Дозоры ведут бой

Июнь в Кронштадте — благодатная пора. В густой зелени парки и скверы. Блестит под солнцем неподвижная гладь моря. Красочный закат сливается с не менее красочной зарей, образуя белые ночи, многократно воспетые поэтами.

Все это хорошо для обычного времени. А война выработала у нас иное отношение к природе. Светлые ночи лишают скрытности дозоры и конвои. Получает преимущество господствующая пока в небе фашистская авиация. Растет беспокойство за сухопутный фронт: не исключено, что именно летом гитлеровцы возобновят свои активные наступательные действия.

Это беспокойство подтвердилось в беседе с капитаном 1 ранга Г. И. Левченко и капитаном 1 ранга Н. Э. Фельдманом. Они появились в Кронштадте в связи с некоторыми организационными изменениями, происшедшими на флоте. Поскольку задачи корабельных соединений, базирующихся на нашу крепость, значительно расширились в начавшейся летней кампании, было решено преобразовать Кронштадт в Главную военно-морскую базу Краснознаменного Балтийского флота. Левченко назначили командиром базы, а Фельдмана начальником штаба.

Сначала мне пришлось говорить с Николаем Эдуардовичем Фельдманом. Это мой давний знакомый: на год раньше моего он окончил военно-морское училище, вместе плавали с ним на линкоре «Октябрьская революция», встречались при обороне Таллина. Расспросив об Охране водного района, которая организационно сейчас была подчинена командованию Главной базы, Николай Эдуардович познакомил меня с последними разведсводками. В них-то как раз и говорилось о тревожных признаках активизации немецко-фашистских войск, окружавших Ленинград. Упоминалось об известных уже нам действиях врага на морском направлении: попытке закупорить Кронштадт путем постановки [114] мин с воздуха, создании противолодочных минных заграждений. Отмечались резкое усиление артиллерийских обстрелов Ленинграда, подход резервов врага, в том числе танковых и артиллерийских частей.

— Противник готовится наступать, — комментировал Фельдман разведсводки. — А мы должны всячески мешать этому. Больше всего надежд по-прежнему возлагается на подводные лодки, действующие на коммуникациях в Балтике. И обеспечивать выход лодок в море вы должны как можно лучше.

Гордей Иванович Левченко прибыл в Кронштадт несколько позднее. Встречи с ним я ждал с некоторым смутным чувством. Это была личность, хорошо известная на флоте. Юнга, матрос, унтер-офицер царского флота, участник штурма Зимнего дворца, участник гражданской войны, он в предвоенные годы достиг высоких военных должностей, командовал Балтийским флотом, был заместителем Народного комиссара Военно-Морского Флота. В первые месяцы войны он находился на юге — в Николаеве, Одессе, в Севастополе, на Керченском полуострове. И там судьба преподнесла ему много суровых испытаний. Враг наступал, мы теряли города и базы. Не обошлось и без серьезных просчетов командования. Доля вины за это была и Левченко. И вот он, бывший вице-адмирал, прибыл к нам в звании капитана 1 ранга{7}.

Личное мое знакомство с Левченко произошло в 1927 году. Тогда я, будучи корабельным курсантом, стажировался на линкоре «Парижская коммуна», где Гордей Иванович служил старшим артиллеристом и исполнял обязанности старшего помощника командира корабля. В тридцатые годы Левченко командовал бригадой линкоров Балтийского флота и держал свой флаг на линкоре «Октябрьская революция». В то же время на этом корабле я был старшим штурманом. С тех пор я помнил Левченко человеком гордого и крутого характера, всей душой преданного флотской службе, знающего эту службу досконально. И невольно вставал вопрос: как-то отразились на нем все перипетии судьбы?

Опасения мои оказались напрасными. Моложавый, энергичный командир Главной базы засыпал меня при первом же докладе вопросами о состоянии дел в Охране водного [115] района, особенно интересовался коммуникацией Кронштадт — Лавенсари. Он дал понять, что бесперебойное действие этой коммуникации для нас очень важно. Кроме того, Левченко спросил, ходят ли наши корабли севернее и западнее Лавенсари, скажем, к островам Соммерс и Большой Тютерс. Мне пришлось сказать, что не ходят, там теперь враг, минные поля.

— Надо расширять зону наших действий, — отозвался на мой ответ Гордей Иванович. — Простора для балтийцев маловато...

О том, какие соображения скрывались за этим замечанием, я догадался через некоторое время, когда в базе началась подготовка десанта с целью захвата острова Соммерс.

7–11 июля десант предпринял попытки высадиться на остров. Но враг, закрепившийся там после нашего ухода осенью прошлого года, встречал десантников сильным огнем. Попытка результата не дала. Позднее корабли базы ходили к острову Большой Тютерс на артиллерийскую дуэль с расположенной там вражеской береговой батареей. Этот поход тоже окончился неудачно.

После этого все внимание сосредоточилось на укреплении острова Лавенсари, как самого передового нашего балтийского рубежа, в 140 километрах к западу от Кронштадта.

Особая там была жизнь, на этом рубеже, где располагался Островной укрепленный сектор береговой обороны. Командовал им боевой моряк капитан 1 ранга Сергей Дмитриевич Солоухин. Штаб и политотдел сектора, а также госпиталь располагались в лесу — в домиках и землянках. На удобных для ведения огня местах стояли орудия среднего и более мелкого калибра. Противодесантная оборона шла от самого уреза воды: весь берег был опутан проволочными заграждениями и минирован, он простреливался орудийным, минометным и пулеметным огнем. И все это неспроста — недалекие берега Финского залива с юга и севера были заняты врагом.

Небольшие удобные бухты острова в 1942 году были оборудованы причалами. Там постоянно стояли наши катера. Там находили последний приют подводные лодки, направлявшиеся в открытую Балтику, и здесь же подводники обнимали своих друзей-моряков после возвращения из опасных боевых походов.

У нас, овровцев, с гарнизоном Лавенсари существовала хорошо налаженная, постоянная связь. Сюда мы водили [116] конвои, здесь нередко бывали тральщики, очищавшие от мин фарватеры, заглядывали дозорные корабли. Островитяне, всегда жившие ожиданием тревоги, и экипажи наших кораблей, которых на каждой миле плавания подстерегала опасность, с уважением относились друг к другу.

Противник, разумеется, хорошо понимал взаимосвязь действий ОВРа с Островным сектором береговой обороны. И не случайно боевые схватки в те дни большей частью разгорались либо вблизи Лавенсари, либо на коммуникациях, ведущих к нему.

Особенно досаждала фашистская авиация. Основным объектом ее нападения в нашей операционной зоне летом 1942 года стали дозорные корабли, которые охраняли фарватеры, мешали гитлеровцам минировать их, проникать в наши «владения». Подсчет, произведенный осенью, показал, что за эту летнюю кампанию корабли и катера ОВРа 244 раза подвергались нападению с воздуха. Было зафиксировано сбрасывание более 9 тысяч авиабомб разного калибра. Бомбежка сопровождалась, как правило, огнем самолетных пушек и пулеметов.

Какой же при этом достигнут результат? Мы потеряли два катера МО, десять катеров получили повреждения. Зато огнем кораблей сбит 21 вражеский самолет и 39 самолетов повреждено. Баланс явно не в пользу противника. И здесь можно с полным правом говорить о возросшем воинском мастерстве наших моряков, их бдительности, отваге и мужестве.

Вот некоторые типичные для того времени боевые эпизоды.

В дозор вышли два катера под командованием старших лейтенантов Ивана Бокова и Вениамина Федорова. На море под свежим ветром разыгралась волна, сильно качало. Однако привыкшие ко всему моряки хорошо несли вахту. И они вовремя заметили четыре фашистских истребителя, выходивших в атаку.

На каждый катер шла пара истребителей, намеревавшихся с пикирования обстрелять корабли из пушек и пулеметов. Но точно выдержать курс им не удалось — помешал плотный заградительный огонь кораблей. Перестроившись, истребители с разных направлений ринулись на катер, которым командовал Боков. Но и этой атаке помешал дружный огонь обоих катеров. Тогда истребители, вытянувшись цепочкой, пошли в пике один за другим. Но первый же самолет напоролся на пулеметную очередь, резко изменил [117] курс и покинул место боя. Остальные самолеты взмыли вверх, покрутились и ушли ни с чем.

Отличился в те дни также старший лейтенант Ф. И. Родионов и возглавляемый им экипаж «МО-413». Еще на пути следования к линии дозора на него напал бомбардировщик Ю-88. Он атаковал с солнечной стороны. Выждав, когда бомбы отделились от самолета, Родионов резко увеличил скорость катера, и всплески от бомб остались за кормой. Ю-88 сделал новый заход. Теперь в момент сбрасывания бомб катер застопорил ход, и всплески встали уже впереди по его курсу. «Юнкерс» ушел, впустую израсходовав боеприпасы.

Пока «МО-413» шел в назначенный район, вражеские самолеты еще дважды появлялись над ним. Опять атаки, уклонения от бомб, зенитный огонь. И опять воздушный противник ничего не добился. Но еще настойчивее он стал атаковать катер на линии дозора. Шесть раз «юнкерсы» сбрасывали бомбы различного калибра. Родионов то стремительно бросал катер вперед или в стороны, то форсировал ход до максимального, то внезапно стопорил моторы. И ни одна из сброшенных бомб не причинила кораблю вреда.

Наступила ночь, взошла луна. Катер, конечно, хорошо был виден на лунной дорожке, и враг этим воспользовался. Но и ночная атака самолетов, подкравшихся к катеру на небольшой высоте, не застала экипаж врасплох. Старшина 2-й статьи Бойко меткой пулеметной очередью поразил головной «юнкерс». Его скорость резко упала, он отвернул и, снижаясь, скрылся за горизонтом. Остальные бомбардировщики действовали уже не так нахально и вскоре тоже улетели.

Прошло несколько часов. Опять в небе послышалось ноющее завывание авиационных моторов, а потом и стал виден очередной «юнкерс». Повторилось все то же: атака, сбрасывание бомб, маневр катера. На сей раз серия бомб легла неподалеку в кильватерной струе. Взрывом корму катера сильно подбросило, но дело обошлось без повреждений.

Самолет скрылся в облаках, потом появился опять. Наблюдая за его маневрами, катерники догадались, что он просто пытается отвлечь их внимание. И действительно, вскоре из облаков вынырнули три бомбардировщика и два истребителя. Тут морякам пришлось жарко. Артиллеристы и пулеметчики, сосредоточивая огонь на самолетах, выходящих в атаку, мешали прицельному бомбометанию. Командир зорко следил за всеми маневрами врага и вовремя подавал нужные команды. Вода кипела вокруг катера, но ни одна бомба, ни [118] едва пулеметная трасса не задели его. Наконец вражеские самолеты, израсходовав все боеприпасы, вынуждены были скрыться.

«Ведем бой»! Как часто в те дни содержались эти слова в радиограммах командиров кораблей, находящихся в море. «Ведем бой» — доносили дозоры, отряды тралящих кораблей, эскорты и конвои. И каждое такое донесение вызывало беспокойство за судьбу людей, за результат выполнения того или иного задания.

Противник действовал не только с воздуха. Его надводные корабли, главным образом катера, с началом лета пытались проникать в нашу операционную зону, ставить мины, нападать на дозоры и конвои. Всем этим попыткам давался отпор. Потом, когда ночи стали темнее, мы все чаще сталкивались именно с надводным противником.

Помню одну немало обеспокоившую меня радиограмму, полученную с моря 3 августа. В этот день наши корабли должны были встретить две подводные лодки, которые возвращались из длительного боевого похода по просторам Балтики. Должны были встретить, но ввязались в бой. Что там происходит и как? — этот вопрос долгие часы не выходил из головы. Потом получили сообщение, что лодки встречены, а еще через какое-то время о подробностях боя рассказал командир истребительного отряда М. В. Капралов, вернувшийся в Кронштадт с острова Лавенсари.

Итак, отряд кораблей в составе трех базовых тральщиков, пяти малых охотников и четырех катеров-тральщиков вечером 3 августа вышел с Лавенсари на Восточный Гогландский плес. Ночь была очень темная, дул слабый ветер от зюйд-веста, который развел небольшую волну. В районе банки Неугрунд отряд лег в дрейф, и лишь «МО-107» с катерами-тральщиками двинулся дальше, к точке встречи с подводными лодками.

Около трех часов ночи «МО-107» установил гидроакустическую связь с одной из подводных лодок и дал ей команду на всплытие. Вскоре рубка подводной лодки появилась вблизи катера. Но почти одновременно с этим в темноте замаячил силуэт какого-то другого корабля. Противник!

Подводная лодка, не мешкая, снова погрузилась. Находившийся на мостике катера командир звена малых охотников капитан-лейтенант К. И. Бондарь тем временем распознал, что видит перед собой фашистский сторожевой корабль. Силы неравные, но Бондарь принял решение атаковать, надеясь выгодно использовать для себя темноту, короткую дистанцию, скорость и маневренность катера. [119]

Одно за другим пошли приказания: открыть огонь, катерам-тральщикам отойти к северу, дать радиограмму о встрече с противником. После этого Бондарь с удовлетворением следил за тем, как действует командир катера старший лейтенант Н. Д. Докукин и как бьют по врагу артиллеристы и пулеметчики.

Маневрируя на полном ходу вблизи сторожевика, «МО-107» с максимальной скоростью выпускал снаряды из своих 45-миллиметровых пушек, поражая борт и надстройки, а длинные пулеметные очереди хлестали по командирскому мостику. Фашисты после некоторого замешательства открыли ответный огонь. Но вражеские снаряды падали то в стороне, то с перелетом. Не помогли сторожевику и выпущенные им осветительные снаряды: на такой короткой дистанции они хорошо высвечивали и сам фашистский корабль.

Бой продолжался не более пяти минут. Сторожевик, не сумев поразить катер, прекратил огонь и, отойдя на юг, скрылся в темноте. «МО-107» почти до рассвета пытался вновь установить связь с подводными лодками, но те от греха подальше ушли из района боя, и встреча их состоялась по всем правилам только на следующий день.

Наиболее часто боевые столкновения с противником происходили на Сескарском плесе. Находящимся здесь нашим дозорам редкая ночь выпадала спокойной. Причем фашисты, как правило, появлялись тут превосходящими по численности силами, но каждый раз получали хороший урок.

Наиболее характерный для этого времени и обстановки бой выдержали «МО-302» и «МО-304». Первым катером командовал старший лейтенант И. П. Чернышев, вторым — старший лейтенант А. В. Аникин.

Придя на линию дозора, оба катера легли в дрейф, заглушив моторы. Ночь была тихой, безветренной, моряки даже разговаривали вполголоса, понимая, что все звуки на воде разносятся далеко.

Дело шло уже к рассвету, когда чуткие уши наблюдателей уловили неясный шум. Шум нарастал, приближался, и скоро явственно обозначилось гудение работающих двигателей. Фашистские катера!

На дозорных кораблях сыграли боевую тревогу. Оба малых охотника двинулись в направлении шумов. Через некоторое время в ночной мгле замаячили расплывчатые силуэты пяти катеров. В строю пеленга они шли малым ходом в южном направлении. В том направлении, где лежит наш фарватер, по которому поддерживается связь между [120] островами Сескар и Лавенсари, и где мы обычно проводим свои конвои. Фашисты крадутся туда, чтобы засорить фарватер минами, как это пытались делать уже не раз. Иногда их попытки удавались, но сегодня ничего не выйдет.

Дистанция быстро уменьшается. Наши катера нападают первыми. Гремят выстрелы их пушек, гулко стучат пулеметные очереди. Противник отвечает. Над морем красиво перекрещиваются огненные трассы.

Огонь малых охотников более точен. Головной фашистский катер, видимо поврежденный, прекратил стрельбу и повернул в сторону берега. Остальные тоже изменили курс, но лишь с той целью, чтобы обойти наш дозор. Их маневр своевременно замечен Чернышевым и Аникиным. Снова сближение, снова огонь. Смолкают пушки и пулеметы еще одного вражеского катера... Рвутся снаряды вблизи борта «МО-302». Их осколки впиваются в деревянный корпус и свистят над рубкой. Крутой поворот, и еще сильней огонь...

Не выдержали фашисты. Их катера, прибавив ход, легли на обратный курс и растворились в темноте.

Первый и очень краткий доклад об этом бое я получил той же ночью от оперативного дежурного ОВРа. Это была одна из многих бессонных ночей. Тревожное состояние успокоило донесение о том, что дозорные катера отогнали противника. Потом, по возвращении в Кронштадт, все подробности боя обрисовал мне Игорь Петрович Чернышев.

В боевых столкновениях тех дней и ночей успешно действовали также экипажи катеров под командованием А. А. Обухова, П. Д. Докукина, Н. Д. Дежкина и других отважных балтийцев. Они атаковали врага, в каком бы числе он ни появлялся, делали все, чтобы защитить так нужные нам коммуникации в восточной части Финского залива.

Враг, однако, был изобретателен и хитер. Иногда ему удавалось доставлять нам серьезные неприятности.

Как-то мне позвонил по телефону с Кроншлота командир истребительного отряда Капралов и доложил, что минувшей ночью подорвался на мине катер «МО-177». Он был в составе охранения катеров-тральщиков, которые производили траление фарватера у мыса Шепелев. Взрывом у катера оторвана носовая часть. Он остался на плаву и отбуксирован в бухту Батарейную. Имеются убитые и раненые.

Сообщение заставило задуматься. Мы считали фарватер у мыса Шепелев чистым и траление проводили контрольное — на всякий случай. Противник нас перехитрил, каким-то образом пробрался сюда и поставил мины. Почему его [121] не заметили дозоры? Много ли мин, каковы результаты контрольного траления? Надо было срочно разобраться во всем этом на месте. На катере «ЗК-39», захватив с собой Капралова, я вышел в тот район.

Теплый, ясный, безоблачный день. На море штиль, никакого ветерка. Горизонт чист, вода голубая. Держим приличную скорость, и на мостике дышится полной грудью. Настроение, однако, не веселое. Думаю о минах, о том, что несколько часов назад погибли наши люди.

На гладкой воде в двух кабельтовых от катера встает высокий столб воды. Это всплеск от тяжелого снаряда финской батареи. Ждем новых всплесков, но их нет. Противник, видимо, решил, что неоправданно стрелять по такой цели, как наш катер.

В бухте Батарейной подошли к пирсу, у которого стоял подорвавшийся на мине «МО-177». Досталось ему крепко — нет всей носовой части почти до самой рубки. И все же катер не затонул — отличная живучесть корпуса!

Осмотрев «МО-177», я поблагодарил его экипаж за мужество и правильные действия. Приказал Капралову остаться здесь для детального разбора случившегося, а сам на том же «ЗК-39» пошел на фарватер у мыса Шепелев. Катера-тральщики продолжали здесь тральные работы. Командир дивизиона капитан 3 ранга Кимаев пояснил, что границы поставленной противником минной банки уже определены и сейчас корабли занимаются ее уничтожением. Я напомнил Виктору Кузьмичу, что в ближайшие дни из Кронштадта пойдет очередной эскорт подводных лодок, и необходимо обеспечить их безопасный проход по фарватеру. Кимаев заверил, что ни одной мины тут не останется.

Возвращаюсь в бухту Батарейную. И здесь задаю Капралову тот главный вопрос, который не дает покоя: почему дозор пропустил противника на фарватер, почему ничего не заметил?

К тому времени командир отряда уже имел разговор с командирами катеров, которые несли прошлой ночью дозор на Сескарском плесе. Ночь была темная, катера, как обычно, лежали в дрейфе, моряки чутко прислушивались ко всем звукам. Наверное, корабли противника прошли в стороне, может быть, у них были глушители на моторах, возможно, и ветерком относило их гул. Словом, нарушений по несению дозора не было, а враг прошел.

Как исключить в дальнейшем такие случаи? Командир отряда и командиры катеров считали, что наружного наблюдения в дозоре темной ночью недостаточно. Этому наблюдению [122] должна помогать современная гидроакустическая аппаратура. Поскольку катеров с такой аппаратурой не хватает, следует увеличить состав сил и число дозорных линий либо применить систему подвижных дозоров.

Соображения верные. Они уже и раньше приходили мне в голову, и однажды мы даже говорили об этом с начальником штаба. Возвратившись в Кронштадт, я пригласил Мещерского к себе, поделился с ним увиденным и услышанным, попросил выработать рекомендации штаба относительно порядка дозорной службы. На другой день Николай Иосифович доложил эти рекомендации, и мы приняли соответствующее решение.

Теперь командир истребительного отряда был обязан посылать в район к проливу Бьёркёзунд, откуда обычно выходили вражеские катера, усиленные дозоры, и в их составе обязательно иметь малый охотник с надежной гидроакустической аппаратурой. Ночью кораблям нести службу на ходу, периодически стопоря моторы для прослушивания подводных шумов. Не менее раза в месяц менять схему дозоров (время их смены, расположение дозорных линий, состав сил и т. д.). Лучше контролировать подготовку экипажей для этого вида боевых действий.

Я понимал, что нелегко будет Капралову выполнить данное распоряжение. Катера МО в истребительном отряде все наперечет, кроме дозоров они привлекаются и к эскортированию подводных лодок, и к охране конвоев и выходящих на траление тральщиков, выполняют разные другие задания. Но мы не могли предложить ничего иного, приходилось рассчитывать на внутренние резервы, на еще большее боевое напряжение экипажей этих славных кораблей. И расчет оправдался. Дозорная служба во всех районах, в том числе и на Сескарском плесе, стала более надежной, эффективной.

Читателю, разумеется, понятно, что, уделяя внимание дозорам, самоотверженной службе экипажей малых охотников, мы вместе с тем не забывали о боевой работе других наших отрядов и дивизионов, других кораблей. Трудностей, опасностей и подвигов хватало на всех. И все-таки я должен подчеркнуть: какое бы задание ни выполняли разные корабли ОВРа в то горячее лето, вместе с ними или рядом с ними всегда были катера МО — эти великие труженики.

Поздно вечером 5 августа до штаба дошло неприятное известие: базовый тральщик «Гафель» в тумане наскочил на камни у западной части острова Лавенсари. Мы с военкомом решили на месте разобраться в этом, говоря морским [123] языком, навигационном происшествии, посмотреть, сильно ли тральщик поврежден и какие есть возможности, чтобы побыстрее снять его с камней. Происшествие не делало нам чести: не в бою, не от взрыва мины выходит корабль из строя, а от штурманского, командирского просчета.

Под вечер следующего дня мы вышли на Лавенсари с отрядом из трех базовых тральщиков. Стою на мостике головного тральщика «Рым», смотрю, как море, по которому на этот раз бежит легкая ласковая волна, все больше окутывает темнота. Всходит круглая светлая луна. Идем строем уступа, с поставленными тралами. Корабли тщательно затемнены, на них полная боевая готовность. Наблюдатели напряженно вглядываются в темноту, особенно вперед по курсу — там нас может подстерегать плавающая мина, могут внезапно появиться корабли противника.

Здесь же, на мостике, находятся военком ОВРа Р. В. Радун, командир тральщика старший лейтенант А. М. Савлевич. Мы ни о чем не говорим...

С рассветом впереди показался невысоко поднимающийся над водой берег Лавенсари. Скоро все три тральщика бросили якоря в бухте острова.

Поблагодарив командира «Рыма» Андрея Мартыновича Савлевича за четко проведенный поход, хорошую организацию корабельной службы, мы с Радуном на катере пошли к берегу. На пирсе нас ожидали прибывшие сюда ранее командир и военком бригады траления А. Н. Перфилов и Н. И. Корнилов.

Почти целый день мы разбирали обстоятельства аварии «Гафеля», были на самом корабле, осмотрели его, оценили его положение, говорили с командиром и другими членами экипажа. Они, понятно, получили хороший урок за свои ошибки. Потом наши соображения о том, как снять «Гафель» с камней, внимательно выслушал командир Островного сектора береговой обороны капитан 1 ранга С. Д. Солоухин. Он обещал сделать для этого все возможное.

К вечеру отправляюсь на базовый тральщик «Т-215». Хочется повидать командира этого корабля, давнего моего знакомого капитан-лейтенанта Опарина. Он рад встрече. Но как только мы заходим в его каюту, раздается сигнал боевой тревоги. К рейду Лавенсари приближаются фашистские бомбардировщики.

Пришлось немедленно подняться на мостик. Отсюда вижу два других наших тральщика, канонерскую лодку «Красное знамя», которые спешно снимаются с якорей. На катерах, стоящих у пирсов, стволы пушек и пулеметов поднимаются [124] вверх. «Т-215» тоже выбирает якорь, приведены к действию его носовое 102-миллиметровое орудие, зенитные автоматы и пулеметы.

Самолеты идут группами с двух направлений. Зенитки острова уже ведут по ним огонь. Вскоре рявкнуло и наше орудие, затрещали автоматы. Корабли стреляют по ближним бомбардировщикам, появившимся над рейдом. Первый, второй, третий самолеты срываются в пике. На воде встают высокие всплески от бомб, она пузырится от пушечно-пулеметного огня «юнкерсов». Тральщики и канлодка маневрируют, уклоняясь от прямых попаданий.

С одобрением наблюдаю, как действует Опарин. Он зорко следит за самолетами и спокойно подает нужные команды. Вот справа пикирует Ю-87, нацелившись прямехонько на мостик корабля. От самолета отделяются и падают четыре бомбы. Но тральщик успел увернуться от них, резко увеличив ход и кренясь на повороте. Бомбы плюхаются в воду. Так повторяется несколько раз.

Потом в небе появляются краснозвездные «чайки». Бомбардировщики спешно уходят в сторону финского берега. Один из них сильно дымит и явно теряет высоту — подбили!

Наконец наступает тишина. Мы спускаемся в кают-компанию тральщика. За коротким ужином разговор идет о том, что гитлеровцы стали теперь чаще устраивать налеты на Лавенсари — понимают его роль и значение для нас. Благодарю Опарина за только что проведенный успешный бой, сожалею, что воздушный налет сорвал нашу беседу, и покидаю тральщик.

У пирса меня ждет готовый к походу «МО-402». Надо спешить в Кронштадт. По радио я извещен о том, что там необходимо мое присутствие. Радун остается на Лавенсари, чтобы проследить за всем, что надо сделать для вызволения «Гафеля».

Все-таки хороший ход у наших охотников. Через четыре часа я уже поднимаюсь по гранитным ступеням Петровской пристани Кронштадта, иду в штаб и узнаю, что завтра — очередная проводка подводных лодок по нашим опасным фарватерам.

Утром (на календаре значилось 9 августа) в штабе ОВРа собрались командир дивизиона подводных лодок капитан 3 ранга В. А. Полещук, командир подводной лодки «Л-3» капитан 2 ранга П. Д. Грищенко, командир дивизиона базовых тральщиков капитан 3 ранга Д. М. Белков, командир дивизиона катеров МО капитан-лейтенант И. А. Бочанов, [125] другие штабные и корабельные офицеры. Обстановку докладывал начальник штаба капитан 1 ранга Н. И. Мещерский.

Из его доклада явствовало, что условия проводки конвоя остаются такими же, как и прежде. Противник пытается прорваться к нашему основному фарватеру. Минувшей ночью в районе Деманстейнских банок наши дозорные катера вновь вели бой с группой фашистских катеров. Возможно, ими там выставлены мины. С рассветом в этот район посланы катера-тральщики для контрольного траления.

После обмена мнениями по деталям обстановки я. объявил, что командование эскортом поручено мне, перечислил его состав, определил время и порядок выхода из Кронштадта. Сказал, что флагманским кораблем будет тральщик «Т-215» (к тому времени три тральщика, ходившие на Лавенсари, вернулись в свою базу и пополняли запасы, готовясь к новому походу). Договорились, что на том же корабле будут находиться капитан 3 ранга Полещук и представитель соединения истребительной авиации.

Около полуночи эскорт, в состав которого кроме базовых тральщиков входили четыре катера МО и звено катеров-дымзавесчиков, вышел из Кронштадта. Час за часом стоял я на мостике «Т-215», взволнованный ответственностью за безопасность подводной лодки. Хорошо, что рядом был и уверенно управлял кораблем надежный командир капитан-лейтенант Опарин, которого лишь какие-то сутки назад я наблюдал в бою с воздушным противником на Лавенсари.

Тральщики, как всегда, шли с поставленными тралами. И не напрасно. «Рым» затралил одну мину, и она взорвалась за его кормой. Не исключено, что мина была из тех, которые могли поставить фашистские катера минувшей ночью.

Тяжесть свалилась с плеч, когда мы всем строем в целости и сохранности вошли на рейд Лавенсари. Подводная лодка сразу легла на грунт до наступления темноты. Дальше, до точки погружения на Восточном Гогландском плесе, ее поведут силы Островного сектора. Моя задача, таким образом, выполнена, и, дождавшись вечера, на одном из катеров МО возвращаюсь в Кронштадт.

Через несколько дней приходит донесение от командира бригады траления: «Гафель» снят с камней и под охраной эскорта двигается в свою базу. Опять для нас в штабе настали беспокойные часы. Особенно тревожились за участок пути от Шепелева до Толбухина, весь простреливаемый батареями врага с северного берега. Рассчитать так, чтобы пройти этот участок в темное время суток, невозможно: эскорт [126] с аварийным кораблем идет медленно, и ночи не хватает.

Обратился за помощью к командиру базы Г. И. Левченко. По его приказанию приведены в готовность мощные балтийские форты Красная Горка и Серая Лошадь. К северу от фарватера на данном участке пути развернулись катера-дымзавесчики под командованием капитан-лейтенанта Н. Н. Амелько. На кронштадтском аэродроме дежурили истребители.

В тот день я вышел встречать «Гафель» на сторожевом катере «БК-2». Едва эскорт достиг Шепелева, около кораблей взметнулся высокий всплеск от падения тяжелого снаряда. Стреляла батарея мыса Сейвясте (Стирсудден). Но тут же раздался гром с юга: через залив полетели снаряды форта Серая Лошадь. Вражеская батарея замолкла. В то же время густая дымзавеса укрыла эскорт. Он благополучно дошел до Кронштадта. «Гафель» поставили в ремонт, и в скором времени он вернулся в строй своего славного дивизиона.

Закончилась история с «Гафелем», начали формировать еще один эскорт на Лавенсари. Теперь предстояло обеспечить переход двух подводных лодок: «Лембит» под командованием капитан-лейтенанта А. М. Матиясевича и «Щ-309» под командованием капитана 3 ранга И. С. Кабо.

Эскорт опять пришлось возглавить мне. Был он сильнее первого — пять базовых тральщиков и четыре катера МО. После обычного инструктажа в штабе ОВРа назначили выход на вечер 17 августа. Снова держал свой флаг на базовом тральщике «Т-215», и снова шел вместе со мной командир дивизиона подводных лодок капитан 3 ранга Полещук.

Повторилось прежнее: беспокойная ночь на мостике, неотрывное вглядывание в темноту. Все обошлось благополучно — эскорт без каких-либо происшествий прибыл на рейд Лавенсари.

Здесь мне пришлось задержаться: на следующую ночь силами эскорта нам предстояло вывести в точку погружения на Восточном Гогландском плесе подводную лодку «Щ-309», а через сутки то же самое сделать с подводной лодкой «Лембит». Эти проводы подводников, уходящих в дальний, длительный и рискованный поход, требуют скрытности и всяких предосторожностей. Мы постарались соблюсти все условия ответственного эскортирования, пожелали экипажам той и другой лодок боевого счастья и через трое суток возвратились в Кронштадт.

Здесь, просматривая накопившиеся в мое отсутствие донесения, сводки, другие оперативные документы, я на какое-то [127] время отвлекся от своих морских дел и задумался о положении на сухопутных участках фронта. Более всего тревожили сообщения о тяжелых боях на подступах к Сталинграду. Не все мне было дано знать об этих боях, но, сопоставляя разные данные, я понимал, что у берегов Волги идет главное сражение нынешнего года. Обнадеживало то беспримерное упорство, с каким обороняли Сталинград советские войска. Гораздо больше сведений было у меня о событиях под Ленинградом. И невольно хотелось проанализировать их, предугадать их развитие.

В июле — августе Ленинградский фронт при поддержке флота провел частные наступательные операции в районе Урицка, Колпино, Ям-Ижоры. Бои шли жестокие, враг нес большие потери в живой силе и технике. И это срывало его подготовку к новому штурму Ленинграда. Но частные операции не решали главной задачи наших войск — прорыва блокады города.

Потом началась крупная операция двух фронтов и флота на синявинском направлении. Сводки говорили о том, что 19 августа катера Ленинградской военно-морской базы при мощной артиллерийской и авиационной поддержке высадили тактический десант в устье реки Тосно, положив начало ожесточенным боям за укрепленное противником село Ивановское на левом берегу Невы. Вслед за десантом сюда двинулись части 55-й армии Ленинградского фронта. Образовался так называемый ивановский плацдарм.

Несколько позднее началось наступление правого крыла войск Волховского фронта на Синявинско-Шлиссельбургском выступе. Наступление крупное, решительное. Навстречу волховцам наносят удар войска Ленинградского фронта. На сухопутье под Ленинградом теперь именно здесь происходят главные события. Чем они окончатся? Будет ли пробита брешь в кольце блокады? Все мы этого ждем, но все мы знаем, что враг еще очень силен. Дело решится, видимо, в ближайшее время, в сентябре. Будем ждать, будем жить надеждами...

А сентябрь — вот он, уже наступил. И, к сожалению, начало его не было радостным для нашего соединения. 2 сентября при проводке конвоя подорвался на мине и затонул тихоходный тральщик «Ударник» — один из старейших противоминных кораблей Балтийского флота.

Жаль корабль. Но гораздо тяжелее думать о гибели людей. Вместе с тральщиком ушел на дно морское командир дивизиона капитан 3 ранга Георгий Спиридонович Дусь. Мне было приятно иметь в подчинении этого офицера — отличного [128] специалиста по уничтожению вражеских мин, смелого моряка, хорошего командира-воспитателя. Он с душой мог подойти к человеку, отнестись к нему чутко и доброжелательно, помочь, ободрить. Веселый и жизнерадостный это был человек, всеми уважаемый в дивизионе. И вот его нет. Погибли и другие товарищи. Это большая потеря для овровцев.

На море уже чувствуется непогода. Штормит, льют дожди. А дозоры по-прежнему несут службу темными ночами и днем, ходят эскорты и конвои, работают тральщики. Труднее им сейчас. Но дело привычное, повседневное — ничего тут особенного вроде бы не происходит. Память фиксирует лишь то, в чем эта повседневность нарушается.

16 сентября наш дозор в районе острова Лавенсари атаковал подводную лодку противника. Случай этот был описан тогда во флотской газете, да и мне он хорошо запомнился по рассказам его участников.

Дозор нес «МО-107». Всю ночь моряки не смыкали глаз. Наступило утро — хмурое, пасмурное. Моросил дождь. Низкие облака закрывали небо, и море выглядело серым, неприветливым. Все было мокрым: и палуба, и мостик, и одежда моряков — рулевого, сигнальщика, боевой смены у орудий и пулеметов.

На мостике, одетый в капковый бушлат, который мог сыграть роль спасательного жилета при падении в воду, стоял командир катера старший лейтенант Н. Д. Докукин. Бессонная ночь сказывалась на нем, и, чтобы прогнать дремоту, командир уже который раз просил принести ему кружку горячего крепкого чая.

Час проходил за часом, в районе дозора все оставалось спокойным. Время перевалило за вторую половину дня, когда сигнальщик В. Павлов доложил, что слева по борту видит перископ подводной лодки. Докукин вскинул бинокль к глазам. Да, действительно перископ! Боевая тревога!

Катер, взревев моторами, на полном ходу помчался к лодке. Перископ ее уже скрылся, но точка на карту нанесена, курс рассчитан — это быстро сделано помощником командира лейтенантом Е. И. Смышляевым. Гидроакустик В. Ларченко прослушивает глубину. У бомбосбрасывателей ждут команды минеры И. Гладышев и Н. Сизов.

— Пришли в исходную точку, — доложил Смышляев.

Докукин нажимает на рычаг ревуна и переводит стрелку машинного телеграфа на «самый полный». Корпус катера ощущает гидравлический удар, за кормой встает высокий [129] водяной столб — взрыв первой бомбы. За ней рвутся вторая, третья...

На поверхности моря появляется большой воздушный пузырь. Лопнув, он обнажает масляное пятно. Кажется, попали!

Но противник может и хитрить. У подводников есть различные средства и приемы, позволяющие имитировать гибель лодки. Катер ложится на обратный курс и сбрасывает вторую серию глубинных бомб. На поверхность моря всплывают клочья форменной одежды фашистских моряков, обрывки карт...

По докладу старшего лейтенанта Докукина мы тщательно разобрали этот случай. У нас не было веских доказательств, подтверждающих гибель подводной лодки, поэтому признали ее лишь поврежденной. Действия Докукина получили высокую оценку.

Не первый и не последний раз отличился этот катерник. Я уже рассказывал, как отважно действовал он в бою со сторожевым кораблем врага в начале августа. Чуть позднее боя с подводной лодкой «МО-107» в паре с «МО-105» отразил попытку впятеро превосходящего по силам врага прорваться к нашему фарватеру на Сескарском плесе. И когда вскоре пришло известие о награждении Николая Докукина орденом Красного Знамени, боевые товарищи искренне поздравили его. Заслужил!

Из сентябрьских событий немало волнений принесло нам то, что случилось в последний день месяца. Ночью меня разбудил телефонный звонок оперативного дежурного ОВРа. Тревожным голосом он доложил, что получено донесение из Батарейной бухты от командира поддержки сил дозора — катера ведут бой с противником, пытающимся высадить десант у Шепелевского маяка. Донесение было неполным, не позволяющим судить о составе десанта, о складывающейся обстановке. Тем не менее я сразу же позвонил командиру базы.

Гордея Ивановича Левченко сообщение тоже обеспокоило. К месту боя тотчас же были направлены все находившиеся на Кроншлоте катера МО во главе с командиром истребительного отряда Капраловым. По боевой тревоге готовились к выходу в море базовые тральщики, отряд которых должен был возглавить я. Привели в боевую готовность артиллерию Ижорского укрепленного сектора. Вылетели на воздушную разведку самолеты. Словом, все силы нашей базы приготовились к отражению врага. [130]

Вскоре обстановка прояснилась: из Батарейной бухты донесли, что противник до берега не допущен, его катера отошли в северном направлении. А чуть позднее выяснилось вот что. Гитлеровцы подошли к Шепелевскому маяку на десантных богах в охранении сторожевых и торпедных катеров. Они хотели высадить диверсионную группу для уничтожения маяка. Но врагу не удалось застать врасплох наших моряков, к тому же неожиданно усилился ветер, поднялась большая волна. Некоторые десантные боты опрокинулись, остальным пришлось поворачивать обратно под нашим огнем с берега и с катеров поддержки дозора. Короче говоря, враг в беспорядке бежал, из его затеи ничего не получилось.

Следовало, однако, учесть возможность повторения подобных случаев. На другой же день по поручению командира базы я побывал в Батарейной бухте, проверил состояние противодесантной обороны. По моему докладу было решено эту оборону усилить, оборудовать вокруг Шепелевского маяка дополнительные огневые точки, увеличить состав его охраны, установить прямую телефонную связь дежурного по бухте с фортом Серая Лошадь. Командир отряда шхерных кораблей, кроме того, получил указание иметь в Батарейной один-два бронекатера для придания большей боевой устойчивости катерам МО.

Меры оправдали себя: враг больше не совался к Шепелевскому маяку.

В течение сентября я внимательно следил по сводкам за всем тем, что происходило на сухопутном фронте под Ленинградом. Наши войска предприняли две попытки форсировать Неву и вернуть потерянный весной плацдарм у Невской Дубровки. Первая из этих попыток не удалась, а вторая, предпринятая после мощной артиллерийской подготовки, увенчалась успехом. Две дивизии и одна бригада 26 сентября с боем переправились через реку и утвердились на плацдарме.

Разыгравшееся на Синявинско-Шлиссельбургском выступе сражение не привело в те дни к прорыву блокады. Наши войска перемололи здесь ряд фашистских дивизий и тем самым сорвали намерение врага приступить осенью к штурму города. Исход этих боев позволял надеяться, что в недалеком будущем защитники Ленинграда нанесут еще более мощные удары по захватчикам.

Из октябрьских событий у нас в соединении я не могу выделить чего-то существенного: шла типичная для нас повседневная боевая деятельность. И то, что особенно запомнилось, [131] связано с боевым успехом наших ближайших соседей — моряков Ладожской военной флотилии.

В сообщении Совинформбюро так говорилось об этом успехе:

«22 октября до 30 десантных судов и катеров противника под прикрытием авиации пытались высадить десант на один из наших островов на Ладожском озере. Силами гарнизона острова, кораблей и авиации Краснознаменного Балтийского флота десант был разгромлен. В результате боя уничтожено 16 десантных судов и одно судно захвачено в плен. В воздушных боях в районе высадки сбито 15 самолетов противника. Наши корабли потерь не имеют».

Название острова в сообщении не упоминалось, но мы-то знали его. Это остров Сухо, расположенный в южной части Ладожского озера. Неподалеку от него проходила озерная трасса — та самая, которая связывала блокадный Ленинград со всей страной. Враг хотел лишить нас этой дороги.

Бой у Сухо был поучительным с разных точек зрения, и командующий флотом приказал командирам подчиненных ему соединений побывать на острове. Вскорости я поехал туда с группой командиров. Начальник штаба Ладожской флотилии капитан 1 ранга С. В. Кудрявцев рассказал нам, как складывался бой, кто в нем отличился.

Все дело решили высокая бдительность защитников острова, их боевое мастерство и отвага, хорошо организованное взаимодействие сил флотилии.

Отряд противника, состоявший из десантных барж и кораблей, появился на подходах к острову в рассветных сумерках. Наш корабельный дозор своевременно обнаружил его, смело вступил с ним в бой и дал по радио сообщение в штаб флотилии. Корабли тотчас же поддержала островная трехорудийная 100-миллиметровая батарея под командованием старшего лейтенанта И. К. Гусева. Первыми ее выстрелами были подбиты три десантные баржи. Противник зацепился за берег в северной части острова. По десанту с воздуха ударила наша авиация, затем пошли в атаку моряки небольшого островного гарнизона. Противник не выдержал. Бросая поврежденные корабли, он стал отходить. Ладожцы, преследуя врага, еще более увеличили его потери.

Мы порадовались этой победе, поздравили с ней боевых друзей, осмотрели захваченную в бою фашистскую быстроходную десантную баржу, трофейное оружие. Врагу был дан еще один урок. Мы теперь чувствовали свою силу, знали, как много значит тесное взаимодействие на суше и на море. [132]

Об этом мы и говорили, возвращаясь сначала в Ленинград, а затем в Кронштадт вместе с Евгением Владимировичем Гуськовым — командиром бригады торпедных катеров, В разговоре касались положения под Сталинградом. Сводки пока не сообщали оттуда ничего утешительного. А как хотелось бы в один прекрасный день услышать то же самое, что услышали мы в прошлом году о результатах битвы под Москвой! Верилось — так оно и будет.

И прекрасный день этот пришел в ноябре. Несказанную радость вызвала у нас весть о том, что два наших фронта перешли в наступление севернее и южнее Сталинграда и соединились западнее города, окружив огромную группировку немецко-фашистских войск.

Легче стало дышать, чувствовался большой душевный подъем. К тому времени практически закончилась для нас летне-осенняя кампания 1942 года, и в соединении подводились ее итоги. Вместе со штабом и политотделом я настраивал командиров частей и кораблей, весь личный состав на глубокий анализ боевой деятельности, чтобы правильно оценить успехи, извлечь уроки из ошибок и недостатков.

Что же нами сделано? Кажется, мы неплохо выполняли основную задачу ОВРа — закрыть для кораблей противника морские подступы к Ленинграду. Задача решалась нами во взаимодействии с авиацией, торпедными катерами, кораблями шхерного отряда и береговой артиллерией. У нас были самые минимальные потери в конвоях и совершенно не было потерь при эскортировании подводных лодок. Оправдала себя хорошо налаженная система дозоров. Тральщиками и другими кораблями обезврежено за кампанию свыше 1000 вражеских мин. Обеспечено бесперебойное действие трассы Кронштадт — Лавенсари. Занимались мы также постановкой своих активных минных заграждений в восточной части Финского залива — у Гогланда, на подходах к Хапассарским шхерам, в южной части залива Бьёркёзунд.

Итоги кампании подводились на разных уровнях. Анализировалась работа штаба соединения, командиров и штабов частей, экипажей кораблей, тех или иных специалистов. Разбиралась практика работы партийных и комсомольских организаций.

Заметно пополнилась копилка боевого опыта. В соединении были отработаны приемы боя кораблей с воздушным противником, тактика действий дозоров при встрече с надводными силами врага, достигнута более эффективная организация управления артиллерийским огнем. По нашим предложениям на мостиках и у орудий катеров МО были установлены [133] легкие броневые щитки для защиты моряков от пуль и осколков, усилено артиллерийское вооружение кораблей и катеров. По заказу флота ленинградские предприятия в тяжелых условиях блокады приступили к постройке бронированных малых охотников за подводными лодками (БМО), и в конце ноября мы провели ходовые испытания первого из таких катеров — «БМО-318».

В боях еще более закалился весь личный состав соединения. И то, что овровцы воевали достойно, с честью, во многом объяснялось умело проводимой, целеустремленной, непрерывной партийно-политической работой. В соединении возглавлял ее бригадный комиссар Рудольф Вениаминович Радун, во всем опиравшийся на политотдел. На всех кораблях у нас были хорошие политработники, крепкие партийные и комсомольские организации. Именно коммунисты и комсомольцы всюду показывали примеры мужества, отваги, самоотверженности.

Политработники Н. И. Корнилов, В. Р. Романов, М. А. Головлев и С. С. Жамкочьян, партийные и комсомольские организации частей и кораблей несли в массы моряков пламенное слово о нашей справедливой борьбе, воспитывали у них любовь к Родине и ненависть к врагу, идейную стойкость, непоколебимую уверенность в победе. Политическое воспитание всегда строилось в тесной связи с боевой деятельностью соединения, способствовало укреплению воинской дисциплины и организованности. Энтузиазм, высокая сознательность и твердость моряков в любой обстановке — таковы были зримые результаты партийно-политической работы в прошедшей летней кампании.

Не могу также не отметить той большой роли, которую играла в те дни партийная организация штаба и политотдела ОВРа. Специалисты органов управления жили дружной боевой семьей, часто бывали в море, непосредственно участвовали в боях и походах. На партийных собраниях регулярно поднимались вопросы воспитания у штабных специалистов идейной сплоченности, партийной принципиальности, творческой инициативы и исполнительности — тех качеств, которые особенно важны для людей, работающих в органах управления. Парторганизация была моей надежной опорой. И, конечно, я стремился так направлять ее работу, чтобы коммунисты штаба и политотдела своей самоотверженностью, компетентностью, личным примером возможно лучше влияли на жизнь соединения, на решение всех боевых задач. [134]

Кстати сказать, о достоинствах партполитработы мы говорили в те дни не только на официальных собраниях и совещаниях. Был для этого и особый повод. В октябре в армии и на флоте было введено полное единоначалие — упразднялся институт военных комиссаров и вводились должности заместителей командиров по политической части. Бригадный комиссар Радун получил звание капитана 2 ранга, и мы проводили его к новому месту службы на Северный флот. Там он должен был принять должность начальника политотдела бригады подводных лодок.

В небольшой комнатке, где питалось командование ОВРа, устроили скромный прощальный ужин. Я горячо благодарил Рудольфа Вениаминовича за все, что было им сделано в нашем соединении, за вашу боевую дружбу, пожелал боевых успехов на Севере. К тому времени моим заместителем по политчасти и начальником политотдела ОВРа был назначен капитан 2 ранга Борис Васильевич Сучков, прибывший с Черноморского флота.

Понятно, что расставание с Радуном вышло несколько грустным. И все-таки не мог я тогда думать, что больше не увижу своего боевого соратника. А так оно и случилось — месяца через три Радун погиб во время похода на североморской подводной лодке «К-22»...

Когда мы проводили Радуна, закончили подведение итогов боевой деятельности за минувшую кампанию, на дворе уже стоял декабрь. Опять решалась проблема ремонта кораблей, подъема катеров на стенки. Теперь нам все это давалось легче — имели прошлогодний опыт.

Кончался 1942 год. С хорошим настроением готовились мы встретить год будущий. Многое говорило за то, что с ним можно связывать большие надежды.