У ворот Москвы

Ночь на исходе. На улице — темень и снег. В Москве еще не вышла «Правда», а специальный корреспондент Владимир Ставский уже привез нам свежие гранки с докладом И. В. Сталина 6 ноября в честь 24-й годовщины Октября. Я дал указание немедленно отпечатать доклад в армейской типографии. Весь политический аппарат армии, дивизий и полков отправился в роты. К вечеру 7 ноября вся армия знала о выступлении И. В. Сталина. Партия говорила народу правду о положении на фронте. Картина была исчерпывающая. Несмотря на сложность и тяжесть положения, партия вселяла веру в победу, в силы страны и армии.

В октябре на Западном фронте главные силы фашистских войск вышли на линию Калинин — Волоколамск — Можайск — Наро-Фоминск — Алексин — Тула. Несомненно, что после небольшой передышки они вновь начнут наступление на Москву. Все говорило о том, что положение становится чрезвычайно серьезным. Противник сосредоточивал основные силы на флангах Западного фронта и, видимо, готовил прорыв на юге в направлении Подольска и Лопасни, а на севере — в районе Клина и Истры.

8 ноября Рокоссовского вызвали в штаб фронта. Возвратившись, командарм созвал Военный совет.

— В штабе фронта, — говорил он, — пришли к окончательному выводу, что наиболее сильные группировки противника сосредоточиваются в районе Волоколамска, Дорохова и Тулы. Мероприятия германского командования расцениваются как подготовка к наступлению против [238] крыльев Западного фронта в обход Москвы; на правом крыле — в направлении Клина и Дмитрова, а на левом — в направлении Тулы и Коломны. Следует ожидать и фронтальный удар в районе Наро-Фоминска.

— Константин Константинович, — спросил я, — почему вероятен именно этот вариант?

— Вспомните, Алексей Андреевич, как немцы занимали Смоленск, Ярцево и Вязьму? Они действовали всюду клиньями. Две фланговые ударные группировки выдвигаются вперед, пытаясь окружить главные силы противника. Этот излюбленный прием перешел уже в шаблон. А шаблон легко распознать!

— У противника есть еще один излюбленный ход, — дополнил Казаков. — Первоначально действуют мотомеханизированные войска, организующие танковое окружение, а затем враг пытается закрепить его пехотными дивизиями.

— Командование фронта полагает, — продолжал К. К. Рокоссовский, — что перегруппировке вражеских сил надо помешать... Как? Надо сбить противника с выгодных позиций, нанести частные контрудары. При обсуждении этого вопроса на Военном совете фронта меня спросили, где мы сможем нанести контрудар. Я назвал Скирманово. Как вы считаете?

— Конечно, это правильно, — ответил Малинин. — Скирманово занимает тактически выгодное положение для нового броска противника.

Расположенное на высотах в 8 километрах от Волоколамского шоссе, Скирманово господствовало над окружающей местностью. Артиллерия отсюда обстреливала наши коммуникации. Если бы противник, опираясь на Скирманово, вышел на Волоколамское шоссе, он отрезал бы пути сообщения нашей армии с тылом.

— Последняя разведсводка у вас? Кто перед нами? — спросил Рокоссовский начальника штаба.

Малинин стал показывать по карте.

— Следовательно, за последние дни положение почти не изменилось?

— Пожалуй, что так, — подтвердил Малинин. — Новой является только пятая танковая дивизия. Она прибыла два дня тому назад из Африки.

Остальные части — известны. 35-я пехотная дивизия прибыла из Бельгии. Особенно хорошо у нас знали [239] 2-ю танковую дивизию. Разбитая в октябрьских боях под Волоколамском, она уходила на переформирование и, пополненная, вернулась на фронт.

— У нас перед Скирмановом стоит восемнадцатая дивизия, — сказал Рокоссовский. — Какими данными располагает она о противнике?

Малинин раскрыл папку с донесениями дивизии: «Немцы врыли в землю танки, каждый дом и сарай превратили в дзот. Только в районе высоты 260,4 врыто в землю до 5 танков. На юго-восточной окраине Скирманово установлено 12 противотанковых пушек и минометные батареи. Подступы к Скирманово прикрывают танковые подразделения, размещенные в соседних деревнях».

— Значит, товарищи, за дело, — сказал Рокоссовский. — Задача ясна?.. Каждого из вас прошу принять все необходимые меры. Операция должна быть всесторонне обеспечена!

Скирманово надо было брать не в лоб, а со стороны деревни Агафидово, обойдя высоту юго-западнее.

— Немцы не привыкли к нашим обходным маневрам, — делился своими соображениями Рокоссовский. — Они готовы к защите Скирманова, но меньше всего думают, что удар последует с юго-запада, то есть фактически из их тыла.

Начало операции было назначено на 11 ноября. Развивая мысль командарма, Петр Николаевич Чернышев, в свою очередь, придумал великолепные детали. Он поручил взводу автоматчиков под командованием лейтенанта Ушакова пробраться в тыл и внезапно ударить по врагу. Ушаков прекрасно выполнил боевое задание комдива — в ночь с 11 на 12 ноября ударная группа, действуя по тылам, наделала много шуму, отвлекла внимание и силы врага от Агафидова. В этот момент полковник Чернышев двинул один батальон в наступление на Агафидово с фронта. Под прикрытием ночи в деревню ворвались пулеметчики, а с ними истребители танков. Огневые точки противника замолкли. Гитлеровцы оставили Агафидово.

Теперь уже можно наносить удар с левого фланга и заходить в тыл. 18-ю дивизию приказом командарма усилили артполком, 1-й гвардейской танковой бригадой и двумя дивизионами РС. [240]

Рано утром 12 ноября с генерал-майором Казаковым я выехал в село Рождествено, где находился наблюдательный пункт командира 18-й дивизии. Началась артиллерийская подготовка. В зоне обстрела — Скирманово, Козлово, Марьино и Покровское. Через стереотрубы ясно видно, как в Скирманове черными тучами взлетела в воздух земля. Вышли на исходное положение танкисты. Дали первые залпы дивизионы РС. Как зачарованные стояли наши бойцы, увидев снопы огненных лучей, посылаемых на врага «катюшами». Новой техники стало больше, сердце радовалось, настроение поднималось!

В ста метрах от Марьина находились огневые позиции 289-го противотанкового полка. Орудия стреляли прямой наводкой. На наших глазах бойцы подбили три танка и зажгли несколько дзотов. Бой за Марьино вел 365-й полк. Его действия поддерживала почти вся дивизия, артиллерия армейского подчинения и «катюши». Через два часа полк ворвался в Марьино.

В это же время начали действовать танкисты Катукова. Планом командарма на них возлагалась основная тяжесть — уничтожить противника в Скирманове, прикрыть своим огнем наступление мотострелков и в дальнейшем действовать в районе Козлово.

Бой длился весь день и всю ночь. 13 ноября в Скирманове уже хозяйничали наши бойцы. Оказалось, что все дома враг превратил в дзоты. Под их обломками теперь лежали почти две сотни трупов. В лощине у Скирманова образовалось настоящее кладбище техники. Я насчитал здесь до 40 танков (большинство из них сгорело), много артиллерийских орудий. Неутомимый Трошкин, фоторепортер «Известий», уже щелкал кадр за кадром.

— Молодцы, танкисты! — сказал Василий Иванович Казаков. — Такие ребята не пропустят врага в Москву!

Трофейные команды не теряли времени. На грузовых машинах и тягачах везли захваченные пулеметы и орудия. Тракторы тянули две вражеские 150-миллиметровые пушки.

Подъехал генерал-майор Катуков. Коротко доложил обстановку. Но тут начался сильный артиллерийско-пулеметный обстрел. Один снаряд упал возле моей машины.

— Опять угробили машину, — махнув рукой, сказал шофер Георгий Еранский. [241]

— Да-а, это четвертая за время войны! «Везет» же нам, Еранский! — и я посмотрел на моего фронтового друга, уже два раза спасавшего меня от верной гибели.

После артиллерийско-минометного налета вместе с В. И. Казаковым обошли Скирманово. Всюду — подбитые орудия и танки противника! Мы понимали, что наш успех зависел не только от беззаветной храбрости частей Катукова и Чернышева; в контрударе на Скирманово успех обеспечивала концентрация советской военной техники.

— Поучительно! — и Казаков указал на ствол одного орудия.

Трафаретом на стволе наложено изображение советского танка КВ, а под ним — надпись на немецком языке: «Стрелять только по КВ».

Рядом валялись трупы гитлеровцев. Стрелки на столбах указывали путь: «Нах Москау», «Нах Истра», и тут же цифры: столько-то километров до Истры и Москвы. Подсчитать расстояние по карте проще, чем его пройти!

С утра 13 ноября начался бой за Козлово. К вечеру 14 ноября 18-я дивизия, поддерживаемая танкистами Катукова, овладела деревней. Пленные показали, что 10-я немецкая танковая дивизия, разгромленная в боях, готовилась 13 ноября наступать на Ново-Петровское. Перехватив инициативу, наши части сорвали задуманную врагом операцию и нанесли ему значительный урон. Противника отбросили с выгодного рубежа.

14 ноября утром я снова был в 18-й дивизии. Райком партии Ленинградского района Москвы сформировал коммунистический батальон и прислал его на фронт. Командир батальона Петр Васильевич Сергеев, в прошлом партийный работник, рассказал, что коммунистический батальон — детище заводов района; он создан 13–14 октября на случай, если прорвется враг. Первые дни люди учились владеть оружием и вести уличный бой.

— По нашей просьбе, — рассказывал Сергеев, — райком партии добился через МК, чтобы нас отправили в нашу ополченческую дивизию.

В батальоне — 1000 бойцов, в основном рабочие-коммунисты. Прекрасный состав, полный желания воевать! Дивизия с благодарностью приняла эту помощь рабочего класса столицы. Бойцов-коммунистов распределили по полкам. Они с честью выполнили свой долг в тяжелых, решающих ноябрьских боях. [242]

Командарм, побывавший накануне в штабе фронта, привез вечером 14 ноября директиву: «Нанести удар волоколамской группировке противника во фланг и тыл». Перед 16-й армией теперь стояла задача вернуть Волоколамск.

— Серьезно говоря, мы наступать, конечно, не можем, — говорил командарм. — В штабе фронта это прекрасно понимают. Однако держаться нужно любыми средствами, пока готовятся оперативно-стратегические резервы. В этом смысл контрудара на Волоколамск. Где бы ни готовил противник наступление, ему все равно придется оттянуть силы на нас.

Ночью части произвели перегруппировку и с 10 часов утра 15 ноября начали наступление в районе Теряевой слободы.

В первый день было занято несколько населенных пунктов, продвинулись вглубь на 4–6 километров. В 9 часов утра 16 ноября на наблюдательном пункте раздался звонок из Москвы. Командарма вызывал Начальник Генерального штаба маршал Б. М. Шапошников. Рокоссовский доложил, что боевые действия развертываются успешно, оборона противника прорвана. Маршал одобрил план операции и пожелал успехов.

Через час Шапошников позвонил снова. Я подошел к телефону.

— Где Рокоссовский? — услышал я голос маршала.

— Выехал в дивизию.

— Досадно. Так вот что, товарищ Лобачев. У вашего соседа справа (это была 30-я армия) противник прорвал оборону и, очевидно, предпримет попытку окружить вашу армию. Понятно?

— Понятно, товарищ маршал.

— Передаю приказ Ставки Верховного Главнокомандования: отойти из района Теряевой слободы.

— Позвольте, но ведь мы наступаем успешно?

— Хуже будет, если противник войдет клином в стык вашей и тридцатой армии. Выполняйте приказ. До свидания.

16 ноября 1941 года гитлеровское командование предприняло второе генеральное наступление на Москву. Удар наносился на всем протяжении фронта от Клина до Тулы... Противник сосредоточил 13 танковых, 33 пехотные и 5 моторизованных дивизий. В полосе нашей армии [243] наступали 7 танковых, 2 моторизованные и 6 пехотных дивизий. К этому времени 16-я армия имела полосу обороны в 80 километров.

Противник, перейдя в наступление против «центра» и левого фланга 16-й армии, стремился развить удар через Теряеву слободу на Клин и через Ново-Петровское на Истру. Он превосходил нас в живой силе, сосредоточив против 16-й армии до 80 000 человек. А по важнейшим видам боевой техники соотношение было таково:

После пятнадцатидневных боев, в начале декабря, противостоявшие нашей армии фашистские соединения насчитывали 22 тысячи солдат и 130 танков. Можно себе представить масштабы сражения на этом направлении!

Благодаря героическому сопротивлению защитников Москвы войска противника ценой огромных потерь продвигались в среднем лишь по 3–5 километров в сутки.

В стык между 316-й дивизией и кавалерийской группой генерала Доватора противник двинул мощный танковый кулак. Здесь, в семи километрах юго-восточнее Волоколамска, на железнодорожном разъезде Дубосеково, отряд истребителей танков во главе с политруком Василием Георгиевичем Крючковым в течение четырех часов вел беспримерный бой, не допуская прорыва танков противника на шоссе.

Широко известны в народе слова политрука Клочков а, сказанные им на разъезде Дубосеково: «Велика Россия, а отступать — некуда. Позади — Москва». Эти слова выражали чувства, которые владели не только Клочковым и его товарищами. Так думала вся 16-я армия, все бойцы Западного фронта, ставшие насмерть у ворот Москвы!

В полосе обороны 16-й армии было создано свыше 20 противотанковых районов. Эти районы и опорные пункты включали главным образом артиллерию дивизий и части усиления. Они располагались преимущественно на шоссе и проселочных дорогах. Большое внимание уделялось устройству заграждений, широко применялись лесные завалы и танковые засады. Бутылки с горючей смесью [244] имел каждый боец. Опыт, который приобрела в октябрьских оборонительных боях 16-я армия, здесь был полностью учтен.

Располагая крупными танковыми силами, противник сумел вклиниться в глубину обороны 316-й дивизии, но за первые три дня, с 16 по 18 ноября, продвинулся всего на 5–6 километров. Бойцы научились бороться с вражескими танками. 28-я танковая бригада, действуя из засад в районе Истринского водохранилища, в течение двух дней уничтожила четырнадцать танков, до батальона пехоты, девять минометов и пять орудий. Наши части лишили танковые войска противника возможности пользоваться шоссейными и другими дорогами, что замедляло продвижение ударных группировок.

Наступавшие против левого крыла нашей армии дивизии противника заняли рубеж Лисцево, Ядрово, Большое Никольское, Иванцево и Шелканово.

Энергичными контратаками 316-й дивизии и кавалерийской группы Доватора продвижение немцев было приостановлено, но управление войсками армии в этот день нарушалось неоднократно.

Бои продолжались и на другой день. Уже наладили связь с частями, но на душе по-прежнему неспокойно. 3-я танковая группа противника развивала наступление на клинско-солнечногорском направлении, а 4-я танковая группа рвалась на Ново-Петровское.

— Замысел противника, — размышляя над картой, говорил Рокоссовский, — ясен! Действия обеих танковых групп координированы. Они стремятся окружить нашу армию и тем самым открыть дорогу к Москве.

В это время московское радио передало Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении 316-й дивизии орденом Красного Знамени. Часом позже был получен приказ Ставки о переименовании 316-й дивизии в 8-ю гвардейскую.

— Поздравим их от Военного совета, Константин Константинович, — предложил я.

— И без промедления! — согласился командарм. — Будем надеяться, что придет день, когда вся наша армия получит это почетное звание!

Написали короткое поздравительное письмо новым гвардейцам и отправили с нарочным. [245]

В это же утро выехали из Установки, где находился КД, к Денькову. Воздух сотрясала неумолкаемая канонада. За Деньковом, между Язвищенскими болотами и Чисменой, черно от дыма: горели деревни. Противник нажимал на участке, обороняемом 8-й гвардейской дивизией и корпусом Доватора. На командном пункте кавалеристов удалось уточнить обстановку.

— На правом фланге с гвардейцами связь потеряна. А левый сосед отошел к Ново-Петровскому. Наш участок похож сейчас на высунутый язык, — образно выразился Доватор.

— Как бы противник его не срезал! — заметил Казаков.

— Вот это меня и тревожит. У нас очень трудная обстановка.

— Танков добавим.

Тут же по телефону В. И. Казаков связался со штабом армии и дал указание немедленно направить в распоряжение Доватора батальон Т-34.

— Надо держаться, Лев Михайлович, пока не придет помощь.

— Будем держаться, — твердо заявил Доватор.

Тут же решили с Казаковым двинуться на передовую — к деревне Покровское. По растерянным лицам и неточным ответам встречных бойцов поняли, что в Покровском неблагополучно.

На западных подступах к деревне шел бой. В двухстах метрах от деревни остановили машину, увидев бежавшего навстречу бойца.

— Что случилось?

— Танки смяли. В деревне немцы...

Свернули в Чисменский лес. На опушке встретили полковника Плиева, командира кавалерийской дивизии. Казаков спросил о положении дел.

— Только что разведка донесла, — сообщил он, — немецкие танки прорвались к Денькову.

— Денькову? Это всего шесть километров от штаба армии.

— Есть непроверенные данные, — продолжал Плиев, — что и в Ново-Петровском тоже немцы.

Но в Ново-Петровском немцев еще не было. Мы свободно миновали Установку. Штаб уже выехал и для [246] связи в деревне остался делегат. Он сообщил, что КП армии находится в Спас-Нудоле.

Рокоссовский и Малинин решили перенести КП на север от Ново-Петровского, чтобы быть в центре войск.

Первое, что я услышал в штабе армии, — убит Панфилов... Не верилось. Может быть, только ранен Иван Васильевич?.. Славный комдив, герой! Ведь только утром послали ему поздравление.

Я позвонил в дивизию. На КП оказался представитель политотдела армии М. С. Рутэс. Он сказал, что Панфилов убит при обстреле Гусенева.

Утром у Ивана Васильевича было прекрасное настроение. Когда пришло приветствие от Военного совета армии, он позвонил начальнику политотдела Галушко и предложил довести до сведения личного состава радостную весть. Приехал фотокорреспондент «Правды» Михаил Калашников. Он сфотографировал новых гвардейцев. Панфилов подошел к зеркалу, даже усы закрутил и, рассматривая себя, произнес: «Ну что ж, еще повоюем, оправдаем гвардейское звание».

Днем противник вел обстрел Гусенева, видимо зная, что где-то поблизости КП дивизии. Надо бы перенести командный пункт: враг близко, фашистские танки ведут огонь прямой наводкой. Начальник штаба приказал оборудовать в лесу щели. Приготовили стереотрубу, телефоны. Но Панфилов и слушать не хотел о переносе КП в более безопасное место. Начался очередной обстрел. Изба закачалась, вылетели стекла.

— С гвардейским званием поздравляют, — сострил Иван Васильевич и вышел на крыльцо. Навстречу поднимался начальник штаба.

В нескольких метрах разорвалась мина. Генерал упал, схватился за сердце...

Да, Панфилов был именно таким — беззаветно смелым, делившим все опасности со своими героями-гвардейцами. Он скончался, прошептав последние слова: «Умираю за Родину».

Из родных Ивана Васильевича провожала в последний путь дочь — медицинская сестра. — Валя Панфилова, молоденькая восемнадцатилетняя девушка, темноволосая, в солдатском полушубке, стояла у гроба отца рядом с его боевыми товарищами. Я сказал ей: [247]

— А теперь, Валя, вам лучше поехать домой.

— Нет, я останусь на-фронте.

— А как же мама?

— Мама? Она поймет...

Я обнял мужественную девушку и подумал: хорошую дочь воспитал генерал Панфилов!

Целый день мысль о безвременной гибели Панфилова не давала мне покоя. Ведь всю свою душу Иван Васильевич отдал дивизии, воспитывая в боях храбрых, богатых на выдумку, щедрых на новизну в военном искусстве людей, таких, каким он был сам. Эти панфиловские черты должны жить!

— Константин Константинович! Не поставить ли нам вопрос о присвоении дивизии имени Панфилова?

Командарм молча смотрит на меня, потом отвечает:

— Славный генерал был Иван Васильевич. Он заслужил, чтобы дивизию назвали его именем. Поговори, комиссар, с кем надо.

Я позвонил в Главное политическое управление. Оказалось, что с ходатайством в правительство могут войти непосредственно военные советы фронта и армии. Нет сомнения, что нашу просьбу поддержат перед Государственным Комитетом Обороны. Письмо написано. Ответ пришел скоро, и именно такой, какого ждали: «Удовлетворить просьбу Военного совета Западного фронта и Военного совета 16-й армии о присвоении 8-й гвардейской стрелковой дивизии имени генерал-майора Панфилова И. В.».

Новый комдив Ревякин недолго продержался в 8-й гвардейской. Я знал его раньше. Это был внешне подтянутый, но на самом деле далеко не блестящий командир, полагающийся только на свое высокое положение. Однако высокие чины никому в боях не помогали!

Как легко вздохнула дивизия, когда Ревякина сменил Иван Михайлович Чистяков! Он очень тонко сумел схватить живую душу 8-й гвардейской, где бойцы и командиры гордились своими славными традициями и любили Панфилова, как родного отца.

В ту ночь, когда все так остро переживали потерю Панфилова, я узнал еще одну горестную весть — на участке 30-й армии погиб мой старый друг Дмитрий Александрович Лестев, начальник политического управления и член Военного совета Западного фронта. [248]

26 ноября, в самый разгар оборонительных боев под Москвой, 78-я дивизия за стойкость, мужество и героизм была преобразована в 9-ю гвардейскую. Командиру дивизии А. П. Белобородову присвоили звание «генерал-майор».

Наступление немецко-фашистских войск на Москву 78-я дивизия встретила во всеоружии. Фактически германское командование бросило против нее 87-ю и 252-ю пехотные дивизии и 2-ю танковую дивизию СС. Дальневосточники знали, что перед ними — эсэсовцы, творившие страшные злодеяния в занятых советских деревнях и селах. Нигде в наших частях в те дни не было такой зрелой, неугасимой ненависти к фашистам, как в 78-й дивизии.

А. П. Белобородов и комиссар дивизии М. В. Бронников гордились командирами и комиссарами своих полков. И действительно, люди здесь были как на подбор. Полк Суханова считался лучшим. Командир другого полка — Докучаев — старый кадровый военный, прошел большой жизненный путь. М. В. Бронников пошутил:

— Докучаев второй раз в жизни становится гвардейцем.

— Как это?..

— Первый раз он был гвардейцем в старой армии. Служил в Преображенском гвардейском полку. А сегодня — командир советской гвардии!

В боях на ближних подступах к Москве 78-я дивизия уничтожила свыше 20 тысяч фашистов. За 20 дней фашистского наступления бойцы и командиры ее ни разу не покидали рубежей без приказа. Сотни героев отличились в боях. Так, комсомолец пулеметчик Максим Хаметов за один день отбил десять атак эсэсовцев. Случилось так, что он на несколько часов оказался отрезанным от своего подразделения. Лишь под вечер к отважному комсомольцу пробилась группа саперов. На подступах к холму, который оборонял Хаметов, обнаружили 200 убитых гитлеровцев.

Героический поступок совершил заместитель политрука Лебедев. Будучи раненным, он один держал огневую позицию, сам заряжал, сам наводил орудие и стрелял. Очередь из вражеского автомата оборвала его жизнь.

В боях героически сражались не только отдельные бойцы, но целые подразделения, даже соединения. [249]

По поручению Ставки Верховного Главнокомандования мне выпала честь вручить воинам-танкистам 1-й гвардейской танковой бригады гвардейское знамя. За пять дней оборонительных боев, с 16 по 20 ноября, гвардейцы уничтожили 33 танка.

Вручение гвардейского знамени происходило в деревне Назарово, близ Ново-Покровского, куда танкисты были выведены в резерв после ожесточенных боев. На КП собрали весь личный состав, кроме экипажей, находившихся в засадах. Комиссар бригады М. Ф. Бойко принял знамя и развернул его. На красном бархате — портрет Ленина.

Бойко опустился на колено, поцеловал край знамени, потом встал и громко произнес:

— Клянемся, что с этим знаменем пройдем свой боевой путь и не посрамим гвардейского звания в боях!

Из открытых люков танков раздалось:

— Клянемся!

* * *

В середине ноября мы уже почувствовали первые результаты перестройки нашей промышленности на военный лад. Постепенно улучшалось техническое оснащение армии. Одновременно мы почувствовали и крепкую поддержку авиации. За двадцать дней боев военно-воздушные силы Западного фронта и московской зоны противовоздушной обороны только в полосе нашей 16-й в соседней 30-й армии совершили 5300 самолето-вылетов. Авиация систематически наносила удары по дорогам, мешала противнику подтягивать материальные средства и людские резервы.

В первых числах ноября появились противотанковые ружья. Вначале ПТР дали немного — всего около четырех десятков. В декабре и январе уже каждая дивизия имела по двести ружей.

— Эта новинка поможет в борьбе с танками, — говорил командарм и спрашивал: — Кому дадим?

Решили дать тридцать ружей в Панфиловскую дивизию и десять в 18-ю.

И. В. Панфилов — это было за несколько дней до его гибели — сам стал горячим инициатором внедрения нового оружия. С этой целью выбрали батальон, который находился в резерве. Мишень сделали из железнодорожных [250] рельсов. Панфилов рассказал бойцам, как отрыть окоп для противотанкового ружья, и разъяснил, что этих «штучек» у нас пока мало и поэтому охранять их надо пуще ока. Тут же состоялись первые стрельбы из противотанкового ружья. Я видел, как комдив присел перед рельсом и внимательно рассматривал пробоины.

У меня сохранился любопытный документ командования 4-й армии противника. В указаниях по опросу пленных гитлеровские штабисты требовали «специально и подробно» выяснять данные о новых видах советского оружия, в частности о «русском противотанковом ружье калибром в 20 мм, которое в случае захвата необходимо срочно доставить командованию».

Ожесточенные бои, возобновившиеся 16 ноября, продолжались две недели. Противник, овладев Теряевой слободой, стремился выйти на Клин, прорваться в глубину на стыке 16-й и соседней с нами 30-й армии. На этом участке оборонялись 126-я дивизия, 24-я кавалерийская дивизия, курсантский полк, 8-я и 21-я танковые бригады и пулеметный батальон московской зоны обороны. Здесь был организован ВПУ армии под командованием генерал-майора Ф. Д. Захарова.

21 ноября из штаба фронта вызвали на узел связи Рокоссовского. «У аппарата Жуков. Коротко доложите обстановку», — возникали строки на телеграфной ленте.

Рокоссовский доложил о попытках противника прорваться от Теряевой слободы к Клину и от Ново-Петровского к Истре. Из аппарата снова потекла белая лента: «Это понятно. Противник подходит к Клину и с севера. Как обеспечена оборона?»

Рокоссовский ответил.

На ленте: «Клин и Солнечногорск — главное. Рокоссовскому лично выехать в Солнечногорск, Лобачеву — в Клин. Обеспечьте оборону этих городов».

Через десять минут я выехал в Клин. После недавних морозов началась оттепель.

От Спас-Нудоля до Клина — 40 километров. В сумерках машина медленно тащилась по дороге. В небе по направлению к столице летели фашистские самолеты. На горизонте — и на севере, и на юге — зловеще полыхало зарево пожарищ.

В темноте бойцы с трудом вытаскивали тяжелую [251] пушку. Они подкладывали под колеса ветки, а пушка через несколько метров опять погружалась в грязь.

— Куда ее тянете?

— На огневые позиции.

— Где они?

— Около Клина.

В полночь добрались до города. В полуподвальном помещении на окраине находилось ВПУ. Здесь оказалось много народу: — представители Наркомата Обороны, штаба и политуправления фронта, офицеры нашей армии. Одни уже спали на стеллажах, другие курили и негромко разговаривали. Обстановка — мало подходящая для нормальной работы.

Я сообщил начальнику ВПУ генералу Ф. Д. Захарову о задании Военного совета фронта. Он доложил, что противник находится в 4–5 километрах севернее Клина. Наши дерутся хорошо.

— Бои идут и ночью?

— Да, противник наступает и ночью.

Захаров поразил меня своим мрачным видом. Он уже давно, видно, не брился, осунулся, под глазами — мешки.

— Что с вами, товарищ генерал? — спросил я его.

— Несколько ночей не сплю. Делаю все, что возможно. Противник наседает.

— У вас тут народу много. Не мешают?

— Конечно, мешают...

— Ну и не надо стесняться: предложите уйти в части, раз сюда приехали...

— Да я предлагал... Днем они в частях, а к вечеру все равно сюда собираются...

Ночью, когда боевые действия затихли, я вызвал на ВПУ командиров и комиссаров соединений. Тут же мы наметили конкретные меры по защите города. Противник резко превосходил силами. Положение на клинском направлении сложилось тяжелое. Самое важное теперь — сдержать вражеское наступление и без приказа не отходить.

На рассвете я выехал в курсантский полк. К переднему краю тянулись подводы с продовольствием и боеприпасами. На рубеже деревень Курпатово, Мещерово, Алферово шел бой. Курсанты беспрерывно контратаковали врага. Сосредоточив крупные силы, противник днем нажимал на передний край обороны курсантов; те отходили, [252] а ночью снова контратаковали и восстанавливали положение.

Подтянув резервы, фашисты задумали сокрушить полк численным превосходством. Против каждого курсанта гитлеровцы выставили по 5–6, а на некоторых участках и по 10 солдат. Численному превосходству курсанты противопоставили свою смелость, мужество и воинское мастерство.

Мне рассказали о случае, происшедшем здесь накануне. Подразделения курсантского полка отходили, чтобы занять новый оборонительный рубеж. Двигаясь вслед за ними, комиссар Петренко и его саперы приписывали на дощечках, обозначавших минные поля, слова: «объезд слева», «объезд справа». В действительности справа и слева от указателей саперы тщательно замаскировали мины.

К минным полям подошли вражеские танки. Головная машина замедлила ход, остановилась перед одним из указателей, на котором было написано: «объезд справа». Машина двинулась вправо, но тут же подорвалась на мине. Такая же участь постигла и танк, свернувший влево. На минах подорвалось несколько машин.

Утром в Клин приехал командарм. Ему не удалось попасть в Солнечногорск. Город еще был в наших руках, но дорогу к нему немцы уже перерезали. Четыре танковые и две пехотные дивизии противника пытались окружить Клин. В 15 часов 30 минут танки противника ворвались в Мисирево и Фроловское, где находился штаб 126-й дивизии. Связь с этой дивизией прервалась, а к вечеру она была охвачена полукольцом с севера, запада и юга. Оставался открытым только путь на восток.

Утром 23 ноября бои шли уже на окраинах Клина. Надо было немедленно доложить о сложившейся обстановке штабу фронта. Вместе с К. К. Рокоссовским разыскали ближайшее почтово-телеграфное отделение.

С большим трудом телеграфистка соединила по Бодо со штабом фронта. К аппарату подошел В. Д. Соколовский. Командарм доложил обстановку, запросил резервы. Люди дерутся геройски. Курсантский полк понес большие потери. В. Д. Соколовский ответил, что на помощь надеяться сейчас нельзя. Рокоссовский диктовал бодистке: «Бои идут непосредственно в Клину, на его окраинах. Остался выход только на восток, к Рогачеву, [253] а на юг, к Солнечногорску, дорога перерезана». Во время этого разговора раздался сильный взрыв. Здание почтово-телеграфного отделения заходило ходуном, посыпалась штукатурка. В помещение ворвались клубы морозного воздуха: вражеский снаряд срезал угол дома. Каким-то чудом в развалинах продолжал стучать аппарат, и бледная женщина протянула Рокоссовскому телеграфную ленту: «Организуйте защиту города до конца, сосредоточьте все внимание на организации отпора врагу на флангах. И только в крайнем случае отойдите».

Рокоссовский передал: «По зданию, откуда говорим, ударил снаряд, идем принимать меры. До свидания».

На мгновение задержавшись у выхода, Константин Константинович повернулся к телеграфистке и сказал: «Спасибо».

С почты направились на ВПУ. Близко разорвалась мина, за ней другая, третья... На соседней улице затрещали пулеметы. Перебежками достигли пекарни, где находился ВПУ. Было 12 часов дня. Рокоссовский предложил начальнику ВПУ держаться в городе до последней возможности, а затем отходить с боями по Рогачевскому шоссе к Дмитрову.

Переехали по льду речку Сестру: за последние сутки снова ударили морозы. Едва позади осталось метров четыреста, как откуда-то выскочил немецкий танк и стал бить по нашим машинам. Снаряды ложились близко.

— Газуй, быстрее!..

Шоферов не следовало подгонять. Ехали на предельной скорости. Неожиданно наткнулись на наши танки. Они стояли на шоссе, а в кювете отдыхали танкисты. Батальон 25-й танковой бригады направлялся в Клин.

— По дороге встретите фашистский танк. Приказываю расстрелять, — сказал Рокоссовский.

— Не будет танка, товарищ генерал, — ответил командир батальона.

— ВПУ штаба армии в Клину, в пекарне... Там получите указания.

— Есть, товарищ генерал.

Спустя час проехали Рогачев. В городе тихо. Отсюда двинулись на юг, потом по Ленинградскому шоссе, пока не свернули в Дурыкино. Воинских частей в деревне не оказалось. Во многих избах застали беженцев из Солнечногорска. [254] По их словам, город уже занят немцами. Как же установить, где дислоцируется штаб армии? Спас-Нудоль — далеко от Ленинградского шоссе, и за эти два дня штаб, наверное, уже перебрался в другое место. Пришлось ехать в Крюково — до него не больше 10 километров — и снова связываться со штабом фронта. Наступила ночь. Телеграфистка через пригородные почтово-телеграфные отделения налаживала связь. В контору, резко рванув дверь, вбежал человек в штатском. Это был начальник солнечногорского отделения связи.

— Да там уже немцы. Я ушел чуть ли не последним. Добирался пешком, — ответил он на наши расспросы.

Со штабом фронта удалось наконец соединиться по телефону.

— Где вы? — спрашивал В. Д. Соколовский.

— В Крюкове.

— Надо ехать в Солнечногорск.

— Занят немцами.

— Тогда возвращайтесь в штаб и организуйте оборону флангов.

На истринском направлении, в полукольце вражеских войск, стойко сражалась 18-я дивизия. В ночь на 24 ноября положение оставалось очень напряженным. По всем направлениям наши войска вели тяжелые оборонительные бои, отступая к Москве.

В это время из Москвы приехали два полковых комиссара с довольно странным поручением Управления кадров Политического управления — проверить, насколько «зубастым является член Военного совета армии».

— Против кого зубастым? — спросил я. — Против врага?..

— Да нет, против аппарата штаба и политотдела армии.

— Вы меня простите, товарищи, я должен выехать в часть. Хотите — поедем вместе, не хотите — проверяйте на капе!

— Да нет, тут проверим...

— Ну, я вам для этого вряд ли нужен...

После напряженного боя за Клин, длившегося целые сутки, курсантский полк отошел к деревне Некрасино. Ранним утром 23 ноября разведка установила, что приближается [255] батальон вражеской пехоты. Впереди ехали мотоциклисты. Командир курсантского полка Младенцев приказал скрытно расположить по обе стороны Некрасина две роты, а третью — юго-западнее. Для того чтобы ввести противника в заблуждение, на виду у фашистов двинулась на восток небольшая группа бойцов. Заняв деревню и никого не обнаружив, мотоциклисты выпустили две зеленые ракеты, что означало: путь свободен. К Некрасиво подошел гитлеровский батальон. Неожиданно взвились красные ракеты. В ту же минуту в колонну противника полетели гранаты и раздались пулеметные очереди. Батальон гитлеровцев был уничтожен, а его командир взят в плен.

24 ноября командующий фронтом предложил Рокоссовскому выехать в Пешки и организовать контратаку по направлению к Солнечногорску.

— Боюсь, что приказ поступил поздно, — сомневался командарм.

В Пешках, в большой избе, где находился помощник командующего фронтом генерал А. В. Куркин, застали много офицеров. Рокоссовский недовольно пожал плечами.

— Товарищ генерал, — обратился Константин Константинович к Куркину, — я направлен сюда по распоряжению командующего фронтом. Мне поручено организовать взаимодействие армейских и фронтовых частей. — И к остальным: — Товарищи, попрошу всех оставить нас. А вас, товарищ генерал, прошу ввести меня в обстановку...

Вскоре начался обстрел деревни. Какой-то офицер вбежал в избу и сообщил, что на северной окраине Пешек появились немецкие танки. Один снаряд пробил стену избы, в которой находился ВПУ, но не разорвался.

Огородами мы выбрались из деревни, свернули в лощину. Стало совсем темно. Немцы открыли стрельбу трассирующими пулями, в лощине разрывались снаряды.

— Алексей Андреевич, ты жив? — услышал я взволнованный голос Рокоссовского.

— Жив, Константин Константинович.

— Хорошо, очень хорошо... А где Казаков?.. — И он громко позвал: — Василий Иванович, слышишь меня?

— Слышу, Константин Константинович! — откликнулся издалека наш «бог войны». [256]

Метров через триста сошлись. Решили ехать в Дурыкино, создать там ВПУ для руководства частями.

Наступили критические дни. Борьба развернулась не только на Волоколамском и Ленинградском шоссе, но и в горловине, образуемой этими магистралями. 26 ноября передовые танковые части противника ворвались в Яхрому, одновременно немцы захватили ряд населенных пунктов на восточном берегу канала имени Москвы. Войска под командованием генерала Захарова с боями отходили на Каменку, к каналу.

Отход армии от Клина, Истры и Солнечногорска со сдерживающими боями осуществлялся относительно планомерно. Всюду, где была малейшая возможность, части контратаковали врага.

Последний командный пункт во время отхода организовали южнее Крюкова, в районе Сходни.

16-я армия таяла на глазах. Пополнения поступали редко. Мы были рады каждой новой сотне солдат, даже милиционерам, отряды которых прислал начальник московской милиции Романченко.

Штаб армии опустел. Почти все находились в частях. На КП неизменно можно было застать лишь М. С. Малинина с небольшой группой офицеров.

За полтора месяца боев за Москву полоса обороны нашей армии трижды сокращалась. 14 октября она составила 110 километров, 16 ноября — около 80 километров, в районе Сходни — 40 километров. Несмотря на значительные потери, наши бойцы и командиры сумели сдержать натиск мощных мотомеханизированных групп противника и не допустить их прорыва в оперативную глубину.

Управление очень усложнилось. Крупный водный рубеж — река Истра — фактически разделял фронт армии на два изолированных участка. На новом КП получили приказ Военного совета фронта. «Крюково — последний пункт отхода, и дальше отступать нельзя, — говорилось в нем. — Отступать больше некуда. Любыми, самыми крайними мерами немедленно добиться перелома, прекратить отход. Каждый дальнейший ваш шаг назад — это срыв обороны Москвы. Всему командному составу снизу доверху быть в подразделениях, на поле боя...»

Суровые, резкие, но правильные слова! [257]

Ожесточенные бои шли в районе Черные Грязи. Я добрался туда вместе со Ставским. По дороге Владимир Петрович сказал, что собирается написать очерк об авангардной роли коммунистов в боях.

— Хороший замысел, — одобрил я. — Покажи, как в эти тяжелые минуты люди вступают в партию, навсегда связывают с ней свою судьбу...

Мы подошли к одному из дзотов. В пулеметном расчете бойцов оказалось меньше, чем полагалось по штату.

— Сколько у вас коммунистов? — спросил Ставский. — Да почти все. Четверо из пяти, кроме меня, — ответил немолодой боец.

— А вы что же? — спросил я.

— Да как-то неловко в мои лета вступать. Скажут, на заводе работал и не вступал, а сейчас вздумал... Раньше, мол, силушки не хватило...

— Сейчас силушка в бою проверяется, — заметил Ставский.

— Это верно, — согласился пулеметчик.

— Вы в пулеметном расчете каким номером?

— Я наводчик...

Разговор шел под аккомпанемент непрерывной орудийной и пулеметной перестрелки. Неожиданно заела лента. Я подошел к пулемету, быстро устранил задержку. Лег на землю и дал несколько очередей. Противник ответил. Я снова дал очередь.

Ставский на прощание спросил наводчика:

— Ну как, товарищ наводчик?

— Это вы насчет чего?..

— Насчет вашего вступления в партию.

— Почетно вступить в партию в бою под Москвой. Тогда и защищать нашу столицу увереннее будешь...

— Это вы прекрасно сказали, товарищ! — взволнованно произнес Ставский... — Вы очень хорошо поняли, почему именно сейчас надо связать себя с партией. Как ваша фамилия?

— А вам зачем? Нефедов моя фамилия, Сергеем Петровичем зовут.

— Желаю вам, Сергей Петрович, честно служить делу партии.

— Вот тебе, Владимир Петрович, — обращаясь к Ставскому, сказал я, — материал для очерка... [258]

— Это не только для очерка, это — для собственной души...

В последние дни ноября сила вражеского напора заметно убыла, и Рокоссовский первым уловил эту перемену:

— Противник выдыхается...

Наши войска отошли, закрепились на рубеже: верховье реки Клязьмы — деревня Матушкино — восточная окраина Крюково — Дедовск.

Последний рывок противник сделал 30 ноября, нанеся удар между Красной Поляной и Лобней. Именно в этот день под Химками побывали гитлеровские мотоциклисты-разведчики. 30 ноября и 1 декабря наши части по-прежнему вели напряженные оборонительные бои, но в обстановке наметился перелом.

Ударная группировка врага к этому времени потеряла не менее половины людского состава и огромное количество техники. Из дивизии разведка доносила: немцы роют окопы, возводят заграждения, прячут танки в землю...

На наиболее уязвимых участках с целью улучшения позиций наши части предприняли контратаки. Выбрали по одному пункту на обеих магистралях. Первую контратаку организовали в районе деревни Пекино, близ Ленинградского шоссе, где стоял отдельный полк полковника Щербины. У него я застал командира танковой бригады генерала Ремезова. Узнав о задании Военного совета, командиры и бойцы решительно взялись за дело. Через четыре часа, несмотря на сильное сопротивление противника, полк при поддержке танкистов взял населенный пункт, захватил трофеи.

7-я гвардейская дивизия остановила врага на рубеже Большие Ржавки. На направлении основного удара врага 8-я гвардейская не только отбила атаки пехотной дивизии противника, но и нанесла ему огромный урон. И хотя гитлеровцы еще пытались прощупывать отдельные участки на крюковско-сходненском и истринско-дедовском направлениях, успеха они уже не имели.

2 декабря следует считать днем окончания наступления гитлеровских войск на северо-западных подступах к Москве. Части нашей армии прочно закрепились на [259] оборонительных позициях в секторе Волоколамского и Ленинградского шоссе. Воспользовавшись вынужденной остановкой противника, они начали бои за возвращение Крюкова. В дальнейшем контратаки переросли в общее контрнаступление армии по всему фронту.

Из резерва Верховного Главного Командования на правый фланг Западного фронта, где сражалась 16-я армия, прибыли 1-я ударная и 20-я армии — новые полнокровные соединения. Они вошли в стык между 16-й и 30-й армиями. Бойцы резерва прекрасно понимали свою задачу в предстоящих боях — разгромить под Москвой гитлеровские войска.

Впервые за два месяца наши люди вздохнули полной грудью. Где бы я ни появлялся, везде спрашивали об одном: «Когда пойдем в наступление?»

Показания пленных, взятых в конце ноября и в декабрьских боях, красноречиво свидетельствовали о том, что идея блицкрига развеяна в пух и прах. Правда, пораженческих высказываний в ту пору наши разведчики зарегистрировали мало, но среди пленных уже редко попадались спесивые люди, воодушевленные походом на Восток!

Чтобы картина была более полной, расскажу об одном пленном, натуру которого помог мне понять писатель Евгений Петров (в то время специальный корреспондент «Известий»). На одном из участков фронта 3 декабря 1941 года на месте преступления был пойман гитлеровец. С пуком соломы, с садовой лейкой, наполненной бензином, он переходил от дома к дому и делал свое черное дело. Поджигателя доставили в штаб армии. На ногах — русские валенки, снятые, очевидно, с какого-нибудь жителя. На вид ему — лет тридцать семь — сорок. Он стоял спокойный и злобный. Назвал себя Рихардом Бруннером и, заявив, что является национал-социалистом по убеждению, от ответов на вопросы уклонялся или отвечал, что действовал по приказу.

— Вы солдат, и уже немолодой, занялись таким грязным делом. Вы понимаете, что это преступление? — спросил я.

Бруннер молчал.

Евгений Петров разглядывал пленного: его поразила зоологическая ненависть Бруннера к нашей стране. [260]

На вопрос переводчика, откуда он родом, Бруннер ответил:

— Из Киссингена.

— Из Киссингена! — воскликнул Петров. — Поджигатель из Киссингена?.. Какое совпадение! — И, обращаясь к нам, добавил: — Я привезу вам, товарищи, книжку — мемуары одного русского генерала. Они вышли в двадцатых годах. Я давно читал их. Но такие вещи не забываются. Завтра же привезу.

И действительно, на другой день я увидел в руках Евгения Петрова эти мемуары. Раскрыв нужную страницу, он обратил внимание на одно место:

— «Летом 1914 года мы с женой жили в Киссингене. Перед самым отъездом мы как-то собрались присутствовать на большом празднике в парке, о котором извещали публику громадные афиши уже несколько дней подряд. Праздник этот живо характеризует настроение немецкого общества того времени, а главное — поразительное умение правительства даже в мелочах ставить во главе всякого дела таких организаторов, которые учитывали необходимость подготавливать общественное мнение к дальнейшим событиям, которые вскоре нам пришлось пережить.

В тот памятный вечер весь парк и окрестные горы были великолепно убраны флагами, гирляндами, транспарантами. Музыка гремела со всех сторон. Центральная же площадь, окруженная цветниками, была застроена прекрасными декорациями, изображавшими московский Кремль, церкви, стены и башни его. На первом плане возвышался Василий Блаженный. Нас это очень удивило и заинтересовало. Но, когда начался грандиозный фейерверк с пальбой и ракетами под звуки нескольких оркестров, игравших «Боже царя храни» и «Коль славен», мы окончательно поразились. Вскоре масса искр и огней с треском, напоминавшим пушечную пальбу, рассыпаясь со всех сторон на центральную площадь парка, подожгла все постройки и сооружения Кремля. Перед нами было зрелище настоящего громадного пожара. Дым, чад, грохот и шум рушившихся стен. Колокольни и кресты церквей накренивались и валились наземь. Все горело под торжественные звуки увертюры Чайковского «1814-й год». Мы были поражены и молчали в недоумении. Но немецкая [261] толпа аплодировала и кричала, вопила от восторга, и неистовству ее не было предела...»

— Умница генерал, очень тонко подметил организаторов шовинистического угара в кайзеровской Германии, — закончив читать, сказал Петров. А потом добавил: — Гитлер в таких делах обогнал кайзера!

— В гитлеровской системе, — сказал я, — есть одни коренной просчет. Шовинизм, как реальная и устойчивая сила, находит чаще всего благодатную почву в условиях колониальной войны. А войны, которую мы ведем, он не выдержит...

— Конечно, не выдержит, — согласился Евгений Петров. — Но не следует преуменьшать значение шовинизма как определенного фактора и в этой войне.

В это время ко мне зашел В. И. Казаков. Он сообщил, что пришли новые артиллерийские и танковые части. Надо было немедленно послать туда группу политработников. [262]