Идем защищать Севастополь
Около 17 часов 31 октября я приехал в селение Экибаш. На его окраине в небольшом домике с верандочкой находился командующий армией генерал-майор Иван Ефимович Петров. Я представился ему. Передо мной был стройный, подвижный и красивый генерал, немного выше среднего роста, в пенсне. На вид ему можно было дать лет под пятьдесят. Командарм пожал мне руку и жестом пригласил к столику.
Тут же к нам подошел рослый офицер со свежим, мягко очерченным лицом. Здороваясь с ним, я вплотную увидел по одному рубиновому ромбу на его петлицах. Бригадный комиссар назвал себя членом Военного совета армии. Это был Михаил Георгиевич Кузнецов, до войны — первый секретарь Измаилского обкома партии.
Петров расспросил о составе и боевых качествах дивизии. У нас к тому времени осталось не более 2000 человек. Артиллерийский и танковый полки фактически уже не существовали, так как в первом осталось всего четыре гаубичных орудия, а второй имел лишь три танка. Но личный состав был надежен, и можно было с уверенностью сказать, что бить врага он научился. Об этом я и доложил Ивану Ефимовичу.
Мне показалось, что он невнимательно меня слушал: непрерывно рисовал карандашом на листе бумаги какие-то стрелы и другие топографические знаки, по ходу доклада не записал ни одного слова, не сделал никаких заметок и ни разу меня не перебил.
Зато М. Г. Кузнецов часто склонялся к своей маленькой записной книжке и непрерывно что-то записывал в [33] нее. По окончании доклада Петров, так и не задав ни одного вопроса, сокрушенно сказал:
— Да, дивизия у вас слабенькая...
Слово «слабенькая» как-то неприятно прозвучало для меня. Поэтому я пояснил Ивану Ефимовичу, что мы более месяца вели непрерывные и тяжелые бои на Перекопе и Ишуньской рубеже против очень сильного врага, что в боях за Крым дивизия потеряла около десяти тысяч человек, но рубежей обороны не сдавала.
— Вы неправильно меня поняли, Иван Андреевич, — мягко произнес командарм. — Под понятием «слабенькая» я подразумевал только малочисленность дивизии, а отнюдь не ее боевые качества.
Потом Петров как-то оживился и уже повелительно, с нотками суровости в голосе сказал, что на данном участке фронта он является старшим начальником и ввиду отхода 51-й армии на восток, в направлении Керченского полуострова, а также отсутствия с ней связи подчиняет 172-ю дивизию себе и включает в состав Приморской армии.
Затем, снова перейдя на товарищеский тон, Иван Ефимович сообщил, что Военный совет армии вызвал сюда всех командиров и комиссаров дивизий на совещание, которое скоро начнется, и отпустил меня.
Я вышел во двор и увидел там группу старших офицеров, о чем-то оживленно беседующих, а в стороне двух генералов, с которыми мне встречаться не приходилось. Я спросил о них у знакомого мне подполковника Р. Т. Прасолова. Оказалось, что один из генералов, тот, что поплотнее, — Трофим Калинович Коломиец, командир 25-й Чапаевской дивизии, а другой — Василий Фролович Воробьев, командир 95-й стрелковой. Оба эти соединения воевали под Одессой.
Последнее в моем понятии приобретало какой-то особый смысл. Воевали под Одессой... Этим подчеркивались высокие боевые качества дивизий и их командиров, целых три месяца сражавшихся в отрыве от остальных сил Красной Армии и прославивших себя настоящей стойкостью и героизмом. Еще с гражданской войны во мне жило чувство глубочайшего уважения к людям, проявлявшим храбрость на поле боя. И теперь, хотя я тоже был командиром дивизия и уже не раз побывал в жарких боях, как-то постеснялся подойти к боевым генералам, а [34] присоединился к группе полковников, на гимнастерках которых были синие и черные петлицы.
Мы стали знакомиться. Здесь были командиры двух кавалерийских дивизий: 2-й — Петр Георгиевич Новиков и 40-й — Филипп Федорович Кудюров. Из их разговора я впервые узнал, что при эвакуации из Одессы распоряжением соответствующих начальников были потоплены тяжелые артиллерийские орудия и оставлено много автомашин и лошадей. Я спросил, почему были потоплены орудия. П. Г. Новиков Сказал, что на этот вопрос может точнее всех ответить начальник артиллерии армии полковник Николай Кирикович Рыжи.
Когда я познакомился с начартом, он объяснил, что в Одессе не было больших кранов, чтобы поднять тяжелые орудия на транспорты, а лошадей просто некуда было грузить. Эти сведения еще раз подтверждали, насколько трудно было войскам Приморской армии не только сражаться, защищая легендарный город, но и потом избежать больших потерь, сохранить силы, боеспособность для обороны Крыма.
...Генерал Петров развернул на столе карту и открыл заседание Военного совета армии, назвав его расширенным. Он проинформировал нас о том, что по приказу Ставки Приморская армия должна была войти в подчинение командующего вооруженными силами Крыма и вместе с 51-й армией оборонять полуостров.
— Но нам до сих пор не удалось встретиться и даже установить связь ни с одним командующим, — продолжал генерал. — Не имеем мы связи и с Москвой. Есть неофициальные данные, что генерал-полковник Кузнецов теперь освобожден от командования войсками Крыма и пятьдесят первой армией. А обстановка здесь резко меняется не в нашу пользу. Немцы заняли Воинку и продвигаются в направлении Джанкоя и на юг, к Симферополю, а войска пятьдесят первой отходят в направлении Керченского полуострова. Хотя перед фронтом нашей армии противник ослабил удары, но его вторая группировка — моторизованные части — начала продвигаться по северной дороге в направлении Евпатории. — Иван Ефимович замолчал на несколько секунд, видимо подбирая нужные слова, потом решительно продолжал: — В сложившейся [35] обстановке мы должны найти самое разумное решение. Ясно, что на занимаемом рубеже армия оставаться не может. Ее с обоих флангов обходит противник. Перед нами два пути: на Севастополь — главную военно-морскую базу Черноморского флота, чтобы вместе с его силами защищать город и базу, или на Керченский полуостров для соединения с пятьдесят первой армией и занятия там обороны. Путь на восток противником пока не закрыт, и мы можем без особых трудностей соединиться. Отход же на Севастополь возможен только с боями. Этот город с суши не прикрыт, так как там нет полевых войск, а силами одних моряков удержать его трудно.
Потом генерал Петров сказал, что Военный совет хочет посоветоваться с командирами и комиссарами дивизий, как лучше вести борьбу с противником в сложившейся обстановке и в каком направлении отходить.
Чтобы каждый из нас мог высказаться вполне самостоятельно, командарм предложил всем очень коротко изложить свои мысли письменно, причем никакого обмена мнениями друг с другом не разрешил.
Мы разошлись. Через несколько минут я написал свое предложение на листке командирской книжки и, войдя в домик, вручил его генералу Петрову. Он туг же прочитал написанное, передал листок члену Военного совета, а мне сказал:
— Ваше мнение нам ясно.
Я вышел из комнаты. Один за другим входили к командарму другие офицеры и генералы.
Через несколько минут нас снова пригласили в просторную комнату.
— Продолжим заседание Военного совета. — Генерал Петров еще раз просмотрел наши листки и разделил их на две части.
«Значит, мнения разделились», — подумал я.
Потом Иван Ефимович через пенсне внимательно посмотрел на собравшихся и, видимо убедившись, что все на месте, сказал:
— Нам уже известны ваши мнения, но хотелось бы послушать их авторов. Начнем с полковника Капитохина.
Поднялся командир 161-го стрелкового полка 95-й дивизии, единственный из офицеров этого звена, прибывший на заседание:
— Я за то, чтобы оборонять Севастополь. [36]
« Потом были опрошены еще несколько человек, в том числе командир 25-й Чапаевской дивизии генерал Т. К. Коломиец. Все сходились на том, чтобы отходить на Севастополь.
Я тоже сказал, что армию надо вести на защиту Севастополя, как и было написано в моей докладной.
Но затем высказались еще четверо, и все — за отход не на Севастополь, а на Керчь. В их числе были командир 95-й дивизии генерал В. Ф. Воробьев и комиссар этого соединения полковой комиссар Я. Г. Мельников, комиссар 40-й кавалерийской дивизии полковой комиссар И. И. Карпович. Последний даже разошелся во мнении со своим комдивом полковником Ф. Ф. Кудюровым.
Наконец командарм объявил свое решение: армия отходит на Севастополь, чтобы совместно с силами Черноморского флота оборонять город. Отход генерал Петров приказал совершать дивизионными колоннами и начать его немедленно с наступлением темноты в максимально высоком темпе, чтобы успеть пройти рубеж Бахчисарая до подхода к нему крупных сил противника.
Начальнику артиллерии армии была поставлена задача немедленно направить армейские артиллерийские полки в Севастополь через Алушту и Ялту.
172-я стрелковая дивизия составляла левую колонну армии и должна была совершать марш на Наймин, Новый Комрад, Битень.
Каждому из нас было ясно, что объявленное командующим решение было им обдумано и принято заранее, еще до проведения совещания. Петров, конечно же, собирал нас не для выработки коллективного решения, чтобы потом разделить ответственность за него с другими; он, совершенно очевидно, хотел еще раз убедиться в том, что его выбор более всего соответствует сложившейся обстановке.
Очевидно, генерал Петров хотел одновременно выяснить настроение своих ближайших помощников, на которых он должен будет опираться в боях, и для того предложил необычную процедуру предварительного сбора мнений, записанных на листках.
...Итак, Приморская, присоединив к себе из 51-й армии 172-ю стрелковую дивизию, остатки 40-й и 42-й кавалерийских дивизий и два артполка, отходит на Севастополь. [37]
Конечно, идти в направлении Керченского полуострова было бы намного легче: местность равнинная, дороги хорошие, да и силы противника на этом направлении были невелики. К тому же 30 октября его передовые части находились еще в сорока километрах от Симферополя, поэтому не могли угрожать нам ни ударом по флангу, ни тем более окружением.
На отход в этом направлении могла побудить и перспектива соединения армии с другими силами Красной Армии.
Несколько позже генерал В. Ф. Воробьев так аргументировал свое мнение о необходимости отхода на Керчь: «Противник обходит армию слева, — значит, без боя в Севастополь не пробиться. А у нас снарядов почти нет. К тому же местность гористая и дороги очень тяжелые. Можно растерять армию еще до выхода к Севастополю. А при отходе на Керчь армия сохраняется, и мы соединяемся с основными силами Южного фронта».
Резонно, не правда ли? Генерал Петров не мог этого не видеть. И все же решил отходить на Севастополь, считая оборону его в тех условиях главнейшей задачей армии и Черноморского флота.
Опыт борьбы под Одессой, очевидно, подсказывал командарму, что сухопутная армия вместе с силами флота может отстоять Севастополь.
Да, армия при отходе на Севастополь подвергалась серьезным опасностям, но Петров проявил дальновидность, личное мужество и высокое чувство ответственности за последствия своего решения, начав отход армии более чем на 150 километров. Вместе с этим он показал твердую веру в силу войск армии и способность своих ближайших помощников выполнить труднейшую задачу.
Принятие решения на отход — это очень ответственный шаг командарма. Но оказалось, что и командующий войсками Крыма вице-адмирал Г. И. Левченко, как и И. Е. Петров, считал невозможным и нецелесообразным продолжать оборону на занимаемых рубежах. В своей директиве от 29 октября он указывал, что противник, введя все наличные силы на Крымский полуостров, при поддержке сильной бомбардировочной авиации и танков отбрасывает наши части на Севастополь и на керченское направление. [38]
Поэтому перед войсками 51-й армии ставилась задача, оборонять подступы к Керченскому проливу, а перед Приморской армией — защищать главную морскую базу — Севастополь.
Одновременно Черноморскому флоту ставилась задача занять сухопутный обвод главной базы и привести в боевую готовность гарнизоны Ялты, Феодосии и Керчи, чтобы быть в готовности к поддержке сухопутных войск огнем корабельной артиллерии.
Но директива эта в армии была получена только 31 октября 1941 года уже на марше. В этом случае мы с отходом запаздывали бы на целые сутки, и противник имел полную возможность перекрыть нам путь.
А Гитлер сразу же после прорыва Ишуньского рубежа приказал Манштейну развивать наступление в глубь Крыма и уже к 1 ноября овладеть Севастополем.
Манштейн решил выполнить поставленную задачу так: главные силы 11-й армии в составе 54-го и 30-го армейских корпусов и мотобригады Циглера направить для захвата Севастополя, а в направлении Феодосия, Керчь — один 42-й армейский корпус в составе трех пехотных дивизий (73, 46 и 170-й) и бригаду румын.
Но на севастопольском направлении немецко-фашистским войскам противостояли две группировки наших сил в разных районах — Приморская армия и гарнизон Севастополя.
Поэтому мотобригаде Циглера ставилась задача стремительно продвигаться к Севастополю по северной дороге на Саки и далее на юг, а основными силами 54-го армейского корпуса наступать на Севастополь по кратчайшей дороге Симферополь — Бахчисарай, чтобы внезапными ударами разгромить малочисленные части, обороняющие Севастополь, с ходу ворваться в город и заставить сложить оружие весь гарнизон. Одновременно отрезались бы пути отхода Приморской армии к Севастополю.
30-й армейский корпус должен был продвигаться главными силами из Симферополя на Алушту, Ялту, а его 56-я пехотная дивизия — за 54-м армейским корпусом через Бахчисарай на Балаклаву, чтобы перехватить все дороги и не допустить выхода Приморской армии к Севастополю.
Таким образом, с 30 октября Севастополь являлся [39] главной целью борьбы для немецкой армии Манштейна и для Приморской армии Петрова.
Поскольку в Севастополе не было сухопутных войск, Манштейн рассчитывал на захват главной морской базы с ходу. Но тут он просчитался. Длительное удержание Ишуньской) рубежа войсками 51-й армии дало возможность Черноморскому флоту серьезно усилить зенитно-артиллерийское прикрытие Севастополя с воздуха, повернуть тяжелые орудия береговой обороны для стрельбы с моря на сушу, подготовить позиции для обороны города. Поэтому мы можем определенно говорить, что Перекопский перешеек с Ишуньскими позициями был не только основным рубежом в обороне Крыма, но одновременно являлся в передовым рубежом обороны Севастополя.
...Нанеся на свои карты маршруты отхода дивизий, мы уже собирались выезжать в свои войска. Но в этот момент к генералу Петрову подошел офицер штаба армии и о чем-то тихо доложил ему.
Петров приказал нам задержаться, а сам с офицером вышел в соседнюю комнату. Через несколько минут он вернулся и сообщил, что, по самым последним разведданным, подвижные части противника подходят к Саки, а его джанкойская группировка продвигается в двух направлениях — на Керчь и на Симферополь. Значит, нам придется пробивать себе путь на Севастополь с боями.
Итак, 172-я дивизия оставляла 51-ю армию и уходила на Севастополь с Приморской. Я сожалел, что мне не пришлось дружески, по-фронтовому распрощаться с нашим непосредственным начальником генералом Павлом Ивановичем Батовым. И теперь хочется хотя бы коротко сказать об этом замечательном человеке и видном полководце, так много сделавшем для защиты Родины.
Удивительна его судьба, неразрывно связанная с армией, с защитой Отечества. Сын ярославского крестьянина, он восемнадцатилетним юношей попал в царскую армию, участвовал в первой мировой войне. Когда свершилась Великая Октябрьская социалистическая революция, Батов, не раздумывая, вступает в Красную Армию. В годы гражданской войны он мужественно защищал [40] Республику Советов, в 1936–1937 годах сражался против фашистов в Испании, был там тяжело ранен. Довелось ему участвовать и в войне с белофиннами. С первого дня Великой Отечественной войны Павел Иванович снова на фронте.
Немного ниже среднего роста, худощавый, подтянутый, жизнерадостный и энергичный, генерал Батов постоянно был в курсе событий на каждом участке фронта, умел верно раскрывать замыслы врага, быстро реагировал на изменение обстановки. Он был тесно связан с войсками, отлично знал своих подчиненных, ценил их, доверял им, заботился о них и вместе с тем предъявлял ко всем справедливые требования. И подчиненные любили своего командующего за отвагу и бесстрашие, за человечность и душевную щедрость.
В тот период в оперативной группе штаба у генерала Батова было всего человек пять. Несмотря на это, мы в ходе боев на севере Крыма постоянно чувствовали четкое оперативное руководство.
В Павле Ивановиче мы видели не только большого мастера военного дела, крупного военачальника, но и храброго генерала, часто бывавшего в передовых частях на самых опасных участках боя, под артиллерийско-минометным огнем и под бомбежками. Может быть, именно поэтому его знали не только офицеры, но и многие бойцы. И появлялся он в дивизии и полках не в периоды затишья, а в наиболее ответственные моменты боя.
Нравились мне и прекрасные человеческие качества Павла Ивановича Батова: он не был знаком с унынием, пессимизмом, всегда в нем была какая-то жизнерадостная уверенность в нашей победе.
Было и еще одно важное достоинство у этого человека — он всегда прислушивался к мнению и просьбам подчиненных и стремился всегда помочь им, особенно если они оказывались в тяжелой обстановке. Нам пришлось познать это на собственном опыте не один раз.
Но вернемся к боевым делам.
С наступлением темноты наша 172-я дивизия двинулась по степи в сторону Бахчисарая.
Примерно в час ночи 31 октября к нам прибыл офицер штаба армии и вручил распоряжение командующего армией генерала И. Е. Петрова. В нем говорилось, что передовые части противника в районе Бахчисарая перекрыли [41] дороги, идущие от Симферополя на Севастополь. Поэтому 172-й стрелковой было приказано изменить направление отхода и двигаться на Симферополь. Офицер штаба армии сообщил, что соответствующие распоряжения на изменение направления отхода посланы и командирам других дивизий.
Принятое генералом Петровым решение — изменить направление движения целой армии — решительный и очень правильный шаг. Оно вытекало из того, что враг на открытой местности и при своем абсолютном превосходстве в танках и авиации мог бы навязать бой в самых невыгодных для нас условиях, нанести нам серьезный урон, а затем всеми силами обрушиться на Севастополь. И командарм совершенно правильно решил в той обстановке уклониться от боевых действий. Ведь главной целью армии он считал быстрейший отход к Севастополю и сохранение сил для его защиты.
Наступившее утро было солнечным, ясным и необычно для нас спокойным. Не было слышно ни артиллерийской стрельбы, ни гула фашистских самолетов в небе.
Значит, начало нашего отхода противник не обнаружил.
Утром 1 ноября дивизия подошла к северной окраине Симферополя, и полки заняли рубеж для временной обороны.
Вскоре поступил приказ командующего армией продолжить отход на Севастополь. И снова в путь через горы по одной проселочной дороге.
172-я дивизия назначалась в арьергард и должна была прикрывать отход армии. Вслед за 25-й Чапаевской мы выступили на юго-восток.
Недостаточно искушенному в военном деле человеку отход войск может казаться более простым делом, чем наступление или оборона. Но это далеко не так. Суметь вывести из-под удара противника части и сохранить их для ведения нового боя — сложное дело. Как правило, во время отхода войск инициатива оказывается в руках противника. Не встречая подготовленного огня, он стремится обогнать отступающих, выйти им на фланги, зажать в узких местах, окружить и уничтожить. В этой обстановке командир должен многое предвидеть, своевременно определить очередную ловушку, сорвать намерения врага. [42]
Когда Манштейну стало известно о том, что наступающие на Севастополь мотобригада Циглера и 132-я пехотная дивизия на дальних подступах к городу задержаны, а Приморская армия, оставив Симферополь, начала отход на Севастополь по горным дорогам, он пробует новый вариант: 50-ю пехотную дивизию, двигавшуюся через Бахчисарай, направляет не на Балаклаву, как намечено раньше, а поворачивает резко на юго-восток, чтобы перерезать пути отхода приморцев севернее Ялты, ударить по ним всеми силами 30-го армейского корпуса с северо-запада и востока и уничтожить армию в горно-лесистых районах.
Разгадав новый замысел противника, генерал Петров тут же, в 2 часа ночи 2 ноября, отдал распоряжение командиру 40-й кавалерийской дивизии полковнику Ф. Ф. Кудюрову: «Противник стремится прорваться на Ялту. Любыми усилиями не позднее 10 часов утра 2 ноября перехватить дорогу на Ялту в районе Альбап (8 км юго-восточнее Бахчисарая)»{7}.
А буквально через полчаса командующий подписывал боевой приказ, в котором указывалось, что противник, концентрируя крупные силы к западу и югу от Симферополя, стремится овладеть Севастополем. Одновременно обозначилась попытка наступлением с севера перехватить дорогу Симферополь — Алушта в районе Шумхай Средний. В этой обстановке генерал Петров ставит 421-й стрелковой дивизии задачу — закрыть дорогу из Симферополя на Алушту и не допустить продвижения противника на Севастополь по Алуштинскому шоссе{8}.
Эти своевременные меры, предпринятые И. Е. Петровым, срывали замысел немецко-фашистского командования по разгрому Приморской армии в горных районах.
Но мы в 172-й стрелковой дивизии пока об этих решениях ничего не знали и, выполняя роль арьергарда армии, продолжали следовать за 25-й Чапаевской, сдерживая передовые части немцев.
Днем 2 ноября соединения армии остановились на большой привал. Не получая необходимой информации о событиях на других участках фронта, мы с комиссаром дивизии П. Е. Солонцовым решили догнать штаб Чапаевской, [43] чтобы узнать у генерала Коломийца обстановку. И вот мы в красивейшей долине, покрытой осенней, но еще зеленой травой и крупным кустарником. Неподалеку от дороги, под небольшим деревом мы увидели командиров 25-й и 95-й дивизий — генералов Т. К. Коломийца и В. Ф. Воробьева.
После взаимного ознакомления с обстановкой генерал Коломиец пригласил к «столу» — скатерти, разостланной на траве, на которой была разложена еда.
Не успели мы присесть вокруг этой «самобранки», как почти рядом стали рваться снаряды. Генерал Воробьев реагировал на это удивительно спокойно, как-то нехотя посмотрел в сторону разрывов и потихоньку поднялся.
«Вот это хладнокровие!» — подумал я.
Генерал Коломиец к обстрелу отнесся по-иному. Несмотря на свой солидный вес, он мгновенно вскочил с земли, зорким взглядом осмотрелся вокруг, затем с укоризной взглянул на нас с комиссаром:
— Это так прикрывает нас сто семьдесят вторая? Перекусить не дали. Откуда бьют немцы? Если так пойдет дело дальше, то мы приведем в Севастополь не дивизии, а роты. — Он поднял с земли автомат, папаху и громко скомандовал: — Продолжать поход!
Выяснилось, что на одном из направлений противник скрытно вышел на высоты, откуда хорошо просматривались наши войска, расположившиеся на привал, и открыл огонь из орудий прямой наводкой.
Когда Манштейн узнал, что 50-я пехотная дивизия не смогла продвинуться из Бахчисарая на Ялту, он начал искать новые способы не дать Приморской армии выйти к Севастополю. На этот раз он решил перекрыть пути отхода армии в самом опасном для нас районе — Байдарском ущелье — и направил дивизию из Бахчисарая к перевалу Байдарские ворота. В случае выхода немцев сюда мы оказались бы в исключительно тяжелом положении. Петров этот замысел врага быстро разгадал и поставил командиру 40-й кавалерийской дивизии новую задачу — незамедлительно выдвинуться в район Биюк-Мускомья, занять и удерживать высоты севернее Байдарских ворот на время прохождения всех частей армии на Севастополь.
Это распоряжение Петрова было весьма своевременным [44] и предотвратило сильный удар по войскам армии в районе глубокого и узкого Байдарского ущелья.
3 ноября начальник штаба армии полковник Николай Иванович Крылов (в будущем Маршал Советского Союза) передал нам приказ командарма о том, чтобы 172-я дивизия продвигалась на Севастополь либо по более южным горным дорогам, либо по дороге через Ялту и любыми способами ускорила передвижение. Задача по прикрытию отхода армии с нас снималась. А 25-я и 95-я дивизии будут продолжать отход по прежнему маршруту, чтобы скорее выйти на рубеж реки Кача.
Вскоре выяснилось, что путь отхода главных сил Приморской (95, 25 и 172-й стрелковых дивизий) был перехвачен противником, и управление армии, выехавшее во главе с командующим вперед, оказалось отрезанным от войск.
Узнав о занятии противником селений Шуры, Улу-Сала, Мангуш, через которые должны следовать части армии, генерал И. Е. Петров приказал командиру 25-й Чапаевской дивизии генералу Т. К. Коломийцу возглавить руководство всеми отходившими частями армии, разгромить противника, который преградил путь отхода войск, и продолжать движение на Севастополь кратчайшим путем через Керменчик, Айтэдор, Шули.
В 2 часа 4 ноября части 95-й стрелковой дивизии и 287-й стрелковый полк 25-й Чапаевской дивизии атаковали противника.
Гитлеровцы, ошеломленные неожиданным нападением, открыли беспорядочный огонь. Ночью, среди домов, садов и кустарников трудно было понять, где свои, где враг.
Наши подразделения еще добивали метавшихся фашистов, а обоз и артиллерия полным ходом двинулись по шоссе. В бою был полностью разгромлен мотоотряд и 72-й противотанковый дивизион немцев, было взято 18 вражеских орудий, 28 пулеметов, до 30 автомашин и 19 мотоциклов{9}.
В этой ночной схватке принимали участие 747-й полк и другие подразделения 172-й стрелковой дивизии.
Саперному взводу 172-й дивизии под командованием лейтенанта Петра Терентьевича Лепехи было приказано [45] выбить немцев, засевших в домах и садах на окраине селения. Лепеха скрытно через огороды вывел взвод. Бойцы внезапно открыли огонь из винтовок, забросали врага гранатами, а затем с криком «ура!» атаковали гитлеровцев. Вражеская группа была полностью разгромлена.
Так, уничтожая на своем пути противника, 95-я и 25-я дивизии продолжали движение по прежнему маршруту, а 172-я стрелковая повернула на Ялту, чтобы оттуда начать отход на Севастополь по шоссе вдоль берега Черного моря.
Утром 4 ноября части дивизии спокойно вошли в город-курорт Ялту. Здесь мы встретились с командиром 2-й кавалерийской дивизии полковником Петром Георгиевичем Новиковым и от него узнали, что 421-я стрелковая дивизия под командованием полковника Семена Филипповича Монахова в тяжелых боях задержала продвижение врага со стороны Симферополя и удерживает Алушту.
На берегу моря у причалов толпилось множество людей в ожидании пароходов и катеров для эвакуации. Но не все хотели уходить в тыл. К нам обращались женщины, пожилые люди, подростки с просьбой взять их в наши части: они хотели воевать с фашистами. Многие из них действительно пошли с дивизией в Севастополь.
В Ялте мы достали десятка два грузовых машин, погрузили на них отдельные подразделения полков и направили в Севастополь. А 5 ноября выступили и все остальные силы. Когда они приблизились к Байдарскому ущелью, где дорога, круто петляя, проходила вдоль обрывистых скал, а внизу зияла бездна глубиной до полукилометра, водители заглушили двигатели. Попытки даже очень осторожно вести здесь машины привели к тому, что первый же грузовик упал в пропасть. За ним чуть не свалился и второй. Поэтому, оставив на дороге машины до рассвета, мы двинулись пешком и вечером 6 ноября прибыли в Севастополь.