Готовимся наступать

Трасса Кронштадт — Лавенсари летом 1943 года требовала от нас особого внимания. И не только в связи с эскортами подводных лодок. Созданная весной Островная военно-морская база спешно дооборудовалась. Она нуждалась в разных видах вооружения, в боепитании, строительных материалах, [160] горючем и продовольствии. Пополнялся ее людской состав. И мы постоянно водили туда конвои.

Для нас было совершенно ясно, что база на острове укрепляется с перспективой. А перспектива после Сталинградской битвы вырисовывалась одна: в скором времени и мы, балтийцы, двинемся на запад. И Лавенсари нам сильно поможет в этом.

Противник тоже, разумеется, понимал, с какой целью мы курсируем на остров. И он всячески старался сорвать перевозки. С началом лета, в период светлых ночей им широко использовалась береговая артиллерия. В это время 12 наших конвоев подверглись интенсивным артиллерийским обстрелам. Когда ночи стали темнее, на фарватер проникали фашистские торпедные катера и другие надводные корабли. И тогда наши дозоры вступали в бой, тогда приходилось выпускать на трассу тральщики, чтобы проверить ее в противоминном отношении.

Пыталась атаковать конвои и фашистская авиация. На переходе морем эти атаки не имели успеха: у наших кораблей была возможность маневра, они встречали самолеты плотным зенитным огнем, пользовались прикрытием истребителей. Хуже получалось во время стоянок на лавенсарском рейде. Корабли здесь бросали якоря порой на несколько дней, и нелегко им было отбиваться от массированных налетов вражеских бомбардировщиков, хорошо видевших при свете солнца стесненные в маневре цели.

Утром 23 июня из оперативной сводки узнаю, что накануне фашистская авиация ожесточенно бомбила рейд Лавенсари. Из наших кораблей, пришедших туда с очередным конвоем, поврежден сетевой заградитель «Вятка» и потоплен катер «МО-171».

Сетевой заградитель — довольно крупная и ценная боевая единица. И естественно, сообщение встревожило. Выяснив подробности, составил себе следующую картину. Бомбы падали вблизи борта «Вятки». Корабль получил около двухсот осколочных пробоин. Образовалась течь в румпельном отделении. На корме, где стояло два десятка доставленных к острову и еще не выгруженных мин, возник пожар. Огонь и мины грозили взрывом и гибелью заградителя.

Никто не дрогнул в экипаже корабля. Моряки, несмотря на свист осколков, несмотря на то, что осколками зацепило нескольких человек, бросились к очагу пожара и быстро сбили огонь. Ни на миг не прекращали стрельбы зенитчики, огнем которых управлял старший лейтенант И. С. Щеголев, [161] получивший ранение при взрыве первых бомб. Особенно метко било орудие старшины 2-й статьи Лещука — оно поразило два вражеских самолета. Отличился и главный старшина Марков. Взрывной волной сорвало кормовой Военно-морской флаг — Знамя корабля. Пренебрегая опасностью, Марков подхватил его и водрузил на флагштоке{9}.

Действиями экипажа в бою хорошо руководил командир корабля капитан-лейтенант Борис Григорьевич Чернышев. Будучи раненным, он не покинул своего поста, пока не кончился воздушный налет. А после боя моряки своими силами устранили повреждения. Сетевой заградитель остался в строю и был готов к новым походам.

Весть о гибели катера «МО-171» болью отозвалась в сердце. Редкий случай — катер получил прямое попадание авиабомбы. Командовал им лейтенант Александр Григорьевич Бутаков — последний представитель славной династии военных моряков, потомков выдающегося адмирала русского флота Г. И. Бутакова. В те дни отец лейтенанта, капитан 1 ранга, воевал на Черном море. С тяжелым чувством подписал я телеграмму, посланную на его имя, с печальным известием.

Второе тревожное сообщение, полученное с Лавенсари, касалось сетевого заградителя «Онега».

Дело было 7 июля уже под вечер. В небе над островом появилась армада фашистских бомбардировщиков числом около семидесяти. Четыре из них прорвались к «Онеге», стоявшей на рейде. Посыпались бомбы. Они разрывались рядом, совсем близко от борта. В корпусе появились многочисленные пробоины. Возникло три очага пожара. Оказались поврежденными рулевое устройство, внутрикорабельная сигнализация и машинный телеграф. Почти все моряки, находившиеся на верхней палубе, были ранены осколками бомб. Командиру корабля капитан-лейтенанту Я. В. Сапунову оторвало правую руку, были ранены его помощник капитан-лейтенант В. С. Лобанов, командир минно-артиллерийской боевой части лейтенант И. К. Самохвалов, механик мичман И. С. Симачев. Боцман И. Г. Завирюха и несколько матросов погибли.

Короткое сообщение дополнилось потом строками политдонесения. В нем говорилось:

«Истекая кровью, капитан-лейтенант Сапунов не покинул мостика. Ему наложили повязку, и он продолжал командовать [162] кораблем. Помощник командира Лобанов взрывной волной был сброшен с мостика на палубу. Раненный в голову, спину, ногу и руку, он дополз к люку, ведущему в машинное отделение, и голосом передавал туда команды, поступавшие с мостика, пока не потерял сознание. Тем временем лишился чувств и командир. Маневрами корабля, снявшегося с якоря, управлял раненый лейтенант Самохвалов.

Самоотверженно вели себя и другие члены экипажа. Коммунист, командир орудия старший матрос Тимкин остался один из всего расчета. Но он продолжал стрелять, ловя в прицел фашистские самолеты. Коммунисту пулеметчику Кузнецову осколком оторвало кисть левой руки. Он оставался на боевом посту, пока не получил приказание идти на перевязку. Так поступил и комсомолец старший матрос Трещалов, лишившийся стопы ноги. Подбежавшему военфельдшеру он сказал: «Вы мне наложите жгут, а повязку я сделаю сам, идите перевязывать других, тяжело раненных». Не покинул своего поста у пушки раненый установщик прицела коммунист матрос Петров. Командир отделения сигнальщиков коммунист Попов, раненный в обе ноги, в мегафон дублировал приказания, идущие с мостика, и подбадривал товарищей криками «Не унывать!».

Остался в строю, несмотря на ранение, механик мичман Симачев. Он руководил ремонтом рулевого устройства, работой машинистов и электриков, личным составом аварийной партии...»

Много еще перечислялось в политдонесении фамилий моряков, совершивших коллективный подвиг. А через несколько дней я вышел из Кронштадта на катере «МО-313» в район Сескарского плеса, чтобы встретить «Онегу», возвращающуюся с Лавенсари. Корабль вел лейтенант Самохвалов. Мне хотелось первым поблагодарить и его, и всех онеговцев за мужество и стойкость, за отличное выполнение воинского долга.

Добавлю к этому, что все члены экипажа сетевого заградителя, проявившие героизм, в скором времени получили высокие правительственные награды.

В походах на Лавенсари участвовали десятки наших кораблей. Много рейсов совершили туда большие тихоходные тральщики. Они сами загружались до предела и еще нередко тянули за собой на буксире баржи. Противоминное обеспечение конвоев, то есть проводку их за тралами, обычно осуществляли катера-тральщики дивизионов Кимаева и Пахольчука, а также тихоходные тральщики типа «Ижорец» дивизиона капитана 3 ранга Визирова. Охрану конвоев от [163] атак подводных лодок и торпедных катеров противника несли малые охотники из состава истребительного отряда ОВРа. Часто выходили для прикрытия конвоев от огня вражеской береговой артиллерии катера-дымзавесчики дивизиона капитана 3 ранга Н. Н. Амелько{10}. И экипажи всех этих кораблей в одинаковой степени подвергались тем опасностям, с которыми была сопряжена скромная на первый взгляд «транспортная» работа.

В связи с этим хотелось бы особое слово сказать об упомянутом здесь капитане 3 ранга Николае Петровиче Визирове.

Впервые я встретился с ним в тяжелые для балтийцев дни осени сорок первого года. Тогда мы тоже, как известно, формировали немало конвоев, отправлявшихся из Кронштадта в разные точки восточной части Финского залива. В качестве начальника штаба ОВРа я в то время часто проводил инструктажи командиров и капитанов судов перед отправлением в путь. И на одном из таких инструктажей появился стройный красивый капитан-лейтенант с задумчивым взглядом карих глаз и застенчивой улыбкой. Он внимательно слушал информацию об обстановке на маршруте перехода, толковыми вопросами уточнял организацию движения конвоя. Это был Визиров. Он и возглавлял тот конвой.

Сколько раз Николай Петрович в дальнейшем исполнял эту ответственную роль! Его имя узнали на различных островах и в различных бухтах нашей операционной зоны, ему привыкли подчиняться командиры кораблей и капитаны судов, когда речь шла о строгом выполнении всех правил совместного плавания по опасным фарватерам. Люди быстро заметили его хорошую морскую подготовку, выдержку, смелость.

Мы, конечно, оценивали его главным образом по тому, как он командует дивизионом тральщиков. Оценка получалась неплохая. Траление фарватеров, боевые столкновения с противником показали высокую выучку личного состава дивизиона, его сплоченность и стойкость. А командир все больше набирался опыта, рос его авторитет.

Теперь он, уже будучи капитаном 3 ранга, с честью выполняет боевые задания. И если он ведет очередной конвой, [164] мы знаем — на Визирова можно смело положиться, не подведет{11}.

Я говорил, что на переходах морем дело обходилось у нас, как правило, без потерь. И все же в конце навигации подорвался, видимо на плавающей мине, и затонул на пути с Лавенсари большой тихоходный тральщик «Радуга». Среди погибших были командир корабля старший лейтенант Николай Аптекаев и офицер штаба ОВРа капитан-лейтенант Михаил Годяцкий.

Николай Аптекаев прибыл в наше соединение с Северного флота, где его застала война в должности командира катера МО. Там он проявил мастерство и отвагу, за что был награжден орденом Красной Звезды. Мне он сразу понравился — молодой, энергичный, отлично знающий свое дело. Матросы и старшины тральщика любили своего командира. Всех их вместе приняли холодные воды Балтики в темную ночь.

Михаил Годяцкий войну начал на Балтийском флоте, командуя тральщиком. Он хорошо проявил себя в тяжелых боевых походах сорок первого года, возглавил дивизион, потом его выдвинули на штабную работу. Многие месяцы служил на моих глазах этот скромный человек и очень мобильный, подвижный, знающий штабной офицер-оператор. В самых сложных условиях он сохранял бодрость духа и охотно выполнял наиболее трудные, ответственные задания.

Слов нет, потери на войне неизбежны, но всякий раз гибель людей, особенно тех, которых хорошо знал, переживаешь очень тяжело. И только в работе, в походах и боях, восстанавливается душевное равновесие.

В конце августа меня вызвал командующий Кронштадтским морским оборонительным районом контр-адмирал Г. И. Левченко. От него я услышал следующее:

— Получена директива — начать разведывательное траление фарватеров по двум направлениям от Лавенсари: на запад, к проходу между Гогландом и Большим Тютерсом, и южнее, к Нарвскому заливу. Задачу решать катерами-тральщиками. Продумайте состав сил и организацию тральных работ.

Далее он сказал, что общее руководство этим тралением будет осуществлять командир Островной военно-морской базы контр-адмирал Жуков, он же позаботится о боевом обеспечении. А непосредственное управление тральными силами [165] командующий посоветовал мне возложить на командира бригады траления Юрковского, который должен развернуть свой командный пункт на Лавенсари.

— Срок на подготовку минимальный, — подчеркнул Гордей Иванович.

Новая тральная разведка конечно же в первую очередь связана с тем, чтобы облегчить подводным лодкам проход через мощные минные заграждения противника на Восточном Гогландском плесе и в северной части Нарвского залива. Но когда штаб произвел соответствующие расчеты, нанес эти расчеты на карты, то стало ясно и другое: этим тралением флот готовит себе пути для продвижения на запад. Значит, где-то в планах больших инстанций предусмотрено такое продвижение. И, видимо, его недолго ждать.

На траление были отправлены сначала два, а потом и четыре дивизиона катеров-тральщиков. Они утюжили море на виду у вражеских артиллерийских наблюдателей. И не раз вражеские батареи, установленные на Гогланде, Большом Тютерсе и Кургальском полуострове, открывали огонь. Тральщики закрывались дымами. Подкрадывались к ним сторожевики и другие надводные корабли врага. Тогда в бой вступало наше охранение — торпедные катера, малые охотники, базовые тральщики. Нередко им помогали истребители прикрытия, вылетавшие с полевого аэродрома.

Не смогли фашисты помешать нашим тральным работам. И уже одно это говорило, что сейчас не сорок первый год.

За ходом тральных работ я следил из Кронштадта, вникал в донесения и доклады. Один из таких докладов сделал командир бригады траления капитан 1 ранга Ф. Л. Юрковский, на короткое время прибывший к нам с Лавенсари. Он говорил о трудностях, о вражеских обстрелах и атаках, о мужестве и самоотверженности моряков. Федор Леонтьевич особенно хвалил командира дивизиона капитана 3 ранга Кимаева. Этот известный своей храбростью и выдержкой офицер на сей раз опять проявлял самые лучшие командирские качества.

Юрковский привез в штаб несколько листов представлений к наградам отличившихся на тралении моряков. Я с большим удовольствием поддержал эти представления.

Когда разведывательное траление уже шло полным ходом, мы получили еще одно важное задание. На сей раз от командования флота пришло указание — проложить проходы к побережью и протралить специально намеченные маневренные районы в Копорской губе. Цель задания не пояснялась, но не трудно было догадаться, что здесь готовится [166] высадка десанта. В пользу такой догадки говорило и предупреждение о полной скрытности действий тральных сил.

Это задание выполняли тихоходные тральщики дивизиона Визирова, катера-тральщики дивизионов Пахольчука и Мудрака. Нелегко им было соблюдать жесткое условие насчет скрытности. На траление выходили только в темное время суток, а это увеличивало возможность подрыва кораблей на плавающих и подсеченных тралами минах. Но экипажам тральщиков к риску не привыкать, вся их боевая работа сопряжена с ним. Шесть темных ночей потребовалось им, чтобы справиться с заданием.

А тем временем подтвердилась и догадка относительно десанта. Меня и командиров некоторых других соединений вызвали в штаб флота. Здесь было объявлено о подготовке к высадке десанта на побережье Копорской губы. Он планировался как составная часть наступательной операции Ленинградского фронта. Мы не знали, когда она начнется, но раз готовимся — значит скоро. Эта мысль вызывала радость и воодушевление.

Организационный приказ определял мне быть командиром высадки первого эшелона десанта. Целую неделю мы пробыли в штабе флота, отрабатывая на картах все детали предстоящих действий. Одновременно готовились выделенные в наше распоряжение силы и средства.

После штабных упражнений было проведено тактическое учение. Им руководил контр-адмирал Г. И. Левченко. Корабли ОВРа и бригады шхерных кораблей приняли в полном составе 260-ю отдельную бригаду морской пехоты, вышли в назначенный район и разыграли высадку на берег. У нас это было первое за войну крупное учение с фактическим действием больших сил — кораблей разных классов, судов, десантно-высадочных средств. И проводилось оно под носом у противника. Тот ничего не заметил — дело было ночью, с соблюдением всех правил маскировки.

Учение показало нашу полную готовность к выполнению боевой задачи. Оставалось ждать условленного сигнала. Но в ту осень мы его не дождались — что-то изменилось в оперативных планах фронта и флота.

Я намеренно сейчас выстраиваю в одну линию эти факты: усиленное питание Островной военно-морской базы, траление фарватеров, идущих в западном направлении, подготовка десанта. Это было главным, это предвещало нечто большое, радостное. И потому у меня здесь не остается места для рассказа о многом другом, чем повседневно занимались [167] овровцы летом и осенью, — о работе тральщиков на разных участках нашей операционной зоны, о боевых делах многочисленных отрядов и дивизионов, об ожесточенных схватках дозорных кораблей с кораблями противника, которые по-прежнему часто и назойливо пытались проникнуть к нашим фарватерам, засорить их минами, атаковать конвои.

Настроение у всех нас поднимали оперативные сводки того времени, передававшиеся по радио и публиковавшиеся в газетах. Отгремела грандиозная победоносная битва на Курской дуге. Наши войска форсировали Днепр. Дело шло к полному изгнанию врага с советской территории. И защитников Ленинграда охватывало нетерпение: пора показать фашистам дорогу от стен многострадального города.

В скором времени мы еще раз убедились, что эта пора не за горами.

В один из октябрьских дней мне позвонил контр-адмирал Г. И. Левченко.

— Сегодня с Лисьего Носа в Ораниенбаум пойдет на катере командующий войсками фронта Говоров, — сказал он. — Вам поручается лично обеспечить переход катера туда и обратно, а также сопровождать командующего в ораниенбаумском порту.

Быстроходный сторожевой катер «БК-2» в полной готовности ждет у причала. Иду на катере к мысу Лисий Нос. Вскоре сюда прибывает генерал армии Л. А. Говоров. И вот уже «БК-2» мчится курсом на Ораниенбаум.

Пока пересекали Невскую губу, командующий расспрашивал меня о положении в этом районе, о минной опасности и вражеских артиллерийских обстрелах, о времени, которое нужно тихоходным транспортным средствам, чтобы дойти до Ораниенбаума с Лисьего Носа и от ленинградских причалов. В Ораниенбауме он внимательно осмотрел порт, состояние и протяженность причальных линий, потребовал точно рассчитать, сколько здесь может быть принято грузов разных габаритов за тот или иной отрезок времени, интересовался, как осуществляется задымление порта при обстреле его противником. Из порта генерал армии направился на КП Приморской оперативной группы войск, где и пробыл до вечера следующего дня.

Возвращался командующий фронтом ночью и шел уже не на катере, а на тральщике и не через Лисий Нос, а непосредственно в Ленинград. И опять я сопровождал его до схода на берег. [168]

На обратном пути в Кронштадт я размышлял об этом визите и тех вопросах, которые выяснял Леонид Александрович Говоров. Не требовалось особой прозорливости, чтобы сделать вывод: готовятся большие перевозки на ораниенбаумский плацдарм. Это будут вероятнее всего войска с техникой. И без нашего участия тут дело не обойдется.

Мои предположения вскоре оправдались. Краснознаменный Балтийский флот получил от Военного совета фронта боевую задачу: перебросить через Невскую губу в Ораниенбаум соединения и части 2-й ударной армии. Сделать это предписывалось в сжатые сроки и скрытно от противника.

Опять пришлось поразмыслить, но уже с учетом конкретных выкладок. Дело предстояло трудное, требовавшее тщательной подготовки и определенного риска. Ведь вся Невская губа простреливалась с южного берега вражеской артиллерией. Из-за малейшей нашей оплошности враг мог насторожиться, обрушить на корабли огонь. Нельзя было допустить, чтобы у противника возникло какое-либо подозрение — иначе сорвется оперативный замысел.

Нет полной гарантии от минной опасности. Движение может осуществляться лишь по тем фарватерам небольшой ширины, которые заранее протралены. Для расширения их времени не остается. Малые глубины не позволят пройти крупным кораблям и транспортам. Будем использовать сетевые заградители, самоходные десантные и несамоходные озерные и речные баржи. Правда, у нас маловато буксиров. Но тут можно привлечь тральщики.

Как раз во время этих размышлений довелось мне зайти по какой-то надобности на базовый тральщик «Т-215» — старый мой знакомый. Бывший его командир, а теперь командир дивизиона капитан 3 ранга М. А. Опарин по-прежнему держал на нем свой брейд-вымпел. В разговоре со мной Михаил Антонович завел речь о техническом состоянии кораблей. Он спросил, можно ли планировать в ближайшее время постановку тральщиков в ремонт. Пришлось намекнуть ему, что этим заниматься не время — корабли понадобятся для оперативных перевозок.

— Наступление? — сразу насторожился Опарин. — В таком случае базовые тральщики ждут приказа. С ремонтом успеется.

— В ноябре возможен ледостав, — осторожно говорю я. — Сложности будут.

— А без них нигде не обходится. Мы со льдом знакомы еще по ханковским походам. Тогда наши тральщики вели себя неплохо. [169]

— Ну что ж, будете ледоколами, — с улыбкой завершил я эту беседу, которая позволила еще раз убедиться в боевом настроении наших людей.

Мы усиленно готовились к перевозкам. Подбирались пригодные для этого корабли и плавсредства. Специалисты штаба определяли их возможности — вместимость, способность плавать во льду. Я проверял корабли, готовность экипажей, проводил занятия с офицерами штаба ОВРа и бригады траления, с командирами дивизионов, уточняя все детали предстоящего дела.

Хватало работы и у начальника политотдела капитана 2 ранга Б. В. Сучкова. Аппарат политотдела, другие политработники занимались разъяснением личному составу важности поставленной задачи, говорили о том, как нужны бдительность, скрытность. И хотя прямо не указывали о готовящейся наступательной операции войск фронта, все понимали: речь идет о скором изгнании врага из-под стен родного Ленинграда.

В разгар всех этих дел меня вызвал на беседу командующий флотом. Он прибыл в Кронштадт, и разговор состоялся в штабе Кронштадтского морского оборонительного района. Очень памятный для меня разговор. Вначале последовали обычные вопросы, касающиеся нашего соединения и подготовки к перевозкам армии. Выслушав меня, адмирал неожиданно сказал:

— Петров утвержден в должности начальника штаба флота. Ему нужен заместитель — начальник оперативного отдела. Военный совет флота считает, что на эту должность целесообразно назначить вас. Мы все взвесили, а главным образом ваш опыт командования таким сложным, многочисленным и боевым соединением, каким является ОВР. Ваше мнение?

Не сразу я собрался с мыслями. Не входила в мои личные планы штабная работа. Нынешнее командирское положение мне нравилось, горячий был пост. А с другой стороны — предложение лестное. Не каждый день такие должности дают. Да и можно ли было тогда, в военное время, ответить отказом самому командующему флотом? И я сказал, что готов служить там, где считает нужным Военный совет.

Беседа приняла иной оборот. Адмирал в предвидении моей будущей работы говорил о предстоящих задачах флота, высказывал свои соображения о перспективах боевого использования различных его сил, характеризовал роль штаба флота в нынешних условиях. По ряду вопросов он просил [170] меня высказать свои соображения и внимательно слушал ответы.

Время шло, а мы все беседовали, хотя я знал, что у командующего каждый час на особом счету. Но таков уж был Владимир Филиппович Трибуц, что не жалел он времени для тех, кого хотел чему-то научить, кого видел в числе своих единомышленников и помощников. И в этом смысле нельзя сказать, чтобы нынешняя встреча открыла передо мной какие-то новые черты в облике нашего командующего. Мне давно были известны и его характер, и стиль работы.

Разговор с адмиралом невольно побудил меня вспомнить некоторые факты из прошлого.

В 1927 году я проходил стажировку в качестве корабельного курсанта на линкоре «Парижская коммуна». Молодой военмор Владимир Трибуц командовал здесь артиллерийской башней главного калибра. Уже тогда отмечались его энергия, инициатива, настойчивость, глубокое знание дела. В тридцатых годах мы служили с ним в одном соединении — бригаде линейных кораблей Балтфлота. Владимир Филиппович рос, что называется, на глазах. В 1939 году он стал командующим флотом.

Первая моя встреча с Трибуцем в дни Великой Отечественной войны произошла в конце июля 1941 года в Таллине. Контр-адмирал Ю. Ф. Ралль взял меня с собой, когда ехал докладывать командующему флотом предложения по минной обороне. Лишь только мы вошли в просторный кабинет, из-за большого письменного стола поднялся высокий, худощавый вице-адмирал с усталым, озабоченным лицом. Поздоровался с чуть заметной улыбкой. Во время доклада быстро схватывал суть предложений, тут же на них реагировал, отдавая распоряжения по телефону. И уже не видел я в нем никакой усталости — движения порывисты, уверенно звучит голос, отдающий характерной флотской хрипотцой.

Потом не раз мне приходилось слышать этот голос в трубке телефонного аппарата и днями, и ночами на своем командном пункте. Властные приказы, немногословные распоряжения держали нас в напряжении, заставляли действовать, давали порцию новой энергии.

«Наш беспокойный адмирал», — говорили между собой командиры соединений в связи с такими вот частыми звонками командующего, которые раздавались в любое время суток на командных пунктах, в штабах, во флагманских каютах кораблей. И тем отдавалась дань его требовательности, [171] детальной осведомленности в делах, предусмотрительности.

Знали мы и то, что наш командующий общителен, прост, доступен и, несмотря на крутой нрав, не лишен чувства юмора, понимает шутку, любит острое слово. Многие балтийцы видели его суровым, но видели и другим, когда он во время какого-нибудь празднества или в какую-то иную минуту садился в кают-компании корабля за пианино, вместе со всеми пел старинные и новые морские песни, а то и выходил в круг станцевать «яблочко».

Было понятно раньше, в дни нашего отчаянного положения, понятно и теперь, перед грядущими битвами, какой тяжелый груз лежал и лежит на плечах командующего. Не все получалось гладко у нас, балтийцев, не все решения были абсолютно правильными. Но ведь обстановка была, да и оставалась еще исключительно сложной и тяжелой. И все же Балтийский флот своего флага не опозорил. А нынче мы думаем о грядущих боях, о победах. Они будут, обязательно будут. Об этом уверенно говорит адмирал.

Прощаясь со мной, командующий сказал:

— Вопрос о вашем назначении будет решаться в Москве. А пока вам нужно обеспечить перевозку войск 2-й ударной армии. Полагаю, что корабли ОВРа свою задачу выполнят.

— Выполнят, товарищ адмирал, — ответил я твердо.

Завершив приготовления, мы ночью 5 ноября начали переброску войск через Невскую губу. Кронштадтский морской оборонительный район выделил для этого сетевые заградители «Онега» и «Вятка», шесть тральщиков, две самоходные десантные баржи, восемнадцать буксиров с несамоходными баржами. Маршрут их движения Лисий Нос — Ораниенбаум. Из Ленинграда к Ораниенбауму пошли корабли и суда Ленинградской военно-морской базы.

Расчет наш строился на том, чтобы полностью использовать темное время суток. Как только на море опускалась вечерняя мгла, на Лисьем Носу начиналась погрузка, потом корабли и суда двигались по узкому фарватеру к противоположному берегу, там разгружались и к рассвету возвращались к местам своих обычных стоянок. Каждую ночь приводились в готовность артиллерия кораблей, береговые, стационарные и железнодорожные батареи. На аэродромах дежурили самолеты — «ночники». Четко действовала система дымовой маскировки. Ее осуществляли береговые станции дымопуска, катера и самолеты-дымзавесчики. [172]

Каждое утро на своем командном пункте я получал доклад о прошедшей ночи, при этом назывались цифровые данные, характеризующие объем перевозок, выпавший на долю кораблей соединения. Неоднократно по ночам я и сам уходил на катере или тральщике к Лисьему Носу, испросив на то разрешения контр-адмирала Г. И. Левченко. И неизменно он в таких случаях давал напутствие:

— Главное — проверяйте маскировку.

Проверял. И убеждался, что и моряки, и армейцы правила маскировки соблюдают неукоснительно. Нигде ни одного огонька. Особенно строго предупреждали водителей автомашин — не разрешалось включать фары даже на короткий миг.

К 20 ноября завершился первый этап перевозок. Из Ленинграда и с Лисьего Носа на ораниенбаумский плацдарм было переправлено 30 тысяч бойцов и командиров, много различной техники. А через два дня поступило приказание дополнительно перевезти на плацдарм несколько общевойсковых соединений, спецчастей и подразделений фронта.

Работы нам прибавилось. Здесь-то и вспомнился недавний разговор с командиром дивизиона тральщиков Опариным: возглавляемые им корабли были брошены на буксировку барж, и пришлось им попутно выполнять роль ледоколов. Отлично трудились экипажи этих кораблей. Не раз бывало, что за ночь они совершали вместо одного по два рейса.

Ночь, темень, холод, льды... Погрузка и разгрузка изматывали силы. Однако наши люди все преодолели, Перевозки благополучно шли к концу. А тем временем пришел приказ Народного комиссара Военно-Морского Флота о моем назначении на новую должность.

Я сдал дела в Кронштадте, простился со своими боевыми соратниками по Охране водного района и отбыл в Ленинград.

До начала наступления войск фронта оставался ровно месяц. [173]