Глава седьмая
1
Вот и Париж...
Ефим с Ванюшей быстро нашли Фобург Сен-Оноре и вошли в портновскую мастерскую, которую содержал дядя Ефима Иосиф Пащенко. Старик крепко обнял племянника, видно было, что он обрадовался его приезду. Ефим познакомил своего дядю с Ванюшей. Старик позвал Шурочку. И вот появилась та, из-за которой произошел спор, сероглазая украиночка с большой косой, уложенной на голове короной... Увидев Ефима, она бросилась в его объятия:
О, как я рада, что ты приехал!
Явно смущенный, Ефим робко пробормотал:
Вот познакомься, мой друг Иван Гринько...
Здравствуйте, медленно протянула она Ванюше свою руку.
Был вечер, и скоро мастерская закрылась. Пошли ужинать. Шура очень внимательно рассматривала Ванюшу и как будто нашла его приятным, а его грусть ей понравилась: она считала это признаком серьезности. За ужином выяснилось, что Ефим завтра же должен отправиться в Ля-Валь, он едет в служебную командировку, а вот Ваня останется на несколько дней в Париже. И Ефим прямо, без обиняков спросил дядю Иосифа, может ли Ванюша на эти дни остановиться у них.
Конечно. Дядя вопросительно посмотрел на Шурочку, она утвердительно кивнула. Безусловно, Ваня может остановиться у нас. Шурочка познакомит его с Парижем.
Так легко, как было условлено, решился вопрос, и Ефим наутро вернулся в Плёр.
Весь день Шура была с Ванюшей. Ходили в Лувр, осмотрели собор Парижской богоматери, посмотрели Шанз'Елизе и Триумфальную арку. Поездили досыта в метрополитене. Наконец вернулись домой.
За ужином завязался разговор об Украине, этот разговор совсем сблизил Ванюшу с дядей Иосифом. Ванюша понравился старику, и было заметно, что это радовало Шуру.
Шура уступила Ванюше свою девичью комнату на третьем этаже. Лестница, по которой они поднимались, была крута и узковата. Ванюша следовал за Шурой. Грациозно шла перед ним хорошенькая девушка, ее стан слегка колыхался, но красивые ноги, обтянутые фильдеперсовыми чулками, твердо ступали на высокие ступеньки.
На душе у Ванюши было тревожно. Его угнетало нелепое обязательство, взятое перед товарищами. Нужно было доказать, на что он способен. С другой стороны, Шурочка прелестная девушка: полюбить такую и получить взаимность было бы действительно честью. Все эти мысли вертелись в голове Ванюши, и он не знал, на что решиться: прыгать [440] с кручи в обрыв, рискуя разбиться, или отступить? «Пожалуй, прыгать», решил он.
Вот мы и пришли, сказала Шурочка, открывая дверь своей комнаты. Пожалуйста, занимайте мою кровать. Она на минуту задумалась: Правда, здесь еще никогда не спал мужчина, вы будете первый... Вот умывальник, вот шторы. И Шурочка показала, как закрыть окно. Садитесь. Моя пудра вам не нужна будет, и я ее заберу. Ну, спокойной вам ночи...
Он взял ее горячую руку и крепко пожал маленькие пальчики. Подумал: «Поцеловать или нет?» И... не решился.
Доброй вам ночи и большое спасибо за такой уютный уголок, который вы мне уступаете.
Бон нюи! сказала она и ушла.
В воскресенье Шура с Ванюшей поехали на дачу ее брата Жана. Сюзанна, жена брата, их радостно встретила. Она любила, когда приезжала Шурочка и возилась с ее мальчуганами. Их у нее было уже четверо, хотя старшему шел всего шестой год, С Шурочкой, по крайней мере на время, они развязывали ей руки, она могла заняться домашними делами, которых было всегда хоть отбавляй.
На этот раз с выводком ребят вместе с Шурочкой занялся и Ванюша. Он тоже любил детей и все время носил на руках годовалого Феликса. Это очень понравилось Шурочке, которая возилась с двухлетним Гастоном. Она обожала мальчишек, и они отвечали ей тем же.
Всей гурьбой пошли в ближайший лесок. Шура все время незаметно следила за Ванюшей, он ей определенно нравился, а любовь к ребятишкам еще более сблизила их. Ванюша так был занят Феликсом и его двумя старшими братьями, что забылся и не замечал отставшую от них Шуру. Это задевало ее за живое.
Появление в их компании веселого Жана только прибавило радости. Они пьянели от чистого, слегка кружившего голову лесного, крепкого, как вино, воздуха. Жан освободил от Феликса Ванюшу, и они все дальше углублялись в этот обжитый и до последнего деревца знакомый Жану лесок, весь исхоженный и истоптанный парижанами.
Вот и окраина леса. А там, за ручейком, начинается широкое поле. Старшие мальчуганы припустили резвей и перепрыгнули через ручеек. Ванюша и Шура, взявшись за руки, побежали к самому широкому месту, где по бережку зеленел камыш, и с разбегу тоже прыгнули. Шура инстинктивно крепче схватилась за Ванюшу, и он, осмелев, обхватил ее талию. Когда они очутились на другом берегу, их лица неожиданно соединились, и Ванюша крепко поцеловал Шурочку в пылающую щеку. Она отпрянула и широко раскрытыми глазами посмотрела ему прямо в лицо...
Вслед за ними, зажав под мышками своих карапузов, ручей перепрыгнул Жан. Выпустив малышей, он обхватил обеими руками Шуру и Ванюшу, как бы соединил их и поочередно крепко поцеловал.
Вот так надо! А не робко, как вы! [441]
Шура густо покраснела, а Ванюша схватил на руки Феликса и побежал за мальчиками, которые забрели уже в высокую траву.
Вдоволь нарезвившись, вернулись домой. Было уже за полдень, и Сюзанна ждала их к обеду. После обеда она уложила ребят спать, хотя старшие никак не соглашались ложиться и все хотели ехать с тетей Шурой и дядей Ваней на пруд.
Спать без разговоров! прикрикнула на них мать. Малыши успокоились, тем более что с ними улегся папа Жан.
На пруду было свежо и не так душно, как дома. Шура с Ванюшей шли вдоль пруда, все удаляясь и удаляясь от деревушки, которая, собственно, была предместьем Парижа.
Как здесь хорошо, задумчиво произнесла Шура.
А разве там было плохо? У речушки? спросил Ванюша.
Там было жарко...
Да, там мы от жары плохо владели собой.
Не мы, а ты. Шура впервые назвала Ванюшу на «ты» и, как бы ища извинения за свою прямоту, крепче прижалась к Ванюше.
Они остановились и замерли в долгом поцелуе. Потом молча пошли дальше.
Солнце было уже на закате, когда они встали со старой скамейки под развесистой липой.
Мы так долго сидели на скамье, а время прошло так быстро, что, наверное, не успеем до вечера вернуться домой, сказала в смущении Шура.
А я даже не заметил времени... Мне было так приятно сидеть.
Мне тоже было приятно. Даже больше. Я как-то по-новому себя чувствовала...
Давай пойдем быстрее, сказал Ванюша, вспомнив о споре и почувствовав какое-то неприятное ощущение на сердце. Надо нам успеть, до темноты. Дома, наверное, уже ждут нас.
Давай побежим, предложила она.
И они побежали, держась за руки. «Да, она мне нравится, подумал Ванюша, но любить ее я не могу, любить нельзя».
Когда они в сумерках явились на дачу, Сюзанна встретила их, как жениха и невесту. Наверное, так решил Жан и поделился этим со своей Сюзанной. Она отвела им под ночлег веранду, отделенную от дома капитальной стеной, где была только одна, правда, широкая кровать...
Оставшись одни, Шура и Ванюша долго говорили. Каждый излагал свой взгляд на жизнь. Ванюша твердил, что он обязательно должен уехать в Россию. Там идет борьба, и он не может остаться в стороне. Надо разбить контрреволюцию, только после этого можно думать о жизни. Шура утверждала, что можно и не ехать в Россию, что дядя похлопочет в посольстве и Ванюшу демобилизуют.
Не надо огорчаться, что ты не знаешь никакого ремесла, а умеешь только воевать. Дядя выучит тебя на портного, а это неплоха» профессия. [442]
Эти слова Шуры сразу проложили между ними резкую грань.
«Нет, подумал Ванюша, она мне не друг, она слишком эгоистична, слишком близко видит. Товарищ в борьбе из нее не получится».
Почему ты молчишь? тормошила его Шура. Почему стал такой грустный? Ты ведь мне очень дорог. Я... я тебя... люблю. Она произнесла это как бы через силу.
Ванюша удивленно посмотрел на нее, а она обвила своими горячими руками его шею и сама его поцеловала долгим поцелуем. Он не ответил на ласку. Тогда она стала снова осыпать его поцелуями:
Ты что, не рад моей любви? Ты, ты... не любишь меня? Да? Ну говори же, говори! Я все вынесу.
Нет, я не могу сказать, что не люблю. Я... я... думаю о другом.
Тебе неприятны мои поцелуи? Да?
Да нет же, нет. И он крепко ее поцеловал.
Значит, любишь!
2
Когда они на другой день вернулись в Париж, дядя Иосиф встретил их с какой-то необычной приветливостью. А Ванюша был несколько рассеян и задумчив после бессонной ночи. Все его мускулы сковывала усталость.
Но после завтрака они все-таки поехали в Буа де Булюнь. Как не побывать в знаменитом лесу, настоящем лесу, с запущенными уголками, где все поросло мхом, валяются сухие ветки и даже целые деревья, как в настоящей тайге... И все это в Париже!
Шура была радостна и всем довольна, только Ванюша был задумчив, он чувствовал во всем теле неприятное томление.
Но зато на душе было легко и чисто. Ванюша радовался тому, что не поддался увлечению и остался самим собой. Самое важное в жизни быть чистым и честным, а все остальное приложится. И Ванюша глубоко и легко вздохнул полной грудью. От этого внутреннего облегчения он даже повеселел.
Нагулялись вволю. Побывали в кафе, несколько раз заходили в киоски с прохладительными напитками и мороженым, даже покатались на лодке по пруду. Шурочка была щедра и охотно за все расплачивалась. К вечеру, довольные и утомленные, вернулись домой.
У дяди Иосифа был Жан. Видимо, они обсуждали положение и были довольны, что наконец Шурочку удастся выдать замуж. А ведь пора: ей уже двадцать четвертый год. За ужином дядя Иосиф без всяких проволочек (к чему они, они могут только помешать и затянуть дело!) заговорил о свадьбе. Шура немного смущалась и с укоризной сказала:
Дядя...
Ванюша вообще был ошарашен таким оборотом дела. Но виду не подавал. [443]
Вам, Ванюша, надо скорей прислать воинские документы с ходатайством о демобилизации. А я уж тут похлопочу через посольство, и все дело уладится. Потом сыграем свадьбу и айда в свадебное путешествие. Я кое-что приберег для Шурочки, ведь она у меня единственная наследница. В Ниццу, наверное, захотите? хитро улыбнулся дядя.
Конечно в Ниццу, там сейчас самый сезон, как о решенном уже деле сказал Жан.
Шура счастливо смотрела на Ванюшу.
Да, конечно, сейчас в Ницце очень хорошо, глухо произнес Ванюша, но мне придется еще вернуться в Плёр.
Разумеется, надо выправить все документы, чтобы уже окончательно приехать в Париж, подтвердил дядя Иосиф.
В общем, все дело на мази, как говорится, сказал Жан и с удовольствием выпил стакан вина со льдом.
На другой день просто гуляли по Парижу. Шура кое-что покупала, явно имея в виду свадебные потребности.
Что тебе купить? обратилась она к Ване. Скажи, что ты хочешь? Да, ты просил сшить тебе хорошенькие, на широкой резинке шелковые темно-синие трусики для футбола, так они уже готовы.
Спасибо большое, мне больше ничего не надо.
Теперь Ванюша почему-то стал замечать недостатки у Шурочки. Она быстро потеет, и довольно обильно, а это неприятно, пахнет несвежим бельем, как в прачечной. Во-вторых, ногти у нее короткие, а на правой руке даже обломанные... А ведь раньше они казались ему такими нежными!.. И пальцы все исколоты иголкой. Да и рот немного широковат. К тому же она старше Ванюши на целых три года!
«Нет и нет, пронеслось в мозгу Ванюши, я ни за что не женюсь на ней... Но тогда надо сказать ей об этом, прямо так и сказать: Шурочка, я на тебе не женюсь... Но как это будет тяжело ей!..»
Эти мысли приводили Ванюшу в полнейшее замешательство, его мучили угрызения совести. «Нет, я поступаю нечестно, когда молчу и вроде соглашаюсь на свадьбу, снова и снова терзался он. Это мерзко... Да, но как посмотрит на мой отказ дядя Иосиф, ведь он старый человек. Мерзавец ты, скажет он, вот кто ты такой!»
Так Ванюша и не решился сказать что-нибудь определенное до самого отъезда.
Вот они попрощались с дядей Иосифом и крепко пожали друг другу руки. Старик пожал Ванюшину руку как-то по-родному, как самому близкому человеку. Ванюше было очень не по себе, и он стремился скорее закончить процедуру прощания.
На вокзал его проводила Шура. Они долго стояли на площадке вагона и в самую последнюю минуту крепко поцеловались.
До свидания!
Она осталась на перроне и, когда поезд тронулся, поднявшись на цыпочки, долго махала рукой.
Сидя на лавке вагона, Ванюша обдумывал все происшедшее. Он был [444] страшно зол на себя: «Никуда ты не годный человечишко. Мразь и больше ничего».
Его не огорчало, что он едет без победы. Это и хорошо. Больше того, спор теперь казался ему нелепым.
Как ни мучительно было говорить товарищам в присутствии Ефима Перепелицы о своем поражении, но Ванюша все же сказал:
Я очень уважаю женщину как человека и не мог обмануть Шурочку. Я даже избегал этого. Ефим прав, я проиграл ему пари.
Все громко засмеялись. Ванюше пришлось выслушать немало обидных эпитетов, но это его не огорчало и не смущало, другого и ожидать было нельзя.
А Ефим был грустен. Он не злорадствовал, чувствовалось, что-то уязвило его в самое сердце.
Степан Кондратов подошел поближе к Ванюше и сказал:
А все-таки ты, паря, стоящий человек, молодец! и прошел дальше.
Ванюша больше всех был благодарен Степану за то, что он, единственный, понимал его правильно.
Прости меня, Ефим, обратился Ванюша к Перепелице. Я тебя обманул. Когда мы затеяли спор, то мне хотелось побывать в Париже и посмотреть на твою Шуру. Теперь я вижу, что выбор ты сделал хороший.
Она не моя теперь, ты ее украл у меня! Ефим резко отвернулся и быстро зашагал к выходу.
Ванюша недоуменно посмотрел ему вслед.
Кто-то подвел итог:
В общем, Ванька наш сам баба!
3
Как-то вечером Ванюша, Ликанин и на этот раз Виктор Дмитриевский отправились по знакомой дороге на прогулку. Шли медленно. Виктор сказал:
Знаете, я получил заверение, что можно организовать отряд Красного Креста, и тогда АРА{36} поможет нам уехать в Россию.
Долго спорили и разбирали все условия, при которых можно вырваться на родину.
Куда захочет, туда и направит нас эта самая АРА, если мы с ней свяжемся, возьмет и отправит к Деникину, говорил Ванюша. Тогда доказывай, что ты не верблюд.
Виктор настаивал:
Я врач, подполковник французской службы, имею все основания возглавить этот отряд, и я гарантирую, что все пройдет благополучно.
Так-то так, раздумывал вслух Ликанин, но мы ведь не хотим [445] быть санитарами в твоем отряде, а хотим драться с белогвардейцами Нам бы только добраться до Советской России, а там айда в Красную Армию.
Правильно, подтвердил Ванюша. Пулеметчики, наверное, для Красной Армии пригодятся. Эх, и покосили бы мы белогвардейскую сволочь!
Незаметно для себя они прошли Мариньи-ле-гран и повернули через речушку на Курсель. По пути все-таки договорились, что есть смысл организовать санитарный отряд и с красным крестом на рукаве отправиться в Россию.
Завершив круг и придя в Плёр со стороны Курсель, окончательно решили, что организацию санитарного отряда берет на себя Виктор Дмитриевский. Он будет записывать всех желающих, а Михаил и Ванюша взялись вести работу среди легионеров, чтобы они поддержали их идею.
Ну, за дело, товарищи, сказал Виктор, и, крепко пожав руки друг другу, они расстались.
Виктор Дмитриевский съездил в Париж и добился согласия у французского командования и у представителей АРА на организацию санитарного отряда и отправку его в Россию. Ванюша и Михаил сразу записались в этот отряд. Кроме них записались Степан Кондратов, Петр Ермаченко, Протопопов, Семин, Круглов... всего двадцать два человека. Дмитриевский решил, что отряд можно считать уже организованным.
Начались сборы и приготовления к отправке. Наметили день для отъезда в Марсель. А там на пароход. Решили ехать через Париж...
Плёр тепло проводил уезжающих. Добрым напутствиям и пожеланиям не было числа. Многие женщины с грустью расставались со своими постояльцами. Маргарита Пиньяр, прощаясь с Мишей Ликаниным, даже всплакнула, глядя на нее, всплакнула и ее дочка Катрин. Маргарита смущенно засовывала в карман Мише синенькие, обшитые кружевом носовые платочки на память.
Думал ли Ванюша, что так неожиданно быстро и, главное, легко осуществится его давняя заветная мечта! Невольно вспомнились события, пережитые на французской земле. Ля-Куртин, бои и снова бои, госпитальные койки, и нестерпимое, всепобеждающее желание вернуться на родину, чтобы драться за нее не на живот, а на смерть. Неужели все эти мучения позади?! Ванюша никак не мог поверить в случившееся, и только стук вагонных колес обращал его к реальной действительности, напоминая истосковавшейся Ванюшиной душе, что он едет домой, в Россию!
Вот наконец и Париж. Здесь предстояло пробыть несколько дней. Ванюша сразу направился к дяде Иосифу, чтобы объясниться начистоту. Но Шурочка с таким ликованием его встретила, так рад был его приезду дядя Иосиф, что у Ванюши никак не мог повернуться язык сказать правду. Как они огорчатся! И он все откладывал объяснение, к которому так настойчиво готовился... [446]
А Шура хлопотала, как невеста. Ей представлялось, как они поедут в свадебное путешествие, остановятся в Ницце в хорошем пансионе или в первоклассной гостинице. Дядя Иосиф советовал заранее заказать места в лучшем пансионе. Не там, где всегда много болтается народу, а в тихом, уютном пансионе, где бы никто не мешал молодым. Жан как-то вечером даже принес проспект всех пансионов Ниццы, и они с Шурой почти весь вечер выбирали лучший. Остановились на швейцарском, что располагается на Приморском бульваре. Тут и море близко, и не так жарко.
Шура без конца целовала и ласкала Ванюшу... А он оставался грустным и замкнутым.
Ну что ты такой, моя радость? умоляла его Шурочка. Ты злишься на меня? Я все сделаю, что ты хочешь, ведь я вся твоя. И она снова его целовала... Делай со мной все, что хочешь.
Ванюше оставалось только молчать.
Наступил вечер отъезда. Ванюша и Шура долго стояли на площадке вагона марсельского поезда на Лионском вокзале.
Шура, дорогая Шурочка, наконец проговорил Ванюша, я тебя должен оставить в Париже. Я... я... еду в Россию и жениться не могу. Но я вернусь к тебе, если буду жив, потому что я еду драться с белогвардейцами.
Шура посмотрела на него широко раскрытыми глазами, которые быстро наполнялись слезами, и ничего, казалось, не могла понять.
Как же это? Она бессильно опустила руки.
Дорогая Шура, то, что я тебе сказал, это тайна. Никто не должен знать этого, кроме тебя, иначе... иначе. Ваня задумался, что сказать... Иначе я буду арестован и попаду в тюрьму.
Что он мог сказать ей еще? Что мог сделать лучше этого внезапного отъезда?
Поезд тронулся.
Шура стояла, закрыв лицо руками.
4
Вот и знаменитый кипучий Марсель, второй по численности населения город Франции, крупнейший порт и третий промышленный центр страны.
Марсель с его знаменитыми докерами город рабочего класса Франции, один из центров революционных сил народа. Марсель город первого учредительного съезда Французской коммунистической партии.
На окраине этого города, в военных казармах пересыльного пункта, и разместился русский санитарный отряд. Первые же дни показали, что не так просто получить право погрузиться на пароход, уходящий в Россию. Хлопоты Виктора Дмитриевского, несмотря на его чин подполковника и ленточку Почетного Легиона на груди, пока ничего не давали. А время шло. Люди болтались по городу, появляясь на пересыльном [447] пункте лишь во время обеда и ужина. Комендант военного городка возмущался безделием русских и распорядился кормить только тех из них кто выполняет наряды на работы по уборке мусора, очистке помойных ям и вывозке бочек из общественных военных уборных...
Денег у бывших легионеров было мало, волей-неволей приходилось работать в «золотой роте», как они прозвали всех, работающих на пересыльном пункте. Отработал получай талоны на обед и ужин.
Каждый день администрация военной комендатуры обещала, что. скоро погрузит русских на пароход, но не торопилась. Только через две недели хлопоты Виктора Дмитриевского увенчались успехом. Ранним утром в середине августа санитарный отряд погрузился на пароход. Расположились прямо на палубе, надеясь, что в пути как-нибудь, устроится дело с каютами, хотя бы общими.
Пароход «Луара» относился к классу товаро-пассажирских. Трюмы оказались заполненными разными грузами, а вся носовая палуба была битком набита рабочими-китайцами, которые были в войну завезены во. Францию по контракту, а теперь возвращались к себе в Китай, кстати такими же бедняками, какими вербовались на работы во Францию. Все устраивались как могли, и вся носовая палуба корабля кишела, словно. муравейник.
Китайцы-вербовщики были одеты по-европейски и размещались в, каютах третьего класса. А в первом и во втором классах ехали богатые, состоятельные люди, главным образом, французы, владельцы предприятий и латифундий в колониальном Индокитае.
Виктор добился у капитана парохода разрешения разместить свой санитарный отряд в твиндеке носовой части с правом ходить по всем палубам корабля. Устроились более или менее удовлетворительно. Твиндек был закрыт досками и затянут брезентом это защищало и от жары, и от дождя. Правда, вокруг кишмя кишели китайские рабочие и тянули свои мучительно заунывные песни стоны отчаявшихся в жизни людей. Когда они сильно надоедали пассажирам верхних палуб, появлялись китайские вербовщики и что-то кричали. Рабочие утихали, но потом, опять тихонько затягивали нудные мелодии, с совершенно неожиданными переходами, и пели все громче и громче, пока опять не появлялись их начальники.
Китайцев-рабочих никуда не выпускали с носовой палубы, и, боже упаси, чтобы они появились на верхней! Для такого случая у каждого трапа стояли французские матросы в руках у них были винтовки с примкнутыми штыками. Китайцы завидовали русским, которые свободно поднимались на верхние палубы и французские матросы уступали им дорогу. И с еще большей грустью лились надрывающие сердце песни.
Ликанин и Ванюша устроились на поверхности твиндека, почти под. трапом. Здесь хорошо продувало, было не так жарко и душно, как в твиндеке. Михаил наблюдал за всеми поднимавшимися по ступенькам трапа и в этом находил развлечение. Он любил сочинять стихи и читал их Ванюше. [448]
Изнывая от безделья, Ликанин сочинил песенку, которую, собираясь в кружок, пели вполголоса:
«Луара» славный пароход,Некоторые солдаты забирались на верхнюю палубу и резались в подкидного, обливаясь потом. Ветерок, дувший из жаркой египетской пустыни, ничуть не освежал, он был насыщен жаром, точно вырывался из раскаленной печи.
Скоро ли мы выйдем в открытое море из этого проклятого Суэцкого канала? поговаривали «санитары».
Наконец прошли Суэц и вошли в Красное море. Теперь предстояло зайти в Джибути, там заправиться углем, провизией, водой и дальше.
Вошли в Аравийское море. Море было удивительно тихим, и «Луара» спокойно двигалась в Коломбо. Все больше встречалось рыбаков на утлых шхунах. А вот уже появились очертания индийских берегов.
Несколько китайцев, и особенно настойчивых аннамитов, пытались подняться по трапу. Их не пускал французский матрос, угрожая штыком. Один из аннамитов все же попытался проскользнуть под поручни трапа. Часовой ударил его прикладом и столкнул со ступенек. Аннамит свалился на палубу и сильно разбил себе голову. Шум и крики у трапа усилились. На помощь часовому появился другой вооруженный матрос. Толпа напирала. В часовых полетели различные предметы. Обстановка накалялась.
Вдруг один из аннамитов, обнажив свою грудь, пошел напролом. Часовой, недолго думая, пырнул его штыком в живот. Человек упал, обливаясь кровью и хватаясь обеими руками за живот. Второй часовой выстрелил в воздух. Появился офицер и в упор из браунинга убил наседавшего китайца тог вскрикнул и упал замертво.
Поднялся невероятный шум, но толпа все же отступила...
Пароход бросил якорь и остановился. На борту появились люди в белых халатах с красными крестами на рукавах. Аннамита с проколотым животом увезли. Потом прибыл консул из Коломбо и заявил капитану корабля протест. На этом инцидент и был исчерпан...
Загрузившись всем необходимым, «Луара» двинулась дальше на Сингапур, а потом в Сайгон. Здесь было объявлено, что пароход дальше не пойдет, и предложено всем выгрузиться. Виктор Дмитриевский связался с комендантом порта и получил разрешение разместить свой санитарный отряд в казармах, на окраине утопавшего в зелени Сайгона. [449]
5
Бедному Дмитриовскому то и дело приходилось отвечать на вопросы:
Когда отправка?
Почему оттяжка?
Надолго ли здесь застряли?
Но что он мог ответить? Подполковник только и делал, что ходил по французским колониальным властям и добивался дальнейшей отправки.
Так прошло две недели. Ликанин и Ванюша от нечего делать осматривали город. В порту встретились с матросами русского торгового добровольного флота. Те рассказали, что во Владивостоке хозяйничают японские интервенты, что люди бегут от них в горы, а в районе Сучана и по железной дороге свирепствуют японские карательные экспедиции. «Скорее бы добраться до этих сволочей», думал Ванюша. Он и Ликанин передали услышанное товарищам. Многие тоже горели желанием быстрее схватиться с врагами Советской России. Некоторые подумывали: если не поедем дальше подадимся в джунгли. Есть же где-нибудь люди, которые борются за свое освобождение, вот и мы будем бороться.
Небольшими группами ходили в зоологический сад, рассматривали маленьких зверьков. Аннамиты любят все маленькое и твердо придерживаются мнения, что только маленькие по росту люди являются самыми полноценными, а большие все равно, что лебеда, только в рост идут. Поэтому у них в зоологическом саду даже олени были ростом с котенка. В небольшой речке, высунув хребты и раскрыв свои пасти, усеянные острыми зубами, дремали крокодилы. Нередко в эти пасти залетали крохотные птички колибри и тщательно очищали зубы крокодилов от застрявшей в них пищи...
Поужинав (главным образом зеленью, которой здесь было вволю), русские укладывались спать. Правда, жара донимала, хотя стены казарм были решетчатыми они напоминали заборы, сложенные из кирпича, со сквозными отверстиями. В них проходил воздух, а ночью он не такой накаленный, как днем. Но зато вместе с воздухом набивался в казарму гнус и прочая гадость. Разве тут заснешь спокойным сном? И почти всю ночь люди метались и воевали с комарами, которые бесцеремонно и жадно их кусали.
Наутро Дмитриевский принес добрую весть: «Луара» пойдет до Шанхая и доставит туда китайских рабочих. А вместе с ними и русских. Таково распоряжение марсельского пароходства.
И снова все на палубе. Матросы после погрузочных работ и засыпки угля обмыли и надраили «Луару».
Вот пароход выходит глубоководным устьем реки Сайгон в открытое море и направляется в Гонконг. Море свежеет. Пароход лениво поднимается на волнах и, опять опускаясь, глубоко зарывается в них своим носом. Хорошо, что качка килевая, она легче переносится, чем бортовая. [450]
В Шанхае русских принял на свой борт почтово-пассажирский пароход русского торгового добровольного флота «Рязань». Он небольшого водоизмещения, всего около пяти тысяч тонн. Утром он уходит из Шанхая во Владивосток.
Самым большим сюрпризом для Ванюши была встреча на пароходе с Серафимом Арефьевым, бывшим слесарем-оружейником пулеметной команды 256-го Елисаветградского полка. Они узнали друг друга с первого взгляда и крепко обнялись. Теперь Арефьев служил слесарем-монтером на «Рязани». Он много порассказал о России, главным образом о том, что делается во Владивостоке. Потом принес плоскую банку спирта, наглухо запаянную, и они с Ванюшей отпраздновали встречу. Их компанию разделили Миша Ликанин, Степан Кондратов и никогда не, отказывавшийся от выпивки Петр Ермаченко.
Не заметили, как «Рязань» покинула порт и вышла в море. Ветер свежел, мутные желтые волны беспорядочно неслись навстречу пароходу. Он скрипел и раскачивался. Арефьев посмотрел вокруг и мрачно произнес:
Будет штормить.
Ночью ветер усилился, начался шторм. Громадные волны беспорядочно наползали одна на другую. «Рязань» бросало из стороны в сторону, через палубу перекатывались громады воды. Люди забились кто куда мог, многие забрались в столовую для матросов в самой корме. Все старались занять такое положение, чтобы как следует упереться во что-нибудь ногами и головой тогда было не так тяжело, по крайней мере, не бросало из стороны в сторону и не катало по полу. Ванюша забрался под стол и крепко уперся ногами в круглую, привинченную к полу стойку, которая являлась ножкой стола, а в другую такую же стойку он уперся головой, обхватив ее руками.
Корма ходила ходуном и вся скрипела того и гляди, совсем развалится. Особенно неприятно было, когда гребной винт оказывался вместе с кормой над водой и, увеличивая обороты, со свистом и визгом резал воздух, прямо, что называется, мозги сверлил. Казалось, винт, выскочив из воды, вот-вот оторвется, и тогда пароход, лишенный возможности двигаться, вообще опрокинется. А это гибель.
Никто, конечно, не помышлял о пище, все выворачивало обратно. Пили только воду.
Промучились несколько суток и вконец отчаялись, многие думали о смерти: скорее бы уж на дно и делу конец. Это был не обычный шторм, даже не одиннадцати-, двенадцатибалльный, а тайфун. Обычно суда в это время не выходят из гавани, а застигнутые тайфуном в море стараются направиться в ближайший порт или бухту. Кто этого не делает, тот обычно гибнет... И как бы в подтверждение этого в машинное отделение «Рязани» через самый верхний люк устремился огромный поток воды. Ритмичный шум машин сразу ослаб.
Что-то будет дальше? Море окутал туман, и наступила темная ночь. «Рязань» каждые две минуты подавала длинный унылый гудок, как бы [451] взывая о помощи или посылая последний сигнал перед гибелью. А тайфун не утихал. Пароход скрипел и стонал. Зашумели насосы, откачивая воду из машинного отделения. «Рязань» боролась, как могла.
...Лишь на девятые сутки тайфун утих...
На мостик встал помощник капитана. А капитан, шатаясь, ушел в каюту теперь он может и дух перевести. Все повеселели. Матросы, больше из-за удальства, чем по необходимости, ухитрялись проскакивать по палубе из отсека в отсек. Теперь реже показывался гребной винт из воды. Прояснилось немного небо, и меньше бесились волны. «Рязань» перестала давать протяжные гудки: опасности столкнуться с другим судном уже не было.
Ночь прошла спокойнее. Реже и реже перекатывались волны через палубу. Шторм стихал. Наутро он совсем почти прекратился. Люди стали выползать на палубу, вдыхая свежий морской воздух. Появилось солнце.
И тут в синеватой дымке тонкой каемкой обозначился берег. Теперь уже никто не хотел оставаться в трюмах. Все высыпали на палубу и смотрели, смотрели измученными глазами на родной берег. Люди плакали от счастья, протягивали руки к земле...
Миновали один остров, потом другой. Показался Владивосток.
Здравствуй, Россия!
Что-то ждет на родине?
1961–1965 гг.