Первые радости
Новый 1943 год мы встречали в Кронштадте. Командир базы распорядился устроить вечер в офицерском клубе. Играла музыка, молодежь танцевала. В полночь радио донесло до нас бой Кремлевских курантов. И от этого родного звона защемило сердце.
Гордей Иванович Левченко зачитал нам поздравление Военного совета флота и со своей стороны пожелал всем счастья, боевых успехов. Мы дружно аплодировали. И было по-настоящему праздничное настроение.
В свой штаб я возвращался вместе с начальником политотдела Борисом Васильевичем Сучковым. Хотя ночь была [135] лунной, по небу плыли низкие облака. Временами шел снег — крупный, пушистый.
Мы долго шагали молча, думая каждый о своем. Потом Сучков сказал:
— Совсем другая здесь обстановка, чем на черноморских крейсерах. Подумать только — у нас в ОВРе больше двухсот плавающих единиц! Это больше двухсот отдельных экипажей с их спецификой, с их собственной жизнью.
— Да, в этом наша особенность, — подтвердил я. — И здесь нужны особые методы руководства, особые формы партийно-политической работы. Непривычно вам будет сначала.
— Ничего, перестроюсь, — ответил политработник.
Мне потом не раз вспоминался этот разговор. Борис Васильевич весьма серьезно отнесся к своим делам на новом месте службы. Он быстро уловил все наиболее характерное в новых условиях и взял верные ориентиры в работе политотдела. Очень скоро у нас наладились самые тесные деловые отношения.
В новогоднюю ночь мы, конечно, думали о будущем. На долгое время загадывать не хотелось, размышления касались того, что было поближе. Под Ленинградом, по всем признакам, в скором времени должно было начаться наступление войск фронта. Очень хотелось, чтобы и здесь, как под Сталинградом, успех сопутствовал советским войскам.
Понятно, что и семью свою вспомнил в ту ночь. Как онпи там, мои родные, в далеком Челябинске? Когда увидимся и увидимся ли вообще? Мысль о встрече с ними казалась в данной обстановке совершенно несбыточной.
В последующие дни мы занялись своими неотложными делами — ремонтом кораблей, боевой учебой. Незаметно пролетела неделя, кончалась вторая. И вот наступило 12 января.
Для ленинградцев это был особый день — день начала операции по прорыву блокады города. Утром над Невой, в ее верховьях, прокатился могучий гром орудийных залпов. Разом заговорили две тысячи пушек и минометов. Вели огонь и находящиеся в тех районах боевые корабли, флотские стационарные и железнодорожные батареи. Затем над позициями врага появилась фронтовая и флотская авиация. Снаряды и бомбы кромсали долговременные оборонительные сооружения противника на Синявинско-Шлиссельбургском выступе. Потом по невскому льду на противоположный берег реки устремились наши танки и пехота. [136]
В самом Ленинграде об этих событиях в тот день знали немногие: гром орудийной канонады сюда не долетал. Знали те, кто был непосредственно причастен к операции. А мне о начавшемся наступлении стало известно в кабинете начальника штаба флота вице-адмирала Ю. Ф. Ралля, куда я прибыл для очередного доклада. Внимательно, с большим интересом рассматривал сухопутную карту с нанесенной на ней обстановкой на синявинском направлении. Она многое проясняла. Она показывала, что Ленинградский фронт ведет операцию большими силами, что удар наносится мощный, решительный.
К тому времени в штабе флота было уже известно, что наши войска в ряде мест форсировали Неву, выбили противника из опорных пунктов Марьино, Пильня Мельница, Пески Северные и Южные. На левом берегу Невы создан плацдарм для дальнейшего продвижения навстречу войскам Волховского фронта, которые также перешли в наступление.
Чем бы ни занимался в последующие дни (проверял «ледовую оборону» в районе Кронштадта, проводил занятия с командирами кораблей, контролировал ремонтные работы), мыслью был там, в районе наступления. Наконец — радостное сообщение: 18 января передовые части Ленинградского и Волховского фронтов, пробивавшиеся навстречу друг другу, соединились в районе Рабочих поселков № 1 и № 5, освобожден Шлиссельбург, очищено от врага все южное побережье Ладожского озера. Блокада Ленинграда прорвана!
Мы поздравляли армейских боевых друзей, балтийских летчиков и артиллеристов. У всех нас чувствовался большой душевный подъем. И как-то веселее пошли дела.
В Ленинграде на Неве и ее протоках, как и в прошлую зиму, отстаивалась основная масса кораблей и катеров соединения. Мой флаг — опять на минном заградителе «Урал». Отсюда при помощи ряда специалистов штаба предстояло до самой весны контролировать ход судоремонта и руководить подготовкой экипажей кораблей к предстоящей летней кампании.
Чтобы не разбрасываться, не терять попусту времени на разные мелочи, четко спланировал свои занятия с командирами частей и подразделений по тактике, изучению опыта боевых действий и другим вопросам командирской подготовки, установил очередность детальной проверки отрядов и дивизионов. Каждый день, таким образом, заполнялся весьма нужной и напряженной работой.
Запомнилась, например, проверка дивизиона, которым командовал капитан-лейтенант Федор Борисович Мудрак. [137]
Этот дивизион был молодым в бригаде траления. Его корабельный состав представляли катера-тральщики типа КМ, построенные в блокадных условиях Ленинграда и вступившие в строй летом 1942 года. Первое боевое крещение они получили в сентябре под Невской Дубровкой, обеспечивая переправу наших войск через Неву.
Молод и командир дивизиона. Но уже можно сказать о нем много хорошего. До службы на флоте он был секретарем комсомольской организации на одном из крупнейших ленинградских предприятий, приобрел опыт руководства молодежью, научился поднимать ее на славные дела. Стал балтийцем по комсомольскому набору в 1931 году и с тех пор прошел путь от матроса-минера до командира подразделения. Боевой опыт и командирские качества он обретал в дивизионе катеров-тральщиков под командованием уже знакомого нам отважного В. К. Кимаева. В составе этого дивизиона Мудрак участвовал в тралении фарватера на трассе Кронштадт — Лавенсари, обеспечивая вывод в море подводных лодок и высадку десанта на остров Соммерс.
Обстоятельный разговор с капитан-лейтенантом убедил меня в том, что он хорошо понимает задачи дивизиона в предстоящей боевой работе, с должной требовательностью и умением готовит подчиненных. Приятное впечатление оставили и беседы с другими офицерами — заместителем командира по политической части капитан-лейтенантом Владимиром Сергеевичем Ефременко — моряком бывалым и веселым, с черными, как угли, глазами, штурманом старшим лейтенантом М. А. Смоловым и связистом лейтенантом В. П. Татауровым, недавно окончившим военно-морское училище, механиком воентехником 1 ранга Константином Смирновым, артиллеристом-минером старшим лейтенантом Алексеем Нечаевым. Каждый из них в своей области делал все возможное, чтобы к весне и люди, и техника были подготовлены к плаванию, к выполнению боевых заданий. Складывалось впечатление, что эти офицеры — кто постарше, кто совсем молодой — как-то очень удачно подобраны, составляют семью единомышленников. И это опять-таки говорило в пользу командира дивизиона — от него ведь в первую очередь идет и общий настрой, и работоспособность, и взаимопонимание.
В командах катеров дивизиона есть прочное, закаленное ядро — моряки со стажем и боевым опытом. Здесь выделяются главный старшина Константин Мухортов, старшины 1-й статьи Григорий Давиденко и Николай Уманцев, прошедшие суровую школу двух летних военных кампаний. Но [138] большинство матросов — молодежь, присланная из школ Учебного отряда. Их надо, как мы говорим, ввести в строй, подготовить к самостоятельному несению вахт, приобщить к опасной работе тральщиков. Проверка показала, что занятия с ними проводятся регулярно и на хорошем методическом уровне, достаточная нагрузка дается на тренировках.
У меня, конечно, нашлись замечания, в том числе по организации ремонта кораблей и службе экипажей, но они были частного характера. Эти замечания я высказал капитан-лейтенанту Мудраку. В целом же дело тут шло правильно.
Принесла удовлетворение и проверка других подразделений. Вообще вторая военная зима в Ленинграде давалась нам легче. Она во многом походила на первую. Но теперь нам помогал накопленный опыт. А настроение, как уже говорилось, значительно отличалось от прошлогоднего. Настроение поднялось и у жителей города. Правда, оставалось немало прежних трудностей и опасностей — артиллерийские обстрелы, холод в домах, неработающий водопровод... Но значительно лучше стало с питанием.
Этой зимой выпало мне и свое, личное счастье. В один из дней позвонил командир базы:
— Военный совет флота разрешил предоставить командирам некоторых соединений и частей кратковременный отпуск с выездом в тыловые районы страны. Можете собираться. От ОВРа едут также Перфилов и Капралов. Уточните в штабе флота, как добираться до Москвы.
Благодарю Гордея Ивановича Левченко за это сообщение, а всю меру радости испытываю лишь после окончания разговора. О встрече с родными думал в новогоднюю ночь как о чем-то несбыточном, и вот через несколько дней увижу их, обниму. Звоню Перфилову и Капралову, передаю им сказанное командиром базы. Оба они тоже бесконечно рады.
Сборы были недолгими. И вот мы втроем едем в Ленинград, в штаб флота, получаем там разъяснения насчет транспортных средств. Из штаба на автомашине еду на аэродром у Новой Ладоги, откуда флотский самолет должен уйти на Москву. Перфилов и Капралов отправились машиной в Волховстрой, а дальше поедут поездом.
На аэродром поспел вовремя. Летели на военно-транспортном самолете Ли-2. Он шел невысоко над землей. Внизу извивалась река Волхов, лежащая подо льдом, простирались укрытые снегом болотистые места. Под ровный гул моторов проходило возбуждение, вызванное сборами в дорогу, [139] и теперь мысли обратились к Челябинску, к моим родным.
Недавно я получил оттуда, от своей матери, печальную весть. Пришла похоронка на моего младшего брата Николая. Младший лейтенант запаса, он был призван на службу в самом начале войны и погиб на Калининском фронте. Где-то на Западном фронте в аэродромных частях служит брат жены, техник-лейтенант. А второй ее брат, Анатолий, в доме которого нашли приют мои близкие, воздвигает на Урале корпуса для эвакуированных заводов.
До Москвы летели более суток: где-то на середине пути пришлось садиться, пережидать нелетную погоду. На подмосковном аэродроме задумался, как побыстрее добраться до Казанского вокзала столицы. Решил позвонить контр-адмиралу Пантелееву, который с весны 1942 года исполнял должность помощника начальника Главного морского штаба.
Слышу в телефонной трубке приветливый голос Юрия Александровича. Он поздравляет меня с благополучным прибытием на московскую землю, интересуется настроением, спрашивает о своих старых друзьях-балтийцах. Выслушав ответы, он говорит, что сейчас же посылает за мной машину.
С Казанского вокзала, оформив билет, посылаю телеграмму жене. Мои родные еще не знают, что я еду к ним.
Не буду много говорить о встрече в Челябинске — она была конечно же трогательной. Жену Катю увидел похудевшей, осунувшейся. Подтянулась, подросла дочь Марина — это уже не та девочка, игравшая с мячиком, какой была в июне сорок первого, когда я уезжал из дома.
Трое суток пролетели как один миг. Побывал я в детском саду, посмотрел, как моя Катя — воспитательница детсада — управляется с малышами, заходил в школу, где училась дочь. Классная руководительница похвалила Марину: и учится хорошо, и активная общественница, и в госпитале раненым читает стихи.
Здесь, на Урале, конечно, всех интересовало положение под Ленинградом. В ответах я старался не преуменьшить и не преувеличить достигнутого. Ведь блокада хотя и была прорвана, но еще не снята.
— Но это непременно будет! — говорил я всем.
Провожая меня, жена и дочка, как водится, всплакнули.
Успокаивая их, сказал:
— Следующий раз встретимся в Ленинграде.
Отдохнувший, набравшийся сил, я вернулся в Ленинград. А на другой день поехал в Кронштадт. [140]
У станции Горской, откуда начиналась ледовая дорога на Котлин, образовалась пробка: масса автомашин скопилась при въезде на лед. Как оказалось, фашисты били артиллерийскими снарядами по ледовой трассе. Когда огонь по ней прекратился, регулировщики контрольно-пропускного пункта стали понемногу выпускать машины на лед. Приказал шоферу Сергею Горину приблизиться к КПП. Там я намеревался заявить свои права на первоочередной проезд.
Только тронулись, как позади раздался взрыв, по кузову машины ударили комья земли. Оглянувшись, увидел, что в том месте, где минуту назад стояла наша эмка, зияет свежая, дымящаяся воронка. Такое вот военное счастье: всего минута — и какие-то несколько метров отделили нас от прямого попадания снаряда.
По льду двигались осторожно, так как трасса оказалась задымленной и была опасность угодить в пробитую снарядами полынью.
В заснеженном, притихшем Кронштадте поинтересовался ходом ремонта кораблей, проверил готовность подразделений ОВРа, выделенных для сухопутной, а вернее сказать, для ледовой обороны острова. Ни то ни другое беспокойства не вызывало — здесь в мое отсутствие постоянно находился начальник штаба Н. И. Мещерский, у которого хватало и настойчивости, и умения хорошо организовать службу. Но был у меня здесь еще и другой интерес.
В эти зимние месяцы кронштадтская группа нашего соединения занималась несколько необычным делом. Впервые в практике флота она проводила подледное траление мин на выходном фарватере. Хотелось посмотреть на эту работу. Но прежде следует дать некоторые пояснения.
Мне, к сожалению, трудно сказать, в чьей умной голове родилась идея — попытаться зимой тралить магнитно-акустические мины через ледовый покров. Еще в октябре 1942 года речь об этом зашла в штабе флота. Тогда же мы получили указание о подготовке к выполнению такой задачи, а техническому и минно-торпедному отделам флота было предложено разработать и изготовить ледовый трал.
В декабре я присутствовал на совещании у начальника кронштадтского Морского завода инженер-капитана 2 ранга Б. М. Волосатова, где рассматривались в чертежах проекты этого сооружения. В итоге был принят один из вариантов ледового электромагнитно-акустического рамочного трала. В январе 1943 года проект рассмотрели и утвердили в штабе флота, а 19 февраля завод закончил работу над тралом. Это была довольно громоздкая конструкция, смонтированная [141] на двух массивных санях. В комплект ее входили электромагнитный контур (рамка), акустический трал и электростанция с кабелем питания на вьюшках.
Специальная комиссия испытала трал, и он был принят к эксплуатации. И наши минеры сразу же пустили его в работу на ледовом участке фарватера, начиная с района у маяка Толбухина до Большого кронштадтского рейда.
Отправившись в тот день к минерам, увидел немало любопытного. Команда из 24 человек под руководством флагманского минера ОВРа А. Ф. Гончаренко готовилась к очередному выходу на фарватер. Сначала двое массивных саней подцепили к трактору, и он потащил их к берегу до схода на лед. Дальше вступила в дело артиллерийская упряжка из шести лошадей. Лед на фарватере оказался ровным, без торосов, с незначительным снежным покровом, и шесть лошадиных сил двигали сани без затруднений. Траление обеспечивалось соответствующим охранением: на льду были развернуты зенитно-артиллерийские и пулеметные установки на случай появления самолетов противника и его лыжных отрядов.
Гончаренко рассказал, что обычно минеры трудятся ежедневно с 7 до 19 часов. За полусуточную вахту обрабатывается площадь иной раз более чем в 30 тысяч квадратных метров. Конечно, принимаются все меры предосторожности на случай подрыва мин. Ведь хорошо известно, что взрыв морской мины делает большую полынью и метров на 150 разбрасывает осколки льда поражающей силы. Но взрывов пока не произошло.
Минеры трудились охотно, никаких просьб у них не было. Пожелав им удачи, вернулся на берег, а потом начальник штаба Мещерский проводил меня в обратный путь, в Ленинград.
Чтобы больше не возвращаться к ледовому тралу, поясню, что наши минеры работали на фарватере вплоть до марта и прекратили траление, когда появились сомнения в прочности льда. Мины по-прежнему не взрывались. Кто-то высказал предположение, что действие трала неэффективно. Решили еще раз испытать его. Спустили под лед на глубину 8,5 метра трофейный магнитный замыкатель мины, вмонтированный в латунный корпус. Над этим местом пробуксировали трал. Замыкатель сработал. Претензии к тралу отпали, и это позволило считать, что в районе траления вражеских мин в то время не было. Тем, собственно, и оправданы все усилия минеров, что они убедились в безопасности фарватера. [142]
Несколько позднее, уже в последних числах марта, моряки кронштадтской группы ОВРа проверили в противоминном отношении открытую часть Морского канала. Проверка осуществлялась посредством взрывов глубинных бомб.
Это было тоже довольно сложное мероприятие. В нем участвовало около трехсот овровцев под руководством оператора штаба капитан-лейтенанта М. Д. Годяцкого. Их действия прикрывали на льду бойцы 260-й отдельной бригады морской пехоты, и, кроме того, в готовности к открытию огня находились дежурные батареи береговой обороны. Моряки долбили лунки по длине канала и последовательно сбрасывали в них приведенные в боевую готовность большие глубинные бомбы. Всего было использовано 80 таких бомб. От их взрывов сдетонировали две донные мины.
При первых взрывах на канале противник встревожился, и его батарея, расположенная в районе Петергофа, несколькими снарядами обстреляла моряков. Наши артиллеристы быстро заставили ее замолчать, и в дальнейшем работа овровцев продолжалась без помех.
О чем говорили эти две наши «ледовые операции»? О том, что мы и зимой стремились к боевой работе, торопили приход весны, заранее обеспечивали пути-дороги себе и другим силам флота. Год назад подобной активностью похвастать мы не могли.
По-своему и тоже заблаговременно готовился к весне и противник. В марте разведкой флота было установлено наличие каких-то довольно интенсивных работ в самом узком месте Финского залива на линии Нарген — Порккала-Удд. Затем выяснилось, что гитлеровцы ставят поперек залива от выходов из шхер в районе Хельсинки до острова Нарген два ряда специально сконструированных тяжелых противолодочных сетей. Сети являлись основой мощной противолодочной позиции, которая усиливалась большим количеством донных и якорных мин, поставленных на различном углублении от поверхности воды. В Таллине, Хельсинки и других пунктах побережья враг сосредоточивал крупные противолодочные силы, предназначенные для постоянного дежурства у сетевого заграждения и на подходах к нему.
В то же время мы получили данные об усилении гогландской противолодочной позиции противника. Она простиралась от Кургальского полуострова на юге до Хапассарскнх шхер на севере. На той и другой позициях ставились многие сотни донных неконтактных мин и тысячи мин якорных.
Враг учитывал прошлогодний опыт, когда наши подводные лодки одна за другой прорывались на просторы Балтики. [143] Намерение противника было ясно — не пропустить в этом году ни одной лодки через Финский залив. Трудно придется подводникам...
В оперативных планах флота на кампанию 1943 года действиям подводных лодок по-прежнему придавалось большое значение. Эти планы учитывали также предстоящие наступательные операции советских войск в районе Ленинграда и Прибалтики, а в связи с этим — необходимость расширения зоны боевых действий флота в западном направлении.
Новые задачи потребовали кое-каких организационные перемен. В Кронштадте вместо базы теперь был создай морской оборонительный район (КМОР). Командующим его назначили контр-адмирала Гордея Ивановича Левченко, начальником штаба — капитана 1 ранга И. Э. Фельдмана. В состав КМОРа вошла вновь созданная Островная военно-морская база, объединившая все силы, которые базировались на острове Лавенсари. Командиром базы стал контр-адмирал Г. В. Жуков, прославившийся при обороне Одессы, начальником штаба — капитан 3 ранга Д. С. Шавцов.
В связи с этими изменениями удлинилось название нашего соединения. Полностью оно теперь звучало так: Охрана водного района Кронштадтского морского оборонительного района Краснознаменного Балтийского флота (ОВР КМОР КБФ). Мы получили существенное пополнение в корабельном составе, ставшее возможным благодаря усилиям ленинградских судостроителей.
Это прежде всего коснулось бригады траления, В ее состав вошел новый эскадренный тральщик «Владимир Полухин», водоизмещением 600 тонн, обладающий довольно приличной скоростью, которая достигала 24 узлов, вооруженный двумя 100-миллиметровыми орудиями, двумя 37-миллиметровыми и двумя 20-миллиметровыми автоматическими пушками, крупнокалиберными пулеметами и наборами современных тралов. Заканчивал испытания второй такой же тральщик — «Василий Громов». Из вновь поступивших катеров-тральщиков типа КМ был сформирован еще один дивизион. Два бывших рыболовных сейнера были переоборудованы под магнитные тральщики («МТ-610» и «МТ-611»), Большие тихоходные тральщики «Орджоникидзе», «Зарница», «Вистурс», а также сторожевой корабль «Коралл» оборудовались электромагнитными тралами. Кроме того, в наше распоряжение поступили дивизион бронированных малых охотников и дивизион сторожевых катеров типа Д-3 [144] (для их постройки использовались деревянные корпуса торпедных катеров серии такого же обозначения).
Всего теперь в нашем соединении насчитывалось 250 вымпелов, в том числе 44 тральщика, 70 малых охотников и 96 катеров-тральщиков. Солидная боевая сила!
Скорей бы море очищалось ото льда — мы готовы к новым походам и новым схваткам с врагом.