Его имя — в списках героев

Телефон совсем омертвел. В трубке даже хрипов не слышно.

Комбат, всегда спокойный, теперь часто выбегал из землянки и, нервно подергивая правой щекой, вглядывался вдаль, стараясь увидеть, что происходит там, у вокзала. Потом он снова возвращался в блиндаж и громче обычного спрашивал:

— Молчит?

— Молчит, — отвечал телефонист и хотя знал, что бесполезно, но продолжал хрипло посылать в трубку позывные.

— Ну хватит драть горло, — злился комбат, — не вернулся Гребенюк — связи не будет.

Это верно, Гребенюка все не было. Ушел исправлять порыв на линии на рассвете и — с концом. Только ли Гребенюк пропал? До него двое отправились искать повреждение и тоже поминай как звали.

— Кого ж еще послать? — устало спрашивал сам себя комбат. — Нету у меня больше линейных связистов. Все растаяли...

Комбат взглянул в темный угол, где над аппаратом не унимался телефонист Крюкин. Из всего отделения один остался. Самый молоденький. Гребенюк сынком зовет его. Пожалуй, годится Крюкин в сыновья Гребенюку.

— Крюкин!

— Я, товарищ старший лейтенант, — приподнялся с приложенной к уху трубкой телефонист.

— Положи трубку... Слушай меня внимательно, — комбат хотел было поставить задачу Крюкину, но, взглянув на него, усталого и, видать, раздосадованного оттого, что телефон не подавал никаких признаков жизни, спросил: — Как думаешь, почему так долго нет Гребенюка?

Крюкин пожал плечами, хотя мог ответить комбату одним словом, но он боялся произнести его и просто не хотел верить, что Гребенюка больше нет в живых.

— Так вот, Крюкин, пойдешь на линию... Исправить надо... Понял?

Все понял Крюкин. Надо, обязательно надо наладить линию. Без нее худо может статься с ротами. Они дерутся у вокзала, может, им подмога нужна? Комбат должен знать про их положение.

— Смотри мне, Димка, — комбат ласково потрепал по щеке Крюкина, — ты хоть в целости вернись.

Улица встретила Крюкина ноябрьской сыростью: моросил мелкий, но густой дождик. После блиндажа, в котором хотя и сыпалось с потолка и стен от снарядных и бомбовых взрывов, было все-таки тепло, Крюкин всем телом сразу ощутил неуютность. А тут еще вон мина метрах в тридцати боднула асфальт и заставила парня распластаться на земле. За ней вторая. Вот напасть, не успел и шагу сделать, как фашист «огурцами» швыряться начал. Кладет и кладет глины...

Приподнял голову. Справа, метрах в десяти увидел выщербленную снарядами кирпичную стенку. Кошкой пополз к ней, а затем, примостившись у холодных кирпичей, стал искать провод, тот, который шел из блиндажа комбата к ротным траншеям. Ему же проводной нитки надо держаться, а не кидаться куда попало. Провод теперь его, Крюкина, поводырь.

Нашел — вот он у ног лежит, рядом. Обрадовался Крюкин, словно друга встретил. Взял в руки провод, положил нить на колени и, будто с живым разговаривая, спросил:

— Ну скажи, в каком месте тебя покалечило?

— Ищи, — Крюкин сам же и отвечал: — Чего съежился у стены? Фрица испугался? Гребенюк не испугался...

И пополз вдоль провода. Мины рвали асфальт улицы, крошили кирпич, отчего Крюкину пришлось часто припадать к земле, скрючиваться в воронках. Каждый вершок давался с трудом, а время бежало. Первые сто метров минут за сорок преодолел.

Где же порыв, где? Пока провод цел. Иди, Крюкин, ищи. Взглянул вперед и увидел метрах в двадцати большую глиняную вазу на кирпичном постаменте. Ну чудо: кругом бушует бой, а она целым-целехонька. Когда-то, видать, цветы в ней были, теперь ориентиром стала: Крюкин кинулся к вазе. Показал спринтерскую прыть: за считанные секунды преодолел двадцать метров.

Припал к постаменту и замер: над головой пули вжик, вжик... Неужто враг заметил его?

Зазвенела ваза. Так и есть — прошило очередью. Черепки-осколки разлетелись в разные стороны. Крюкин подобрал те, что упали рядом и зачем-то высыпал их в карман шинели.

А провод все цел. Попробовал потянуть к себе: подался легко. Значит, где-то рядом порыв. Скорей бы найти... Пополз дальше. И вдруг остановка: на проводе ничком лежал солдат. Потормошил — мертвый. Екнуло сердце: вдруг это Гребенюк? Повернул его. Так и есть — Гребенюк. А под ним порыв: один конец провода намотан на руку Гребенюка, другой лежит в снарядной воронке.

Крюкин, уложив Гребенюка в воронку, принялся за провод. Зачистил концы, соединил их и, чтобы удостовериться в целости линии, подался вперед.

До рот добрался. Все было в норме. Телефон ожил: линия несла команды комбата на передний край. Даже он, Крюкин, услышал голос своего командира, который похвалил его и от лица службы вынес благодарность. Теперь можно и в обратный путь. К Гребенюку надо доползти, похоронить как следует. Решил к вазе его подтащить, там могилку отрыть. Пусть ваза памятником будет Гребенюку.

Достиг Гребенюка сравнительно быстро и к вазе дотащил его. Осталось могилу отрыть, для чего отстегнул от ремня лопатку и попробовал грунт — мягкий. Еще раз вонзил черенок в землю, но вдруг так кольнуло в груди, что невмоготу стало даже держать лопатку в руках. И все поплыло: и земля, и ваза, и Гребенюк...

И все же очнулся Крюкин. Еле просунул руку под шинель, потрогал грудь и, когда посмотрел на руку, снова обомлел — вся ладонь в крови.

А провод? Цел ли он? Пошарил окровавленной рукой вокруг себя. И нащупал конец провода — оборван.

Совсем худо стало: Крюкин привалился к холодному кирпичу постамента, но глаза силился не закрывать — надо же второй конец провода найти... Комбат снова отрезан от рот... Наверно, нервничает...

Нашел. Метра два до оборванного конца. Надо его достать. Потянулся, но нисколько не продвинувшись, недвижимо застыл на месте. Полежал чуток и, собравшись с силами, оттолкнулся ногой. Малость подался к проводу. Вытянул руку — достал. Теперь Крюкин держал оба конца...

Опять земля поплыла... Крикнуть бы надо, может, кто услышит... Не смог, не стало сил даже рта открыть...

Через сутки нашли Крюкина. Лежал он, навалившись грудью на провод, оба конца которого были соединены вместе и крепко зажаты мертвым телефонистом в багрово-красном от крови кулаке. Солдат погиб, но линия связи жила до того дня, когда батальон отбил все атаки врага и, перейдя в контратаку, отбросил фашистов далеко за вокзал...

* * *

На Мамаевом кургане есть зал Воинской Славы. В центре его горит факел Памяти. А на стенах зала укреплены мозаичные знамена, на которых высечены имена 7201 погибшего героя. Каждый раз, когда я бываю в Волгограде, иду в этот зал и долго читаю каменные списки. И я нашел рядового Д. Крюкина. Его имя числится в списках героев. Он навеки теперь в зале Воинской Славы.