Снаряды дырявили броню

У орудия сержанта Михаила Мещерягина собралась вся батарея. Артиллеристы, обмундированные в новые полушубки и валенки, расположились кто в ровике, только что оборудованном в мерзлой земле, кто прямо на снегу.

— Разрешаю курить, — сказал капитан Поликарпов, заместитель командира дивизиона по политчасти, и присев на станину пушки, повел разговор о создавшейся обстановке на участке фронта, где держали оборону артиллеристы.

— Сталинградская группировка войск Паулюса полностью окружена, — продолжал капитан — Это вы уже знаете. Враг мечется, ищет выхода, хочет вырваться из кольца. Наши войска не только крепко держат фашистов в «котле», но и сужают колечко. Немцы, окруженные в Сталинграде, ждут своего спасения с юга, из района Котельникова, где противник сконцентрировал крупные танковые силы. Сам Гитлер обещал Паулюсу, что танки фельдмаршала Манштейна разорвут русское кольцо и выведут всех из сталинградского «котла».

Капитан примолк, обвел взором всех и спросил:

— А мы здесь для чего?

Каждый готов был ответить, ибо знал, что дивизион именно и прибыл на этот участок фронта для того, чтобы преградить дорогу танковым подразделениям противника. Но капитан обратился к командиру орудия сержанту Мещерягину, с которым познакомился в пути следования. Замполиту понравился этот крепко сбитый, рослый парень И возраст у него был солидный — к тридцати приближался, и в военном деле свободно ориентировался, оттого что ему уже довелось воевать с самураями на озере Хасан.

— Как думаете, сержант Мещерягин, для чего мы здесь?

— Чтоб вся вражеская броня сгорела вот в этой заснеженной степи, — уверенно ответил Михаил.

— К словам сержанта ничего добавить не могу, — сказал капитан. — Все верно. На этом ставим точку.

Батарейцы уходили к своим орудиям. Капитан подошел к Мещерягину.

— Я запамятовал: вы из каких краев?

— С Урала. Родился в селе Исток, недалеко от Каменска-Уральского.

— Земляк, выходит, я — шадринский, — обрадованно сказал капитан и продолжил: — Прошу вас, когда фашисты полезут, покажите всей батарее пример. Надеюсь на вас.

— Не подведу, товарищ капитан!

Степь еще сутки покоилась в тишине. День и ночь прошли в безмолвии. Мещерягин со своим расчетом успел дооборудовать позицию, соорудить вокруг орудия снежный вал, рассортировать ящики со снарядами: в одну сторону — фугасные, в другую — бронебойные, чтоб во время боя все было под руками.

На рассвете следующих суток степь взревела гулом моторов. Морозное утро разорвали пронзительные возгласы: «Воздух! Воздух!»

Батарейцы стремглав ныряли в ровики, распластывались на снегу.

Крестоносные «юнкерсы» косяками плыли над степью и кидали продолговатые чушки-бомбы.

— Началась долбежка, — услышал Мещерягин своего наводчика Ермакова, прижавшегося к стенке ровика.

Бомба грохнула рядом и так рванула землю, что аж ровик перекосило. Мерзлые комья хлестко стучали по орудийному щиту и по спинам батарейцев.

— Живы? — шевельнулся Мещерягин, отряхивая шапку.

— В целости, — ответил наводчик.

— Пронесло, — подал голос заряжающий Бондарчук.

— Эх, орудие бы не повредило, — в сердцах произнес Мещерягин.

— Прицел надо проверить.

Наводчик приподнялся, посмотрел в сторону орудия, определил, что все вроде на месте, и снова опустился поглубже в ровик.

— К орудиям! К бою! — покатилась команда над батарейной позицией, и ровики мгновенно опустели. Зашевелились артиллеристы: срывали с казенников чехлы, вытаскивали ящики со снарядами и волокли к пушкам.

— Танки прут! — услышал Мещерягин чей-то возглас и, приложив к глазам бинокль, вгляделся вдаль. Точно: черные квадраты заполнили горизонт.

— Сколько их? — спросил Бондарчук.

— Не сосчитать, — ответил Мещерягин.

— Могут проутюжить нас, — вздохнул заряжающий.

— Испугался?

Бондарчук молчал. Командир повторил вопрос.

— Жутковато, — признался Бондарчук.

— Лезь в ровик. Зарывайся в землю.

— Ты что, Миша? Я так... к слову.

— Коли так, не пищи! Готовьте бронебойные и подкалиберные снаряды.

— Есть готовить снаряды! — ответили вместе заряжающий и подносчик.

Танки ползли. По полю катился железный лязг гусениц.

— По танкам справа...

Наводчики прильнули к прицелам орудий. Ермаков тоже приложился одним глазом к прицелу, а правой рукой нащупал спуск.

— Огонь! — отрывисто скомандовал Мещерягин.

Вся батарея била по ползучим квадратам. Выстрел за выстрелом.

Фашисты открыли огонь. Снаряды танковых пушек рвались рядом. Расчету досталось: вокруг свистели осколки. Земля комьями била по лицам артиллеристов. Мещерягина свалило с ног.

— Что с тобой! — обернулся Ермаков.

— Огонь! — лежа командовал Мещерягин и обеими руками тер глаза.

Ермаков нажал на спуск. Танк, что был впереди метрах в двухстах, качнулся и, неуклюже завертевшись на месте, остановился.

— Крышка ему! — крикнул Бондарчук. — Гусеницу сбило!

А Мещерягин все тер глаза — землей забило.

— Возьми! — Ермаков подал командиру фляжку. — Промой глаза.

Еще выстрел. Снаряд ушел в башню, как нож в масло. Последовал взрыв, и черный дым окутал танк.

— Ура! — радостно закричал Бондарчук.

Мещерягин, кажется, прозрел — фляжка помогла.

— Молодец, Федя! — хвалил Мещерягин Ермакова. — Красивый факел фрицам устроил. Так их!

Пулеметная очередь резанула по орудию — и Ермаков, тяжело покачнувшись назад от прицела, свалился на снег.

— Федя, ты чего? — крикнул Мещерягин и склонился над Ермаковым.

Ни звука в ответ.

— Танки близко! — завопил Бондарчук.

Мещерягин кинулся к прицелу. Дал два выстрела. Впопыхах не попал. Еще нажал на спуск. Снаряд разорвался под брюхом у танка. Покалечило ходовую часть. Остановился танк, но стрелять не перестал. Бил из пулемета и пушки. Мещерягин прицелился и выстрелил. Теперь удача — рвануло башню.

Соседние орудия тоже калечили врага. Но танки все еще грохотали и ползли. На левом фланге один ворвался прямо на позиции орудия и раздавил весь расчет. Бондарчук это видел.

Вот еще один ревет, идет прямо на Мещерягина.

— Дудки! — кричит Михаил и жмет на спуск.

Снаряд бьет по люку механика-водителя. Мещерягин посылает вдогонку второй снаряд — и снова точно в цель. Мещерягин видит, как пламя, растекаясь, ползет по танку.

— Молодец! — несется чей-то голос издалека.

Устал сержант. Пот заливает глаза. Попить бы...

— Бондарчук, нет ли водички?

Не откликнулся Бондарчук. Обернулся сержант и увидел, как тот сидел на снегу, опустив низко голову. Рядом с ним — никого: подносчиков покалечило, их в санбат уволокли.

— Жив ли?

Бондарчук молчал. Мерещагин подскочил, приподнял голову и не узнал заряжающего: все лицо разворотило. Осколком или разрывной пулей.

— Сестра, ко мне! — крикнул Мещерягин и снова встал к прицелу.

Один у орудия. А танки все еще ревут и стреляют. Надо остановить... Остановить!... Мещерягин кидается к станине, хватает снаряд, заряжает — и снова к прицелу.

— Что тут у тебя? — в грохоте слышит голос санинструктора.

— Танцы! — отвечает.

Сестра махнула рукой: сама увидела и Ермакова, и Бондарчука.

Мещерягин не смог ей подсобить. Бил по танкам. Прямой наводкой.

Они были совсем рядом. Пистолетом можно достать. И он доставал их — когда бронебойными, когда надкалиберными снарядами. Радовался, подбивая очередной танк, в душе хвалил пушку: на то она и противотанковая, чтоб фрицеву броню насквозь прошивать! Не за себя боялся, а за нее — чтоб не покалечило...

Батарея отбила танковую атаку. Пехота тоже помогла артиллеристам, особенно бронебойщики.

Дым и чад стоял над полем боя. Догорала и тлела фашистская броня.

Мещерягин спустился в ровик и упал как подкошенный — вмиг замер, кажется, даже уснул. Наплясался...

Бой этот был не последним в военной биографии командира орудия Михаила Мещерягина. Много раз доводилось ему преграждать дорогу немецким танкам: и у стен Сталинграда, и на земле Украины, и в Венгрии. И всегда был он победителем, за что в октябре сорок четвертого удостоен высокого звания Героя Советского Союза. Посмертно. Пуля врага оборвала его жизнь в тот миг, когда он превратил в факел фашистский танк, четвертый в том бою у венгерского города Карцаг.