Ближе к флоту

В Картахене

10 октября 1936 г. я вылетел в Картахену. По просьбе республиканского правительства из Советского Союза намечалась отправка первых партий военного груза. Накануне я посетил И. Прието. Беседа состоялась у него на квартире поздно вечером. За чашкой кофе с коньяком дон Индалесио разговорился и, как мне показалось, хотел подчеркнуть неофициальность нашего разговора. Он с похвалой отозвался о переходе флота из Средиземного моря в порты северных провинций, хотя и не предложил распить обещанную в свое время бутылку шампанского.

К этому времени он уже был министром авиации и флота и прочно сидел в этих двух креслах одновременно. Осведомленный больше, чем я, он понимал, что коммуникации с Советским Союзом приобретают особое значение. Война принимала затяжной характер. Организация народной армии и комплектование интербригад зависели от поступления оружия. Кое-что удавалось получать из Франции, Мексики и других стран, но этого было явно недостаточно. К этому времени уже стало очевидным, что базирование флота в Кантабрике затруднено; к тому же он выполнял только частные задачи, не оказывающие решающего влияния на ход гражданской войны в целом. «Я принял решение вернуть флот в Средиземное море», — начал разговор дон Индалесио. Это мне было уже известно. Мы обменялись мнениями о том, что обратный переход будет, очевидно, труднее, что пройти Гибралтар внезапно, как это мы сделали в сентябре, уже не удастся, да и флот мятежников пополнился новым крейсером «Канариас», который при смелом и инициативном командовании мог доставить много неприятностей эскадре с тихоходным [108] линкором «Хаймо I». Присто считал теперь желательным мое присутствие в Картахене. «Я говорил с вашим послом Розенбергом, и он обещал дать нужные указания», — закончил министр. Мне ничего не оставалось, как выразить свою готовность сделать все от меня зависящее. Наш посол действительно указал мне на необходимость выехать в Картахену и все внимание сосредоточить на обеспечении приемки грузов. Когда вышел первый транспорт с оружием, вопрос обеспечения его в море республиканским флотом еще не стоял, а организация выгрузки в порту не представляла большой трудности. «А как быть с переходом эскадры, куда я обещал вернуться?» — спросил я у посла. Однако выход кораблей уже мог фактически состояться в день нашего разговора, а лететь туда так, как мы это сделали две недели тому назад, через территорию мятежников, возможности не было. С командующим флотом М. Буиса оставался наш советник Н. П. Анин.

Мой вылет в Картахену был назначен на раннее утро. С аэродрома Алкала-де-Энарес, расположенного в 25 километрах от Мадрида по шоссе на Валенсию, вылетал рейсовый самолет, идущий на Аликанте. Оттуда до базы менее двух часов на машине. В назначенный час человек 15 пассажиров разных национальностей разместились в стареньком «Потезе». Небольшой городок Алкала-де-Энарес был известен прежде всего тем, что в нем родился писатель Сервантес, а теперь на его долю выпало базировать истребители с советскими летчиками-добровольцами и защищать Мадрид от «Юнкерсов» и сопровождавших их «Хейнкелей» и «Фиатов».

Мы улетали в глубокий тыл, и многие пассажиры, видимо, были довольны. Мадрид превращался во фронтовой город, мятежники готовили мощное наступление, окружив столицу с трех сторон. Испанское население не хотело покидать город, но многочисленные иностранцы и посольства предпочитали перебраться в тыл, распространяя слухи о скорой и неминуемой победе Франко.

Сильная болтанка в горном районе доставляла большие неприятности. Она прекратилась, как только миновали горы, и самолет быстро начал снижаться; впереди открылась синева моря. Началось обычное перед посадкой оживление. Стюардесса попросила всех застегнуть ремни. Я не был уверен, будет ли машина из Картахены, но это [109] меня уже не смущало. К моему удовольствию, еще из самолета я заметил серую Испано-Суизу и, небольшого роста, плотного шофера-моряка Мартинеса: значит, все в порядке. Только от быстрого снижения немного болели уши и после сильной болтанки все покачивалось вокруг, как на палубе корабля во время шторма. Два часа езды по красивой прибрежной дороге, и мы уже проезжали аэродромы Лос-Алькасарес и Сан-Хавьер. Вот и Картахена. Гавань пуста, и нет обычного оживления в городе. Это знакомое моряку положение, когда флот ушел в море и база, временно осиротев, ждет его возвращения. А вот и здание с небольшой вывеской: «Висе-Альмиранте, Хефе де ла Басе де Картахена» — вице-адмирал, командир базы Картахена. Антонио Руис приветливо встречает меня и приглашает в свои апартаменты. Он рад моему приезду, но, как мне думается, не потому, что предстоит большая и полезная работа. Он еще не знал, что через несколько дней по городу пройдут первые советские танки и народ будет восторженно кричать: «Вива Руссиа!», что именно эти добровольцы будут участвовать в отражении яростных атак на Мадрид в начале ноября. Ему приятно поболтать с новым человеком, не задумываясь о высоких материях. Я тоже доволен, что имею возможность, пока нет переводчика, объясняться с ним на французском языке; я знаю, что Антонио охотно поедет со мной и покажет базу, ее древние сооружения, оставшиеся от римлян и мавров. Все это хорошо и полезно, но есть и другие вопросы, более насущные и сложные. Ведь за прошедшие два месяца мне удалось со многим познакомиться, составить более полную картину происходящего и подумать о той роли республиканского флота, которую он должен будет играть, если война затянется. А конца ее не видно. Франко уже не сможет быстро одержать победу, даже если ему удастся захватить Мадрид, а республиканцам трудно было рассчитывать в короткие сроки подавить мятеж.

Флоту нередко доводится выполнять тяжелую, но малозаметную работу, от которой зависит успех на сухопутных фронтах. Эта работа временами бывает настолько незаметной для простого наблюдателя, что флот упрекают за его бездеятельность, и только выдержка командования в этом случае обеспечивает его нормальную боевую деятельность. Говорят, у японского адмирала Того в русско-японскую [110] воину сожгли дом из-за того, что он недостаточно активно, по мнению публики, действовал, выжидая более благоприятной обстановки. Известно также, что когда в первую мировую войну немецкий флот производил отдельные налеты на английское побережье, командующий адмирал Джелико подвергался резким нападкам, хотя он ни с каким флотом не мог полностью гарантировать Англию от ночных набегов флота противника. Общественное мнение не всегда разбирается в тонкостях войны на море. Так было и в данном случае. Республиканской эскадре предстояла тяжелая малозаметная работа. Забегая немного вперед, можно вспомнить, как с ноября 1936 г. и до марта 1937 г. эскадра непрерывно выходила в море и обеспечивала доставку нужных армии грузов, а кажущаяся бездеятельность флота вызывала нарекания, и в апреле флот в угоду общественному мнению провел специальную операцию, использовав в ней даже старый линкор «Хайме I» с риском потерять корабль без большого боевого эффекта. Ничего не поделаешь!

«Видимо, не один транспорт вам придется принимать в Картахене и поэтому рассчитывайте на длительное там пребывание», — советовал мне наш военный атташе Горев перед отъездом. Становилось очевидным, что республиканскому флоту и базе следовало приготовиться к борьбе с мятежниками против надводных кораблей, подводных лодок и авиации. В день моего прибытия флот был еще в Кантабрике и в базе было спокойно. Уже несколько недель не было ни одного налета, и вся деятельность мятежной эскадры была сосредоточена в районе Гибралтара. Даже затемнение перестали соблюдать, и по вечерам, как в мирное время, на главной улице Калья Майор были открыты все рестораны и кафе. Посетители за столиками, вынесенными прямо на мостовую, засиживались до позднего вечера, и только беспокойные «пистолерос» (в основном анархисты) иногда нарушали тишину города. Кроме грузов, ожидалось прибытие и добровольцев. Я с нетерпением ждал это пополнение из моряков-добровольцев. Одному работать было трудно. Свободные дни я использовал для детального ознакомления с базой: ее береговой артиллерией, зенитной защитой, противолодочной обороной и готовностью порта к приемке груза. Без командира базы ничего не сделаешь с транспортом, и расшевелить дона Антонио являлось моей первой и основной задачей. [111]

«Война, видимо, затягивается, и правительство правильно поступает, серьезно занимаясь организацией народной армии», — начал я, чтобы затем объяснить роль флота и базы, а особенно задачи, которые выпадают на его долю.

«Но пуеде сер» (не может быть), — с легкомыслием и чрезмерным оптимизмом ответил мне Руис, сразу разрушая мои планы. «Мятеж или удается сразу или обречен на провал», — философствовал он. По его словам. Республика очень популярна в народе, и фашисты не имеют поддержки. «Но военная сила пока на их стороне», — возразил я и напомнил ему о падении Бадахоса, Талаверы и о продвижении мятежников к Мадриду. «Я также уверен в победе республиканцев, но для этого нужно упорно и организованно вести, если потребуется, длительную борьбу», — агитировал я, стремясь настроить его на деловой лад. Мне хотелось даже немного припугнуть дона Антонио победой мятежников, но он отнесся к этому довольно спокойно. Впоследствии мне довелось наблюдать за поведением многих офицеров, оставшихся на стороне правительства, и только немногие из них решительно и до конца были против Франко. Большинство колебалось, сомневалось и долго не могло сделать определенного выбора. Слишком многое связывало их со старым строем. К тому же Антонио Руис был офицером, способным только плыть по течению и совсем не приспособленным к бурным событиям, которые переживала Испания.

«Для армии потребуется много оружия и откуда бы мы его ни получили, оно, вероятно, прибудет морем и обязательно в Картахену», — делал я прозрачные намеки. Антонио оживился. Он догадывался, что мой приезд связан с какими-то планами, и внимательно слушал, что я скажу дальше.

«Давайте посмотрим по карте, как это может выглядеть на деле», — сказал я и пригласил Антонио Руиса к столу, где лежала целая стопа морских карт Средиземного моря. Выбрав одну из них, на которой было все Средиземное море, я пустился в рассуждения о возможных коммуникациях и тех опасностях, которые могут возникнуть при движении транспортов в море и нахождении в базе.

С первого взгляда становилось ясно, что две линии коммуникаций — из Советского Союза и из Франции — [112] приобретут наибольшее значение, если война примет затяжной характер. Какие грузы пойдут из Франции, я ясно не представлял. Комитет по «невмешательству» к этому времени приостановил даже посылку оборудования для республиканских кораблей и авиации из Англии и Франции, и только отдельные товары после «хорошей смазки» удавалось там приобретать. Линия коммуникаций шла из Черного моря через Дарданеллы, пересекала Средиземное море с востока на запад, с конечным портом в Испании. Эта линия приобретала особое значение. Транспорты, идущие по этому пути, вынуждены будут проходить около Мальты, Сицилии, Бизерты и вдоль африканского берега пробираться к Пиренейскому полуострову. Мятежники владели Гибралтаром и островом Мальорка, недалеко от Картахены, и стало быть имели возможность перехватывать эти транспорты в случае отсутствия республиканского конвоя. Руис слушал меня внимательно. Как бы желая предвосхитить его вопрос, я сказал, что республиканский флот скоро вернется в Картахену и безусловно справится с этой задачей. «Муй буено, муй буено» (очень хорошо, очень хорошо), — обрадовался он и спросил, не знаю ли я о дне возвращения кораблей. Обещая ему сразу сообщить все, что мне будет известно, я перешел к вопросам о готовности базы в предвидении большого потока военных грузов. «Если не секрет, расскажите мне. что будет делать ваша база, если несколько транспортов прибудут сюда», — осторожно, желая не задеть его самолюбия, обратился я к Антонио.

«Омбрэ!» — воскликнул мой собеседник и тут же приказал принести ему планы порта.

Оказалось, порт, вывозивший ранее фрукты и свинец, не был приспособлен для крупногабаритных грузов, хотя и имел довольно много небольших кранов. Одновременно могли стоять и разгружаться 3–5 транспортов, если найдется достаточно грузчиков. Узким местом были средства вывоза грузов из порта: автомашины и железная дорога. Не хватало открытых платформ и вагонов, почти совсем не было в его распоряжении автомашин и тем более с прицепами для перевозки огромных ящиков с самолетами.

Антонио тут же отдавал распоряжения о вызове нужных ему людей. «Позовите ко мне сеньора Матео», — приказал он, стараясь придать строгое выражение лицу. Матео я уже немного знал. Это был полковник [113] интендантской службы, ведающий всеми хозяйственными делами базы. Высокий худощавый старик с печальными глазами оказался впоследствии незаменимым тружеником. Он пользовался авторитетом у всего личного состава. Матео пережил личную трагедию. В начале мятежа анархисты убили его единственного сына, когда последний пытался помешать расхищению оружия. Оставшись одиноким, он целиком отдавался службе, будучи преданным законному правительству. Прослужив в Картахене много лет, он знал все подробности хозяйства базы и не раз выходил из самых затруднительных положении. Я не хотел вмешиваться в разговор Антонио со своим подчиненным и поэтому, когда Матео вошел в кабинет, отошел в сторону, рассматривая висевшие на стене картины из времен галерного флота. «Возможно, на одной из таких галер выходил из Картахены и Сервантес», — подумал я.

Получив какие-то приказания, Матео почтительно вытянулся и со словами: «си сеньор», — приложил руку к головному убору.

Мы продолжали начатый разговор.

Я знал, что дон Антонио является приверженцем Прието, и поэтому счел полезным упомянуть о своем разговоре с министром и передать ему, какое значение он придает последним операциям с транспортами. Но не в обычаях базы, даже во время войны, было работать до позднего вечера, и Антонио просиял, когда маринеро доложил: «Комида листа» (обед подан). Я был тоже доволен, так как мы договорились рано утром начать знакомство с положением дел на месте.

Свой обход мы начали с арсенала, который вместе с судоремонтными мастерскими и доками являлся главным флотским объектом военно-морской базы. Арсеналом называлась маленькая гавань, которая раньше была достаточна по размерам для всего галерного флота, а в настоящее время принимала только эсминцы и подводные лодки. Более крупные корабли до мятежа не базировались на Картахене, а теперь они становились у мола Курро, в большой гавани, не так давно сооруженной для увеличения акватории порта. Вокруг бассейна малой гавани, куда мы проехали, располагались здания мастерских, складов и администрации. Нас встретил начальник арсенала Патрицио Касадо, секретарь арсенала Мелиа и председатель местного профсоюза комитета рабочих арсенала (он же начальник [114] корпусного цеха) Артахо. Этот своеобразный треугольник, говоря нашим языком, дружно работал и многое сделал для обеспечения боевой деятельности флота в последующие годы. У причалов гавани не было никаких больших кораблей. Только у мастерских стояли два недостроенных эсминца — «Хорхе Хуан» и «Уллоа» — да две начатые крупные подводные лодки типа «Д». Сейчас было не до них, и все средства базы были брошены на ремонт боевых кораблей.

Здесь мне довелось узнать любопытные факты из жизни республиканского флота. «Конструктора Наваль» — компания, которая строила испанский флот, оказывается, была собственностью англо-испанского акционерного общества, управлялась из Лондона и зависела от английских поставок. Принимая участие в постройке эсминцев и крейсеров, англичане издавна контролировали строительство испанского флота. Теперь это выражалось в задержке поставок самых необходимых механизмов и материалов, которые даже были оплачены. Вода для боевых и бытовых нужд — и та была в руках англичан. Получаемая из Мурсии, она шла по водопроводу, который обслуживался английской компанией, а основным владельцем был не кто иной, как британский консул в Картахене. Случайно или нет, но Картахена вдруг стала получать мало воды, а насосы, от которых якобы это зависело, требовали замены. Они ожидались из Лондона, но тот же пресловутый комитет по «невмешательству» временно запретил их отправку в Испанию. Англо-испанская компания, имея свои филиалы в Ферроле, который оказался в руках мятежников, и в республиканской Картахене, играла на два стола. В Ферроле она достраивала крейсера «Канариас» и «Балеарес», а в Картахене эсминцы «Хорхе Хуан» и «Уллоа». «Конструктора Наваль» оставались «вне политики», когда дело касалось прибылей. Любопытно, что не только британский консул зависел от этой компании, но и дон Патрицио — начальник арсенала — считал себя больше подчиненным Лондона, чем Мадрида. Если к этому добавить, что телефонная компания — «Унион Телефоника» — была также в зависимости от иностранцев, а линия связи нередко проходила через территорию, занятую мятежниками, то составится полная картина того сложного положения, которое переживала Картахена с военной точки зрения. [115]

«Соедините меня с Лондоном», — говорил Касадо секретарше, совершенно не задумываясь над секретностью переговоров.

«Сию минуту», — отвечала она и, возвратившись, докладывала, что заказала разговор на 16 часов, правда, телефонистка не ручается за точность, так как связь работает ненадежно.

Порядки эти изменить было трудно, и нашей задачей являлось сделать все возможное, чтобы в этих условиях помочь республиканцам в их борьбе. В описываемый момент меня прежде всего интересовала безопасность идущих грузов.

Мне представлялось, что арсенал, обнесенный высокой стеной, явится лучшим местом для разгрузки транспортов. Патрицио указал мне на причал, где обычно стояли эсминцы, теперь он был свободен. Решили проехать на место и посмотреть. Именно здесь через несколько дней и разгружался «Комсомол», доставивший первые танки и группу волонтеров.

Я поинтересовался, намерено ли начальство арсенала достраивать «Хорхе Хуан» и «Уллоа», на первый взгляд, почти готовые эсминцы. «Все зависит от поставок из Англии, — ответил Касадо, — сейчас работы свернуты, так как мастерские загружены ремонтом боевых кораблей». Тогда не верилось, что гражданская война затянется на три года и многое изменится в самом арсенале, а эти эсминцы — достроенные — еще примут участие в боях.

Простившись с Патрицио, мы с Антонио выехали на 15-дюймовую береговую батарею. Две такие батареи, из орудий корабельного образца, некогда построенных для английских линкоров, были установлены для обороны базы. Дорога шла зигзагами, круто поднимаясь вверх. Сколько труда потребовалось, чтобы затащить тяжелые башни на такую гору, зато батарея стала почти неуязвимой со стороны моря, и ни один корабль по осмелился приблизиться к ней.

«Горы без зелени», — говорят испанцы о Картахене. Зелени здесь действительно мало. Ранней весной она появляется на склонах гор, но горячее солнце в июне-июле ее безжалостно выжигает, и только в отдельных местах зелень сохраняется круглый год. Резким контрастом с серым городом и его окрестностями выглядит море. Голубое, оно сливается на горизонте с таким же небом, [116] и на него можно часами смотреть, рассуждая о бренности человеческого существования. «Map син пескадо» (море без рыбы), — говорят жители Картахены и довольствуются моллюсками, изготовляя отличный арос де ла пола (плов из риса и съедобных моллюсков). Когда мы остановились у батареи, начальник артиллерии капитан Мира отрапортовал Антонио и представил командира батареи. «Море без рыбы» было спокойно. Зеркальная штилевая светлая поверхность только местами темнела там, где ветер вызывал мелкую рябь. Город, казалось, слился с окружающей однообразной серой местностью, и только бухта блестела, зажатая среди высоких гор. Отсюда легче всего было оценить по достоинству древний Новый Карфаген, как счастливое сочетание глубоководных подходов и укрытых от всех ветров гаваней. Это делало порт очень ценным во времена галерного флота и сегодня, в дни авиации и подводных лодок.

Командир приказал пробить боевую тревогу.

Недавно установленные башни батареи береговой обороны пришли в движение, а жерла пушек, задранные вверх, говорили о силе и боеспособности береговой обороны.

Капитан Мира предложил пройти на командный пункт и, кажется, собирался сделать пробный выстрел, пользуясь присутствием командира базы. «Я уверен и без этого, что в случае нужды батарея будет хорошо стрелять», — сказал я посмотревшему на меня Антонио. Такая нужда для нее пришла через несколько месяцев, когда «Канариас» и «Балеарес» в погоне за распубликанским эсминцем приблизились к Картахене, и батарея Синеса, спасая эсминец, выпустила несколько снарядов крупного калибра. С береговой обороной в Картахене было на самом деле благополучно. Некоторые батареи, правда, были настолько устаревшими, что их нельзя было принимать в расчет, но и крейсеры противника не представляли для них серьезной угрозы.

Меня интересовала одна из зенитных батарей 3-дюймового калибра, расположенная неподалеку. Нападение с воздуха представляло реальную угрозу. Четырехорудийная зенитная батарея оказалась явно не современной. Старые пушки не были снабжены средствами обнаружения, а приборы управления рассчитаны на огонь по визуальной цели. Отражать налеты самолетов ночью такие батареи [117] не могли. Я отметил для себя необходимость усиления средств противовоздушной обороны, но, чтобы не обижать личный состав, похвалил командира. «А сусорденес» (к вашим услугам), — бодро ответил он, и мы уехали.

Я тогда не знал, что Картахена будет моим постоянным местом жительства, а Валенсию, куда переедет правительство, мне придется посещать только для докладов в свободное от операций время.

Действия флота мятежников

Первыми кораблями мятежников, начавшими боевые операции против республиканцев, были крейсер «Сервера» и эсминец «Веласко». Они были использованы на Севере для блокады побережья и обстрела Бильбао, Сантандера и Хихона.

В конце августа вступил в строй крейсер «Канариас». Вместе с крейсером «Сервера» он уже принимал участие в обстреле побережья, когда сухопутные части мятежников наступали на Ирун и Сан-Себастьян.

Так как на Севере у республиканцев тогда не имелось никаких кораблей, кроме старого миноносца № 3, мятежные корабли действовали там безнаказанно. Только в сентябре на Севере появились три республиканские подводные лодки, которые ограничили действия мятежных кораблей у берега, однако они не могли им серьезно противодействовать.

19 сентября 1936 г. эсминец мятежников «Веласко» потопил подводную лодку республиканцев «В-5» около Сантандера. Лодка, застигнутая в надводном положении, почему-то не могла погрузиться, и подошедший эсминец уничтожил ее вблизи от берега и расстрелял пытавшуюся спастись команду.

В конце сентября, когда республиканский флот перешел на Север, корабли мятежников «Канариас» и «Сервера» перебазировались на Кадис. 29 сентября они напали на дозорные корабли республиканцев, потопив эсминец «Феррандес» и нанося повреждения эсминцу «Гравина». Затем мятежные крейсеры, перебазировавшиеся на Кадис и Сеуту, начали обстреливать малозащищенные порты и [118] населенные пункты республиканского побережья. В результате одного такого обстрела были уничтожены нефтяные резервуары в Альмерии, что ограничивало и без того малые запасы топлива у республиканцев.

13 октября республиканский флот вернулся в Картахену. У мятежников на Севере остались линкор «Эспанья» и эсминец «Веласко», пытавшиеся блокировать республиканское побережье.

Так закончился 1936 год. После активных и напряженных месяцев борьбы (июль — октябрь) наступило временное затишье, так как флот той и другой стороны требовал ремонта.

Первой крупной операцией Франко в 1937 г. было наступление на Малагу. В этой операции активно участвовал значительно усилившийся к тому времени флот мятежников.

Три крейсера мятежников — «Канариас», «Балеарес» (вступивший в строй в январе 1937 г.) и «Сервера», базировавшиеся на Сеуту и Кадис, активно содействовали сухопутным войскам при наступлении на Малагу.

14 января 1937 г. все 3 крейсера с 2 канонерскими лодками «Кастиль» и «Лаурия», сопровождаемые тральщиками, обстреливали Эстепону на подступах к Малаге с юга и затем неоднократно появлялись в этом районе, поддерживая свой сухопутный фронт.

7 и 8 февраля, когда происходили решительные бои за Малагу, крейсеры мятежников непрерывно обстреливали город и подступы к нему. Следует отметить неплохое взаимодействие в этой операции сухопутных, воздушных и морских сил мятежников.

Вечером 8 февраля Малага была захвачена франкистами. Попытки республиканского флота противодействовать крейсерам мятежников успеха не имели, так как поблизости угрожающе маневрировали немецкие корабли, а итальянские крейсеры неоднократно показывались на горизонте, вводя в заблуждение командование республиканского флота и отвлекая корабли от действительного противника.

Активное участие Германии и Италии в войне на стороне Франко не было секретом с первых дней мятежа. Эта помощь возросла после провала плана мятежников быстро покончить с республиканским правительством. Любопытны некоторые данные. По признанию бывшего [119] правительства фашистской Италии, мятежникам за время гражданской войны было доставлено: 2 тыс. орудий, 10 тыс. автоматов, 240 тыс. винтовок, 324 млн. различных патронов, 8 млн. артиллерийских снарядов, 12 тыс. грузовых машин, 700 танков, 800 самолетов, 17 тыс. авиабомб, 2 подводные лодки и 4 эсминца{7}. Мне думается, эти цифры, если и страдают неточностью, то только в сторону преуменьшения.

Участвуя в разработке плана мятежа, фашистская Германия смогла выступить на стороне мятежников с первых же дней борьбы. К началу мятежа у берегов Испании уже находилась немецкая эскадра в составе двух линкоров типа «Дейчланд», трех крейсеров типа «Нюрнберг» и флотилии эсминцев.

Итальянская авиация перебрасывала войска из Марокко на полуостров, а Гитлер уже в августе предоставил Франко транспортные самолеты, «Юнкерс 52» и истребители. Когда стало ясно, что предстоит длительная борьба, Гитлер приказал создать специальный авиационный легион «Кондор». В августе 1938 г. в этом легионе насчитывалось уже более 400 истребителей и около 300 бомбардировщиков.

Я много думал: можно ли было удержать Малагу? Без сомнения, можно. На Малагу наступали те же части Муссолини, которые потом были биты под Гвадалахарой. О наступлении было известно по крайней мере за месяц. Оборона, как известно, всегда требует сил в два, три, а то и в четыре раза меньше, чем наступление. Значит, не ослабляя кольцо защиты столицы до неразумных размеров, легко можно было оттянуть часть сил на юге.

К сожалению, достаточного внимания южному фронту уделено не было. Генерал Асенсио, главный советник Кабальеро и фактический руководитель военными операциями, оказался не на высоте. Компартия решительно потребовала удаления Асенсио, но сделано это было уже после катастрофы в Андалузии. Возможно, еще в январе следовало не ограничиваться докладом Боливара — комиссара в Малаге — Л. Кабальеро и поставить вопрос в правительстве более решительно, чем это было сделано. Что же касается республиканского флота, он свободно [120] мог выделить часть кораблей и базировать их на Малагу. Пребывание там двух-трех эсминцев сделало бы затруднительным подход к городу мятежной эскадры. Но сделать это должно было центральное правительство. Сухопутная оборона, авиация и флот под единым командованием могли защитить Малагу. И так как для этого не требовалось больших оперативных познаний, то трудно сказать, где кончается халатность и беспечность и начинается предательство.

После взятия Малаги мятежники надежно завладели Гибралтарским проливом, а республиканский флот вынужден был ограничивать деятельность своих кораблей районом Средиземного моря восточнее Малаги.

Закончив наступление на андалузском направлении, мятежники активизировались на Севере.

В апреле развернулось наступление на Бильбао. Два крейсера и линкор мятежников постоянно действовали там, блокируя побережье и обстреливая порты и прибрежные дороги. Республиканцы к этому времени имели на Севере два эсминца — «Диес» и «Сискар» — и три подводные лодки. Этому отряду республиканского флота было трудно что-либо сделать против крейсеров и линкора мятежников. Но и в этих тяжелых условиях они добивались успеха. Так, в августе 1937 г. на подходах к Хихону находились танкер «Валетта» с 8500 тонн топлива и несколько транспортов с продовольствием, а около Сантандера стояли транспорты также с продовольствием и другими грузами; республиканские моряки предприняли рискованную операцию: два эсминца одновременно вышли в море, решив вступить в неравную борьбу с крейсером, чтобы отвлечь внимание неприятеля на один из эсминцев, предоставив другому возможность провести транспорты в республиканский порт. Это было 11 августа; в этот день в Хихон и Сантандер удалось провести танкер «Валетта» и несколько транспортов с продовольствием. Однако помощи, поступавшей морем, было недостаточно. Перевес сил был на стороне мятежников, и действия кораблей ограничивались охраной побережья от обстрелов и высадки десантов. С начала марта и до конца октября, когда пал Хихон, происходит упорная борьба за Север. В этот период эсминец «Сискар» с большими повреждениями попал в руки мятежников, погибла подводная лодка «С-6». Эсминец «Диес» ушел во Францию, с огромным трудом [122] отремонтировался и вписал еще одну славную страницу в борьбу при попытке прорваться в Картахену. После неравного боя он был интернирован в Гибралтаре. С исключительной храбростью действовала подводная лодка «С-6». До последних дней находясь на Севере Испании, не имея возможности из-за повреждений выйти в море, лодка была взорвана личным составом под громкое: «Вива ла Республика!» Эта лодка под командованием командира коммуниста Н. П. Египко (Матисс) и комиссара Паоло несколько раз атаковала фашистские корабли. С горечью вспоминал потом Матисс, как трудно воевать, когда на лодках имеется один комплект плохо действующих фиумских торпед, закупленных правительством ещё в 1928 г. Интересно, что личный состав и командир Матисс уже на другой лодке «С-2» после долгих мытарств и ремонта во Франции все же добрались до Картахены. Комиссар Паоло геройски погиб в борьбе за Республику.

В апреле 1937 г. подорвался на мине и погиб линкор мятежников «Эспанья». Занимая большинство баз, мятежники, смотря по обстановке, сосредоточивали крейсеры то на Севере, то в Средиземном море.

Основной задачей крейсеров мятежников в Средиземном море являлась борьба на коммуникациях, идущих с востока вдоль берегов Северной Африки в порты республиканцев, прежде всего в Картахену.

Так, 6 и 7 сентября 1937 г. произошло столкновение конвоя республиканских транспортов с крейсерами «Канариас» и «Балсарес», в результате которого транспорты вынуждены были вернуться в Алжир.

После падения Хихона, в октябре 1937 г., и ликвидации Северного фронта все морские операции обеих сторон сосредоточились на Средиземном море. К этому времени силы мятежников превосходили силы республиканцев, тем не менее республиканцы смело выходили в море, а ночью искали противника, чтобы, используя свои эсминцы, нанести ему удар. В марте 1938 г. произошло столкновение республиканцев и мятежников в районе мыса Палое, закончившееся потоплением флагманского корабля матежников крейсера «Балеарес». К этому сражению мы еще вернемся, оно явилось последним крупным столкновением на море.

Обосновавшись в Картахене, я часто выезжал для решения различных вопросов в Мадрид, а затем в Валенсию, [123] куда переехало испанское правительство и наше посольство. Тесную связь мне пришлось поддерживать с морским министром И. Прието и руководившим нашими добровольцами на сухопутных фронтах Г. М. Штерном (Григорович). Я предпочитал лучше лишний раз лично доложить морскому министру, чем пользоваться для конфиденциальных разговоров радио или телефоном. Морской министр знал, какие важные грузы шли морским путем из Советского Союза, и давал указания командующему флотом своевременно выполнять все мои заявки по обеспечению встречи, разгрузки транспортов.

Г. М. Штерн был крайне заинтересован в своевременной доставке грузов. Он понимал, что по телефону не подобает вести разговоры относительно поступления вооружения, но все же иногда звонил мне в Картахену, чтобы узнать, как у меня идут дела.

— Когда ты приедешь к нам в Валенсию? — начинал он обычно свой разговор. Это означало: к какому сроку транспорт будет уже разгружен?

— Завтра же выеду, — отвечал я ему, стараясь побыстрее закончить опасный разговор. Мы прекрасно сработались с Г. М. Штерном и с полуслова понимали друг друга. После возвращения из Испании судьба снова свела нас на Дальнем Востоке, и у меня остались самые лучшие воспоминания о нашей совместной работе.

В связи с поездками в Мадрид и Валенсию вспоминаю несколько эпизодов.

Возвращаясь как-то из Мадрида, я не устоял против соблазна проехать по «пути» Дон-Кихота.

«Вот та самая молино-де вьенто (ветряная мельница), — говорит мой собеседник, знаток испанских достопримечательностей Хуан Лопес, — где останавливался и беседовал с прекрасной Дульцинеей идальго Дон-Кихот». Это была дорога, по которой считали обязательным проехать все почитатели таланта Сервантеса, который был не только знаменитым испанским писателем, но к тому же и храбрым солдатом — участником боя при Лепанто. В один из вечеров, когда низкая облачность и небольшой дождь (что бывает не так часто в Картахене) не предвещали налетов, в столовой у командира базы зашел разговор о Сервантесе. Антонио Руис рассказал, что знаменитый испанский писатель участвовал в войне с турками и отличился [124] в известном Лепантском сражении, будучи еще совсем молодым командиром взвода на одной из испанских галер. Он не был моряком в полном смысле этого слова. Будучи в Италии, Сервантес поступил солдатом в формирующиеся там испанские части и с ними попал на галеры. Тогда не было еще дальнобойной артиллерии, двигателями служили тяжелые весла, а бой вели солдаты. Это была, говоря современным языком, морская пехота, вооруженная аркебузами.

Мы мысленно представляли себе, как 210 галер и 66 галиотов турок схватились с 201 галерой и 6 галиасами христиан, подойдя вплотную друг к другу. Физическая сила и личная храбрость морских солдат решали исход боя.

На одной из галер храбро сражался больной, снедаемый лихорадкой, бессмертный творец «Дон-Кихота» М. Сервантес. Он находился в самых опасных местах боя и получил четыре ранения, после чего много месяцев пролежал в госпитале в Мессине. Правда, не за это его ставят в один ряд с Пушкиным, Шекспиром или Гете, но и это заслуживает быть отмеченным в его биографии.

Бой при Лепанто был последней победой испанского флота. Шел 1571 год. Уходил блестящий для Испании XVI век, а вместе с ним уходило в прошлое и былое могущество флота. Испанцы любят вспоминать бой у мыса Лепанто и неохотно ведут разговор о «Непобедимой армаде», 17 лет спустя потерпевшей поражение, которое было предвестником скорого упадка всей «империи незаходящего солнца». Для Мигэля Сааведра Сервантеса бой у Лепанто был тоже последним военным успехом. Несмотря на тяжелые ранения, он, правда, участвовал еще в неудачной для испанцев тунисской экспедиции. Два года спустя в походе на Алжир Сервантес попал в плен, где ему не раз грозила смерть. Только в 1580 г. его выкупили. Вернувшись на родину, он еще три года проводит в морских походах, но военная служба становится для него непосильной. Начинаются скитания в поисках куска хлеба. Потеряв руку, он вынужден был покинуть военную службу и заняться литературной деятельностью. После всего услышанного про Сервантеса-солдата хотелось еще раз повторить вымышленный путь героев знаменитого романа и более подробно познакомиться с памятниками того времени, но обстановка не позволила этого сделать. [125]

К сожалению, место, где покоится прах Сервантеса, установить не удалось, памятников ему поставлено много и самым лучшим считается мадридский. Сколько лет прошло с тех пор, как наблюдал и описывал Испанию Сервантес, но и в годы гражданской войны черты доброго и наивного Дон-Кихота можно было обнаружить у многих испанцев. Это особенно характерно для первых дней гражданской войны, когда суровая борьба против мятежников непостижимо сочеталась с удивительной наивной доверчивостью к своим непримиримым врагам.

В Валенсии я встретил много знакомых. В отеле «Метрополь» собирались в те дни писатели, журналисты и различные политические деятели со всего мира. Там можно было встретить А. Толстого и И. Эренбурга, Э. Хемингуэя и Матэ Залку.

Ездили обычно ночью — так было быстрее и безопаснее. Шофер, матрос Рикардо, любил быструю езду. Он гнал машину со скоростью 90–100 километров в час. Как-то по дороге в Валенсию нас сбила в кювет встречная машина. Отделались легкими ранениями, но пару месяцев я все-таки прихрамывал на левую ногу. Самое любопытное заключалось в том, что во встречной машине оказались бельгийские журналистки, с которыми я впервые встретился еще в сентябре на нашем пароходе «Нева» в Аликанте. Прощаясь тогда, они уверяли, что мы обязательно еще увидимся. «Ну, вот мы и встретились», — улыбаясь сказала одна из них, когда я уже сидел около машины. Столкновение они объяснили невнимательностью шофера: «Мы его не раз предупреждали, а он все болтал и не смотрел вперед». Мне от этого было не легче.

До сих пор вспоминается неожиданный полет из Валенсии в Барселону в марте или апреле 1937 г. В Барселоне я получил возможность провести два вечера у нашего консула В. А. Антонова-Овсеенко, с которым я был уже знаком. У него же я встретился с М. Кольцовым, только что приехавшим с Арагонского фронта. Мы сидели и вспоминали Родину. Я рассказал о положении в Картахене и на республиканских кораблях. Михаил Ефимович не терял надежды побывать и даже поплавать на кораблях испанского флота. Это были мои последние беседы как с В. А. Антоновым-Овсеенко, так и с М. Кольцовым. Их судьба трагична. Шел 1937 год.

Вернемся, однако, в Картахену. [126]

Обеспечение морских перевозок из СССР в Испанию

Несомненно, самым ценным вкладом республиканского флота в борьбу с мятежниками было обеспечение морских перевозок в Испанию и из Испании. Поддержание коммуникаций Республики с внешним миром, важное при любых условиях, приобретало особое значение в 1936–1937 гг. в силу некоторых специфических обстоятельств. Когда вспыхнул мятеж и в Испании началась война, Англия и Франция добились заключения между всеми европейскими государствами соглашения о невмешательстве в испанские дела. СССР, присоединившись к этому соглашению, продолжал активно защищать интересы республиканской Испании, разоблачая в то же время истинный смысл политики западных держав в отношении Испанской республики. Очень скоро выяснилось, что Германия и Италия, подписав соглашение о невмешательстве, нагло нарушают его, посылая Франко оружие, военных советников и даже целые армии, в то время как Англия, Франция, США отказываются продавать законному правительству Испанской республики даже противогазы. СССР тогда открыто заявил, что он не считает возможным соблюдать соглашение в большей мере, чем некоторые другие его участники (имелись в виду Германия и Италия), и стал продавать вооружение и боеприпасы Испанской республике. С этого времени основным поставщиком оружия стал Советский Союз; без его помощи испанскому народу было бы трудно продолжать борьбу против фашизма. В 1936–1937 гг. транспортировка вооружения шла преимущественно морем — из советских портов на Черном море в испанские порты на Средиземном море, в первую очередь в Картахену. Франкисты, а также фашистские Италия и Германия стремились всеми возможными способами (включая обстрел, бомбардировку и торпедирование судов) препятствовать свободным коммуникациям между СССР и Испанией. Республиканский флот должен был в любых условиях проводить суда с драгоценным грузом в Испанию. Надо прямо сказать, что, несмотря на все трудности, республиканский флот справился с этой задачей. Более 20 крупных транспортов благополучно прошло из Советского [127] Союза в Испанию до сентября 1937 г., и только активное вмешательство итальянских кораблей нарушило морскую коммуникацию с Востоком в конце 1937 г. Мне хочется здесь кое-что рассказать об этой славной странице в истории республиканского военно-морского флота.

Еще в сентябре 1936 г. советские суда «Нева» и «Кубань» прибыли из Одессы в Аликанте с продовольствием и одеждой для испанских женщин и детей, посланными советскими профсоюзами.

С октября начали приходить суда с оружием и боеприпасами. Первым таким судном был «Комсомол», доставивший танки, автомашины и небольшое количество пушек. Подобно «Неве» и «Кубани», «Комсомол» шел без всякого обеспечения со стороны республиканских военных судов. Только лоцман на катере встречал его, чтобы указать место стоянки в порту. Капитаном транспорта был Г. А. Мезенцев. На судне была группа добровольцев-танкистов во главе с С. М. Кривогшеиным. Вскоре после этого в Испанию прибыл большой советский транспорт «Курск», который доставил первую партию самолетов-истребителей, авиабомбы и бензин. Самолеты, так же как и танки, были необходимы для борьбы под Мадридом.

С приходом этих транспортов связаны интересные воспоминания. Когда «Комсомол» отдал якорь в гавани Картахены, я на катере отправился к капитану транспорта. Мы быстро договорились с ним, с танкистами дело оказалось сложнее. С. М. Кривошеин, как старший, потребовал от меня документы, дающие мне право распоряжаться грузом. Таких документов тогда не могло быть ни у меня, ни у кого другого. Только ему одному было ведомо, какой груз [128] и в каком количестве он доставил. Мне же было лишь известно, что этот груз нужно как можно скорее отправить в Арчену, а затем в Мадрид. Представителя испанской армии в Картахене в тот момент не оказалось, но время терять было нельзя: в любой час можно было ожидать налета франкистской авиации. Секретность в условиях Картахены являлась делом безнадежным, и я попытался убедить танкистов сразу становиться под разгрузку. Пока Г. А. Мезенцев швартовался, в арсенал прибыл сухопутный или, вернее, танковый товарищ, которому Кривошеин поверил, как коллеге по специальности, хотя он мандата тоже не имел.

Первая партия танков еще стояла в арсенале за высокой стеной, а весь город уже знал и оживленно обсуждал это событие. Когда же советские танки своим ходом направились через город в Мурсию и далее, в Арчену, где им предстояло спешно приготовиться к тяжелым боям за Мадрид, ликованию населения не было конца.

— Вива, Руссия, вива! — кричали из толпы и бросали вверх головные уборы.

Из Мадрида торопили, там был дорог каждый день, а франкистский генерал Кейпо де Льяно из Севильи, пронюхав о прибытии партии оружия республиканцам, уже угрожал по радио уничтожить Картахену и осыпал площадной бранью всех «красных».

Разгрузка шла медленно, но, главное, беспокоила та беспечность, с которой испанцы обращались с боеприпасами и бензином. Ящики со снарядами бросали на машину, как будто бы это были апельсины. Курение около бочек с бензином являлось вторым бичом, и дон Антонио — командир базы — несколько раз обращался к рабочим с увещеваниями, но это помогало мало. Почему же люди, готовые отдать жизнь за Республику, не понимали элементарных вещей? Мне кажется, это можно объяснить наивной беспечностью, столь свойственной испанцам-южанам, и отсутствием военного опыта (ведь Испания по-настоящему не воевала со времен Наполеона).

Пришлось просить танкистов и экипаж корабля установить собственную охрану на причале, хотя [129] это делать было не совсем прилично в чужом порту. Но иного выхода не было; сами испанцы это понимали и не обижались.

Так или иначе, танки, готовые к бою и полностью укомплектованные, через несколько дней ушли по назначению. Именно эти танки в начале ноября приняли на себя удар рвущихся к столице мятежников и помогли отстоять Мадрид.

Некоторых товарищей-танкистов мне через несколько месяцев довелось снова увидеть, когда они отправлялись на отдых или лечение домой. Среди них были уже Герои Советского Союза, и, провожая их, в Валенсии или Картахене, мы с удовольствием вспоминали первые шаги на этой прежде незнакомой, а теперь такой близкой земле.

В конце октября в Картахену прибыл советский транспорт «Курск». На нем находились самолеты-истребители, бомбы, бензин и значительное количество муки в трюмах. Мука предназначалась для Барселоны, а военный груз следовало принять здесь. Скопление транспортов в Картахене затрудняло немедленную разгрузку «Курска», как этого требовал И. Прието. Дон Индалесио частенько звонил по телефону: «Дон Николас, как идет разгрузка важных грузов?» — интересовался он, и убедительно просил ускорить ее, не особенно заботясь о секретности при разговорах по обычному проводу.

Надвигались ноябрьские бои за Мадрид, и каждый час был действительно дорог.

Несмотря на значительный риск, мы решили направить груз и транспорт в Аликанте. Этот порт был совсем не приспособлен для военных целей и плохо защищен с воздуха. Он не отвечал самым элементарным требованиям безопасности, но что было делать? Только быстрота разгрузки и внезапность такого рискованного мероприятия могли обеспечить успех.

Огромный транспорт ошвартовался у одного из причалов, и население с любопытством посматривало на него, но затем насторожилось, когда из трюмов стали подниматься огромные ящики с «курносыми» истребителями «И-15», а за ними и бомбы. Может быть, было и не очень гуманно подвергать [130] опасности женщин и детей, но война предъявляла свои права, а Мадрид требовал помощи.

Когда основная масса грузов, привезенных «Курском», уже была на колесах или на причалах, несколько самолетов мятежников появилось над портом. Отразить их нам было нечем. Положение создалось крайне напряженное. Выручил неожиданный случай: в порту Аликанте в тот момент стоял аргентинский крейсер «25 мая». Крейсер в порядке самозащиты открыл огонь по франкистским самолетам. Это подействовало, и мятежники поспешили удалиться. Тем не менее мы сразу после этого отправили «Курск» в Барселону и больше таких экспериментов в Аликанте не повторяли.

В ноябре 1936 г. правительство переехало из Мадрида в Валенсию. Шли тяжелые бои за Мадрид. После больших перемен на всех кораблях, на флоте установился относительный порядок. Комитеты декретом правительства были заменены комиссарами, и эскадра стала управляться командующим флотом. В городе еще шли горячие споры, переходившие временами в открытые столкновения между социалистами и анархистами, но влияние анархистов явно падало. Лозунги компартии становились достоянием широких масс и пользовались популярностью. Даже те, кто числился социалистами или анархистами, нередко поддерживали коммунистов.

Ноябрь 1936 г. был тяжелым. Положение под Мадридом временами становилось критическим. Обстановка на море ухудшилась. Крейсер «Канариас», который превосходил по скорости и вооружению все корабли республиканцев, окончательно перебазировался на Гибралтар и выходил в Средиземное море. Республиканские транспорты, идущие из Черного моря, требовали солидного обеспечения. [131] Картахена подвергалась более сильным воздушным атакам. Опыт разгрузки первых «игреков» выявил массу недостатков. Работали медленно, с боезапасом обращались небрежно, а анархистские профсоюзы то и дело срывали работу в порту, увлекая за собой часть рабочих. Прибывшие на первых транспортах истребители, танки, пушки, винтовки без достаточной охраны лежали на причалах, медленно вывозились. Не лучше было и на железной дороге. Сотни вагонов, готовых к отправке, стояли из-за нехватки паровозов. Все это становилось известно мятежникам. Вместо обязанностей военно-морского атташе пришлось взяться за работу главного морского советника. В Валенсии моряку делать нечего, и только на случай приезда я сохранил номер в гостинице «Метрополь». Основная задача на ближайшие месяцы заключалась в обеспечении морских коммуникаций, прежде всего с Советским Союзом. Трудность работы заключалась в том что я не мог никому приказывать и в то же время должен был влиять на командующего флотом, добиваясь точного выполнения своих советов. Так, в строго назначенный день и час корабли флота должны были выйти в море, встретить где-нибудь у берегов Алжира транспорт с оружием и по строго разработанному плану доставить его в порт. Поехал в Валенсию к И. Прието. Министр незамедлительно принял меня. Он имел привычку разговаривать на диване, подобрав под себя ноги. Его не смущали даже частые телефонные звонки; он каждый раз поднимался, шел к письменному столу и потом снова возвращался на свое место. Так было и теперь. Я рассказал о предполагаемых операциях флота и просил его дать нужные указания командующему флотом М. Буиса и командиру базы А. Руису. Прието, казалось, дремал, но я уже знал его манеру слушать.

«Я дам все нужные указания», — встрепенувшись, отвечал он и тут же вызвал своего секретаря. Тот по обыкновению явился с развернутым блокнотом, готовый стенографировать все приказы своего министра. Дон Индалесио продиктовал нужные указания.

«Я вас прошу лично мне докладывать о всех недоразумениях, которых, однако, я не ожидаю», — закончил он, и глаза его сверкнули из-под нависших бровей. Это был теперь тот Прието, про которого испанцы многозначительно говорили «дон Инда» и поднимали указательный [132] палец. Внешне неповоротливый, с ленивыми движениями, он был старым и опытным политиком.

Мое личное участие в походе эскадры на Север в данном случае очень пригодилось. М. Буиса, с которым я ближе познакомился во время перебазирования флота на Север, охотно советовался со мной по всем вопросам, а я старался не ущемлять его самолюбие и, где только можно, соглашался с его рекомендациями. Ему одному я доверял сведения о времени подхода очередного транспорта, чтобы успеть подготовиться к походу флота, а он умел не разглашать секретов.

В 1936 г. в базе и на флотилии эсминцев ощущалась особая нужда в советниках. Именно в эти дни и приехали ко мне два наших волонтера С. Рамишвили и В. Дрозд. Они появились поздно вечером 10 или 11 ноября 1936 г. Услышав родную речь, я выбежал к ним навстречу, и мы радостно приветствовали друг друга. Разговор затянулся далеко за полночь. Дрозд и Рамишвили наперебой рассказывали, как, стараясь не выдавать себя, они не без приключений добрались из Парижа, через Тулузу и Барселону, в Валенсию. Как там, не желая называть себя, они попали в безвыходное положение, но потом рискнули назвать мою кличку «Лепанто» и были без всяких трудностей направлены в Картахену. Но приятнее всего было услышать их рассказы о делах на Родине и особенно о флотских новостях. Слушая их, я думал, кого правильнее оставить советником у флегматичного Антонио Руиса и кого направить к неистовому андалузцу — командиру флотилии эсминцев Висенте Рамиресу. Будущих советников я знал по работе на Родине и, учитывая черты их характера, попросил С. Рамишвили взять на себя обязанности советника у командира базы, а В. Дрозда — поработать вместе с командиром флотилии эсминцев. Как показали дальнейшие события, выбор оказался удачным. Рамишвили, знавший французский язык, быстро научился говорить по-испански, прекрасно ладил с людьми и через два месяца знал базу со всем ее огромным хозяйством не хуже дона Антонио. С раннего утра он со своим шофером и другом Хосе уже колесил по причалам порта, беседовал то с одним, то с другим должностным лицом, и все это у него получалось складно, а испанцы, видя его энергию, никогда не отказывались слушать его советы. Командир базы Руис первое время не [133] поспевал за ним, а потом успокоился, передоверив многие вопросы дону Хуану Гарсиа (Рамишвили). Всем нашим морякам-добровольцам приходилось работать на кораблях в сложных условиях. На одних кораблях брали верх социалисты, а на других («Хайме I») сильным оставалось влияние анархистов. Все хотели участвовать в борьбе, но нередко по-разному понимали свою роль. Наконец, не все одинаково относились и к нашим товарищам, хотя внешне старались этого не показывать. Но сложнее всего была обстановка в базе. Как в фокусе, в базе сосредоточивались все противоречия и находили выражение не только в бурных митингах или собраниях, но и в прямых стычках с оружием в руках. Анархисты, влияние которых в провинции Мурсия было значительным, много шумели, но первыми бросали работу, когда наступали сумерки и увеличивалась вероятность налетов.

На долю дона Хуана Гарсиа выпали трудные обязанности: обеспечить разгрузку транспортов в условиях частых налетов, и в том, что мы не потеряли в Картахене не только ни одного корабля, но и ни одной винтовки, — его большая заслуга. Кроме этого, он помог испанским товарищам укрепить зенитную оборону базы, организовать охрану рейдов и гавани и работу ремонтных мастерских. Энергичный, неунывающий южанин, он как-то умел находить общий язык с испанцами и заставил уважать себя. Он хорошо разбирался в людях и знал, на кого можно положиться. Вокруг дона Хуана Гарсиа даже сколотился определенный актив. Так, по делам хозяйственным он мог положиться на полковника Матео, и тот честно выполнял все его поручения. В арсенале у него были свои друзья. Если Патрицио Касадо — начальник арсенала — не всегда был лояльным, то заместитель его Франсиско Перейро, секретарь Мелиа и начальник корпусного цеха Артахо являлись надежными помощниками в любой обстановке. Заслуживает упоминания «Альмиранте Лаго» [134] (как его звали шутя), который выполнял тяжелую обязанность командира «Вихилянсии», т. е. наблюдения за водным районом базы. Выдвинутый Хуаном из младших офицеров, он всеми фибрами души ненавидел фашистов и прекрасно справлялся с выросшим хозяйством, состоявшим из разных кораблей и катеров. Именно он должен был следить, не проберется ли какая-нибудь подлодка в базу во время бомбежки. Такие же преданные люди находились «в гвардии роха», охранявшей порядок в базе, в береговой артиллерии и даже в профсоюзах.

Валентин Петрович Дрозд по своему характеру нигде не нашел бы себе лучшего применения, чем на эсминцах. Главной его заслугой было умение влиять на своего командира. Шумливый и подчас взбалмошный, Висенте Рамирес нуждался в разумном совете, и, пожалуй, ни один другой советник не мог это сделать удачнее Дрозда. Если крейсера не всегда выходили для встречи транспорта, то эсминцы обязательно бороздили море между Алжиром и Картахеной. В таких условиях Дрозд и Рамирес быстро сдружились и даже в свободное время были всегда вместе. В. П. Дрозд не раз вызывал восхищение своим поведением. Таким мы знали Валентина Петровича и в годы Великой Отечественной войны. Смерть щадила его в Таллине и в осажденном Ленинграде, на опаснейших походах при эвакуации Ханко или на мостике крейсера «Киров» при массовых налетах на этот корабль. И вот судьба! Дрозд погиб в 1943 г. при переезде на машине из Кронштадта на Лисий нос, попав в полынью от случайной бомбы. «Дикая смерть», — будто бы сказал он, когда автомобиль уходил под лед. Выбраться было уже невозможно.

Дон Рамон, как любил звать Дрозда Висенте, был не силен в знании языка, но умел отлично дополнять неизвестные слова жестами и вскоре уже обходился без переводчика. 15 эсминцев, находившихся в строю, требовали постоянного руководства. Опытных командиров было мало, и советники на флотилии нередко вынуждены были подменять недостаточно подготовленных штурманов, артиллеристов или минеров. Обучать каждого в отдельности было непосильно, и на флотилии раньше, чем у других, была организована командирская учеба. Первое предложение об этом Рамирес встретил в штыки. «Вот разобьем фашистов, тогда поедем в Кадис учиться», — смеялся он, [135] а Рамон убеждал, что без знаний и умения использовать оружие нельзя рассчитывать на успех. Тем более трудным было убедить командующего и командира флотилии в необходимости специальных выходов кораблей и соединений в море для практических торпедных и артиллерийских стрельб. Да, по правде сказать, и мы не верили, что война примет такой затяжной характер, и долгое время рассчитывали на окончание ее в ближайшие месяцы. А время шло. Эскадра наряду с успешным конвоированием транспортов терпела неудачи в поисках и ночных атаках кораблей противника. «Бурро, Кавронес!» — кричал Рамирес, но все-таки задумывался над причинами неудачных действий кораблей. Становилось очевидным, что на одном энтузиазме строить планы нельзя, и тогда он обращался к дону Рамону за советом, как в том или ином случае поступают в Советском Союзе. Валентин Петрович хлопал своего шефа по плечу, приглашал переводчика и садился составлять план занятий или учений. «Эх, посадил [136] бы я его под арест суток на 10, знал бы он, как готовиться к операциям», — шутил как-то наедине со мной Дрозд, но в том-то и беда, что он не мог по своему положению даже вежливо приказать. Личный пример в бою и высокие знания были единственными аргументами.

К этому времени число советских добровольцев в Испании увеличилось. Хочется вспомнить таких, как В. Алафузов, Н. Басистый, И. Елисеев, В. Гаврилов, Г. Жуков, С. Солоухин, И. Бурмистров, А. Александров, которые были в Испании еще в мою бытность. Позднее в Испанию прибыли: Л. Бекренев, Н. Египко, Н. Абрамов, Н. Питерский, С. Сергеев и другие.

Хочется рассказать о дальнейшей судьбе некоторых товарищей по Испании.

В. А. Алафузов почти всю войну работал в Главном морском штабе, фактически являясь его начальником. Он сыграл важную роль в деле оперативной подготовки в предвоенный период и повышения готовности флотов. В последние годы Владимир Антонович, возглавляя Военно-морскую академию, много поработал над теоретическими вопросами военно-морского искусства. Скончался он в 1966 г.

И. Д. Елисеев в годы войны был начальником штаба Черноморского флота. Ему пришлось отражать в Севастополе первые натиски немцев в октябре — ноябре 1941 г. После войны в звании вице-адмирала Елисеев много лет работал в Главном морском штабе в должности заместителя начальника ГМШ. В настоящее время он в отставке, трудится над воспоминаниями о пережитом. А ему есть о чем вспомнить. Как и все побывавшие в Испании Иван Дмитриевич никогда не забудет свое первое «боевое крещение».

Н. Е. Басистый в республиканском флоте плавал на [137] эсминцах, вернувшись в Советский Союз, он стал командовать крейсером, а в годы войны командовал соединением кораблей на Черном море. Под руководством Николая Ефремовича наши корабли прорывали блокаду Севастополя и высаживали десант в Феодосии. После войны адмирал П. Е. Басистый был назначен командующим Черноморским флотом и позднее первым заместителем министра Военно-морского флота. Уйдя в отставку, Басистый в группе ветеранов занимается с бывшими добровольцами-моряками.

Достойным представителем нашей страны в Испании оказался Г. В. Жуков. С Георгием Васильевичем Жуковым мне пришлось служить вместе на Черном море еще в двадцатых годах, потом воевать в Испании и наблюдать за его работой в годы войны. Не случайно в самые тяжелые месяцы войны, осенью 1941 г., решением Ставки он был назначен командующим Одесским оборонительным районом. Под его руководством до середины октября 1941 г. моряки и войска Приморской армии доблестно защищали Одессу и ушли только после приказа Верховного Командования: «оставить город и эвакуироваться в Крым для обороны Севастополя». Героем Одессы Жуков остался в памяти всех черноморцев. Помнится, как после войны, уже будучи больным, с парализованной ногой, он просил дать ему посильную работу. Любил Г. В. Жуков вспоминать «годы молодые», и «испанский» период своей жизни он помнил всегда.

Н. О. Абрамов командовал к началу войны Дунайской флотилией; Н. П. Египко — соединением подводных лодок. Все эти товарищи старались оправдать доверие страны. Они разделяли опасность боевых походов и так же, как испанские товарищи, находились под бомбами в Картахене или на мостиках кораблей. [138]

Вспоминается, как в зимние месяцы мне случалось выйти в море на эсминце «Лепанто». Четыре республиканских корабля производили ночной поиск крейсеров мятежников. Головным шел «Лепанто», на котором находился и командир флотилии Висенте Рамирес со своим советником, произведенным в чин капитана де-фрегата испанского флота. Эсминцем командовал уже известный Валентино Фуэнтес. Он любил похвастаться, как без «колебаний» привел свой корабль в Картахену, чтобы служить родине. Однако, в силу своего характера, занять твердую линию во время войны он так и не смог. По мере того как республиканцам становилось труднее, он, как и многие офицеры, все больше колебался пока, наконец, не скатился на позиции монархистов. Фуэнтес был значительно старше Рамиреса и считал его выскочкой, а себя, по достоинству не оцененным правительством, заслуженным офицером.

— Омбрэ! — вдруг раздавалось на мостике, когда разговор между командиром корабля Фуэнтесом и командиром флотилии Рамиресом переходил на высокие тона, и после этого весь мостик мог слышать приблизительно такой диалог:

— Разрешите мне самому командовать кораблем, — горячился Валентино.

— Но ваши сигнальщики плохо смотрят, и так мы не увидим противника, — уже быстрым срывающимся голосом кричал Висенте.

— Я буду жаловаться министру, — неслось в ответ, и Фуэнтес начинал нервничать.

— Кё паса? (что случилось?), — вмешивался Рамон и спокойным голосом переводил разговор на другую тему.

Придавать этому большого значения не следовало. Два темпераментных южанина быстро остывали. К тому же стемнело, и мы находились в районе, где была исключена возможность встречи с мятежными кораблями.

Фуэнтес как гостеприимный хозяин предложил мне спуститься, чтобы выпить кофе, конечно, «кон коньяк», потому что в походах этот напиток всегда считался лучше молока.

Уходить с мостика во время плавания для меня казалось немыслимым. Я не помню случая, когда бы оставлял мостик, если даже поход длился несколько суток. Предпочел остаться на своем месте и теперь. Еще не [139] успели принести нам кофе «кон коньяк», как сигнальщики доложили о замеченных огнях «справа по носу».

Висенте и Рамон склонились над картой, обдумывая свои действия на случай встречи с противником. Но противник, к сожалению, не ходит с огнями, и на месте обнаруженных огней вскоре обрисовался силуэт небольшого транспорта, беспечно идущего в южном направлении.

В строе кильватера полным ходом двигались эсминцы. Белые буруны у форштевня и пенистые волны за кормой хорошо наблюдались, показывая место кораблей. Луна еще не взошла, но ясное звездное небо увеличивало видимость, и горизонт отчетливо просматривался даже простым глазом. В назначенный час соединение повернуло на юг, чтобы пройти районом вероятного движения «Канариаса». Когда вышли на «большую дорогу», несколько пассажирских и грузовых судов пересекли нам курс, не подозревая о нашем присутствии. Снова повернули на север и, пройдя положенное время, легли курсом на базу. Это был один из многих неудачных поисков. Только в марте 1938 г. поиск увенчался успехом. Флагманский корабль мятежников «Балеарес» был обнаружен, торпедирован и потоплен.

Усталые возвращались Рамон и Рамирес после таких походов и вместе, как неразлучные друзья, приходили к командиру базы или ко мне.

— Салуд и тримоторес, — обычным приветствием-шуткой объявлял о своем прибытии Рамирес.

— Дон Рамон, муй листо, — т. е. умный человек, — восхищался Рамирес своим советником.

В. П. Дрозд был и на самом деле грамотным, смелым моряком, оказавшим большую услугу своим испанским друзьям.

В Валенсию по старой дороге. Полет в Барселону

Это было в конце марта 1937 г.

«Салуд, дон Николас, — услышал я голос Г. М. Штерна. Он звонил из Валенсии. — У меня есть важное сообщение, не можешь ли утром быть здесь?» — продолжал он. Было уже поздно, но если выехать через час-два, то [140] я успею на рассвете приехать в Валенсию и явиться к нему на Альборайя 8, где размещается штаб нашего главного советника. Уволенный домой шофер Рикардо явится только утром, и я попросил С. Рамишвили отпустить со мной своего Хосе.

Не прошло часа, как мой помощник А. П. Коробицын (Нарцисо) доложил: «Коче листо» (машина готова), и мы спустились вниз. После первых месяцев пребывания в Картахене я категорически отказался от охраны, и моим постоянным спутником теперь был только переводчик — помощник Нарцисо. Замечательный работник и хороший товарищ, долго живший в Аргентине и прекрасно знавший испанский язык, он заменил двух маринерос из анархистов, приставленных ко мне командиром базы. У входа в Капитанию стоял небольшой «Плимут», а Рамишвили давал шоферу последние наставления.

«А сус орденес» (к вашим услугам), — громко отрапортовал Хосе и вытянулся по-военному, докладывая о готовности машины.

«Вамос!» (трогай) — и машина покатила по знакомым улицам в полной темноте, не зажигая фар. В периоды частых бомбежек затемнение строго соблюдалось. Жителей в домах на ночь оставалось мало, зато бездомных кошек на улицах было много. Их зеленые глаза сверкали в темноте, что производило какое-то неприятное впечатление.

Хосе был разговорчив. Уроженец Севильи, он любил свой город. О чем бы он ни говорил, при всяком удобном случае разговор переводил на Севилью, расхваливая ее на все лады. Так случилось и теперь. Едва машина отъехала от здания командира базы, как Хосе начал сравнивать извилистые дороги Картахены с прямыми и прекрасными дорогами в Севилье.

«Quen no ha visto Seville, no ha visto maravilla» (кто не видел Севильи, тот не видел чудес), — гласит испанская поговорка. Я вспомнил нашу Одессу. О любви местных жителей к ней ходит масса анекдотов.

Проехав предместье Санта-Лючия с его узенькими кривыми улицами, шофер включил синие фары, и мы помчались по знакомой прибрежной дороге на Аликанте. Эта дорога, обычно незагруженная даже днем, была совсем пустынной в ночное время. В порядке предосторожности мой Рикардо даже имел обыкновение, проезжая по ней [141] в поздние часы, доставать из багажника автомат и класть его рядам с собой на сидение. Делал он это с тех пор, как двое неизвестных остановили нашу машину и попросили подвезти их до ближайшего пуэбло. Не подозревая ничего плохого, я тут же согласился, и мне казалось, это были самые мирные люди. Но Рикардо уверял потом меня, что это «пистолерос», т. е. анархисты, от которых можно ожидать всяких гадостей. С тех пор вопрос о том, брать ли попутчиков, решал сам Рикардо, а он имел обыкновение прибавлять газ, если кто-нибудь поднимал руку, желая остановить машину. Ночь была светлая, и лунная дорожка тянулась далеко по морю. Редкие селения были пусты и мрачны. Ставни закрыты, и только какой-нибудь прохожий с фонариком в руке изредка появится на дороге и немедленно исчезнет.

— Жаль что вы не были у нас на юге, — продолжал свой рассказ Хосе, повернувшись назад, чтобы убедиться, что мы не дремлем и в состоянии его слушать. Он говорил о том, как до мятежа изъездил там все дороги между Севильей и Малагой, между Кадисом и Гранадой, когда занимался перевозкой фруктов и вина, чем так богаты южные провинции Испании. Ему не нравилась серая пыльная Картахена и мрачные дороги в горах. «Монтаньяс сип агуа, мар сип пескадо» (горы без воды и море без рыбы), — не раз повторял он известную поговорку. «А какая Гранада?» — спросил его Нарцисо. Хосе ответил шуткой: «Кьен но а висто Гранада, но а висто нада», т. е. кто не видел Гранады, тот не видел ничего.

Он помнил множество поговорок, иногда удивительно метких, характеризующих испанские города. Знал он и высказывание в стихах насчет Картахены. Там говорилось, что здесь горы без зелени, море без рыбы, небо без облаков. Все шоферы любят поговорить, а испанские вдвойне. И это было бы неплохо, если бы они не Пытались совместить веселую болтовню с быстрой (по-испански) ездой и не попадали так часто в кюветы.

Так, незаметно мы въехали в Аликанте и, выключив фары, замедлили скорость. Хосе попросил разрешения остановиться около гостиницы, чтобы осмотреть машину перед длинным перегоном до Валенсии, а нам предложил пойти выпить кофе и размяться. В маленькой машине ноги действительно уставали, а я все еще не отделался от последствий автомобильной аварии и после длительной [142] поездки не мог сразу разогнуть левую ногу — колено сильно отекало. Город жил, в отличие от Картахены, спокойной, мирной жизнью, а на рейде всегда стояло какое-нибудь военное или торговое судно с полным освещением. Так было и теперь. На всякий случай стоя подальше от порта, покачивался небольшой корабль; судя по силуэту, это был военный эсминец, занятый контролем поступающих грузов по инструкциям комитета «по невмешательству».

При выезде из Аликанте, слева от нас, виднелся темный силуэт старой крепости, почти такой же древней, как и Картахена. Клонило ко сну, да к тому же и Хосе, чем-то недовольный, молчал.

Дорога была знакома. Уже много раз довелось ездить по ней, и мы знали все крупные города или пуэбло. Это и насторожило нас. Прошло не менее получаса, а мы не встретили ни одного населенного пункта. Под колесами хрустел мелкий щебень и галька, что тоже показалось подозрительным.

«А вы по той дороге едете?» — спросил я Хосе.

«Сегурисимо», — ответил он, — нет никакого сомнения. Учить шофера казалось мне неудобным, но я все-таки спросил, ездил ли он когда-нибудь в Валенсию. «Много раз, правда, давно», — ответил он. Продолжаем путь. На редкость ровная дорога из мелкой гальки и ни одной встречной машины. Что-то неладно, подумал я, но решил пока молчать.

Проехав еще полчаса, я снова спросил Хосе, уверен ли он в правильности выбранной им дороги.

«Сегуро» (уверен), — но уже без превосходной степени ответил он и разъяснил, что эта дорога значительно короче той, по которой теперь обычно ездят. «Но почему же никто ею не пользуется, если она короче?» — спросил его Нарцисо. «Здесь немного опаснее потому, что дорога уходит в горы, где почти нет селений», — объяснил Хосе, показав жестом, что нам-то бояться нечего, мы вооружены. Снова едем и снова ни одной встречной машины или хоть какого-нибудь селения. Не будь я уверен в честности и преданности Хосе, я немедленно приказал бы вернуться, а тут еще ложный стыд за чрезмерное опасение, и мы продолжали путь в неизвестность. Но вот, наконец, и пуэбло. Мы с радостью остановились и послали Хосе выяснить, где находимся. От одного дома к другому переходит [143] Хосе, стучит в окна — и все напрасно. Село как вымерло. Внешне все выглядело нормально и как будто говорило за то, что в нем живут люди, но почему не открывают двери? Загадочно! На окраине села находим дорожный знак со стрелкой и надписью: «Алькой». Это хорошо, хоть какой-то ориентир есть.

У армейского товарища обязательно при себе находилась бы подробная карта местности и он запросто разобрался бы в дорогах и расстояниях.

Правда, есть известный анекдот, что когда два сухопутных офицера на каком-то перекрестке вылезли из машины и стали осматриваться, развернув карту, находившиеся рядом мальчишки заметили: смотри, Петька, сейчас дорогу спрашивать будут.

Мы, моряки, доверившись шоферу отправляясь по знакомой дороге, имели, да и то случайно, простую географическую карту для туристов. По ней было видно, что из Аликанте на Валенсию идут две дороги: более старая и когда-то, видимо, единственная, шла прямым путем, а другая, построенная при Примо де Ривера и отвечающая требованиям туристов, проходила ближе к морю вдоль построенных там туристских баз, ресторанов и курортов. Наш Хосе хорошо знал только старую дорогу и не решался ехать ночью по новой. Но война внесла свои коррективы. Одна дорога оказалась совсем заброшенной и, видимо, не из-за опасности езды в пустынной местности, а из-за отсутствия там должного обслуживания и прежде всего бензоколонок, а другая приняла на себя всю тяжесть коммуникаций. Подсчитав, что теперь уже ближе до Алькоя, чем возвращаться в Аликанте, мы решили продолжать путь. После ровного и сравнительно прямого пути дорога неожиданно начала подниматься в гору. Машина медленно продвигалась и описывала большие круги вокруг горы, взбираясь на перевал. Низкие облака покрывали вершину горы, и мы ехали как в густом тумане, уменьшив скорость. Нас по-прежнему смущало, почему мы до сих пор не встретили ни одной машины.

«А как с бензином?» — поинтересовался я, подумав, что если, не дай бог, здесь останемся без горючего или скиснет мотор, то так и будем сидеть, не рассчитывая на помощь.

«Бастанте» (достаточно), — ответил Хосе и посмотрел [144] на циферблат, но в его тоне уже не было никакой уверенности, и он виновато начал объяснять, что когда поднимемся на перевал, то дальше пойдет сплошной спуск до самого Алькоя. Мы действительно вскоре начали спускаться такими же кругами и минут через десять выехали из облаков. Было уже далеко за полночь, а мы, вместо того чтобы подремать, для чего я всегда использовал ночные поездки, все бодрствовали, внимательно и с опаской всматриваясь в темноту. Одно утешение, что теперь мы спускались вниз и расход горючего был невелик.

Неожиданно мы увидели синие огни и силуэты домов — это был город, тот самый Алькой, который нам был нужен, как воздух. В баках почти не было бензина.

Трудно сказать, кто больше обрадовался этому, но шофер был явно доволен. Подъехав к контрольному посту, он выскочил из машины и оживленно начал делиться своими переживаниями, когда «милисиано» потребовал от него «сальвокондукто» (пропуск), подозрительно поглядывая на машину.

Традиционное «салуд», и мы двинулись к колонке, чтобы заправиться газолином.

«Теперь все предпочитают ездить по приморской дороге», — сказал Хосе и добавил, что «милисиано» также удивлен нашим выбором дороги.

«Это вам не Севилья», — подшучивал Нарцисо, когда машина уже мчалась по асфальтированному шоссе на Гандию, откуда недалеко и до Валенсии.

В гостинице «Метрополь» в конце марта 1937 г. было оживленно. Все переживали победу республиканцев под Гвадалахарой. После яростных атак итальянского экспедиционного корпуса и полного разгрома его наступило затишье. Это чувствовалось и в Валенсии. Вечером в ресторане гостиницы необычно людно. Журналисты и писатели из Англии, Франции, США, посетившие места боев, теперь собрались в Валенсии. Они интересовались дальнейшими планами военных операций и назревающим правительственным кризисом. Многие стремились побывать в отеле, где размещено наше представительство, и поэтому там можно встретить не только представителей советской и испанской прессы, но и француза Мальро, американца Хемингуэя и множество менее заметных фигур. В марте в Испании весна уже в полном разгаре, не наша [145] апрельская или даже майская в Москве с холодными ночами и нередко заморозками, а жаркая. Днем уже совсем тепло, а если бывает дождь, то теплый и короткий, настоящий весенний дождик, наполняющий влагой рисовые поля и апельсиновые рощи. После бессонной ночи удалось немного отдохнуть, ожидая звонка от Штерна.

«Что-то неладно в Барселоне», — поздоровавшись, сразу начал Григорий Михайлович, когда я приехал к нему. В его комнате на втором этаже, как всегда, разложены на столе карты. Здесь нет всевидящих журналистов, и обстановка своей строгостью напоминает штаб крупного оперативного соединения.

«Прието собирается послать туда несколько кораблей», — продолжал он, желая выяснить мое мнение по этому поводу и дать некоторые указания. Я уже слышал от командующего Буиса, что крейсер «Мендес Нуньес» и два эсминца готовятся выйти в Барселону якобы для обеспечения важных перевозок из Франции в Каталонию и Валенсию, хотя время выхода еще не уточнено. Рассказав Григорию Михайловичу об этом, я попросил проинформировать меня о положении дел в Барселоне.

«Анархисты выставили какие-то требования правительству Кабальеро и дело может кончиться открытым столкновением», — сказал Штерн, воспринимая это как обычное явление. Отношения с Каталонией действительно уже не раз обострялись и отрицательно отражались на ходе боевых действий. От нее многое зависело в борьбе с фашистами. «Каталония — это жизненный нерв Испанской республики», — как-то сказала Д. Ибаррури. В Барселоне была сосредоточена хлопчатобумажная промышленность, химическая и электротехническая. От умения мобилизовать промышленные и людские ресурсы Каталонии во многом зависел исход войны. Однако вместо консолидации усилий для победы над Франко анархисты требовали «полной самостоятельности» или принятия их планов военных действий, в частности, на арагонском фронте.

Как известно, анархизм в Испании имел довольно прочную базу, особенно это относится к Барселоне — родине мирового анархизма. Стремление к самостоятельности и нежелание подчиняться центральному правительству мешали использовать огромные потенциальные возможности развитой в промышленном отношении Каталонии. Это [146] было особенно страшно в тот момент, когда требовались общие усилия для борьбы с врагом. А между тем известно, если едет каталонец из Барселоны в Мадрид или Валенсию, он говорит: «Еду в Испанию». Если его спросить: «Разве Барселона не Испания?» — он ответит, что это «привычка и не больше», но будет упорно продолжать говорить: «Еду в Испанию», подчеркивая, что Каталония нечто другое. Зная все это, я также не удивился очередным разногласиям между Валенсией и Барселоной.

Я обещал выяснить у Прието его намерения о посылке кораблей. И мы перешли к вопросу, всегда злободневному для Штерна: когда прибудет очередной «игрек», как флот намерен обеспечить его прибытие и не задержится ли разгрузка прибывших самолетов, танков и пушек.

Во второй половине дня я позвонил секретарю министра и попросил принять меня. Прието, обычно назначавший час визита без промедления, передал, что извиняется и просит меня прибыть утром на следующий день.

В назначенный час я уже был в приемной министра.

Прието сразу же принял меня, но, не выслушав, предложил мне отправиться с ним тотчас в Барселону.

«Самолет готов, и через полчаса я должен выехать, — сказал министр, собирая какие-то бумаги в портфель. — По пути мы решим все вопросы», — продолжал он, и мне ничего не оставалось, как ответить: «си, сеньор»

Я попросил разрешения заехать в «Метрополь», чтобы доложить о своем отъезде, и обещал своевременно приехать на аэродром. Позвонив в Картахену, я узнал, что соединение кораблей уже получило приказание министра и срочно выходит в Барселону с неизвестными пока целями. «В этих условиях мне лучше самому вылететь туда, чтобы выполнить указания Штерна», — рассуждал я. Предложение Прието, таким образом, целиком устраивало меня и, поделившись своими соображениями с Рамишвили, я поспешил на аэродром.

Около самолета уже расхаживал высокий и сухой генерал, это был Игнасио Сиснерос — командующий ВВС, прибывший проводить своего министра. Сиснерос вслед за Прието должен был вылететь в Мадрид, где авиация республиканцев продолжала активно действовать в районе Гвадалахары. «Барселона буэна» (хороша Барселона), [147] — сказал дон Игнасио и посоветовал найти время посмотреть этот город с его прекрасными улицами, постройками удивительной архитектуры и самым красивым в Испании метро. Я вспомнил шуточный диалог, которым якобы нередко обмениваются барселонцы с жителями других провинций.

«Барселона буэна» (хороша Барселона), — любят хвастаться жители Барселоны.

«Барселона буэна си ля больса суэна» (Барселона хороша, если у тебя звенит в кармане кошелек), — возражают им.

«Но танто си суэна, комо си но суэна, Барселона сьемпрэ буэна», — отвечают барселонцы, утверждая, что независимо от того, звенит кошелек или нет, Барселона все равно прекрасна. Эти фразы иногда приводятся как пример звучности испанского языка.

Но вот появилась машина Прието, и экипаж самолета засуетился, делая последние приготовления. Невысокий и толстый дон Инда, когда нужно, был удивительно подвижен. Он энергично выскочил из машины и, буквально на ходу отдавая какие-то указания командующему ВВС генералу Игнасио Сиснеросу, направился к самолету. Солнце изрядно припекало. Сразу же после взлета весь Валенсийский залив раскинулся под крыльями самолета. Знаменитые апельсиновые рощи представляли изумительное зрелище. Прижимаясь к берегу, на небольшой высоте мы летели в Барселону. Слева, вдали, едва виднелась старая крепость Сагунто. На ее месте возник новый город Сагунто — центр черной металлургии. Некогда Ганнибал, воевавший с Римом в течение многих месяцев, атаковал эту крепость и, взяв ее после длительной осады, вынужден был снова ее уступить римлянам. Как и многие города Испании, Сагунто связан с многовековой историей Иберийского полуострова.

Справа от нас, за горизонтом, находились острова Мальорка и Ивиса, занятые мятежниками. Более значительную роль они стали играть позднее, а в описываемое время только мятежные корабли временно базировались на Пальму, и самолеты небольшими группами бомбили оттуда побережье республиканцев. Море было спокойно, виднелась только мелкая рябь, да белая полоса прибоя тянулась вдоль берега. Здесь несравненно красивее, чем на юге Испании с выжженной солнцем зеленью, [148] угрюмыми скалистыми берегами и серыми мрачными зданиями Картахены.

Я сидел напротив Прието и ждал, пока министр, освоившись с обстановкой в воздухе, начнет деловой разговор. Он был озабочен. Его миссия была щекотливой. Он должен был помочь президенту М. Асанья, который находился в Барселоне, вести важные политические переговоры и утихомирить разбушевавшихся анархистов. Слывя опытным политиком, дон Инда и на самом деле, пожалуй, лучше других мог выполнить эту задачу. «Странное положение, — думал я смотря на него, — человек, никогда ранее не знавший ни авиации, ни флота, теперь в годину испытаний своей страны стал во главе двух военных министерств и от него зависит правильное ведение войны на море и в воздухе». Но такова структура многих капиталистических государств. Разумные политические деятели без специального военного образования, но умеющие опираться на хороших советников, оказываются в состоянии руководить военными министерствами и направлять деятельность военных. Такие люди не отягощены традициями и знаниями только одной специальности, они могут объективно взвешивать все за и против. Они должны уметь не только подчинять стратегию политике, но и политику примерять к возможностям своих министерств. Опыт показывает, что политик, призванный руководить страной или ответственными министерствами, занимаясь политикой и определяя вытекающую из нее стратегию, должен внимательно вникать в существо этой стратегии и упорно заниматься практическими делами. В противном случае политика окажется без фундамента, на котором она строится. Однако я удалился от темы. Прието был слишком политик. Он много думал о своих политических успехах и недостаточно занимался делами порученных ему министерств. Так он, не задумываясь, послал в сентябре 1936 г. весь республиканский флот на Север, больше заботясь о своем престиже на очередных выборах в кортесы, чем о военной целесообразности этого маневра. Теперь он, не советуясь с командующим флотом М. Буиса, направил боевые корабли в Барселону, чтобы подкрепить там свои политические акции во время переговоров.

Разместившись поудобнее, он внимательно и чуть иронически взглянул на меня. [149]

«Ола, Николас», — начал он, как всегда, разговор со мной.

Спросив, знаю ли я о его приказе направить корабли в Барселону, Прието не сказал, что они могут потребоваться в случае критического положения в городе, и объяснял пребывание флота в Барселоне только как визит вежливости и признак дружеских отношений и единства целей в борьбе с фашистами. Он, видимо, не хотел быть со мной очень откровенным как с иностранцем, а я не считал удобным настаивать. Мне нетрудно было узнать подробности обстановки и без помощи Прието. Я спросил министра, как долго корабли будут заняты в Барселоне и вернутся ли в Картахену к предполагаемому выходу для обеспечения коммуникаций. Безопасность прибывающих из Советского Союза транспортов, заявил Прието, остается важнейшей задачей республиканского флота, и он примет все меры к тому, чтобы поскорее вернуть корабли в Картахену.

«Когда ожидается следующий транспорт и какие у вас [150] претензии к флоту», — спросил дон Индалесио, переводя разговор на другую тему. Он был доволен, что до сих пор не было потеряно ни одного корабля и что все операции по разгрузке их под бомбежками прошли удачно. Я, в свою очередь, похвалил действия испанских моряков и спросил, не жалуется ли комфлот на то, что иногда я поздно информирую его о движении транспортов. «Сохранить секретность — это самое важное для успеха операции, — убеждал я его в предвидении таких претензий. — Хорошо, если бы вы сами приехали в Картахену», — высказался я, но Прието никак не реагировал на мое предложение. Министр явно не придавал значения действиям флота, хотя понимал, что формирование частей армии целиком зависело от поступающих морем самолетов, танков и другой техники.

В главную базу флота он собрался только в июне, когда произошел взрыв линкора «Хайме I», — по политическим соображениям он тогда не мог этого не сделать.

Вошел штурман и разложил перед министром карту полета. Мы пролетали мыс Тортоса, и до Барселоны оставалось меньше половины пути. Выступом в районе Сарагосы обозначалась линия фронта. Здесь анархисты не раз клялись «победить или умереть», но дальше громких лозунгов дело не двинулось. Сарагоса оставалась в руках мятежников. Прието покачал головой и жестом отпустил штурмана.

Пользуясь случаем, я решил рассказать Прието о некоторых флотских проблемах. Слабость авиации, приданной флоту, с каждым днем чувствовалась все больше. Имея звено средних бомбардировщиков и почти столько же истребителей, нельзя было надежно прикрывать стоянку флота в базе и его операции в море. «Флоту нужно больше самолетов», — видимо, неожиданно для министра заявил я.

«Си, си», — несколько раз повторил Прието, но уклонился от конкретного ответа на мою просьбу. Вместо этого он завел более отвлеченный разговор о строительстве самолетов в Испании, добавив, что об этом он будет говорить в Барселоне. «Придется поговорить с генералом Дугласом (Смушкевич)», — подумал я и перешел на флотскую тему.

Мы обсуждали, как ускорить ремонт крейсера «Сервантес», подбитого торпедой, какие операции может предпринять [151] флот мятежников, уже базирующийся к тому времени не только на Гибралтар, но и на остров Мальорка; мы говорили о том, как необходимо кораблям заниматься боевой подготовкой, и даже коснулись вопроса о запасах топлива в Картахене. Но все эти разговоры носили общий характер и не принимали формы определенных решений. Министр мысленно был уже в Каталонии и обрадовался, когда я, оставив его в покое, начал разговор с его секретарем о красотах северного побережья Испании и древности барселонского порта.

Когда мы подлетали к Барселоне, Прието, как вежливый хозяин, спросил, где я намерен остановиться, любезно предложив пожить в той же гостинице, где забронирован для него номер, и немедленно распорядился об этом. На деле вышло иначе. Министр жил в гостях у президента Асанья, а мой номер тоже пустовал: я предпочел воспользоваться комнатой в нашем консульстве у В. А. Антонова-Овсеенко.

Расставшись с Прието на аэродроме, я больше его не видел. Дни проводил на кораблях или в экскурсиях по городу, а вечерами все собирались в консульстве.

С командиром крейсера «Мендес Нуньес» — Прадо мы вдоволь наговорились о положении в Каталонии и об анархистах. К счастью, обстановка быстро изменилась к лучшему и корабли через несколько дней вышли в море, направляясь домой, в Картахену, а я по железной дороге выехал в Валенсию, чтобы доложить своему начальству о будущих операциях флота.

Война продолжается

Наступила весна 1937 г.

Республиканская армия с помощью Советского Союза и добровольцев из интернациональных бригад остановила фашистское наступление на Мадрид, нанесла поражение мятежникам под Гвадалахарой и начала подготовку к наступлению.

В правительстве произошли изменения к лучшему. Ушел не оправдавший надежд народа Ларго Кабальеро; его заменил Хуан Негрин. Появились новые надежды на успешное окончание борьбы. Вопрос оружия имел решающее [152] значение. Германия и Италия посылали мятежникам целые соединения авиации, танков и пехоты. Итальянские корабли, даже не маскируясь, действовали против республиканцев. Для пополнения мятежной эскадры Франко были «проданы» новые эсминцы и субмарины.

Не добившись успехов на Центральном фронте, мятежники, как известно, в феврале 1937 г. начали наступление на юге и захватили Малагу. Теперь они готовились к наступлению на Бильбао.

К этому времени существенные изменения произошли и в республиканском флоте, и в Картахене. Эскадра под командованием М. Буиса начинала понимать, что, кроме энтузиазма, требуются знания и повседневная учеба. Корабли выходили в море на учебные стрельбы и для совместного маневрирования, хотя делалось это редко и не очень охотно.

Несколько десятков моряков-добровольцев из Советского Союза плавали на различных кораблях, помогая молодым офицерам и личному составу. Флоту было придано некоторое количество самолетов-бомбардировщиков, а истребители прикрывали базу в случае налетов. Жизнь в городе также изменилась. После зимних бомбежек население научилось укрываться в убежищах и продолжать работу немедленно после отбоя тревоги.

Все внимание было сосредоточено на работе порта и судоремонтных мастерских арсенала. Еще до прибытия очередного транспорта заинтересованные товарищи начинали беспокоиться. Чаще всего приходилось иметь дело с летчиками и их руководителем главным советником по авиации Я. В. Смушкевичем. Смушкевичу нравилось название испанского линкора «Хайме I», и он сделал его нарицательным для любого корабля. Только называл он в шутку не «Хайме I», а просто «Хайм». Если он хотел узнать об интересующем его транспорте, он спрашивал: «Как там у тебя, очередной Хайм прибыл?» А если я просил у него прикрытия истребителями какого-нибудь военного корабля, он отвечал: «Ох, уж мне эти твои Хаймы», но всегда помогал. Для более обстоятельных переговоров Яков Владимирович Смушкевич (генерал Дуглас) обычно приезжал сам.

Танкисты появлялись в Картахене реже, но если ожидалась большая партия танков, тогда звонил генерал Д. Г. Павлов — старший танковый волонтер. По телефону [153] с ним говорить было опасно, секретов он не признавал и мог прямо спросить, когда ожидается транспорт и сколько на нем танков. Он даже не считал нужным называть их «черепахами», — это его оскорбляло. Мне всегда казалось, что у Дмитрия Григорьевича не хватало организованности и личной подтянутости, которые так необходимы в военном деле.

В Испании мне с ним довелось встречаться не часто, зато в Москве я его видел много раз. «Боевой командир», — думал я о нем, но все же был удивлен, узнав о его назначении на высокий пост общевойскового начальника. Он «сгорел» в первые недели войны, и только историки смогут сказать в какой степени он был повинен за потери и отступление в эти тяжелые дни.

Николая Николаевича Воронова интересовала артиллерия. «Ну, как, жених, еще не встретил свою невесту?» — спрашивал меня Вольтер (Н. Н. Воронов), полагая, что такое иносказание не раскрывает тайны. «Да уже все в порядке, встретились и прибыли [154] в Картахену», — приходилось обманывать Вольтера, чтобы одновременно ввести в заблуждение и противника.

С Николаем Николаевичем Вороновым мне чаще всего приходилось видеться в Валенсии. Там, на улице Альборайя, 8, находился наш главный советник — сначала Я. Берзин, а потом Г. Штерн. Высокая фигура Воронова выделялась среди других. Одетый в штатское, в черном берете, они никогда не терял военной выправки. Всегда был жизнерадостен и весел, любил пошутить. «Скотт из меня уже получился, а Вальтер еще нет», — смеялся он, когда я вместо официального Вольтер назвал его Вальтером Скоттом. На самом же деле Н. Н. Воронов именовался в Испании Вольтером — полковник Вольтер, как было указано в его документе. Значит не английский писатель, а французский философ был его однофамильцем. Так или иначе, но Николай Николаевич был настоящим русским по обличию и характеру. Фамилия Вольтер плохо маскировала его.

Заезжал он и в Картахену, когда на транспортах было изрядное количество пушек и снарядов. В Альбасете, где формировались новые бригады, всегда с нетерпением ожидали оружия. Н. Н. Воронов «болел» за свое дело, помогав мне в отправке снаряжения по назначению.

Судьба свела нас снова в Москве. Все годы войны я встречался с Вороновым то в Ставке, то в Наркомате обороны. Его деятельность известна и не требует дополнений.

Однажды в приемной советского посла в отеле «Метрополь» в Валенсии я познакомился с генералом Петровичем. После ноябрьских боев за Мадрид он прибыл в Валенсию для информации. Приглашенные на чашку кофе к послу, мы разговорились и, как иногда бывает, прониклись с первого взгляда взаимной симпатией. Много раз я встречался с Петровичем на улице Альборайя, 8, где размещались наши советники во время наездов в Валенсию, мы перешли на ты, а настоящей его фамилии я не знал. В этом не было нужды. Он звал меня просто Николас, а я его компанеро Петрович. Но вот генерал Петрович уехал на родину, и я совсем случайно встретил его на Гоголевском бульваре в день своего прибытия в Москву в конце августа 1937 г. Ола! — воскликнул уже не генерал Петрович, а одетый в советскую форму Кирилл Афанасьевич Мерецков. С тех пор то реже, то [155] чаще мы встречались с ним до войны в Генеральном штабе, в годы войны на Карельском фронте или на Дальнем Востоке.

Полковника Малино я в Испании не встречал и лишь неоднократно слышал о нем в связи со сражением на Хараме. Безусловно, не приходила в голову и простая расшифровка Малино как Малиновского Родиона Яковлевича.

Узнал я об этом только в 1948 г. Не раз видевшись в годы войны, я не подозревал, что командир корпуса под Одессой, а затем командующий армией под Сталинградом и, наконец, командующий фронтом в конце войны маршал Р. Я. Малиновский был советником в республиканской армии и на Хараме в годы борьбы с фашизмом в Испании.

Но вот в 1948 г. наши служебные пути сошлись. Он командовал войсками на Дальнем Востоке, а я волею судеб оказался его заместителем по морской части. Приходилось не только работать в Хабаровске, но и совершать совместные походы на кораблях. Край необъятный — от Камчатки и до Порт-Артура. Если выдавалась спокойная погода, то хватало времени переговорить о текущих делах, вспомнить Великую Отечественную войну.

Так, однажды, бывший полковник Малино завел беседу о том, как ему пришлось провести много месяцев в Испании, которые он не забудет никогда. Воспоминания стали общими. Мадрид, Валенсия, Барселона, 5-й полк, интербригады, части анархистов, республиканский флот. Общие знакомые: В. А. Горев, К. А. Мерецков, Н. Н. Воронов, Г. М. Штерн, Матэ Залка.

Он с интересом слушал о республиканской эскадре, о чем раньше знал очень мало, а я познакомился со многими интересными подробностями сухопутных сражений. Оказывается. Малиновский был советником у Листера, когда в народной армии Испании только формировались первые дивизии.

А позднее, читая воспоминания Малиновского, я представил себе все настолько ярко, как будто мы с ним не раз встречались там, на Иберийском полустрове.

Когда транспорт прибывал в Картахену, в его разгрузке участвовали не только испанские грузчики, но и летчики, танкисты, артиллеристы из добровольцев. Они были заинтересованы в скорейшем получении техники и [156] оружия, заранее готовили средства перевозки. Тут же на месте, в Картахене, указывались пункты назначения.

Самолеты, как правило, на грузовиках переправлялись на соседние аэродромы и здесь собирались для испытания и отправки на фронт; танки грузились и по железной дороге шли в Арчену, Альбасете и Мадрид, а пушки и боеприпасы направлялись в места формирования частей народной армии. В дни прибытия транспортов на причалах обычно наблюдалось большое оживление. Испанские моряки были знакомы со многими советскими товарищами и встречались, как старые друзья. Вечером в небольшом клубе, или, вернее сказать, приспособленной для этого квартире из пяти комнат, устраивался товарищеский ужин (иногда с копченой колбасой и водкой, присланными из СССР) и заводился патефон. Пластинка с песней «Семеро смелых» пользовалась особой популярностью и ее слушали несколько раз подряд. Радио настраивалось на Москву, и все мысли невольно переносились на Родину. К сожалению, очень часто такие дни сопровождались бомбежками, которые нарушали наши планы. Так было, например, 1 мая 1937 г., когда в Картахену прибыл крупный испанский транспорт «Санто Томе» с ценным грузом. Рано утром он ошвартовался у главного причала порта. В Картахене был уже накоплен большой опыт по организации разгрузки с наименьшей потерей времени. Знали, что ночью непременно появятся «гости» — «хейнкели» или «фиаты» — и транспорт, возможно, придется выводить из порта. Испанские товарищи, ведавшие приемкой грузов, еще накануне собирались у командира базы Антонио Руиса и обсуждали, как быстрее приступить к работам, когда транспорт подойдет к причалу, как не допустить скопления опасного груза в порту или [157] на железнодорожной станции. В данном случае сложность заключалась в том, что на этом транспорте прибыли крупногабаритные ящики с самолетами-бомбардировщиками, танки и даже торпедные катера. В Картахену прилетел и Игнасио Сиснерос — командующий республиканской авиацией. Он беспокоился не только о транспортировке громоздких фюзеляжей самолетов «СБ» на соседние аэродромы Лос-Алькасарес или Сан-Хавьер, где они собирались, но и о прикрытии всего этого района от возможных налетов мятежников. Если противнику и не удалось до сих пор пронюхать о движении транспорта, что мало вероятно, то с приходом его в порт не могло быть и речи о секретности проводимой операции. Весь город, конечно, узнал об этом, как только огромный черный корпус лайнера «Санто Томе» с помощью буксиров начал втягиваться в гавань. Только барражирование истребителей и полная готовность зенитной артиллерии могли гарантировать теперь успешную работу в порту. Когда «игрек» был у причала, а самолеты-истребители пусть в небольшом количестве, но постоянно находились в воздухе, все работали спокойно и уверенно. Береговые краны и судовые лебедки снимали тяжелые грузы с верхней палубы, а в трюмах стояли наготове портовые рабочие в ожидании своей очереди приступить к разгрузке. Железнодорожные платформы и грузовые машины с прицепами были сосредоточены у борта транспорта. Одним словом, работа закипела.

Как обычно, в Картахену прибыли и советские летчики-волонтеры с соседних аэродромов — Лос-Алькасарес и Сан-Хавьер, чтобы встретить свои грузы и товарищей. 1 мая приехал в Картахену и генерал Дуглас, он был уже героем Гвадалахары, его знали многие испанские товарищи. Когда он появился однажды со мной на крейсере «Либертад», его вполне заслуженно приветствовали возгласы: «Вива, Руссиа, вива!» На лайнере в этот рейс прибыло много самолетов. Огромные ящики с разобранными бомбардировщиками предстояло как можно скорее выгрузить и отправить на специальных машинах к месту сборки. Рассредоточенные на большей площади, они подвергались меньшей опасности, чем в Картахене. Кроме самолетов, на верхней палубе, под чехлами, были торпедные катера. Они предназначались для республиканского флота, Пользуясь попутным рейсом, прибыли [158] и добровольцы. Корабль еще не успел отдать швартовы, а возгласы приветствий между берегом и кораблем уже неслись на испанском и русском языках.

«Салуд, Амиго!» (привет, друг) — кричал кто-то капитану транспорта, которого знали многие.

«Привет, Гриша!» — раздавалось на русском языке. Это моряки узнавали своих товарищей.

Теперь вместе с республиканскими моряками воевали уже несколько десятков наших моряков-добровольцев. Начальник штаба базы и советник С. С. Рамишвили, как Фигаро, появлялся то тут, то там на своем маленьком «Плимуте», давая нужные указания на испанском языке, которым он уже действительно владел «перфектаменте комо Сервантес» (не хуже Сервантеса).

На крейсере «Либертад» с командующим флотом работал (до приезда В. А. Алафузова) Н. П. Анин, который прибыл в Испанию в сентябре 1936 г. и успел участвовать в северном походе. Помнится, как я его впервые встретил в отеле «Палас» в Мадриде. Он был с большой окладистой бородой. На вопрос, что ему делать, я вынужден был ответить: «Немедленно сбрить бороду». Не знаю, как он это пережил, но через полчаса-час он явился ко мне и бодро доложил, что приказание выполнено.

Уже почти полгода плавал с командиром флотилии эсминцев В. П. Дрозд, которого даже русские товарищи всегда звали дон Рамон, он пользовался большой любовью окружающих.

На подводных лодках служил И. Бурмистров и делал все возможное для успешных боевых операций подводных кораблей, выполняя обязанности командира лодки типа «С».

Все они и многие другие, прибывшие раньше или [159] позже, искренне стремились помочь нашим испанским друзьям и разделяли с ними опасности и тяготы морской службы.

На «Санто Томе» тоже прибыла группа моряков-добровольцев.

На верхней палубе мне удалось разыскать моего старого товарища В. А. Алафузова, которому было поручено доставить этот «груз». Он безусловно пережил много тревожных минут, пока был встречен республиканской эскадрой и благополучно вошел в порт. Когда спустили трап и командир базы А. Руис поднялся на мостик, на палубе и на причале происходил обмен теплыми приветствиями. Встреча в чужой стране даже с малознакомым советским человеком бывает необычайно приятной. Это вдвойне чувствовалось тогда, в военной обстановке, и крепкие объятия встречающихся были искренними. Люди встретились, как близкие, хотя многие виделись впервые.

Несмотря на ночные тревоги, на причалах в тот день было оживленно, весело и даже немного торжественно. Первомайский праздник накладывал на все определенный отпечаток. Где бы ни был советский человек, он помнил, как торжественно и весело отмечается этот день у него на Родине. Желание чувствовать себя вместе со своим народом проявлялось, правда, не только в такие дни. Мы, например, часто слушали музыку кремлевских курантов в полночь и, когда в середине этого мотива был слышен звук автомобильного гудка, казалось, что мы видим, как мчатся машины по Красной площади. Это было особенно приятно.

В Картахене заканчивался первый этап доставки военных грузов в Испанию. Затем начинался второй этап: все полученное надо было срочно разгрузить и отправить в различные пункты сборки, испытания и формирования частей. [160]

Самолеты направлялись на соседние аэродромы. Там, разбросанные по всему летному полю и даже по шоссе, они приводились в боевую готовность. На аэродромах иногда было не менее беспокойно, чем в городе. Когда в Картахене не было кораблей, налеты мятежников переносились на аэродромы, где жило много наших товарищей, занятых сборкой самолетов. В свободное время они любили приезжать в Картахену, чтобы выпить чашку кофе или рюмку коньяка, при этом предпочитали, чтобы чашка кофе была поменьше, а рюмка коньяка побольше.

С летчиками-испанцами и с нашими товарищами, работавшими на аэродромах, у нас была и боевая дружба. Их истребители прикрывали флот, а когда происходила разгрузка, барражировали над базой. Это гарантировало нас от дневных налетов. Бомбардировщики действовали в море вместе с кораблями или бомбили порты и корабли мятежников. Небольшое количество их было придано флоту, а в случае необходимости мы просили у генерала Дугласа прислать нам пару эскадрилий, в чем он обычно не отказывал, если позволяла обстановка на фронтах.

Возглавляли это приданное флоту соединение «катюш» И. И. Проскуров и Н. А. Остряков. Они были особенно тесно связаны с республиканским флотом. После неудачных бомбежек крейсеров противника оба приходили на стоявшие в базе корабли и, знакомясь с мишенью в натуре, разрабатывали тактику будущих операций. Прекрасные это были люди и смелые летчики. В любую погоду и на большие расстояния они звеном или отдельными самолетами ходили в море и бывали страшно огорчены, когда сброшенные ими бомбы, казалось, попали в цель, а крейсер все-таки уходил без повреждений.

Нередко в Картахене бывали и танкисты. Приняв танки в порту, они с грохотом проходили по городу и часто с хода вступали в бой где-нибудь около Мадрида. Как правило, это были советские танкисты-добровольцы, которые после жарких боев считали отдыхом дни, проведенные в Картахене во время разгрузки «игреков».

Все добровольцы — летчики, танкисты или моряки с честью делали свое дело. Получив боевые имена и фамилии, они переходили или переплывали испанскую границу и вскоре, одетые в «моно», с лихо надвинутыми на затылок беретами, уже осваивали нужные испанские слова. [161]

Помню, однажды, возвращаясь из Барселоны в Валенсию по железной дороге, я наблюдал, как в вагон вошло несколько молодых людей в сопровождении девушки-переводчицы. Она давала им последние наставления. «В Валенсии вас встретят, а пока располагайтесь вот здесь», — и она указала на купе вагона. Только что прибывшие через Францию молодые путешественники держались вместе, тихонько разговаривая между собой. Мне захотелось с ними побеседовать, но не тут-то было.

«Вы куда едете?» — задал я для начала шаблонный вопрос. Переглянувшись, молодые люди решили не посвящать меня в свои планы, очевидно, старший ответил: «Да вот нужно, и едем» — и дал мне понять, что не хотел бы дальше распространяться на эту тему.

Зная, куда они должны явиться в Валенсии, я решил козырнуть этим и, полчаса спустя, предложил им свои услуги, добавив, что я ничего больше не хочу у них выпытывать. Разговор постепенно оживился. Когда на вокзале в Валенсии встретившие их товарищи объяснили, кто я, они смущенно извинились.

Из всех транспортов, сделавших по нескольку опасных рейсов Картахена — Черное море, самыми отважными были упомянутые выше «Санто Томе» и «Магальянес». Первый в конце 1937 г., уже после моего отъезда из Испании, был затоплен своей командой во время атаки мятежных кораблей, а второй прекратил свои рейсы примерно в то же время из-за установившегося тогда на море превосходства сил мятежников и открытого вмешательства итальянского военного флота.

С последним рейсом «Магальянеса» связаны два события, о которых следует упомянуть, но раньше, придерживаясь хронологии, несколько слов о подрыве английского эсминца «Хантер». [162]

Английский эсминец «Хантер» подрывается на мине

В мае в Альмерии произошел неприятный случай. Испанские моряки уже привыкли наблюдать на рейдах Картахены и Альмерии английские эсминцы, формально выполнявшие роль наблюдателей от комитета по «невмешательству» и нередко занимавшиеся мелкой контрабандой. В отличие от немецких кораблей они не вели открытой враждебной деятельности и не информировали флот Франко о передвижениях республиканцев. Отношение к английским кораблям было доброжелательное. Они не приближались близко к берегу, а в случае бомбежек отходили еще дальше в море. Ярко освещенные, в этом случае они увеличивали скорость и, курсируя вне опасности, ожидали, пока стихнет артиллерийская канонада и прекратятся разрывы бомб. Не рискуя ничем, они наблюдали, как в базе отбивались от яростных атак фашистских самолетов, как после налета еще долгое время продолжали гореть дома, а иногда и рвались склады с боеприпасами и горючим. Это обычно происходило ночью. С рассветом английские корабли подходили ближе к порту или базе, вставали на якорь, а в жаркие летние дни даже ставили тенты для прохлады. Единственным неудобством для английских моряков была невозможность сойти на берег, чтобы сыграть в теннис и развлечься где-нибудь в ресторане. В общем это был редкий случай, когда на войне не как на войне, вопреки французской поговорке.

Так, уже несколько дней на рейде Альмерии стоял английский эсминец «Хантер». Город и порт частенько бомбили, и эсминец имел обыкновение бросать якорь на известном расстоянии от порта. 13 мая в 14 часов 15 минут раздался оглушительный взрыв. Все находившиеся на улицах озабоченно осматривались, ожидая очередной беды. Но все было спокойно — ни тревоги, ни стрельбы зенитных орудий или автоматов. Не было видно противника и со стороны моря. Не сразу заметили, что произошел взрыв мины, случайно плавающей у борта нейтрального военного корабля. Не разбирается мина — кто свой и кто «нейтральный». Она, возможно, до этого долго плавала в полузатопленном состоянии, едва заметная даже при внимательном наблюдении, а может быть, и совсем [163] погруженная в воду. Но вот на ее пути оказался корпус военного корабля. Она ударяется о него, и дальше происходит все, как положено: разбивается стеклянная ампула, и какая-нибудь «жидкость Грине» действует на детонатор, а тот в свою очередь вызывает сильный взрыв тетронитрометиланилина или, как принято упрощенно называть, тротила. Может быть, все было иначе, но с теми же результатами. Сила взрыва настолько велика, что никакой борт ее выдержать не может и тем более корпус небронированного эсминца. В огромную пробоину начинает поступать вода, и дальнейшая судьба корабля плачевна. «Хантер» быстро кренился, и его положение казалось уже безнадежным. Так, видимо, оценил положение и командир, приказавший команде оставить корабль. Сняв раненых, шлюпки отошли от корабля, который с креном 25 градусов продолжал держаться на плаву. Аварийная команда альмерийского порта быстро оказала помощь оставленному кораблю и, по международным правилам, могла даже претендовать на него как на свою собственность.

Не без чувства смущения за свое поспешное бегство английские моряки вернулись на корабль.

На следующий день крейсер «Аретуза», взяв эсминец на буксир, отвел его в Гибралтар. В результате взрыва 8 человек было убито и 14 ранено. Испанские моряки сожалели о гибели англичан, пусть не оказывавших помощи борющимся республиканцам, но и не помогавших мятежникам.

Инцидент с немецким линкором «Дейчланд»

К маю 1937 г. борьба за каждый транспорт, идущий с военными грузами с Востока, требовала участия всей эскадры флота. Крейсеры мятежников, базируясь на Мальорку, занимали фланговое положение. Немецкие и итальянские военные корабли оказывали им всяческую помощь. Во время проведения одной такой операции в конце мая произошел нашумевший случай с бомбежкой испанскими самолетами немецкого линкора «Дейчланд» и последовавшей за этим бомбардировкой германскими военными судами города Альмерии. [164]

События развернулись следующим образом. 31 мая эскадра республиканских кораблей вышла для встречи очередного «игрека» — в данном случае «Магальянеса». Сведения о появлении крейсеров мятежников заставили командование флота маскировать свои намерения, чтобы отвлечь внимание противника от намеченной точки встречи. Избрав объектом диверсии порт на острове Ибиса, республиканский флот направился туда, чтобы обстрелять порт, а с наступлением темноты следовать к месту встречи «игрека» около мыса Бон. Транспорт был крупный, и груз на нем требовал особого обеспечения.

Подойдя к порту и обнаружив там немецкий линкор, командующий флотом М. Буиса решил по осложнять международную обстановку и отказаться от обстрела берега. Тем более что основная цель — привлечь к себе внимание противника — уже была достигнута. Эскадра повернула на юг. Но, кроме кораблей, в этой операции участвовали и самолеты.

В назначенный час звено самолетов появилось над островом для одновременной с кораблями атаки. Однако с самолетов значительно труднее, чем с судов, правильно оценить обстановку, да и вмешаться в действия самолетов, когда они находятся в воздухе, не всегда возможно. По словам летчика, их машины над островом Ибиса были обстреляны с линкора. В ответ самолеты сбросили на него бомбы, которые попали в кормовую часть корабля. Количество жертв на «Дейчланде» достигло 80 человек. Когда эскадра, выполняя свое основное задание, шла навстречу транспорту, радио всех стран передавало сенсационную новость о «нападении» испанских самолетов на германский линкор. «Дейчланд» направился в английский Гибралтар, передавая туда просьбу обеспечить судну возможность ремонта, а также приготовить определенное количество гробов «для отправки останков погибших на родину». Между немецкими кораблями шли лихорадочные переговоры. Затевалось что-то недоброе. Прибывший ко мне в этот вечер из Мурсии генерал Дуглас очень интересовался создавшейся обстановкой и обсуждал со мной меры предосторожности. Помнится, напряжение было так велико, что не исключалась возможность объявления Германией войны республиканской Испании.

Следующий день прошел спокойно. Только в эфире на все лады обсуждался происшедший эпизод и делались [165] различные предположения. Картахена, как сильно укрепленная база, исключалась в качестве возможного объекта для нападения со стороны немецких кораблей, а об остальных портах и приморских городах можно было только гадать.

Ночью 1 июня, когда «игрек» был уже успешно встречен и под охраной всей эскадры двигался в Картахену, произошла встреча республиканского флота с немецкими кораблями. Затемненная эскадра республиканцев неожиданно натолкнулась на соединение германских военных судов. Это были линейный корабль «Шеер» и три эскадренных миноносца. Полностью освещенная немецкая эскадра собиралась в точке рандеву. Захваченные врасплох, немецкие корабли быстро подняли свои национальные флаги и осветили их прожекторами. Но нападать на них никто не собирался. Обе эскадры быстро разошлись.

На следующее утро, когда республиканский флот входил в свою базу, немецкие корабли появились у Альмерии и без всякого предупреждения начали варварский обстрел города. В результате было разрушено несколько десятков зданий и погибло много гражданского населения.

На этом и закончился эпизод с линкором «Дейчланд»{8}. [166]

Трагический эпизод с «Магальянесом»

После разгрузки «Магальянес», как обычно, принял груз, главным образом свинец и фрукты, для доставки из Испании в Советский Союз. Решено было также отправить на нем группу возвращавшихся на Родину советских летчиков и танкистов. Некоторые из них еще не оправились полностью от ран и нуждались в дополнительном лечении.

В назначенный день, в июне 1937 г., под охраной эсминца транспорт вышел в море. Находясь уже в 40–50 милях от африканского берега, перед рассветом, эсминец пожелал «Магальянесу» «счастливого пути» и решил возвратиться в базу. В дальнейшем территориальные воды Африки должны были служить единственным прикрытием для транспорта. Но тут произошло неожиданное несчастье. Лихо, но неумело маневрируя, эсминец не успел проскочить под носом огромного транспорта и получил удар в борт. Лишенный способности двигаться, с большим креном, эсминец оказался далеко от своей базы, подвергая опасности и себя и транспорт. Потеряв связь с кораблями, командующий флотом сначала послал туда на разведку самолет. Самолет, прибыв на место происшествия, не сумел разобраться в обстановке и ошибочно доложил, что у транспорта находится крейсер мятежников. Впоследствии, уже в спокойной обстановке, наши товарищи, бывшие на «Магальянесе», рассказывали, как республиканские «катюши», то бишь «СБ», подлетев к транспорту, открыли бомбовые люки и, кажется, были готовы сбросить свой смертельный груз. «Мы даже размахивали на мостике чемоданами, чтобы показать, что здесь свои», — уже смеясь говорили они. К счастью, летчики, которым было приказано поступать осторожно (как бы не пробомбить нейтральный корабль), не сбросили бомбы на свой транспорт и «вражеский крейсер», а написали записку и сбросили ее прямо на мостик злополучного транспорта. В записке было сказано: «Если военный корабль республиканский, пусть он обойдет вокруг «Магальянеса», иначе...» Но в том-то и заключалась вся беда, что эсминец не мог двигаться и, стало быть, не мог доказать, что он свой. К счастью, к этому времени удалось восстановить связь с транспортом и в самый последний момент [167] вернуть самолеты в Картахену. Для спасения транспорта были отправлены из Картахены четыре эсминца, которые, прибыв на место, наконец, установили истину. Они взяли под охрану злополучные корабли и привели их в базу. Однако, как говорится, беда не приходит одна. «Магальянес», выйдя вновь в море и благополучно достигнув Дарданелл, умудрился столкнуться там с другим республиканским транспортом, получил серьезные повреждения и долго стоял в ремонте. Что тут было виной, — неграмотность, беспечность или злой умысел, сказать трудно. Во всяком случае это был последний рейс «Магальянеса», а вместе с тем и последняя попытка республиканского правительства получать военное снабжение маршрутом Севастополь — Картахена.

Соотношение сил на море к концу 1937 г. слишком изменилось в неблагоприятную для Испанской республики сторону, и пользоваться коммуникациями по Средиземному морю стало невозможно. Приходилось прибегать к другому пути — из Балтики во французские порты Гавр и Шербур, а оттуда по железной дороге через Францию. Такой путь был безопасным для судов, доставлявших вооружение из СССР, но очень ненадежен политически: транзит через Франщго зависел целиком от быстрой смены правительства и конъюнктур в Третьей республике. Пришедшее в Гавр или Шербур оружие то пропускалось, то задерживалось, в любых условиях требовалась весьма жирная «смазка» политико-административного аппарата Франции для доставки грузов в Испанию.

Эта зависимость от Парижа в деле военного снабжения Республики сыграла роковую роль на последнем этапе войны: в самый разгар битвы за Каталонию (декабрь 1938 г. — февраль 1939 г.) на франко-испанской границе, точнее на ее французской стороне, скопилось много вооружения (самолеты, орудия, танки, торпедные катера и т. д.), закупленного Испанской республикой в СССР и в других странах; если бы это вооружение оказалось в руках испанской армии, весь ход битвы мог быть иным, но французское правительство, несмотря на все требования и просьбы республиканского правительства Испании, отказалось выдать принадлежащее ему военное имущество. Это способствовало поражению республиканской армии в Каталонии и, стало быть, окончательной победе Франко и его фашистских покровителей. [168]