Содержание
«Военная Литература»
Мемуары

Глава вторая.

Накануне

В конце 1939 года я был назначен комиссаром 74-й Таманской стрелковой дивизии. Это соединение выросло и окрепло в суровые годы гражданской войны, будучи развернутым из 192-го стрелкового полка, созданного рабочими Покровска и Уральска. В 1918–1919 годах этот полк в составе 1-й бригады героически сражался против казачьих частей белогвардейского генерала Толстова, защищая города Лбищенск и Уральск. Семьдесят два дня воины 192-го стрелкового продержались в осажденном Уральске. Атаки белоказаков следовали одна за другой, а у красноармейцев не хватало продуктов, боеприпасов, медикаментов.

В разгар этих боев к защитникам Уральска обратился командующий южной группой Восточного фронта М. В. Фрунзе с призывом:

«Будьте спокойны и тверды. Помощь Вам идет... Врагу не сломить рабоче-крестьянской силы. На Вас смотрит сейчас вся трудовая Россия. Смелее в бой»{4}.

В эти же дни на имя М. В. Фрунзе пришла телеграмма от В. И. Ленина, в которой он писал: «Прошу передать уральским товарищам мой горячий привет героям пятидесятидневной обороны осажденного Уральска, просьбу не падать духом, продержаться еще немного недель. Геройское дело защиты Уральска увенчается успехом»{5}. Слова вождя вдохнули в героев новые силы. Они не только выдержали осаду, но и вместе с подошедшими частями 25-й Чапаевской дивизии окончательно разгромили белогвардейские банды генерала Толстова.

Осенью 1919 года 192-й полк был переброшен на Южный фронт для борьбы против деникинских банд. Преследуя белогвардейцев, [30] он совершил знаменитый поход через Сальские степи. Глубокий снег, свирепые морозы, голод, бездорожье, тиф, недостаток боеприпасов — все это не могло сломить железной воли красноармейцев.

Первомай 1920 года воины полка встретили в Новороссийске, освобожденном ими от деникинских банд. А уже в июне — августе, когда из Крыма Врангель пытался высадить десант на Черноморское побережье Северной Таврии, они в составе 65-й бригады обороняли Тамань. Тогда в полк прибыл Серго Орджоникидзе. Он руководил разгромом врангелевского десанта, принимал личное участие в атаке, увлекая за собой бойцов и командиров.

После боев за Тамань 92-й стрелковый был брошен на разгром кулацких банд есаула Рябоконя, укрывшихся в Приморско-Ахтарских плавнях. Банда была разбита, а атаман со штабом пленен.

В 1924 году с переходом Красной Армии на территориальную систему на Кубани была создана 74-я территориальная дивизия, ядром которой стал 192-й (теперь 78-й) стрелковый полк.

И в период мирного строительства боевая учеба в дивизии проходила на высоком уровне. Территориальные сборы неизменно ознаменовывались отличными результатами. Приказом Реввоенсовета от 31 декабря 1926 года соединению было присвоено наименование «74-я стрелковая Таманская дивизия».

Ко времени моего назначения дивизией командовал полковник Федор Ефимович Шевердин. Приземистый, стройный, суровый, неразговорчивый, он принял меня несколько суховато, но о положении дел в дивизии рассказал обстоятельно, со знанием дела. Время было горячее — заканчивался учебный год и, кроме того, части инспектировались штабом 48-го корпуса.

— Считайте, комиссар, что вам повезло. Все недостатки и недоработки обнаружит комиссия, и вам яснее вырисуются неотложные задачи, — сказал в заключение полковник Ф. Е. Шевердин.

Я себя не считал новичком в политработе, круг обязанностей комиссара дивизии представлял четко — позади ведь был почти двухлетний стаж работы в 72-й стрелковой.

— Сегодня же приступаю к выполнению своих обязанностей, — сказал я Федору Ефимовичу и подумал о своем новом командире: «Это, конечно, не Толбухин, но по всему видно, что работать с ним будет легко». [31]

Тогда я не мог знать о том, что с полковником Ф. Е. Шевердиным мне придется встретить войну и вместе выстоять ее трудный начальный этап. Дальнейшая работа с командиром дивизии показала, что первое впечатление меня не обмануло.

В прошлом батрак, участник первой мировой войны (дослужился до фельдфебеля царской армии), Федор Ефимович Шевердин с какой-то крестьянской правильностью и трезвостью смотрел на жизнь. Исключительно скромный по натуре, комдив был лишен какого бы там ни было чванства, позерства, был беспощаден к показухе, хвастовству, к приукрашиванию действительности.

При решении любого вопроса, во время проверки частей, в своих суждениях о подчиненных командирах полковник всегда смотрел, как говорится, в корень и почти всегда правильно схватывал суть дела. Недостаток образования он умел восполнять тем, что чутко прислушивался к голосу старших начальников, своих коллег и подчиненных ему командиров и политработников.

Но если Ф. И. Толбухин своей эрудицией, своей душевной щедростью, своим колоритом, сам не замечая того, придавал дивизионным будням какую-то приподнятость и торжественность, то очень земной, с крестьянским подходом к жизни Ф. Е. Шевердин даже тем моментам жизни соединения, которые должны были быть торжественными, придавал будничность. И вместе с тем он, бесспорно, был примером честного отношения к выполнению своего долга, искренне болел за положение дел в дивизии, тяжело переживал неудачи и огорчения.

Бывало, произойдет какой-нибудь неприятный случай в одном из полков. Как поступал в такой ситуации Ф. И. Толбухин? Он выслушивал доклад командира полка, если находил нужным, посылал на место происшествия одного из своих заместителей или работника штаба для выяснения обстоятельств, а сам продолжал спокойно заниматься своим делом. Казалось, ничто не могло вывести Федора Ивановича из равновесия. Разве что курил в таких случаях он чаще обычного.

По-иному реагировал на все Ф. Е. Шевердин. После доклада командира полка о случившемся комдив тут же отчитывал его, не стесняясь в выражениях, обвинял во всех тяжких грехах, в нарушении всех уставных норм, бросив все, даже проведение плановых занятий, садился в машину или чаще всего на коня и мчался в полк, чтобы показать полковому начальству «небо в алмазах». Отговорить от поездки в [32] таких случаях его было невозможно. Мне ничего не оставалось делать, как скакать за комдивом вслед, с тем чтобы «алмазное небо» для подчиненных было не таким ослепительным.

На обратном пути мы обычно ехали вместе. Все понемногу становилось на свои места, и комдив говорил:

— Спасибо, Евдоким Егорович, что вовремя сдержали меня сегодня. Но и они хороши... Попадутся еще мне!..

Но страсти улегались, и мы в спокойной обстановке решали очередные проблемы. Кстати, я никогда не упрекал комдива в его излишней горячности, так как считал такую меру нетактичной. Для меня уже тогда было ясно, что комиссару, политработнику поправлять своего командира, старшего по служебному положению, словами почти невозможно. Здесь куда большую роль играют личный пример комиссара, политработника, практические действия, направленные на локализацию того или иного недостатка в характере командира. Вся дальнейшая служба убедила меня в этом.

Надо, однако, отдать должное Федору Ефимовичу: излишнюю горячность он проявлял, как правило, только тогда, когда происходила какая-нибудь неприятность. В целом же он предоставлял полную инициативу своим подчиненным и мне, комиссару. К политработникам Шевердин относился с уважением. У него был свой взгляд на их роль и место в армии. Комдив считал их учителями бойцов. Не имея систематического военного и политического образования, он, как мне казалось, несколько переоценивал интеллектуальные возможности политработников.

Партийно-политическую работу Федор Ефимович ценил, но почему-то считал, что ею должны заниматься только политработники. Сам же, выступая перед бойцами и командирами на политические темы, чувствовал себя стесненно, терял подчас нить рассуждений или же не отрывался от конспекта, хотя занятия по боевой подготовке проводил совершенно уверенно. Видимо, поэтому комдив с большой симпатией относился к тем политработникам, которые умели красиво, бойко выступать перед бойцами и командирами без конспекта, и, к сожалению, иногда ошибался в их оценке, поскольку эти шустрые речи, как я уверен до сих пор, могут оказаться подчас пустым краснобайством.

* * *

Проверку штабом корпуса дивизия выдержала в основном успешно. Итоги ее подводил сам командир корпуса [33] Р. Я. Малиновский. Здесь я впервые увидел будущего Маршала Советского Союза, выдающегося военачальника, Министра обороны СССР, видного государственного деятеля.

Из машины вышел невысокого роста, плотный комкор. На ладно сшитом и отутюженном кителе красовались ордена Ленина и Красного Знамени, юбилейная медаль «XX лет РККА». Суровое, будто высеченное из камня, моложавое и чуть полноватое лицо, широкие черные брови, крупный подбородок, пристальные, свинцового отлива глаза...

Приняв рапорт командира дивизии, комкор поздоровался со всеми встречавшими его и неторопливой походкой направился в клуб, где собрались командиры и политработники дивизии для разбора. Все внимательно слушали Родиона Яковлевича. Он немногословен. Речь точная, грамотная, несколько смягченная легким украинским акцентом. Разбор был кратким, но впечатляющим. Во всем угадывались большой жизненный и боевой опыт, военная и общая эрудиция, дар глубокого теоретического мышления и живого слова комкора.

— Еще Петр Великий, — говорил спокойным голосом Малиновский, — требовал тому обучать, как в бою поступать. Проверка, однако, показала, что в обучении бойцов и командиров в дивизии допускаются условности, а это создает неправильное представление о суровой действительности войны. И за это в боях придется платить большой кровью...

Зал притих. Сказано было слишком резко. Только что ведь получен проект нового Полевого устава, где говорилось, что боевые действия Красной Армии будут вестись на уничтожение, с целью полного разгрома противника и достижения решительной победы малой кровью. Из-за недостаточной теоретической и практической подготовки некоторые командиры и политработники указания проекта Полевого устава иногда воспринимали слишком прямолинейно, догматически. Родион Яковлевич, кажется, почувствовал настроение аудитории и продолжал:

— Да-да! Это в песне легко петь: «Мы врага разгромим малой кровью, могучим ударом», а в жизни необходимо еще очень многое сделать, чтобы удар по врагу получился могучим, а кровь была малой.

И комкор стал раскрывать имеющиеся у нас недостатки в боевой подготовке частей и подразделений. Особое внимание обратил он на организацию взаимодействия родов войск на поле боя. Речь шла главным образом о взаимодействии стрелковых подразделений и частей между собой и артиллерией. Пехота не умеет прижиматься к огневому валу и отрывается [34] от него, а артиллерия не научилась обеспечивать огневую поддержку пехоты в глубине обороны противника.

— На войне всякое бывает. Может случиться и так, что дивизии придется вести оборонительный бой, — говорил Родион Яковлевич.

Аудитория снова притихла. Из уст командира корпуса многие слышали непривычные для них положения. В проекте Полевого устава говорилось: «Войну мы вести будем наступательно, перенеся ее на территорию противника».

— Вспомним, — продолжал комкор, — как учил Владимир Ильич Ленин. Вот его слова: «Неразумно или даже преступно поведение той армии, которая не готовится овладеть всеми видами оружия, всеми средствами и приемами борьбы, которые есть или могут быть у неприятеля... Не владея всеми средствами борьбы, мы можем потерпеть громадное — иногда даже решающее — поражение... Владея всеми средствами борьбы, мы побеждаем наверняка»{6}. Вдумайтесь в эти мысли, товарищи командиры и политработники семьдесят четвертой, и проанализируйте, соответствует ли подготовка вверенных вам частей и подразделений ленинским требованиям. Ответ, который вы дадите сами себе, вряд ли может быть положительным...

И командир корпуса потребовал в ближайшее время научить полки и подразделения организовывать оборону, прежде всего ее основу — оборону противотанковую. Он подробно рассказал о роли и месте артиллерии, инженерных подразделений, штурмовых групп, порекомендовал командованию дивизии установить более тесное взаимодействие с находящимися в районе дислокации соединения долговременными огневыми точками укрепленного района.

— Проверка показала, — сказал Родион Яковлевич, — что некоторые командиры слабо знают вероятного противника. У иных командиров проявляются опасные тенденции шапкозакидательства. У нас нет для самоуспокоения никаких оснований. В этом проявляются близорукость, командирское бескультурье, а иногда просто головотяпство и незнание или забвение военной истории.

Я внимательно следил за залом. Набор эпитетов, адресованных комкором в адрес шапкозакидателей, возымел действие. Некоторые еще ниже опустили головы.

— Наиболее опасное на войне — недооценить противника и успокоиться на том, что мы сильнее. Это самое тревожное из всего, что может вызвать поражение на войне... [35] Вот чему учил нас Ленин, — подчеркнул Родион Яковлевич и начал детально говорить о боевой подготовке, вооружении и агрессивных намерениях германского фашизма и его сообщников. Он прямо заявил, что войны с Германией, судя по всему, нам не избежать.

В своем выступлении комкор остановился и на анализе воспитательной работы в дивизии. Самой ценной и своевременной, на мой взгляд, являлась мысль командира корпуса о необходимости воспитания у командиров, политработников, бойцов инициативы и творчества. Ведь одним из существенных недостатков, свойственных Красной Армии того времени, было то, что у командиров и политработников недоставало личной инициативы, что многие положения уставов догматизировались, что командиры и политработники работали порой с оглядкой на старшего начальника, боясь взять на себя всю полноту ответственности за принимаемое решение.

Чувствовалось, что Родион Яковлевич превосходно знает военную историю и арсенал своих знаний отлично применяет для обоснования каждого выдвинутого им положения.

— Средневековый полководец — это не стратег, а лишь первый рыцарь своей армии... — начал обоснование своей мысли комкор.

(Замечу попутно, что эти слова я впервые услышал от Малиновского и только много лет спустя, изучая в академии Генерального штаба фундаментальную работу А. Свечина «Эволюция военного искусства», узнал, откуда их взял Родион Яковлевич.)

— ...Почти до конца девятнадцатого века, — продолжая комкор, — потребность в творчестве оставалась привилегией верховного командования. Даже в армии Наполеона маршалы и начальник штаба Бертье были прежде всего прекрасными исполнителями воли императора. Но уже русско-японская война показала огромную потребность в творческом подходе командиров всех рангов к управлению, в инициативе каждого воина. Без инициативного, сознательного солдата и матроса невозможен успех в современном бою — вот один из основных выводов этой войны. Маневренный характер начала первой мировой войны еще более усилил эту тенденцию. Наконец, характер военных действий в Испании и при захвате фашистской Германией Польши свидетельствует, что если нам придется вести войну, то от инициативы и творчества командиров и политработников всех звеньев во многом будет зависеть успех боя, операции и кампании в целом... [36]

Выступление Родиона Яковлевича произвело на всех нас огромное впечатление. Притихшие и сосредоточенные, расходились мы по своим местам. Проводив командира корпуса, командир дивизии, я и начальник штаба полковник К. И. Богданович засели за разработку плана реализации выводов, содержащихся в выступлении Р. Я. Малиновского. Теперь действительно стало ясно, какие вопросы надо решать в первую очередь.

От полковника Ф. Е. Шевердина я узнал, что Р. Я. Малиновский в командование корпусом вступил недавно и что раньше он работал старшим преподавателем в Военной академии имени М. В. Фрунзе.

«Вот откуда глубокая эрудиция и ясность мысли у Родиона Яковлевича», — подумал я тогда, не зная, конечно, что комкор еще раньше прошел трудную, богатую событиями, интересную академию жизни.

...В неполных шестнадцать лет, забравшись в пустой вагон на станции Одесса-товарная, Родион Малиновский зайцем отправился на войну и стал рядовым 256-го пехотного Елисаветградского полка. Юный солдат не согнулся под тяготами окопной жизни, не дрогнул, встретившись лицом к лицу со смертью, не жалея себя, храбро сражался «за веру, царя и отечество». Бесстрашный пулеметчик под Сморганью получил первую боевую награду — «Георгия» IV степени. Здесь же он был впервые тяжело ранен.

Лазарет в Казани. После бесед с такими же, как он сам, молодыми солдатами и особенно с ветеранами, искалеченными войной, наступило прозрение. Где же правда, если «воин отечества» жертвует своей жизнью, а офицер за малейшую провинность может ударить его по лицу. Конечно, были в царской армии и умные, храбрые, добросердечные офицеры, настоящие патриоты России. Но их единицы. Фронтовой солдатский опыт подсказывал пытливому и впечатлительному юноше, что военное руководство бездарно: ненужные перемещения войск, плохо организованные бои и сражения, напрасные жертвы из-за тупости и безразличия к судьбе солдата — «серой убойной скотинки».

Прошедший суровые фронтовые испытания, молодой, смышленый и грамотный солдат, Малиновский легко мог стать офицером, когда ему предложили после выздоровления сдать в запасном полку экстерном экзамены за училище.

— Не пойду, — ответил он, уже хорошо понимая, какая глубокая пропасть лежит между солдатской массой и господами офицерами, будучи убежденным, что, оставаясь [37] патриотом России, совсем не обязательно становиться офицером.

А войска Франции, Англии и Бельгии терпели в это время поражение за поражением. Немцы приближались к стенам Парижа.

Французское командование бьет тревогу: у него катастрофическое положение с людскими резервами. Национальная буржуазия искала выход. И он нашелся: Франция снабжает Россию вооружением, а царь в ответ на это должен отправить на французский и салоникский фронты тысячи отборных русских солдат. Сделка состоялась. Во Франции оказались четыре особые пехотные бригады общей численностью 43 тысячи солдат и офицеров. В первых контингентах русских войск, оказавшихся на чужбине, был и пулеметчик 1-й особой пехотной бригады ефрейтор Малиновский.

Три долгих года на чужбине... На груди у Малиновского уже несколько французских наград. Но вместе с этим два тяжелых ранения.

Наступило перемирие. А когда в России победила Великая Октябрьская социалистическая революция, Советское правительство начало борьбу за возвращение русских солдат на родину. Но французская верхушка это требование понимала по-своему и стремилась отправить бывших легионеров к Деникину. Опять бунты, волнения, лагеря за колючей проволокой.

Глубокой осенью 1919 года четверо боевых товарищей — Малиновский, Ермаченко, Цыб и Трофимов, — сумев попасть в Россию, пробрались из Владивостока в Сибирь к своим, то есть к красным. Друзья стали бойцами Красной Армии. В боях за Ачинск, Чулымскую, Тайгу пулеметчик Родион Малиновский метко и смело косил белогвардейские цепи из своего «максима».

В 1920 году Р. Я. Малиновский — курсант, а в 1923 году — уже командир батальона. Через три года он становится членом партии, а годом спустя — слушателем Военной академии имени М. В. Фрунзе. Потом — несколько штабных должностей. А когда в 1936 году в Испании вспыхнул франкистский мятеж, Родион Яковлевич под именем полковника Малино добровольцем отправился на Пиренейский полуостров и два года сражался в рядах интернационалистов за республику. Под впечатлением недавно пережитых боев Малиновский, работая старшим преподавателем Военной академии имени М. В. Фрунзе, подготовил объемистую [38] военно-научную работу, главное место в которой заняла Арагонская операция.

Таким был командир 48-го стрелкового. Не будет преувеличением сказать, что в Красной Армии накануне войны не так уж много было и командиров корпусов, и командармов с такой насыщенной событиями биографией, таким богатым опытом и таким уровнем военной и общей подготовки, какие были у Р. Я. Малиновского.

* * *

Одно из центральных мест в деятельности командиров и политработников, партийных и комсомольских организаций дивизии занимала тогда борьба за высокую организованность, образцовый порядок и крепкую воинскую дисциплину личного состава.

В предчувствии военной грозы мы прекрасно понимали, что без четкого выполнения каждым воином своих служебных обязанностей, приказов и распоряжений командиров и начальников, без высокой дисциплинированности в большом и малом невозможно было успешно решить поставленные перед армией и флотом задачи, добиться высоких результатов в освоении новой техники и оружия, в повышении боеготовности и боеспособности.

Большую роль в решении этой задачи играло разъяснение заветов В. И. Ленина вооруженным защитникам Советской Родины, значения службы в рядах Красной Армии, важного значения ратного труда в повышении оборонной мощи страны, сущности советской воинской дисциплины и ее требований. Эта работа с особой силой активизировалась после утверждения Президиумом Верховного Совета СССР 3 января 1939 года нового текста Военной присяги и нового Положения о порядке ее принятия. Теперь воины принимали присягу не коллективно, как раньше, а индивидуально. Это повышало личную ответственность каждого военнослужащего за вооруженную защиту Родины, выполнение своего воинского долга.

Командиры, политработники, партийные и комсомольские организации развернули большую работу в связи с опубликованием нового текста Военной присяги. Повсеместно проводились инструктивные совещания командиров и комиссаров частей, секретарей партийных и комсомольских организаций, пропагандистов и работников политорганов, занятия с агитаторами подразделений, полковые красноармейские собрания. С красноармейцами и младшими командирами было проведено по три-четыре политических занятия, [39] на которых изучались требования Конституции СССР к советским воинам, содержание Военной присяги и порядок ее принятия.

Большое внимание уделялось также разъяснению личному составу Закона о всеобщей воинской обязанности, принятого IV сессией Верховного Совета СССР 1 сентября 1939 года.

Трудно, почти невозможно вспомнить сейчас все детали деятельности политотдела 74-й дивизии в то время. Но в памяти жива обстановка, царившая в соединении в таком далеком теперь 1939 году. То, что в документах вышестоящих инстанций значилось как «борьба за повышение боеготовности и боеспособности» Красной Армии вообще, превращалось в тысячи крупных и мелких дел и забот, абсолютно конкретных, жизненно важных вне зависимости от масштаба и всегда неотложных. И все это находило отражение в планах работы комдива, комиссара, штаба, политотдела, в планах полков, батальонов и, наконец, в ротных расписаниях занятий.

Молодые, по-боевому настроенные, командиры и политработники дивизионного звена — может быть, с небольшим налетом наивной романтики — мечтали сделать дивизию первой в корпусе, лучшей в округе и во всей Красной Армии, не имеющей себе равных в армиях капиталистических государств. И все с беззаветной самоотверженностью пытались осуществить эту мечту.

Никто из дивизионного начальства не сидел в кабинетах. Все были в ротах, батальонах, полках, на стрельбищах и полигонах. При этом было правило: пришел на занятия по огневой подготовке командир дивизии или комиссар — они первыми выполняют упражнение по стрельбе из винтовки или пулемета, знакомят с достигнутыми результатами всех бойцов, и только тогда на огневой рубеж выходят красноармейцы.

Личный пример давался нам нелегко. У меня, например, долгое время не получалась стрельба из пистолета. Я чувствовал себя неловко перед комдивом, начальником штаба дивизии, которые стреляли отлично, и, разумеется, перед подчиненными командирами и политработниками. Надо было, по выражению Шевердина, «ликвидировать это узкое место», то есть научиться как можно быстрее отлично владеть пистолетом.

Помимо занятий по расписанию я рано утром вместе с начальником боепитания дивизии стал приходить в тир и тренироваться в стрельбе. Результаты не замедлили сказаться. [40] Пули послушно стали ложиться в восьмерки и девятки. Срывы стали исключением.

Срывы... Они случались в каждом деле. И важно было из каждого сделать правильные выводы. Однажды штаб дивизии на командно-штабном корпусном учении совершал марш ночью. Вел колонну начальник оперативного отделения майор К. Н. Горчинский, исполнявший обязанности начальника штаба.

Мы с полковником Шевердиным выехали для контроля движения полковых колонн и часа в два ночи обнаружили, что штаб значительно отклонился от маршрута. Как потом выяснилось, майор Горчинский плохо читал карту, сбился с дороги, чтобы не выдать свою беспомощность, сослался на усталость и задремал, а вести колонну поручил дивизионному топографу лейтенанту Шаламову. Тот сразу же точно определился на местности и быстро исправил допущенную своим начальником ошибку.

Когда же к утру мы были в районе назначения, Горчинский, с начальственным видом спросив у Шаламова, куда прибыл штаб, молодцевато доложил об этом командиру дивизии.

— А почему вы сбились с маршрута? — строго спросил полковник Шевердин.

— Это не я, товарищ полковник, это лейтенант Шаламов. Подчиненные пошли... Нельзя ничего поручить...

Стоявший рядом Шаламов побледнел от нанесенной ему обиды. Чувствовалось, что ему было стыдно за своего начальника.

Случай был необычным. Техническая, так сказать, ошибка вылилась в грубый нравственный проступок старшего командира и коммуниста Горчинского.

Комдив тут же, что называется, выдал майору по первое число.

Но этим мы не ограничились. Горчинский был строго наказан по партийной линии и в конечном итоге снят с должности. Начальником же оперативного отделения дивизии вскоре был назначен молодой, расторопный и честный человек, теперь уже старший лейтенант, Шаламов.

Для меня эта жизненная ситуация не была рядовым явлением. Она послужила уроком на всю, как оказалось, долгую жизнь политработника. Я всегда резко осуждал любые нарушения нравственных норм, но я вдвойне и втройне был нетерпим к моральным проступкам, прямо связанным с выполнением служебного, профессионального долга. Именно эти проступки людей как во время войны, так и в мирное [41] время приносили больше всего вреда. И чем выше пост занимал человек, допускающий такого рода безнравственность, тем тяжелее были ее последствия.

* * *

Все мы были в тот период под впечатлением освободительного похода Красной Армии в Западную Украину и Западную Белоруссию с целью воссоединить их с советскими республиками. За 9 дней наши войска продвинулись на 250–350 километров и освободили территорию Западной Украины и Западной Белоруссии общей площадью свыше 190 тысяч квадратных километров с населением более 12 миллионов человек{7}.

Каждый из нас завидовал тем командирам, комиссарам, которые участвовали в этом походе, видели растерявшееся воинство буржуазной Польши, а главное, встретились лицом к лицу с войсками фашистской Германии.

Разъяснение исторического значения этой благородной миссии Красной Армии, показ высокого морального облика советского воина стали одним из новых направлений нашей работы. Важно, что бойцы и командиры, участвовавшие в походе, впервые встретились с капиталистическим миром, с присущими ему пороками, классовым и национальным угнетением. И раскрытие бесчеловечной сущности капитализма на примере буржуазной Польши стало совершенно предметным и очень доходчивым. Выступления командиров и красноармейцев, побывавших в освобожденных районах Украины и Белоруссии, с громадным интересом встречались у нас в дивизии.

Какие только вопросы не задавали бойцы участникам похода!

«А почему граница установлена по линии Керзона? Кто он нам?», «Правда ли, что польские попы, то есть ксендзы, с каждой церкви били из пулеметов по красноармейцам?», «А почему так быстро немцы разгромили Польшу?», «А видел ли ты польских панов?».

Да и рассказы очевидцев были очень колоритными.

— Ехали мы на санитарной машине в Коломыю, — неторопливо рассказывает санинструктор полка. — Везли больного бойца. Оступился он и подвернул ногу. Вдруг из придорожного леска выходит группа польских солдат во главе с командиром роты. Небритые, грязные, конфедератки помяты, [42] многие без оружия. «Хотим, — говорят, — сдаться Красной Армии, но не знаем, к кому обратиться. А у вас на машине красный крест». Разговорились. Закурили. «Почти из-под самой Варшавы идем, — говорил пожилой солдат. — Нема у нас родины: згинела Польска», «Вас мы тоже остерегаемся, — добавляет другой. — Вы-то, видно, хорошие, душевные люди. А вот как придут коммунисты...» «Да что вы, товарищи, извините, Панове, — говорю, — я ведь тоже коммунист». И тут я вынул из кармана гимнастерки партбилет и впервые в жизни показал его иностранцам. Поляки как-то повеселели, построились и колонной по два побрели в расположение нашего полка.

— Но были и такие части, — включается в разговор другой участник похода, старшина-сверхсрочник, — которые не сложили оружия. Это, как правило, либо курсанты офицерских училищ, либо подразделения, состоящие из осадников и жандармерии... Они, конечно, тоже не вступали в бои с частями Красной Армии. Видно, кишка тонка. Но убивали бойцов-одиночек, стреляли из засад в спину. Сволочи, одним словом...

— А грабители, доложу вам, хуже махновцев, — включается в разговор политрук роты Решетилов, — Бедных украинских селян буквально по миру пустили. В селе Подгайцы два осадника заставили крестьянку зажарить им каким-то чудом сохранившуюся в ее убогом хозяйстве курицу. Когда жаркое было подано на стол, осадники обнаружили, что не хватает крылышек. А у курицы, сами знаете, какие крылышки. Так что вы думаете? Ясновельможные паны стали жестоко избивать женщину. А в это время мы во двор. Да не одни, а вместе с сыном этой крестьянки, бывшим польским солдатом...

— Ну и что? — не выдержал кто-то из бойцов.

— Как что? — продолжал политрук. — Сын заступился за свою мать. Так что осадники на карачках выползли из двора и были доставлены в волостное самоуправление.

— Правильно! Убить таких мало!..

...Советские войска с честью выполнили свою благородную миссию. Полчища фашистской Германии вынуждены были остановиться в своем движений на восток. Но теперь Красная Армия и ее наиболее вероятный противник стояли лицом к лицу.

* * *

Уже полыхала вторая мировая война. Над человечеством нависла смертельная угроза. Фашистская Германия стремилась [43] не просто к переделу мира. Нацисты ставили своей целью уничтожение целых народов. Гитлер уже сказал: «Нам надо будет изыскать методы депопуляции. Если вы спросите меня, что я подразумеваю под депопуляцией, я отвечу, что это уничтожение целых расовых единиц. Именно это я намерен осуществить. Природа жестока, поэтому мы также должны быть жестокими. Если я могу послать цвет немецкой нации в ад войны без малейшего сожаления по поводу того, что будет пролита драгоценная немецкая кровь, то я, конечно, вправе уничтожить миллионы людей низшей расы, которые размножаются, как паразиты»{8}.

* * *

В конце ноября — начале декабря мы подготовили один из наших полков для участия в финской кампании. Выбор пал на 78-й стрелковый, которым командовал майор Ф. М. Титов. Согласно приказу в экипировку каждого бойца входили летнее и теплое белье, ватные брюки и фуфайка, шинель, валенки, подшлемник, красноармейский шлем, каска, вещмешок с продовольствием на две недели и запасом патронов, а также личное оружие. Проведенные тактические занятия и марш-броски с личным составом выявили, что такая экипировка была слишком тяжелой. Она сковывала действия бойцов, они становились неповоротливыми и неспособными к ведению ближнего боя. Во время марш-бросков отдельные красноармейцы, особенно из приписного состава, недостаточно натренированные, пройдя два-три километра по снежному полю, падали и не были в состоянии дальше двигаться.

— Нет, с такой нагрузкой воевать нельзя! — горячился майор Титов.

— Можно! — тихо возражал комдив. — А потом приказ! Надо, товарищ майор, не ныть, а больше тренировать подчиненных.

— Я не ною. Просто на своей шкуре испытал, что это такое. До сих пор не отдышусь...

В подготовке полка, отправлявшегося на финский фронт, были и другие недостатки. Но несмотря на все это, бойцы и командиры 78-го стрелкового, как нам стало известно, храбро сражались на Карельском перешейке. За мужество и героизм, проявленные в боях, многие бойцы и командиры были удостоены правительственных наград. [44]

Советско-финляндский вооруженный конфликт закончился замечательной победой Красной Армии. 12 марта 1940 года был подписан мирный договор между СССР и Финляндией. За три месяца Красная Армия преодолела так называемую линию Маннергейма, состоявшую из трех полос укреплений общей глубиной до 90 километров и насчитывавшую 296 долговременных железобетонных и 897 гранитных сооружений, часть которых могла выдержать попадание снарядов большого калибра{9}.

Такого исхода войны не ожидали в военных штабах империалистических государств. Победа Красной Армии в Финляндии заставила призадуматься ретивых агрессоров. 8 марта 1940 года Гитлер писал Муссолини: «Принимая во внимание возможность снабжения, никакая сила в мире не смогла бы, или если бы и смогла, то только после долгих приготовлений, достичь таких результатов при морозе в 30–40 градусов и на такой местности, каких достигли русские уже в самом начале войны»{10}.

Для нас, командиров и комиссаров дивизионного и полкового звена, важно было извлечь уроки из только что завершенных боевых действий, устранить в процессе учебы выявленные в боях недостатки.

Командиру дивизии и мне было известно, что на мартовском (1940 года) Пленуме ЦК ВКП(б) К. Е. Ворошилов доложил об итогах вооруженного конфликта с Финляндией, Было проведено и расширенное заседание Главного военного совета совместно с участниками боев вплоть до командиров дивизий. Однако об уроках как освободительного похода в Западную Украину и Западную Белоруссию, так и боевых действий на Карельском перешейке нам почему-то не сообщили, хотя по всему было видно, что бои выявили немало различного рода недостатков. Не обошлось, в частности, без жертв, которых можно было избежать.

В трудном положении оказались в связи с этим мы, политработники. Лично мне казалось, что наша военная печать, правильно освещая значение победоносного исхода боев, героизм бойцов и командиров Красной Армии, с какой-то легкостью рассказывала о боевых действиях. В то же время очевидцы говорили о трудностях, встреченных в ходе боев, о больших потерях наших войск при штурме вражеских укреплений, о коварной тактике противника, об излишней [45] опеке старшими начальниками младших. Частенько приходилось встречаться с преувеличением силы противника, особенно его вездесущих «кукушек». Это вносило некоторую сумятицу в сознание бойцов, особенно молодых, которую приходилось преодолевать в ходе бесед, лекций и политических занятий, в разговорах с личным составом.

Вместе с тем надо с удовлетворением отметить, что уроки боев на Халхин-Голе и Карельском перешейке, освободительных походов в Западную Украину и Западную Белоруссию учитывались в практических действиях ЦК ВКП(б), высшего военного командования по подготовке, организации и укомплектованию войск.

Были установлены единые штаты стрелковых, танковых, артиллерийских и специальных частей и соединений для мирного и военного времени, введены генеральские звания, укреплялся авторитет и единоначалие командиров. 12 августа 1940 года Указом Президиума Верховного Совета СССР «Об укреплении единоначалия в Красной Армии и Военно-Морском Флоте» был отменен институт военных комиссаров, введенный в 1937 году. Командиры стали нести полную ответственность за все стороны боевой жизни и деятельности войск, в том числе и за политическое воспитание личного состава. На заместителей командиров по политической части возлагалось проведение партийно-политической работы. Укрепление единоначалия на партийной основе соответствовало задачам Вооруженных Сил СССР на этом этапе.

Были приняты решительные меры к повышению уровня боевой и политической подготовки. Выдвигалось требование организовывать и проводить боевую подготовку в каждой части и подразделении, исходя из главной задачи: всегда быть в полной боевой готовности. Это имело особый смысл для войск приграничных округов. Особое внимание обращалось на полевую выучку красноармейцев, их закалку, умение преодолевать трудности в бою. В приказе народного комиссара обороны СССР от 16 мая 1940 года подчеркивалось, что обучение и воспитание советских воинов должно быть подчинено интересам поддержания войск в постоянной боевой готовности и осуществляться на основе принципа «учить войска тому, что нужно на войне, и так, как требует война».

Постоянная боевая готовность части, соединения... Это всегда было, есть и будет главной задачей. Усложняется техника, меняются поколения людей. И хотя на каждом этапе развития Вооруженных Сил проблемы боеготовности решаются по-новому, в них как в капле воды отражается все, [46] чем живут сегодня взвод, рота, батальон, полк, дивизия. Здесь сконцентрировано все: личные качества командного состава и бойцов, состояние боевой техники и оружия, уровень боевой и политической подготовки, дисциплина, организованность и многое-многое другое.

Ход выполнения приказа наркома обороны на многое раскрыл нам самим глаза. Первый же подъем дивизии по тревоге выявил массу недостатков. Два полка не успели вовремя сосредоточиться в заданном районе, а прибывшие в указанный срок части, по существу, не были готовы к выполнению боевой задачи. Полки как-то слишком по-домашнему прижились на зимних квартирах, были недостаточно поворотливыми. Оповещение начсостава тоже оставалось несовершенным. Командиры, прибыв ночью в часть, столпились, много шумели, однако четко распорядиться сумели немногие.

Пришлось коренным образом перестраивать всю боевую и политическую подготовку.

— Все занятия перенесем в поле, — хмуро сказал полковник Ф. Е. Шевердин и уже на следующий день предложил ряд, прямо скажу, жестких мер для того, чтобы и в мирное время дивизию держали в ничуть не меньшем напряжении, чем во время боевых действий.

Поднимался, скажем, полк по тревоге. В район сосредоточения — обязательный марш-бросок. Осенью, зимой, в весеннюю распутицу — это неважно. Тактический фон учебы — наступательный или оборонительный бой, который всегда заканчивается боевой стрельбой, преодолением первой полосы обороны «противника». Затем задачу выполняет второй полк, третий, а в заключение вся дивизия целиком.

Не скоро, но все-таки уверенно все бойцы и командиры становились более собранными, решительными, подвижными, инициативными.

Воскресные дни тоже использовались для повышения боевой готовности.

— Зачем это перетягивание каната? — спросил как-то я и предложил: — Надо физическую силу бойцов применять с пользой для дела.

С тех пор в выходные дни мы стали устраивать соревнования по оборудованию и занятию огневых позиций пехотой и артиллерией, по стрельбе из винтовки, преодолению зараженных участков, марш-броски в противогазах, смотры лошадей и так далее. В состязаниях участвовали все командиры, включая самого комдива и меня, теперь его заместителя по политчасти. [47]

— Ну что, Евдоким, рванем сегодня в противогазах вместе с семьдесят восьмым? — вроде бы полушутя спросил меня в присутствии почти всех политработников штаба и политотдела дивизии полковник Шевердин.

— Противогаз, как видите, Федор Ефимович, со мной, — ответил я с готовностью.

Новый нарком обороны С. К. Тимошенко предъявлял серьезные требования к подготовке командиров. Они должны были научиться умело руководить подразделениями, частями и соединениями в бою, хорошо знать возможности поддерживающих и приданных средств, уметь организовывать взаимодействие. Воспитание войск нужно было строить на основе глубокого понимания каждым командиром и бойцом своего воинского долга перед советским народом и социалистической Родиной, требований присяги и уставов.

Коммунистическая партия, Советское правительство, руководство Вооруженных Сил принимали все меры для повышения боеготовности армии и флота, для укрепления обороноспособности страны в связи с серьезной угрозой фашистской агрессии.

Широко развернувшаяся подготовка страны и Советских Вооруженных Сил к отражению возможного нападения фашистов потребовала усиления партийного влияния на все стороны жизни и деятельности войск, широкого участия партийных и комсомольских организаций в воспитании личного состава.

Главными направлениями партийно-политической работы были воспитание личного состава в духе беззаветной преданности социалистической Родине и коммунистическим идеалам, подготовка кадров командного, политического и инженерно-технического состава, мобилизация воинов на освоение новой боевой техники и оружия, укрепление воинской дисциплины, организованности и порядка в частях и подразделениях, обобщение передового опыта и боевой политической подготовки войск. Большую роль в решении этих задач сыграла директива Главного управления политической пропаганды РККА «О перестройке партийно-политической работы», изданная в августе 1940 года.

В соответствии с указаниями ЦК ВКП(б) директива требовала всю партийно-политическую работу в армии и на флоте направить на повышение боеготовности и боеспособности войск, воспитание личного состава в духе глубокого понимания своего воинского долга перед Родиной, готовности немедленно выступить на защиту социалистических завоеваний и сражаться с врагом мужественно и решительно. [48]

Выполняя эти требования, мы приняли меры, направленные на повышение качества и действенности марксистско-ленинской учебы командного и начальствующего состава и политических занятий с красноармейцами и младшими командирами.

В конце 1939 года вышел «Красноармейский политучебник». Эта книга с того времени и до начала Великой Отечественной войны была основным пособием рядового состава в системе политических занятий. Она давала довольно обстоятельные сведения о политическом и государственном устройстве СССР, о борьбе Коммунистической партии за построение в СССР основ социализма, за повышение материального и духовного уровня народов СССР, о ленинской национальной политике. Учебник содержал сведения по географии, истории нашей страны. В нем широко освещались вопросы военной политики Коммунистической партии и Советского правительства, основы воинского воспитания личного состава Красной Армии, рассказывалось об особенностях Красной Армии, ее боевом пути, о сущности воинского долга, раскрывался героизм командиров и красноармейцев в боях за первое в мире социалистическое Отечество.

Красноармейцы второго года службы вместо некоторых глав политучебника знакомились с вопросами внешней политики Советского Союза, а бойцы третьего года службы и младшие командиры срочной службы изучали краткий курс «Истории ВКП(б)».

Политические занятия проводились в зимний период три раза, а летом — два раза в шестидневку по два часа.

Заместители командиров полков по политической части и работники политического отдела дивизии проводили большую работу с руководителями групп политических занятий, которые назначались из командиров, начальствующего состава и заместителей политруков. Иногда разрешалось допускать к проведению занятий и наиболее подготовленных младших командиров и красноармейцев. Руководителями групп младших командиров и красноармейцев третьего года службы назначались работники политотдела, политруки, инструкторы пропаганды, секретари партийных и комсомольских бюро, а также наиболее грамотные командиры-коммунисты.

За ходом марксистско-ленинской подготовки и политических занятий был установлен всесторонний контроль. Я нисколько не преувеличиваю: во время политических занятий или марксистско-ленинской подготовки буквально все командиры и политработники, от комдива до политрукароты, [49] если они не были заняты в этот день в своей группе, либо проводили занятия, либо контролировали их. Был введен строжайший учет посещения командирами занятий по марксистско-ленинской подготовке, введена четырехбалльная система индивидуальной оценки политических знаний красноармейцев.

В предвоенные годы в Красной Армии значительно активизировалась агитационно-пропагандистская работа. В связи с этим возросла и роль инструкторов по пропаганде, которые раньше не всегда использовались по прямому назначению.

Основной упор в пропаганде и агитации делался на индивидуальную работу с каждым красноармейцем и командиром.

Пример в этом нам показывал командир корпуса, теперь уже генерал-майор Родион Яковлевич Малиновский.

У несколько сурового внешне генерала было очень доброе, тянувшееся к красноармейским массам сердце. Вдоволь хлебнув солдатских щей, Родион Яковлевич глубоко понимал радости и тяготы армейской жизни, знал, о чем поговорить с бойцами: «Ну-ка, снимите сапоги, я посмотрю, какие у вас портянки», «А письма давно получали из дому?», «Так, говорите, вы из Одессы? Как же, очень хорошо помню, жил когда-то на Торговой улице, двадцать девять, напротив нового базара. Теперь там все изменилось!», «А что вам пишут из колхоза? Какие виды на урожай в этом году?».

Авторитет Родиона Яковлевича среди бойцов и командиров был высок. Но «солдатское радио» стало разносить о командире корпуса настоящие легенды после одного случая.

Как-то генерал Р. Я. Малиновский прибыл в дивизию в воскресный день. В полках проводились культурно-массовые мероприятия, различные соревнования. Внимание Родиона Яковлевича привлекло состязание в разборке и сборке пулемета «максим». Среди красноармейцев нашлись асы, которые все манипуляции с деталями пулемета производили с завязанными глазами. Результатами состязаний командир корпуса был очень доволен. Тепло поблагодарив красноармейцев, он вдруг сказал:

— А мне позволите разобрать и собрать пулемет с завязанными глазами?

Наступила неловкая пауза. Бойцы переглянулись: дескать, оконфузится генерал, откуда ему знать тонкости этого ремесла. Заволновалось и дивизионное начальство. Родион [50] Яковлевич все это, кажется, отлично видел и, чтобы развеять всякие сомнения, обращаясь к одному из бойцов, спокойно попросил:

— Ну-ка, завяжите мне глаза.

— Время!

Пущен секундомер. Уверенные, сноровистые, точно рассчитанные движения, резкие щелчки металла, четко отработанное расположение деталей пулемета на столе. Пулемет разобран. Так же четко комкор собрал его. Взведен замок, быстрый, но плавный нажим на гашетку. Готово!

Результат оказался самым лучшим. Даже асы отстали от генерала. Одобрение было всеобщим. Бойцы были очень горды своим комкором. Из политбесед они, конечно, знали его биографию. Но теперь все воочию убедились, что генерал в свое время был отменным пулеметчиком.

Родион Яковлевич, повторяю, был очень внимателен к людям. Он терпеть не мог тех, кто нагонял страх на подчиненных. Каждый раз, когда командир корпуса бывал в дивизии, он находил время для беседы со мной, заместителем командира дивизии по политчасти, с начальником политотдела дивизии. Для меня эти разговоры в то время были живительным источником опыта работы с людьми, и память о них я сохранил на всю жизнь.

— Бывает в жизни так, — говорил Родион Яковлевич однажды, — в сущности хороший парень, я бы сказал, патриот-романтик, придя в полк, вдруг попадает в неумные руки человека безразличного, черствого, который при своей приверженности к букве устава и непонимании его духа не воспитывает, а калечит бойца. Надо таких горе-воспитателей, как говорится, за ушко да на солнышко. — Родион Яковлевич сделал паузу, подошел к окну, задумался и ровным голосом продолжал: — Ничто с такой силой не пробуждает желания стать лучше, как доброе слово умного наставника, интеллектуально богатого и щедрого душой человека. Пробудить совесть в людях можно только совестью, воспитать преданность Родине только честным служением ей.

В те минуты мне казалось, что передо мной не командир корпуса, суровый на вид и единственный в корпусе много переживший и много повидавший генерал, а как раз тот интеллектуально богатый и щедрый наставник, о котором говорил сам Родион Яковлевич.

* * *

Завершая рассказ о партийно-политической работе в 74-й стрелковой дивизии, я хотел бы подчеркнуть, что важной [51] формой работы у нас было воспитание воинов на боевых традициях Красной Армии, ее славных соединений и частей. Героизм и стойкость бойцов революции, их готовность к самопожертвованию, преодолению любых трудностей ради победы не знали себе равных в мире. Легендарные Перекоп, Каховка и Волочаевка, герои Чапаева и конармейцы, богунцы и котовцы не зря были воспеты в песнях. И традиции самоотверженной борьбы за. социалистическую Родину, возникшие в сражениях гражданской войны и жарких боевых схватках 30-х годов, были накануне Великой Отечественной могучим средством воспитания в каждом бойце и командире мужества и стойкости, воли к победе. Именно в это время, 19 сентября 1940 года, выступая на собрании слушателей и профессорско-преподавательского состава Военно-политической академии имени В. И. Ленина, Михаил Иванович Калинин говорил:

«Надо... чтобы каждый новобранец, придя в полк, знал не только его номер, но всю его боевую историю, всех его героев и боевые награды, все его победы на соревнованиях и маневрах, чтобы он гордился своим полком и всюду отстаивал его честь»{11}.

Большую роль в пропаганде боевых традиций соединения и полков играла дивизионная газета «Таманец», в которой помещались материалы о боевом пути 74-й стрелковой, о героических подвигах таманцев на фронтах гражданской войны и во время советско-финляндского вооруженного конфликта, рассказывалось о воинах, удостоенных правительственных наград. Командиры и политработники выступали с лекциями о ратных заслугах своих полков в гражданской войне и в боях за честь, свободу и независимость Родины в годы социалистического строительства. В казармах, военных городках и лагерях была оформлена красочная наглядная агитация, рассказывающая о боевом пути частей и подразделений Краснознаменной дивизии, о героях боев и мирных армейских будней.

В декабре 1940 года директивой начальника Главного управления политической пропаганды РККА было введено в действие Положение о ленинской комнате. Создание ленинских комнат способствовало еще большему оживлению партийно-политической работы, перенесению ее непосредственно в роту, батарею. [52]

Конечно, важным направлением нашей работы по-прежнему оставалось воспитание политработников всех рангов — от заместителя командира полка по политической части до политрука роты. Душой этой работы был новый начальник политотдела дивизии батальонный комиссар Сергей Алексеевич Воронков. В дивизию он прибыл в начале 1940 года по специальному решению Политбюро ЦК партии о призыве на партийно-политическую работу в РККА 4000 коммунистов, а раньше работал секретарем райкома партии в Курганской области.

Невысокий рост, своеобразная, какая-то штатская походка... Кто видел Сергея Алексеевича впервые, наверняка сомневался, сможет ли он стать военным вообще. В связи с этим произошел один неприятный курьез. Когда, прибыв в дивизию, батальонный комиссар С. А. Воронков встретился с одним из работников штаба дивизии, человеком не слишком высокой культуры отношений с людьми и весьма самоуверенным (не стоит сейчас называть его имя), тот, смерив снисходительным взглядом новичка, удивленно хмыкнул и спросил:

— А вы-то на что в армии годитесь, батальонный комиссар?

Рассудительный, умный и выдержанный Воронков спокойно ответил:

— На должность начальника политотдела дивизии...

Бестактность штабиста была наказана. Он покраснел как рак и притих, а в дальнейшем с С. А. Воронковым разговаривал всегда с подчеркнутой вежливостью.

Да, внешность начподива была обманчивой. Стоило присмотреться к нему повнимательней, перекинуться с ним несколькими словами, как становилось ясно: перед вами человек светлого ума, эрудированный, доброжелательный. Это было видно по большим, широко раскрытым на мир, искрящимся добротой голубым глазам и даже по какому-то особому, воронковскому, рисунку полноватых губ.

Главное, чему учил С. А. Воронков политработников дивизии, это чуткому отношению к людям. И сам он подавал в этом добрый пример.

— С бойцом надо разговаривать как с другом. Вы же — комиссары, — говорил Воронков на совещаниях политработников.

Он имел привычку всех политработников так называть, хотя, конечно, прекрасно понимал разницу между комиссарами, обладающими равной с командирами властью, и замполитами, подчиненными командиру-единоначальнику. Просто [53] в устах Сергея Алексеевича слово «комиссар» приобретало значение политработника в самом высоком смысле этого слова.

Для бесед, которые вел начальник политотдела, были характерны четкость партийной позиции и ясность речи.

Зашел как-то к нему заместитель командира 109-го стрелкового полка по политической части старший политрук Изотов:

— Товарищ батальонный комиссар, у лейтенанта Безденежных распалась семья...

— Что значит распалась? — спокойно спрашивает Воронков.

— Поссорились и разошлись. Безденежных уж вторую ночь ночует в общежитии, а Катерина белугой ревет в пустой квартире...

— Сколько тысячелетий живут люди на земле, и вечно у них непорядок в любви, — закуривая, сокрушается начподив... — Ромео и Джульетта, Отелло и Дездемона, Онегин и Татьяна, Безденежных и Катерина... Вот что... пришлите-ка мне этих чудаков, которые не знают, для чего дана любовь людям, я с ними потолкую...

Или прибыла в дивизию группа молодых политработников. Расположившись в тени деревьев, они слушали начальника политотдела, который посвящал их в круг их обязанностей.

— Пословица гласит, что человек тверже камня и нежнее цветка, — издалека начинает С. А. Воронков, делает паузу, проводит цепким взглядом по лицам рассевшихся вокруг него политруков и продолжает: — Справедливость этой народной мудрости каждый из нас знает по себе. Так вот, нельзя и в отношениях с бойцами забывать о том, каковы мы сами. Высоконравственным командиром и политработником в глазах ваших подчиненных является тот человек, который, осознавая свое достоинство, в то же время уважает достоинство других, при любых обстоятельствах соблюдает чувство человеческого равенства, не нарушая служебных отношений подчинения. Все великие люди были людьми простыми, душевными, полными благородных человеческих чувств. Примеры удивительной скромности Владимира Ильича Ленина, о которых широко известно, должны всегда быть для вас тем идеалом, которому надо следовать...

Сложные понятия и категории, которые в устах иных командиров и политработников звучали сухо, абстрактно, [54] Сергей Алексеевич умел наполнить конкретным, почти физически осязаемым содержанием.

— Воинский долг, — говорил он, к примеру, — святыня человека. От нас, командиров и политработников, зависит, будет ли каждый красноармеец дорожить этой святыней, как дорожит честный человек своим добрым именем, честью своей семьи...

И С. А. Воронкову, и мне, и полковнику Ф. Е. Шевердину приходилось заботиться о воспитании не только политработников и начсостава ротного и батальонного звена, но и командиров полков. Части дивизии возглавляли в общем-то замечательные люди. Командир 109-го стрелкового — будущий Герой Советского Союза полковник Афанасий Васильевич Лапшов был подготовленным, опытным и, как потом показала война, бесстрашным командиром. Его лично знал Р. Я. Малиновский по совместному пребыванию в Испании и не раз спрашивал меня:

— Как там Лапшов? Имейте в виду, комиссар, это во всех отношениях надежный человек.

Преданными делу, хотя и менее опытными, были командиры полков майор Ф. М. Титов и майор Юхновец. Майор Титов, правда, подчас излишне горячился, рубил, что называется, сплеча, довольно часто прибегал к взысканиям. И этой своей горячностью он доставил нам с командиром дивизии немало хлопот. Даже Шевердин, человек, как я уже говорил, весьма суровый, вспыльчивый, а иногда и крутой, подолгу втолковывал вчерашнему фронтовику, что его горячность вредит делу, что спокойным, доброжелательным словом можно добиться от красноармейца куда больше, чем окриком.

А я как-то сказал Титову:

— Меч, извлекаемый часто из ножен, быстро притупляется. Неужели вы об этом не знаете, Федор Михайлович?

Мы с удовлетворением отмечали, что в характере командира начинается ломка: он становился сдержаннее, рассудительнее.

И вскоре майор Титов, выступая на совещании командиров и политработников полка, в моем присутствии сказал:

— Партия учит нас, чтобы мы уважительно относились к людям, больше занимались воспитательной работой и меньше прибегали к наказаниям. Меч, знаете ли, если его часто вынимать из ножен, быстро притупляется...

Не нужно, пожалуй, объяснять, почему эти слова майора разлились у меня в душе радостным теплом. [55]

Вопросами воспитания командных и политических кадров много занимался и командир корпуса. Значительно позже, когда Родион Яковлевич Малиновский уже станет Министром обороны СССР, в его высказываниях неоднократно отразится марксистская идея о воспитании воспитателей. Я могу уверенно сказать, что это была одна из проблем, над которой он размышлял всю свою армейскую жизнь, будучи убежденным, что именно здесь следует искать ключик для решения всех остальных задач воинского воспитания.

А время становилось все более тревожным. Грозовые тучи сгущались на западных границах Советского Союза. Командованию дивизии было известно заявление И. В. Сталина на совещании высшего командного состава в Кремле 13 января 1941 года о том, что на западе назревает война с фашистской Германией, а на востоке — с империалистической Японией. Мы знали также, что Центральный Комитет ВКП(б) и правительство принимают все меры военного и дипломатического порядка, чтобы не допустить нападения Германии на Советский Союз. Но теперь в пограничной зоне появлялись все новые симптомы надвигающейся грозы. Среди населения упорно распространялись слухи о том, что скоро будет война и в Бессарабию вновь вернутся румыны и немцы. В магазинах раскупалась соль, мука, сахар, керосин. В последнее время участилось движение беженцев в Советскую Бессарабию с румынской территории, преимущественно евреев и украинцев по национальности. Они рассказывали о том, что румынская военщина создает в стране общественное мнение о необходимости войны против СССР с помощью Германии и Италии, целью которой должно быть отторжение Украины. Стали поступать сведения о сосредоточении у румынско-советской границы крупных сил немецких и румынских войск. В Румынии активизировалась антисоветская деятельность контрреволюционных организаций типа «Национально-трудового союза нового поколения», которая приняла ярко выраженный прогерманский, фашистский характер.

Провокационные действия румынской военщины выражались в систематическом обстреле наших пограничных нарядов и территории, в попытках втягивать наших пограничников в разговоры и склонить их к переходу на румынскую территорию. Участились нарушения границы румынскими самолетами, которые приводили к столкновениям с советской авиацией.

Летом 1941 года резко повысили активность разведывательные органы сопредельной стороны в переброске своей [56] агентуры на советскую территорию. Были даже попытки засылки шпионов под прикрытием ружейно-пулеметного огня. Участились и случаи нападения на красноармейцев-одиночек, порыва линий связи, разбрасывания антисоветских листовок.

В середине июня дивизии корпуса были подняты по тревоге в целях проведения очередных учений. Однако все мы усмотрели в этом нечто другое — выдвижение войск на рубежи прикрытия Государственной границы СССР. Две дивизии 48-го корпуса заняли рубежи на реке Прут, а наша, 74-я Таманская находилась во втором эшелоне в районе города Бельцы.

20 июня от командира корпуса последовал приказ выдать бойцам и командирам каски.

Все с напряжением ожидали тревожных событий. Примерно в половине четвертого утра 22 июня был получен сигнал «Гроза», по которому следовало вскрыть красный пакет, содержащий план действий корпуса по прикрытию Государственной границы СССР.

Война!

Эта мысль, как удар молнии, промелькнула в моем сознании. [57]

Дальше