Снова в море
В конце апреля меня вызвал командующий флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц. Пройдя к нему в кабинет, я увидел там начальника штаба флота вице-адмирала Ю. Ф. Ралля, нового коменданта кронштадтской крепости генерал-лейтенанта береговой службы И. С. Мушнова (генерал А. Б. Елисеев получил к тому времени другое назначение) и командующего ВВС КБФ генерала М. И. Самохина. Трибуц рассказывал им о Москве — он только что вернулся из столицы и был полон впечатлений от пребывания в ней.
С моим приходом разговор принял официальный характер. Командующий повел речь о том, о чем он докладывал в наркомате Военно-Морского Флота, — о той обстановке, которая сложилась под Ленинградом и в Финском заливе к [100] нынешней весне, о возможных намерениях врага и наших действиях.
Ленинград выдержал неимоверную тяжесть блокадной зимы. Но фашистское командование не отказалось от планов овладения городом. И если исходить из того, что войска группы армий «Север» будут готовиться к активным действиям, то в их снабжении немаловажную роль должны играть морские коммуникации через Ригу и Таллин. Враг попытается всячески эти коммуникации оберегать. Что еще может тревожить немцев? Морские связи с Финляндией и морские сообщения со Швецией, откуда идет стратегически ценное сырье. В том и другом случае противник видит опасность со стороны наших подводных лодок. Не выпустить их на просторы Балтийского моря — вот его задача.
Основные свои надежды фашисты связывают с созданием плотных линий минных заграждений в Финском заливе. И последние данные разведки подтверждают это. Едва западная часть залива освободилась ото льда, противник приступил к постановке минных заграждений между Порккала-Уддом и островом Нарген. Здесь создается одна из трех основных противолодочных позиций, которые враг наметил соорудить. Мины ставят, не заботясь о соблюдении мер скрытности. Хотят, наверное, чтобы наши подводные лодки туда не совались.
Вторую и третью противолодочные позиции фашисты предполагают оборудовать в районе Гогланда. Постановка мин там, вероятно, начнется сразу же после того, как полностью очистятся ото льда гогландские плесы. А это должно случиться в ближайшее время. Кроме того, зимой со льда и сейчас с десантных катеров, действующих из Петергофа, гитлеровцы усиленно минируют открытую часть Морского канала между Ленинградом и Кронштадтом.
В Финском заливе, не считая военно-морских сил Финляндии, базируются два немецких минных заградителя — «Кайзер» и «Роланд», три флотилии тральщиков, одна флотилия катеров-тральщиков, флотилия охотников за подводными лодками, флотилия сторожевых кораблей, флотилия десантных кораблей, большое число вспомогательных судов и мотоботов. Силы немалые. Все они могут быть использованы для постановки мин, охраны минных заграждений, борьбы с нашими подводными лодками и другими кораблями.
Закончив сообщение, комфлота предоставил слово мне. Я доложил, что корабли кронштадтской группы ОВРа закончили ремонт и готовы к выходу в море. Как только позволит [101] ледовая обстановка, начнем развертывание дозоров и приступим к тралению фарватеров. Корабли, базирующиеся на Ленинград, заканчивают ремонтные работы и с переходом в Кронштадт не задержатся. Все экипажи в течение зимы повысили свою выучку — намеченный план боевой подготовки выполнен полностью.
В заключение высказал такое соображение. Поскольку противник собирается ставить мины в районе Гогланда и поскольку нам придется обеспечивать выход в Балтику подводных лодок, возникает необходимость постоянно держать на Лавенсари катера МО, торпедные катера и катера-тральщики. Для их боевой устойчивости неплохо бы там же иметь быстроходные сторожевые корабли типа «Буря» или еще лучше — пару эсминцев. Такой оперативный отряд мог бы оказать серьезное противодействие противнику. Прикрытие отряда с воздуха вполне возможно — это в пределах действия истребительной авиации.
Командующий на минуту задумался, потом объявил свое решение. Надо сейчас же перевести на Лавенсари дивизион катеров МО и дивизион катеров-тральщиков. Потом следует подумать, чем их усилить. Использование эскадренных миноносцев весьма проблематично из-за сложной минной обстановки и невозможности их прикрытия самолетами-истребителями в средней части Финского залива. Да и нет сейчас стоящих целей, против которых целесообразно было бы применять этот класс кораблей.
Затем В. Ф. Трибуц сформулировал ближайшие задачи ОВРа. В них не было ничего для меня нового. Но, как я понял, командующего особенно беспокоила система обеспечения выхода наших подводных лодок в море и встречи их по возвращении. Поэтому он очень серьезно говорил об организации дозорной службы, противоминного наблюдения, траления фарватеров, об умении проводить корабли и суда за тралами, а также об активном противодействии всяким попыткам надводных кораблей противника нападать на наши коммуникации.
Прощаясь, Владимир Филиппович спросил, когда я собираюсь в Кронштадт.
— Ухожу туда с первой группой катеров, закончивших ремонт в Ленинграде. Можно бы сделать это сегодня, да в Невской губе еще плавают ледяные поля, — доложил я.
— Ну, что ж, добро, — согласился он. — Желаю вам боевых успехов. Передайте овровцам, что Военный совет флота связывает с ними большие надежды.
Итак, ничто нас больше не держало в Ленинграде, [102] только лед в Невской губе. Он, как назло, упорствовал — ее хватало восточных ветров, чтобы выгнать его в море. А сколько еще ждать? И в один из майских дней я рискнул — повел катера в Кронштадт.
Это был действительно риск. Двигаться пришлось местами очень медленно, прямого курса не получалось — обходили плавающий лед. Обидно было бы повредить катера, на ремонт которых потрачено столько сил. Все же в конце концов благополучно добрались до кронштадтской стенки.
И тут пошли, закрутили дела.
Дивизион катеров МО и дивизион катеров-тральщиков, как и было приказано командующим флотом, перебазировали на Лавенсари. Для усиления этих дивизионов нам выделили две канонерские лодки, несколько торпедных катеров и бронекатеров. Мобильного маневренного отряда не получилось, но и то, что выделено, было хорошо.
В середине мая развернули дозорную службу в восточной части Финского залива. На линии дозоров пошли десять малых охотников и шесть сторожевых катеров КМ. В Кронштадте, в бухте Батарейной, расположенной на южном берегу залива неподалеку от Шепелевского маяка, и на Лавенсари в постоянной готовности находились корабли поддержки дозоров.
Чуть позднее начали траление. Катера-тральщики и группа магнитных тральщиков, сопровождаемые катерами-дымзавесчиками, бороздили открытую часть Морского канала до меридиана Нового Петергофа (здесь у нас была разграничительная линия с ОВРом Ленинградской военно-морской базы), а также фарватер, идущий по створу кронштадтских маяков на запад.
Балтика была еще холодной, серой, по ней гулял студеный ветер. Неприветливо встречала она моряков. Но, провожая корабли из базы, я чувствовал, что и командиры, и рядовые члены экипажей стремятся побыстрее отдать швартовы. За зиму стосковались по соленому ветру, шипению пенистой волны у борта. И сердца горели жаждой схватки с врагом. Снова в море, снова в бой — это гораздо лучше, чем неподвижная стоянка во льду.
В первых походах только что начавшейся кампании появились и первые герои.
В один из дней группа тральщиков работала в Невской губе. В этом районе противник часто обстреливал наши корабли из орудий и минометов. В таких случаях мы обычно прикрывали тральщики дымовой завесой. На сей раз тоже предусмотрели прикрытие — рядом с тральщиками [103] курсировало звено катеров-дымзавесчиков под командованием лейтенанта В. С. Акопова.
Фашисты, как и ожидалось, открыли огонь. Был он довольно плотным и представлял серьезную угрозу для тральщиков, которые шли с поставленными тралами, не имея возможности свернуть с прямого курса.
Тотчас же между ними и берегом понеслись катера звена Акопова, оставляя за собой густой шлейф дыма. Теперь враг сосредоточил огонь на этих катерах. Множество всплесков от снарядов и мин вставало на их пути и по бортам, а они продолжали идти, стремясь поставить дымовую завесу так, чтобы она получше, ненадежнее скрыла тральщики.
Дело было уже почти сделано, стена дыма протянулась по воде, и скоро сами дымзавесчики могли отвернуть, укрыться, но не успели. Снаряд угодил в катер «КМ-916», на котором находился командир звена. Вспышка, взрыв, и скоро вода сомкнулась над обломками катера...
Комсомольца лейтенанта В. С. Акопова мы представили к награждению орденом Красного Знамени посмертно. И он был награжден этим орденом и навечно зачислен в списки дивизиона. Его имя, его подвиг стали примером для всех командиров катеров и звеньев — примером доблестного выполнения воинского долга, взаимовыручки, самопожертвования. Ведь в той группе тральщиков, которую Акопов прикрывал дымом, ни один корабль не пострадал. Он сам погиб, но отвел беду от товарищей.
Траление, борьба с минной опасностью — это пока главное, чем нам приходится заниматься. Не очистим фарватеры — значит не обеспечим действие коммуникаций, не создадим себе простора для боевой активности. Враг понимает, чего мы хотим, и стремится усложнить нам минную войну.
Разведка установила, что еще в первой половине мая гитлеровцы приступили к созданию минных рубежей в средней и восточной частях Финского залива. Основное минное заграждение враг ставил на линии Гогланд — Большой Тютерс — Нарвский залив. Тут преобладали якорные гальваноударные мины с углублением от одного до тридцати пяти метров, часть из них снабжалась антеннами. Ставились также донные магнитные мины. Ясно, что заграждение было рассчитано в первую очередь против подводных лодок. Была замечена постановка мин противником и на Сескарском плесе. Но это еще не все.
Помню ясный, безветренный вечер 28 мая. Таким вечером чувствуешь приближение теплых летних дней. В Средней гавани Кронштадта мы с начальником штаба Мещерским [104] провожали на Лавенсари первую в этом году группу кораблей — четыре тихоходных тральщика и сопровождающие их два катера-дымзавесчика. Тральщики шли с грузом: бензин, продовольствие и разное имущество. Убедившись, что все эти корабли готовы к плаванию и командир группы капитан-лейтенант Н. П. Визиров хорошо знает свои обязанности, дал «добро» на выход. Когда корабли оставили гавань, мы с Мещерским неторопливо двинулись по причалу.
И тут над Кронштадтом раздался сигнал воздушной тревоги. Пришлось поспешить на командный пункт. Он размещался теперь на месте бывшего берегового флагманского командного пункта флота. Здесь у нас круглые сутки неслось оперативное дежурство, и отсюда во время тревог осуществлялось боевое управление соединением.
Оперативный дежурный доложил, что на подходах к Кронштадту с запада обнаружена группа самолетов противника. Поднимаюсь наверх, на вышку поста службы наблюдения и связи. Отсюда вокруг все хорошо видно. Видно, как стреляют зенитки крепости и как летят самолеты. Но что-то не похоже на обычную бомбежку. В небе то тут, то там распахиваются купола парашютов. Мелькает мысль о воздушном десанте, но быстро соображаю, что это мины.
Налет продолжался более двух часов. Идя группами по четыре-пять машин, самолеты с высоты 800–1000 метров спускали мины на парашютах и с бреющего полета бросали беспарашютные мины. Всего наблюдатели ПВО насчитали 21 самолет, 5 из них наши зенитчики сбили.
Этим налетом противник задал нам загадку. Все мины он сбросил в районе северных фортов крепости. Здесь у нас были мелководные фарватеры, по которым иногда ходили суда с малой осадкой, используемые для сообщения с фортами. Флот этими фарватерами никогда не пользовался. Зачем их блокировать? Поразмышляли в штабе, с командованием бригады траления и пришли к выводу, что у врага вышла какая-то ошибка. Для нас это хорошо, мы теперь предупреждены и постараемся усилить противоминную охрану своих основных фарватеров.
Когда противник ставит мины с воздуха, очень важно точно засечь места их падения. И тут должна сыграть свою роль специальная организация противоминного наблюдения (ПМН). Схему такого наблюдения мы отработали на картах еще зимой.
В мае схема обрела реальность. Мы создали отряд подвижных постов, который насчитывал 20 моторных катеров [105] и 26 шлюпок. Командовал отрядом капитан-лейтенант Н. В. Шклярский. Посты предусматривалось выставлять на каждую ночь с 22 до 4 часов по фарватерам на створе кронштадтских маяков, к Лисьему Носу и Ораниенбауму. Наблюдателей на катерах и шлюпках снабдили биноклями, средствами пеленгования и журналами для записей.
Первый раз посты противоминного наблюдения на шлюпках мы развернули, кстати сказать, в ту ночь 28 мая, когда противник сбрасывал мины в районе северных фортов. Утром на другой день мы с начштаба Мещерским и старшим оператором штаба Большовым еще раз рассмотрели схему постов ПМН. Было решено увеличить их число на самых ответственных участках.
Особое задание получил командир истребительного отряда капитан 3 ранга М. В. Капралов (он заменил на этом посту капитана 2 ранга А. Н. Перфилова, назначенного командиром бригады траления после гибели В. П. Лихолетова). Капралов обязан был на каждую ночь выставлять в противовоздушный дозор два-три катера МО по оси фарватера от Большого кронштадтского рейда до маяка Толбухин. Задача катеров — сбивать вражеские самолеты и уничтожать огнем спускающиеся на парашютах мины.
В тот же день пригласили на совет руководство бригады траления. Интересовались соображениями о том, как бороться с теми минами, которые противник выставляет с воздуха, учитывая наши возросшие возможности.
Надо сказать, что к тому времени мы уже накопили немалый опыт борьбы с якорными, контактными минами. Хуже знали мины магнитные и магнитно-акустические. Но с этими минами хорошее знакомство имели моряки Черноморского флота. И их опыт мы постарались использовать.
В течение зимы 1941/42 г. в штабах ОВРа и бригады траления прорабатывались варианты борьбы с минами различных образцов применительно к условиям балтийского театра. Тщательно продумывалась организация противоминного наблюдения, производились расчеты на все виды траления, в том числе и магнитного. Вместе с тем приводились в боевую готовность все материальные средства борьбы с минами. И вот теперь все это должно было воплотиться в совершенно четкие действия.
Докладывал начальник штаба бригады капитан 3 ранга М. Т. Радкевич. Он обстоятельно изложил разработанный штабом порядок тральных работ. Сначала в тот район, где зафиксирована постановка мин, высылаются быстроходные деревянные катера. Маневрируя на полных ходах, они сбрасывают [106] глубинные бомбы, чтобы воздействовать на акустическую аппаратуру мни: или повредить эту аппаратуру или вызвать взрыв. После этого по оси фарватера ходят тральщики с магнитным или электромагнитным тралом, а вслед за ними буксируется так называемая трал-баржа, специально оборудованная для создания сильного электромагнитного поля. В заключение какой-нибудь корабль несколько раз проходит по фарватеру, буксируя за собой металлическое основание большого корабельного артиллерийского щита, способного оказать сильное магнитное воздействие на мину, если она еще остается опасной. Буксировка щита — это уже контрольная проверка фарватера перед тем, как открыть его для плавания кораблей и судов.
Доклад Михаила Тимофеевича Радкевича мне понравился своей обстоятельностью, и после короткого обмена мнениями мы приняли предложенный порядок тральных работ. Забегая вперед, могу сказать, что этот порядок целиком оправдал себя на практике.
После постановки мин с воздуха в районе северных фортов Кронштадта противник, как мы и предполагали, совершил несколько массированных ночных налетов с целью минирования основных наших фарватеров и района рейдов. Посты противоминного наблюдения зафиксировали более 400 случаев сбрасывания с самолетов донных неконтактных мин. Треть из них в боевое положение не встала: часть была уничтожена истребителями и зенитчиками еще до приводнения во время спуска на парашюте и часть взорвалась при падении на береговую отмель Котлина. Остальные затаились на морском дне, препятствуя плаванию наших кораблей и судов.
В те дни на командном пункте ОВРа неоднократно раздавались телефонные звонки от командующего флотом.
— Как идет траление? — вопрошал Владимир Филиппович Трибуц. — Лодки уже готовы к выходу. Примите все меры..
Меры принимались. Дивизион магнитных тральщиков под командованием капитан-лейтенанта М. М. Безбородова работал на фарватерах круглосуточно. Командир бригады траления капитан 2 ранга Перфилов, лично контролируя ход тральных работ, стоял на мостике магнитного тральщика, который утюжил фарватер по створу кронштадтских маяков. Ежедневно в нашем штабе заслушивались доклады о результатах траления за сутки, еще и еще раз анализировалась минная обстановка, продумывались различные варианты более эффективного использования тральных сил. [107]
Не раз мы с Радуном выходили на катере проверять работу тральщиков.
Контрольные галсы 8 июня показали, что основной фарватер по его оси можно считать протраленным. Но для верности я решил произвести еще одну проверку. Утром следующего дня вышел в море на катере «МО-201». Этот катер и присоединившийся к нему «ЗК-38» пробомбили фарватер, сбросив 28 малых глубинных бомб. Каких-то других взрывов, кроме своих, не наблюдали.
Возвратившись в Кронштадт, доложил по телефону командующему флотом, что фарватеры открыты для плавания. А вечером я уже командовал эскортом подводных лодок «Щ-304» и «Щ-317», которые первыми в этом году шли в боевой поход на просторы Балтики.
Движение осуществлялось точно по створу. Выход за пределы узкой протраленной полосы был опасным и категорически запрещался. Удобнее, конечно, иметь эту полосу более широкой, но не хватило нам времени на дополнительное траление.
До подходов к траверзу маяка Толбухин шли благополучно. А тут увидели в небе самолеты. Конечно, летят ставить мины на только что протраленные нами фарватеры. Катера, охранявшие подводные лодки, открыли огонь и по самолетам, и по сброшенным с них минам.
С мостика «ЗК-39» я видел совсем близко, в каких-нибудь ста пятидесяти — двухстах метрах, эти длинные темные цилиндры, повисшие на стропах парашютов и медленно спускавшиеся к поверхности моря. Хорошо, что ни одна мина не приводнилась по оси фарватера, по курсу кораблей. Хорошо и то, что противник не начал сбрасывание мин на час-полтора раньше — тогда нам пришлось бы фарватеры снова закрыть и на неопределенное время отсрочить выход подводных лодок.
Освободившись от своего груза, самолеты улетели, а мы продолжали путь и без происшествий проводили подводные лодки до той точки, где нам предстояло расстаться. Как потом стало известно, эти «щуки» уже через несколько дней разили торпедами вражеские транспорты за пределами Финского залива.
Борьба с минами, борьба за безопасность плавания по фарватерам велась в течение всех последующих недель и месяцев наступившего лета. В итоге на счету магнитных тральщиков появилось 53 уничтоженных подводных снаряда. Кроме того, в результате бомбометания с катеров МО было взорвано 6 мин. Борьба эта стоила нам жертв. Но [108] она была полна и проявлениями подлинного героизма со стороны участвовавших в ней моряков.
Встал вопрос — почему корабли, сделанные из дерева, подрываются на магнитных минах?
После тщательного анализа пришли к выводу, что тральщики подорвались на акустических или магнитно-акустических минах, которые противник ставил вперемежку с магнитными. Звуковое давление, создаваемое винтами этого типа кораблей, достигало 18 бар, чего было достаточно для воздействия на акустический взрыватель мины, когда тральщик проходил вблизи от нее. Этих несчастных случаев могло не быть, если бы места траления предварительно «прочесывались» взрывами глубинных бомб с катеров МО. Можно было также пропускать перед тральщиками торпедные катера, идущие на большой скорости; срабатывание акустического взрывателя мины для них не страшно — взрыв остается за кормой на безопасном расстоянии. Мы серьезно указали командованию бригады траления на эти упущения.
И, конечно, нам очень хотелось знать устройство этих, видимо, новых фашистских мин. Ведь тогда и бороться с ними было бы легче. Но где взять целую, невзорванную мину?
Однажды ночью посты противоминного наблюдения донесли, что две мины упали на берег в районе Бычьего поля в Кронштадте и не взорвались. Утром я вызвал к себе флагманского минера ОВРа капитан-лейтенанта Александра Федоровича Гончаренко.
— Подарочек нам прислали фашисты, — говорю ему. — Хотя бы одну из этих мин разоружить. Поезжайте, посмотрите осторожно.
На другой день Гончаренко доложил, что он был на Бычьем поле, осмотрел мины, не притрагиваясь к ним. Лежат они так, что попытаться разоружить их можно. Одному с этим делом не справиться — хорошо бы опереться на помощь известных на флоте специалистов-минеров инженер-полковника Ф. И. Тепина и инженер-капитана 2 ранга М. Я. Миронова.
Я тут же позвонил по телефону начальнику штаба флота, объяснил ему ситуацию и просил откомандировать Тепина и Миронова в Кронштадт. Согласие было получено.
Через день оба специалиста прибыли к нам. С Михаилом Яковлевичем Мироновым встретились как старые знакомые — это был мой сокурсник по военно-морскому училищу. Федора Ивановича Тепина я знал меньше, но был [109] наслышан о нем как о знатоке минного дела. И тот и другой с самого начала войны скрупулезно собирали разные сведения о фашистских минах, изучали их, участвовали в разоружении их отдельных образцов, а также пользовались в этой области информацией Главного морского штаба. О тех минах, которые предстояло разоружить, сведения у них, к сожалению, оказались довольно скудными. Оба специалиста не сомневались лишь в одном — наверняка в минах находятся разные «сюрпризы», которые надо будет раскрыть, разгадать, а иначе все взлетит на воздух.
Предупредив товарищей об осторожности, о рассчитанности каждого их действия, я дал разрешение на разоружение мин. О том, что произошло в дальнейшем, мне подробно рассказал капитан-лейтенант Гончаренко. Вот этот рассказ.
«Утром мы втроем — Тепин, Миронов и я выехали к месту падения одной из мин. Осмотрели ее, сняли слепки с пробок горловин, с выступающих на поверхности гаек, обсудили варианты своих действий. Потом вернулись к себе и в мастерской береговой базы договорились об изготовлении по слепкам нужных инструментов из немагнитного материала.
На следующий день с этими инструментами снова поехали к мине. Еще раз посидели около нее, подумали и решили вскрывать первую горловину, считая от головной части.
Мы не знали, что находится в этой горловине, и поэтому действовали с предосторожностями. Установили над миной привезенную с собой треногу с блоком наверху, пропустили через блок тонкий штерт — прочный, гибкий конец. Затем, работая инструментом мягко и бесшумно, отдали нажимное кольцо горловины, привязали короткий конец штерта к прибору, а с длинным концом пошли в укрытие, находящееся на расстоянии 250 метров. Отсюда и стали штерт натягивать, наблюдая в бинокль за поведением горловины.
Из горловины медленно выползала коробка прибора. И вдруг там что-то хлопнуло, раздался звук, похожий на выстрел из огнестрельного оружия. Выждав некоторое время, мы пошли к мине. Осмотр позволил установить, что в горловине взорвался так называемый первичный детонатор. Вынутый из нее прибор оказался целым.
Мы его разобрали и определили, что это прибор инерционного действия, и служит он для взрыва мины при ее падении на сушу, на мелкое место или на палубу корабля. Убедились даже в том, что означенный взрыв должен произойти [110] через 22 секунды после удара мины обо что-нибудь твердое. В этой мине прибор почему-то не сработал — иначе мы не имели бы возможности ни видеть, ни трогать ее.
Покончив с первой горловиной, приступили ко второй. Опять тренога, штерт, опять отдаем нажимное кольцо. Едва отвинтили гайки, раздался мелодичный звук, будто кто-то взял аккорд на рояле. Непроизвольно все присели я втянули головы в плечи, но тут же поняли, что «мелодия» вызвана разностью давления воздуха в корпусе мины и в атмосфере. Как и в первом случае, тянули из горловины прибор с помощью штерта, находясь в укрытии. Все повторилось, и удалось выяснить, что это была горловина вторичного детонатора.
Так вскрыли горловины. Теперь предстояло отделить от корпуса хвостовую часть мины, где, по нашим предположениям, должны были находиться ее коварные приборы. Поэтому мы не могли себе позволить вслепую отвинчивать гайки. Важно было поступить так, чтобы при отвинчивании гаек хвостовая часть не сдвигалась с места до тех пор, пока мы не уйдем в укрытие. Вот почему затянули на мине петлю пеньковым тросом, прижавшую хвост к остальной части корпуса, и только после этого взялись за ключи.
Когда отвернули все гайки, капнули на трос бензина, подожгли и побежали в окоп. Трос перегорел, и тогда мы потянули из окопа штерт, привязанный к хвосту мины. Хвост хорошо отделился... Потом копались в этом хвосте, вынимали все приборы. Обнаружили и «ловушку», но, к нашему счастью, она оказалась неисправной. Из оборудования мины все, что требовало дальнейшего детального изучения, погрузили в машину и увезли с собой.
На следующий день поехали ко второй мине. Она лежала в болоте, и ее пришлось осторожно вытягивать оттуда, избегая резких рывков и оберегая от ударов. К разоружению приступили смело, считая, что теперь мы знаем ее устройство. Но когда я повернул нажимное кольцо первой горловины, послышалось тиканье часового механизма.
— Ложись! — громко крикнул я товарищам и в следующее мгновение сам очутился в канаве метрах в двадцати от мины. Как сюда попал, признаться, не помню. Но в канаве быстро пришел в себя и сразу запустил секундомер, зная о тех 22 секундах, которые показывал прибор, изъятый из первой мины. Прошла минута, а взрыва не было.
Собрались втроем, посмеялись над моим стремительным и, наверное, рекордным по дальности прыжком в канаву и стали думать, что же произошло. Предположили следующее: [111] часовой механизм сработал, но боек взрывателя заело. Теперь только стронешь мину, и она взорвется. Я предложил привязать к мине трос и из укрытия дернуть за него так, чтобы мина повернулась. Если взрыва не будет, можно разоружать.
Так и поступили. Привязали трос, рванули — тишина. Пошли к мине. Здесь я не смог сразу подступить к этой проклятой горловине — постоял, успокоился, вытер пот со лба. А потом взялся за инструмент, вытащил взрыватель и, подняв его вверх, так и держал в руке, пока его не взял у меня инженер-полковник Тепин... А все остальное с этой миной прошло благополучно».
Рассказ Гончаренко я слушал молча, не перебивая его вопросами, да они и не были нужны — такая понятная вырисовывалась картина. А думал я о том, что вот этот капитан-лейтенант открывается мне новыми гранями своего характера, а все трое минеров показали в своей работе, связанной с риском для жизни, подлинное мужество. И цена результата этой работы очень велика. Теперь мы сможем более успешно обезвреживать вражеские неконтактные мины.
А противник между тем все усиливал минную войну. Чувствовалось, что тут действует широко задуманный план, в основе которого, конечно, лежало стремление гитлеровцев во что бы то ни стало не допустить выхода наших подводных лодок из своих баз. Сбрасывая донные мины с самолетов, враг в то же время ставил якорные мины на подходах к островам Лавенсари и Сескар, на Сескарском плесе и на фарватерах в районе Шепелева.
Мы заметили это в середине июня. Как раз 15 июня с Лавенсари возвращалась группа тихоходных тральщиков под командованием капитан-лейтенанта Визирова. Шли на всякий случай с поставленными тралами и подсекли несколько мин. Я сразу же приказал Визирову произвести в этом районе контрольное траление, а сам подумал, что теперь якорные мины надо искать по всей трассе Кронштадт — Лавенсари. Раз уж противник незаметно для нас просочился на один ее участок, то нет гарантии, что он не побывал и на других.
Собрал на совет руководство бригадой траления. Выявилось полное согласие с моими доводами — надо тралить всю трассу. И на нее послали два дивизиона катеров-тральщиков, которыми командовали капитан 3 ранга В. К. Кимаев и капитан-лейтенант Ф. Е. Пахольчук. [112]
Траление продолжалось пять дней. Оба дивизиона уничтожили более трех десятков вражеских мин, причем 28 из них взорвались в тралах. «Открыв» трассу, катера-тральщики произвели затем контрольное траление фарватеров у Лавенсари и на Восточном Гогландском плесе (здесь находились точки погружения подводных лодок, выводимых из Кронштадта). И опять получился немалый «улов» — затралено 19 мин.
Я благодарил Кимаева и Пахольчука за оперативную, четкую работу, сделанную без потерь с нашей стороны. Должен сказать, что отличились они не первый и, как показало время, далеко не последний раз.
Виктор Кузьмич Кимаев еще в 1940 году начал службу в дивизионе катеров-тральщиков. Тогда он занимался тралением мин, оставшихся после войны с Финляндией. Подрывная партия, возглавляемая Кимаевым, уничтожила в то время более 50 мин путем подвешивания взрывчатки на рогатый шар с кормы шлюпки. Под командованием Кимаева дивизион отлично проводил тральные работы в кампании 1941 года, и в этом году снова открыл свой боевой счет.
Под стать ему Федор Ефремович Пахольчук. Очень твердого, ровного характера человек, он пользовался большой любовью подчиненных. Дивизион представлял собой крепко сколоченный коллектив, образцово выполнявший все боевые задания. Впоследствии здесь же, на Балтике, Пахольчук заслужил звание Героя Советского Союза, а дивизион стал Краснознаменным.
Боевое счастье в то время сопутствовало этим двум командирам. А вот их товарищу, тоже командиру дивизиона катеров-тральщиков, старшему лейтенанту А. Н. Дерюгину этого счастья не хватило.
В те же дни на Сескарском плесе к востоку от Деманстейских банок были обнаружены вражеские якорные мины, поставленные с малым углублением от поверхности воды. Так мины ставятся в расчете на подрыв кораблей, имеющих небольшую осадку. Тралить их опасно вдвойне — эти мины могут достать днище и катерного тральщика. На уничтожение такого заграждения был послан дивизион Дерюгина.
Моряки смело начали работу, визуально обнаруживали мины, подсекали их тралами, уничтожали. Однако «рогатая смерть» подстерегла два катера МО, обеспечивавших траление, и один катер-тральщик. Они подорвались и затонули. А катер-тральщик как раз был тот, на котором находила командир дивизиона... [113]
Остро переживал я гибель этого еще совсем молодого моряка и хорошего человека. Никак не мог свыкнуться с потерями, хотя и понимал, что они неизбежны. Знал и то, что утешиться можно лишь одним — лучше вести всю боевую работу, наносить врагу больший урон.
На это и настраивал себя — ведь лето только началось и самые горячие схватки с врагом на Балтике были еще впереди.