ВОЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА --[ Мемуары ]-- Левин Ю. А. Шли мы на Берлин

День за днем

Суждено было мне на заключительном этапе войны служить в 3-й ударной армии. А она, как известно, завершила свой боевой поход в Берлине, в самом его центре — в рейхстаге.

И вот я решил нынче восстановить то историческое время день за днем. Я ведь тогда был корреспондентом газеты 3-й ударной армии «Фронтовик», и, естественно, не только моя память зафиксировала все то, что происходило на переднем крае, но и мои фронтовые блокноты переполнены важными и достоверными записями. Да и все послевоенные годы я общался с героями тех боев. Их рассказы тоже не забыты.

И еще. У меня по сей день хранятся многие документы войны: листовки о героях боев, обращения-призывы военных советов армии и фронта к личному составу, некоторые приказы командующего войсками 1-го Белорусского фронта маршала Г. К. Жукова. Есть и фотодокументы.

Итак, вперед на Берлин!

25 декабря

Прощай, Латвия!.. Прощай, Балтийское море!.. Прощай, Рига!.. Елгава... Мадона... Крустпилс... Добеле... Резекне... Накрепко врубились в память Латгалия, Курляндия — вся прибалтийская земля, по которой с боями прошла моя родная 3-я ударная армия. А нынче мы покидаем освобожденные нами края. [593]

Лежим на вагонных нарах и катим в неизвестность. Тишина. Только слышен стук колес да натужный стон старого вагона-теплушки.

— Как думаешь, — слышу голос соседа слева, — куда тащит нас железка?

— В рай, браток, несемся, — еще один наш однополчанин подал голос.

— А мы уже в раю, — бормочу. — Нет пальбы. Не воют мины...

— И то верно! — согласен со мной все тот же однополчанин.

Оживился мой боевой друг, доселе похрапывавший, Владимир Гребнев, фотокор «Фронтовика».

— Чудаки вы... К Жукову едем!..

— В Ставку?.. В Москву, значит? — удивленно спрашивает мой левый сосед.

— Какую Москву? — кипятится Володя. — Темнота... Ты даже не знаешь, где нынче Жуков. Он же командует 1-м Белорусским фронтом.

А что, может, прав фотокор. Он всегда ведь знает что-то такое, что нам неведомо, потому что со своей «лейкой» вхож к большому армейскому начальству. Могло так быть, что нашу 3-ю ударную, которая провела немало блестящих операций под Великими Луками, при ночном штурме Невеля, в овладении Идрицой, да и в Прибалтике отличилась, приметил маршал Жуков и пожелал иметь ее на своем 1-м Белорусском фронте.

26 декабря

Несемся с курьерской скоростью. Видимо, нашу 3-ю ударную где-то очень ждут. А мы бездельничаем. Отлеживаемся. Спим за прежний недосып. А когда сон прерывается, в голове клубится былое, пережитое, горестное и даже забавное.

Возник Добеле, уютный латвийский городок. Мало тронут войной. Услышав траурную мелодию медных труб, пошел в ее сторону. Так и есть — похороны. Боже, знакомое [594] лицо в гробу. Это же Шура Шляхова, известный снайпер в 3-й ударной. Познакомился с ней под Пустошкой. Назвалась уралочкой из-под Кунгура. Сказала, что долго добивалась отправки на фронт. Писала в ЦК комсомола, грозила: если не примете в школу снайперов, сама убегу на фронт, украду у кого-либо винтовку и буду снайпером. Вот увидите — я отчаянная.

Уважили просьбу. Стала снайпером. Определили в отдельную женскую снайперскую роту, которую влили в 3-ю ударную армию. И вот Шуру похоронили. Пуля врага настигла чудо-девушку на окраине Добеле.

Припомнилось, как я и мой друг по редакции Герман Григорьев солнечным летним днем, разыскивая снайперскую роту, чтобы написать об отважных девчатах, встретили у самой околицы деревни Лешня под Пустошкой старичка с суковатой палкой.

— Случаем не к девчатам нацелились? — ни с того ни с сего спросил дедуля.

— К ним. А как узнал?

— Догадался. Охочих до них пруд пруди...

— Понятно. Так где же они квартируют?

— А в школе. Тольки зараз к ним не велено пущать. У них купанье, помывка, банный день. Все голяком, в чем мать родила. В озерце плюхаются.

— Как знаешь, что голяком?

— Кажись, не слепой, коль говорю, значит, углядел... Кра-са-а-а....

— Повезло вам, дедуля.

— А то как же. Девичью красу узреть не во вред никому. Но вы уж повремените. Стойте тута.

Что ж, пришлось подчиниться деду.

Удивительная рота. Девушки-красавицы. Молоденькие. Им бы при мамах. А они в сырых окопах. И не унывают. Белозубо хохочут, от комплиментов моментально краснеют. Явственно вижу смешливую Клаву Прядко, озорную Любу Макарову, стройную Нину Лобковскую — командира роты, задумчивую Надю Белобородову, частушечницу [595] Веру Артамонову, плясунью Наталью Сорокину — девушек отчаянных, симпатичных. А стреляют как! Что выстрел — то в цель. Потому как остроглазые: далеко видят....

28 декабря

Рассвет. Остановка. Распахнулась дверь вагона. Сыро. Моросит. Не то снег, не то дождь... Мужик в шляпе подходит вплотную к вагону. Под полой длинного пальто что-то прячет.

— Бимбер, панове, — несмело предлагает.

Никто из нас не знает, что такое «бимбер». Спрашиваем у пана.

— То шнапс, панове. Моцный.

— Говорит, «моцный» — значит, крепкий, наверно, самогон, — нашелся среди нас знаток.

— Так-так, пан, бимбер ест самогон, — оживился человек в шляпе.

— Это же Польша! — проснулся фотокор Гребнев.

— Ну, конечно, панами нас называют, значит, Польша. Так и есть, едем, друзья, к Жукову.

30 декабря

Вот-вот Новый год. 1945-й! Четвертый Новый год встречаю на войне. 42-й на Калининском фронте, в деревне Курово, что в семи километрах от Калинина. 43-й в Сталинграде. Ровно в полночь начался «концерт» нашей артиллерии. Пушкари поздравляли фрицев с Новым годом. Ухали орудия. Из-за Волги, через наши позиции неслись огненные стрелы «катюш». «Концерт» что надо! 44-й на госпитальной койке в Куйбышеве. Попал сюда в декабре 43-го с 4-го Украинского фронта. После операции чуть-чуть окреп. Нас в палате раненых было пятеро. Чокнулись мензурками с микстурой и произнесли единый тост: «За скорейшее выздоровление и возвращение на фронт!». Сбылось. Уже в марте я был на 2-м Прибалтийском фронте, в редакции газеты 3-й ударной армии «Фронтовик». [596]

Утречком 1 января 44-го ко мне в палату пришла жена, молодая-молодая Фридочка, с которой перед войной расписались и разъехались. И вот встреча — трогательная, незабываемая.

И вот на носу 45-й. Кажется, близок конец — Германия рядом....

Приехали. Выгружаемся. Минск-Мазовецкий. Фотокор Гребнев хлопнул меня по плечу: «Мы у Жукова! — сказал и рукой указал на запад. — А там логово врага — Германия и Берлин!».

31 декабря

Всю ночь катили на полуторках и ЗИСах. Передислокация. К утру редакция газеты «Фронтовик» и ее типография прибыли в восточное предместье Варшавы — Прагу. Это на правом берегу Вислы. Остальная Варшава и центр города на левом берегу. Из-за реки доносится пальба. Там немцы.

Определился на постой вместе с фотокором Гребневым к пани Ядвиге. Ей около 50. Приветливая, на каждом шагу произносит: «Прошу пана!». Квартира из четырех комнат. Предложила нам две.

Мы решили поселиться в одной комнате. Пани Ядвига удивилась: мол, панам офицерам будет неудобно. Мы ответили: «Будет добже, пани, добже!». Она успокоилась.

Новый год встретили у редактора. Каждому было налито в хрустальные фужеры (где-то раздобыл) по сто граммов «Пшеничной». Редактор майор Анастас Балдаков, скупой на речи, был краток: «Быть нам в Берлине. Желаю всем уцелеть и уже 46-й встретить дома!..»

12 января

Сбор у редактора. Он только что побывал у члена военного совета армии генерал-майора Литвинова. Генерал познакомил редактора с обстановкой. Майор Балдаков и нас проинформировал. [597]

Передислокация 3-й ударной полностью завершена. Поразила цифра: 117 эшелонов потребовалось, чтобы перебросить войска армии из Латвии в Польшу. Ничего себе! Железная дорога работала как точные часы.

1-й Белорусский готов к наступлению. Пойдем на Варшаву, Познань, Радом, Лодзь. В Варшаву первыми должны войти соединения 1-й армии Войска Польского. Наша же 3-я ударная в Висло-Одерской операции будет находиться в резерве командующего фронтом. Это означает: когда подойдем к Одеру и бои развернутся на немецкой земле, 3-й ударной будет дан приказ — вперед!

17 января

Раннее утро. 1-я армия Войска Польского, успешно форсировав Вислу, ворвалась в Варшаву. Я и фотокор, покинув пригород Прагу, тоже в Варшаве. Увидел польского офицера. Подошел к нему.

— Пан офицер, — обращаюсь к поляку, чтобы кое-что узнать о боях в городе.

— Какой я тебе пан? — улыбается поляк. — Бобруйск знаешь? Оттудова я родом. Белорус я.

— А форма-то польская...

— Велено быть поляком — вот и обмундировали... Какая разница, в какой форме фрицев бить....

— И то верно.

У Варшавы жалкий вид. Много разваленных зданий. Улицы почти пустынны. Кое-где стоят группками варшавяне. Приветствуют освободителей. Слышны возгласы «Нех жие!..»

28 января

1-й Белорусский фронт ломает оборону немцев и освобождает город за городом. 3-я ударная движется вслед за наступающими. Все наши дивизии полностью укомплектованы. На запад идет мощная техника — танки, артиллерия, «катюши»... [598]

Навстречу нам в колоннах топают фрицы — это пленные. Понурые, убитые горем офицеры и повеселее — солдаты, видимо, довольны своей судьбой.

Один прикладывает два пальца к губам и умоляюще смотрит на меня: просит закурить. Достаю три папиросы «Беломор» и кидаю. Ловит на лету. Говорит: «Данке!».

— Какой добряк! — крикнул наш конвоир в мой адрес. — Может, и мне подкинешь «Беломорчика», а то махрой травлюсь.

И ему, нашему сержанту, подкинул. Тоже сказал спасибо.

1–17 февраля

Войска подходят к Одеру. Укрепляются на этом рубеже, 3-й ударной все-таки пришлось ввязаться в бой. На правом фланге фронта в районе города Шнейдемюль немцы, собрав мощный кулак, ударили по нашим тылам. Бой приняли наши дивизии и дали отпор.

За эти дни встретил немало славных парней, настоящих храбрецов. Надо обо всех рассказать, чтоб армия знала своих героев. Вот один из них. Степан Неустроев. Капитан. Командует батальоном, а ему всего 22 года. Ростом невелик, худенький. «Отважный и крепкий уралец!» — сказали мне в батальоне. Познакомился с ним. Его фронтовым началом был сорок первый, Северо-Западное направление. Никто тогда не спросил его, выпускника Свердловского пехотного училища, кем хочешь быть, а приказали принять взвод разведки и тут же, можно сказать, с ходу отправили за «языком».

Вот так в одно мгновение юноша превратился в мужчину, в разведчика, в командира. И в первом же рейде в тыл врага случилась промашка, неудача. Немцы обнаружили разведчиков и накрыли их огнем.

Кое-кого покалечили. И пленному досталось: его тяжело ранило. Но он все-таки был доставлен в блиндаж командира полка. Врач оказал ему помощь, однако не помогло — «язык» скончался. Рассвирепел комполка, [599] подошел к взводному Неустроеву и в гневе произнес: «Ты кого притащил? Нам нужен живой «язык», а не мертвый. Вон отсюда!».

— И куда же направился после «вон отсюда!»? — спросил Неустроева.

— Выскочил из землянки и привалился у какой-то коряги. Обозлился на самого себя, на свою непутевость. Потом машинально встал и поплелся.

— Куда?

— В немецкую сторону.

— К фашистам?

— Да нет же. К своим... На самый передок. Пришел и опустился в траншею. Почти сутки из нее не вылезал, за немцами наблюдал и выследил-таки у них точку, куда следует нагрянуть. Короче говоря, на вторые сутки мы, я и три бойца, приволокли «языка». Доставили его прямо в землянку к командиру полка. «Вот он!» — выпалил я. Комполка удивился: «Кто это?..» Отвечаю: «Язык», живой, но малость помятый — сопротивлялся». Командир подошел ко мне, обнял и извинительно произнес: «Ты уж прости, лейтенант. Погорячился я...»

Таким вот было фронтовое начало у Степана Неустроева. А нынче он во главе стрелкового батальона. Надежно командует.

— Обо мне не стоит писать, — сказал он мне. — Но вот о моем земляке, тоже уральце, который, как и я, досрочно закончил Свердловское пехотное, Николае Самсонове обязательно поместите в газете статейку.

Что ж, и про Самсонова можно. Он несколько суток под Шнейдемюлем со своей пулеметной ротой бился с наседающими врагами. Обхитрил Самсонов немцев, в лоб не лез на них, а устраивал у дорог засады, окружал лесные участки, где фашисты пытались укрыться, и косил их губительным пулеметным огнем. Рота заставила не одну сотню немцев сложить оружие.

И Неустроев, и Самсонов уже дважды были ранены, но из госпиталей возвращались на фронт. [600]

— Мы, уральцы, живучи, — сказал напоследок Степан. — Теперь на Берлин идем. Соображаешь, куда дошагали!.. Короче, давай в германской столице встретимся. Идет?

— Идет! — ответил я.

20 февраля

3-я ударная окопалась у Одера. Началась подготовка к форсированию реки. Идут тренировки на озерах, водоемах. Мы напечатали листовку «Река Одер. Военно-географическая справка». Словом, солидно готовимся к решающей битве.

Во всех взводах, ротах, батальонах, полках читают обращение командующего войсками 1-го Белорусского фронта Маршала Советского Союза Г. К. Жукова. Я тоже приобрел экземпляр этой листовки и внимательно прочитал.

«КРАСНОАРМЕЙЦАМ, СЕРЖАНТАМ, ОФИЦЕРАМ И ГЕНЕРАЛАМ 1-ГО БЕЛОРУССКОГО ФРОНТА
Боевые друзья!
Войска нашего фронта, блестяще выполнив поставленную задачу, вышли к границам Германии. Этим завершен первый этап операции, начатой 14 января. Наши войска до конца выполнили свою освободительную миссию — полностью очистив в полосе фронта польскую землю от немецких оккупантов. Сейчас вы грозной всесокрушающей лавиной вплотную подступили к логову фашистского зверя.
Стремительными ударами наших войск от Вислы до границ Германии один за другим сметены с лица земли все мощные оборонительные рубежи врага. Остатки разгромленных немецких дивизий настигаются нами и доколачиваются. Меньше чем за две недели с боями пройдено около четырехсот километров. Пройденный путь овеян неувядаемой славой. Наши богатыри снова прославили силу и мощь советского оружия, свою любимую Родину, свой героический народ. [601]
За проявленные в боях мужество и отвагу, за воинскую доблесть и воинское мастерство, за беззаветную любовь к своей Отчизне — боевое спасибо вам, дорогие друзья!
Товарищи!
Перед нами фашистская Германия. Менее чем 200 километров отделяют нас от Берлина. Перед нами остатки фашистского зверья, которое хотело поработить наши народы, уничтожить нашу свободу. Это они превращали в пустыню нашу священную землю. Это они уничтожали наших братьев и сестер, детей и жен, отцов и матерей. Это они глумились и издевались над нашими советскими людьми. Это они — рабовладельцы — все еще продолжают мучить миллионы советских граждан на своей каторге. Мы не простим им этого. Советский народ и великий Сталин требуют жестоко покарать злодеев! Мы отобьем раз и навсегда у немцев охоту воевать.
Товарищи!
Верховный Главнокомандующий Маршал Советского Союза товарищ Сталин возложил на нас, воинов 1-го Белорусского фронта, ответственную и почетную задачу. Нам приказано нанести врагу в самом его логове еще один всесокрушающий удар, первыми взять Берлин и водрузить Знамя Победы.
Эту высокую честь наш фронт завоевал своими славными победами. Многие из вас — участники сталинградского побоища немцев, гигантской битвы под Курском, великих сражений на Днепре, боев за Белоруссию, Украину и освободительного похода в Польше. Путь победы от Сталинграда до Познани и границ Германии яркой славой горит на наших боевых знаменах.
Оправдаем оказанное нам доверие и самоотверженно выполним приказ вождя, приказ нашей матери-Родины.
Храбрые красноармейцы, сержанты, офицеры и мужественные генералы!
Я призываю вас устремить все свои силы, волю, умение и решимость, мужество и отвагу на победное завершение [602] операции по захвату Берлина! Помните: секрет победы — в стремительности удара. За две недели вы с боями преодолели около 400 километров. До Берлина осталось вдвое меньше. От вас, товарищи, зависит одним ударом ворваться в Берлин, преодолев с хода последние укрепленные рубежи врага.
Отважные воины 1-го Белорусского фронта!
Новыми ратными подвигами умножим славу наших войск, славу Красной Армии!
За нашу Советскую Родину, с именем Сталина — вперед на Берлин! Смерть немецким оккупантам!»

12 марта

Впервые увидел командарма генерал-полковника Кузнецова Василия Ивановича. Прибыл он в 3-ю ударную буквально на днях. Сменил на этом посту генерала Симоняка. Почему так случилось?. Всякое толковали: не пришелся ко двору, коса на камень нашла, что сводилось к одному: Жуков недоволен Симоняком, а ведь Симоняк храбрый военный, защитник легендарного полуострова Ханко, командовал дивизией, корпусом. Но армией не смог, как посчитал маршал Жуков, и отстранил Симоняка. И вот у самого Одера, перед наступлением на Берлин, армию принял человек, которого хорошо знал Жуков. Кузнецов прибыл в армию с должности заместителя командующего войсками 1-го Прибалтийского фронта.

А увидел я нового командарма в 207-й стрелковой дивизии, куда он прибыл, чтобы увидеть, как личный состав готовится к предстоящим боям. Его окружили бойцы, офицеры. Я тоже пристроился к ним. Увидел коренастого, невысокого, плотно сбитого генерала, по фигуре похожего на штангиста-средневеса. Лет пятьдесят ему. Седоватые усики. Круглолиц.

Речь зашла о предстоящем форсировании Одера и наступлении на Берлин. Один боец в запале сказал: «Умрем, но в Берлин придем!». А командарм взглянул на [603] бойца и спросил: «Если умрете, то кто же в Берлин придет? Нет, товарищи, умирать нам не надо, а вот в германскую столицу мы с вами все должны прийти...» Просто и понятно.

15 марта

Еще кое-что узнал про командарма. Интересно же знать получше того, кто поведет нас в Берлин. Фронт — Жуков, одно слово — полководец, а вот армией, да еще ударной, тоже нешуточное дело управлять. До сих пор во главе 3-й ударной были талантливые военные — генералы Пуркаев, Галицкий, Чибисов, Юшкевич, оттого она ни одного сражения не проиграла, а ведь участвовала в Торопецко-Холмской, Великолукской, Невельской, Идрицко-Себежской, Режицко-Двинской, Мадонской, Рижской операциях. Что и говорить, славная армия!

Итак, Кузнецов Василий Иванович. Родился в Усть-Усолье Соликамского района Пермской области — значит, уралец. В Красной Армии с 1918 года. В гражданскую войну командовал полком. Было ему тогда 24 года. Полк освобождал Екатеринбург от колчаковцев. В начале Великой Отечественной командовал 1-й ударной армией, затем 1-й гвардейской. В декабре сорок первого все центральные газеты опубликовали восемь портретов военачальников, войска которых осуществили разгром немцев под Москвой. В центре — генерал армии Г. К. Жуков, рядом — генерал-лейтенант В. И. Кузнецов. Вот с каких времен был известен маршалу Василий Иванович. Поэтому в канун самого последнего и решающего сражения войны командующий фронтом именно Кузнецову вверил 3-ю ударную. С таким командармом можно смело идти на Берлин!

22 марта

Наша редакция разместилась в небольшом немецком городке Бад-Шенфлис. Недалеко Одер. Туда и держим путь. Нас четверо корреспондентов: майор Иванов, капитан [604] Савицкий, старший лейтенант Гребнев и я, майор Левин. Редактор назвал нас «группой пловцов». Назвал так потому, что все мы в разное время участвовали вместе с войсками в форсировании рек.

Едем на нашей редакционной полуторке. Сидим в кузове, и нас ничуть не трясет — отменная дорога-бетонка. Мелькают небольшие селения. Ухоженные улицы, дома кирпичные, изгороди тоже из кирпича. Всюду чистота, порядок. Кусты подстрижены, деревья в лесах пронумерованы.

В пути сочинили веселый каламбур: «Эх, как бы да нам бы добраться до дамбы!»(Мы знаем, что по берегам Одера сооружены земляные дамбы высотой более двух метров).

Прибыли в 155-й гвардейский стрелковый полк. Направились в роту, которая расположилась на самом берегу реки. Командует ротой гвардии старший лейтенант Колобов. Он встретил нас приветливо. Сказал: «Рад корреспондентам...» И познакомил нас с сержантом Иваном Савельевым и рядовым Петром Осиповым.

— Роте приказано переправиться через Одер и на западном берегу овладеть плацдармом, — сообщил Колобов. — Савельев и Осипов поплывут первыми.

— Только вдвоем? — спросили мы.

— Так точно! — ответил ротный. — Ребята смелые и умелые. Меньше людей на воде — меньше шума. А главное — зацепятся за берег и привлекут внимание противника к себе. В этот момент мы повзводно начнем форсирование.

Гребнев тут же запечатлел на пленку Савельева и Осипова и, посоветовавшись с нами, сообщил Колобову, что взводы он снимет за Одером.

— Выходит, что и вы собираетесь с нами на тот берег? — удивленно спросил ротный командир. — Такого приказа мне не поступало.

Однако мы все-таки уговорили старшего лейтенанта Колобова пристроить нашего фотокора в какой-либо [605] взвод. Так и случилось. Когда вражий берег Одера озарился вспышками ракет, а треск автоматов разорвал тишину ночи, — а это означало, что Савельев и Осипов приняли бой, — взводы на четырех лодках начали форсирование. Плыли тихо. И пальба вдруг прекратилась. Замолк вражий берег. Но тишина была короткой. Снова огнем покрылась река. Мы, — а с нами рядом у берега был комбат капитан Шалыгин, — услышали крики «Ура!».

— Колобов на берегу! — обрадованно произнес комбат.

Поднялась еще большая пальба. Теперь уже бой шел у самой дамбы. И вдруг Шалыгин разглядел лодку.

— К нам плывет, — сказал он.

И верно, это посыльный старшего лейтенанта Колобова. Комбат вскочил в лодку и подал руку бойцу.

— Что там? Где Савельев и Осипов?

— У самой дамбы скосило их... А рота вся на берегу, — доложил посыльный и, достав из брючного кармана бумажный пакетик, подал его комбату. — Это от старшего лейтенанта, который из редакции.

Записка адресована майору Иванову, старшему нашей корреспондентской группы. Фотокор писал про Савельева и Осипова: «Когда рота Колобова переплыла Одер и выскочила на берег, бойцы нашли их в двух окопчиках мертвыми. Осипов лежал с автоматом в руках, а Савельев с зажатой в руке гранатой. Фрицы хотели, видимо, взять живьем наших, но крепко просчитались: вокруг позиции Савельева и Осипова много фашистских трупов». После этих строчек Гребнев обращаясь к нам, сделал приписку: «Вы должны прославить этих парней, форсировав Одер первыми, они ближе всех оказались к Берлину. Так и напишите. А снимки за мной...»

23 марта

Все утро не утихает бой на западном берегу Одера. Сначала там закрепляется рота Колобова, а к полудню и [606] весь батальон Шалыгина уже на одерском плацдарме. Дамба в наших руках. Вот и добрались до нее.

На штабных оперативных картах в районе южнее города Шведт красная стрела пересекает реку и острием врезается в оборону врага на западном берегу Одера. Один из первых плацдармов, с которого должно начаться наступление на Берлин, завоеван.

28 марта

Вчера вечером мы возвратились в редакцию. До полуночи писали. Фотокор отпечатал более двух десятков снимков. Сегодня утром мы держим в руках свежий номер «Фронтовика». Через все первую страницу аншлаг: «Гвардейцы на том берегу! Бесстрашные воины гвардии старшего лейтенанта Колобова первыми переправились через Одер».

29 марта

Продолжаем рассказывать о героях форсирования. «Река позади. Рубеж закреплен!» На целую страницу очерк о бесстрашных воинах Савельеве и Осипове. Напечатаны их портреты.

31 марта

В войска армии пошла экстренно выпущенная политотделом армии листовка о командире гвардейской роты Михаиле Колобове. Молод офицер, у Одера пошел ему 22-й год, но уже успел покомандовать взводом, а нынче и ротой. В листовке сказано, что стремительность и отвага помогли подчиненным Колобова преодолеть реку и прочно завоевать важный плацдарм на ее левом берегу. Гвардейцы уничтожили более семидесяти фашистов, а шестерых взяли в плен.

2 апреля

Удивительное дело: одни Одер форсируют, а другие (глазам своим не верю) сеют. Да-да, именно сеют. Весна [607] в разгаре, время посевной, поэтому вышли в поле и сеют. Один из полков 33-й дивизии в полном составе занялся сельским хозяйством.

— Что за чудеса? — спрашиваю встретившегося мне офицера.

— Никаких чудес. Немцев выручаем. Мужиков-то в селах почти нет. Некому заниматься посевной. А без урожая как прожить? Мы посеем, а они пожнут. Может, потом нам спасибо скажут.

Нет, такой армии, как наша, не сыскать. Сколько бед людям принесли немцы в наших городах и селах. Грабили, жгли, убивали. А мы что делаем? Сеем для них, заботимся, чтобы они не голодали.

16 апреля

Редактор краток: «Предстоит главный «концерт». Всем в войска. На Одер. На плацдармы. Ничего не проморгать...»

Смотрю на часы: 0.10. А в 0.30 пустеют редакционные домики-особнячки в Бад-Шенфлисе. В них остаются единицы — дежурный, наборщики, корректоры.... Сам редактор, Анастас Михайлович Балдаков, тоже отправляется в войска.

На переднем крае тишина. Слышно, как плещется одерская волна. Никто не спит. Командиры в землянках и блиндажах склонились над картами. Иду по траншее. Бойцы-наблюдатели вглядываются в темноту. Остальные подгоняют обмундирование, переобуваются, прилаживают к ремням гранаты....

На ходу кое с кем беседую и на ощупь (темно же) пишу. Потом расшифрую свои каракули.

Настроение у всех боевое. Все понимают, что сражение будет не из легких, немцы основательно укрепились, их оборона многослойная, но командиры, да и рядовые ничуть не сомневаются в нашей победе. Все напружинены: ждут атакующего сигнала.

5.00 (3 часа по берлинскому времени). Мощно ударила артиллерия. Залп за залпом. Содрогается земля. [608]

Сплошной звон и свист бьет по перепонкам — приходится закрывать уши. И это не помогает. Такого артиллерийского удара по вражеским позициям не доводилось наблюдать со времен Сталинграда. Что-то невообразимое творится: одновременно бьют орудия разных калибров и «катюши». Ну и фейерверк: огненные стрелы реактивных снарядов прорезают темноту и со свистом несутся в стан врага. Вот это сабантуй!

5.30. Еще чудо: светом озаряется вся земля, лежащая перед нашими позициями. Рубежи противника освещены ярко-ярко. А мы — в темноте. Что это? Потом разобрались: чья-то умная голова задумала ослепить врагов лучами прожекторов. Их, наверно, сотня, а то и больше.

Вслед за лучами двинули вперед танки и стрелки. Вмиг пустеют траншеи, землянки. 3-я ударная идет в атаку. Соседи тоже. Весь 1-й Белорусский фронт идет на Берлин!

19 апреля

Берлинский большак. Оживленный, стремительный: войска, войска, войска. Часто встречаются раненые. Они путь держат к Одеру.

— Эй, браток, — слышу голос раненого, лежащего в повозке, — до Берлина сколько осталось километров?

— С полсотни будет.

— Какая жалость.... Не дошел... Фриц покалечил... Ты уж обязательно дойди!

Эти слова адресованы мне.

Догоняю войска.... Чем ближе к Берлину, тем раненых все больше и больше. Идут пешие, другие трясутся на повозках, кое-кто едет на машинах...

У обочины дороги молчаливо работают танкисты. Их трое. Возятся у танка. Подхожу поближе. Танкист, державший в руках ломик, просит подсобить. С охотой включаюсь в работу, которая мне знакома с моей красноармейской молодости. Служил ведь в танковых войсках, [609] был командиром танка, из которого и пришел в военную журналистику...

Танк отремонтирован: гусеница поставлена на место. Присаживаемся перекурить. А дорога — берлинский большак — все гудит и гудит.

К нам, отделившись от пешей группы, подходит боец с забинтованной до самого плеча правой рукой.

— Здорово, земляки! — произносит он.

— Здоров, здоров, родич! — отвечаем.

— Табачком не богаты?

— Тебе много надо? — командир танка вынимает из кармана кисет.

— Отсыпь сколь не жаль.

Танкист не скупится, сыплет бойцу столько махры, сколько вмещает его широкая ладонь здоровой руки. Однако раненый топчется, не уходит. Обходит танк со всех сторон, трогает броню, заглядывает в открытый люк механика-водителя.

— Наша работа.

— Чья ваша? — спрашивает командир.

— Уралмашевская, — нараспев произносит боец.

— А ты почем знаешь, кто эту машину ладил?

— Свою работу за версту опознаю.

— Сначала табачку попросил, а теперь танк присваиваешь, — смеется командир.

— Не понял ты меня, друг-танкист. Не нужен мне твой танк. У меня своя механизация. Вот она, видишь, в сапоги обута. На этом кожаном ходу куда хошь дошагаю. Правда, в Берлин, леший его, не довелось — малость осталось...

Боец-уралмашевец снова потрогал броню и продолжил сказ:

— Не о том разговор. Мне довелось такие вот машины робить. Строгальщик я. А в прошлом году на войну ушел. Теперь другие на моем станке вот эту броню строгают.

— Понятно, — снова подал голос механик-водитель. — Так бы сразу и сказал.

— А ежели понятно, подсыпь и ты табачку. [610]

20 апреля

Враг сопротивляется изо всех сил. Столько надолбов, рвов, канав, ям, проволочных заграждений за всю войну не видел. И дотов превеликое множество. Но наши войска их пробивают, кромсают и с каждым часом все ближе и ближе к Берлину.

Встретил гвардии капитана Шалыгина, того самого комбата, чей батальон в марте переправился через Одер и завоевал на его западном берегу плацдарм. У гвардейца перевязан лоб. Ранен. Говорит: «Ерунда. Царапина. Воевать не мешает... В Берлине подлечусь!». И еще сказал: «Препятствия для того и существуют, чтобы их взламывать!». Силен мужик!

— Есть проблема, — сказал Шалыгин. — Нужна красная материя.

— Для чего? — спрашиваю.

— Есть ведь приказ водрузить Знамя Победы над Берлином...

— Точно, есть.

— Значит, надо запасаться красным материалом и сотворять знамя.

И не только Шалыгин был обеспокоен проблемой знамени. И в других подразделениях возникал этот вопрос.

— А что вы думаете, красный материал теперь в дефиците, — сказал мне командир 756-го полка полковник Федор Зинченко. — Всем надо. Как только мы довели до батальонов и рот задачу — водрузить Знамя Победы над Берлином, всем понадобилась красная материя на флаги...

Я даже заметил, как наш фоторепортер укладывает в свою сумку красный лоскут ситца. Спросил его: зачем?

— Кто знает, может, я первым окажусь в рейхстаге, — улыбался Гребнев, — и тогда мне придется выполнить приказ Верховного Главнокомандующего.

— В рейхстаге? Разве над ним будет водружаться знамя?

— Раз говорю, значит, кое-что знаю. Политотдельцы мне сказали. [611]

21 апреля

Прав фотокор. Вопрос о водружении Знамени Победы решился.

Точно, именно над рейхстагом оно будет поднято. Так определил военный совет 3-й ударной, а маршал Жуков согласился. Было изготовлено девять знамен. Каждой дивизии по знамени: какая первой овладеет рейхстагом, та и водрузит.

Между прочим, каждое знамя пронумеровали. Знамя именно сегодня, когда воины 3-й ударной завязали бой на окраине Берлина, вручили 150-й стрелковой дивизии. Оно было помечено цифрой «5».

22 апреля

Фотокорреспондент Владимир Гребнев постоянно двигается с войсками. И к Берлину приблизился в числе первых. Видит: у столба, на котором по-немецки написано «Берлин», толпятся бойцы. Володя щелкнул «лейкой». Вдруг один боец, поджарый и шустрый, кошкой полез вверх по столбу и мгновенно оказался на его макушке.

— Сфотографируйте! — кричит. — Я Берлин оседлал.

— Слазь, парень! — хохотали бойцы. — На Унтер ден Линден подыщем тебе фотоателье.

— Какого еще унтера придумали.

— Ну и чудак! Унтер ден Линден — это их главная улица. По-нашему — улица под липами, — дал пояснение знаток Берлина.

— А скоро ли будет эта Липовая улица? — поинтересовался верхолаз.

— Совсем рядышком, за углом.

Бойцы от души смеялись. А Гребнев все-таки щелкнул «лейкой», и боец, который оседлал «Берлин», был навсегда запечатлен.

23 апреля

Какие дни переживаем... Запомнить надо, запомнить на всю жизнь... [612]

Позавчера «Фронтовик» вышел с аншлагом через всю первую полосу: «Наши пушки бьют по Берлину!».

Эту новость — радостную и вдохновляющую — прислал из района боев корреспондент «Фронтовика» Алексей Кузнецов. Его информация набрана крупным шрифтом, чтобы все заметили и прочитали. Я вырезал ее из газеты и вклеил в свой блокнот. Вот она: «Сегодня — 20 апреля — у артиллеристов большое торжество. В 16 часов на огневой прозвучала команда: «По логову фашистского зверя Берлину огонь! Орудие орденоносца сержанта Жирнова первым послало советские снаряды по скоплениям войск на окраине германской столицы».

И не только сержант Жирнов ударил по Берлину. Из войск в редакцию прибыл наш корреспондент капитан Савицкий. Он побывал в 36-й армейской пушечной бригаде. Савицкий был на боевой позиции батареи капитана Решетова и видел ее залп по Берлину. Ударили одновременно четыре орудийных расчета, которыми командовали старший сержант Слепчук, сержанты Чупилка, Таякин и Жайдарбеков. Это произошло 20 апреля в 13.50. А между прочим, в этот день справлял свое 56-летие Гитлер. И снаряды рвались прямо над его бункером. Вот подарочек-то фюреру! Савицкий видел, как пушкари Решетова белилами писали на снарядах пожелания юбиляру. Крепкие слова писали...

24 апреля

Хотя Берлин и опоясался мощными оборонительными линиями, фортификационными сооружениями, минными полями, танками, артиллерией и всем прочим, что дышит огнем, наши войска уже на его улицах. Шутка ли, всего шесть дней потребовалось наступающим, чтобы преодолеть сплошной оборонительный рубеж от Одера до Берлина. Из района боев, который находится на берлинской окраине, «Фронтовик» опубликовал репортаж майора Николая Иванова. В нем сказано, что 21 апреля первыми [613] ворвались в Берлин гвардейцы батальонов Шалыгина и Малютина. А в 150-й стрелковой дивизии отличился полк полковника Федора Зинченко. Его батальоны капитана Неустроева и майора Давидова также продвигаются по улицам германской столицы.

Припоминаю встречу со Степаном Неустроевым еще перед Одером. Он тогда сказал мне: «Мы, уральцы, живучи. Теперь на Берлин идем. Соображаешь, куда дошагали! Короче говоря, давай в германской столице встретимся...» Еще не встретились, но уралец Неустроев дошел-таки до Берлина. Молодец, сдержал слово!

Сегодня опять радостное сообщение от капитана А. Кузнецова. Суть его информации выражена в заголовке «Наша гвардия в столице Германии». Корреспондент пишет, что 22 апреля в 11 часов 30 минут на первом доме одной из берлинских улиц гвардии красноармеец Юрий Гусаров установил на крыше красный флаг.

— Где взял флаг? — спросили Гусарова.

— Сам смастерил.

— А кто ж материю дал?

— Трофеи наших войск.

— Еще имеется?

— В «сидоре» спрятано.

— Поделись.

— Самому надо. Вон сколько домов еще брать.

25 апреля

Бои в Берлине идут круглосуточно — и днем и ночью. Но все-таки в ночное время, например сегодня, чуть-чуть утихли. Правда, кое-где раздается треск автоматов. Если есть условия, можно в каком-либо закутке и подремать. Однако не все спят. Взвод из разведроты 207-й стрелковой дивизии, в котором служил сержант Фрол Олешкевич, бодрствует. Здесь в уютной и просторной комнате с диваном и мягкими креслами, в которые погрузили свои уставшие тела бойцы-разведчики, царствовала (другого слова не подобрать!) музыка. [614]

Да, музыка! Ее творил белокурый сержант Олешкевич — то ли поляк, то ли белорус. Парень, видать, знает толк в музыке. Еще бы! Ведь перед войной учился в Минске в музыкальном училище по классу фортепиано. И вот в этой берлинской обители за три своих военных года впервые встретился с любимым инструментом. Пианино было отменным, и музыкант не промах — с образованием.

Сначала размялся — пальцы побежали по клавишам, а затем полилась мелодия.

В соседней комнате, за дверью замерли двое — мать и дочь, немки. Им не до сна, в доме ведь русские. И вдруг они услышали музыку. Страх улетучился, повеселели. Старшая осмелилась и приоткрыла дверь — самую малость. Бетховен опьянил ее, как и разведчиков. Фрол исполнял «Аппассионату».

Дверь совсем открылась, немки переступили порог. Бойцы потеснились на диване, пригласили фрау и фрейлейн сесть. Немки отказались: им удобнее слушать стоя музыку своего обожаемого Бетховена. Их удивил и очаровал исполнитель: невероятно — русский солдат играет музыку немца Людвига ван Бетховена!

27 апреля

По замыслам командования фронта 3-я ударная армия должна вести наступление на северные окраины Берлина. А на центр города уже нацелены наши соседи — 5-я ударная, которой командовал генерал Берзарин, и 8-я гвардейская генерала Чуйкова. Но произошло, к нашей радости, по-иному. 3-я ударная в Берлине продвинулась вперед быстрее других. Как же действовать дальше? У командарма Кузнецова созрела идея: повернуть войска армии на юго-запад и наступать на центр Берлина. План этот был доложен маршалу Жукову. Ему понравился замысел и инициатива Кузнецова. Маршал дал «добро».

Вот и выходит, что Георгий Константинович Жуков, передислоцировав из Прибалтики на 1-й Белорусский [615] фронт 3-ю ударную и поставив во главе ее генерала Кузнецова, оказался провидцем. Армия и ее командарм в боях за Берлин оправдали доверие маршала.

Наши передовые соединения, — а это в первую очередь 150-я и 171-я стрелковые дивизии, — круто развернулись и нацелились на центр города. Кстати, обе эти дивизии были сформированы на Урале.

Да, уральцев, как и сибиряков, часто встречаю в войсках. Сам командарм Василий Иванович Кузнецов родом с Урала. Комбат Степан Неустроев и ротный командир Николай Самсонов — свердловчане. Еще с одним отважным политработником-уральцем подружился в Латвии — это майор Киряев Василий. Всех не перечесть. Да вот еще славное имя — Федор Зинченко, полковник, командует 756-м стрелковым полком. Он до войны служил в Уральском военном округе. И все они нынче в Берлине, в самом его центре.

29 апреля

Весь день идет бой за «дом Гиммлера». Шестиэтажное здание министерства внутренних дел обороняет батальон эсэсовцев. Крупнокалиберные пулеметы бьют из окон, с чердаков. Фашисты пускают в ход и фаустпатроны.

До глубокой ночи грохочет дом. Потом все стихает» Эсэсовский батальон иссяк. В живых мало кто остался.

Передышка. Бойцы валятся с ног — глаза туманятся. спать всем хочется. Где стоят — там и ложатся. И в кабинете самого Гиммлера, на его столе, на сафьяновом диване лежат уставшие герои....

Сам комбат Неустроев, сделав кое-какие распоряжения, устало произносит:

— Братцы, часок бы соснуть. Ноги не держат.

И верно, вторые сутки не спал. Все в бою, в атаках. Комбат ложится на пол в углу просторного кабинета. Старшина предлагает лечь на диван, но Неустроев уже не слышит.

Раненых отправляют в медсанбат. [616]

Ефрейтор Иван Зозуля сопротивляется, не желает идти в медсанбат. Говорит, что рана пустяковая.

— Показывай ногу! — настаивает командир роты. Санинструктор, рыжеволосая девушка с погонами сержанта, осматривает ефрейтора и заключает: рана опасная.

— Не надо в медсанбат, — уговаривает ротного Зозуля. — Я в рейхстаг со всеми пойду, не отстану.... После него и в медсанбат можно.

На носилках унесли Зозулю...

Но не прошло и трех часов, как Зозулю снова встретил ротный в «доме Гиммлера». Ефрейтор, увидев командира с перебинтованной головой, удивился: когда же это его ранило?

— А ты почему здесь? — строго опросил ротный.

— За вами пришел, товарищ капитан. Прослышал, что ранены....

— Ты мне зубы не заговаривай. Отвечай: почему здесь?

— Убег я, из санбата убег. Силенка есть, воевать надо.

— А рана?

— Рана, что ж... Подождет. Вместе, товарищ капитан, пойдем в санбат. Только после рейхстага.

— Твоя взяла, — ротный капитан Гусельников махнул рукой. — Вместе так вместе...

Наш редакционный шофер ефрейтор Яков Силкин на полуторке привез корреспондентов «Фронтовика» из Эберсвальде, где размещалась редакция, в Берлин. Доставил к самой Шпрее. Здесь батальоны 150-й и 171-й дивизий вели тяжелые бои. Сюда и надо было корреспондентам. Они вышли из машины и направились в штаб полка, а Силкину велели отогнать полуторку метров на пятьсот в тыл и ждать их возвращения. Ефрейтор выполнил распоряжение: машина была поставлена в безопасное место. Но сам он возвратился к реке. Здесь он повстречал наших артиллеристов. Они катили пушку. Силкин стал подсоблять им.

— Куда катите? — осторожно спросил одного из орудийного расчета. [617]

— В «дом Гиммлера». На второй этаж эту пушечку нам поднять надо.

— Для чего такую махину так высоко тащить?

— Оттудова прямой наводкой сподручнее будет бить по рейхстагу.

Силкин понял замысел пушкарей и что есть сил подсоблял артиллеристам. Особенно старался, когда пришлось орудие по лестничным маршам вверх тащить.

Пушку подкатили к окну и, распахнув его, нацелили на серое здание рейхстага. Силкин, изрядно намаявшись, присел на подоконник. Тут его заметил лейтенант-артиллерист.

— Чей будешь, ефрейтор?

Силкин все в точности рассказал и о себе, и о том, как здесь оказался.

— И нелегкая тебя принесла в наше пекло, — удивился лейтенант. — Сидел бы себе в тылу и поджидал бы своих корреспондентов. Тут, друг-ефрейтор, стреляют, случается, и убивают.

Силкин молчал. Лейтенант, кажется, понял, что не понравилась его речь ефрейтору и решил переменить пластинку.

— Так, значит, говоришь, у тебя машина имеется? — спросил лейтенант.

— Тут она, недалече.

— Подсоби-ка, браток, нам. Надо снаряды сюда подкинуть.

— Давайте подсоблю, — повеселел Силкин.

Три рейса сделал Силкин. Пришлось колесить вдоль горевших домов, мимо стен, которые рушились, пробираться через дворы, проскакивать зоны обстрела. Но это не страшило ефрейтора. Он чувствовал себя очень нужным человеком. Понимал, что снаряды, которые вез, помогут нашим скорее ворваться в рейхстаг.

— Спасибо, друг-ефрейтор, — сказал на прощание лейтенант и записал в свой блокнот все данные Силкина. — Я доложу о тебе командиру полка. [618]

30 апреля. Утро

Сотни глаз смотрят на рейхстаг.

Из «дома Гиммлера» он хорошо виден.... Какой неказистый...

И вдруг почему-то комбат Неустроев, тоже внимательно разглядывавший рейхстаг, засомневался: неужели эта четырехугольная серая глыба и есть самое главное правительственное здание? Может, имеется другой рейхстаг? Да тут еще командир роты Сьянов подлил масла в огонь.

— Товарищ капитан, — обратился Илья Сьянов к Неустроеву, — у них, наверно, два рейхстага.

— А ты откуда знаешь?

— Тут меня один боец спросил: какой, мол, будем рейхстаг штурмовать?

— Что же ты ему сказал? — поинтересовался комбат.

— Сказал, что будем брать самый главный.

— Слушай, Илья, а теперь скажи-ка мне, — Неустроев показал пальцем на серое здание, — вот этот рейхстаг точно главный или есть еще главней?

Сьянов пожал плечами. Неустроев махнул рукой: в этот час ошибиться никак нельзя. А вдруг вот эта серая глыба, смотрящая на нас десятками замурованных окон, из бойниц которых торчат стволы пулеметов, совсем не тот рейхстаг? Что тогда? Может, вон то здание красивое, нарядное, стоящее позади трехэтажной глыбы, и есть настоящий рейхстаг? Нет, командир полка полковник Зинченко точно указал на серое здание, значит, это и есть рейхстаг. И все-таки решено было окончательно удостовериться, для чего в «дом Гиммлера» привели цивильного, с бледным лицом, в очках пожилого немца, подвели к окну, спросили, что за здание на Кенигсплац — Королевской площади.

— Рейхстаг, — не колеблясь, ответил немец.

— А еще есть рейхстаг?

— Рейхстаг только один. Вот он. Другого нет. Только один. [619]

Неустроев спросил про красивое здание позади рейхстага.

— Кроль-опера, — нараспев произнес немец.

— Данке, — поблагодарил комбат.

Немца отблагодарили: дали буханку хлеба, за что он долго кланялся и говорил «данке».

— Перед нами рейхстаг, — громко, чтобы все слышали, произнес капитан Неустроев. — Его и будем брать. Всем приготовиться к штурму.

Кривотолки и сомнения рассеялись: вот он — рейхстаг! Притаился. Замер. Окна накрепко замурованы кирпичами. Лишь узенькие щели-глазницы пулеметами глядят на нас.

До рейхстага триста метров. Всего-то!..

У комбата Степана Неустроева связным остроумный парень, зовут Петром. А фамилия Пятницкий. Спрашивают его: «Ты случайно не родич тому Пятницкому, который народный хор сколотил?». Отвечает: «Хором не пою. Предпочитаю соло». Опять пристают к Петру: «На трубе или голосом солируешь?». Шутникам отвечает вполне серьезно: «На сегодня вот мой инструмент», — и показывает красный флаг....

«Солист» Петр Пятницкий первым выскочил из окна «дома Гиммлера» и со знаменем вперед. Взводы и роты тоже покидали исходные позиции и нацелились на рейхстаг.

Красный флаг Пятницкого у всех на виду. На него и равнение! Неимоверно трудно стало наступающим. Площадь перед рейхстагом всю дымом заволокло. Рвутся мины, снаряды. Головы не поднять. Рейхстаг ощетинился таким огнем, что батальону пришлось вдавиться в землю, а земля-то каменная, асфальтом покрытая, правда, вспаханная воронками да ямами.

Роты залегли. Командир полка полковник Зинченко нервничал. «Ну скорее, скорее!» — шептал он, наблюдая из «дома Гиммлера», стены которого колотились от орудийного обстрела. Но наступающие не могли слышать [620] в оглушительном грохоте никаких голосов и команд. Они прилипли к земле и не шевелились. Зинченко обращается к артиллеристам: «Ударьте еще разок по этому каземату!». И, прикрытая орудийным огнем, рота Сьянова продвинулась метров на десять..

Что же Неустроев? Как он действовал в этой сложнейшей ситуации? Кто-то из штабистов-наблюдателей клял его: ну чего топчется на одном месте, бросок надо делать, бросок!

Неустроев не слышал этих возгласов, но спиной чуял нелестные слова в свой адрес. Однако поступал по своему разумению. Чтобы сделать бросок, надо оторваться от земли и подняться в рост. Этого-то и ждали фашисты. Тут бы они смертоносной косой прошлись по батальону. Нет, комбат не пошел на такое, он решил не терять людей на площади, ему нужен был сильный батальон для решающего боя внутри рейхстага. Неустроев знал, что в здании сильная группировка врага. Там до двух тысяч отборных солдат и офицеров. Это курсанты морской пехоты, переброшенные по воздуху из Ростока, подразделения эсэсовцев. Рейхстаг нашпигован большим количеством разнокалиберного оружия. И вблизи рейхстага вся территория насыщена большим количеством артиллерийских стволов. Всем командирам комбат внушал: вгрызаться в землю, если даже под животами асфальт, и ползти так, чтобы ни одна фрицева пуля никого не зацепила. И бойцы ползли, используя для прикрытия каждый мало-мальский бугорок или воронку. Полз и комбат, и замполит лейтенант Берест, и заместитель по строевой капитан Ярунов, и начальник штаба старший лейтенант Гусев — все нацелились на рейхстаг. А он без передышки поливал свинцом. И если уж совсем невмоготу было двигаться, батальон залегал.

Комдив доложил о таком поведении комбата командарму Кузнецову, постоянно следившему за штурмом рейхстага, тот одобрил действия Неустроева и велел не подгонять его: «Ему виднее. Батальон должен живым ворваться в рейхстаг!». [621]

30 апреля. Полдень

Ровно в 13 часов более ста орудий ударило по врагу. Настал удобный момент, и бойцы в дружном порыве поднялись в атаку. Открыли сильный огонь из пулеметов и автоматов. Их не остановил глубокий ров, заполненный водой и перепоясавший всю Королевскую площадь. Ухитрялись преодолевать его мыслимыми и немыслимыми приемами: в ход шли доски, бревна, коряги — все то, что валялось в избытке на площади. Одна группа бойцов свалила в ров немецкую зенитную пушку и по ее станине и стволу переползла на противоположную сторону водной преграды.

Так самоотверженно и сноровисто действовал батальон Неустроева из 756-го полка 150-й стрелковой дивизии.

С таким же трудом и напором пробивался в рейхстаг и батальон майора Василия Давыдова из этой же дивизии, и батальон старшего лейтенанта Константина Самсонова из 171-й дивизии. Если Неустроев был нацелен на главный вход в рейхстаг, то Самсонов пробивался к депутатскому входу, а Давыдов двигался на правый торец здания, где тоже имелся вход.

В 14 часов снова удар артиллерии и танков по рейхстагу. Это дало возможность батальону Неустроева хотя и медленно, но продвинуться вперед. А впереди наступающих двигался, как бы плыл, красный флаг. Пятницкий, не озираясь, полз и полз. Все видели его флаг — и те, которые пробивались в рейхстаг, и те, кто на КП полка находился. Петр чудом прорезался сквозь адский огонь. Бойцы двигались следом за знаменосцем.

30 апреля. После полудня

Пятницкий вскочил на первую ступеньку гранитной лестницы главного входа. «Ура!» — прокатилось по Королевской площади.

Фашисты усилили пальбу. Били минометы и орудия. Не было спасения от пуль. Батальон снова залег. [622]

Пятницкий ничего этого не видел. Он побежал вверх по лестнице. Уже видна ему дверь главного входа. Она открыта настежь. Надо проскочить внутрь и укрепить стяг над главным входом. Надо...

Из черного дверного проема полоснуло огнем. Упал Пятницкий. И красный флаг тоже свалился.

К упавшему знаменосцу бросился командир отделения Петр Щербина. Он увидел окровавленную грудь друга и руки, вцепившиеся в древко флага. Ухом приложился к бездыханной груди — мертв Пятницкий. Щербина поднял флаг и укрепил его на одной из шести колонн перед входом в рейхстаг.

Рота Сьянова делает рывок. Она стремительно проскакивает лестницу и сквозь открытую дверь и другие проемы врывается в рейхстаг.

А на правом фланге батальона туго: вторая рота никак не может подняться в атаку.

Лейтенант Алексей Берест, замполит Неустроева, сильно согнувшись (рост под 190), устремляется к ней. Он своим примером помогает бойцам одолеть страх. «Видите знамя, вперед!» — вся рота слышит бас Береста и отрывается от земли. И 3-я рота под командой лейтенанта Ищука двинулась к парадному подъезду.

Эти ротные броски поддерживают смертоносным огнем двенадцать станковых пулеметов, которыми командует лейтенант Жарков. «Жарков, жару им, жару!» — кричит во весь голос Неустроев. Сам Жарков ложится за пулемет и ведет огонь. Не только по рейхстагу бьют пулеметчики. Огнем накрывают и те прилегающие к Королевской площади здания, откуда стреляют фашисты.

И вдруг пулемет Жаркова замолк — ранен командир. Его заменяет взводный Герасимов. А стрелковые роты уже в рейхстаге.

Рейхстаг вмиг поглотил батальон. Площадь опустела, стала недвижимой. Только что она шевелилась, жила — и враз никого. Жутковато стало на КП полка: что там, за толстенными стенами? Полковник Зинченко побледнел, [623] и лицо как-то сразу вытянулось, и желваки на щеках задвигались. Молчит и нервничает. Шутка ли, целый батальон скрылся с глаз, словно канул в пропасть. В рейхстаге больше пятисот комнат — можно и заплутать. Кто-то, стоявший позади полковника, сострил: «Заседает Неустроев.... В парламент же попал». Зинченко обернулся, но остряка как ветром сдуло.

— Кто про парламент вспомнил? Могу откомандировать на заседание.

Никто не ответил полковнику. Чертыхнулся Зинченко и тут же распорядился протянуть провод в рейхстаг. Связисты бросились на площадь.

30 апреля. Вечереет

Итак, красный флаг трепещется у парадного входа в рейхстаг. Но этот стяг батальонный, вроде как самодеятельность. Он полит кровью воина-героя Петра Пятницкого. Это имя надо запомнить и навсегда прославить, ибо его знамя вдохновляло бойцов Неустроева на штурм последнего вражеского бастиона.

Однако где же знамя официальное, то, которое было помечено цифрой «5» и 21 апреля вручено комдиву 150-й стрелковой генералу Шатилову Василию Митрофановичу?

Стяг, который был назван Знаменем Победы, появился на КП 756-го полка в самый нужный час, а именно тогда, когда его бойцы уже находились в рейхстаге, и принесли его двое — разведчики сержант Михаил Егоров и младший сержант Мелитон Кантария. Почему они? Вопрос не праздный. Славных парней в полковой разведке было немало, но именно этим воинам — русскому Егорову и грузину Кантария доверено совершить знаменный, если так можно выразиться, подвиг. А дело было вот как. Комполка приказал командиру полковой разведки капитану Кондрашову выделить двух разведчиков для водружения Знамени над рейхстагом. Капитан выстроил перед полковником больше десяти человек: мол, [624] все смельчаки, выбирайте! Зинченко не стал этого делать, а повторил приказание: нужны только двое! «Выбирайте сами, товарищ капитан!» — был приказ комполка. И тогда Кондрашов, окинув взором шеренгу, назвал Егорова и Кантария. Командир выделил этих разведчиков именно потому, что в боях на улицах Берлина они отличились сноровкой, умением ловко проникать в труднодоступные места, которых в таком большом городе было предостаточно. Да и друзьями они были закадычными, еще с Польши шли плечом к плечу, часто отправлялись в разведку на пару. Вот и точный ответ на вопрос, почему их назвал капитан Кондрашов....

Итак, вечером знаменосцы, прикрытые плотным огнем, направились со Знаменем Победы в рейхстаг. А что же там происходило? Этого никто на КП полка не знал. Только Неустроев мог бы доложить полковнику обстановку, а он там, в серой каменной глыбе.

Рейхстаг встретил Неустроева не по-парламентски — кромешной теменью: окна замурованы, электричества нет. Из разных углов доносилась автоматная дробь. Мрак окутал весь батальон. В такой склеп Неустроев попал впервые. Как тут воевать? Где враг?

— А ну-ка, ломани кто-нибудь окно! — скомандовал комбат.

Бойцы прикладами ударили по кирпичам — и чуть-чуть посветлело.

30 апреля. Вечер

В рейхстаге благополучно «приземлились» знаменосцы Егоров и Кантария. Доложились комбату. Неустроев обрадовался появлению именно в его батальоне Знамени Победы.

— На купол хотите подняться? — спросил комбат знаменосцев, хотя знал, что именно туда и следует доставить Знамя.

— Только туда! — почти в один голос ответили разведчики. [625]

Неустроев что-то в уме прикинул. О чем-то подумал и сказал:

— Вам вдвоем туда не пролезть. Фрицы простреливают лестничные марши.... Ну ничего, прикроем...

Комбат подозвал Береста, своего заместителя по политической части.

— Видишь, Леша, Знамя Победы у нас, а его надо туда, — Неустроев пальцем показал вверх.

— Понял! — ответил Берест.

— Но Знамя, как я понимаю, дело политическое. А раз так, значит, тебе, Леша, и карты в руки. Бери ребят-автоматчиков — и вперед, в смысле наверх!

И он — «неустроевский комиссар» — так организовал отражение немецких атак на пути продвижения вверх по лестничным маршам Егорова и Кантария, что их не тронула ни одна пуля.

Знаменосцы, поднявшись на крышу, увидели громадную статую — всадника на коне с протянутой вперед рукой. На ней и укрепили Знамя. Получилось вроде здорово: всадник с красным стягом. Бересту не понравилась такая картина: фриц с нашим Знаменем — не годится. Посмотрел вокруг замполит и определил, что надо взбираться на купол, именно там, на самой верхней рейхстаговской точке подходящее место для Знамени Победы. Так и сделали знаменосцы: поднялись еще с десяток метров вверх. Непросто далась им эта высота, пришлось карабкаться по порушенным ребрам каркаса купола, да и фашисты вели огонь аж от Бранденбургских ворот и из парка Тиргартен.

Но операция завершилась поздно вечером. Спустившись с крыши, группа верхолазов-знаменосцев доложила комбату, что Знамя Победы реет над рейхстагом. Неустроев взглянул на часы. Было 21. 50!

Весть понеслась по проводам. Комбат доложил полковнику Зинченко, а он — комдиву Шатилову, дальше новость докатилась до командарма Кузнецова, который немедленно связался с маршалом Жуковым и сообщил [626] о водружении Знамени Победы. Командующий фронтом с глубоким удовлетворением воспринял добрую весть и поинтересовался именами героев, совершивших исторический, как он выразился, подвиг. Командарм назвал эти имена. Жуков, в свою очередь, позвонил в Ставку и лично доложил Верховному Главнокомандующему о выполнении воинами 3-й ударной армии его приказа.

1 мая. Раннее утро

Связь с рейхстагом неустойчивая: то восстанавливается, то снова (в который раз!) рвется. По Королевской площади снуют ползком и на полусогнутых бедолаги-связисты и сращивают как могут рвущийся от снарядных обстрелов провод. На КП полка не умолкает телефон: звонит комдив, и командарм интересуется положением в рейхстаге. У генерала Кузнецова рейхстаг — важнейший рубеж, хотя и другие районы Берлина, где идут тяжелые бои, скажем, штурм 207-й дивизией Кроль-оперы, 171-й дивизией ряда иностранных посольств, откуда ведется обстрел фашистами наших войск, тоже в поле зрения командарма. Управлять войсками в городском лабиринте неимоверно сложно. И только полководческий талант, ум и опыт командарма Кузнецова находит самое правильное решение, помогающее частям и подразделениям действовать самым верным образом.

Рейхстаг в огне. Залпы, раздающиеся внутри здания, вырываются сквозь окна и другие проемы и глушат всю окрестную местность.

— Выведите Самсонова и Давыдова из здания! — слышен голос осипшего Неустроева. — Здесь тесно трем батальонам. Можем покалечить друг друга... Я один справлюсь....

Просьба Неустроева резонная, решает начальство, и батальоны Константина Самсонова из 171-й дивизии и Василия Давыдова из 150-й стрелковой покидают рейхстаг, но располагаются вблизи его. Замечу: Самсонов все-таки оставил свой след в рейхстаге, его подчиненные [627] — младший сержант Михаил Еремин и боец Григорий Савенко тоже водрузили батальонное Знамя над рейхстагом.

На КП полка заметили: из окон рейхстага повалил дым. Что случилось? От Неустроева последовал ответ: «Горят стены, мебель...» И по приказу комдива Шатилова формируется рота, во главе которой назначается старший лейтенант Николай Самсонов, тот самый, который весьма успешно провел бой в районе Шнейдемюля. Роте ставится задача проникнуть в рейхстаг и оказать помощь Неустроеву в бою с противником, а главное — потушить пожар. Кроме этого, ему приказано быть дежурным по рейхстагу. Во как! Не по батальону дежурить, а по рейхстагу. Неустроев удивился, когда услышал про такую неуставную должность Самсонова. Однако обрадовался земляку-свердловчанину. Как же, получил такую подмогу — роту крепких парней во главе с опытным командиром-фронтовиком.

Самсонов еле узнал Неустроева. По лицу комбата видно было, что он изнурен боем, руки его усеяны пунцовыми волдырями, голос с хрипотцой. А у подчиненных лица сажей да копотью покрыты, у многих одежда превратилась в обгорелые лохмотья.

— Тут, брат, чистейший ад... Но воевать надо.... И побеждать! — сказал Степан земляку. — Видишь, мы фрицев уже в подземелье загнали. Пусть там покорежатся. А этажи все наши, только вот горят. Гасить огонь чем будешь?

— Когда спросил комполка: чем тушить пожар, он строго произнес: «Получил приказ — вот и туши!».

— Тогда действуй, друг-земляк! — сказал Неустроев.

Рота Самсонова остервенело накинулась на огонь, который лизал стены, сафьяновые диваны и кресла, стеллажи с книгами, шкафы. Ни брандспойтов, ни огнетушителей не было. Тушили пламя всем, что попадалось на глаза. А глаза дымом и пеплом слепило. Часто бойцы глушили огонь своей одеждой. И пожар все-таки был остановлен. [628]

1 мая. Полдень

Фашисты после мощного удара батальона, когда рушились потолки и стены и не было спасения от пулеметного и автоматного огня, убрались в глубоченные подвалы рейхстага и притихли.

Бойцы уморились, отяжелели их ноги, и всем нужен был отдых, оттого и повалились кто где мог. Вдруг возглас нарушил покой:

— Эх, друзья, сегодня же Первое мая!

И надо же было такому случиться: откуда-то потянуло приятным запахом. Пахло щами. Нашими, русскими щами.

Неустроев открыл глаза и прямо перед собой увидел командира хозвзвода лейтенанта Власкина.

— Как сюда добрался?

— По-пластунски да перебежками, товарищ капитан. Щи и каша в целости доставлены.

— Братцы, — обратился Неустроев ко всем, кто был в этом огромном зале на первом этаже рейхстага, — с праздником вас, с Первомаем!

Все разом оживились — прокатилось «Ура!».

— А нельзя ли чарочку по случаю праздника? — донеслось до комбата.

— Лейтенант Власкин, что скажешь? — Неустроев посмотрел на командира хозвзвода.

— Будет, — произнес Власкин.

За щами да за кашей был тост замполита Алексея Береста.

— Нет, вы только подумайте, где вам довелось сегодня встретить Первомай. Наша армия пришла в Берлин. Это же здорово! Друзья мои, запомните этот час и этот зал германского парламента, и лейтенанта Валерия Власкина — кормильца нашего, и своего комбата в обгорелом ватнике. Запомните поименно всех, кто пришел в рейхстаг, кто не дошел до него... Победа рядом. Она здесь, в этом здании. Мы ее должны добыть именно сегодня, на Первомайский праздник. [629]

Давно бойцы так не били в свои огрубевшие ладони — в охотку аплодировали.

— Спасибо, Алеша, — Неустроев жал руку Бересту. — Ты говорил, а у меня шел морозец по коже. Где ты только такие душевные слова берешь? Спасибо, комиссар!

Что и говорить, повезло Неустроеву на замполита: словом был силен и делом крепок.

1 мая. Вечер

Из подземелья показался белый флаг. Доложили Неустроеву.

— А ну-ка, Ваня, — обратился комбат к бойцу Прыгунову, своему посыльному, который умел по-немецки говорить, — узнай-ка, чего им надо.

Прыгунов подошел поближе к белому флагу и увидел немца, по всем признакам офицера. Спросил его: чего надо? Тот ответил, что согласны на переговоры ни с кем-нибудь, а с генералом или с полковником.

Прыгунов доложил комбату.

— Вот так, братцы, они думают, что у нас тут дивизия, раз генерала требуют. Ну что ж, генералов и полковников в моем батальоне, кажется, в наличии нет, но...

Задумался на минутку Неустроев. Потом оживился:

— Есть полковник!.. Вернее, будет полковник... Ну-ка, Леша, скидывай свой ватник и живо брейся. Будешь полковником...

— Степан Андреевич, я все-таки лейтенант.

— А разве полковником не сможешь? Твои, брат, плечи любое звание выдержат.

И все-таки Бересту понравилась идея комбата. Он побрился, почистился. Откуда-то появилась трофейная кожаная куртка, которая удачно легла на могучие плечи «полковника». Когда все были готовы к переговорам, у самого спуска в подвал раздался громкий голос начальника штаба батальона Кузьмы Гусева, чтоб и немцы слышали: «Товарищ полковник, гарнизон рейхстага...» Мол, знайте: нас тут много. [630]

По ступенькам вниз спустились втроем: высокорослый и широкоплечий Берест — «полковник», его «адъютант» — низенький, щупленький Неустроев и молодой боец Ваня Прыгунов — переводчик. А перед спуском в подземелье Берест вдруг попросил комбата снять телогрейку, надетую поверх кителя: пусть фрицы ордена видят и знают, с кем имеют дело. И верно, когда появились в расположении врага, фашисты частенько косились глазами на грудь низкорослого адъютанта, видимо, гадали: а сколько же орденов у самого полковника, ежели у этого малыша аж пять.

Да, это был рисковый шаг: к врагу пошел голова батальона, но Неустроев понимал, что немцы, зажатые в подвале без воды и пищи, с десятками раненых, будут вымаливать пощаду. И еще у комбата была резонная причина на рисковый поступок — это его принцип: никогда не взваливать тяжелую ношу на чужие плечи. Он столько побывал в переплетах и передрягах, что страх у него давно улетучился. Знал Неустроев и то, что его подчиненные не должны видеть в своем командире труса. Так жил, так воевал!

Переговоры не затянулись. Фашисты, конечно, пытались затеять торг: мол, согласны сложить оружие, но только в том случае, если русские выведут свои войска из рейхстага, ибо им, немцам, не хотелось бы проходить через боевые порядки разъяренных советских подразделений. Неустроев дернул за рукав Береста и резко произнес: «Дудки!». Берест понял комбата, сурово взглянул в глаза немцу-полковнику и басовито отрубил:

— Если не сложите оружие, будете уничтожены.

— Так, так! — прошептал Неустроев.

— Капитулируете, — продолжал Берест, — гарантируем жизнь. И никаких условий. Рейхстаг в наших руках!

Повернулись и зашагали по лестнице наверх, а спины, наверно, обдало холодом. Ничего не стоило фрицам разрядить в этих несговорчивых русских автоматы. Но ничего трагического не случилось. [631]

2 мая. Раннее утро

4.00 — время, когда комбат и замполит появились в батальоне. Тишина окутала рейхстаг. Фашисты, видимо, рядились, как им быть. Наши же готовились к новому удару по подземелью. И только в начале седьмого из подвала поднялся немецкий офицер с белым флагом и сообщил, что их генерал — начальник гарнизона войск рейхстага — отдал приказ о капитуляции.

Зрелище запоминающееся: из подземелья группами ползли немцы. Они еле переставляли ноги, понуро опустив головы, плелись к выходу из рейхстага и складывали в общую кучу оружие — автоматы, пистолеты, пулеметы, гранаты....

Неустроев, стоя рядом с Берестом, произнес:

— Поздравляю, товарищ «полковник»!

— С победой, товарищ капитан! — пробасил Берест.

Сдался рейхстаг. Полки 150-й и 171-й дивизий овладели другими правительственными зданиями. 207-я дивизия сломала сопротивление фашистов в Кроль-опере. Соседняя армия, 5-я ударная, захватила резиденцию фюрера — имперскую канцелярию и его подземный бункер. 8-я гвардейская на своих берлинских рубежах разгромила гитлеровцев. Немецкое командование отдало приказ Берлинскому гарнизону сложить оружие.

2 мая. Полдень

Несколько дней тому назад редакция «Фронтовика» покинула Эберсвальде и приблизилась вплотную к Берлину, перебравшись в город Бернау. Днем и ночью трудятся корреспонденты, не покидают своих рабочих мест наборщики, печатники. Газета постоянно наполняется самыми свежими новостями. Случалось так, что в течение ночи ее страницы претерпевали многократные переверстки, изменения. События на переднем крае развивались стремительно, поэтому газете следовало оперативно перестраиваться, заполнять страницы самыми свежими информациями, репортажами. [632]

«Фронтовик» своими материалами, аншлагами, заголовками статей зовет воинов к стремительности. «Ликуй, Родина, мы на улицах Берлина!», «Наши окружили Берлин. Доколотим гитлеровцев в германской столице!», «Мы водрузили Знамя Победы!», «Мы овладели Берлином!», «Сталинград пришел в Берлин!»(Рассказ воина-сталинградца), «Слушай, Севастополь и Одесса, ваши освободители дошли до Берлина!», «Здравствуй, Победа!»

Корреспонденты не знают устали. Перед каждым одна проблема: куда податься, чтобы оказаться на острие событий, чтобы не прозевать важное, значительное.

В Бернау нам улыбнулась удача: редакция расположилась в многокомнатном двухэтажном особняке, рядом с которым находился большой гараж. Хозяев нет, видимо, убрались из города. А в гараже до десятка «мерседесов» и «опелей». Мы овладели ими — и в Берлин. Я сел за руль «опеля», а рядом со мной фотокор Владимир Гребнев.

Мы у рейхстага. Надо повидаться с Неустроевым, Берестом, Егоровым, Кантария... Газете надо...

— Вам куда? — останавливает нас у входа дневальный.

— В батальон Неустроева как пройти?

— Здесь он, батальон. Только будить не велено.

— А комбат?

— И комбат спит.... Все спят.... Умаялись....

Это чистая правда. Семнадцать дней и ночей шло наступление на Берлин. Никто и не помышлял о сне. И вот наступил желанный час отдыха: пусть бойцы поспят!

На улицах после грохота боев стоит тишина. Идем во весь рост.

Даже не верится, что такое возможно. Копоть и гарь окутали город. Малолюдно. Кое-где у развалин домов копошатся люди. Озираются. Видно, кого-то опасаются. Ну как же, словоблуд Геббельс стращал: если придут варвары-русские, будут творить разбой и насилие.

Мы на Александерплац. Немцы называют эту площадь нежно — Алекс. [633]

Названа в честь российского царя Александра.

Еще недавно здесь грохотал бой. Горели вражеские танки, бронетранспортеры. Вон они стоят, мертвые, обугленные.

Подходим к нашим танкистам. Прошу одного из них написать несколько строк для газеты.

— Бумаги не имею, — отвечает.

Подаю свой блокнот. Танкист устраивается у гусеницы танка.

— А про что писать? — спрашивает.

— Что в голову придет: о настроении, о том, как дошел до Берлина.

Пишет:

«Я русский, зовут меня Иван. Никогда я так не гордился своим именем, как теперь. Иван в Берлине! — красиво звучит. Сержант Иван Беликин».

Настоящий публицист. А говорил, что не знает, что писать.

Возвращаемся к рейхстагу. Сейчас сюда ведут все дороги. В одиночку и строем идут военные с разных концов Берлина. Как в музей... Солдаты Победы оставляют здесь свои автографы. Пишут прямо на стенах, на колоннах. Нахожу оброненный кем-то уголек и тоже пишу: «Я из белорусской деревни Поречье. Ржев — Сталинград — Берлин». И расписываюсь.

Володя Гребнев ищет Неустроева: надо его сфотографировать. Он уже много раз снимал Степана. Ведь капитан не новичок в 3-й ударной, он в ее составе воевал еще под Старой Руссой и Великими Луками, сражался в Латвии, в Польше... Фоторепортеру не раз доводилось запечатлевать отличавшегося в боях Неустроева. Но теперь особый случай. Имя комбата, который заставил двухтысячный гарнизон рейхстага сложить оружие, знал уже весь 1-й Белорусский фронт и маршал Жуков. Нужен новый снимок, как сказал мне тогда Гребнев: «Хочу запечатлеть Степана на фоне рейхстага». [634]

2 мая. После 14.00

Не очень быстро удалось найти Неустроева. Рейхстаг все еще дымился, отовсюду несло гарью и копотью, коридоры завалило кирпичом, обгорелой мебелью.

И все-таки вездесущий репортер нашел комбата и вывел его на улицу — на ступеньки рейхстага, прямо к колоннам главного входа. Капитан выглядел усталым, на нем была какая-то полуобгорелая куртка.

— Так не пойдет, — произнес фоторепортер. — Надо переобмундироваться. Китель есть?

— Конечно, есть. Где-то в вещмешке.

Вскоре все нашлось: китель с орденами.

— Теперь порядок, — сказал фотокор и сделал снимок Степана Неустроева у штурмом взятого рейхстага, на куполе которого реяло наше Знамя Победы.

После фотографирования мне удалось поговорить со Степаном Андреевичем. Величаю его так, хотя ему только-только исполнилось 22 года. Ну, юноша!

Все узнал про его довоенную жизнь. Родился он в деревне Талица Сухоложского района Свердловской области. Потом с родителями переехал в небольшой городок Березовский. Там учился, работал. А на войну ушел из Свердловска, где досрочно окончил пехотное училище.

— А на войне как на войне. Бои — ранения. Снова бои — снова ранение.... Вот так и до Берлина дошел....

Я отошел метров на пятьсот от рейхстага. Вижу: на ступеньках у постамента памятника какому-то кайзеру сидят двое наших бойцов. Курят. Подхожу и прошу прикурить. Разговорились. Один пришел в Берлин аж из-под Сталинграда. По пути дважды ранен, но из госпиталя возвращался на передовую. Другой же примкнул к войскам на Украине — был в партизанах. Интересные судьбы. Решил написать о них. Вынул из полевой сумки тетрадь.

— Меня не пишите, — вдруг произнес сталинградец. Я удивился. За товарища ответил партизан: [635]

— Имя у него неподходящее. Понимаете, Адольфом зовут.

— Ну и что? Адольфы разные бывают.

— Оно-то так, — пожал плечами сталинградец. — Мне неловко. Посоветуйте лучше, как избавиться от такого имени. А про моего дружка обязательно напишите, особенно про его партизанщину. И имя у него наше, русское — Иван, да и фамилия — Величко. Не то что Адольф, будь оно неладно...

3 мая

На главных перекрестках берлинских улиц «хозяйничают» наши девушки-регулировщицы. Красивые, в отутюженных гимнастерках, совершая изящные движения, указывают водителям тот маршрут, по которому безопасно прокатиться. Ну, а если кому-то направление к рейхстагу неведомо, — именно туда все держат путь, — она, красавица, по-воински приветствует и точно укажет, как проехать или пройти.

А у рейхстага море людей. Все ищут свободного места на стенах, на колоннах, чтобы зафиксировать свое присутствие. Пишут мелом, белилами, углем, царапают штыками, ножами. По этим надписям можно изучать географию нашего Союза. Сыны и дочери всех национальностей нынче здесь, у рейхстага. Восхищаются ратным подвигом наших войск, аплодируют Знамени, которое плещется на ветру.

Рейхстаг посетило командование армии, генерал Кузнецов, выслушав доклад капитана Неустроева, похвалил комбата за умелые и здравые действия. Заметьте: здравые! Он спросил «Чем занят в данный момент батальон?». Неустроев ответил: «Спит в рейхстаге... Умаялись все...» По лицу командарма пробежала улыбка: «Только не будите. Пусть отоспятся».

И вдруг слышу: «Маршал Жуков прибыл!..» Не один, с ним большая группа генералов. И наш командарм генерал-полковник Кузнецов рядом с маршалом. [636]

Я впервые вижу так близко Георгия Константиновича. Не свожу с него глаз. Идет он медленно вдоль рейхстага. Поступь твердая, лицо чуть-чуть озарено улыбкой. Внимательно разглядывает искореженные снарядами да пулями стены парламента, заглядывает в проломы, в амбразуры, из которых еще совсем недавно торчали пулеметные и орудийные стволы. Маршал что-то говорит идущему рядом члену военного совета фронта генерал-лейтенанту Телегину. Затем поднимается по ступенькам главного входа и приближается к колоннам, исписанным до самого верха, медленно читает надписи. Я заметил, что лицо маршала обветрено, покрыто смуглостью. Улыбается, видно, настенное творчество понравилось командующему фронтом.

— А вы, капитан, и ваш батальон, — обращается к Неустроеву маршал, — надеюсь, тоже оставили свои автографы на этих стенах?

— Никак нет, товарищ маршал. Не успели. В рейхстаге пожар тушили да порядок там наводили.... А теперь, поди, и свободного места на этих стенах не найти.

Маршал кивнул головой и сказал:

— Ну, это не беда. Свои имена вы и без того вписали в историю на веки вечные!

Маршал еще раз пожал руку Неустроеву и, обращаясь к своим спутникам, произнес:

— А мы все-таки постараемся найти свободное место и распишемся.

Маршал первым размашисто и крупно начертал: «Жуков». За ним поставили свои автографы и другие военачальники.

Маршал снова спускается вниз, отходит от рейхстага метров на пятьдесят и, придерживая рукой фуражку, устремляет взор на купол — там наше Знамя. Наверно, доволен....

Бойцы, которым уже не до сна, окружают командующего. Начинается разговор. Маршал просит всех смелее задавать вопросы, высказываться. Разное спрашивают: [637] пойман ли Гитлер, куда повели пленных, которых взяли в рейхстаге, когда домой? Маршал отвечал обстоятельно, спокойно, вглядываясь в лица бойцов, советовал всем, кто перебинтован, отправляться в медсанбат.

На прощание очень тепло отозвался о действиях 150-й стрелковой дивизии, ее 756-го полка, их командиров генерала Шатилова и полковника Зинченко. Особую благодарность выразил неустроевскому батальону. Обратился к первому коменданту рейхстага полковнику Зинченко с просьбой быстрее навести порядок в рейхстаге, всех раненых отправить на излечение.

4 мая

Все эти дни рядом с ликованием соседствовала и скорбь. Мы радуемся победной тишине и оплакиваем павших товарищей. Из рейхстага, из берлинской подземки, из «дома Гиммлера», из Кроль-оперы — отовсюду, где прошли бои, выносили убитых. Преимущественно вижу молодые лица. Их очень много. Да, нелегко далась победа. Хоронят в разных точках города. На Родину, кажется, не везут. Вот так и останутся на веки вечные в чужой стороне. Вдвойне жаль. Слух пошел, что будет сооружено большое мемориальное кладбище. Но все равно — не дома.... И наш коллега — журналист Вадим Белов, редактор газеты 150-й стрелковой дивизии, тоже в немецкую землю ляжет. Прошел всю войну, был в труднейших переплетах, но уцелел. А в Берлине его настиг вражий фаустпатрон — не стало Вадима....

Все ищут, ищут, ищут. Кого бы это? Ну, конечно, Гитлера, самого главного бандита. Война в Берлине кончилась, а того, кто должен ответить за эту великую беду, и след простыл. Вот и ищут. Я тоже втянулся в поиск. Мне один друг из разведотдела армии шепнул: держись нас, мы ведем поиск фюрера. Будет тебе о чем написать.

И все-таки нашли. Нет, пока не Гитлера, а его приближенного вице-адмирала Фосса. Пленили его, кажется, в здании японского посольства. Все знает о фюрере, о [638] Геббельсе и прочих бандитах. Разговорчивый, охотно отвечает на все вопросы. Говорит, что Гитлера нет в живых, что он свидетель тому, как фюрер покончил с собой и был погребен во дворе имперской канцелярии в воронке от бомбы и в ней же сожжен.

Разведчики кинулись к имперской канцелярии. Перекопали много земли и что-то уцелевшее после огня нашли — челюсть. Эта находка сгодилась. По ней установили, что она и есть частица лица Гитлера. Кстати, в той же воронке лежал почерневший скелет Евы Браун, известной немецкой актрисы, с которой Гитлер обвенчался по воле последней 29 апреля.

Геббельс последовал примеру фюрера. На рассвете 2 мая он покончил с собой. Его тоже подожгли, но он не сгорел, только одежду поглотил огонь. Фосс прямо у трупа Геббельса, которого нашли в одной из темных комнат бункера Гитлера, показал, что от многочисленной семьи министра пропаганды никого не осталось. Жуткую историю рассказал фашистский адмирал: жена Геббельса с помощью врача-эсэсовца умертвила пятерых своих малолетних детей. Девчонки кричали, плакали и пытались убежать, но мать, закрыв комнату на ключ, ловила их и силой подводила к врачу, который втыкал детям шприц с ядом.

Одну деталь тут же сообщил адмирал: умертвив детей, Магда Геббельс вышла в коридор и попросила у охранника сигарету. Затянулась дымом, похлопала его по плечу, мол, все в порядке, дружище, посмотрелась в зеркало и, повернувшись, ушла в комнату. Там и сама приняла яд.

Вот так уходили из жизни фашисты-палачи. Одни травились, другие, как утверждал Фосс, разбежались кто куда. Сбежал Геринг, скрылся Гиммлер, спрятался Риббентроп...

Мы, армейские газетчики, после показаний адмирала-фашиста у трупа Геббельса, окружили Фосса, и он нам кое-что любопытное порассказал. Когда война ворвалась [639] на улицы Берлина, Гитлер вконец скис, обрюзг, голова стала болтаться, руки дрожали, даже голос изменился — в горле булькало. И вот эта развалина учинила 29 апреля свадьбу. Так пожелала его давнишняя любовница актриса Ева Браун. Ей захотелось отправиться на тот свет законной женой фюрера. Да и он не пожелал заканчивать жизнь холостяком. Окружение фюрера поразилась причуде своего шефа: русские снаряды рвутся над бункером — и вдруг бракосочетание!

Сутки прожили молодожены. 30 апреля в резиденции фюрера глухо грохнул выстрел: Гитлер принял яд, а затем, для верности, послал себе пулю. До этого Гитлер самолично отравил свою любимую овчарку. Приняла ядовитую пилюлю и Ева. Офицеры-эсэсовцы вскочили в комнату фюрера и, укутав трупы коврами, поволокли наверх из бункера. Могилы не надо было копать: кругом воронки — следы нашей артиллерии. В одну и положили молодоженов — Адольфа и Еву — рядышком. Потом плеснули на них канистру бензина и подожгли.

Майор Иванов вынимает пачку папирос и дарит адмиралу. Тот удивленно смотрит на пачку — не понял, что ему дарят. Сказали, что это курево. Он приложил руку к сердцу и, наклонив голову, произнес: «Герцлихен данк!» — «Сердечное спасибо». На этом мы расстались.

И еще быль про Гитлера. Ее принес неутомимый фотокор. В каком-то здании боец из батальона Неустроева поймал пленного и повел к комбату. Старшина остановил бойца: «Ты куда?». Боец с достоинством произнес: «Не видишь, Гитлера веду?». И действительно, пленный в эсэсовском мундире очень смахивал на фюрера

— усики щеткой и челка на непокрытой голове. «Где взял?» — спросили бойца, на что он ответил, что проник он в подвал, а там комнат тьма-тьмущая. Все обошел и в одной обнаружил вот этого Гитлера. Велел ему встать и скомандовал: «Хенде хох, Гитлер!». А он орет, мол, не Гитлер. Пинка ему дал по мягкому месту и вот доставил. [640]

Предстал боец со своим Гитлером перед комбатом.

— Это я его взял, товарищ капитан.

А пленный задрожал и навзрыд заплакал. Боец прикрикнул: «Да перестань же ты, олух Гитлер!».

— Правда, похож, — улыбнулся Неустроев.

Но в конце концов все прояснилось. Многие из эсэсовцев подражали фюреру, под Гитлера рядились.

Боец, конечно, огорчился. Но комбат его успокоил:

— Не горюй, браток! Все равно ты молодец. В плен ведь взял эсэсовца-бандита....

5 мая

День печати. Рано утром в редакцию прибыл начальник политотдела армии полковник Лисицын Федор Яковлевич. Поздравил нас всех с праздником, поблагодарил за оперативное освещение берлинских боев, даже назвал ряд репортажей и статей, которые ему понравились. Значит, читает начпоарм «Фронтовик». Сказал, что и командарм Кузнецов внимательно следит за газетой.

Полковник Лисицын сильно хвалил фотокора Володю Гребнева. Говорил, что наш фоторепортер не прозевал ни одного сражения, что от Одера до Берлина был всегда в войсках.

Это верно, все герои — главные действующие лица Берлинской битвы — навсегда запечатлены Гребневым. Уверен, если когда-либо кому-то понадобится взглянуть на лицо Мелитона Кантария или Михаила Егорова, Степана Неустроева или Федора Зинченко, командарма Кузнецова или комдивов Шатилова, Негоды, Шафаренко, Смирнова, комкора Переверткина и сотен (да, сотен!) рядовых и сержантов, можно будет найти их портреты у Гребнева. И рейхстаг ему многократно «позировал», и «дом Гиммлера», и обгорелый Геббельс, и колонны пленных. Это наша удача, что с нами был мобильный, всюду поспевающий фотокорреспондент старший лейтенант Гребнев. [641]

Он и в быту был хорош. Запаслив. В его репортерской сумке постоянно был припасен какой-либо харч. Любил мужик поесть!

Полковник Лисицын в разговоре с нами привел много интересных цифр и фактов. Вот таких: войска нашей армии, то есть 3-й ударной, с 16 апреля по 2 мая пленили 36 616 солдат и офицеров врага. Войска армии овладели множеством трофеев: 35 779 винтовок и автоматов, 99 танков и штурмовых орудий, 1045 пулеметов, 928 орудий и минометов, 8880 автомашин, 207 складов с боеприпасами, воинским снаряжением. Словом, внушительная победа!

С большим успехом, блестящим завершением Берлинской операции, выдающимся воинским подвигом поздравил командарма Кузнецова маршал Жуков. Так сказал нам полковник Лисицын и добавил: командующий фронтом заверил, что 3-я ударная будет по достоинству отмечена.

— Об этом можно напечатать в газете? — спросили мы.

— Печатайте, — ответил начпоарм.

Начпоарм попросил нас, корреспондентов, принять участие в выпуске серии листовок о героях штурма Берлина. Назвал фамилии тех, кого надо прославить. Я взялся написать о комбате Неустроеве.

6 мая

К полудню листовка политотдела армии «Герои штурма рейхстага. Капитан Степан Неустроев» была отпечатана большим тиражом и отправлена в войска. Вот заглавный ее текст:

«Мы в Берлине!
Величественное событие свершилось. Века переживет этот день 2 мая 1945 года. Внуки и правнуки наши будут с гордостью вспоминать об этом красивом майском дне. Родина с любовью будет передавать из поколения в поколение имена героев-богатырей сталинской [642] эпохи. Люди на всех языках начертают имена победителей.
Пройдут года, зарубцуются раны войны, сотрутся следы боевых походов, а народ никогда не забудет людей, водрузивших алое полотнище — Знамя Победы над столицей Германии. Потомки наши откроют торжественную книгу побед и увидят в ней выведенные золотыми буквами имена героев, принесших человечеству свободу и счастье, спокойствие и мир.
И среди многих имен богатырей будет стоять простое имя — Степан Неустроев.
Благороден его подвиг. Славен его путь. Вот он стоит сейчас, капитан Красной Армии, у здания германского рейхстага, над которым реет Знамя Победы. Он сюда пришел первым, а вместе с ним его батальон».
И далее рассказ о штурме рейхстага, о воинском мастерстве комбата, блестяще одержавшего победу в заключительном Берлинском сражении. Заканчивается листовка словами:
«Слава герою боев за Берлин, за овладение рейхстагом капитану Неустроеву!»

В этот же день отпечатана и листовка о командире роты, первым из батальона Неустроева ворвавшемся в рейхстаг, старшем сержанте Илье Сьянове. Над ее содержанием работал наш боевой корреспондент Владимир Савицкий.

Кстати, сегодня газета напечатала большой очерк Савицкого «Знамя Победы». Я проглотил его. Вот истинная правда о Знамени и знаменосцах — мужественных и отчаянных парнях Михаиле Егорове и Мелитоне Кантария. И не только о них. Не забыт очеркистом и подвиг лейтенанта Алексея Береста.

Ценность очерка и в том, что Савицкий достоверно рассказал и о других флагах, опоясавших здание рейхстага со всех его сторон. Названы поименно все знаменосцы. Это — младший сержант Михаил Еремин и боец Григорий Савенко, капитан Владимир Маков и старшие [643] сержанты Лисименко, Минин, Заитов, лейтенант Рахимджан Кашкарбаев и боец Григорий Булатов, сержант Смирнов, бойцы Валенков, Сомов, Япаров. Все они из разных батальонов и полков 3-й ударной армии. Мастерски воссоздал Савицкий образ самого первого знаменосца, который, можно сказать, был в батальоне Неустроева направляющим при штурме рейхстага, Петра Пятницкого. Считаю, что очерк «Знамя Победы» — одно из самых значимых произведений журналиста Владимира Савицкого. Говорили, что и командующий армией сегодня же его прочитал и распорядился политотделу все фамилии, названные в очерке, взять на карандаш. Вот так!

7 мая

Идем по улицам Берлина. Благодать: нет пальбы, не надо опасаться фаустпатронов, которые в дни боев свирепствовали — били с этажей, с чердаков зданий. Натыкаемся на завалы, на колючую проволоку.

А вот посередине улицы в асфальт врыт танк, только башня с пушкой торчит наружу. Да, укреплялись фашисты основательно.

Подходим к Бранденбургским воротам. Солидное сооружение. Впечатляет. И им досталось: верхушка пробита снарядом насквозь.

Прошлись по Унтер ден Линден. Фотокор Гребнев увидел фотомагазин. Постучался. Немец открыл и пригласил «герр руссиш официр» войти. Володя объяснил, что он фотокорреспондент. Немец понял, ибо корреспондент и по-немецки так же. «Битте», сказал немец и указал на полки магазина, уставленные множеством фотокамер различных марок. Короче говоря, наш фотокор нежданно-негаданно обзавелся задаром двумя новенькими аппаратами. Немец сказал, что это его подарок для «руссиш корреспондент».

Снова, как несколько дней назад, вышли на Александерплац. Здесь дымит наша походная кухня, а к ней со всех сторон площади идут люди с тарелками, термосами... [644] Это кто, неужели немцы? Точно. Они. Подходим и мы вплотную к кухне. Глазам своим не верим: наш повар наливает в немецкие посудины русские щи. Заметив нас, повар, краснощекий сержант с буденновскими усами, крикнул: «Кормлю берлинское население! Комдив приказал». Вот оно как! А ведь Геббельс, охочий до словоблудия, обращаясь по радио к берлинцам, стращал, запугивал, говорил, что русские, если войдут в город, всех передавят. Как всегда врал фашист-болтун. Русские не дают немцам умереть с голоду — делятся своим пайком.

И спасают от беды. Фотокор Гребнев запечатлел одну из многих сцен: наш сержант-медик прямо на улице оказывает помощь раненому цивильному немцу. Переходил он улицу и неосторожно зацепил мину. Поблизости оказался санинструктор Кузьмин. Кинулся к раненому и спас его. Теперь милосердный Кузьмин, советский воин-медик, попадет на газетную страницу.

И еще одна прелюбопытная история произошла в дивизии — 207-й стрелковой, куда прибыл генерал Кузнецов. Ему кто-то из начальства доложил, что в дивизии служит его племянник — рядовой Павел Кузнецов. Командарм отреагировал на это известие весьма спокойно. И попросил устроить ему встречу с родственником. В полку, куда направился командующий для свидания, узнали о племяннике не так давно и совершенно случайно.

Как-то рядового Кузнецова старшина назначил в наряд на кухню. Солдат чем-то не понравился повару: то ли плохо почистил картофель, то ли в другом деле провинился. Повар отчитал его.

— Чего кричишь на меня? — в сердцах произнес Кузнецов. — Ты полегче с племянником командующего.

Сказал — и с ведром ушел к колонке за водой. Повар — следом.

— Ты постой. Паша, какого командующего?

— Какого, какого! Нашего командарма как фамилия?

— Ну, Кузнецов, — ответил повар. [645]

— А мою фамилию знаешь?

— Ну... Кузнецов ты.

— Теперь уразумел, кто кому дядя и кто кому племянник?

Повар, ничего не ответив, тихим шагом пошел к дымившей кухне.

Через час уже все в полку знали, что у них служит племянник командующего. И вот сам командарм узнал об этом.

С невеселыми мыслями явился солдат на встречу.

— Товарищ генерал, рядовой Кузнецов прибыл по вашему приказанию.

— Здравствуйте, рядовой Кузнецов, — командующий протянул руку. — А звать-то как?

— Рядовой Павел Кузнецов, — по-уставному доложил солдат.

— Отца как зовут?

— Сергеем.

— Сергей, Сергей, — повторил командующий и, прищурив глаза, на какое-то время задумался.

Генерал, ничего не сказав, вплотную подошел к солдату, положил на его плечо руку и пошел с ним вдоль улицы. Командир полка и другие офицеры осталась на месте. Кто-то сказал:

— Пусть наедине поговорят дядя с племянником.

Они шли рядом, плечом к плечу. Шли не спеша. Командарм силился что-то вспомнить, а солдат ждал, что вот-вот командующий отчитает его за выдумку да еще и накажет.

У командующего не было брата Сергея. Но ему не хотелось об этом говорить солдату. Зачем огорчать человека.

— Отец тоже на фронте? — спросил командарм. Солдат уловил добродушный тон генерала и, естественно, обрадовался.

— Был на фронте. Сейчас в Ташкенте, в госпитале... Отец мне говорил, что у него было пять братьев. Двое [646] военные. Ну, я и подумал, а может, вы и есть один из них. Извините...

Командующий остановился, посмотрел солдату в глаза, а затем взглянул на медаль «За отвагу», висевшую на груди рядового Павла Кузнецова, и сказал:

— Молодец, племянник! Вижу: бережешь честь фамилии Кузнецовых.

Эти слова слышали уже все: и командир полка, и другие офицеры. А он, рядовой Павел Кузнецов, по-уставному повернувшись кругом, четко печатал шаг в направлении своей роты. Он шел и думал: теперь-то я признанный племянник, ну а насчет чести фамилии, то будьте спокойны, товарищ командующий...

Фронтовая судьба вскорости снова свела Кузнецовых — генерала и солдата. Случилось так, что рядовой Павел Кузнецов, выполняя боевую задачу, на самом берегу Шпрее, в районе улицы Луизенштрассе, заметил автомобиль «мерседес-бенц». Машина стояла у подъезда большого дома. За рулем никого не было. Солдат, спрятавшись за углом дома, стал наблюдать. Не прошло и десяти минут, как из подъезда дома вышел человек в штатском с большим чемоданом и направился к автомобилю.

— Хальт! — крикнул Кузнецов.

Человек, метнув взор в сторону солдата, быстро вскочил в машину. Кузнецов пустил очередь из автомата по скатам автомобиля и подбежал к машине. Немец поднял руки вверх.

Задержанного Кузнецов доставил в роту, а оттуда ему велели сопровождать немца в штаб полка. Пленный оказался важной птицей — ответственным сотрудником ведомства пропаганды, одним из сподвижников Геббельса. О пленном и о чемодане с документами доложили командарму. Когда командарм поинтересовался, где и как был взят немец, ему сообщили о рядовом Кузнецове.

— Не племянник ли из 207-й? — улыбнулся командующий. [647]

И они снова встретились. На этот раз генерал лично прикрепил к гимнастерке рядового Павла Кузнецова рядом с медалью «За отвагу» орден Славы III-й степени. Солдат радостно произнес:

— Служу Советскому Союзу!

8 мая

Засуетился Берлин. На улицах, перекрестках стало во много раз больше регулировщиков, патрулей. Не везде можно пройти и проехать. Что-то предстоит. Наверно, наше большое начальство нагрянуло в Берлин.

Может, сам Иосиф Виссарионович сюда пожаловал.

Прояснил обстановку друг нашей редакции инструктор политотдела армии по печати майор Василий Киряев. Он частенько нас навещал.

Он же тоже журналист, и давнишний. В тридцатые годы начинал свою газетную карьеру на Урале, в районной газете Камышлова. А до политотдела трудился в нашем «Фронтовике». И Киряев, между прочим, по секрету сообщил, что в Берлин прибыл заместитель наркома иностранных дел Вышинский. Ожидается прибытие больших чинов от союзников — Англии, США, Франции. Должно состояться подписание важного документа. Вот оно что!

— Всем быть в боевой готовности! — распорядился наш редактор. К вечеру, когда восточная часть Берлина под названием Карлсхорст была закрыта для проезда, все прояснилось: состоится подписание представителями немецкого командования акта о безоговорочной капитуляции. Вот так мы оказались рядышком с важнейшим историческим событием. Точно, редакция нашей газеты сегодня находится ближе всех редакций мира к Карлсхорсту.

Мы, армейские корреспонденты, первыми узнали, что историческое заседание под председательством Георгия Константиновича Жукова началось в 24.00. Журналисты из многих стран увидели, кроме председательствующего, представителей союзных войск: английского маршала [648] авиации Теддера, командующего стратегическими воздушными силами США генерала Спаатса, главнокомандующего французской армией генерала Делатра де Тассиньи. Кроме них, за длинными столами заняли места наши генералы — все, чьи войска участвовали в штурме Берлина и в полном разгроме фашистских вооруженных сил. Это блестящая плеяда наших военачальников.

Событие это состоялось в здании бывшей столовой немецкого военно-инженерного училища, в просторном зале.

Среди журналистов был и мой фронтовой товарищ — писатель Борис Горбатов. Мы с ним близко сошлись во время боев за Донбасс, вместе с войсками входили в Макеевку, Сталино (ныне Донецк). По-братски обнялись, обрадовались, что живы остались и что встретились в Берлине. Горбатов как корреспондент «Правды» был допущен в зал, где должно было состояться подписание акта о капитуляции фашистской Германии. Он пообещал рассказать обо всем, что там произойдет.

9 мая

0 часов 50 минут. Все закончено. Акт о капитуляции войск врага подписан. Тост маршала Жукова был предельно кратким: за победу антигитлеровской коалиции над фашистской Германией!

Маршал был неузнаваем. Смеялся, шутил и пел, а после фуршета пустился в пляс. Долго и лихо исполнял «русскую», аж пол прогибался. Закончив, вытер платком вспотевшие лоб и шею, бил в ладони, подбадривая тех высоких военных, которые по его примеру тоже пошли в пляс.

Задор и азарт не покидали маршала до самого рассвета. Победа одарила его превосходным настроением. Выйдя на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха, Георгий Константинович услышал мощный гул и треск: стрекотали автоматы, ухали орудия... Снова бой? Нет-нет, Победе салютует военная братва. Маршал тоже вынул из кобуры пистолет и разрядил его в воздух... [649]

Под утро мы встретились вновь с Борисом Горбатовым. Он подробнейше рассказал обо всем том, что происходило при подписании акта о капитуляции.

Заседание открыл маршал Жуков. После краткого вступления он попросил пригласить в зал представителей немецкого главного командования. Все устремили свои взоры на дверь. Первым вошел в зал генерал-фельдмаршал Кейтель, самый близкий военный сподвижник Гитлера, начальник штаба верховного главнокомандования вермахта, активнейший участник разработки и осуществления агрессивных планов фашистской Германии. Явился он в парадной форме, видимо, хотел выглядеть подобающе и произвести благоприятное впечатление. Он чинно поднял руку вверх, в которой держал свой фельдмаршальский жезл. Этим жестом он приветствовал представителей Верховного Главнокомандования советских и союзных войск. Однако, сказал Борис Горбатов, на лице фельдмаршала он заметил мелкую дрожь, конечно, тот нервничал.

— Следом за Кейтелем вошел, — Горбатов взглянул в блокнот, — генерал-полковник Штумпф. На лице читалась злоба, ненависть.

Последним переступил порог адмирал флота Фридебург. Ежился, будто холодом его обдало.

Почти у самого входа они сели за столик, приготовленный для них. Когда маршал Жуков и представители союзных войск удостоверились, что немцы изучили акт о безоговорочной капитуляции и готовы его подписать, их пригласили встать и подойти к столу союзного командования. Кейтель быстро встал. В этот момент у него упал монокль и повис на шнурке. Он очень покраснел, на глазах у всех скис. Побитый вид был и у остальных немцев.

Кейтель сел на край стула и подписал все пять экземпляров акта. Штумпф и Фридебург тоже поставили свои подписи. Это было в 0 часов 43 минуты. Жуков предложил немцам покинуть зал.

— Мы обнимались, поздравляли друг друга... Свершилось то, к чему шли через все невзгоды от Москвы и [650] Ленинграда, от Курска и Ржева.... А ты, дорогой мой Юрий, от Сталинграда.... Помнишь, я в Сталино написал репортаж, назвав его «Здравствуй, столица шахтерского края!». Теперь же мы с тобой можем написать: «Здравствуй, Победа! Здравствуй, мирная Родина!».

На этих словах Бориса Леонтьевича мы расстались. Правда, уходя, он произнес: «До встречи в Москве».

Начиналось солнечное утро. Кто-то из наших газетчиков со вздохом вымолвил: «Соснуть бы часок...» Какой там сон! — и мы, пятеро репортеров из «Фронтовика», двинули к рейхстагу встречать первый День Победы. Перво-наперво овладели трофейной зенитной пушкой, коих на Королевской площади было несколько. Мы «захватили» ту, у которой возвышалась горка ящиков со снарядами. Я занял позицию наводчика, ибо знал толк в стрельбе из орудия, срочную службу ведь прошел в танковых войсках, много раз доводилось стрелять из пушки. Майор Николай Иванов вызвался быть заряжающим. Капитану Герману Григорьеву и майору Поликарпу Брызгалову выпала роль подносчиков снарядов. Ну а Владимир Гребнев нацелил на нас «лейку». И мы дали трехкратный залп в берлинское небо. Отсалютовали нашей Победе!

Праздник катился по берлинским улицам. Музыка, танцы, песни всколыхнули немецкую столицу. Солдаты Победы от всей души шли в пляс у Бранденбургских ворот и на Зиг аллее, на Александерплац и в парке Тиргартен. Наши песни — «Катюшу», «Полюшко-поле», «Три танкиста», «Широка страна моя родная», про Стеньку Разина услышали все окна и балконы, на которых удивленно маячили горожане-немцы.

Увидел вблизи рейхстага бойца без ноги, притопывающего костылями.

— Кто такой?

— Из медсанбата «хозяйства» Негоды, — ответил. — Разрешение получил поучаствовать в празднике. Такое торжество грех пропустить...

В полдень пошли митинги в батальонах, полках. [651]

Поздний вечер. В редакции тишина. Идет работа над очередным, победным номером газеты. Кстати, имя у нее новое — «Победитель», «Фронтовик» ушел в историю. Корреспонденты пишут репортажи с митингов, интервью с героями-победителями, готовят информации об увиденном за день на улицах и площадях Берлина. Фотокор, закрывшись в темной комнатке, что-то проявляет, печатает. Художник капитан Илья Кричевский листает свой альбом рисунков. Кстати, он человек несуетливый и спокойный, в дни берлинских боев и после них всюду поспевал. Сделал великолепные портреты героев штурма рейхстага — полковника Зинченко, капитанов Неустроева и К. Самсонова, знаменосцев Егорова и Кантария, командира роты Сьянова. Рейхстаг он изобразил со всех сторон.

Все написанное, нарисованное художником, отпечатанное фотокором легло на стол редактору. А он и ответственный секретарь долго-долго колдовали, что из многочисленных материалов пустить на страницы завтрашнего номера газеты.

К полуночи страницы газеты были сверстаны. Центральным материалом был наш коллективный репортаж с победного митинга 756-го стрелкового полка 150-й дивизии. Полностью изложены речи полковника Зинченко, капитана Неустроева, сержанта Егорова и младшего сержанта Кантария. В номер пошли снимки с митингов и улиц Берлина. Нашлось место и рисункам нашего художника. Первая страница открывалась аншлагом: «Здравствуй, Победа!».