Курсом к победе
Январский гром
Штаб Краснознаменного Балтийского флота размещался в те дни на Петроградской стороне Ленинграда. Чтобы попасть в штаб, надо было проехать по улице профессора Попова до здания Электротехнического института имени В. И. Ульянова-Ленина. В саду института стояла небольшая старинная церквушка. Снаружи она ничем особенным не привлекала к себе внимания. Но под ее сводами скрывались входы в довольно обширные подземные помещения. В этих-то помещениях и сосредоточились органы боевого управления флотом.
Надо сказать, что специалисты флотской инженерной службы в свое время поработали здесь неплохо. Основной подземный каземат, защищенный броневыми плитами, отведен был под флагманский командный пункт Балтфлота. А этажом выше располагался отдел штаба, которым я сейчас руководил.
Раньше мне, конечно, не раз приходилось бывать в этом подземелье. Но одно дело приходить сюда на какое-нибудь совещание, на доклад или получать здесь очередное боевое задание, и совсем другое — постоянно служить тут. Будучи заместителем начальника штаба, я одновременно возглавлял в штабе его первый, ведущий отдел, на который ложились планирование, организация и координация всей оперативной и боевой деятельности различных сил флота. По масштабу и объему работы все это намного больше, сложнее и тяжелее по сравнению с моим прежним положением в ОВРе.
Одни лишь линии связи, тянувшиеся в отдел, не оставляли никакого места для таких сравнений. Телефоны, телеграф «Бодо» шли сюда от радиоцентра по кабелю, проложенному по дну Ладожского озера, из Кронштадта, Ораниенбаума, Ладожской военной флотилии, из штабов авиации и тыла флота, из управления начальника артиллерии КБФ, Островной военно-морской базы на Лавенсари — отовсюду, где находились более или менее важные пункты обширного и разбросанного по различным местам нашего флотского хозяйства. [174] И по этим линиям то и дело поступали донесения, сводки, устные доклады, а также отдавались приказы и распоряжения.
Мне предстояло по-военному быстро освоиться со своими новыми обязанностями. К тому же мое появление в штабе совпало с последним этапом подготовки стратегической наступательной операции под Ленинградом. В этой операции флот должен был выполнить свою немаловажную роль. Значит, мы не имели права что-то недоработать, какую-то деталь упустить.
Теперь я имел более широкую информацию по разным вопросам. Из этой информации явствовало, что наше положение под Ленинградом значительно улучшилось. Прорыв блокады благотворно сказался на жизни населения и боевой деятельности защитников города. По железной дороге, построенной вдоль южного побережья Ладожского озера, в Ленинград доставлялись миллионы тонн различных грузов — продовольствия, топлива, сырья и конечно же вооружения и боеприпасов. В городе наладилось производство крупнокалиберной морской артиллерии, выпуск артиллерийских снарядов и мин с применением новых типов пороха. Развернулось строительство малых боевых кораблей и катеров, включая так необходимые флоту тральщики.
Но линия фронта по-прежнему проходила у стен города. На огромном протяжении этой линии враг прочно сидел в земляных и бетонных укреплениях. Не прекращались артиллерийские обстрелы Ленинграда. Железная и автомобильная дороги, проложенные там, где наши войска прорвали блокаду, тоже постоянно находились под артиллерийским огнем.
Полностью снять блокаду, отбросить врага от Ленинграда, освободить от фашистских захватчиков Ленинградскую область — такая задача стояла сейчас перед войсками Ленинградского и Волховского фронтов, Краснознаменным Балтийским флотом. Успешное решение этой задачи открывало нашим сухопутным войскам путь в Прибалтику, а флот получал выход на просторы Балтийского моря.
У нас были все основания для оптимистического взгляда на предстоящую операцию. Накоплено достаточно сил, фронты и флот обогатились к тому времени огромным боевым опытом. Но чтобы победить сильного врага, требовалось его перехитрить, ввести в заблуждение, ошеломить. Это предусматривалось замыслом операции.
Могли ли гитлеровские генералы думать, что наши войска ударят с той стороны, где сил у нас было явно недостаточно, [175] а перебросить сюда скрытно крупные подкрепления представлялось делом безнадежным? Но именно такое место, такое направление и было выбрано нашим командованием для нанесения удара. Это был ораниенбаумский плацдарм.
Сообщение с ним поддерживалось только водным путем — через насквозь просматриваемую и простреливаемую врагом мелководную Невскую губу, к тому же засоренную магнитными минами. Не ожидали, не предполагали гитлеровские генералы, что их разведка и служба наблюдения в этом районе не сумеют раскрыть наших перевозок на плацдарм значительного количества войск и техники, а обманутся впечатлением, что мы не ввозим, а вывозим с плацдарма нужные нам на другом участке фронта части приморской оперативной группы.
Поэтому до конца подготовки операции, до начала нашего наступления для гитлеровцев был скрыт замысел командования Ленинградского фронта. А он состоял в том, чтобы нанести по противнику два встречных удара в общем направлении на Ропшу: с ораниенбаумского плацдарма силами 2-й ударной армии и из района южнее Ленинграда — войсками 42-й армии. Соединившись, эти армии должны были развивать наступление на Кингисепп, Нарву и Красногвардейск, на Лугу.
Балтийский флот кроме обеспечения перевозок 2-й ударной армии получил задачу огнем корабельной и береговой артиллерии помочь войскам фронта взломать вражескую оборону и сопровождать этим огнем наступающие войска до пределов дальности стрельбы орудий; морской авиации предписывалось поддерживать наступление ударами с воздуха.
Ко времени моего прихода в штаб уже было выработано решение командующего Балтийским флотом относительно использования артиллерии. Вся корабельная, стационарная береговая и железнодорожная артиллерия была сведена в пять артиллерийских групп флота с общим количеством 208 орудий крупного и среднего калибров. В соответствующих штабах разрабатывались оперативные и боевые документы. Утвержденные командующим флотом, они доводились до исполнителей. На кораблях и в частях развернулась тщательная подготовка к решению огневых задач.
Но самое главное — нам следовало вовремя завершить перевозку войск и боевой техники в Ораниенбаум. В основном эту задачу мы выполнили еще в ноябре. А сейчас, как уже говорилось, мы были заняты дополнительной переброской на плацдарм нескольких общевойсковых соединений, [176] спецчастей и подразделений фронта. И делалось это в очень сложных условиях — на морозе, при все более крепнущем ледоставе в Невской губе.
Мне думалось, что с переходом в штаб флота я уже не буду непосредственно касаться тех ночных рейсов кораблей, которые совсем недавно не давали мне покоя в Кронштадте. Не тут-то было. И теперь почти каждую ночь приходилось выезжать на Лисий Нос, правда, уже в другом качестве — в качестве представителя флотского командования. Впрочем, здесь часто можно было видеть в те ночи командующего флотом вице-адмирала В. Ф. Трибуца, начальника штаба флота капитана 1 ранга А. Н. Петрова, начальника тыла генерал-лейтенанта береговой службы М. И. Москаленко, начальника военных сообщений флота капитана 1 ранга И. Н. Ганцова. Здесь решалась задача первостепенной важности, и она находилась под пристальным вниманием самых ответственных флотских начальников.
Обычно, подъезжая в темноте к пирсу Лисьего Носа, всегда с тревогой думал, как пройдет сегодняшняя ночь, не дадим ли мы противнику повода к раскрытию характера наших перевозок. Поэтому прежде всего жестко контролировал соблюдение мер маскировки в районе сосредоточения назначенных к перевозке частей и в местах загрузки кораблей и судов. Приходилось также внимательно следить за тем, чтобы сама погрузка шла непрерывно без каких-либо заторов и несогласованностей.
Наш диспетчерский пункт помещался на самом пирсе в небольшом специально срубленном домике. Круглые сутки здесь дежурили офицеры отдела военных сообщений флота. Отсюда шла информация о ходе перевозок на флагманский командный пункт в Ленинграде. На диспетчерском пункте всегда можно было встретить представителей инженерной службы, работников тыла флота, связистов. Неподалеку на пирсе располагался и пункт медицинской помощи. Каждый человек из «команды» Лисьего Носа хорошо знал свои обязанности, действовал четко и самоотверженно. Этим в значительной мере объяснялся успех перевозок{12}.
В одну из декабрьских ночей я встречал на Лисьем Носу командующего 2-й ударной армией генерал-лейтенанта [177] Ивана Ивановича Федюнинского. Отсюда тральщик должен был доставить его на ораниенбаумский плацдарм, Запомнилась беседа генерала в кают-компании тральщика. Он проявил живой интерес к кораблю, к его людям, вооружению, спросил, сколько рейсов сделал тральщик с войсками и грузами по Невской губе. Командарм произнес много хороших слов о моряках Балтики, с удовлетворением отметил, что в предстоящих боях армейцы и моряки снова будут действовать совместно, выразил свою уверенность в успехе готовящейся операции...
Нам было приятно слышать добрый отзыв о балтийцах этого видного военачальника, героя Халхин-Гола, героя обороны Ленинграда. Через год с небольшим мне пришлось снова встретиться с Федюнинским уже в Восточной Пруссии. И тогда выяснилось, что он не забыл ту декабрьскую ночь, переправу через Невскую губу, помнит подвиг балтийцев, которые в труднейших условиях перебросили 2-ю ударную армию на ораниенбаумский плацдарм.
В хлопотах и заботах я не заметил, как подошел к концу декабрь и как вместе с этим календарь отсчитал последние дни 1943 года.
В новогоднюю ночь выпало мне обыкновенное, привычное уже бдение на Лисьем Носу. В довольно поздний час появился здесь также начальник тыла флота Митрофан Иванович Москаленко. Едва он ступил на причал, как раздался его зычный бас: генерал поторапливал моряков и пехотинцев, занятых погрузкой боевой техники на корабли и суда, отпускал шутки и вообще был в хорошем настроении. Его голос казался очень громким в морозной настороженной тишине.
— Фашистов разбудите, — сказал я ему. — Нарушаем звуковую маскировку.
— А фашистам и так не до сна. Давно у них поджилки трясутся, чуют, наверное, что скоро им здесь крышка, — ответил генерал, махнув рукой в темноту по направлению к Новому Петергофу.
Москаленко оставался на пирсе до тех пор, пока не было Загружено и отправлено в Ораниенбаум последнее судно. А затем он подозвал меня и пригласил проехать с ним в автомашине.
— Тут недалеко. Хоть и с опозданием, да встретим Новый год, — сказал генерал, посмотрев на часы. Было около трех часов ночи.
Через несколько минут мы уже сидели в небольшой лесной избушке на побережье залива и отмечали наступление [178] 1944 года. Подняли стопки за грядущие боевые успехи, за окончательный разгром врага.
В избушке было уютно, тепло, спокойно. А мысли уносились на заледенелый простор Невской губы, где узким фарватером, в полной темноте двигался наш очередной тяжело груженный караван. Хотелось думать, что новогодняя ночь будет счастливой для всех, кто находился сейчас там, в море.
Вернувшись в Ленинград, я получил сообщение о благополучном прибытии кораблей и судов в Ораниенбаум и также благополучном и своевременном их возвращении на Лисий Нос. В ночь на 2 января здесь опять производились погрузочные работы. Однако на сей раз дело проходило без моего участия.
Утром раздался телефонный звонок от начальника штаба флота. После короткого приветствия А. Н. Петров сказал:
— В Невской губе осложнилась ледовая обстановка. Суда не смогли закончить очередной рейс и к рассвету оказались затертыми льдами на подходах к Лисьему Носу. Ветром их понемногу сносит в сторону северных фортов Кронштадта. Там, как известно, район миноопасный. Противник ввел в действие артиллерию. Наши батареи работают на подавление огня. Комфлота приказал вам немедленно вылететь в Кронштадт. Надо быстрее вызволить суда из ледового плена, вывести их из-под обстрела.
Через несколько минут я уже ехал на аэродром. А там стоял в готовности к вылету Ли-2. Еще полчаса, и вот он, хорошо знакомый командный пункт Кронштадтского морского оборонительного района. Начальник штаба района Н. Э. Фельдман помогает мне вжиться в обстановку.
Положение судов незавидное. Они полностью во власти льда и ветра, открыты для вражеского обстрела. Мы занимаемся тем, что организуем их дымовое прикрытие и подключаем все большее число кронштадтских батарей и фортов на подавление вражеского огня. В то же время к месту дрейфа судов готовятся выйти мощные морские кронштадтские буксиры.
Двое суток продолжалась эта ледовая операция. Наконец буксиры пробились к застрявшим во льду судам, поодиночке вывели их на фарватер, помогли добраться к причалу. И когда все это закончилось, я на самолете У-2 возвратился в Ленинград.
Здесь ждало много дел. Для подготовки операции оставались считанные дни, и все последний раз проверялось, уточнялось, согласовывалось. По многим вопросам требовал [179] доклада начальник штаба флота, и приходилось часто ходить к нему с оперативной документацией, картами, схемами.
Анатолий Николаевич Петров был строгим, требовательным человеком, и вместе с тем мы всегда чувствовали с его стороны уважение к делам, к опыту, квалификации каждого из нас. Я и раньше знал о Петрове много хорошего, а сейчас за короткое время работы в штабе еще больше оценил его высокие воинские и человеческие качества.
Первое наше знакомство относится ко времени учебы — Петров кончал военно-морское училище на два курса раньше меня. В 1924 году мы вместе с ним участвовали в первом заграничном плавании моряков Балтфлота на учебном корабле «Комсомолец». Потом Анатолий Николаевич командовал эсминцем, а в 1939 году возглавил экипаж только что вступившего в строй крейсера «Максим Горький». На мостике этого корабля он получил боевое крещение в июне 1941 года. Осенью того же года его назначили в штаб флота. Спустя два года он вырос до высокого поста начальника этого штаба.
Мне он нравился тем, что страстно любил море и флот, был приверженцем высокой флотской культуры, четкости и аккуратности в работе. Он мог принимать смелые решения, честно и объективно оценивать складывающуюся обстановку, мог отстаивать свои взгляды и мнения перед любыми начальниками, что особенно ценно для того поста, который он занимал. У нас как-то незаметно установились с ним хорошие деловые отношения, которые впоследствии стали дружескими.
Итак, время неумолимо катилось к назначенным дню и часу наступления. Вечером 12 января ко мне зашел А. Н. Петров.
— Командующий отправился на Лисий Нос, — сказал он. — Оттуда пойдет в Ораниенбаум к Федюнинскому. Все начнется с плацдарма.
— Я бы тоже хотел быть там, — вырвалось у меня. — Посмотреть бы своими глазами...
— Посмотреть не удастся, а услышать услышим. Нам приказано быть на флагманском командном пункте. Мало ли что потребуется. Пойдем проверим, все ли у нас в порядке.
Мы спустились вниз. На ФКП ничто не вызывало беспокойства. Хорошо действовала связь. Оперативное дежурство обеспечивалось знающими свое дело офицерами. Правда, я заметил необычную сосредоточенность на их лицах — люди [180] знали, куда уехал комфлота, и недали развертывания событий.
Ожидание длилось еще более суток. В ночь перед наступлением, несмотря на сложные метеорологические условия, в воздух поднялись бомбардировщики авиации дальнего действия. Их было свыше сотни. Свой бомбовый удар они нацелили на позиции дальнобойной артиллерии врага, на скопления его войск. А утром 14 января вступила в действие артиллерия.
Очевидцы рассказывают, что сплошной орудийный гром повис на огромном пространстве от Кронштадта до южного берега Невской губы и далее к линии фронта, опоясывающей ораниенбаумский плацдарм. Воздух сотрясали залпы сотен орудий разных калибров. Из тяжелых орудий вели огонь форт Красная Горка, переправленные на плацдарм железнодорожные батареи, батареи Кронштадта, башни поврежденного, но все еще боеспособного линкора «Марат», пушки эсминцев «Сильный» и «Страшный», канонерской лодки «Волга». Со своих позиций били многочисленные орудия и крупнокалиберные минометы, расположенные в боевых порядках войск фронта.
Можно было себе представить, что творилось на позициях гитлеровцев. Тяжелые снаряды дробили и рвали укрепления, корежили танки, артиллерийские установки, рушили окопы и траншеи.
Выйдя из штаба на улицу и прислушавшись, я мог бы уловить приглушенные расстоянием раскаты этого артиллерийского грома. Но жители города пока ни о чем не догадывались, не знали, что наступил для гитлеровцев час расплаты за все их злодеяния.
А между тем события на ораниенбаумском плацдарме развивались благоприятно для наших войск. Перейдя в наступление, 2-я ударная армия начала прогрызать глубоко эшелонированную оборону фашистских войск, основательно потрепанную артогнем и бомбежкой о воздуха. Фашисты сопротивлялись упорно, переходили в контратаки. Но сдержать наступления они не могли. Наши стрелковые части к исходу дня прорвали первую позицию оборонительной полосы врага.
Вечером 14 января командующий флотом ненадолго появился в штабе. Он был в отличном настроении. Операция началась успешно, флотская артиллерия и авиация свои задачи в первый день наступления выполнили прекрасно.
На рассвете следующего дня Владимир Филиппович Трибуц выехал на командно-наблюдательный пункт Ленинградского [181] фронта, расположенный на чердаке недостроенного Дома Советов в конце Международного проспекта. Отсюда представителям фронта и флота предстояло следить за началом боевых действий в полосе наступления 42-й армии.
Здесь все опять-таки началось с мощной артиллерийской подготовки. И вместе с артиллерией фронта здесь тоже работала артиллерия флота. По заранее намеченным целям били из своих мощных орудий линейный корабль «Октябрьская революция», стоявший у Балтийского завода, крейсера «Киров», «Максим Горький», «Петропавловск», лидеры, эсминцы, канонерские лодки, позиции которых находились на Неве в черте города и выше по течению, железнодорожные и стационарные береговые батареи. Артиллерийское наступление дополнялось бомбоштурмовыми ударами с воздуха.
Могучий артиллерийский гром теперь прокатывался над самим Ленинградом. Это была страшная для врага январская гроза.
«Весь город, — писал вскоре после этого Николай Тихонов, — был ошеломлен гигантским гулом... Некоторые пешеходы на улицах стали осторожно коситься по сторонам, ища, куда падают снаряды. Но снаряды не падали. Тогда стало ясно — это стреляем мы, это наши снаряды поднимают в воздух немецкие укрепления. Весь город пришел в возбуждение. Люди поняли, что то, о чем они думали непрестанно, началось»{13}.
Артиллерийская подготовка продолжалась 1 час 40 минут. А потом пошли вперед танки и пехота. Наступление развивалось в общем направлении на Красное Село, Ропша. Сопротивление врага здесь было особенно упорным. Лишь к исходу 17 января главная полоса его обороны на этом участке была прорвана. Утром 19 января части 42-й армии овладели Красным Селом, а 2-я ударная армия — Рошней. В те же сутки подвижные группы этих армий соединились, замкнув кольцо вокруг семи дивизий красносельско-ропшинской группировки противника. Однако плотного фронта окружения создать не удалось. Враг всю ночь на 20 января мелкими группами просачивался здесь в южном направлении. Остатки этой группировки были уничтожены на следующий день.
22 января фашистам в последний раз удалось обстрелять Ленинград восемью снарядами 406-миллиметрового калибра [182] из района Пушкина. Так выразил враг свою бессильную злобу перед натиском советских войск. Противник отступал от Ленинграда, бросая свои мощные артиллерийские установки, которые в дни блокады методически разрушали город. Теперь блокада была снята окончательно, и тем самым решена задача исторической важности.
Никогда не забыть мне день 27 января 1944 года. Ленинград праздновал свою победу. Десятки тысяч людей вышли на его улицы. На бледных, изможденных лицах ленинградцев, выдержавших все беды осадного положения, светились улыбки и текли по щекам слезы.
Громкоговорители разносили по улицам и площадям слова приказа Военного совета Ленинградского фронта: «Мужественные и стойкие ленинградцы! Вместе с войсками Ленинградского фронта вы отстояли наш родной город. Своим героическим трудом и стальной выдержкой, преодолевая все трудности и мучения блокады, вы ковали оружие победы над врагом, отдавая для дела победы все свои силы...»
Гремели залпы торжественного салюта на Марсовом поле, на берегах Невы, на кораблях Краснознаменного Балтийского флота. В небе тысячами разноцветных звезд рассыпались ракеты фейерверка. Лучи прожекторов, еще так недавно ловившие вражеские самолеты, скрестились над Дворцовой площадью, образуя над ней огромный сверкающий шатер.
Волнуясь, как и все ленинградцы, наблюдал я эту картину нашего торжества. Многое вспоминалось. Будучи в Кронштадте, на фарватерах Финского залива, мы не без оснований относили себя к защитникам города Ленина и полностью разделяли его судьбу. Навсегда запомнились мне разрушенные ленинградские дома, погибшие от голода, вражеских снарядов и бомб ленинградские жители. Но на всю жизнь осталось и чувство удовлетворения: я был среди тех, кто выдержал блокаду, кто дал отпор врагу и вложил частицу своего труда в его разгром.
С теми радостными днями совпало и возвращение с Урала в Ленинград моей семьи.