Великое испытание началось
Июнь 1941 года в Бессарабии выдался знойным. Только рассветы были свежими. Встанешь на зорьке, а кругом торжественная, неописуемая красота. Разукрашенное всеми цветами радуги небо, слепящие стрелы солнечных лучей, пронизывающие легкие облака, тонкая дымка над бархатной зеленью полей, напоенный прохладой и ароматом трав воздух.
Таким выдалось и раннее утро 22 июня 1941 года. Но эту чарующую прелесть зари мы уже не замечали. Не было и тишины. Войска 48-го стрелкового корпуса под грозный аккомпанемент взрывов вражеских бомб и снарядов занимали исходные рубежи для прикрытия Государственной границы СССР.
Из истории Великой Отечественной войны известно, что юг в июне был одним из относительно спокойных участков советско-германского фронта. Действительно, здесь крупного наступления противник не предпринимал. Главный удар он наносил по войскам Северо-Западного, Западного и Юго-Западного фронтов. Временная заминка с широким наступлением противника, как теперь мы знаем, произошла по двум причинам. Во-первых, главнокомандование сухопутных войск Германии к этому времени еще не приняло окончательного решения о сроках ввода в сражение 11-й немецкой, 3-й и 4-й румынских армий. Кроме того, немецко-фашистское военное руководство рассчитывало, что советские войска под давлением угрозы с северо-запада без боев очистят всю территорию между реками Днестр и Прут.
Но из этого вовсе не следует, что на южном крыле советско-германского фронта гитлеровцы не предпринимали попыток вести активные действия. Штурмовые группы 11-й немецкой армии уже в первый день войны стремились захватить в нескольких местах мосты через Прут, переправиться [58] по ним на его левобережье и развить наступление на северо-восток.
На бельцевском направлении вражеские соединения утром 22 июня после сильной артиллерийской подготовки при поддержке и под прикрытием авиации приступили к форсированию реки Прут. Первыми открыли огонь по захватчикам советские пограничники. Но вскоре к ним подоспели войска первого эшелона 48-го стрелкового корпуса, которые, быстро окопавшись и замаскировав позиции, заняли оборону. Несколько лодок с вражеским десантом достигли берега. Но здесь фашистов встретил мощный шквал ружейно-пулеметного огня. Потом завязалась рукопашная схватка, в ходе которой уцелевшие группы гитлеровцев были уничтожены. Но враг подтягивал новые силы и бросал их в повторные атаки. Однако и количество наших войск непрерывно увеличивалось. Напряжение боя нарастало. На берегу лежало уже множество убитых и раненых захватчиков, а по волнам Прута плыли пилотки немецких и румынских солдат. Нашими подразделениями были захвачены первые пленные.
Противник не выдержал такого натиска советских воинов и был отброшен на правый берег реки. Так же успешно действовали в первый день войны наши бойцы и на других участках.
74-я Таманская была во втором эшелоне корпуса и пока что только подвергалась мощным бомбовым ударам противника. Правда, его авиация не действовала безнаказанно. На наших глазах происходили жаркие схватки советских истребителей с вражескими самолетами. В расположении дивизии рухнуло два румынских бомбардировщика и немецкий «мессершмитт». Бойцы ликовали.
— Наша взяла! Так их, гадов! — раздавались возгласы в рядах красноармейцев.
Вечером на КП дивизии прибыл командир корпуса. Суровым было лицо генерала Малиновского. Но в его действиях — ни тени суеты или растерянности.
— Первый день выстояли, — спокойно сказал Родион Яковлевич. — Но, возможно, завтра придет и ваш черед вступить в бой. Будьте готовы к этому.
Тут же генерал отдал распоряжение о выдвижении в ночное время нашей дивизионной артиллерии на наиболее угрожаемые, с его точки зрения, направления.
Последующие два дня активно действовали только артиллерия и авиация противника. Но в первой половине 25 июня немцы предприняли новые попытки форсировать [59] Прут на участке обороны 48-го корпуса. Именно здесь занял огневую позицию дивизион 6-го легкого артиллерийского полка нашей дивизии, которым командовал капитан Л. И. Канана. По его приказу расчеты выждали, пока противник сосредоточился у намеченного участка переправы. А как только фашисты после мощной артподготовки и бомбовых ударов по нашим войскам стали входить в воду, чтобы вброд и на надувных лодках преодолеть реку, тщательно замаскированные орудия открыли по ним меткий и губительный огонь. Противник понес большие потери. Несколько вражеских легких орудий так и осталось в реке.
Но 26 июня в районе прибрежной деревни Скуляны гитлеровцам все же удалось форсировать Прут и занять населенный пункт. Было решено выбить немцев оттуда ночной танковой атакой. Замысел был в общем-то смелым и простым: танки ударят во фланг фашистам и сомнут их, а завершающий удар по ним нанесет 109-й полк нашей дивизии.
На деле все оказалось сложнее. На исходный рубеж быстро вышли батальоны капитанов Гулидова и Онищенко. Я впервые наблюдал ночную атаку танков. Вначале все шло по плану. Т-26 стали приближаться к деревне. Часть машин повернула к берегу Прута, чтобы отрезать врагу пути отхода. В темноте машины хорошо различались по языкам пламени, выбивавшимся из выхлопных труб. Эти движущиеся огоньки видели не только мы, но, к сожалению, и вражеские артиллеристы. Они открыли мощный заградительный огонь, прорваться через который было невозможно. Контратака сорвалась. Все мы тяжело переживали горечь первой неудачи.
К утру батальоны 109-го стрелкового зарылись в землю. Заняла и оборудовала позиции артиллерия поддержки. Я всю ночь провел в боевых порядках, обошел батальоны и роты, интересовался настроением бойцов и командиров, подбадривал их как мог, принимал меры к обеспечению атаки всем необходимым.
На рассвете по врагу ударили артиллеристы капитана Фейгельмана. Снарядов не хватало, поэтому артподготовка была непродолжительной и, конечно, довольно слабой. Потом наши пехотинцы пошли в атаку. Ожила сразу же артиллерия гитлеровцев, заговорили пулеметы. На батальон капитана Гулидова большие силы румын ринулись в контратаку. Бойцам этого подразделения трижды приходилось переходить в штыковую атаку, и каждый раз они вынуждали захватчиков откатываться. В первые же часы боя были ранены [60] командир батальона Гулидов и командир дивизиона Фейтельман. Смертью храбрых пали старший политрук Мандрус, сержант Волков, красноармеец Гайфудинов и другие. Лица героев, отдавших свою жизнь в первом же бою, я помню до сих пор, хотя из памяти выветрились многие фамилии и имена.
Ночью проводилась перегруппировка подразделений, подтягивание артиллерии, минометов, танков, а утром опять начались наши атаки на Скуляны. Противник тоже не дремал. Против двух батальонов на небольшой плацдарм у Скулян переправилась вся 13-я румынская дивизия. Наши позиции систематически подвергались налетам вражеской авиации. Но бомбометание велось со значительной высоты и большого урона нам не причинило. Несколько раз румынские летчики даже ударили по своим войскам.
Двое суток батальоны Гулидова и Онищенко, дивизионы Гутина и Фейгельмана неистово атаковали врага, значительно превосходящего нас в силах. Помнится, во время отражения одной из контратак противника отличился пулеметчик Сысоев. Случилось так, что цепи бойцов 109-го стрелкового продвинулись далеко вперед, но, встретив на окраине Скулян танки врага, откатились назад. Когда бой шел в глубине обороны противника, был убит командир пулеметного расчета. Все считали, что и Сысоев, второй номер, тоже погиб, но он юркнул с «максимом» в кусты дикого винограда и затаился. Когда фашисты перешли в новую атаку, Сысоев открыл губительный огонь во фланг наступающим, и те обратились в бегство. А мужественный красноармеец, воспользовавшись этим, короткими перебежками благополучно вместе с пулеметом возвратился к своим. Так приобретался боевой опыт, так рождались первые герои боев.
Несмотря на то что наши атаки под Скулянами не достигли цели и противника сбросить в Прут нам не удалось, действия врага на некоторое время были скованы.
1 июля дивизии захватчиков предприняли мощное наступление на бельцевском направлении. Войска 48-го стрелкового корпуса оказывали им упорное сопротивление. Темпы наступления фашистских войск были невысокими. Однако две дивизии первого эшелона корпуса, оборонявшиеся на 75-километровом фронте, не смогли сдержать натиск противника. Корпус отходил в направлении на Бельцы с тяжелыми боями и постоянно давал отпор врагу. Бойцы и командиры проявляли в те дни подлинный героизм и самоотверженность, инициативу и сметку.
Пырлица-де-Сусе и Морадень... Две примыкающие друг [61] к другу бессарабские деревни. Здесь занял оборону 78-й трижды Краснознаменный стрелковый полк под командованием майора Ф. М. Титова. С фронта на него наступала 13-я румынская пехотная дивизия. Правый фланг нашего соединения обходил немецкий мотополк и 14-я румынская пехотная дивизия. Я был на КП майора Титова, который размещался в боевых порядках батальонов. Бойцы стойко отбивали одну за другой яростные атаки превосходящих сил противника, сами беспрерывно контратаковали.
Так было и под Мораденью. Младший лейтенант Калина шесть раз в течение дня водил свою роту в контратаку, и его бойцы уничтожили свыше ста немцев и румын. Батальон капитана Казакова трижды столкнулся с полнокровным румынским полком и в буквальном смысле слова разогнал его, захватив при этом свыше двадцати человек пленных.
Однако к исходу третьих суток боев КП 78-го полка оказался в окружении. Нас обошли справа. Мне вместе с майором Титовым и майором Шиловым пришлось организовать и возглавить контратаку силами штаба и подразделений управления. Это, собственно, было мое боевое крещение — мне пришлось непосредственно участвовать в рукопашной схватке.
Успех нашего прорыва из окружения во многом был обеспечен решительными действиями воинов 109-го Краснознаменного полка, которые пришли нам на выручку. Полковник А. В. Лапшов решительно повел свои батальоны на вражескую мотопехоту, и она была отброшена. Подлинный героизм в этом бою проявили бойцы взвода разведки во главе с комсомольцем младшим лейтенантом Беловым. Как выяснилось потом, часть фашистских солдат была «моторизована» велосипедами. Наши разведчики проникли в тыл мотополка, уничтожили подразделение, охранявшее велосипеды, оставленные в балке на время боя, и, заняв круговую оборону, не подпустили к ним бежавших под натиском пехотинцев фашистов.
Возбужденный боем и даже потерявший в горячке фуражку полковник Лапшов тут же распорядился:
— Капитан Онищенко! С сего момента ты у меня мотобатальон.
А встретившись со мной, Афанасий Васильевич радостно воскликнул:
— Эх, захлебнись душа, до чего ж любо-дорого видеть, как фашисты драпают!
Но радость этой маленькой победы и на сей раз была [62] омрачена тяжелыми утратами. В бою погиб заместитель командира 109-го полка по политчасти батальонный комиссар Колесов. 2-я рота, где он находился, оказалась отрезанной от других подразделений. Около двух часов длился ожесточенный бой. И когда наконец кольцо окружения было прорвано, вражеская пуля сразила Колесова. Красноармейцы под огнем вынесли в тыл тело своего любимого политрука, а через несколько дней, уже под Бельцами, в лихом ночном налете на деревню, занятую врагом, они сполна отомстили за его смерть. Бойцы роты истребили около сотни оккупантов, захватили два орудия, штабные документы, много пленных, в том числе капитана румынской королевской армии.
Как-то вечером в период затишья мы с командиром дивизии полковником Ф. Е. Шевердиным обсуждали вопрос о замещении погибших в бою командиров и политработников. Усталое лицо Федора Ефимовича сделалось землисто-серым, суровым. Как и все мы, он уже несколько суток был на ногах, не спал, метался из полка в полк и в целом неплохо руководил дивизией, никогда не теряя нитей управления. Но в первые же дни боев обнаружилась еще одна черта характера комдива: он с повышенной чувствительностью воспринимал гибель близких ему людей, утрачивал порой душевное равновесие, становился каким-то растерянным. А погибли за эти дни почти все командиры батальонов, около пятидесяти процентов политработников дивизии; многие были ранены.
— Надо запретить командирам батальонов и полков возглавлять контратаки, — говорил Шевердин. — Надо что-то предпринять, чтобы сохранить кадры командиров и политработников — костяк дивизии...
Я понимал, что эти мысли комдива вызваны его благими намерениями. Но любой такой запрет был невыполним, да и неуместен. Ведь полковник Шевердин первый не будет следовать им же самим высказанному благоразумному пожеланию.
— Война без жертв не бывает, Федор Ефимович, — сказал я. — Тем более такая война... Выносливость армии определяется умением отдельного человека сражаться до конца и умереть в любой час. А благоразумие отдельных личностей, о которых вы говорите, создает робкую армию...
— Ты мне, Евдоким Егорович, ученых материй не говори, — сердито перебил Шевердин. — Я человек не ученый, а дрюченый. Скажи лучше, кто завтра поведет в бой три батальона, оставшиеся без командиров? [63]
— Командиры рот, взводов, политруки, мы с вами поведем, если потребуется. Ведь личный пример командиров и политработников в бою — это святая традиция...
— Ты меня неправильно понял... Я не против личного примера командиров и политработников. Я против безрассудства и мальчишества... — Помолчав, он добавил: — Того самого безрассудства, какое мы с тобой проявили в первый день войны...
А речь шла о следующем. 22 июня под Бельцами наша эмка мчалась по пыльной дороге в расположение 78-го полка. Вдруг из кукурузной чащобы в машину полетел камень. Остановившись, мы с Шевердиным бросились в кукурузу, сделав наугад несколько выстрелов. Четверть часа продолжали поиски, но, так никого и не обнаружив, вернулись к машине и неожиданно увидели, что двое в штатском метнулись в кукурузу и скрылись теперь уже в противоположной от дороги стороне. Возле машины в пыли лежал смертельно раненный шофер Шевердина. Как потом выяснилось, получасом раньше здесь высадился небольшой вражеский десант, и мы могли натолкнуться на еще большие неприятности. К счастью, появился попутный грузовик. Он взял на буксир нашу эмку и доставил ее в 78-й полк.
А спор наш с Федором Ефимовичем в тот день так и не был завершен. К теме разговора мы, конечно, потом возвращались еще не раз.
Прорыв противника в оборону 9-й армии создал угрозу флангу и тылу 18-й армии. Поступил приказ разгромить прорвавшиеся на бельцевском направлении вражеские войска силами 48-го стрелкового и 2-го механизированного корпусов. Авиации 9-й армии, которая действовала очень успешно, была поставлена задача прикрыть действия соединений с воздуха, нанести бомбовые удары по войскам противника и его переправам на реке Прут.
48-й стрелковый, 2-й механизированный, а также 2-й кавалерийский корпуса нанесли контрудар во фланг немецким и румынским соединениям, наступавшим на Бельцы. В районе этого города, дотла разрушенного вражеской авиацией, развернулось одно из самых крупных и ожесточенных сражений в полосе Южного фронта. Боевые действия велись днем и ночью, носили очень упорный характер. Под Бельцами сражались все полки 74-й Таманской дивизии. Но особенно геройски дрались бойцы 109-го стрелкового полка полковника А. В. Лапшова. Его заместителем по политчасти [64] был старший политрук Изотов, начальником штаба — капитан Сидоров.
Во второй половине дня 18 июля румынская дивизия, поддерживаемая немецкими танками и подгоняемая фашистскими автоматчиками, предприняла попытку овладеть Бельцами. Главный удар пришелся по участку обороны 109-го стрелкового полка. Но мощным артиллерийским и ружейно-пулеметным огнем атака противника была сразу же сорвана. Он откатился назад, а таманцы без малейшей передышки, не давая захватчикам опомниться, пошли в контратаку. Вражеские войска были отброшены на 8 километров. Воины 9-й роты под командованием младшего лейтенанта Чернова и политрука Марковича атаковали высоту 245,5. Однако с правого фланга, из виноградников, они сами были атакованы противником. Немцев и румын было до батальона. Силы были слишком неравными, и, неся потерн, рота стала отходить. Но в этот момент раздался громовой голос полковника Лапшова:
— Стой! Ни шагу назад! За мной! Коли эту сволочь!
Бойцы, услышав призыв своего бесстрашного командира, снова устремились на высоту. Завязался рукопашный бой. Таманцы истребили десятки вражеских солдат и офицеров и 12 человек захватили в плен. Особенно мужественно дрались сержант Галкин и красноармеец коммунист Васильев. Отличился и полковник Лапшов — он лично уничтожил 6 вражеских солдат. Таким был Афанасий Васильевич Лапшов, воплощение безумной смелости и решительности, любимец красноармейских масс. «Волевой, отчаянно храбрый, чем-то похожий на Чапаева»{12}, — писал о полковнике Лапшове командующий Южным фронтом генерал армии И. В. Тюленев.
Я ни при каких обстоятельствах не видел его унылым, подавленным. Высокий, стройный, худощавый, всегда собранный, деятельный. Спросишь, бывало, в какую-нибудь трудную минуту Лапшова:
— Как настроение, командир?
— По уставу: превосходное, — чеканил Афанасий Васильевич, и его тонкое лицо расплывалось в симпатичнейшей улыбке.
В результате контрударов войск 9-й армии вражеские соединения, наступавшие на бельцевском направлении, понесли [65] большие потери и были не только остановлены, но и отброшены на несколько километров. А 10 июля части 48-го стрелкового, 2-го механизированного и 2-го кавалерийского корпусов на этом же участке разгромили 22-ю и 198-ю пехотные дивизии 11-й армии немцев. Это вызвало большое беспокойство у командования сухопутных войск фашистской Германии. Генерал Гальдер даже специально направил в 11-ю армию генерала Отта, который должен был на месте установить причину поражения. Мы-то видели, что причина неудач у фашистских вояк одна: они, имея громадное превосходство в силах над нашими частями, натолкнулись на несгибаемую стойкость, мужество, волю и самоотверженность советских воинов. И думается, что в воспитании этих качеств у наших красноармейцев и командиров сыграли важную роль политработники.
Политработник на войне... Он делает то же, что и командир: поднимает людей в атаку, заботится, чтобы бойцы были вовремя накормлены, одеты, борется за укрепление дисциплины, совершает марши, ходит в разведку... Словом, показывает во всем личный пример. Является ли личный пример в бою формой политработы? Да, и при этом самой действенной. Высокие слова должны подкрепляться воодушевляющими делами. Личный пример политрука, коммуниста — выражение твердости, несокрушимой воли партии, ее непобедимости, ее права на руководящую роль. Ведь партия сильна мужеством и несгибаемостью каждого коммуниста.
Я убежден, что в первые дни войны личный пример был и самой распространенной формой политработы. Но если заместитель командира по политчасти — политрук — ограничит свои задачи только этим, то проку от его энергии, энтузиазма и даже мужества будет мало. Он должен обладать еще, так сказать, профессиональным мастерством и умело пользоваться им. Если говорить проще, то это прежде всего любить людей. Как певец немыслим без слуха и голоса, так нельзя быть и политработником без доброжелательного и душевного интереса к человеку, без умения стать близким другом всех бойцов и командиров. А это умение требует величайшего такта и безупречной искренности. Я знаю немало людей, желание которых чем-то блеснуть, выделиться среди других, привлечь к себе внимание вредило им. В любви к людям проявляются такт, ум и воля воспитателя, его нравственная и партийная принципиальность, честность и самоотверженность, демократизм и гуманизм, умение быть учителем людей в социальном смысле слова.
«Почему отступаем?..», «Почему не видно наших самолетов?..», [66] «Где наши танки?..», «Куда смотрели до войны?.. Прошляпили!». Эти вопросы и упреки градом сыпались на политработников в первые дни войны. Что сказать этим людям? Утешить, пообещать, что скоро все изменится — значит обмануть. Надо говорить правду, а правда была суровой: впереди — это становилось ясным — нас ожидали еще большие трудности и испытания.
Может быть, это кому-то покажется спорным, но я убежден, что любовь политработника к людям на войне проявляется в постоянной, иногда даже жесткой требовательности к бойцам и командирам. Военный человек приучен во всем к порядку. Он привык ощущать, что рядом всегда чья-то твердая воля и сила. На нас, старших товарищей, боец надеется больше, чем на самого себя. И нет более тревожной, более тяжелой минуты на войне для отдельного красноармейца, подразделения и части, как отсутствие твердой команды в трудные моменты. Люди боятся этого, как пустоты. Но если команда есть — никакие опасности не страшны. Каждый знает, что делать, и уверен: то, что будет делать он, будут делать остальные. Не случайно бойцы в окопах чувствуют себя куда увереннее, чем в одиночных ячейках.
Мы говорим, что политработник должен заботиться о людях. Но забота-то эта должна быть не на словах, а на деле. Идет в бой замполит или политрук первым, отходит последним. Он после всех засыпает и первым пробуждается. Доставили пищу в окопы — позаботься о том, чтобы люди были накормлены, и только потом подкрепись сам. Помните, как писал О. Гончар в романе «Знаменосцы» о заместителе командира полка по политчасти майоре Воронцове: «Он был в полку — как мать в семье. И как мать, он всех выслушивал, утешал, лечил, наказывал, пестовал, сам никогда ни на что не жалуясь. К этому все так привыкли, что почти не замечали его кропотливой, повседневной работы. И только тогда, когда замполит погиб, все сразу поняли, что он для них значил». Очень точно сказано!
Партийно-политическая работа, по сравнению с боевыми действиями, менее четко выражена, она как бы размывается в массе привычных мероприятий, которые проводятся не только замполитами, политруками или агитаторами. Сама эта работа и ее результаты, кроме того, разнесены и подчас далеки по времени. И все-таки эти будничные заботы, направленные на организацию и воспитание масс воинов, являются важнейшим, ничем не заменимым средством по формированию высокого морально-политического духа бойцов, который нужен на войне всегда, но особенно необходим в [67] годину неудач, какие мы переживали в первые дни военных действий.
Мы делали тогда все, чтобы партийно-политическая работа в дивизии не прекращалась ни на минуту. Давалось это непросто. Прежде всего мы довели до личного состава соединения программные документы партии по мобилизации сил страны на отпор врагу, на достижение победы. В дивизионной газете «Таманец» были опубликованы заявление Советского правительства от 22 июня 1941 года и речь И. В. Сталина по радио 3 июля. Как и в первые дни гражданской войны и иностранной интервенции 1918–1920 годов, партия и правительство в начале войны обратились к народу со словами суровой правды. Советские люди верили в силу социалистического строя, в партию, в ее способность организовать отпор агрессору и его разгром.
Коммунистическая партия, вооружая советский народ широкой, поистине всеобъемлющей программой борьбы против немецко-фашистских захватчиков, важное значение придавала партийно-политической работе в армии и на флоте. Организуя ее, Центральный Комитет ВКП(б) руководствовался ленинскими положениями о защите социалистического Отечества, о роли морального фактора в войне.
Выполняя указания ЦК партии, Главное управление политической пропаганды Красной Армии развернуло активную деятельность. Уже в первые дни войны в войска были направлены важные директивы, в которых излагались требования к военным советам, политорганам, партийным организациям полностью подчинить свою деятельность основной задаче — разгрому немецко-фашистских захватчиков и перестроить партийно-политическую работу в соответствии с новой обстановкой. В первые дни войны она направлялась на повышение бдительности, ликвидацию элементов беспечности и благодушия, воспитание ненависти к врагу и сознания высокого долга перед Родиной, ответственности за ее судьбу.
Основные требования к партийно-политической работе в новых условиях я изложил на небольшом совещании командования дивизии во время затишья. Они были опубликованы в газете «Таманец».
О каких же особенностях деятельности партполитаппарата шла речь?
Прежде всего надо было довести до сознания каждого красноармейца то, что страна оказалась в величайшей опасности. «Совнарком СССР и ЦК ВКП(б) заявляют, — говорилось в директиве СНК СССР и ЦК ВКП(б) партийным и советским организациям прифронтовых областей от 29 июня [68] 1941 года, — что в навязанной нам войне с фашистской Германией решается вопрос о жизни и смерти Советского государства, о том — быть народам Советского Союза свободными или впасть в порабощение»{13}. Суровая правда должна была всколыхнуть массы воинов.
Партия требовала далее покончить с благодушием и беспечностью, повысить бдительность воинов, в том числе и тыловых частей, довести до высших пределов собранность, боевую готовность всех подразделений. В передовой «Правды» от 28 июня было хорошо сказано об опасности шапкозакидательских настроений. «Враг силен, — говорилось в статье, — было бы легкомыслием недооценивать его силы... Нельзя тешить себя мыслями о легких успехах». Все это в полной мере относилось и к нам. Мы знали, что у некоторой части бойцов и командиров проявлялась недооценка силы румынских войск. Успешные боевые действия против 13-й и 17-й пехотных дивизий, захват большого количества пленных, проявлявших антинемецкие и антивоенные настроения, могли создать ошибочное мнение, что румынские войска при первых же неудачах прекратят войну. Но это не соответствовало действительности. Румынские войска действовали совместно с солдатами 11-й немецкой армии. Их, как правило, гнали в бой немецкие автоматчики и поддерживали фашистские танки.
Чрезвычайно важно было также вселить в сознание воинов уверенность в победе над врагом, повести решительную борьбу не только с шапкозакидательством, но и с переоценкой сил и возможностей гитлеровских войск, способной породить неверие в собственную мощь, растерянность и панику. Для этого следовало шире использовать примеры из героической истории нашей Родины. А история свидетельствовала, что русские солдаты входили победителями в Берлин, а немцам не доводилось вышагивать по брусчатым мостовым нашей столицы.
Мы должны были организовать беспощадную войну с дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов, беспощадно уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, преодолеть танкобоязнь и страх окружения. Трусов и паникеров требовалось расстреливать на месте.
Новой была для нас и задача воспитания у бойцов ненависти к захватчикам. Надо было всеми формами и методами работы звать их к беспощадному уничтожению орд, [69] вторгшихся на нашу землю. Каждый захватчик, говорили мы, который топчет нашу священную землю, — фашист, и ты, воин, должен убить его!
Как и в мирное время, мы продолжали обеспечивать во всем передовую роль командиров и политработников, коммунистов и комсомольцев. Каждый понимал, что одно дело — пример, показанный в мирные будни армейской жизни, и совсем иное — в боевой обстановке. Здесь требовались уже не только высокая сознательность и трудолюбие, но и беспредельное мужество, концентрированная воля, осознанное презрение к смерти, каждоминутная готовность человека к самопожертвованию во имя достижения победы над врагом. Через газету «Таманец», листовки, передаваемые по цепи, путем устной агитации мы с первых дней войны пропагандировали героев боев, делали передовой ратный опыт достоянием всех бойцов и командиров.
Наконец, особое значение сейчас приобретала задача воспитания красноармейцев и командиров в духе советского патриотизма, дружбы между народами нашей страны, беспредельной преданности своей Отчизне, ленинской партии, которая стала очень активно пополняться за счет приема в ее ряды воинов, отличившихся в боях. Партийно-политическая работа должна была стать важнейшим средством, обеспечивавшим высокий боевой дух бойцов и командиров дивизии и их моральное превосходство над противником.
В соединении в эти тяжелые дни не раз бывал командир корпуса генерал Р. Я. Малиновский. Он обращал особое внимание на необходимость повышения стойкости войск, на пропаганду военных знаний, передового опыта.
— Теперь нашей академией стала война, — говорил Родион Яковлевич. — На опыте лучших бойцов и командиров, политработников все должны учиться тому, как успешнее бороться с танками и самолетами противника, как распознавать хитрости и коварство врага...
Суровый экзамен первых боев воины дивизии выдержали успешно. Это окрыляло всех — от командира соединения до рядового бойца, вселяло в них уверенность в собственных силах. Но самые трудные испытания, конечно, еще были впереди.
Учитывая тяжелое положение войск Юго-Западного фронта, Ставка Главного Командования в первых числах июля передала в его состав 7-й стрелковый корпус, ранее предназначавшийся для Южного фронта, а затем из его состава [70] были переданы Юго-Западному фронту 16-й механизированный корпус и три стрелковые дивизии. В результате на Южном фронте к 11 июля осталось всего 20 дивизий, в то время как силы противника, наступавшего в его полосе, значительно возросли. Это позволило противнику на направлениях главного удара — могилев-подольском и бельцевском — достичь большого превосходства в силах и средствах. Вскоре 48-й корпус оказался в полуокружении. Начались тяжелые бои.
Теперь, когда я смотрю на карту действий Юго-Западного и Южного фронтов по выгнутым дугам основных направлений наступления фашистских войск, ясно представляется вся картина начального периода войны в их полосах. Но в сорок первом этой карты перед нами не было. Порой даже командир дивизии не имел карты направления отхода. Связь с соседями и штабом корпуса постоянно нарушалась, оборона носила очаговый характер.
В эти трудные дни с особой силой проявились высокие командирские качества Р. Я. Малиновского. Родион Яковлевич даже в самых сложных ситуациях был спокоен, несуетлив, не имел привычки повышать голос, всегда сохранял уверенность в себе. Его манера поведения, выдержка возвращали хладнокровие и собранность подчиненным командирам. Это хорошо было видно на примере командира нашей дивизии полковника Ф. Е. Шевердина. Если в боях на реке Прут, под Бельцами, он, спокойный и мужественный по натуре человек, четко и уверенно управлял частями в сложных боевых условиях, то во время отступления, бывало, становился замкнутым, раздражительным, утрачивал порой душевный огонек, задор, что было в общем-то самой яркой чертой его характера.
— Не нравится мне ваше настроение, полковник, — сказал как-то Родион Яковлевич комдиву. — Командир, который даже на минуту потеряет веру в себя, обрекает руководимые им войска на поражение. Я хотел бы вас, Федор Ефимович, всегда видеть тем лихим и горячим рубакой, каким давно знаю...
Разговор комкора, к счастью, возымел действие, и, мне кажется, главным образом потому, что за его словами стоял яркий пример самого Родиона Яковлевича.
Командир 48-го корпуса генерал Р. Я. Малиновский даже в условиях, когда оборона войск не имела сплошного фронта, никогда не терял нитей управления частями и соединениями. Конечно, были случаи, когда связь между штабами корпуса и дивизий нарушалась, но всегда срочно принимались [71] меры для ее восстановления. Это достигалось прежде всего дублированием. В первые дни войны соединения корпуса захватили большое число немецких мотоциклов. Большинство из них использовались для поддержания связи в звеньях корпус — дивизия, дивизия — полк. Активно использовались и радиостанции. Командир корпуса строго взыскивал с тех штабов дивизий и командиров, которые неумело и неохотно пользовались этим видом связи.
Отступали части корпуса на стыке 11-й немецкой и 4-й румынской армий. И это обстоятельство Р. Я. Малиновский умело использовал. Силами одной из дивизий он отражал атаки немцев, другое соединение прорывало кольцо окружения на участке румын, а третье выводилось из окружения для занятия выгодного оборонительного рубежа.
Но даже при таком гибком маневрировании активные боевые действия вести было чрезвычайно трудно. Отрицательное влияние здесь имело и то обстоятельство, что реки Прут, Днестр и Южный Буг протекают с северо-запада на юго-восток, и фашистское командование, сковывая части корпуса, оборонявшие эти водные рубежи, основными силами наносило удар в юго-восточном направлении в целях выхода нам во фланг и в тылы. Так что почти всегда приходилось обороняться перевернутым фронтом от наседавшего с северо-востока противника. В этих условиях было трудно использовать в обороне инженерные сооружения и заграждения, которые помимо естественных водных рубежей имелись в районе действий корпуса.
С 22 июня по 25 июля под угрозой окружения с северо-запада, а иногда и с северо-востока мы отступали к Днестру, а к середине августа — к Южному Бугу. Ни один километр территории не отдавался врагу без боя. И хотя части отходили на юго-восток, все время будучи в полуокружении, пробивался корпус как цельное боевое соединение. Ни один полк, ни одна рота не были полностью окружены противником. Если такая опасность создавалась, на помощь всегда приходили командование дивизии и корпуса, другие части и подразделения.
...Дороги отступления... Равнинные, выжженные солнцем поля юга Украины, созревшие, наполовину убранные хлеба, пепелища, пожарища... Колонны отходящих войск и беженцев... Трудно народу, трудно армии. Неисчислимые беды свалились на их плечи. В каждой семье — горе. И все ждут, что завтра может прийти еще большая беда, все болеют душой за близких, родных, ушедших сражаться. [72]
Суровы, скорбны глаза взрослых, не по годам серьезны лица подростков, детей. Я никогда не забуду двенадцатилетнего Василька. Говорит, что во время бомбежки погибла его мать, а отец, командир Красной Армии, на фронте. В двенадцать лет он стал главой семьи: братишке десять лет и сестренке четыре. По-взрослому рассудительный Василек рассказывает комкору о своих скитаниях:
— Из Львова мы. Доехали до Могилев-Подольска, а там нас и захлопнули фрицы. Ни назад нельзя — там фашистские танки, ни вперед — переправу через Днестр разбомбили немецкие летчики. Там и мамку вбили...
На Васильке — немецкий френч с погонами майора. Но немецкие пуговицы с шершавыми дюралевыми оспинками срезаны и на их место пришиты красноармейские, со звездой.
— Нужны мне их свинячьи пуговицы... А френч я у одного немецкого герра майора раздобыл, — продолжал Василек. — А что мне было делать? Нашу повозку с барахлом разбомбили, и я остался без пиджака. А тут, смотрю, висит новенький френч на дереве. Майор, правда, умывался в речке шагах в десяти. Ну я и того... Ох и лютовал, видно, зверюга, когда обнаружил, что френч кто-то стырил.
— Воздух! — послышался вдруг чей-то возглас.
Мы подняли головы. На деревню заходили для бомбежки немецкие самолеты.
— Ховайтесь, товарищи командиры, это «хейнкели». Сейчас пикировать будут. Они нахальные, — сказал Василек и, подтолкнув сестренку и брата к щели, юркнул туда же.
Сбросив свой смертоносный груз, бомбовозы на сей раз безнаказанно улетели. Пахло гарью. Слышалось чье-то рыдание. Жалобно ржали раненые лошади. Санитары оказывали помощь раненым. Возле своей повозки уже хлопотал Василек. У него очередная беда: убило тощего гнедого меринка, которого малыш раздобыл тоже у немцев.
Родион Яковлевич присел рядом с пригорюнившимся Васильком, прижал его к себе и с дрожью в голосе сказал:
— Я помогу тебе, Вася, чем смогу. — Генерал решительно поднялся и, обращаясь ко мне, приказал: — Товарищ комиссар! Накормите детей, а потом выделите санитарную машину и сопровождающего, отвезите их в Первомайск и сдайте в детдом...
Василек поднял веснушчатое лицо на генерала; в его глазах застыли и недоумение, и благодарность, и детская нежность к этому угрюмому на вид человеку. По щекам мальчишки покатились крупные, как горошины, слезы. [73]
Что творилось в душе Родиона Яковлевича в те минуты?.. Может, вспомнил он свое — безотцовское, холодное и босоногое — детство. Пыльные шляхи, знойное солнце юга Украины. Бредут по этим дорогам в поисках счастья тысячи людей — старики, молодицы с детишками. По ним пришлось побродить со своей матерью, заботясь о заработке, и маленькому Родиону. Только бы был кусок хлеба!.. Горек и скуден был этот кусок и для батрака у графа Гейдена, и для мальчика на побегушках в галантерейном магазине одесского купца... Безрадостными были мальчишеские годы комкора, такими же горькими и печальными, как растоптанное войной детство Василька, его брата и сестренки, многих тысяч обездоленных мальчишек и девчонок, топавших тогда на восток...
Во второй половине июля — начале августа части 48-го корпуса оборонялись между Днестром и Южным Бугом. А на главных направлениях Южного фронта противник, прорвав оборону, вышел на северо-востоке к Первомайску, а на юге — к Тирасполю. Понадобились невероятные усилия бойцов и командиров корпуса, чтобы, отбиваясь от наседающих сил противника с фронта и непрерывно атакуя вражеские части, обходившие с правого фланга и тыла, размыкать вражеские клещи, избегать угрозы окружения.
В конце июля поступило тревожное сообщение: танки врага прорвались с севера и захватили Первомайск и Балту. В Балте находились семьи командиров и политработников 48-го стрелкового корпуса и 74-й дивизии. Р. Я. Малиновский приказал полковнику Ф. Е. Шевердину выделить небольшой отряд, усилить его танками и артиллерией, ворваться в Балту, освободить семьи военнослужащих и, если удастся, эвакуировать их на восток. Выбор пал на командира батальона капитана Бурика. В дивизии к этому времени было уже немало трофейной техники и оружия. Все разведчики, например, были вооружены немецкими автоматами типа шмайсер. Немало имели мы немецких противотанковых пушек и автомашин. Батальон капитана Бурика насчитывал не больше 80 человек. 5 трофейных автомашин с красноармейцами, артиллерийская батарея, 4 танка и 2 трофейных бронетранспортера — вот и весь отряд. Проделав более чем стокилометровый марш, к вечеру он подошел к Балте.
Капитан Бурик установил, что в городе находится пока небольшое танковое подразделение гитлеровцев. Ночью отряд [74] ворвался в Балту, уничтожил оккупантов, понеся незначительные потери, захватил 6 танков и 8 бронетранспортеров. Утром семьи военнослужащих были посажены на машины и отправлены в Кировоград.
Но в середине дня к Балте внезапно подошли основные силы немецкой танковой дивизии. Отряд капитана Бурика принял неравный бой. Немногие наши бойцы остались в живых и только через некоторое время вернулись в дивизию. От них мы и узнали о подвиге отряда. В последнем бою погиб и капитан Бурик.
А спустя двадцать лет мне, тогда члену Военного совета Туркестанского военного округа, позвонил Министр обороны СССР Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский.
— Евдоким Егорович, не помнишь ли ты фамилию того энергичного боевого капитана, — спросил он, — который блестяще справился с задачей эвакуации семей военнослужащих из Балты?
— Товарищ Маршал Советского Союза, — сказал я, — вопрос слишком неожиданный, с ходу не могу припомнить, запамятовал...
— Эх, комиссар! — с досадой произнес Родион Яковлевич. — Как же мы с тобой такого человека забыли! — Министр положил трубку.
Забыли?.. Такое не забывается. Высок. Подтянут. Худ. Иссипя-черные волосы. Нос крючком. Тонкие, подвижные черты лица. Во всем облике капитана было что-то дико-красивое, цыганское. Снаряжая отряд и беседуя с капитаном, я еще подумал: «Такой не струсит...» Так как же его фамилия? Передо мной лежала газета «Красная звезда» за 22 июля 1964 года. В ней было напечатано письмо Национального героя Франции лейтенанта Красной Армии В. Порика к соратникам по борьбе, описаны его подвиги в движении Сопротивления во Франции. Там же публиковался и Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении ему звания Героя Советского Союза посмертно.
Порик... Эта фамилия чем-то похожа на фамилию того героя боев за Балту... Да, капитан Бурик. Конечно, его фамилия Бурик.
Звоню в Москву.
— Товарищ Маршал Советского Союза, вспомнил фамилию нашего героя, — обрадованно доложил я. — Это был капитан Бурик.
— Вот-вот, Бурик, правильно. Спасибо, Евдоким Егорович, комиссарская память на людей тебе не изменила. Очень рад. Я тут между делом копаюсь в памяти прошлого. [75]
Хотелось бы оставить какие-нибудь записки потомкам. До свидания!
...Итак, пал Первомайск, пала Балта.
Мы в штабе и политотделе дивизии много раздумывали тогда, в чем причина наших неудач. Внезапность внезапностью, вероломство врага вероломством, превосходство гитлеровцев в силах превосходством, но ведь все этим не объяснить. Сходились на том, что недостаточное знание противника, общей обстановки на фронте было характерным в начале войны для штабов фронтов, объединений и соединений. Это зачастую позволяло врагу ошеломлять советские войска внезапностью действий, выходить на фланги, в тыл и окружать их. При этом важную роль играло, конечно, то, что немецкие части были более мобильными, моторизованными, насыщенными танками и бронетранспортерами, а наша и без того слабая маневренность еще более снижалась из-за воздействия немецкой авиации, господствовавшей в воздухе.
Все это требовало от командиров и штабов дивизий, полков находить способы добывания постоянной информации о противнике. Для этого использовались местные линии связи там, где они уцелели. Офицеры разведки звонили в близлежащие деревни и спрашивали о положении там. Способ, конечно, примитивный, но иногда и он позволял нам получать необходимые данные. Были случаи, когда на противоположном конце провода советские граждане отвечали, что населенный пункт занят немцами, рассказывали о количестве войск противника, о наличии танков. Но не обходилось и без курьезов. Бывало, что мы соединялись уже не с сельсоветом или правлением колхоза, а со штабом немецкой части, занявшей к этому времени село.
Неоценимую помощь штабу дивизии в добыче разведданных оказывал политотдел дивизии и его начальник — батальонный комиссар Воронков. Он сам почти всегда находился в полках, батальонах, ротах. Информацию из тех полков, где начподив не успел побывать, он получал по телефону. Это позволяло ему частенько поправлять начальника штаба дивизии полковника Богдановича во время его докладов обстановки командиру. Сначала это, кажется, даже сердило начальника штаба, а потом он пользовался данными Воронкова как полученными из самого достоверного источника.
В качестве офицера по работе среди войск противника в политотделе работал старший политрук Мусти, немец по национальности. Однажды его переодели в форму обер-лейтенанта [76] вермахта, снабдили подлинными документами и на трофейном мотоцикле направили в тыл к немцам. Сделать это было нетрудно, так как сплошного фронта не было. Первый опыт удался. А со временем старший политрук Мусти так вошел в роль, что был просто своим в тылу врага. Он находился там сутками, вместе с фашистами ночевал, кормился и конечно же добывал ценнейшие данные.
На одном из совещаний в штабе дивизии, где присутствовал командир корпуса, батальонный комиссар Воронков доложил, что Вознесенск захвачен немецкими танкистами.
— Вознесенск? — недоумевая, переспросил генерал Р. Я. Малиновский. — Это же в ста пятидесяти километрах от Котовска, в нашем тылу... Откуда у вас такие сведения?
— Только что прибыл оттуда старший политрук Мусти, товарищ генерал.
— Ну-ка вызовите сюда этого паникера, — строго сказал Родион Яковлевич.
Через десять минут в дверях появился стройный офицер в форме немецкого обер-лейтенанта.
— Товарищ генерал! — доложил он. — Старший политрук Мусти по вашему приказанию прибыл!
Родион Яковлевич внимательно посмотрел на вошедшего, улыбнулся и мягко сказал:
— Докладывайте, что там в Вознесенске.
А произошло следующее. 6-я и 12-я армии Юго-Западного фронта вели тяжелые оборонительные бои, начиная от самой границы. Противник держал их в полуокружении. В конце июля Ставка приняла решение о передаче этих армий Южному фронту. Обе они были сильно измотаны. Поспешный отход этих объединений оголял правый фланг Южного фронта, где находился и 48-й стрелковый корпус. Опасность усугублялась еще и тем, что в районе южнее Умани противнику удалось взять в клещи значительные силы этих двух армий. Кольцо окружения замкнулось в Первомайске. Будучи тяжело раненными, попали в плен командующий 6-й армией генерал-майор И. Н. Музыченко и командующий 12-й армией генерал-майор П. Г. Понеделин, который был назначен командующим этой группой. Между Юго-Западным и Южным фронтом образовался разрыв. В него, не встречая организованного сопротивления, лавиной устремились немецко-фашистские войска в направлении Первомайск, Запорожье. Войска 9-й и 18-й армий оказались в полуокружении. По всему было видно, что противник и им готовит западню.
Нужны были срочные меры по организованному отводу [77] войск 9-й и 18-й армий. Между тем сверху шли приказы: «Ни шагу назад!», «Бейтесь до последней капли крови!». Мы продолжали вести тяжелые оборонительные бои, неся большие потери, а противник замыкал кольцо вокруг нас.
Наконец-то поступил приказ на отход. Это были самые мрачные дни для войск Южного фронта. Из уманского окружения с боем прорывались на восток небольшие группы бойцов. Части 9-й и 18-й армий перемешались. Обороняться приходилось с запада и севера, а иногда и с востока. Мы контратаковали противника с востока на Котовск, а местные жители говорили нам: «Не туда наступаете, бойцы, немецкие танки у вас в тылу...»
Фашисты всячески пытались посеять панику среди отступавших войск. Войска буквально забрасывались листовками, засылались в наш тыл и провокаторы. В листовках утверждалось, что сопротивление бесполезно, что Москва и Ленинград давно захвачены германской армией и что всех, кто перейдет к немцам, отпустят домой. Чтобы посеять рознь между нашими воинами, гитлеровцы сбрасывали листовки для украинцев, представителей среднеазиатских и кавказских национальностей, в которых подстрекали их против великого русского народа, призывали не слушаться командиров, убивать комиссаров.
Важнейшей задачей партийно-политической работы в этих условиях явилось разоблачение вражеской пропаганды. Я поставил командирам и комиссарам частей, политрукам задачу разъяснять всему личному составу временный характер тех больших трудностей, которые встали перед нашим народом и Красной Армией. Надо было всеми формами пропаганды и агитации обеспечить организованный отход, убедить воинов и местное население, что отступление не бесконечно, что Красная Армия разобьет фашистов и освободит Украину, всю советскую землю от ненавистных захватчиков.
Вновь и вновь внимание командиров и политработников было обращено на необходимость воспитания у воинов жгучей ненависти к врагу. В дивизии уже было несколько командиров и красноармейцев из 6-й и 12-й армий, которые испытали на себе «прелести» фашистского плена, о которых трубили фашистские листовки. В дивизионной газете стали регулярно публиковаться сообщения очевидцев о зверствах гитлеровцев на временно оккупированной территории, об их варварском отношении к военнопленным.
Красноармеец Мажар, бежавший из плена, рассказывал, что в Белой Церкви он видел разграбленные квартиры, заколотую [78] женщину с ребенком на руках, трупы стариков. В селе Каменка немцы сожгли заживо молодую жену комиссара Красной Армии...
Капитан Красноюрченко писал в газете об обращении гитлеровцев с советскими военнопленными. На вспаханном поле фашисты огородили колючей проволокой небольшой квадрат земли и загнали туда военнопленных. Четыре дня им не давали ни воды, ни пищи, а на пятый принесли вонючее варево из концентратов, испорченных керосином. Начались дожди, и грунт под ногами узников превратился в сплошное месиво. Вспыхнула дизентерия, и мертвых стали возами вывозить в овраг. Раненым не оказывалось никакой помощи. Раны у всех гноились. По утрам фашистские палачи ходили по лагерю и тех, кто от слабости был не в силах подняться, добивали выстрелами из винтовок, прикладами или кололи штыками.
Такие заметки вызывали у красноармейцев и командиров священную ненависть к фашистам, и они дрались с еще большим упорством, стойкостью и героизмом.
Напряжение росло с каждым днем. На нервы бойцов особенно сильно влияла гитлеровская авиация, которая, как правило, своими ударами готовила атаки танков. У неустойчивых, недостаточно закаленных духом людей появилась танкобоязнь, и со вспышками этой «болезни» нам приходилось встречаться не раз.
...Дорога вдоль Южного Буга. Теплая украинская ночь. Я вел обоз с боеприпасами. Снабжение дивизии снарядами, патронами и продовольствием давненько уже осуществлялось с большими перебоями. Моя машина шла в середине обоза. Боеприпасы мы должны были доставить к рассвету — утром предстоял жаркий бой. Повозочные подремывали на подводах. Многие из них — мобилизованные из местного населения — даже не успели получить армейское обмундирование.
Светила луна, небо обшаривали лучи прожекторов, где-то над нами нарастал гул нескольких «юнкерсов». Неподалеку слева ухнуло несколько разрывов бомб. Видимо, фашистские летчики заметили скопление советских войск.
И тут, словно по какому-то сигналу, медлительный обоз пришел в неистовое движение. Возчики погнали лошадей, повозки начали сталкиваться, валиться в канавы. Ругань, ржанье коней, крики: «Танки!», «Окружают!», «Стой!», «Назад!».
Неужели людей обуял такой испуг от нескольких бомб, сброшенных где-то рядом? Я приказал поставить машину поперек [79] дороги. На нас мчалась успевшая развернуться в обратную сторону повозка. Обозник нахлестывал лошадей. Пришлось сделать несколько выстрелов в воздух. Повозка остановилась.
— Танки! — пробормотал пожилой боец. — Окружают...
Я-то хорошо знал, что никаких танков противника нет и быть не могло. Ездовых страшили огоньки выстрелов наших зениток, расположенных справа и слева от дороги. Вскоре на дороге стало все спокойно, и обоз вовремя прибыл по назначению.
Утром я продиктовал в дивизионную газету заметку, в которой рассказал, как ночью огоньки выстрелов своих зениток необстрелянные бойцы приняли за танки противника, и высказал ряд рекомендаций по обучению командиров и красноармейцев тактике ночного боя. Молодой боец поэт Петря Крученюк опубликовал там же сатирические стихи о паникерах.
Поредевшие подразделения дивизии пришлось пополнять юношами и пожилыми людьми, призываемыми военкоматом. Появились новые заботы. Новобранцев, в том числе и многих добровольцев, не во что было одеть, нечем было вооружить. К тому же это были либо безусые семнадцатилетние юнцы, либо люди старше пятидесяти пяти лет. Ведь мужчины нормальных призывных возрастов давно ушли на фронт после объявления мобилизации.
Необстрелянный боец... Он доставлял нам массу забот в течение всей войны. Но особенно много хлопот было с ним в первые месяцы боевых действий. Молодого, как говорится, не нюхавшего пороху бойца в те трудные дни нельзя было оставлять наедине с собой. Я имею в виду даже храброго парня. Юношеская храбрость небрежна и легкомысленна, она у бойца не от веры в себя, а от плохого знания трудностей. Его храбрость — бравада. Поэтому и гибло молодых красноармейцев больше, чем пожилых — обстрелянных, бывалых. Они плохо окапывались, зачастую теряли малые саперные лопатки, каски, неважно следили за оружием.
Однажды генерал Р. Я. Малиновский сказал:
— Я думаю, что в молодом бойце столько же смелости, сколько и слабости, страха перед опасностью. Он себя боится гораздо больше, нежели врага. Поэтому важно изменить его мнение о своих силах.
Справедливость этих слов комкора подтверждалась повседневной действительностью. От кого, кроме необстрелянных бойцов, можно было слышать: «Да что мы этих вшивых фрицев не остановим?», «Не знаем, как вы тут воевали...», [80] «Скорей дайте мне оружие, и мы еще покажем фашистам, где раки зимуют!».
У других быстрое продвижение гитлеровских войск в глубь нашей страны порождало чувство неизбежности отступления. Им казалось, что где-то в нашем тылу подготавливаются мощные сооружения типа линии Мажино или Зигфрида, что придет время — врагу будет дано генеральное сражение, он будет остановлен, а потом и повернет вспять.
Мы принимали все меры к тому, чтобы разоблачить лживость фашистской пропаганды, создавшей миф о непобедимости гитлеровской армии и стремившейся использовать ее временные успехи для подрыва морально-политического духа советского народа. В беседах с бойцами, на страницах печати командиры и политработники дивизии внушали людям уверенность в том, что, как бы ни были велики первоначальные успехи гитлеровцев, их ждет на нашей земле неминуемая гибель. Приходилось всеми формами партийно-политической работы приглушать самоуверенность одних и раскрывать несбыточность так называемой тактики заманивания, которой утешали себя другие.
В целом же среди красноармейцев и командиров соединения, несмотря на все более усложняющуюся обстановку, царило боевое настроение. Отступая, мы каждый день били немецких и румынских захватчиков, и били чувствительно.
В ожесточенных боях росла и крепла партийная организация дивизии. За полтора месяца непрерывных боев свыше 300 человек стали членами ВКП(б) и больше тысячи — кандидатами в члены партии. Коммунисты и комсомольцы находились в первых рядах бойцов. Комиссары, политруки, агитаторы обеспечивали выполнение боевых задач не только страстным большевистским словом, но и личным примером мужества и бесстрашия. Как известно, в первые месяцы войны награждения бойцов и командиров производились редко. Но все же в 74-й Таманской за первый месяц боев более 100 коммунистов и 68 комсомольцев были удостоены орденов и медалей СССР.
Фашисты лютой ненавистью ненавидели комиссаров, политработников, коммунистов, комсомольцев и боялись их. Недаром же еще в мае 1941 года генерал Кейтель специальным приказом предписывал поголовно расстреливать всех пленных комиссаров и политработников Красной Армии{14}. [81]
А в сентябре 1941 года генерал для особых поручений при главнокомандующем сухопутными войсками фашистской Германии писал, что военные комиссары «являются главными организаторами ожесточенного и упорного сопротивления»{15}.
И все же огромное превосходство противника в силах брало верх. Кризисное положение, складывавшееся для войск Южного фронта, нарастало с каждым днем. После того как 5 августа немецкие войска вышли к Днепру в полосе Юго-Западного фронта, гитлеровское командование получило возможность повернуть значительные силы на юг для удара во фланг и тыл Южному фронту. Одновременно противник нанес несколько мощных ударов в стык 9-й и Отдельной Приморской армии и разорвал фронт на две части.
Случилось то, чего мы с опасением ждали, но, к сожалению, не в силах были предотвратить. Обе армии Южного фронта оказались в тяжелом положении. Приморская отошла на юг в район Одессы и закрепилась на подступах к городу. В особо трудном положении оказалась 9-я армия. Ей пришлось отражать удары трех армейских корпусов 11-й немецкой армии (8 дивизий) и вести борьбу с корпусом, стремившимся отрезать объединению пути отхода.
За восемь суток упорнейших и непрерывных боев наши войска заметно ослабли. Отсутствие резервов не позволяло осуществить сколько-нибудь эффективный маневр с целью воспрепятствовать противнику обойти открытый правый фланг армии, на котором находился корпус генерала Р. Я. Малиновского. Полоса обороны корпуса растягивалась и поворачивалась на север и северо-восток.
Вечером 10 августа из немецких тылов возвратился старший политрук Мусти. Он с тревогой сообщил, что из Кривого Рога вдоль реки Ингулец на Николаев движется немецкая 16-я танковая дивизия. Она, видимо, имеет задачу замкнуть кольцо окружения 9-й армии в Николаеве. Так, по крайней мере, нашего политрука информировал командир немецкого танкового батальона, с которым тот разговаривал. Вскоре в дивизию прибыл командир корпуса. Почерневший, исхудавший, в пропыленной форме, Родион Яковлевич мгновенно принял решение снять с занимаемых позиций 109-й полк А. В. Лапшова (в который раз уже именно этот полк!) и на трофейных машинах направить его в Николаев в качестве первого прикрытия. Больших сил ни командир [82] корпуса, ни командующий 9-й армией выделить не могли. Генерал Малиновский отдал также распоряжение об организованном, но ускоренном отходе на переправы в Николаеве.
Вместе со 109-м стрелковым приказано было отправиться и мне.
— На вас вся надежда, — сказал на прощание командир корпуса. — Прикройте Николаев до нашего подхода. Подчините себе все воинские части и подразделения, свяжитесь с партийными и советскими организациями города, поставьте в строй народное ополчение. От ваших действий зависит теперь судьба всей девятой армии.
— Сделаем все, что в наших силах, товарищ генерал, — ответил я комкору.
Однако противнику удалось нас упредить. Когда мы въехали в город, который был сильно разрушен немецкой авиацией — воронки на улицах, многие дома разрушены, на восточной окраине пожары, — с немецкими танками уже вел неравный бой зенитный дивизион. Его позиции располагались у шоссе, ведущего на восток к Днепру, на Херсон. Стремясь перерезать этот путь отхода, гитлеровцы направили туда группу танков. Узнав об их приближении, командир дивизиона майор Шевелев приказал опустить стволы орудий. Расчеты вначале удивились такой команде: ведь над городом показались «юнкерсы». Но майор рассчитал правильно: самолеты представляли сейчас меньшую опасность. Подпустив танки на расстояние прямого выстрела, артиллеристы открыли огонь. Восемь машин из девятнадцати загорелись в течение нескольких минут.
Внезапный удар противника был отражен. Это позволило 109-му полку своевременно занять оборону. Как всегда, полковник А. В. Лапшов и здесь проявил хладнокровие, умение найти выход из трудной ситуации. Навстречу грохочущим, изрыгающим огонь машинам пошли его герои со связками гранат. Вплотную подползая к танкам, бойцы бросали их под гусеницы, забрасывали машины бутылками с горючей жидкостью. Это была яростная атака людей на танки. Редел строй таманцев, но крестоносные стальные громадины частыми кострами запылали на поле боя.
Может быть, это кому-то, не побывавшему на передовой, покажется странным, но на войне наряду с самым главным почему-то остается в памяти природа. Любоваться ею, конечно, приходилось редко, но интересовались этим все. И это понятно. Ведь боевая жизнь каждого проходит на природе и от нее во многом зависит. Не зря в оценке обстановки [83] учитываются условия местности, время года и суток. Сколько названий местечек, деревень и хуторов, пройденных во время войны, улетучилось из памяти... Но никогда не забудется какая-нибудь переправа, где ты участвовал в жестокой рукопашной схватке, зеленая луговина между рекой и лесом, тишина и спокойствие, которые оказались такими предательскими, или вертлявая лесная дорога, что завела тебя в фашистскую ловушку...
Мне на всю жизнь запомнился песчаный левый берег Ингульца, поросший кустами ивняка и лозы, из-за которых то и дело либо выползал фашистский танк, либо летела связка гранат под его гусеницы.
Бой длился весь день 13 августа. Воины 74-й стрелковой здорово потрепали 18-ю танковую дивизию фашистов и выполнили задачу чрезвычайной для всей 9-й армии важности: удержали плацдарм на левом берегу Ингульца. Однако, когда основные силы нашей 9-й армии отошли к Николаеву, немецкая танковая дивизия и мотодивизия «Адольф Гитлер», оставив полк Лапшова в покое, километрах в трех — пяти от берега Ингульца замкнули кольцо, преградив путь отхода к Днепру.
15 августа полковника Ф. Е. Шевердина и меня вызвал командир корпуса генерал Р. Я. Малиновский. Начали обсуждать, как выйти из сложившейся ситуации. Комкор решил построить боевые порядки в три эшелона: в первом эшелоне — 74-я дивизия, которая уже заняла исходное положение для наступления на левом берегу Ингульца, а две другие дивизии прорывают фронт окружения, размыкают фланги и дают возможность эвакуировать тылы и раненых.
Во время совещания начальник штаба корпуса генерал А. Г. Батюня вышел в соседнюю комнату и тут же возвратился. Обычно спокойный, уравновешенный, он был сейчас взволнован.
— Товарищ комкор, — обратился А. Г. Батюня к Р. Я. Малиновскому, — на мосту через реку Синюха появились танки!
— Сколько? — спокойно спросил Родион Яковлевич. Через минуту начальник штаба доложил:
— Восемь, товарищ комкор.
Танки оказались нашими. В одном из них находился командующий Южным фронтом генерал армии И. В. Тюлепев. Он только что совершил рискованный перелет через линию фронта, попав при этом под сильный огонь немецких [84] зениток. Летчику с трудом удалось приземлиться на восточной окраине Николаева.
Прибыв в штаб 48-го корпуса, И. В. Тюленев срочно вызвал командующего 9-й армией генерала Я. Т. Черевиченко, командира 2-го кавалерийского корпуса генерала А. П. Белова.
Поскольку на восточном берегу Ингульца был 48-й корпус, командующий фронтом обратился к Р. Я. Малиновскому:
— Что вы намерены предпринимать для выхода из окружения?
Родион Яковлевич изложил свой план действий и заявил при этом, что сам он пойдет в первом эшелоне корпуса, то есть вместе с 74-й дивизией. План был одобрен.
С утра 16 августа начался бой за выход из окружения. 74-я стрелковая Таманская атаковала части фашистских 18-й танковой дивизии и мотодивизии «Адольф Гитлер». Бой длился весь день. Танков у нас почти не было. Мы несли большие потери. Но и противник истекал кровью, выдыхался. Немецкие танкисты не выдержали. Кольцо окружения было разорвано, фланги разомкнуты. Войска 9-й армии переправились через Ингулец и получили приказ отойти на восточный берег Днепра.
У Родиона Яковлевича Малиновского впереди будет еще много более крупных и более значительных побед. Несмотря на то что бой частей 48-го корпуса у Николаева не идет ни в какое сравнение по масштабам со всеми успешно завершенными сражениями прославленного полководца, он занимает среди них почетное место. Ведь корпус сыграл решающую роль в обеспечении выхода из окружения войск 9-й армии Южного фронта.
Выйдя из окружения, измотанные тяжелыми боями, под непрерывной бомбежкой, подвергаясь артиллерийскому и минометному огню, цепляясь за каждый клочок земли, части и соединения 48-го стрелкового отбивали яростные атаки подвижных соединений немцев и в неравных боях отступали за Днепр. [85]