным, а тот с полным доверием относился к Жданову. Все это не могло не облегчить деятельность командующего Ленинградским фронтом.
Л. А. Говоров сумел найти в отношениях с членом Военного совета правильный тон. Он относился к Андрею Александровичу с глубоким уважением, во всем прислушивался к нему. Вместе с тем Леонид Александрович никогда не утрачивал, как говорится, своего лица. Руководил войсками фронта он уверенно, твердо, самостоятельно. А Жданов умел поддержать, одобрить разумные, всесторонне продуманные решения командующего.
— Мы создали значительное превосходство над противником, — сказал, открывая совещание, Л. А. Говоров. — По пехоте — в два раза, по артиллерии и танкам — почти в шесть раз и по авиации — в три раза. Наши военно-морские силы в Финском заливе и на Ладоге превосходят врага по всем классам боевых кораблей. Но нам предстоит провести операцию в целях прорыва мощной оборонительной полосы, такой мощной, каких не было еще в ходе Великой Отечественной [227] войны. Ее успешное осуществление зависит от боевого мастерства и бойцов, и командиров всех степеней. Надо вести огонь по дотам прямой наводкой из орудий всех калибров, вплоть до двухсотмиллиметровых, широко использовать пулеметы. Словом, как можно больше огня и как можно меньше потерь в людях.
Потом командующий фронтом поставил задачи флоту и авиации.
Андрей Александрович Жданов в своем выступлении охарактеризовал политическое значение предстоящей операции.
— Дойдем до Выборга в назначенные сроки — Финляндия вылетит из войны, — сказал он. — А это спасет десятки тысяч жизней наших красноармейцев и командиров. Надо учесть, что вести боевые действия в лесисто-болотистой и каменисто-озерной местности — а она такая на всем протяжении Ленинградского и Карельского фронтов — задача исключительно сложная. Это должны знать не только командиры, но и каждый боец...
Андрей Александрович обратил внимание на необходимость соблюдения намеченных темпов наступления. Если в 1939/40 году 100 километров до Выборга советские войска прошли за 100 дней, то теперь, несмотря на то, что финны значительно укрепили Карельский перешеек, ставилась задача преодолеть это же расстояние за 10 дней.
— Побольше огневого воздействия на противника, — продолжал член Военного совета фронта, — надо усилить наступающие подразделения, штурмовые группы ручными пулеметами и автоматами, чтобы ни одной перебежки не было без мощного огневого прикрытия.
А. А. Жданов дал подробные указания по организации партийно-политической работы, материальному обеспечению войск, организации питания личного состава во время боевых действий.
После совещания командующий фронтом уехал в свой штаб. На приглашение пообедать в офицерской столовой штаба армии генерал Говоров ответил сухо:
— Я у вас не в гостях. Дома пообедаю.
Андрей Александрович задержался. Он обстоятельно побеседовал с работниками политотдела армии и начальниками политотделов дивизий, расспросил о настроении людей, очень метко подметил некоторые тонкости в работе по созданию наступательного порыва у воинов в день атаки, по расстановке коммунистов в цепи атакующих, в штурмовых группах. [228]
— За все, что недодумаем мы с вами, бойцы и командиры заплатят кровью, — сказал в заключение Андрей Александрович. — Так-то, дорогие товарищи.
И только когда мы остались вдвоем, Жданов обратился ко мне:
— А теперь, товарищ Мальцев, расскажите о себе.
Внимательно выслушав мой рассказ, Андрей Александрович кратко, точными и, я бы сказал, смелыми словами охарактеризовал командарма Н. Д. Гусева, начальника штаба армии Г. К. Буховца, командующего артиллерией армии М. С. Михалкина. У меня уже сложилось к этому времени о них свое собственное мнение как о людях опытных, знающих свое дело, хотя и разных по натуре: веселый, неунывающий, добродушный Гусев, всегда немного угрюмый, с тяжеловатым характером Буховец, аккуратный, скрупулезно точный во всем Михалкин. И я был очень доволен, что мое представление о членах Военного совета армии в основном совпадало с оценками, которые дал им А. А. Жданов.
В комнате стало душно. Андрей Александрович расстегнул ворот кителя, а потом вдруг предложил:
— Идемте, товарищ Мальцев, побродим по лесу.
Он вырезал себе палку из орешника и пошел осматривать кусты и поляны в поисках грибов.
— Люблю, знаете, побродить по лесу. А из грибов выше всего ценю лисички: аккуратные, чистые, сухие. И вкусные, если приготовить в сметане.
Я, признаться, не был знатоком грибов, так как до тех пор жил, служил и воевал не в грибных краях, но лисички знал и составил члену Военного совета компанию.
— От обеда тоже отказываюсь, — сказал А. А. Жданов перед отъездом. — Я на диете, хотя и трудно ее было соблюдать в условиях Ленинграда. А вот грибки, с вашего разрешения, заберу. Повар из них сделает для нас с Леонидом Александровичем знатное угощение...
Штабы армии, корпусов, дивизий и полков работали круглые сутки. Особое внимание уделялось подавлению вражеской обороны. Артиллерия 21-й и 23-й армий, предназначенная для огневого удара, насчитывала более 4,5 тысяч орудий и минометов и 881 гвардейский миномет. Для этой же цели предназначалось 563 бомбардировщика и штурмовика, а также артиллерия Балтийского флота.
9 июня 240 орудий крупных калибров и бомбардировщики пропели предварительную артиллерийскую подготовку с [229] целью разрушения наиболее прочных оборонительных сооружений противника. В штабе армии, между прочим, долго спорили, стоит ли осуществлять такой предварительный удар по укреплениям первой полосы. Как и в любом деле, были шансы как «за», так и «против».
Если не подавить оборонительные сооружения первой полосы, наступление может захлебнуться. Ведь массированное применение танков исключено, а атакующие цепи пехоты могут быть задержаны огнем дотов, минными полями. Но, с другой стороны, открыть огонь на разрушение — значит преждевременно дать противнику возможность узнать о наших замыслах.
Командующий артиллерией М. С. Михалкин выступал за предварительное разрушение укреплений врага, командарм Д. Н. Гусев и начальник штаба армии Г. К. Буховец колебались. Генерала Михалкипа энергично поддержал командующий артиллерией фронта Г. Ф. Одинцов, а также Леонид Александрович Говоров.
— Дружный вы народ, артиллеристы, — обращаясь к генералу Одинцову, сказал командарм. — Трудно против вас устоять. Как что, так за спину командующего фронтом прячетесь, благо что он тоже артиллерист.
— Артиллерия — бог войны, Дмитрий Николаевич, — парировал Одинцов и, улыбнувшись в усы, добавил: — А мы только ее дружные начальники!
В ночь на 9 июня орудия крупных калибров были установлены на самом переднем крае. Огонь советской артиллерии и действия авиации финны приняли за начало нашего наступления и ринулись в доты. Многие, очень многие нашли в них себе могилу, потому что орудия точно накрывали оборонительные сооружения врага одно за другим. Результат десятичасового огня на разрушение оказался очень ощутимым для противника. Вечером 9 июня и ночью до нашего переднего края доносились стоны раненых, шумы, по которым можно было судить, что финны пытаются восстановить оборону. Ночью на 10 июня разведчики каждой дивизии первого эшелона армии добыли по 2–3 «языка». Как наши разведчики, так и захваченные финны, перепуганные и подавленные, рассказывали о серьезных разрушениях оборонительных сооружений и больших потерях в личном составе.
— Против вашей артиллерии ничто не устоит, — заявил на допросе финский солдат.
— Наш ротный уверял нас, — подхватил другой пленный, — что в дотах не страшна никакая артиллерия, никакие бомбовые удары. А что получилось? Прямые попадания ваших [230] снарядов, которые следовали один за другим, раскалывали доты, как орехи, и в каждом гибло по взводу солдат... Как потом выяснилось, перед фронтом 21-й армии было уничтожено 176 из 189 целей, намеченных к разрушению.
В ночь на 10 июня на КП 21-й армии находились командующий фронтом Л. А. Говоров, А. А. Жданов и другие генералы и офицеры штаба фронта. Шли последние приготовления к штурму новой линии Маннергейма (остатки той, старой, финны использовали в третьей полосе обороны). Уточнялись задачи корпусов и дивизий первого эшелона с учетом фактического разрушения оборонительных сооружений, занимали исходные позиции орудия сопровождения, подтягивались ближе к переднему краю танки.
Я был в 30-м гвардейском стрелковом корпусе генерала Н. П. Симоняка, действовавшем на направлении главного удара.
Известно, что после боя все воины — оживленные, возбужденные, шумные. А накануне наступления они молчаливы, сосредоточенны, суровы. И это понятно: забредают в душу бойца мысли о предстоящей опасности, о близких, родных краях, которые он, возможно, больше не увидит. Люди теряют много моральных сил, и их надо расшевелить, отвлечь от собственных мыслей, сделать так, чтобы они не уходили в себя. Вот тут-то на вес золота ценится умное слово политработника, командира, старшего товарища, бывалого солдата. Слово не только умное, но и сказанное исподволь, с тактом, человеческой щедростью и добротой.
По опыту знаю, что такой человек всегда найдется.
— Наш ротный, он что, — говорил пожилой, рассудительный красноармеец в потертом и выгоревшем обмундировании, — он страх как не любит людей, которые задерживаются в траншее в момент атаки. Лютует, страсть как лютует. Взгляд его в такие минуты страшнее вражеского дота. — Молодые бойцы внимательно слушают ветерана. — И хитер, ух, хитер ротный, — продолжает батя. — Без резервов он ни-ни! Ну, резерв у него не то, что у большого командира: скажем, дивизия или две. Но два-три пулемета и огнеметчика, который порасторопнее, он при себе держит. Получилась заминка, нарвались, скажем, на дот или еще на какую-нибудь чертовщину — ротный сразу же туда свой резерв. Смотришь, дело и поправилось. Орден Красного Знамени ему сам Андрей Александрович Жданов вручал... Так что с таким командиром мы не пропадем... Не сомневайтесь, ребята... [231]
— А мы и не сомневаемся, — бодро вставил один из бойцов.
— Ну и прекрасно! — подхватил ветеран. — Перед боем это самое главное, друзья мои...
А вот группа красноармейцев сгрудилась вокруг старшего лейтенанта. Тут слышен смех — видно, что командир поднимает дух бойцов несколько иным, чем батя, методом.
— ...А под Лугой, это было в сорок первом, — рассказывает старший лейтенант с орденом Красной Звезды на груди и нашивкой, свидетельствующей о тяжелом ранении, — немцы однажды нарядились в женские платья и пошли из села на нашу батарею. Вначале бойцы их приняли за баб, и только один заметил, что походка у них больно не женская. Дали залп шрапнелью, «бабы», задрав юбки, дали стрекача...
Трудно сказать, какая доля фантазии была в рассказе командира. Да и не в этом дело. Важно, что бойцы слушали его очень охотно, сами потом начинали выкладывать разные забавные истории, подбадривали друг друга и создавали в подразделении тот бодрый душевный настрой, который был сейчас так необходим.
— Какого только сброду не натащил Гитлер под Ленинград, — начал разговор за завтраком разведчик старший лейтенант Зайнуллин. — Тут тебе и голландцы с норвежцами, бельгийцы, французы из легиона «Фландрия» и, конечно, финны. Ну мы им сегодня всыплем как следует. Пусть Маннергейм только успевает подштанники менять.
Беседуя с бойцами, я вспомнил дни отступления на юге. в 1941 году. Тогда нет-нет да и уловишь в разговорах отдельных бойцов нотки сомнения, а то и голос паникера, который, как отраву, сеял смятение в сознание воинов. А теперь, в сорок четвертом, слышишь и суровые, и забавные, но всегда бодрые рассказы о боевых буднях, формирующие у бойцов решимость разгромить врага.
Советский воин! Он не согнулся под тяжестью суровых испытаний, выпавших на его долю в первые два года войны, собрался с силами и начал насмерть бить врага. Советский человек-гуманист, он любит жизнь, он незлобив и добродушен. Но именно его сильная и благородная любовь к людям, к добру воспламеняет в нем такую непреклонную ненависть к врагу. В мгновение выжигает она всю живущую в человеке слабость, все, что мешало ему стать мужественным. Да, обожженный изнутри огнем ненависти к врагу, он становится сильным, гордо смотрит в лицо опасности и презирает смерть. Он готов на все. Он сделает все. [232]
Глядя сейчас на бойцов, я был уверен, что их не задержит ни река Сестра, которую предстоит форсировать, ни двухметровые бетонные стены финских дотов, ни тридцатисантиметровые броневые колпаки, ни минные поля, ни остервенелые контратаки.
Едва занялось утро 10 июня, началась мощная артиллерийская подготовка, продолжавшаяся 2 часа 20 минут. Артиллерия била через цепи изготовившихся к атаке своих войск.
Снаряды рвались возле финских заграждений, рвали проволоку, крушили доты и траншеи. Это было так близко, что осколки взвизгивали над головами наших бойцов и вынуждали их еще теснее прижиматься к земле. Во время артподготовки было предпринято несколько ложных переносов огня.
Танки подошли к переднему краю.
По установленному сигналу началась атака. Финны огнем и контратаками пытались удержать первую полосу обороны, не допустить ее прорыва. Маннергейм постоянно вводил свои резервы: пехоту, кавалерию, танки. Однако войска 21-й армии в первый день наступления, преодолевая сопротивление врага, с ходу форсировали реку Сестра, прорвали оборону врага и продвинулись вглубь на 14 километров. Это была большая победа! 45, 63 и 64-я гвардейские стрелковые дивизии генералов С. М. Путилова, А. Ф. Щеглова и И. Д. Романцова блестяще выполнили роль первого тарана, стали вершиной клина в наступлении.
11 июня Верховный Главнокомандующий отдал специальный приказ, в котором высоко оценил боевые действия войск Ленинградского фронта. За успешный прорыв обороны им была объявлена благодарность. Москва салютовала доблестным воинам.
12 июня Ставка Верховного Главнокомандования в директиве констатировала: «Наступление войск Ленинградского фронта на Карельском перешейке развивается успешно. Противник расстроен, ему нанесены тяжелые потери, и сопротивление его ослаблено. Войска фронта имеют превосходство над противником. Все это создает благоприятные условия для дальнейшего развития наступления»{51}. При этом было приказано 18–20 июня овладеть Выборгом.
До Выборга оставалось по прямой еще 90 километров. [233]
Острие наступательного клина 21-й армии уперлось в особо мощный узел обороны в районе Кивеннапы: там было 48 железобетонных дотов, по 12 на каждый километр. Огневые точки умело вписаны в разветвленную систему рвов, траншей, рядов, надолб. Маннергейм, видимо разгадав, что именно здесь, в центре наступления 21-й, — направление главного удара, начал стягивать против 30-го гвардейского корпуса генерал-лейтенанта Н. П. Симоняка свои резервы. Разведка доложила, что в этот район движется 18-я пехотная дивизия, части танковой дивизии «Лагус», а с Карельского фронта перебрасывается 4-я пехотная дивизия.
Как в этих условиях выполнить приказ Ставки к 20 июня взять Выборг? Продолжать развитие наступления в полосе 30-го гвардейского? Но тогда необходимо сделать паузу для подготовки прорыва второй полосы. А это значило бы невыполнение приказа Ставки, не говоря уже о значительных потерях в людях. Кроме того, это были бы действия по схеме, которую командующему войсками Ленинградского фронта навязывает Маннергейм. Нет! Надо перехитрить этого заносчивого, уверовавшего в свой стратегический талант маршала.
Мне говорили, что Леонид Александрович Говоров провел мучительную бессонную ночь, прежде чем принять решение. Главный удар следует наносить вдоль побережья Финского залива, осуществив молниеносный, неожиданный, а следовательно, ошеломляющий для противника маневр.
В центре 21-й армии Маннергейм видит гвардейский корпус генерала Симоняка. Николая Павловича Симоняка он знает. Этого динамичного, настойчивого и бесстрашного советского генерала остановить не так-то просто. Поэтому финский главком и стягивает сюда свои резервы. Но на сей раз главный удар будет наноситься на правом фланге противника. На приморском направлении вводится 108-й стрелковый корпус генерал-лейтенанта М. Ф. Тихонова, переданный 21-й армии из резерва фронта, и 110-й стрелковый корпус генерал-майора А. С. Грязнова, выделенный нам же Ставкой из своих резервов. Здесь отлично помогает Краснознаменный Балтийский флот. В ночь на 13 июня генерал армии Л. А. Говоров перебрасывает туда же 3-й артиллерийский корпус прорыва генерала Н. Н. Жданова. В полосе осуществления маневра работало 24 инженерных батальона, чтобы в спешном порядке пропустить пушки и танки.
Перенос направления главного удара, его внезапность решили все. С 14-го по 21 июня наступление развивалось с ошеломляющей быстротой. При прорыве второй полосы обороны [234] противника плотность на направлении главного удара достигала 250 орудий и минометов на 1 километр фронта.
14 июня после мощной артиллерийской и авиационной подготовки войска фронта начали штурм второй полосы. За день наши войска при активной поддержке штурмовиков, истребителей и бомбардировщиков 13-й воздушной армии генерал-лейтенанта авиации С. Д. Рыбальченко, а также флота вклинились во вторую оборонительную полосу врага на участке шириной 12 километров. 72-я стрелковая генерала И. И. Ястребова из 109-го корпуса при поддержке танковой бригады прорвалась в укрепленный район Кутерсельня. Соединения 108-го корпуса генерала М. И. Тихонова пробивали брешь вдоль самого побережья залива, а гвардейцы генерала Н. П. Симоняка связывали неистовым штурмом узла Кивенаппа резервы Маннергейма в центре. В результате ожесточенных двухдневных боев 21-я армия прорвала вторую, самую мощную полосу обороны противника.
Генерал-лейтенант Д. Н. Гусев вот уже которые сутки не смыкал глаз. Он чутко и разумно реагирует на любое изменение обстановки, подбадривает и одновременно торопит командиров корпусов.
— Николай Павлович, — стараясь перекричать артиллерийскую канонаду, допытывается командарм у командира 30-го гвардейского корпуса, — как там у вас дела? Что? До сих пор не взяли Кивенаппы? Тихонов и Грязнов скоро возьмут Выборг, и только один вы топчетесь на месте.
И тут же:
— Доложите обстановку, Михаил Федорович. — Это на линии командир 108-го стрелкового генерал Тихонов. — Противник контратакует? А вы что, хотели, чтобы он для вас зеленые светофоры расставил по дороге на Выборг? Нет, Симоняк, наверное, раньше вас с Грязновым будет в Выборге.
При прорыве первой и второй полосы вражеской обороны советские воины проявляли массовый героизм, смекалку и находчивость. В штурм многочисленных железобетонных дотов они вкладывали опыт всех предыдущих боев. Особенно совершенной была тактика действий штурмовых отрядов. Теперь это уже были не мелкие группы, а целые роты и батальоны. Пехотинцы молниеносно сметают взрывчаткой гранитные надолбы, «кошками» подрывают минные поля, самоходные орудия били по амбразурам дотов и бронекуполам прямой наводкой с самых коротких дистанций. А саперы тем временем подтаскивали взрывчатку, чтобы вместе с огнеметчиками покончить с гарнизонами дотов, если они не будут [235] сдаваться. В глубину обороны противника прорываются танки с десантами на броне для захвата мостов и дорог.
Сначала попадались одиночные пленные, а теперь в направлении к Ленинграду уже двигались колонны сдавшихся финнов по 20–40 человек.
Наши бойцы улыбаются:
— Мечтали о Ленинграде? Пожалуйста! Увидите его, но только как пленные.
Каждый день рождал героев. Наводчик орудия 1309-го истребительно-противотанкового артиллерийского полка комсомолец сержант В. Р. Николаев уничтожил 4 пулеметные точки и около 40 солдат и офицеров противника. Он был дважды ранен, но не ушел с поля боя, продолжая поддерживать огнем своего орудия наступавших бойцов 45-й стрелковой дивизии генерал-майора И. В. Панина. Владимиру Романовичу Николаеву было присвоено звание Героя Советского Союза.
Армейская газета ежедневно публиковала материалы под рубрикой «Равнение на героев». Прошло много времени, но до сих пор в памяти остались фамилии героев. Капитан Ведмеденко... Его батарея блокировала мощнейший дот и уничтожила его вместе с гарнизоном. Старший лейтенант Золотов... Он заменил погибшего командира роты и успешно руководил боем при овладении сильно укрепленным поселком.
Настоящими вожаками масс были коммунисты и комсомольцы. Политорганы и политработники полков, батальонов оперативно откликались на горячее желание воинов вступить в партию, добивать ненавистного врага, уже будучи коммунистами. Несмотря на потери, число их в ротах, батальонах и полках не уменьшалось, К началу наступления, к примеру, в дивизиях гвардейского корпуса генерала Н. П. Симоняка было по 2200–2300 членов и кандидатов в члены ВКП(б) и по 1500–1700 комсомольцев. Примерно столько же коммунистов и комсомольцев сражались и в других соединениях армии. И это была, конечно, могучая организующая и вдохновляющая сила.
Хочется сказать доброе слово о наших воинах-девушках. Они воевали как снайперы, санинструкторы, повара и даже наводчики орудий. Особенно много пришлось потрудиться девушкам-санинструкторам и санитаркам. Особенностью боев среди гранитных глыб является то, что количество раненых здесь значительно больше, чем в обычных условиях. Ранят ведь не только пули, осколки снарядов и мин, но и гранитное крошево. И хрупкие, худенькие, слабосильные [236] на первый взгляд девчата без устали под огнем выволакивали на плащ-палатках раненых с поля боя.
Вот белокурая санитарка, выбиваясь из сил, тащит на плащ-палатке раненного в живот капитана-артиллериста. Офицер видит, как ей трудно, но не в силах помочь. Он страдает, пот крупными каплями выступил на его лбу, и все же, когда санитарка остановилась на минутку, чтобы передохнуть, спрашивает слабым голосом:
— Как тебя зовут, сестренка?
Девушка вроде бы опешила, несколько мгновений смотрела растерянно на капитана, потом спохватилась:
— Да Галей меня зовут! — И ругнулась: — Фу ты, чертовщина какая... Даже собственное имя едва не забыла...
Печатные органы Ленинградского фронта уже после взятия Выборга облетела весть о случае, который в мирное время был бы, видимо, опубликован под рубрикой: «Происшествия». Во время наступления рядовой Дмитрий Ерофеев был тяжело ранен в обе ноги. Двигаться не мог. Случилось это в лесной чаще на второй полосе обороны финнов. Вокруг ни одной живой души. Ерофеев звал на помощь, стрелял вверх из винтовки, автомата, но никто не откликался. Переползая на руках по местности, где проходили бои, он отыскивал себе консервы, хлеб и даже спирт. В разрушенном финском доте боец обнаружил целый склад продовольствия. Что пережил за две недели этот человек, раненный и, казалось, всеми покинутый, один в лесу, страдая от физической боли и одиночества, трудно сказать. Его обнаружила только похоронная команда.
Врачи не верили, что Ерофеев выживет, удивлялись, как он до сих пор еще не умер от гангрены. Но, видимо, железное здоровье бойца, его закалка и воля помогли ему преодолеть недуг. Он выжил.
Я был в госпитале и видел Дмитрия Ерофеева. Спокойный, будничный голос. О случившемся он говорил как о чем-то рядовом, повседневном, будничном. Надо, мол, было выдержать все — и выдержал. Подумалось тогда: как многолика все-таки сила духа человека, его мужество, его нравственная красота!
На рассвете 15 июня командир 109-го корпуса генерал И. П. Алферов доложил в штаб армии, что ночью противник начал отход. Командующий армией Д. Н. Гусев, оценив обстановку, приказал 1-й танковой бригаде повернуть на Приморское шоссе с целью окружения укрепленного узла Мятсякюля, [237] где противник был скован действиями соединений 108-го стрелкового корпуса генерала М. Ф. Тихонова. В свою очередь обо всем этом он доложил командующему фронтом.
Генерал армии Л. А. Говоров со своим испытанным штабом уже разгадал замысел Маннергейма. Прошляпив вторую полосу обороны, Маннергейм решил оттянуть весь 4-й армейский корпус к Выборгу для его обороны и укрепления третьей оборонительной полосы. Более того, он стремился уплотнить боевые порядки 4-го армейского корпуса за счет частей своего 3-го корпуса, который он намеревался вывести из-под удара 23-й армии генерала А. И. Черепанова на труднопреодолимый водный рубеж Вуоксы. Кто был на этой озерно-речной системе, тот знает, что по сложности преодоления она стоит не одного укрепленного района, а нескольких. Поэтому Леонид Александрович приказал командующему 23-й армией генерал-лейтенанту А. И. Черепанову форсировать расширение прорыва 21-й армии, «сматывая» оборону противника в сторону Ладожского озера. Надо было во что бы то ни стало отсечь 3-й армейский корпус противника, действующий против 23-й армии, от Вуоксы.
Однако 23-я армия поставленную задачу не смогла выполнить. Сказалась, видимо, длительная окопная неподвижность войск и штабов. Они не только не опережали финнов и не сворачивали их оборону вправо, в сторону Ладоги, но даже отставали от отступающего противника. 23-я почти все время обороняла Ленинград на Карельском перешейке и выполнила эту задачу очень хорошо. Но теперь, когда настало время стремительного наступления, армия оказалась, как говорится, тяжеловатой на подъем.
— В обороне ты гож, а в наступлении не гож, — с нажимом говорил Л. А. Говоров генералу Черепанову, вызвав его на НП фронта. — Вся надежда на двадцать первую, — то ли про себя, то ли обращаясь к А. А. Жданову и М. М. Попову, спокойно добавил он.
...До Выборга еще оставалось 70 километров. Однако враг был сломлен. Он потерял в течение пяти дней две, казалось бы, неприступные полосы обороны. Случаев такого стремительного прорыва мощной оборонительной линии история военного искусства знает немного. Маннергейм, между прочим, на весь мир заявил, что если только советские войска дерзнут прорвать линию, то он устроит им новый Верден. Для устрашения наших бойцов финские самолеты разбрасывали листовки, в которых расписывали во всех цветах радуги неприступность линии Маннергейма. Как уже говорилось, она действительно была оборудована по последнему слову военно-инженерного [238] дела. Но первоклассная боевая техника советских войск, героизм и самоотверженность бойцов и командиров, их тактическое мастерство оказались сильнее, чем «неприступная» финская оборона. Маннергейм с его хваленой линией, как оказалось, сел в лужу.
Теперь борьба уже носила характер преследования, разгрома арьергардов противника. 16 и 17 июня части 21-й армии продвинулись на 30, а 18 июня — на 25 километров.
День 18 июня был радостным для 21-й армии и всего Ленинградского фронта. Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР командующему войсками фронта генералу армии Л. А. Говорову было присвоено звание Маршала Советского Союза, а члену Военного совета фронта А. А. Жданову и командующему 21-й армией Д. Н. Гусеву Совет Народных Комиссаров присвоил звание генерал-полковника.
Прочитав телеграмму об этом, Леонид Александрович ни одним движением мускулов на лице не выдал своих чувств.
— Это потом, а сейчас доложите обстановку, — сказал генералу Гусеву своим обычным глуховатым баском командующий фронтом.
За последние дни он заметно осунулся. Говорова мучили гипертонические головные боли, и он чаще обычного прибегал к таблеткам, а в минуты отдыха принимал горячий душ.
— Войска на подходе к третьей линии обороны финнов, — доложил Дмитрий Николаевич. — Сегодня впервые появились немецкие бомбардировщики Ю-восемьдесят восемь и истребители ФВ-сто девяносто. По данным разведки, в Хельсинки прибывают немецкие пехотные и артиллерийские части... Со свирско-петрозаводского направления на Выборг перебрасываются еще одна дивизия и бригада, а также штаб пятого армейского корпуса...
Тогда нам еще не было известно, что в этот же день, 18 июня, вопрос о катастрофическом положении на фронте обсуждался на заседании правительства Финляндии. Начальник финского генерального штаба Хейнрикс обратился в гитлеровскую ставку с просьбой выделить на помощь ему 6 дивизий. Маннергейм заверил Гитлера, что его войска остановят Красную Армию на линии Выборг, Вуокса. Но эти заверения Маннергейма уже не имели никакой цепы. Не смогла спасти положения и переброска немецких войск, численность которых оказалась незначительной, в этот район. Было поздно.
Чтобы сохранить стремительность наступления, маршал Говоров ввел на выборгском направлении последний резерв — 168-ю (командир полковник П. И. Ольховский) и [239] 265-ю (командир полковник Ф. И. Андреев) стрелковые дивизии 110-го корпуса генерала А. С. Грязнова. Теперь на Выборг устремились 8 соединений трех стрелковых корпусов при непрерывной мощной поддержке 13-й воздушной армии генерала С. Д. Рыбальченко и артиллерии. Краснознаменный Балтийский флот вел борьбу за острова в Выборгском заливе. 19 июня 21-я армия с ходу прорвала третью полосу обороны финнов. 20 июня Выборг усиленно бомбила советская авиация. На его окраинах уже дрались полки 90-й дивизии генерал-майора Н. Г. Лященко и танкисты бригады полковника В. И. Волкова. В 19.00 20 июня части 21-й штурмом овладели старинным русским городом Выборг. Николай Григорьевич Лященко стал его первым комендантом.
Это была выдающаяся победа. За 11 дней боев войска 21-й армии прорвали мощнейшую оборону противника.
Боевые действия на Карельском перешейке продолжались еще в течение трех недель. 21-я армия продвинулась на северо-запад от Выборга на 10–12 километров. 11 июля 1944 года по приказу Ставки Ленинградский фронт перешел к обороне.
Коммунистическая партия и Советское правительство высоко оценили боевые действия войск Ленинградского фронта. 48 соединений и частей получили почетное наименование «Ленинградские» и «Выборгские». 69205 воинов были награждены орденами и медалями. 27 человек удостоились звания Героя Советского Союза.
Нанеся огромные потери финской армии в Выборгской и Свирско-Петрозаводской операциях и отбросив ее к государственной границе, Советские Вооруженные Силы создали предпосылки для ускорения вывода Финляндии из войны. И, как известно, 4 сентября финское правительство заявило о своем разрыве с фашистской Германией.
В 8 часов утра 5 сентября боевые действия в Карелии были прекращены. А 19 сентября 1944 года в Москве состоялось подписание Соглашения о перемирии. Финляндия обязалась отвести свои войска за линию советско-финляндской границы 1940 года и разоружить германские вооруженные силы, находящиеся на ее территории.
Соединения 21-й армии блестяще выполнили свою задачу в Выборгской операции, и перед ней были поставлены новые задачи. [240]