Прорыв

28 августа Военный совет Северо-Западного направления издал директиву, разрешавшую флоту начать отход из Таллина. Директивой предписывалось эвакуировать из Таллина в Кронштадт и Ленинград флот со всеми его учреждениями и кораблями, а также все войска, оборонявшие город.

Сложная предстояла операция. «Эвакуировать» — не совсем подходящее для данного случая слово. Мы оставляли город, находящийся под огнем врага. Надо было прорваться по Финскому заливу через минные поля, под обстрелом вражеских батарей, под массированными ударами с воздуха. Не исключались и атаки подводных и надводных кораблей противника.

Не первому мне приходится писать об этой операции. Она достаточно хорошо освещена в трудах военных историков, в воспоминаниях очевидцев. И нужно ли мне говорить о ней в целом, охватывая общую картину? Думаю, что не нужно. Моя задача скромнее — рассказать о том, что видел, что пережил.

В штабе Минной обороны мы знакомимся с решением командующего флотом. Соединения и части, выделенные для обеспечения эвакуации Таллина, объединяются в три маневренных отряда: главные силы, отряд прикрытия и арьергард. Для перевозки личного состава береговых частей флота и 10-го стрелкового корпуса, транспортировки раненых, [31] а также многочисленных ценных грузов формируется четыре конвоя из пассажирских, транспортных и вспомогательных судов с охранением. Каждый из трех маневренных отрядов боевых кораблей имеет конкретные задачи прикрытия этих конвоев на тех или иных этапах перехода.

Наш флагман контр-адмирал Ралль назначен командиром арьергарда. Назван и его состав: эскадренные миноносцы «Калинин», «Володарский» и «Артем», сторожевые корабли «Циклон», «Буря» и «Снег», два торпедных катера и пять катеров МО. Стало быть, штабу Минной обороны необходимо без промедления заняться отработкой всех деталей совместного плавания этих кораблей, попытаться создать из них единое, хорошо управляемое соединение. Но это еще не все. Нашему же штабу поручено непосредственное формирование конвоев. Нелегкая задача! Суда разные по водоизмещению, скорости, управляемости, подготовке команд. А надо, чтобы шли они в составе конвоев строго на определенном месте, шли дисциплинированно, подчинялись сигналам.

На катере, выделенном в наше распоряжение, обходим стоящие на рейде корабли и суда, порой маневрируя между всплесками от вражеских снарядов, инструктируем командиров и капитанов, передаем им необходимую документацию в виде калек маршрута, походного ордера, тех или иных наставлений.

В тот же день нас, штурманов соединений, созвал флагманский штурман флота капитан 2 ранга Б. Н. Иосифов. Речь шла о маршруте предстоящего перехода. Флагштурман изложил точку зрения штаба флота — следовать по Финскому заливу центральным фарватером. Он пояснил, что, хотя этот путь далеко не безопасен в минном отношении, он дает больше гарантий от нападения кораблей противника из финских шхер и артиллерийского огня фашистских батарей с южного берега залива, особенно с мыса Юминда.

Не все мы безоговорочно приняли такой вариант. Слушая капитана 2 ранга Иосифова, я мысленным взором окидывал залив. Южный фарватер, которым мы пользовались с самого начала войны, сейчас закрыт для плавания. Враг в ряде мест вышел на побережье, и фарватер оказался под артиллерийским огнем. В последнее время мы пользуемся центральным фарватером. Противник это знает, и все его внимание обращено на то, чтобы перекрыть фарватер минными заграждениями. Лишь в последнее время здесь погибло на минах несколько судов. Большие будут потери, если мы двинемся этим путем тремя отрядами кораблей [32] и четырьмя конвоями без достаточного противоминного обеспечения. Остается фарватер северный. Насколько нам известно, враг не ставил там плотных минных заграждений. Могут быть атаки кораблей противника из финских шхер? Конечно. Однако не так уж велики в финских шхерах корабельные силы противника.

Оказывается, мои размышления совпали с мнением ряда других штурманов. Свои соображения мы высказали флагманскому штурману. Видимо, наши доводы поколебали Иосифова, и он пошел доложить старшим начальникам о «штурманской дискуссии». Вернулся, сказал: решение командования флота остается в силе.

Возвращаясь к «Ленинградсовету», я зашел на штабной корабль «Вирония» и там неожиданно получил письмо от жены. Мне сказали, что его, кажется, привез капитан-лейтенант Ю. П. Ковель, который когда-то, будучи слушателем специальных курсов командного состава, проходил на Каспии штурманскую практику под моим руководством. По каким-то делам он был в Ленинграде, и там жена передала это письмо. Оно проделало сложный путь на одном из судов последнего конвоя, пришедшего в Таллин.

Вроде бы ничего сверхестественного не содержалось в этом письме, но я его перечитывал вновь и вновь. Жена сообщала, что эвакуируется из Ленинграда вместе с дочерью куда-то на Урал, что обе они здоровы, очень тоскуют и беспокоятся за меня, верят в скорую встречу.

Для меня это была первая весточка от родных и бесконечно любимых людей, дошедшая на передний край. Тогда еще мало говорилось, как важны такие вот письма фронтовикам, — совсем еще немного времени прошло с начала войны. Это потом о таких письмах и в песнях будут петь, и в рассказах писать. Но я уже тогда почувствовал, как дороги и необходимы те несколько строчек, которые полны любви и надежд на лучшее. И хорошо, что пришли они, эти строчки, накануне тяжелого испытания. Невольно появилась какая-то уверенность, что ничего плохого со мной не случится, что мы пройдем через все опасности.

Шагаю к «Лвнинградсовету», забыв об усталости, о бессонных ночах. Знаю, что и предстоящая ночь, ночь на 27 августа, будет без отдыха: ведь еще не вся документация на переход подготовлена и передана на корабли и суда.

Всю ночь мы действительно работаем. Лишь к 11 часам утра справляемся и с документацией, и с инструктированием командиров кораблей и капитанов судов. А в 16 часов [33] транспорты начинают принимать в свои трюмы и на палубы различные грузы и людей.

Противник усилил огонь по причалам. Он особенно чувствителен в Купеческой гавани. Приходится отводить из нее суда, ставить их под погрузку в менее опасные места.

Под вечер вместе с работниками нашего штаба Козиным, Гапковским и Коленковским я перешел на эсминец «Калинин» — флагманский корабль арьергарда. Он стоит на рейде напротив Минной гавани. Поднимаюсь на мостик, чтобы вместе с корабельным штурманом подготовить необходимые карты. На минуту останавливаюсь, глядя на город. Он в огнях и дыме пожаров. Пламя бушует у причалов, его длинные языки вместе с дымом поднимаются к небу всюду, где видит глаз. И небо озарено багровым отблеском.

К борту «Калинина» подходит катер. На нем флагманский артиллерист отряда легких сил флота капитан 2 ранга А. А. Сагоян. Он передает командиру эсминца приказ — в 21 час вместе с другими кораблями открыть заградительный огонь и вести его до 4 часов утра. На карте отмечены районы обстрела, произведены расчеты.

В назначенное время эсминец вздрогнул от первого залпа. И затем залпы пошли через каждые пять минут. Когда около полуночи я спустился с мостика в каюту, то думал, что грохот орудий не даст заснуть. Однако, добравшись до койки, будто провалился куда-то. А проснулся неожиданно среди ночи от легкой вибрации корпуса корабля, начавшего движение. Тотчас вскочил и побежал на мостик. Таков уж характер штурмана: не усидишь в каюте, если заработали машины.

Оказывается, «Калинин» получил приказание подойти к причалу Минной гавани и принять там на борт батальон морской пехоты. Эсминец следует в гавань, и я опять смотрю с высоты мостика на Таллин. В городе идет бой: слышны взрывы, пулеметные очереди. Всюду бушует пламя. На фоне огромного пожарища, охватившего город, четко вырисовываются контуры башен Вышгорода, острые шпили кирок. Никогда, конечно, не забуду этой жуткой картины.

На причале в готовности к посадке стоят морские пехотинцы. Стоят, опираясь на оружие, уставшие, безмолвные. Они только что из боя. Подана сходня, и бойцы батальона быстро идут на палубу. Моряки эсминца помогают им спускаться по трапам в кубрики, стараются поудобнее разместить их там.

На борт корабля поднимается контр-адмирал Ралль. Эсминец покидает гавань, возвращается на рейд. Рейд по прежнему [34] под вражеским обстрелом. Мы отходим мористее, туда, куда не долетают снаряды. Сильно качает — волна до семи баллов. Это совсем некстати. При такой волне тральщики не смогут идти с поставленными тралами, а малым кораблям и вообще нельзя пускаться в плавание. Значит, не состоится наш отход в назначенный час. А ведь всякая задержка для нас таит новые опасности.

Медленно светает. На рейде все яснее проступают контуры кораблей и транспортов, бросивших якоря там, где им надлежало быть по плану диспозиции. Картина вырисовывается весьма внушительная: более шести десятков боевых кораблей во главе с крейсером «Киров», более трех десятков транспортов и вспомогательных судов, масса разных катеров — всего около 200 вымпелов.

Время идет. Шторм слабеет, но волна все еще велика. Судя по прогнозу погоды, движение можно будет начать лишь во второй половине дня. А раз так, то к минным заграждениям у мыса Юминда мы подойдем в темноте. В темноте не видно мин, подсеченных тралами и плавающих на поверхности...

К нашему отряду пока еще не присоединились сторожевые корабли. Они ставят мины в Таллинской бухте — «прощальный привет» врагу от моряков Балтики.

Наконец один за другим начинают сниматься с якорей транспорты первого, затем второго, третьего и четвертого конвоев. Процедура длинная — истекает несколько часов, пока конвои вытягиваются с рейда. Вслед за ними покидает рейд отряд главных сил. Флагманским кораблем здесь идет крейсер «Киров», на котором находится командующий флотом. Потом дают ход корабли отряда прикрытия во главе с лидером «Минск». На нем держит флаг начальник штаба флота.

Рейд опустел. Наш «Калинин» и два других эсминца арьергарда пока маневрируют на малом ходу у полуострова Вимси. Ждем, когда закончат свое дело в Таллинской бухте сторожевые корабли и катера. С мостика поглядываю на северо-восток, туда, где вытянулись длинные кильватерные колонны кораблей и судов. Над ними вьются черные точки — это первый налет фашистских самолетов на движущийся флот. Оттуда доносятся стрельба зенитных пушек и взрывы авиабомб. Непонятно, почему немцы не трогали нас на рейде. Ведь куда легче было бомбить скопление неподвижных целей.

Около 20 часов к борту «Калинина» подходит катер. На [35] нем наш начальник штаба В. П. Александров. Он возглавляет второй эшелон походного штаба командира арьергарда и должен идти на эсминце «Володарский». С озабоченным видом Александров поднимается на мостик, и они с контрадмиралом Раллем уединяются в штурманской рубке. Не знаю, о чем они говорят, но могу лишь предположить, что какая-то важная причина заставила начальника штаба в такой момент прибыть к командиру отряда.

Вдруг над нашими головами раздается характерный свист летящих снарядов, и тотчас же недалеко от борта встают высокие всплески. Дальномерщики докладывают, что огонь ведет прорвавшаяся к берегу четырехорудийная батарея противника. Пушки эсминца немедленно нацелились туда. Несколько залпов, и батарея подавлена.

Тем временем подходят ожидаемые нами сторожевики и катера. Все. Пора давать полный ход и ложиться на курс, догонять конвой. Капитану 1 ранга Александрову возвращаться на «Володарский» уже поздно, и он, получив на то разрешение Ралля, остается с нами.

Ставим параваны-охранители, даем ход 12 узлов. Последний раз глядим на Таллин, мысленно прощаемся с ним. И мысленно же даем клятву: вернемся!

Идем на север. Справа — остров Аэгна. Как раз когда проходим мимо него, над островом встает огромный огненный столб и доносится глухое эхо взрыва. Над лесом взлетает коробка орудийной башни, какой-то миг держится в воздухе и затем обрушивается вниз. Так погибла тяжелая батарея, нанесшая немалый урон гитлеровцам в дни обороны Таллина.

Раскаты взрывов слышны и со стороны Наргена. Там тоже уничтожаются батареи и склады боеприпасов. Ничто не должно достаться врагу. Мы видим, как от островов отходят катера и шлюпки — это подрывники спешат на последние корабли нашего отряда.

У поворота на центральный фарватер над эсминцами появляется фашистский бомбардировщик. Он с высоты кидается на нас, но, встреченный плотным огнем зенитных автоматов, отворачивает в сторону и бросает бомбы без всякого прицела. Прилетают другие самолеты, атакуют, и опять спасает нас зенитный огонь.

Темнеет. Стихает ветер, море успокаивается. Самолетов нет, нет стрельбы, лишь мощно гудят турбовентиляторы эсминца. Все, как в мирном походе. Но мы ни на минуту не забываем о минах. [36]

Смотрю с мостика вперед, где в сумерках еще можно различить частокол различных мачт каравана. Мысленно представляю, как он растянулся более чем на десяток миль. Порядок движения мне хорошо известен: впереди — отряд главных сил, за ним — первый конвой, затем отряд прикрытия, третий и четвертый конвои, параллельно им, чуть севернее, — второй конвой. Мы, арьергард, замыкающие.

Пять базовых тральщиков с тралами ведут отряд главных сил, таков же противоминное охранение у отряда прикрытия. А конвои ведут единицы тихоходных тральщиков вместе с катерами-тральщиками. Мало, очень мало тральных сил. Что они могут? Могут протралить полосу воды шириной с полкилометра. Ненадежная полоса. Транспорт сразу же окажется за ее пределами, если чуть вильнет на курсе или снесет его под влиянием ветра и течения. И тогда жди беды. А как опасны мины, подсеченные тралом! Их не увидишь в темноте, не оттолкнешь от борта.

Что касается нашего отряда, то нам вообще не придано никакого противоминного обеспечения. Спасут ли нас параваны-охранители, минует ли борт корабля плавающая рогатая смерть?

По старой штурманской привычке стою на площадке у главного компаса. Здесь же, опершись на поручни, находится капитан 1 ранга В. П. Александров. У машинного телеграфа неподвижно застыл командир «Калинина» капитан 3 ранга П. Б. Стасов. Рядом с ним контр-адмирал Ю. Ф. Ралль и бригадный комиссар Н. Т. Кокин. На крыле мостика близ сигнальщиков — наш связист Г. Коленковский. Все молчат. У всех, наверное, такие же думы, как и у меня.

Тишина продолжается недолго. Далеко впереди встает столб огня и черного дыма. Взрыв из-за расстояния еле слышен. Потом следуют новые взрывы. Что там происходит?

Радист приносит на мостик радиограммы. Это вестники беды. Подорвался на мине и затонул транспорт «Элла». Штабной корабль «Вирония», поврежденный авиабомбой еще в светлое время суток и взятый на буксир спасательным судном «Сатурн», ушел под воду после того, как наскочил на мину. Рядом с ним погибли от мин и буксировщик, и транспорт «Алев». Чуть позднее приходит радиограмма о лидера «Минск»: взорвалась мина в параване, большая пробоина в корпусе. От другой мины погиб оказывавший ему помощь эсминец «Скорый». [37]

Контр-адмирал Ралль подзывает к себе всех находящихся на мостике специалистов штаба. Вопрос один — что делать? Идти дальше или запросить у командующего флотом разрешения стать на якорь до рассвета?

Все мы высказались однозначно: продолжать движение. Мы считали, что арьергард прежде всего должен неуклонно выполнять поставленную ему задачу — прикрывать с запада идущие впереди по курсу конвои. Стало быть, от конвоев отрываться мы не можем. Полагали мы также, что невелика у нас опасность подрыва на минах при наличии параванов-охранителей (тогда еще не все знали их пагубную способность подтягивать немецкие мины к борту). Ну, а кроме того, естественно, всем нам хотелось как можно скорее идти вперед, к родному Кронштадту.

Выслушав каждого из нас, Юрий Федорович задумался, потом улыбнулся и сказал:

— Значит — так держать!

Расчеты потом показали, что мы в это время уже были на вражеском минном заграждении «Юминда». Вероятно, лучше было бы все-таки отстояться на якоре до светлого времени. И такое решение принял вскоре командующий флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц, находившийся на крейсере «Киров». Но приказание об этом до «Калинина» уже не дошло...

Итак, эсминец продолжал следовать по курсу. Около 22 часов он достиг примерно меридиана мыса Юминда. И тут перед глазами сверкнула молния.

Звука взрыва я не услышал. Меня сильно толкнуло взрывной волной и сбросило с компасного мостика вниз, на левое крыло надстройки. Какое-то время, наверное, я лежал в беспамятстве, оглушенный. Очнулся и машинально посмотрел на часы. Светящиеся стрелки показывали 22 часа 10 минут. Нащупал возле себя слетевший с шеи бинокль и фуражку, у которой почему-то оказался сломанный козырек, поднялся на ноги. И тут резанула сильная боль во всей левой половине тела. Постоял, боль немного утихла. Подвигал ногами и руками — действуют. Стал оглядываться вокруг.

Вначале показалось, что на мостике никого нет. Однако, присмотревшись, увидел разбросанные по настилу мостика тела. Послышался стон. Наклонившись, узнал начальника штаба Александрова, лежащего в какой-то неестественной позе, с перебитыми ногами. Увидел контр-адмирала Ралля, попытался помочь ему встать, но тут же понял, что он контужен. [38] Контузию получил и комиссар Кокин. К счастью, контузия была не глубокая, оба они быстро пришли в себя.

Забегаю в штурманскую рубку. Здесь вижу сидящего на диване оператора штаба Гапковского. Лицо его в крови. Гапковского перевязывает какой-то краснофлотец. Уточняю на карте место эсминца. Да, судя по счислению, мы действительно близ меридиана Калбодангрунд. До Кронштадта еще далеко. Спрашиваю краснофлотца, где командир и корабельный штурман. Оказывается, они сошли вниз. Я тоже иду к трапу.

Эсминец недвижим. По тому, как наклонен настил палубы, определяю, что у корабля дифферент на нос и крен на правый борт. Значит, пробоина где-то в носу справа. Велика ли она, останется ли корабль на плаву?

Между тем слышу четкие команды, топот ног по палубе. Экипаж действует по аварийному расписанию, борется с водой, борется за живучесть корабля. Не чувствуется никакой паники.

В это время к нам подходит катер «МО-211». Его командир старший лейтенант Александр Анпилов спрашивает в мегафон, какая нужна помощь. Контр-адмирал Ралль, уже обретший способность действовать, приказывает Анпилову снять с «Калинина» тяжелораненого начальника нашего штаба и передать его на другой эсминец для оказания срочной медицинской помощи. Сопровождать Александрова вызвался связист Коленковский.

Вскоре катер, приняв от нас двух человек, отходит от борта и направляется к «Володарскому». Он стоит слева от нас в полутора-двух кабельтовых. За ним виден и «Артем». Оба эсминца после повреждения флагманского корабля приближаются к нему и стопорят ход.

«МО-211» задерживается около «Володарского» на две-три минуты, пока переносят раненого, и сразу отходит от корабля. И в тот же момент раздается сильнейший взрыв. Я вижу, как на том месте, где стоял «Володарский», поднимается огромный факел огня, взлетают в воздух какие-то обломки. Мелькает мысль, что, видимо, на эсминце от взрыва мины сдетонировал боезапас. Вода смыкается над корпусом эсминца, гасит столб огня.

Но теперь огонь стелется по воде — это горит нефть, выброшенная из цистерн эсминца. И в этом огне мечется катер «МО-211». Я не вижу, что на нем происходит, но понимаю, что он в большой опасности. Моторы катера работают на бензине, а много ли надо, чтобы он вспыхнул... Катер, [39] однако, недолго остается в огне, дает полный ход и направляется к нам.

Уже потом я выяснил вот что. Когда взорвался «Володарский», с катера смело в воду тех моряков, которые были на верхней палубе. Но командир, поскольку он был за ограждением мостика, остался на месте. Он понимал, что надо скорее уходить из огня, но хотел спасти упавших за борт краснофлотцев, хотел спасти оказавшихся в воде членов экипажа эсминца. Краснофлотцев с катера подобрать удалось, а на месте гибели эсминца никого не оказалось. Во время этого опасного маневрирования отлично действовал в моторном отсеке моторист Морозов. Если бы он растерялся и не обеспечил нужный ход, катер ждала неминуемая гибель.

Не успел еще «МО-211» подойти к нам, как раздался новый мощный взрыв. Это там, где стоит «Артем». Он быстро кренится, оседает. Видно, что и этот эсминец поражен насмерть. Через несколько минут он скрывается в воде.

Потрясенный гибелью двух больших кораблей, на которых было много моих друзей и знакомых, я некоторое время стою в оцепенении. Но положение таково, что некогда предаваться горестным размышлениям. Наш «Калинин» благодаря неимоверным усилиям аварийных партий пока еще держится на плаву. Но уже ясно, что и его минуты сочтены. Отдано распоряжение снимать шедших с нами морских пехотинцев, снимать экипаж.

Присутствие у борта «МО-211» как раз кстати. Мы передаем на него в первую очередь контуженных и раненых — контр-адмирала Ралля, бригадного комиссара Кокина, капитан-лейтенанта Гапковского, других моряков, морских пехотинцев. Остальных людей снимают с палубы подошедшие к эсминцу торпедные катера и катера МО арьергарда, а также тихоходный тральщик «Т-74» — бывший озерный буксир. Морские пехотинцы и моряки экипажа покидают корабль быстро, но без суеты, без паники, хотя тральщик, например, снимает людей уже с погружающейся в воду палубы корабля. На этот тральщик перехожу и я вместе с флагартиллеристом нашего штаба Козиным.

И едва лишь мы отходим от «Калинина», как он, шипя затапливаемыми котлами, пуская пузыри пара и воздуха, скрывается в пучине. Это происходит в 23 часа с минутами 28 августа 1941 года.

На тральщике поднимаюсь на мостик и устраиваюсь рядом с командиром лейтенантом Шаповаловым. Тот стоит у переговорной трубы и спокойно отдает команду в машину, [40] потом на руль. Тяжело нагруженное суденышко, осевшее в воду выше привального бруса, медленно поворачивает и берет курс на восток.

Накрапывает мелкий дождик. Вода за бортом черная, от нее пахнет мазутом. Плавающие мины то и дело попадаются на нашем пути. С палубы тральщика на воду смотрят десятки пар глаз — не только сигнальщики, не только краснофлотцы экипажа, но и те, кто оказался здесь невольным пассажиром. И вот то один, то другой наблюдатель встревоженным голосом докладывает: «Мина прямо по курсу» или «Мина слева по борту».

Лейтенант Шаповалов мгновенно реагирует на такие доклады, либо стопоря ход, либо осторожным поворотом рулей обходя смертоносные шары. Я вижу, что он не теряет выдержки, дело свое знает, и в какой-то мере успокаиваюсь после пережитого.

Впрочем, успокаиваюсь — не то слово. Я перестаю остро ощущать теперешнюю опасность, доверившись надежному командиру тральщика, но не могу не думать о гибели трех эсминцев. Хотя решение продолжать идти вперед в темноте без минного охранения — не мое, но я корю себя за то, что поддерживал такое решение. Может быть, если бы мы стали на якорь до рассвета, все было бы иначе.

Тяжелая дума долго не отпускает меня. А ночь тянется и тянется бесконечно.

К рассвету дождик перестал. Горизонт прояснялся, и вдали уже можно было различить характерный горбатый силуэт Гогланда. На море был штиль. Море лежало перед вами все более светлеющей, необъятной гладью. Наше море, тысячу раз виденное, по-утреннему свежее. В прежние дни сколько раз посещала меня радость в такие вот тихие балтийские рассветы! А сейчас рассвет нес новую тревогу...

Сначала в воздухе появляются фашистские разведчики. Потом хищной стаей идут бомбардировщики. С мостика тральщика мне видно, как они заходят на бомбовый удар по кораблям, уже проходящим мимо Гогланда. Там «Киров», там лидеры эсминцев и эсминцы.

Корабли приводят в действие все свои зенитные средства — над ними вырастают облачка дыма от разрывов снарядов. Самолеты мечутся, сворачивают с курса. Я догадываюсь, что корабли увеличили ход, потому что скоро они минуют остров и скроются из виду. А там, как я знаю, их уже может прикрыть истребительная авиация флота.

Теперь «юнкерсы» бросаются на транспорты и другие суда, вытянувшиеся длинной колонной на подходах к Западному [41] Гогландскому плесу. Фашистские летчики нахально вьются над беззащитными судами, прицельно бомбят, поливают палубы огнем из пушек и пулеметов. Они, разумеется, видят на палубах и женщин, и детей, видят знаки Красного Креста на тех судах, которые везут раненых, но никого не щадят. Немногие боевые корабли и катера, идущие в непосредственном охранении конвоев, стреляют по самолетам, но их огонь малоэффективен.

Наш «Т-74» потихонечку идет своим курсом. Самолеты его не атакуют — цель малая, незаметная. Все же единственная сорокапятимиллиметровая пушечка тральщика открывает огонь по каждому «юнкерсу», пролетающему в пределах ее досягаемости.

Откуда ни возьмись, вдали вырастает ровная цепочка малых кораблей, идущих с севера строем кильватера на пересечку нашего курса. Их девять. Мы переглядываемся с командиром тральщика. Оповещения о наших кораблях в этом районе Шаповалов не получал. Стало быть, надо принимать бой. Объявляется боевая тревога. Наш тихоход один против них.

Вдруг неопознанные корабли опоясываются огнем. Пушечные залпы — один, второй, третий... Сейчас у борта тральщика встанут всплески от снарядов. Но всплесков нет, и слышится доклад сигнальщика.

— Товарищ командир! Они по «юнкерсам» стреляют!

Глядим вверх и видим Ю-87, вынырнувший из облаков и пытающийся атаковать кильватерную колонну. Вокруг него дымными следами отмечаются разрывы снарядов. Значит, корабли — наши!

Скоро выясняется, что нам повстречался дивизион тихоходных тральщиков Кронштадтской военно-морской базы, высланный с Гогланда для траления фарватера, по которому продолжают идти суда и корабли. Кто-то в спешке забыл дать оповещение о них.

Около 11 утра 29 августа «Т-74» все тем же неторопливым ходом вошел в бухту Сууркюла на острове Гогланд. Оказывается, здесь по решению Военного совета флота спешно была создана перевалочная база для сосредоточения моряков и пехотинцев, снятых с погибших кораблей и транспортов, а также поднятых из воды. Обеспечивал действие этой необычной базы специальный спасательный отряд кораблей под командованием капитана 2 ранга И. Г. Святова. Входящие в отряд сторожевики, тральщики, торпедные катера, катера МО, буксиры, мотоботы направлялись на путь следования таллинских конвоев и доставляли в бухту [42] все новые и новые партии людей, спасенных в Финском заливе.

Искренне поблагодарив командира тральщика Шаповалова, мы с капитаном 3 ранга Козиным сходим на берег. Идем по причалу и вскоре к большой нашей радости видим катер «МО-211». На его палубе, прислонившись к ограждению рубки, полулежит контр-адмирал Ралль. Рядом сидит бригадный комиссар Кокин. Живы!

У Ралля и Кокина, как выяснилось после нашего короткого и взволнованного разговора, сильно повреждены стопы ног. Контр-адмирал уже не надеялся увидеть нас, предполагал самое худшее, но на всякий случай держал катер в бухте. Теперь из нашего штаба ждать больше некого, и Ралль приказывает командиру «МО-211» идти в Кронштадт.

Скорость малого охотника особенно чувствуется после тихоходного тральщика. Идем, ориентируясь на глаз, поскольку оба компаса катера вышли из строя еще при взрыве «Володарского». Такой ориентировке способствуют и хорошая видимость, и мое детальное знакомство с этим районом Финского залива.

Под вечер входим на Большой кронштадтский рейд. Сердце учащенно бьется, когда рядом вырастают громадные борта линкора «Марат» и крейсера «Киров», когда взгляд охватывает знакомые очертания стоящих в гаванях линкора «Октябрьская революция», лидеров и эсминцев. Флот сохранен, флот готов продолжать борьбу!

Катер подходит к Петровской пристани. Там полно народа. Кажется, весь Кронштадт вышел встречать моряков-балтийцев, державших суровое испытание во время прорыва из Таллина. Люди молча оглядывают тех, кто сходит на берег, кого выносят на носилках. Наверное, ждут и ищут родных, близких, друзей. Тут же госпитальные машины, врачи и санитары в белых халатах.

С нашего катера на пристань выносят на носилках контрадмирала Ралля и бригадного комиссара Кокина. С забинтованной головой выходит капитан-лейтенант Гапковский, за ним шагаем и мы с Козиным. Проходим сквозь толпу кронштадтцев и в парке расстаемся.

Хромая на левую ногу (сказывается падение с компасного мостика на «Калинине»), двигаюсь к Усть-Рогатке. Обдумываю слова контр-адмирала Ралля, сказанные им еще на пути с Гогланда в Кронштадт: поскольку его, Ралля, видимо, отправят в госпиталь, а начальник штаба с заместителем погибли, за старшего в Минной обороне следует остаться [43] мне. Надо побыстрее выяснить судьбу всех кораблей с их экипажами, уточнить потери, связаться со штабом флота, получить указания на дальнейшие действия.

Окидываю взглядом стенки гаваней — нет ли какого-нибудь корабля из состава Минной обороны? Нет, пока нет. Куда же мне идти? Недолго раздумывая, решил подняться на борт стоящего у стенки Усть-Рогатки линкора «Октябрьская революция». Это мой давний знакомый — ведь почти пять лет проплавал на нем в предвоенные годы в качестве старшего штурмана.

Встречают меня здесь как родного. Вскоре сижу в кают-компании, досыта накормленный (ведь уже вторые сутки ничего не ел), и рассказываю окружившим меня кронштадтцам о том, что видел и пережил на переходе из Таллина. Но глаза мои слипаются, в голове шум. И как бы ни хотелось друзьям побольше узнать о событиях, только что разыгравшихся в Финском заливе, они ведут меня в каюту, укладывают спать.

Сплю я долго, тем самым мертвым сном, который наваливается на человека после тревог и волнений. Утром 30 августа, поблагодарив линкоровцев за гостеприимство, схожу на стенку и вижу стоящий на старом месте наш штабной корабль «Ленинградсовет». На его палубе меня обнимает флагмин Александр Гончаренко. Он тоже зачислил было меня в число погибших.

В кают-компании собираются все те работники штаба Минной обороны, которые шли из Таллина на «Ленинградсовете». Разговор у нас о минах, бомбах, погибших кораблях, погибших товарищах. «Ленинградсовет» тоже был на волосок от гибели. Фашистские самолеты сбросили на него более сотни бомб. Корабль уцелел благодаря хорошей выучке экипажа, исключительной выдержке и самообладанию его командира старшего лейтенанта Н. Н. Амелько. Он так управлял кораблем, что сумел и мины обойти, и уклониться от бомбовых ударов.

Потом до позднего вечера мы занимаемся сбором и обобщением сведений о кораблях Минной обороны, участвовавших в переходе из Таллина. А на другой день утром мне приносят заполненный бланк семафора. Командующий флотом собирает всех командиров и военкомов соединений на совещание в конференц-зале штаба Кронштадтской военно-морской базы.

Совещание открывается в 14 часов 31 августа. Возглавляет его Народный комиссар Военно-Морского Флота адмирал Н. Г. Кузнецов. Он заслушивает доклады о состоянии основных [44] соединений флота после прорыва из Таллина. Подводятся итоги этой операции, выявляются потери, анализируются просчеты в решениях и действиях флагманов и штабов. Все, кто выступает на совещании, особо подчеркивают выучку и героизм балтийцев.

Я слушаю все, о чем говорится на совещании, взвешиваю собственные впечатления и еще глубже сознаю: моряки Краснознаменной Балтики этим беспримерным прорывом из Таллина совершили героический подвиг. Да, потерь немало, трагически сложилась судьба ряда кораблей, многих транспортов. Да, были ошибки, но из осажденного Таллина выведено основное ядро корабельных сил флота и вывезено более 18 тысяч бойцов. Эти силы сейчас очень нужны для обороны Ленинграда.

Николай Герасимович Кузнецов высоко оценил доблесть балтийцев, проявленную при прорыве флота из Таллина. В то же время он встревоженно говорил о положении под Ленинградом, требовал, чтобы флот всеми своими нынешними силами готовился отразить фашистское наступление, нацеленное на город Ленина. И всем, кто его слушал, становилось ясно, что в боевых действиях флота наступает новый этап.

После совещания меня принял командующий флотом вице-адмирал Владимир Филиппович Трибуц. Разговор оказался недолгим. Командующий сообщил о расформировании Минной обороны и создании Охраны водного района флота (сокращенно — ОВР КБФ) — соединения, непосредственно подчиненного Военному совету. Новое соединение должно объединить все силы и средства, входившие ранее в Минную оборону, в Охрану водных районов Таллина и Кронштадта. Командиром назначен капитан 1 ранга Б. П. Птохов, военкомом — бригадный комиссар Р. В. Радун. Я назначен на должность начальника штаба.

— Поздравляю вас, — сказал Владимир Филиппович. — Должность ответственная и очень хлопотливая. Надеюсь — выдержите.

Я смотрел на бледное, усталое лицо вице-адмирала и впервые остро ощутил, какие сложные решения пришлось ему принимать в первые два месяца войны, какой тяжестью лег на него таллинский переход. А сколько еще всяких испытаний впереди!

— Постараюсь оправдать доверие, — ответил я.

Выходя от командующего, я уже думал о новых своих обязанностях. [45]