Пленные и трофеи
Утром 11 июля я был уже в Кронштадте. Контр-адмирал А. Н. Петров, выслушав мой короткий доклад о поездке в Койвисто, заговорил о положении в Финском заливе. Командование флота обеспокоено возросшей активностью морских сил противника. Отмечено проникновение фашистских подводных лодок в восточную часть залива. Необходимо заняться обеспечением безопасности коммуникаций и, в частности, подумать об усилении противолодочной обороны.
Охотно берусь за выполнение нового задания. В последнее время меня больше бросали на сухопутье, и я, признаться, несколько соскучился по чисто морским делам.
По данным разведки, в Финском заливе одновременно находились две-три немецкие и одна-две финские подводные лодки. Их присутствие вначале мало чем подтверждалось. Но вот на Сескарском плесе погибло кабельное судно «Киллектор». Мы точно не знали, что явилось причиной гибели: то ли мина, то ли торпеда. Однако настораживал уже сам этот факт. Командующему Кронштадтским морским оборонительным районом было указано на необходимость усиления бдительности дозорной службы, особенно противолодочного наблюдения, и проведения контрольного траления там, где случилась трагедия.
А через неделю поступило донесение о сильном повреждении дозорного катера «МО-304». Здесь участие подводной лодки противника не вызывало сомнений.
Поскольку подвергнувшийся нападению катер находился в Койвисто, я направил туда капитана 3 ранга Павла Лукьянчикова, ведавшего в нашем отделе вопросами противолодочной обороны. И вот о чем он вскоре доложил.
Катер «МО-304» под командованием старшего лейтенанта А. В. Аникина находился в дозоре у северного выхода из пролива Бьёркёзунд. Около двух часов ночи 18 июля гидроакустик уловил шум винтов подводной лодки. Катер произвел [214] поиск, но, ничего не обнаружив, вернулся на линию дозора и лег в дрейф. Спустя полчаса раздался взрыв.
Подводная лодка атаковала двумя торпедами. Одна попала в цель, а вторая прошла мимо и взорвалась у берега. Катеру оторвало носовую часть до рубки. Мы уже не раз отмечали хорошую живучесть корпусов этих маленьких кораблей. И сейчас морякам тоже удалось сохранить катер на плаву и задним ходом привести его в базу.
Мы еще продолжали переживать и оценивать этот случай, как пришло новое сообщение. В очень схожих условиях у южного входа в Бьёркёзунд торпедирован дозорный катер «МО-107», которым командовал старший лейтенант Б. П. Курочкин. Взрывом тоже оторвана носовая часть, и тоже катер остался на плаву. Вначале он самостоятельно шел к базе задним ходом, а потом его довели туда на буксире.
Нас удивляло, что подводные лодки атакуют катера. В истории боевых действий на море такого не бывало. Удивляло и то, что ни в одном из двух случаев наши моряки не наблюдали следа торпед, который обычно хорошо обозначается на поверхности воды прямой пузырчатой дорожкой.
— Командующий требует разобраться во всем этом и подготовить конкретные предложения по системе противолодочной обороны, — сказал мне начальник штаба флота. — Работать будете вместе со Стеценко.
Капитан 1 ранга Андрей Митрофанович Стеценко возглавлял отдел подводного плавания и противолодочной обороны флота. В этих вопросах он был авторитетным специалистом, сам не так давно командовал бригадой подводных лодок, внимательно следил за развитием средств подводной войны. Для меня, надводника, его консультации были очень важны.
Мы вдвоем всесторонне анализировали обстоятельства, при которых состоялись атакой вражеских подводных лодок. Беседовали с очевидцами атак — офицерами, старшинами и матросами двух поврежденных катеров, осматривали сами катера, к тому времени прибуксированные в Кронштадт. Отметили, что в обоих случаях подводные лодки стреляли по неподвижной цели — катера лежали в дрейфе, а также то, что наблюдатели недостаточно зорко следили за водной средой. Отсутствие следа торпед наводило на мысль о том, что в данном случае применялся какой-то новый вид этого оружия. Почему объектом нападения явились катера? Да, видимо, потому, что противник не находил более крупных целей и хотя бы такими атаками обозначал свою боевую активность. [215]
На карте мы прикидывали различные варианты своих ответных действий, продумывали предложения, делали расчеты. Потом со всем этим пошли к начальнику штаба. Контрадмирал А. Н. Петров наши предложения одобрил и приказал оформить их в виде плана для представления на утверждение командующему.
— Подловить бы нам одну подводную лодку, потопить ее, а потом поднять, — в раздумье сказал при этом Анатолий Николаевич. — Вот тогда и стало бы нам ясно, какие там у фашистов торпеды...
Это было бы, конечно, здорово. Ни он, ни мы не предполагали в тот момент, что наше общее желание скоро исполнится.
На другой день командующий флотом утвердил наш план, и он начал проводиться в жизнь. Торпедные катера в некоторых районах финских шхер поставили минные заграждения. В дозоры стали посылать по два малых охотника с категорическим указанием не стопорить моторы, не ложиться в дрейф. Все корабли, выходившие в море, предупреждались о повышении бдительности, о готовности к немедленному применению противолодочных средств. Важные пункты плана касались авиации: предусматривались бомбовые удары по пунктам вероятного базирования подводных лодок, их поиск и атаки в море с воздуха.
И вот наступил памятный для нас день 30 июля. Начался он с неприятного донесения: потоплен катер «МО-105», находившийся в дозоре на северных подходах к Бьёркёзунду. От взрыва, происшедшего в средней части корпуса, катер переломился, его кормовая часть сразу пошла ко дну, а носовая некоторое время держалась на плаву. Из экипажа остались в живых семь человек. Они были подобраны из воды и доставлены в Койвисто.
В Койвисто находился в готовности катер «МО-103», Командир его гвардии старший лейтенант А. П. Коденко, получив сообщение о гибели «МО-105» и предполагая, что он атакован подводной лодкой, полным ходом направился на линию дозора, произвел поиск, прослушал глубины, но ничего не обнаружил. После этого «сто третий» остался в заливе, продолжая нести службу.
В штабе флота донесение о гибели катера мы приняли с тяжелым чувством. Адмирал В. Ф. Трибуц, уехавший в Ленинград на какое-то совещание, был мрачен и отпускал колкие замечания в адрес командования Кронштадтского морского оборонительного района. [216]
А далее события развивались так (я их потом восстанавливал в своей памяти и записывал со слов непосредственных участников происходившего).
В тот день, пользуясь ясной штилевой погодой, неподалеку от места гибели «МО-105» работал дивизион катеров-тральщиков под командованием старшего лейтенанта П. Л. Ярошевского. Тут же находились катера-дымзавесчики «КМ-908» и «КМ-910», готовые в любой момент поставить завесу, если противник начнет обстрел.
Дело уже шло к вечеру, когда впередсмотрящий на «КМ-910» матрос комсомолец Н. И. Бондарь увидел на гладкой поверхности воды перископ подводной лодки. У дымзавесчика нет никаких средств для атаки подводного противника, и командир катера главный старшина В. С. Павлов стал описывать в этом месте круги на полном ходу. Одновременно ракетами и сиреной он старался привлечь к себе внимание дозора. Для большей верности второй дымзавесчик поспешил к дозорному катеру с сообщением о перископе.
«МО-103» подошел через несколько минут. Конечно, никакого перископа уже не было. Но сигнальщик катера В. А. Вяткин обратил внимание на едва различимую дорожку из пузырьков воздуха, которую могли образовать, будоража воду в глубине, винты подводного корабля. Сигнальщик поделился своей догадкой с командиром, и гвардии старший лейтенант А. П. Коленко повел катер посередине дорожки.
Вскоре след от воздушных пузырьков стал более заметным. Тут же последовал доклад от гидроакустика комсомольца Юрия Певцева:
— Подводная лодка слева пятнадцать, дистанция семь кабельтовых!
А далее опытный катерник Александр Петрович Коленко повел атаку по всем правилам. Когда расстояние до подводной лодки сократилось, он дал катеру полный ход, и за борт пошла серия глубинных бомб. Между их взрывами наблюдатели катера заметили большой воздушный пузырь, вспучивший поверхность воды. Появились также масляные пятна.
Для надежности командир сделал еще два захода на цель, были сброшены еще две серии глубинных бомб. На поверхность воды стали всплывать матрацы, подушки и разные другие предметы. А вслед за тем появились люди — шестеро в надувных спасательных жилетах. Их подняли на борт. В числе этих шестерых фашистских подводников оказался [217] командир подводной лодки капитан-лейтенант Вернер Шмидт.
В это время батареи с финского берега открыли огонь. Катеру «МО-103» пришлось закрываться дымзавесой. Он еще раз обследовал место своей атаки, обозначил его вешкой и направился в Койвисто. Здесь пленных сдали в штаб старшего морского начальника Н. Э. Фельдмана, теперь уже кюнтр-адмирала.
Из опроса пленных, проведенного в Койвисто, выяснилось, что нами потоплена подводная лодка «U-250» — одна из новейших в составе гитлеровского военно-морского флота. От первой серии глубинных бомб лодка получила контузию: нарушилось управление, погас свет. Потом взрывы нанесли новые повреждения — в корпусе лодки в районе дизельного отсека появилась большая пробоина, в которую хлынула вода. Командир лодки, заботясь о собственном спасении, приказал перепустить воздух высокого давления в рубку и, когда давление в ней сравнялось с забортным, открыл люк. Тех, кто находился в рубке, вместе с воздушным пузырем подняло на поверхность воды. Все остальные члены экипажа остались там, на глубине...
Сведения о потоплении лодки и первом допросе пленных сразу же были переданы из Койвисто на ФКП флота. А я как раз оставался здесь за старшего: командующий еще не вернулся из Ленинграда, а контр-адмирал А. Н. Петров находился на торжественном вечере в офицерском клубе — впервые за годы войны мы отмечали День Военно-Морского Флота. Адмиралу В. Ф. Трибуцу мне довелось сообщить о подводной лодке лишь около полуночи, когда встречал его на пристани.
Докладывать об успехе — не то что о неудаче. Командующий повеселел, сказал: «Теперь мы ее поднимем!» И готов был, кажется, тут же отдать необходимые приказания. Во всяком случае, всего лишь через ночь эти приказания были отданы командующему КМОР вице-адмиралу Ю. Ф. Раллю, начальнику аварийно-спасательной службы инженер-капитану 1 ранга М. Н. Чарнецкому и начальнику тыла флота генералу М. И. Москаленко.
Был создан специальный судоподъемный отряд. Группой водолазов руководил опытный эпроновец капитан 3 ранга А. Разуваев. В его подчинении находились надежные специалисты Федорченко, Сироткин, Сокур, Петренко и Пискунов. Они обследовали лодку. Искореженная взрывами фашистская субмарина лежала на глубине 33 метров на скалистой отмели. После всякого рода прикидок, расчетов, согласовании, [218] подготовки технических средств начались подъемные работы.
Велись они с большим напряжением, только в темное время суток. Важно было скрыть наши намерения от противника, который, кстати сказать, в связи с гибелью подводной лодки проявил большое беспокойство. Этот район нередко обстреливался с финского берега, дважды сюда пытались прорваться фашистские торпедные катера, чтобы, как выяснилось впоследствии, забросать лодку глубинными бомбами и поставить около нее мины. Но противнику не удалось пройти через наши дозоры.
Поднимали «U-250» с помощью двух мощных понтонов. В одну из сентябрьских ночей они вытолкнули ее на поверхность моря. Под конвоем малых охотников и катеров-дымзавесчиков пленницу отбуксировали в Кронштадт.
И вот лодка в доке, готова к внутреннему осмотру. Вместе с советскими специалистами в нее спустился и бывший ее командир Вернер Шмидт. Его привели сюда неспроста: на одном из допросов пленный показал, что не исключается возможность взрыва подводной лодки, если не знать некоторых ее секретных устройств. Шмидт собственными руками отдраивал люки и горловины. Он нервничал и старался не смотреть на трупы своих подчиненных, к спасению которых не приложил никаких усилий.
Из центрального поста лодки извлекли судовые документы, шифры, коды, инструкции и даже шифровальную машинку. Но самое главное — внутри лодки обнаружили торпеды неизвестного нам доселе образца. Нашлась там и техническая документация к ним.
Это были самонаводящиеся акустические торпеды Т-5. Фашисты дали им дополнительное аллегорическое название, которое в переводе означало «Король заборов». Видимо, с помощью этого «короля» морское командование фашистской Германии рассчитывало возвести надежный блокирующий забор вокруг Англии, да и на других морских театрах военных действий добиться крупных боевых успехов. Теперь секретное оружие врага было в наших руках.
Надо было, однако, разгадать секреты — разоружить торпеды, узнать их устройство, принцип действия, тактику применения и выработать рекомендации по борьбе с ними. Эта очень трудная и опасная работа была поручена лучшим флотским специалистам минно-торпедного оружия, таким, как инженер-полковник О. Б. Брон, капитан 3 ранга С. Т. Баришполец, инженер-капитан В. М. Саульский, старший лейтенант В. М. Шахнович и многие другие. [219]
Но прежде чем говорить о результатах их усилий, вспомним одну небезынтересную страничку из дипломатических отношений времен войны. Обратимся к переписке, которую вел в те годы Председатель Совета Министров СССР И. В. Сталин с премьер-министром Великобритании У. Черчиллем. В этой переписке есть документ, датированный 30 ноября 1944 года, — личное и строго секретное послание Черчилля маршалу Сталину. В нем говорится:
«...Адмиралтейство просило меня обратиться к Вам за помощью по небольшому, но важному делу. Советский Военно-Морской Флот информировал Адмиралтейство о том, что в захваченной... подводной лодке были обнаружены две германские акустические торпеды Т-5. Это единственный известный тип торпед, управляемых на основе принципов акустики, и он является весьма эффективным не только против торговых судов, но и против эскортных кораблей. Хотя эта торпеда еще не применяется в широком масштабе, при помощи ее было потоплено или повреждено 24 британских эскортных судна, в том числе 5 судов из состава конвоев, направляемых в Северную Россию.
...Изучение образца торпеды Т-5 было бы крайне ценным для изыскания контрмер. Адмирал Арчер просил советские военно-морские власти, чтобы одна из двух торпед была немедленно предоставлена для изучения и практического испытания в Соединенном Королевстве...»{16}
В конце послания сообщается, что английское адмиралтейство предоставит советскому Военно-Морскому Флоту «все результаты своих исследований и экспериментов с этой торпедой».
Затем «торпедная» тема затрагивалась в письмах руководителей двух стран 14 декабря и 23 декабря 1944 года. Поскольку состояние торпед, поврежденных при глубинной бомбежке лодки, не позволяло транспортировать ни одну из них в Англию, нашим союзникам была предоставлена возможность изучить новое гитлеровское морское оружие на месте, то есть у нас на Балтике. И не мы у англичан, а англичане у нас пользовались результатами исследований и экспериментов.
Наши специалисты торпедного оружия проявили глубокие знания, сметку, готовность идти на риск. Ведь на торпедах, секрет которых строго охранялся гитлеровцами, стояли [220] самоликвидаторы. Надо было действовать осмотрительно, осторожно, расчетливо. В конце концов они разобрались во всех незнакомых им приборах, раскрыли механику акустического наведения торпед, узнали устройство их электромагнитных взрывателей, для срабатывания которых торпеде было необязательно сталкиваться с целью... И потом умные головы в наших и центральных флотских учреждениях стали думать над тем, какие применить меры, чтобы Свести до минимума эффективность применения врагом его нового оружия.
Чтобы завершить рассказ об этом, надо лишь добавить, что все моряки, причастные к потоплению «U-250» и раскрытию таившихся в ней секретов, были удостоены высоких правительственных наград. Командиру катера «МО-ЮЗ» Александру Петровичу Коленко был вручен орден Красного Знамени.
Радости, как, впрочем, и беды в одиночку не приходят. В те июльские дни отличились не только катерники, но и морские летчики. Сообщение об их успехе поначалу, правда, оказалось неточным, но все-таки успех был.
Мы узнали о нем при таких обстоятельствах. В один из дней второй половины июля мне пришлось докладывать по карте оперативную обстановку в зоне боевых действий Краснознаменного Балтийского флота прибывшему к нам в Кронштадт Народному комиссару Военно-Морского Флота адмиралу Н. Г. Кузнецову. Вдруг зазвонил телефон ВЧ. Трубку взял адмирал В. Ф. Трибуц, присутствовавший на докладе. Лицо его сразу осветилось улыбкой.
— Молодцы! — выкрикнул он в трубку. — Жду подробного донесения.
И доложил, обращаясь к народному комиссару:
— Самохин сообщает: наши летчики на западном рейде порта Котка потопили финский броненосец береговой обороны «Вяйнемяйнен».
Услышав это, мы все обрадовались. «Вяйнемяйнен» — крупный боевой корабль с тяжелой морской артиллерией. Наши летчики немало за ним охотились, начиная с 1941 года. И наконец-то поймали его. Сообщение ни у кого не вызвало сомнения — ведь оно исходило непосредственно от командующего авиацией флота. Адмирал Н. Г. Кузнецов высказал свои поздравления, просил передать их героям-летчикам.
Некоторое время спустя выяснилось, что летчики ошиблись в классификации цели. Оказывается, они потопили крейсер противовоздушной обороны «Ниобе», переоборудованный [221] гитлеровцами из бывшего голландского крейсера. «Гельдерланд». Хотя и был он рангом ниже броненосца, это была тоже достойная для бомбового удара цель. И участвовавшие в его потоплении летчики полка Героя Советского Союза подполковника В. И. Ракова и отряда под командованием подполковника И. Н. Пономаренко были отмечены боевыми наградами.
В августе пришли сообщения о новых победах войск Ленинградского фронта, которые вышли на берег Сайменского канала. Карельский фронт во взаимодействии с Ладожской и Онежской военными флотилиями провел Свирско-Петрозаводскую операцию, закончившуюся 9 августа разгромом противника в Южной Карелии. Эти мощные удары советских войск отрезвляюще подействовали на правителей Финляндии. Они выразили готовность начать переговоры о перемирии.
Нас, балтийцев, это коснулось самым непосредственным образом. Поэтому я позволю себе, забегая вперед, коснуться событий, связанных с перемирием.
Утром 5 сентября контр-адмирал А. Н. Петров приказал мне подготовить телеграмму по флоту о прекращении боевых действий против финнов.
— Звонил нарком, и есть указание командующего фронтом, — сказал он, поясняя в общем-то и без того ясное: решение о таких телеграммах принимается в самых высоких инстанциях.
Вскоре состоялись первые встречи представителей нашего флота и финского военно-морского командования. Речь шла в первую очередь о том, чтобы финны передали нам сведения о всех минных заграждениях в Финском заливе и Балтийском море. Интересовали нас навигационные карты, необходимые для плавания в шхерах — мы намеревались использовать их для вывода в море из Кронштадта своих подводных лодок в обход многочисленных минных полей. Затрагивались также и многие другие вопросы, которые мы выдвигали, исходя из интересов обеспечения своих дальнейших боевых действий против гитлеровского флота.
Переговоры эти проходили на острове Лавенсари. И вел их по поручению Военного совета флота командир Островной военно-морской базы контр-адмирал Г. В. Жуков.
В те дни выпало и мне одно «дипломатическое» поручение. Однажды контр-адмирал А. Н. Петров, зайдя ко мне в кабинет, сказал:
— Сегодня в Кронштадт по приглашению командующего флотом прилетает командующий военно-морскими силами [222] Финляндии. Вам поручается его встретить и сопроводить в штаб.
Признаюсь, поручение меня несколько смутило. Предстояло общаться и говорить со вчерашним врагом, непосредственно руководившим боевыми действиями против нас в Финском заливе. А там гибли наши корабли, мои боевые товарищи...
Но ничего не поделаешь, надо выполнять приказ. Выяснил, когда прибывает самолет, придирчиво оглядел себя в зеркало и поехал на аэродром. Вскоре там приземлился самолет с финскими опознавательными знаками. Из него вышел среднего роста моряк в знакомой форме финского флота с погонами контр-адмирала. На вид ему было около шестидесяти лет. Соблюдая правила этикета, представился первым.
— Сундман, — назвал свою фамилию контр-адмирал и с любезной улыбкой приветствовал меня на довольно приличном русском языке.
Сели в машину. Сундман с интересом осматривался по сторонам, говорил, что в Кронштадте впервые. И вдруг задал несколько удививший меня вопрос:
— Скажите, пожалуйста, сколько лет адмиралу Кузнецову?
— Сорок два года.
— О! Такой молодой и уже министр!
— Что же тут особенного? — ответил я. — Наша страна тоже молодая — лишь два года назад мы отметили 25-летие Советской власти.
Сундман промолчал. И больше у нас не нашлось темы для разговора. Подъехав к зданию штаба флота, я проводил своего подопечного к адмиралу В. Ф. Трибуцу. И вздохнул с облегчением: поручение выполнено.
Через несколько дней, 19 сентября, в Москве было подписано соглашение о перемирии с Финляндией. Оно значительно улучшило для нас обстановку в зоне боевых действий на Балтийском море, особенно в Финском заливе. Мы теперь надежно контролировали и охраняли свои коммуникации с островами Лавенсари, Сескар и с освобожденными от наблюдения противника акваториями Копорской и Лужской губ, более прочно почувствовали себя на Восточном Гогландском плесе и в Нарвском заливе. Получили мы также возможность пользоваться продольным шхерным фарватером у южного побережья Финляндии — в обход поставленных в заливе минных заграждений.
И если где нас и ожидали новые трудности, так это на [223] южной части Финского залива и его побережье к западу от Нарвы. У Нарвы упиралась в залив линия фронта, стабилизировавшаяся после зимнего наступления наших войск под Ленинградом. И как бы ее продолжением на воде являлась гогландско-нарвская минно-арталлерийская и противолодочная позиция.
Позиция была крепкой.
После заключения перемирия с Финляндией мы уточнили координаты с обозначением минных полей противника. Данные показывали, что гогландско-нарвская позиция состоит из нескольких рядов заграждений. В первом ряду, как правило, таились мины-ловушки, в других рядах — мины различных типов против кораблей и катеров. Каждый ряд был прикрыт минными защитниками, к тому же некоторые типы мин имели противотральные устройства. Не просто нам было пробивать проходы в таких заграждениях.
Но то, что было когда-то на картах, менялось. Гитлеровцы подновляли заграждения, делали их более плотными. Для этого в течение всего лета привлекались корабли разных классов, в том числе и десантные баржи, недостаточно обеспеченные навигационными средствами. А раз так, то противник порой сам не имел точных данных о расположении минных постановок. И попался на этом.
Дело было еще летом. В ночь на 18 августа наш наблюдательный пост на островке Вигрунд зафиксировал три сильных взрыва в южной стороне залива. Донесение поста было решено проверить — в тот район с рассветом пошли торпедные катера, а также катер МО. Они подобрали из воды 30 немецких моряков и доставили их в Гакково — небольшую пристань в восточной части Нарвского залива.
Катерники доложили, что подобрали из воды далеко не всех гитлеровцев — их там плавало еще немало. Доложили они и о том, что самолеты противника атаковали катера, мешая им подбирать плавающих людей, и расстреливали с воздуха своих же матросов и офицеров. Несмотря на это, катерам было приказано продолжить спасательные рейсы. В течение дня и на следующее утро они подобрали еще 77 человек.
Это были моряки с трех немецких кораблей, которые подорвались на собственном минном заграждении. Среди пленных оказался и командир 6-й немецкой флотилии миноносцев корветтен-капитан Копенгаген.
Всех выловленных из воды фашистских морских вояк доставили в Кронштадт. К немалому удовольствию кронштадтцев, их колонной провели по улицам города. А мне в тот [224] же день пришлось допрашивать пленного командира флотилии.
В кабинет ввели высокого статного офицера, который старался держаться с достоинством, несмотря на мятую, не совсем еще просохшую после морской ванны форменную одежду. Чувствовалось напускное равнодушие к своему незавидному положению, но в глазах офицера можно было заметить и беспокойство, и неуверенность. Это был уже далеко не самодовольный, наглый нацист первых лет войны.
Копенгаген стоял навытяжку, выжидательно глядя на меня. Допрос велся при помощи переводчицы нашего разведотдела. Интересуюсь биографическими данными, служебными должностями, наградами корветтен-капитана. Этих сведений он не скрывает. Но как только речь заходит о его участии в боевых действиях, о кораблях, которыми он командовал до подрыва на минах, о поставленной ему боевой задаче, составе и дислокации сил немецко-фашистского флота на Балтике, пленный упорно молчит. Временами он повторяет лишь одну фразу о военной тайне, которую, дескать, не может разглашать.
Так я бился с ним около часа, а потом подвел к большой висевшей на стене карте и рукой показал — смотри. На карте жирно вырисовывалась линия советско-германского фронта. Немец уперся в нее глазами и минут пять стоял не шевелясь. У меня создалось впечатление, что он до этого не имел точной информации о положении на фронте и сейчас немало изумлен.
Затем, обернувшись ко мне, он попросил ответить на два вопроса: за какое число показана на карте линия фронта и на каких его участках идет советское наступление? Выслушав меня, пленный помрачнел и задумался. Подумать ему, видимо, было полезно, и я приказал его увести.
Спустя несколько дней позвонил начальник разведки флота Г. Е. Грищенко и сообщил, что корветтен-капитан готов ответить на все мои вопросы. Созрел, выходит!
Когда конвойные опять ввели ко мне Копенгагена, его было трудно узнать. Он появился в вычищенной и отутюженной одежде, чисто выбритый и отнюдь не мрачный. Пленный заявил, что тщательно проанализировал ситуацию и решил не упорствовать.
Из его показаний стало ясно, что 6-я гитлеровская флотилия миноносцев находится в Финском заливе с июня 1944 года. В первой половине августа она обеспечивала минные постановки, производимые тральщиками. Потом ей было приказано заняться уплотнением минного заграждения [225] в Нарвском заливе. Копенгаген сказал, что он догадывался о навигационных ошибках, допущенных десантными баржами при постановке мин некоторое время назад, и пытался протестовать против посылки миноносцев в тот район, но его никто не послушал.
Вечером 17 августа четыре миноносца флотилии («Т-22», «Т-23», «Т-30» и «Т-32»), приняв в Хельсинки полный запас мин, вышли в Нарвский залив. Здесь корабли перестроились, начали постановку мин, и почти сразу же раздались взрывы. Первым подорвался головной миноносец «Т-30», на котором и находился командир флотилии... Концевой миноносец «Т-23», видимо, уцелел и ушел, оставив без помощи экипажи погибших кораблей.
Ответил Копенгаген и на другие мои вопросы. Он рассказал, в частности, о дислокации фашистских кораблей в Финском заливе, объяснил организацию фашистского военно-морского командования на Балтике, назвал фамилии известных ему адмиралов и старших офицеров, их должности.
Насколько мне помнится, вскоре корветтен-капитана Копенгагена отправили в Москву. А мы в штабе анализировали показания этого пленного и других оказавшихся у нас фашистских моряков, сопоставляли их с данными своей разведки, делали выводы.
Приближалась еще одна наступательная операция. Красные стрелы, изображая ее замысел на штабных картах, пронзали территорию Эстонии, упирались в берег Балтики за пределами Финского залива, упирались в город Таллин. В нашу бывшую главную базу!