Предгрозовые годы

10 июля 1940 года меня вызвали в Народный Комиссариат Обороны. Заместитель наркома Ефим Афанасьевич Щаденко сообщил о направлении на другую работу — членом Военного совета новой армии, создаваемой в Забайкальском военном округе. Я ответил, что готов выполнить любое задание партии.

— Дело это очень серьезное и ответственное, — продолжал Е. А. Щаденко. — Я хочу, чтобы у вас во всем была ясность. До сих пор вы работали в столичном округе. Рядом — Центральный Комитет партии, Наркомат, всегда можно посоветоваться. С маньчжурской границы в Москву за советом не поскачешь. Там надо принимать самостоятельные решения. Новую армию придется создавать в сложных условиях. Международная обстановка с каждым днем накаляется. Японские захватчики в Маньчжурии точат зубы. Трудно сказать, чего будущее потребует от вашей шестнадцатой армии. Она должна быть готова ко всему! Сейчас задача состоит в том, чтобы в кратчайшие сроки личный состав приобрел навыки ведения современной войны.

Меня предупредили, что 16-я армия будет формироваться близ границы, командармом назначен генерал-лейтенант М. Ф. Лукин. Срок на сборы — три дня.

Новое назначение взволновало и обрадовало. Тот факт, что работать придется в Забайкалье, в районе, откуда вероятнее всего могло последовать нападение империалистов на нашу страну, мобилизовывал и придавал энергии. С такими мыслями приехал я в Читу и пошел представляться начальству. [111]

— Товарищ командующий! Дивизионный комиссар Лобачев прибыл для прохождения дальнейшей службы.

Командующий Забайкальским военным округом встал из-за стола и радушно поздоровался. Он — высокого роста, широкоплечий, с волевым лицом и открытым взглядом.

— Я рад вашему приезду. Думаю, будем работать дружно и в контакте.

Иван Степанович Конев сам всего несколько дней назад приехал в Забайкалье с Дальнего Востока. Он усадил меня, начал расспрашивать о Москве, об общих знакомых и товарищах, о семье. Сказал, что командующий 16-й армией и начальник штаба не сегодня-завтра должны прибыть в Читу из Новосибирска и тогда нам, всем вместе, надо сразу же выезжать на место.

Генерал-лейтенант М. Ф. Лукин последнее время служил начальником штаба Западно-Сибирского военного округа. Ему уже было за пятьдесят лет. Я знал, что это человек большого военного опыта, активный участник гражданской войны и старый член партии. Лукин в прежние годы работал в Москве начальником Управления кадров РККА, а затем военным комендантом Москвы.

Полковник М. А. Шалин (немного моложе командарма), назначенный начальником штаба, тоже принадлежал к первому поколению командиров армии государства рабочих и крестьян. Гражданскую войну прошел на восточном и западном фронтах. В дни подавления кронштадтского мятежа командовал ударным отрядом и за умелые боевые действия, за личную доблесть был награжден орденом Красного Знамени. Впоследствии он окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе.

Начальником политотдела армии назначили бригадного комиссара К. Л. Сорокина, моего однокурсника по Военно-политической академии.

Через несколько дней выехали к месту формирования. Район формирования по сибирским масштабам считался небольшим — имел территорию в 19 тысяч квадратных километров, то есть несколько больше всей Гомельской области Белоруссии.

Линия железной дороги скрывалась в цепи холмов, между которыми проложила свое русло река, спокойная в жаркое лето, но чрезвычайно буйная во время дождей. [112] Поблизости протекала и река Аргунь, протянувшаяся вдоль границ СССР и Китая на сотни километров, с многочисленными рукавами и множеством островков. Поросшие камышом, ивой и высокой травой, островки доставляли немало хлопот войскам укрепленных районов и пограничникам.

Обосновывались почти на голом месте, решив до наступления осени построить теплые землянки для войск, поставить сборные дома для штаба, подготовить помещения для армейских складов, госпиталей, клубов.

В первое время жизнь протекала совсем по-походному. Армейский штаб помещался в небольшой казарме. Здесь и жили, и работали, и грелись у «буржуек». Для личного состава построили просторные теплые землянки (с лесом было туговато), подземный клуб на 1000 мест. В общем — настоящая солдатская жизнь. Люди — в тепле, одеты, накормлены, но удобства ограничены самым необходимым.

В начале января 1941 года командарм ездил в Москву, на заседание Военного Совета при Народном Комиссаре Обороны. Вернувшись, он со свойственным ему юмором рассказал, как маршал С. К. Тимошенко оценил работу, проведенную нашей армией:

— Кончили обсуждение всех вопросов, Тимошенко спросил: у кого какие просьбы и заявки. Ну, заявок, понимаешь, у каждого оказалось много, особенно по части материального снабжения, строительства. Семен Константинович выслушал и предложил устроить перерыв. Покурите, говорит, и, пользуясь временем, спросите Лукина, как у него в армии живут и строят. Собрался около меня народ, и я доложил про забайкальскую жизнь. Строились, говорю, просто: показывали командиру дивизии одну, другую сопку — здесь будете жить, получите на дивизию вагон шпал, другого леса нет, а остальной материал под руками: галька, песок, глина и лоза. Из лозы стены можно сплести что надо. Рассказал, что в землю зарылись; в ней теплее, особенно при наших свирепых ветрах. Лучших командиров, говорю, мы поощряем, и самой дорогой премией считается лишнее полено дров.

После перерыва маршал спросил:

— Покурили, товарищи?

— Покурили!

— С Лукиным говорили? [113]

— Говорили.

— Ну, а теперь давайте выкладывайте ваши заявки.

Заявок оказалось мало.

Пока на всей территории, где дислоцировались войска, шло усиленное строительство, в частях развернулась упорная учеба.

Много раз я беседовал с М. Ф. Лукиным о стиле нашей боевой учебы. Единодушно пришли к мнению, что наша задача, во-первых, в том, чтобы учить бойцов и командиров жить по уставам, во-вторых, учить тому, что нужно для войны, и, в-третьих, вести занятия в самых суровых, закаляющих людей условиях. Михаил Федорович однажды выразил это следующими словами:

— Надо учить войска вести наступательные действия. Разумеется, мы отрабатываем и навыки, необходимые в обороне, развиваем стойкость и тому подобное: на войне всяко может дело обернуться. Но главное, Алексей Андреевич, — надо учить наступательным действиям. Иначе армия социалистического государства, инструмент мира и обороны, своего долга выполнить не может.

В ходе учебы много внимания уделялось овладению мастерством ведения огня, одиночной подготовке бойца, взаимодействию пехоты и танков. 16-я армия располагала солидным танковым кулаком — 300 танками 5-го корпуса. Танкистами командовал генерал-майор танковых войск И. П. Алексеенко, опытный военачальник, получивший звание Героя Советского Союза в дни боев на Халхын-Голе. Он упорно совершенствовал управление танками во время боя, говоря, что на Халхын-Голе в этом звене ощущалась недоработка. Вскоре танкистам была придана пехота, и корпус теперь включал две танковые дивизии — 13-ю и 17-ю — и 109-ю мотострелковую дивизию, впоследствии прославившуюся в оборонительных боях под Шепетовкой.

М. Ф. Лукин часто бывал у танкистов, не забывая и о других соединениях. Исключительное внимание командарм уделял организации боевой подготовки в стрелковых дивизиях. Здесь он проводил большую часть времени, доходя вплоть до роты и взвода. Человек большой воли и знаний, он пользовался большим авторитетом. Еще в первую мировую войну Лукин командовал ротой. Уже одно это говорило о его недюжинных военных способностях. [114]

Мы знали, сколько трудолюбия нужно проявить крестьянскому сыну, чтобы допустили к офицерскому званию.

Широко развернулась инженерная подготовка войск. Полковник Ясинский, начальник инженерной службы, оказался толковым организатором. Саперы вели большие работы на строительстве нового укрепленного района, выдвинутого к границе, овладевали искусством разминирования и ликвидации заграждений.

В частях установилось твердое правило: ни одного дня срыва боевой учебы. И правило это упорно проводили в жизнь, хотя природа в Забайкалье своенравна и порою, особенно зимой, она задавала нелегкие задачи. В 30–50-градусные морозы части снимались с зимних квартир и уходили в поле. Люди жили в палатках и окопах, при ветре, который легко поднимал с промерзлой земли гальку. Поварам доставляли картошку, твердую как камень, — и из нее научились готовить обед! Однажды во время ночных занятий один из наших батальонов застигла пурга. Недобрая забайкальская пурга! Ветер ломал деревья, уносил за десятки метров крыши с построек. Комбат приказал бойцам привязаться друг к другу ремнями. Так переждали бурю.

И ни один человек не пострадал! Задание выполнили.

Покоя, в обывательском смысле слова, Михаил Федорович не давал никому, особенно в штабах соединений. Не раз он подчеркивал: пока есть время, нужно оттачивать боевые навыки, воспитывать в себе способность действовать в сложных условиях. Как-то провели боевую тревогу в штабе 15-й кавалерийской дивизии. Комсостав собрался организованно, в срок, у каждого — небольшой чемодан с личными вещами первой необходимости. Приятно посмотреть!

— Прошу, товарищи командиры, открыть чемоданы, — сказал командарм. — Посмотрим, с чем в поход собрались.

Надо же было одному лейтенанту второпях сунуть в чемодан вещи жены! Хохот поднялся невообразимый.

— Ну, нам с тобой по этому поводу лишний раз говорить не придется, — улыбнулся мне Лукин. — Лейтенанту же урок на всю жизнь!

Настроение бойцов, командиров и политработников — энергичное, жизнерадостное. В крепнущем армейском коллективе чувствовалась настоящая спайка. Комсостав частей [115] подобрался дружный, с партийной закалкой, искренне любящий военное дело. Этому содействовала и сама жизнь в суровом крае. Преодолевая трудности, люди скорее узнали друг друга, ценили товарищество и взаимную поддержку. Спаянность личного состава, высокий уровень дисциплины в немалой степени зависели от организаторских способностей офицеров армейского штаба, их крепкой связи с частями. До позднего вечера штабисты засиживались над картами, донесениями, оперативными материалами. А часов в двенадцать ночи бывало полковник Шалин берет с собой двух — трех командиров и выезжает в Дацан или Даурию, чтобы к утру на месте проверить план боевой подготовки, оказать помощь. Начальник артиллерии генерал-майор Т. Л. Власов с самого начала нацелил свой штаб на то, чтобы в работе доходить до каждого орудийного расчета. У нас оценили и по-настоящему полюбили начальника связи полковника П. Я. Максименко. Был он уже в летах, старый связист, настоящий виртуоз своего дела. И сумел убедить своих подчиненных, что связист в армии делает зачастую самую нужную, самую ответственную и решающую для победы работу. Уже в Забайкалье наш полк связи стал лучшим в округе. Многим советовали побывать у Максименко, присмотреться к стилю его работы.

Первый экзамен наша армия держала на тактических учениях незадолго до наступления зимы. Подобные учения проводились и в других военных округах. Цель их — проверить, насколько за лето в войсках учтены уроки финской кампании.

Тактические учения проходили под руководством командующего округом И. С. Конева. В ходе учений предусматривалась атака укреплений «противника» пехотными частями с соответствующей артиллерийской и авиационной подготовкой. Предварительно следовало «обработать» предполье, потом передний край. Одновременно авиация наносила удары по подходящим резервам. Действовали в условиях, приближенных к боевым: авиация бомбила настоящими бомбами, артиллерия вела огонь боевыми снарядами, мишени при атаке укрепрайона поражались пулями.

«Наступающим» и «обороняющимся» частям поставили сложные задачи. Действовать пришлось в нелегких условиях, на местности, где высились лесистые сопки и [116] протекали горные речки; «бои» развертывались и на оголенных каменных уступах, и в лесу.

Не очень удачно «оборонялся» батальон капитана Сонина, сосредоточившийся на защите промежуточных рубежей предполья. Наступающие, «неся потери», упорно продвигались вперед. Им приходилось часто развертываться, подниматься на крутые склоны, устранять заграждения. Командование и посредники не прощали ни одной ошибки. А ошибки были. Артиллерийская батарея, поддерживавшая пехоту «наступающих», оказалась без достаточного количества снарядов. Ее остановили посредники. Роте пришлось действовать без артиллерии, и она, естественно, не имела успеха.

Как раз в этот момент в батальон Сонина прибыл И. С. Конев.

— Что вы тут делаете?

— Ничего не делаю, — простодушно ответил комбат.

— Фантазия не работает? — сердито усмехнулся командующий. — Кто на войне ничего не делает, того противник бьет... Какую имеете задачу?

Подобные промахи настораживали, хотя их и обнаруживалось не так уж много.

Ход «боев» ночью порадовал. Дерзкая хватка, инициатива командиров раскрылись в полной мере. Днем промежутки между очагами обороны хорошо просматривались и обстреливались фланговым огнем. Воспользовавшись темнотой, «наступающие», проникая в промежутки и обходя «обороняющихся» с флангов, создали для них угрозу окружения. Я сказал командарму, что еще в школе ВЦИК нас учили тщательно отрабатывать тактику ночного боя.

— Самое лучшее время бить врага, — согласился Лукин. — В русской армии издавна знают силу ночного боя.

Внимание командующего учениями переместилось на «обороняющихся»: какова стойкость в ротах, насколько быстро перестроена система огня, как ведется в ночных условиях разведка.

И. С. Конев, член Военного совета округа Д. А. Гапанович передвигались с батальоном Сонина. Командующий обходил огневые точки, беседовал с командирами отделений и бойцами, проверял стрелковые карточки.

Младший командир Рублев нечетко ответил генералу [117] по теории стрелкового дела. Конев указал на это командиру взвода лейтенанту Мячину.

Затем подошли к командирам орудийных расчетов Кудряшову и Лаврову. Молодые, сильные ребята, умелые бойцы! Конев долго рассматривал тщательно выверенные стрелковые карточки. Чувствовалось по всему, что расчеты готовы к отражению «противника». Командующий с видимым удовольствием взглянул на Кудряшова. Паренек не то чтобы богатырь ростом, но очень складный, широкий в кости, видно, что сила в нем играет, а волосы льняного цвета и внимательные серые глаза накладывали на сержанта оттенок мягкой сдержанности.

— Давно служите в Красной Армии?

— Второй год, товарищ генерал.

— Откуда родом?

— Из Серпухова.

— Из рабочих?

— Из рабочих, товарищ генерал.

— Тем более рад отметить вашу отличную боевую подготовку. Будете упорно учиться, хорошим командиром станете. Желаю успехов в учебе, товарищ сержант.

— Служу Советскому Союзу!

На берегу ручья в лесу дымилась походная кухня. Коневу рапортовал старшина:

— Обед готов. Не будет ли желания, товарищ генерал, отведать пробу? Борщ у нас забайкальский.

— А я думал украинский, — сказал, улыбнувшись, командующий.

— Живем в Забайкалье, товарищ генерал, по природе и порода.

— Словом, какой ни есть, уговорил, — согласился Конев.

Борщ был жирный, густой.

— У вас ежедневно такой борщ?

— Часто, когда по расписанию полагается. У нас повара предпочитают борщ другим первым блюдам.

Обход продолжался. Некоторые командиры отделений понимали огневую задачу узко, только в рамках отделения. На разборе учений командующий округом обратил на это внимание:

— Здешняя местность имеет много «мертвых» пространств, недоступных для огня одного отделения, но хорошо обстреливаемых другими отделениями. Чтобы оказать [118] огневую помощь соседу и вовремя получить от него помощь, необходимо организовать взаимодействие, начиная с командиров отделений.

Командующий дал положительную оценку учениям и особо выделил 152-ю дивизию, которой командовал полковник П. Н. Чернышев:

— Если сравнить эту дивизию с другими соединениями, она явно выделяется как лучшая. У полковника Чернышева хорошо обеспечена маскировка, умело организован огонь и взаимодействие подразделений. Одиночная подготовка бойца на высоте. Люди натренированы в перебежках, в земляных работах. У каждого чувствуешь личную инициативу. В настоящей боевой обстановке эти качества обеспечат наибольший успех.

Когда зима набрала полную силу, в армии провели выборочную проверку выполнения программы боевой подготовки. С группой офицеров штаба и политического отдела я выехал к мотострелкам, в 109-ю дивизию, где проходили батальонные тактические занятия. Особенно выделялся здесь 381-й полк, которым командовал подполковник Подо>пригора. Учения батальона шли в стремительном темпе, бойцы и командиры действовали с большим воодушевлением, хотя порой приходилось очень трудно. Снега в этих местах не было, только голая, в трещинах от мороза земля. Дул пронизывающий ветер. Люди уже восемь часов находились в поле. Я увидел связистов, работавших без рукавиц, и удивился. Оказалось, комсомольцы полка призвали всех бойцов закалять руки, постепенно приучать их к морозу — и добились успеха. Радостно было смотреть на эту сильную, смелую молодежь, находившую удовлетворение в борьбе с трудностями.

— Тяжело, ребята? — спросил я у бойцов, когда дали отбой. И получил ответ:

— Тяжело в ученье, легко в бою, товарищ член Военного совета!

— Твоя фамилия случаем не Суворов? Нет?.. Откуда знаешь суворовскую «Науку побеждать»?

— Командир полка рассказывал...

Пожалуй, это в стиле Подопригоры — командира очень требовательного, даже сурового, но чуткого воспитателя. Я его знал близко: вместе начинали службу на Северном Кавказе, в полку Леонтия Николаевича Гуртьева, вместе занимались в военно-научном кружке; тогда [119] я командовал ротой, а Подопригора — взводом. Потом пути наши разошлись. Товарищ армейской юности стал отличным строевым командиром.

Подопригора обещал вечером показать самодеятельность.

— Бойцов мало видеть в сопках, — сказал он при этом, — надо увидеть и на отдыхе, чтобы оценить, какой это замечательный народ!

Рассказывали, что Подопригора «нажимает» на русские народные песни. Хор на вечере самодеятельности показал себя с лучшей стороны: старинные проголосные песни сменялись строевыми, потом частушками. Были тут песни старых русских солдат, вроде «наши сестры — сабли востры, вот кто наши сестры», и песни гражданской войны. Старшина, дирижировавший хором, энергично взмахивал сжатым кулаком, и сотня молодых голосов подхватывала:

— Смело мы в бой пойдем, за власть Советов...

На концерте отметили интересную струнку. И песни, и танцы, и юмористические сценки — все было связано с жизнью полка, с армейским бытом, с боевой подготовкой. Например, русская плясовая начиналась сценкой: старшина отпускает отличника боевой и политической подготовки в отпуск; была и такая картинка без слов под баян: дневальный неправильно несет службу. Потом бойцу на сцене завязали глаза, выкатили пулемет. Боец вслепую, с завидной быстротой разобрал его и собрал.

— Видал, каковы бойцы? — спросил Подопригора, когда, оставшись вдвоем, мы устраивались на ночлег. — За таких людей, всерьез говоря, жизнь отдать не жалко... Мы с тобой, Алексей, девятнадцать лет назад вышли в командиры. Чувствуешь, как за эти годы армия выросла!

Вспоминая сейчас давнишнюю встречу в Забайкалье, я мысленно представляю себе Оструг, июльские дни 1941 года, где Подопригора стоял со своими бойцами насмерть...

День за днем 16-я армия набиралась сил, закалялась в суровых условиях. Рост армии происходил на прочной политической основе — на основе зрелого понимания каждым ответственности за защиту Родины. Никогда, пожалуй, политическая активность масс не проявлялась так бурно, как в предгрозовой тысяча девятьсот сороковой год. Солдат, мироощущение которого ограничивалось деревенской [120] околицей, после Великого Октября ушел в прошлое. За годы строительства социализма у рабочих и крестьян выработалось свое глубокое понимание государственных интересов. В армию шли с охотой. Аэроклубы, летные школы, танковые и другие училища осаждались добровольцами, желающими учиться военному делу. Народ чувствовал, что передышка, отвоеванная у империализма, близится к концу.

В Забайкалье, где воспоминания о Халхын-Голе были свежи, а рядом, в Маньчжурии, хозяйничал враг — японский милитаризм, это настроение проявлялось с особой силой. За развертыванием военных действий в Европе следили очень внимательно. Центральные газеты доставлялись к нам на четвертые — пятые сутки, а областные — на второй день. Работники дивизионных газет и нашей армейской «Боевой тревоги» проявляли немало усилий, чтобы держать личный состав в курсе событий. Работали широковещательные радиоузлы. Из полков все время запрашивали докладчиков о международном положении.

Советское государство, заключив с Германией договор о ненападении, занимало тогда позицию нейтралитета, однако народ не был и не мог быть благодушным по отношению к фашизму, подмявшему под себя всю Западную Европу. Наш политотдел тщательно инструктировал докладчиков. Выступая в полках и батальонах, пропагандисты добивались, чтобы люди правильно разбирались в реакционной сущности фашизма. В связи с этим у меня даже произошла стычка с членом Военного совета округа Д. А. Гапановичем, который полагал, что, раз нет специальных указаний, следует о фашизме помалкивать.

— Наломаешь дров в своих докладах, потом не разберешься.

— Что же тут разбираться? — возражал я. — Кто такой Гитлер — нам известно, и какие это «друзья» — тоже известно. Я, как и вы, за успехи нашей дипломатии. Но дипломатия — это одно, а политработа в войсках — другое...

Центром политической работы мы стремились сделать роту. Поармовцы большую часть времени проводили в частях, воспитывая и вооружая политическими знаниями и организационными навыками ротный актив: заместителей политруков, секретарей партийных и комсомольских [121] организаций, агитаторов, редакторов стенгазет и военкоров.

— В роте глубже чувствуешь жизнь, — говорил инструктор политотдела батальонный комиссар И. И. Панченко, возвратившись из очередной поездки в 152-ю стрелковую дивизию.

Он работал в дивизии более трех недель. Изучил формы политработы в одной роте, затем перебрался в другую, потом в третью. А перед возвращением в армию выступил на совещании политработников дивизии, обобщил опыт лучших партийных организаций.

Еще при знакомстве К. Л. Сорокин представил мне Панченко и старшего политрука Батманова как лучших работников политотдела.

— Самое драгоценное у них, — говорил Константин Леонтьевич, — то, что они поняли: политработник, если он не с массой бойцов и командиров, нуль без палочки. Вы случаем, Алексей Андреевич, не знакомились с записной книжкой Панченко?

— Нет.

— Попросите. Любопытная вещь. Видишь, что умный работник несет людям и что сам берет от людей.

Несколько позже, когда побольше узнали друг друга и можно было, не нарушив такта, заглянуть в личные записи инструктора, я попросил Ивана Ивановича об этом. Он дал мне свою записную книжку на вечер. Первое, что бросилось в глаза, — выписки из высказываний В. И. Ленина об армии, о государстве, о роли комиссаров и коммунистов в войсках, о единоначалии и дисциплине. Против некоторых цитат стояли пометки: «Дать почитать такому-то командиру». Видимо, у Панченко состоялся разговор на эту тему. На одной страничке была вычерчена диаграмма выплавки стали в СССР с пометкой: «Для 17-й...». Крупными буквами выписан ворошиловский лозунг «Дисциплина нам нужна, как воздух», и далее несколько страничек наблюдений о достижениях и промахах в дисциплине; среди пометок я увидел такую: «Ошибка: нет ежедневного инструктажа внутреннего наряда. Спрашиваю старшину... Он отвечает: «И так все знают». Тема: «Что значит жить по уставу?». Еще запись: «Командир роты груб. Теряется товарищество. Поставить доклад: «Как понимать командирскую требовательность». Были в записной книжке инструктора заметки и такого [122] рода: сколько книг прочитали за месяц командиры рот, политруки; адреса колхозов. Очевидно, Панченко вел переписку с семьями бойцов. Множество живых, взятых из практики заметок об опыте. По поводу одной записи — «Опыт Ткаченко в изучении людей» — я попросил у Ивана Ивановича разъяснения. Он рассказал, что секретарь партячейки стрелковой роты Ткаченко заинтересовал его своим умением подойти к людям. Роту знает великолепно, каждого по имени, отчеству и фамилии, ведет большую переписку с заводами и колхозами, где трудились бойцы до призыва, и, что особенно интересно, старается понять характер каждого человека.

— Может быть, я увлекаюсь, товарищ дивизионный комиссар, — резюмировал Панченко, — но пример Ткаченко подсказывает мне, что наши коммунисты пытаются конкретно воздействовать на характер бойцов.

В самом начале нашей жизни в Забайкалье, когда мы готовили первое партсобрание управления штаба армии, я предложил Лукину сделать доклад о задачах боевой и политической подготовки. Он согласился, добавив, что основная мысль, которую он будет развивать, выражается в требовании: «Живи по уставу».

— Если добьемся, — сказал командарм, — что уставные нормы прочно войдут в сознание командиров и бойцов, это поможет успешно решить большую часть наших задач.

Штаб и политотдел много работали в этом направлении. Тема «Живи по уставу» не сходила с повестки дня партийных собраний. Как добиться, чтобы каждый человек в подразделении отрешился от формального отношения к уставным нормам и требованиям? Эта мысль не раз занимала коммунистов. Мы стремились к тому, чтобы уставные нормы стали для каждого естественными условиями бытия.

И Лукин, и Шалин, и Сорокин, и другие требовали от подчиненных знаний уставов «назубок». Дело тут не только во внешнем эффекте, который производишь на подчиненных. Когда помнишь устав, как таблицу умножения, вырабатывается определенная реакция на малейшее отклонение от норм.

На окружной партийной конференции, состоявшейся в январе 1941 года я стал развивать эту мысль в своем выступлении. Смотрю, И. С. Конев открывает устав. [123]

— А ну, погоди. Не возражаешь против экзамена? Что сказано в таком-то пункте Дисциплинарного устава?

Я ответил. Он мне новый вопрос. Так под всеобщее оживление в зале прошлись по ряду уставных статей.

— Знает-таки, точка в точку, — подтвердил Конев. — Вы вот, товарищи, смеетесь, а он прав: мы получили хороший урок.

Ивана Степановича Конева к весне перевели в другой округ, а в Забайкалье прибыл на пост командующего генерал-лейтенант П. А. Курочкин. 25 мая вместе с членом Военного совета корпусным комиссаром К. Н. Зиминым он прилетел на самолете. Приближалось к концу строительство нового укрепрайона и узкоколейной железной дороги. Командующий решил осмотреть объекты. Одновременно мы предложили Курочкину и Зимину съездить в 65-ю стрелковую, которой успешно командовал наш выдвиженец полковник П. К. Кошевой.

Целый день провели в полках, расположившихся в сопках. П. А. Курочкин сказал командарму, что дивизия действительно хороша, закалена, находится в таком состоянии, что «хоть сейчас в бой посылай».

Едва ли Павел Алексеевич предполагал, что слова его окажутся пророческими. На следующий день, когда снова выехали на дрезине в горы, нас нагнал верховой из штаба армии. Чита срочно вызывала к телефону командующего округом.

Быстро возвратились. Курочкин сразу связался с округом. Начальник штаба доложил, что из Москвы получена важная шифровка, касающаяся 16-й армии.

— Полетим, товарищи, вместе, — предложил командующий округом.

Через час были в Чите. Приказ из Москвы предлагал передислоцировать 16-ю армию на новое место. М. Ф. Лукину надо было немедленно явиться в Генеральный штаб за получением указаний, а полковнику М. А. Шалину и мне — организовать отправку эшелонов.

— Куда? — спросил я Курочкина.

— На запад.

Посоветовались и решили, что первыми будут отправлены танкисты, затем 152-я дивизия и остальные Соединения и наконец — штаб армии с приданными частями.

— Отправлять эшелоны ночью. Никто не должен знать, что армия уходит, — предупредил командующий. [124]

— Климат меняем, товарищ член Военного совета? — спрашивали меня танкисты, когда я провожал их в дальнюю дорогу.

— После Забайкалья, пожалуй, любой климат не страшен! — отвечал я.

К отходу танковых эшелонов приехали Курочкин и Зимин, собрали начальствующий состав 5-го корпуса, пожелали генералу Алексеенко и всем командирам не уронить традиции забайкальцев, еще лучше работать на новом месте. Люди слушали эти теплые напутствия, и каждый думал, что, пожалуй, не о боевой подготовке, а о боевых действиях скоро пойдет речь.

Вместе с командующим округом приехал представитель окружного интендантства. Когда наша армия находилась в сопках, ей оказывалось всяческое внимание, а теперь интендант настаивал, чтобы имущество и часть вооружения, которое мы хотели взять с собой, были сданы.

— Новый округ о вас позаботится, незачем тащить все отсюда.

— Вы считаете возможным отправлять армию к новому месту службы в наихудшем виде? — спросил я.

— Я считаю, что придут другие и придется заботиться о них, — ответил он. — На новом месте...

— Что вы твердите о новом месте! Куда едем — еще неизвестно! Но вы чувствуете, что надвигаются тучи, или нет?

30 мая в клубе собрался начальствующий состав штаба. Конечно, все знали, что армия куда-то отправляется; я сказал только одно — предстоит далекий путь, женам посоветовать: если кто будет спрашивать, куда уехали мужья, отвечать — на учения.

Через полчаса в клуб созвали жен командиров. Они привыкли собираться сюда на торжественные собрания, концерты самодеятельности. Неожиданный созыв их встревожил.

— Уезжаем в лагеря, дорогие наши подруги.

— В какие? Куда? — послышались голоса.

— Об этом Военному совету пока ничего не известно.

— Алексей Андреевич! А нас в лагеря возьмете?

— Когда теперь вас встречать?

Приходилось и отшучиваться и успокаивать женщин. Многие из них в течение десяти — пятнадцати лет делили [125] с мужьями кочевую военную жизнь, переезжая из одного города в другой, из части в часть.

За семь суток выехали все соединения и части армии. Утро 3 июня застало штабной эшелон в пути. Поезд несся по тайге, полукольцом уходили назад сопки. В долинах паслись колхозные стада. Эшелон останавливался только на маленьких разъездах. Двери и окна вагонов закрыты, выходить запрещено. Никто не должен знать, что в теплушках перемещается штаб армии.

В Читу прибыли за полночь. Эшелон встал на запасных путях, далеко от вокзала. Нас встретили представители округа. Мне предложили немедленно явиться в штаб.

— Поедем вместе, — предложил я Константину Леонтьевичу Сорокину. — Попрощаешься с женой.

Семья начальника политотдела, как и моя, жила в Чите.

В округе меня ждало предписание Наркомата Обороны: утром курьерским поездом выехать в Москву. Вернувшись на станцию, я увидел, что к эшелону уже прицеплен паровоз. Ждали только моего возвращения. Я крепко пожал товарищам руки и, когда штабной эшелон скрылся вдали, поехал к семье. Объяснил жене, что отправляюсь пока в Москву.

— Воевать едешь?

— Откуда ты взяла?

— Да что я газет не читаю, что ли?

— Ну, реальную обстановку мы пока с тобой не знаем. Видимо, воевать пока не требуется. А если нужно... что ж, будем воевать! Сейчас известно одно: в семь утра выезжаю в Москву.

10 июня я приехал в столицу, и теперь по-новому переживал встречу с Москвой. Метро после наших забайкальских землянок показалось особенно красивым. Все-таки правильно сделали, что не жалели средств на мрамор, мозаику, скульптуру! Пусть люди уже сегодня в этом замечательном творении наглядно видят, какой прекрасной будет наша жизнь при коммунизме.

Поздний вечер, однако в Наркомате Обороны все на местах. Генеральный штаб, Управление политической пропаганды работают почти круглые сутки. Василий Данилович Соколовский — теперь уже заместитель Начальника Генерального штаба, сообщил, что наша 16-я армия [126] должна была отправиться в Закавказье, к границе с Ираном, но в связи с обострением обстановки на западных рубежах эшелоны повернуты на Украину:

— Дислоцироваться будете в Киевском Особом военном округе. Лукин уже уехал в Киев. Рассчитываем на высокую оперативность Военного совета и штаба.

Информация, полученная мною в Генштабе и Управлении политической пропаганды, позволяла заключить: правительство озабочено тем, что определенные империалистические круги подталкивают Германию на восток.

Наркомат Обороны располагал данными, что в конце мая — начале июня происходила переброска германских войск в Польшу, в восточные и северо-восточные районы Германии. На случай если фашисты осмелятся на войну, были приняты некоторые меры. Несколько армий, подобно нашей, передвигались к западным рубежам.

При Военно-политической академии имени В. И. Ленина только что закончили работу специальные курсы членов военных советов и начальников политуправлений. Я встретил здесь много старых друзей и товарищей. Большинство из них считало военный конфликт неизбежным, схватки не миновать. Начальник Управления политической пропаганды А. И. Запорожец пригласил на беседу группу руководящих политработников. Он заявил, что, по-видимому, работать придется в новой обстановке, ознакомил с директивой об усилении политической пропаганды в войсках и, в частности, о необходимости разоблачения реакционной сущности фашизма.

15 июня я приехал в Киев и направился к Михаилу Федоровичу Лукину. Командарм наш стал резок на слово, что. с ним бывало, когда он встречался с серьезными трудностями. Он уже ориентировался в состоянии дел на месте, разговаривал с командующим округом генерал-лейтенантом М. П. Кирпоносом. Состоялся обмен мнениями по поводу обстановки на Западе. Лукин считал, что война вот-вот начнется. Кирпонос разделял это мнение. Командующий округом только что вел переговоры с Москвой. Он просил разрешения занять укрепрайоны, двинуть войска к границе, вернуть с полигонов артиллерию, части связи и саперов. Ему отказали.

— Дали понять, что войны не будет, — заявил М. П. Кирпонос. [127]

На следующий день вместе с Михаилом Федоровичем снова побывали в штабе округа, где встретились с М. П. Кирпоносом. Командующий округом говорил, что армии фашистской Германии подведены к Бугу. Граница в сфере обороны Киевского Особого военного округа нарушается каждый день. Над нашей территорией летают немецкие самолеты. В старых укрепленных районах вооружение снято, как устаревшее, и новым не заменено. Руководители округа были обеспокоены тем обстоятельством, что практически они не имеют реальных возможностей дать ясную ориентировку комсоставу частей и соединений.

От генерала Кирпоноса прошли к начальнику оперативного отдела штаба округа полковнику И. X. Баграмяну. Полковник сказал, что немцы нахально ведут воздушную разведку, залетают на нашу территорию группами до 20 самолетов в день. Обстановка напряжена. По мнению Баграмяна, уже нельзя сомневаться в том, что Гитлер нарушит пакт о ненападении.

В течение четырех последующих дней вместе с командармом я побывал в городах, куда должны прибыть наши соединения, — Житомире, Виннице, Бердичеве, Проскурове, Шепетовке, Изяславе, осматривал казармы и летние лагеря. Штаб армии решено разместить в Старо-Константинове. Там уже находились штабы двух корпусов, которыми командовали генерал-майор В. И. Чистяков и комбриг К. С. Злобин. Они перешли в оперативное подчинение нашей армии. Установили связь с военными комендантами железнодорожных станций, и в Старо-Константинов начали поступать сообщения о движении частей армии. Неподалеку, в Белой Церкви, стоял штаб 19-й армии, командующим которой был И. С. Комев, а членом Военного совета — И. П. Шекланов. Войска «соседей» только подтягивались...

21 июня Михаил Федорович выехал в Винницу встречать соединения, а я с утра находился в Шепетовке, где разгружались танкисты полковника Корчагина. Работа спорилась. Поздним вечером я вернулся в Старо-Константинов. Лукина еще не было. В Доме Красной Армии шел спектакль. В вестибюле встретился с генералом Чистяковым, просидели почти до рассвета. Утром, часов в семь, меня разбудил телефонный звонок. Говорил Чистяков: [128]

— Алексей Андреевич, прошу вас немедленно в штаб.

«Неужели началось?» — мелькнуло в голове.

В адрес 16-й армии пришло две телеграммы от Наркома Обороты маршала Тимошенко. В первой сообщалось о вторжении вражеских войск, во второй телеграмме был приказ немедленно отправить корпуса Чистякова и Злобина к западной границе. Как раз прибыл командарм. Он еще в Виннице получил сообщение о том, что немцы провоцируют нас на войну, сегодня утром бомбили наши города и в ряде мест перешли границу. Приказано зарвавшегося врага выбить с нашей территории, но границу не переходить.

— Это не провокация, — сурово произнес М. Ф. Лукин, — это война. Дело дипломатов, Алексей Андреевич, кончилось... Началась большая война.

Чистяков и Злобин собрали командиров и политработников. Части должны быстро двинуться вперед, на запад, на врага. Надо разъяснить бойцам и младшим командирам, как осложняется обстановка в результате вероломного нападения.

Генерал Чистяков в эту тяжелую минуту признался нам:

— Корпус оружием полностью не обеспечен, округ на просьбу ответил, что запасов нет. Запросили Москву.

...А в городе еще ничего не известно. Население спокойно. Обычный выходной день. Яркое солнце. Только в 12 часов дня по радио было передано сообщение о нападении фашистской Германии на Советский Союз.

В 2 часа дня Военный совет армии получил телеграмму из Киева, от Центрального Комитета Коммунистической партии (большевиков) Украины. ЦК КП(б)У призывал бойцов, командиров и политработников с честью выполнить долг перед Родиной, перед советским народом.

Первые митинги у танкистов, у мотострелков и в артполках запомнились мне на всю жизнь. Чувствовалось, что у людей боевое настроение, решимость покончить с фашистской нечистью. Речи заканчивались словами: «Наше дело правое! Победа будет за нами!»

Победа, без сомнения, будет за нами! [129]