Морской передний край
Выстоять!
Военная обстановка не оставляла времени на длительные раздумья, на неторопливое вхождение в новую должность, как это бывало в мирные дни. Прошли какие-то часы после разговора с командующим, а штаб Охраны водного района флота, обосновавшийся в одном из домов на Июльской улице Кронштадта, уже вовсю действовал. Сразу навалилась масса дел и забот — срочных, неотложных, чрезвычайно важных.
Штабом флота определена структура нового соединения. Она довольно сложная. Создавались три корабельных отряда: заграждения, траления и так называемый истребительный. Кроме того, в состав соединения входили отдельный дивизион сторожевых кораблей, катера, суда и подразделения, предназначенные для охраны рейдов (сокращенно — ОХР), а также три плавбазы и одна база береговая. Предстояло заняться формированием отрядов — принять корабли, определить их состояние и боеготовность, особенно тех, которые прибыли из Таллина, разобраться с командным, старшинским и рядовым составом и без промедления наладить службу в соответствии с требованиями времени. Не терпела никакого отлагательства организация дозорной службы в восточной части Финского залива по новой схеме, которая учитывала обстановку, сложившуюся после оставления Таллина. Мы должны были обеспечить надежную оборону наших морских коммуникаций, систематически проводить контрольное траление фарватера, взять на себя переброску в Кронштадт и Ленинград тысяч людей, сосредоточившихся на Гогланде после таллинского перехода.
Напряженно трудится наш штаб. Сюда то и дело заходят командиры кораблей и частей со срочными вопросами. Почти непрерывно звонят телефоны.
Замечаю расторопность своего помощника капитана 3 ранга Леонида Донатовича Антоневича и старшего оператора капитан-лейтенанта Якова Сергеевича Большова. Оба они ранее служили в Охране водного района Кронштадтской военно-морской базы, хорошо знают местные условия, [46] у них всюду здесь знакомые люди. С ними быстро нахожу общий язык. Рад и тому, что рядом со мной, как и прежде, работают минер А. Ф. Гончаренко и инженер-механик Н. В. Строк-Стрелковский. Дельными, толковыми специалистами проявляют себя и другие работники штаба, назначенные из разных соединений и частей.
С каждым часом и днем обретают реальность, дееспособность наши корабельные отряды. В отряд заграждения вошли все имевшиеся в наличии минные и сетевые заградители, в том числе такие крупные, как «Урал» и «Марти». Задача отряда — ставить минные и сетевые заграждения там, откуда может прорваться противник в восточную часть Финского залива. Командует отрядом капитан 1 ранга Георгий Юлианович Сарнович, которого я знаю еще по военно-морскому училищу, где он был преподавателем, а также по Минной обороне. Военный комиссар отряда — опытный политработник полковой комиссар А. Н. Сидоров.
Отряд траления объединил тральщики различных типов, вплоть до катеров. На него ложится производство всех видов тральных работ и обеспечение проводки за тралами боевых кораблей и судов через опасные в минном отношении районы. Командиром отряда стал хорошо знакомый мне бывший командир бригады траления Минной обороны капитан 2. ранга Николай Александрович Мамонтов, военкомом — полковой комиссар Н. И. Корнилов, общительный, душевный человек, умеющий быстро находить подход к людям. Начальником штаба отряда назначен капитан 3 ранга В. П. Лихолетов — молодой, энергичный моряк, участник боев в Испании.
Истребительный отряд, в который сведены почти все находящиеся в строю малые охотники и сторожевые катера, был предназначен главным образом для борьбы с подводным противником. Однако мы хорошо представляли, что на его долю выпадет гораздо более разнообразная боевая нагрузка: и дозоры, и боевое обеспечение тральных работ, и высадка десантов, и проводка конвоев.
Командовал этим отрядом капитан 2 ранга Александр Николаевич Перфилов. Он был известен мне с давних пор — вместе учились в военно-морском подготовительном училище, а также в училище имени М. В. Фрунзе, служили на линкоре «Октябрьская революция». Перед войной Перфилов был командиром 2-го Балтийского отряда пограничных судов НКВД в Таллине. Военком истребительного отряда — полковой комиссар Г. Т. Земляков, начальник штаба — тоже бывший пограничник капитан 3 ранга Е. В. Гуськов. [47]
Все они хорошо понимали роль своего отряда как весьма мобильной, оперативной ударной силы нашего соединения.
Отдельный дивизион сторожевых кораблей формировался из сторожевиков специальной постройки, а также из мобилизованных гражданских судов. Они должны были нести службу на дальних линиях дозора, обеспечивать охранение конвоев на переходе морем. Командовал дивизионом капитан 3 ранга Павел Еремеевич Никитченко — моряк хорошо подготовленный, скромный и мужественный. С ним дружно работал военный комиссар дивизиона полковой комиссар И. М. Лелякин.
В состав охраны рейдов вошли рейдовые посты, боносетевая партия, буксиры и другие вспомогательные суда и катера. Во главе ее стоял капитан-лейтенант П. Заяц — человек добросовестный, аккуратный. Военкомом ОХР был старший политрук Н. В. Потемкин.
Всего наше сложное, разнородное соединение после его окончательного формирования насчитывало 210 различных кораблей, судов и катеров. И когда я мысленным взором окидывал операционную зону действия всей этой армады, мне представлялся район Кронштадт, Лавенсари, Гогланд, акватория Финского залива к северу и югу от линии этих островов. Теперь здесь передний край морского фронта.
Надо развернуть дозоры, не пустить сюда врага надводного и подводного, надо обеспечить безопасное плавание на фарватерах, наладить всякого рода морские перевозки. Здесь, как на всяком переднем крае, все время следует быть начеку, быть готовым к любой боевой схватке. Значит, нужна высокая организация службы соединения, четкое управление всеми его звеньями. Но еще я думал о том, как много у нас совсем юных командиров кораблей, особенно на катерах. Исход боевых схваток, общий успех соединения будет зависеть от умения, мужества, инициативы этих людей. Стало быть, соответственно нужно и строить работу с ними.
Мы начали выполнение задач, не дожидаясь полного формирования соединения. В первые дни сентября все находившиеся в строю и на ходу сторожевые корабли, сетевые заградители и тральщики были направлены на Гогланд. Там оставалось более 12 тысяч человек — тех, кто шел из Таллина и по разным причинам еще не добрался до Кронштадта и Ленинграда. Требовалось срочно вывезти их оттуда. Эту задачу мы решили довольно быстро — уже к 7 сентября люди были доставлены туда, где в них ощущалась большая нужда — на ленинградские оборонительные рубежи.
О Ленинграде думалось много. В последние дни августа [48] немецко-фашистские войска крупными силами наступали от Чудова вдоль Октябрьской железной дороги. Пала Любань. Торопясь, бросая в бой танки и мотопехоту, враг вышел на дорогу к Пушкину и Пулкову. Затем нашим войскам пришлось оставить Тосно. 30 августа передовые части фашистов вышли на левый берег Невы у села Ивановского. Радио Берлина оповестило весь мир, что до падения Ленинграда остались считанные часы.
7 сентября, как раз в тот день, когда мы завершили переброску людей с Гогланда, немецко-фашистские войска начали новое наступление под Ленинградом. Главный удар был направлен на Кипень, Ропшу, Красное Село. В районе Мги после ожесточенных боев противнику удалось выйти к южному берегу Ладожского озера. Еще через день враг взял Шлиссельбург (Петрокрепость), замкнув таким образом кольцо ленинградской блокады.
Правда, установившаяся под городом линия фронта не походила на кольцо в буквальном смысле этого слова. Здесь были три большие дуги, своими концами упиравшиеся в водные пространства. Одна дуга, самая длинная, начиналась от берега Финского залива у южной окраины Ленинграда, спускалась к югу, захватывая Пушкин, Ям-Ижору и Колпино, затем поднималась на северо-восток и упиралась в юго-западный берег Ладожского озера в районе Шлиссельбурга. Вторая дуга шла от восточного берега Копорской губы на северо-восток до Петергофа (Петродворец). Третья дуга тянулась по Карельскому перешейку от северного берега Финского залива у Сестрорецка до восточного побережья Ладожского озера.
Геройски сражались воины Ленинградского фронта, решившие во что бы то ни стало выстоять, отразить грозный натиск врага. Та же святая цель была и у моряков-балтийцев. Всем, чем только мог, флот помогал Ленинграду в те трудные дни. Еще во время сражения на Лужской оборонительной линии десятки тысяч моряков из корабельных экипажей и береговых частей были брошены навстречу врагу. Морские стрелковые бригады и бригады морской пехоты закрывали бреши в сухопутной обороне города, дрались храбро и яростно. Всего в 1941 году наш флот послал на сухопутный фронт около 70 тысяч моряков{4}. И во многих местах враг был остановлен благодаря их стойкости, их отваге. [49]
Теперь, когда враг подошел к городу так близко, мне отчетливо представлялось, что Ленинградский фронт и Балтийский флот должны составлять единое целое. По-прежнему будут сражаться на суше морские бригады. Но сейчас флот не ограничивается этим. По наступающим колоннам врага, по его танкам бьет мощная корабельная артиллерия, бьют дальнобойные орудия балтийских фортов. И мы здесь, в своем соединении, тоже стоим на обороне Ленинграда — держим его морской рубеж.
Ближе всего к нам находится та линия сухопутной обороны, которая огибает Ораниенбаум (Ломоносов). Здесь идут тяжелые бои. Вряд ли эта линия смогла бы устоять, если бы не артиллерия флота. День и ночь потрясают Кронштадт могучие, раскатистые залпы: из Средней гавани по врагу бьют пушки линкора «Октябрьская революция» и крейсера «Киров», из закрытой части Морского канала стреляет «Марат». Доносится до нас и гром со стороны Красной Горки: мощные орудия фортов ставят огневой заслон наступающим ордам фашистов.
В один из этих дней меня вызвал к себе начальник штаба флота контр-адмирал Юрий Александрович Пантелеев. Я его давно знал как интеллигентного, обладающего глубокими и разносторонними знаниями моряка, еще в 1928 году мы вместе участвовали в походе черноморских кораблей в Турцию. Сейчас, несмотря на военное время, увидел его все таким же элегантным, чисто выбритым, сверкающим крахмальным воротничком белой сорочки. Он поздоровался, приветливо улыбаясь.
Однако улыбка сразу же сошла с его лица, как только он заговорил о деле. А дело заключалось вот в чем. Фашисты рвутся к Ораниенбауму. Линия фронта пока держится на дальности стрельбы орудий фортов и кораблей. Ну а если враг все же эту линию прорвет? Нельзя допустить, чтобы он захватил находящиеся в Ораниенбауме корабли, разные плавсредства и ценности. Надо срочно все оттуда вывезти.
Флотское «Есть!» было ответом на слова контр-адмирала. Затем два дня я мотался на катере между Кронштадтом и Ораниенбаумом, организуя и контролируя выполнение задания. Через два дня мне приказали его выполнение приостановить: к тому времени стало ясно, что здесь наши войска при поддержке флотской артиллерии держатся прочно.
Вечером 8 сентября я вышел на сторожевом катере в западную часть Невской губы. Следовало сориентироваться в связи с развертыванием там наших дозоров. Возвращаясь оттуда, я стал свидетелем первого массированного налета [50] фашистских бомбардировщиков на Ленинград. «Юнкерсы» шли волнами. До катера доносились стрельба зениток, взрывы бомб. Потом то здесь, то там начались пожары. В сгущающейся темноте дыма не было видно, лишь языки пламени поднимались к небу. Море огня охватило, казалось, весь город. Сжав зубы, смотрел я на эту жуткую картину, запоминая ее на всю жизнь.
Потом стало известно, что в тот вечер фашисты сбросили на Ленинград тысячи зажигательных и десятки фугасных бомб. Именно тогда огонь уничтожил Бадаевские склады с продовольствием.
Враг на всех участках продолжал свои атаки. В ночь на 9 сентября фашисты попытались переправиться на правый берег Невы в районе Пороги, Шереметьевка. Попытка была отбита морской пехотой, частями 115-й стрелковой дивизии и рабочими батальонами. Через три дня наши войска под давлением противника вынуждены были оставить Красное Село и Дудергофские высоты — важную позицию на ближних подступах к городу.
О том, что положение очень серьезное, критическое, я узнал 12 сентября. Вечером того же дня меня вызвали в штаб флота. Начальник оперативного отдела штаба капитан 1 ранга Григорий Ефимович Пилиповский вручил пакет с грифом особой важности. Вернувшись к себе, я вскрыл пакет и обнаружил в нем директиву Военного совета флота. Начал ее читать и задрожали руки — таким ошеломляющим показалось ее содержание.
В директиве коротко говорилось о том, что враг под Ленинградом продолжает наступление, что защитники города будут держаться до последнего человека, но... Но необходимо принять меры к тому, чтобы ни один корабль не достался врагу. Предлагалось разработать план минирования кораблей соединения с указанием конкретных исполнителей и их дублеров. Боеприпасы для взрыва заложить в артиллерийские погреба. Первичные детонаторы (запалы) хранить лично командирам, выдавать их исполнителям только лишь при получении приказа Военного совета. К уничтожению кораблей приступить лишь в крайнем случае по приказанию или по обстановке, когда станет ясно, что иного выхода нет. План минирования кораблей и выписки из него надлежало составлять лично командиру или начальнику штаба соединения в одном экземпляре от руки.
Четкая, холодная инструкция, а мне горячо, жарко.
Раздумывать, однако, некогда. Побежал к командиру ОВРа. Борис Павлович Птохов был болен и лежал в постели [51] в своем кабинете. Он тоже был поражен, когда я пересказал содержание полученной инструкции, приказал, чтобы я тотчас же приступил к составлению нужной документации. Всю ночь до утра я составлял план минирования кораблей и делал из него выписки. Но в душе теплилась надежда: не будет этого! Просто отдано предусмотрительное распоряжение на крайний случай. Но ведь крайний случай не пришел, и мы должны все сделать, чтобы он не пришел совсем.
К рассвету документы были готовы. Я вызвал командиров отрядов, каждому вручил соответствующий пакет, пояснил, в чем дело, какие надо произвести приготовления, и просил все держать в строжайшем секрете. И опять думал при этом: нет, не будем, не будем мы своими руками взрывать корабли.
И какое же наступило облегчение, когда стало ясно, что план, над которым я мучался ночью, проводить в жизнь не придется!
Но это будет потом. А сейчас у нас дела тяжелые.
Начиная с 10 сентября мы почувствовали нечто новое в организации ленинградской обороны. В этот день в командование Ленинградским фронтом вступил генерал армии Г. К. Жуков. От войск, от флота, от города он потребовал мобилизовать все резервы, какие только есть, чтобы остановить врага. Флоту, в частности, было приказано использовать на полную мощь все артиллерийские средства и авиацию, не оставляя никаких резервов.
Линкор «Октябрьская революция», эсминец «Стерегущий», канонерские лодки «Амгунь», «Москва», «Кама» и «Волга» вышли на Петергофский рейд и, не жалея боеприпасов, вели огонь по сухопутным целям. То же самое делали стоящие в Кронштадте линкор «Марат» и крейсер «Киров», а на позициях у Ораниенбаума — лидер «Ленинград», эсминцы «Славный» и «Грозящий». Крейсера «Максим Горький» и «Петропавловск», эсминцы «Стойкий», «Сметливый» и «Свирепый» вошли в Неву и оттуда поддерживали огнем наши обороняющиеся части. В действии была также вся береговая стационарная и железнодорожная артиллерия. В здании нашего штаба дрожали оконные стекла от гула канонады.
Однако, не считаясь с большими потерями, враг лез вперед, бросал в бой новые резервы. 16 сентября он овладел Павловском, Пушкиным и Урицком, а на другой день вышел к южному берегу Невской губы между Петергофом и Стрельной. [52]
В результате образовался ораниенбаумский плацдарм, ограниченный 60-километровой дугой от реки Воронка у Копорской губы до Старого Петергофа. Глубина этого плацдарма в самом широком месте не превышала 25–30 километров. Войска 8-й армии и части флота на плацдарме оказались отрезанными с суши.
Резкое изменение обстановки на фронте таило опасность появления в восточной части Финского залива и на подходах к Кронштадту крупных морских сил противника. Поэтому Военный совет флота приказал нашему соединению дооборудовать минами уже знакомую нам «Восточную позицию» и позицию тыловую, находящуюся ближе к Ленинграду. Мы быстро подготовили для этой цели минные заградители «Марти» и «Урал», сетевые заградители «Вятка» и «Онега», базовые тральщики и катера МО. Этот отряд был усилен лидером и четырьмя эсминцами, выделенными штабом флота. В течение нескольких дней корабли поставили 18 линий минных заграждений, которые уплотнили, сделали более надежными самые ближние наши минные позиции.
В середине сентября произошла смена командования нашего соединения. Командиром Охраны водного района флота был назначен капитан 2 ранга Иван Георгиевич Святов. Радость у меня была, можно сказать, двойная. Во-первых, соединение получило деятельного, смелого, решительного руководителя, способного принимать ответственные решения и проводить их в жизнь. А во-вторых, Иван Георгиевич был моим однокашником по военно-морскому училищу имени М. В. Фрунзе — человек знакомый, простой в обращении с товарищами и подчиненными, так что не надо было тратить лишнего времени, чтобы сработаться, притереться друг к другу.
Едва успев принять дела, капитан 2 ранга Святов получил приказание организовать срочную переброску из Ораниенбаума в Ленинград двух стрелковых дивизий, артиллерийского полка и нескольких строительных батальонов. Эта переброска осуществлялась по решению командующего фронтом. Расчет был простой: образовавшийся в ходе боевых действий ораниенбаумский плацдарм мог устойчиво держаться меньшими силами, поскольку здесь большую роль играла флотская артиллерия, и все, что оказалось «лишним», следовало быстро направить на более угрожаемые участки фронта.
Святов энергично взялся за дело. Для перевозки войск мы выделили два сетевых заградителя, восемь базовых и пятнадцать тихоходных тральщиков. Кроме того, для этой [53] цели были привлечены четыре самоходных десантных баржи из отряда шхерных кораблей. Каждая из этих единиц с наступлением темноты 16 сентября, загрузившись до предела, самостоятельно отправлялась в поход. Путь кораблей лежал по Морскому каналу. На тот случай, если артиллерия противника откроет огонь, у нас имелся запасной вариант следования — корабельным фарватером под северным берегом Невской губы. На тот же случай были развернуты четыре катера-дымзавесчика.
Первый эшелон войск перевезли скрытно от противника. Фашисты лишь на второй день что-то обнаружили и обстреляли ораниенбаумский порт. Назначенные к перевозке части находились в укрытиях и потерь не понесли. Враг продолжал обстрел порта и в последующие дни, но помешать выполнению задачи уже не смог. Мы лишь на некоторое время задержали в Ораниенбауме артполк и строительные батальоны — они перебрасывались в период между 19 и 29 сентября. За это же время эвакуировали с плацдарма и 17 тысяч раненых.
Сентябрьскими рейсами кораблей с войсками было положено начало непрерывному морскому сообщению между ораниенбаумским плацдармом и Ленинградом. Несмотря на большие трудности, оно действовало в течение всей блокады и сыграло немаловажную роль в ходе боевых действий. Впрочем, об этой коммуникации мне еще предстоит сказать.
Враг в те дни все более неистовствовал, понимая, что не достигает тех целей, которые перед собой поставил. И его удары не в последнюю очередь обрушивались на Кронштадт, на могучую нашу крепость, в которой сейчас сосредоточился много раз «уничтоженный» фашистами Балтийский флот, и откуда на позиции фашистов летели тысячи смертоносных тяжелых снарядов. Гитлеровское командование решило «наказать» Кронштадт.
Хорошо запомнилось утро 19 сентября. Направляясь к себе в штаб, я увидел на большой высоте вражеские самолеты-разведчики. Летали они и раньше, так что особой тревоги не почувствовал. Но тут в небе послышался нарастающий гул. Бомбардировщики! Их насчитал пятнадцать. Заговорили зенитки. Они заставили налетчиков держаться повыше в небе и оттуда бросать бомбы. Летчики, видимо, целились в линкор «Марат», стоящий у стенки Усть-Рогатки. Но линкор не пострадал. Четыре бомбы упали в Средней гавани, две — на Малом рейде, остальные в городе, у Летнего сада и вблизи Морского завода. [54]
Когда после налета открыл дверь штабного кабинета, то увидел тут целый погром: стекла в окнах выбиты, пол усыпан осколками, папки, книги, карандаши — все на полу. Сброшены с тумбочки на пол были и телефонные аппараты.
Мои попытки навести кое-какой порядок прервал приход капитана 2 ранга Святова. Он оглядел кабинет и сказал:
— Дайте-ка команду, Юрий Викторович, перевести штаб и политотдел на Кроншлот. Здесь не работа.
Правильное решение. Я тут же поехал на Кроншлот, подобрал помещения, потеснив расположенный здесь истребительный отряд ОВРа, распорядился о средствах связи. И к вечеру того же дня мы уже перебрались на новое место.
Не все знают, что такое Кроншлот, и потому хотелось бы сказать о нем несколько слов. Осенью 1703 года, когда уже велись работы по строительству заложенного в том же году Санкт-Петербурга, в устье Невы вошла шведская эскадра с явно враждебными намерениями. Однако эта демонстрация силы продолжалась недолго — наступающие холода заставили шведов уйти. Узнав об этом, Петр I приказал немедленно снарядить яхту, идти в Финский залив, чтобы найти место для крепости, прикрывающей вход в Неву с моря. И это место было найдено на отмели низкого поросшего лесом острова Котлин.
Всю зиму санным путем по льду туда шли обозы с камнем. Строили тайно и быстро. Уже весной 1704 года поднялся над водой первый форт, созданный по чертежам самого Петра. Из бойниц форта грозно смотрели дула морских пушек. Через полтора месяца после своего возведения форт принял бой. Потом в районе Котлина выросли новые форты. Они надежно закрыли с моря подходы к столице России. А первый форт оставался самым сильным и получил наименование Кроншлот, что в переводе означает «коронный замок».
В «коронном замке» под защитой мощных стен и перекрытий нашему штабу и политотделу работалось гораздо спокойнее, чем в здании на Июльской улице. Это было тем более важно, что теперь воздушные налеты на Кронштадт следовали один за другим.
21 сентября Кронштадт выдержал три бомбежки: две днем и одну ночью. В них участвовало до 180 самолетов противника. Одну из этих бомбежек я наблюдал с НП Кроншлота. Сначала большая группа бомбардировщиков, появившись с запада, шла вроде бы мимо нас на Ленинград. Но над Петергофом она круто развернулась и ринулась в [55] нашу сторону. Самолеты атаковали прежде всего крупные корабли, стоявшие в гаванях. Зенитная стрельба, близкие взрывы бомб — все слилось в адский грохот.
На другой день — еще два налета. Тогда же враг впервые обстрелял Кронштадт из дальнобойных орудий с южного берега Невской губы. Целился он по кораблям, по Морскому заводу. Тяжелые снаряды падали и вблизи Кроншлота. Один из этих снарядов поднял высокий столб воды в ковше форта неподалеку от стенки. К счастью, дело обошлось без жертв и разрушений.
Потом новый день — 23 сентября. Никогда мне его не забыть.
Начинался он безоблачным солнечным утром, какие нередко бывают на Балтике в пору золотой осени. Стоя на стенке Кроншлота, я ощущал на лице легкий ветерок с моря. Легко дышалось чистым свежим воздухом.
На душе, однако, лежал камень. Взгляд мой был обращен в сторону Петергофа. Каких-нибудь четыре месяца назад я с женой и дочерью гулял по его паркам, любовался позолоченной фигурой Самсона, раздирающего пасть льву, восхищался сказочной красотой фонтанов, осматривал бесценные сокровища Большого петергофского дворца. Даже и не верится, что сейчас там враг...
Но он там, злобный и жестокий, ничего не щадящий. Он разрушил фонтаны, разграбил, сжег дворец. В такое вот ясное утро мне виден обгоревший остов этого некогда величественного архитектурного сооружения. Где-то там среди деревьев Верхнего и Нижнего парков скрываются замаскированные тяжелые артиллерийские батареи фашистов. Они бьют по Кронштадту. И Кронштадт вынужден бить по Петергофу.
На стенке появился Рудольф Вениаминович Радун. За последнее время, когда мне часто приходилось оставаться за командира ОВРа, мы с нашим военкомом хорошо сработались. Нравились его энергия, решительность, широкий взгляд на вещи, умение убеждать людей.
— Любуетесь погодой? — спросил он у меня. — Не нужно бы нам сейчас такой погоды. Фриц воспользуется.
— Плохо, что корабли у нас лишены маневра, — заметил я. — Бомбят, гады, как на полигоне, по неподвижной цели. Да и «зонтик» слабоват — истребителей мало.
— Вчера член Военного совета Смирнов говорил об этом. Противник нахально летает, а у нас только зенитки, да и стреляем еще неважно. А истребителей всего шесть. Больше [56] нет. Вся флотская авиация работает в интересах фронта под Ленинградом.
Наш разговор прервал сигнал воздушной тревоги. Это была уже вторая тревога с утра.
С Кроншлота хорошо видно, как от Петергофа к Котлину идут десятки фашистских самолетов. Ударили зенитные орудия кораблей, стоявших на Малом и Восточном рейдах. К ним подключились пушки береговых зенитных батарей, а потом и кораблей, находившихся в гавани. В небе все больше и больше белых облачков разрывов. Появились и наши ястребки. Но как их мало!
«Юнкерсы» действовали группами. Одна из них бомбила корабли на рейде, другая — Морской завод, доки и госпиталь, а третья, самая большая, висела над Средней гаванью, образуя замкнутый круг. Из него по очереди самолеты вываливались и шли в пике на корабли. Ухали взрывы бомб, взлетали вверх столбы воды и дыма.
Нам хорошо виден линкор «Марат», возвышающийся у причала в конце Усть-Рогатки. Он ведет огонь из всех своих зенитных орудий и автоматов.
Фашисты хорошо знают, что такое «Марат». Это он в первых числах сентября, выйдя на открытую часть Морского канала, обрушил свои 12-дюймовые снаряды на рвущиеся к городу вражеские танковые колонны. Его огонь был точным и сокрушающим. С тех пор гитлеровцы много раз бежали оттуда, где падали снаряды линкора. И вот сейчас фашистские самолеты кружат над героическим кораблем, вьются в смертельной карусели. Опасность для корабля очень велика...
Я непроизвольно вздрагиваю, когда из носовой части линкора вырывается огромный столб пламени и черного дыма. Рушится в воду высоченная и массивная фок-мачта корабля со всеми ее боевыми рубками, мостиками и площадками. Приподнимается вверх и, разламываясь, словно фанерная коробка, падает за борт первая башня главного калибра. Полубак линкора заметно оседает. Вокруг все кипит от падающих сверху обломков.
Потрясенные, мы с Радуном смотрим на все это и в бессилии сжимаем кулаки. Судя по взрыву, «Марат», наша гордость, сильно ранен. Не смертельно ли? Останется ли на плаву? Никто нам сейчас не ответит на эти вопросы, но мы стоим, не в силах сдвинуться с места, не замечая падающих вблизи Кронтлота снарядов — воздушный налет слился с очередным вражеским артиллерийским обстрелом. Но оцепенение наше длится недолго — оба бросаемся к телефонам, [57] обеспокоенные судьбой подчиненных нам кораблей, которым ведь тоже грозит опасность в этом массированном воздушном налете.
Потом мы узнали, что в этот день, 23 сентября 1941 года, Кронштадт пережил самый тяжелый за всю войну авиационный удар. В общей сложности в нем участвовало более 270 пикирующих бомбардировщиков врага. Бомбами были потоплены лидер «Минск», подводная лодка «М-74». Получили повреждения крейсер «Киров» и один из эсминцев. А еще позднее нам станет известно, что «Марат», несмотря на тяжелые разрушения и гибель части его экипажа, из своих уцелевших девяти орудий главного калибра снова будет разить врага. Будут также подняты и введены в строй лидер «Минск» и подводная лодка «М-74».
Из кораблей нашего соединения ни один серьезно не пострадал. Лишь экипажу минзага «Марти» пришлось пережить несколько тревожных минут.
Корабль стоял в Купеческой гавани вблизи форта Меньшикова. Когда начался воздушный налет, ни командира, ни военкома на борту не было — оба были вызваны в штаб по каким-то срочным делам. Возглавлял экипаж старший помощник командира М. И. Иванов. С появлением самолетов он приказал открыть зенитный огонь. Минзаг — цель видная, и пикировщики атаковали ее. Одна бомба упала на стенку совсем рядом с кораблем. Раздался сильный взрыв, осколки полетели веером. Они пробили борт, ударили в бензоцистерну. Возник пожар. Тут быстро и правильно действовал помощник командира В. Неручев. Возглавив аварийную партию, он сумел локализовать огонь, а затем и потушить его.
На верхней палубе тоже было жарко. Осколками бомбы разбило щит первого орудия, разметало его расчет, ранило пулеметчика. Старший помощник командира Иванов сам встал за пулемет и длинной очередью бил по самолету, пикирующему на корабль. Иванова ранило, но он продолжал стрелять до тех пор, пока не потерял сознание.
Подсчитав урон, похоронив убитых, кронштадтцы принялись залечивать раны кораблей. И еще яростней был огонь Кронштадта по батареям врага, по его войскам. Крепость жила и давала мощный отпор захватчикам.
Дни с 7 по 24 сентября были кульминационными в осенней битве за Ленинград. Нанесенные нашими войсками контрудары у Невской Дубровки, Усть-Тосно, южнее Колпино и в направлении Пушкина, освобождение Белоострова, а главное — непреодолимая стена огня артиллерии фронта [58] и флота в самые критические моменты штурма города, сорвали планы противника. Враг, предвкушавший победу, не смог сломить стойкости защитников Ленинграда. Как впоследствии выяснилось, уже 25 сентября командующий немецко-фашистской группой армий «Север» генерал-фельдмаршал фон Лееб доложил главному командованию сухопутных войск, что не может продолжать наступление имеющимися силами.
Фашистские орды, целый месяц остервенело штурмовавшие город, зарылись в землю там, где их остановили наши войска. Линия фронта в основном стабилизировалась. Обозначилось это к началу октября.
Ленинградцы отбили натиск врага. Выстояли!