Тревожные дни

Теперь почти весь Черноморский флот сосредоточился в портах нашей базы; все, даже скептики, убедились в значении устья рек Хоби и Циви. Что бы мы делали, если бы не было этого нового места стоянки?

Дело прошлое, но до второй половины 1942 года многие товарищи посмеивались над нашими стараниями освоить эту пресноводную бухту. «И так дел у вас невпроворот, а вы еще возитесь с двумя речушками, столько сил туда бросили», — говорили нам подчас весьма авторитетные на флоте люди. Вступать в споры мы не считали нужным. Время покажет!

После того как был сооружен брекватер и вход в устье стал свободным, командование базы могло направлять сюда все больше боевых кораблей. Когда к нам прибыло многочисленное соединение тральщиков и кораблей-охотников под командованием контр-адмирала Владимира Георгиевича Фадеева, мы разместили его на Хоби. Сюда же перевели и часть подводных лодок соединения капитана 1 ранга Михаила Георгиевича Соловьева вместе с плавучей базой «Эльбрус». Кто-то из офицеров штаба флота однажды сказал мне с тревогой и удивлением:

— Товарищ генерал, вы знаете, сколько согнали кораблей на Циви и Хоби? Сто девяносто килей! Я сам сосчитал.

— Так что вас удивляет?

— Да ведь вода там пресная!

Ох, уж эта пресная вода! Все уши мне с ней прожужжали! Я как можно спокойнее ответил:

— Мне бы только побольше килей, как вы говорите, разместить. И чтоб под каждым был достаточный [62] запас воды. А соленая она или пресная — меня меньше всего беспокоит.

Мы продолжали свое дело. 6 августа с согласия командующего флотом новый пункт базирования получил узаконенные организационные формы. Была учреждена должность старшего морского начальника, одновременно являвшегося начальником всего гарнизона. Назначили капитана 2 ранга Ларионова. На него возложили ответственность за порядок в бухте, за обеспечение кораблей всем необходимым, подчинили ему части охраны водного района и отдел тыла, который должен был развернуть в устье рек необходимые склады с запасами материальных средств.

Потийскую базу переименовали в главную военно-морскую базу Черноморского флота. Этот формальный акт, по существу, не внес перемен в нашу жизнь. Мы и раньше обеспечивали боевые действия почти всего флота. Но возможности наши несколько расширились. База в свое распоряжение получала дополнительные силы и средства, которые мы могли бросить на укрепление обороны портов с моря, воздуха и суши. А для нас это было очень важно.

Стоянкой кораблей на Хоби и Циви заинтересовался заместитель наркома Военно-Морского Флота адмирал Иван Степанович Исаков, бывший в то время членом Военного совета Закавказского фронта. Он командировал к нам капитана 1 ранга Владимира Ивановича Рутковского, одного из опытнейших морских специалистов, который несколько дней знакомился с организацией базирования кораблей на новом месте и дал высокую оценку всему, что мы здесь успели сделать.

Вскоре сюда заглянул и Народный комиссар Военно-Морского Флота. Встречали мы его с членом Военного совета флота дивизионным комиссаром Ильей Ильичом Азаровым в Очемчири. Нарком сразу же поинтересовался, как будем добираться до Хоби. Я ответил, что пойдем на тральщике «Гарпун». Кстати, командовал им капитан-лейтенант Ф. И. Савельев, позднее командир Потийской базы, ныне контр-адмирал. Осмотрев устье со стоявшими в нем кораблями, нарком сказал: [63]

— Я много плавал на Черном море, знал, что есть такие реки Хоби и Циви, но никогда и не подумал бы, что в них могут заходить корабли. — Подумав немного, он добавил: — Если бы раньше мне было известно, что эти реки так удобны, я именно здесь предложил бы строить базу. Между прочим, учтите: гитлеровцы считают, что большевики возводят в устье Хоби новый военный порт. Будьте начеку: их авиация может в любой момент сюда нагрянуть.

Мы ждали ударов с воздуха. Ждали с тревогой. Понимали, что достаточно вражеским самолетам потопить в гаванях несколько крупных кораблей — и силы флота будут парализованы.

Чем объяснить, что противник медлит? Боится нашей противовоздушной обороны? Вряд ли. Мы помним случаи, когда враг лез напролом, бросал в пекло десятки, сотни самолетов, не считаясь с потерями. Дело в другом...

— Нас спасает то, что враг увяз на Волге, — сказал нарком. — Большую часть авиации он собрал туда.

Да, герои волжской твердыни, приняв на себя основной удар фашистских полчищ, помогли войскам других фронтов выстоять, набраться сил. Они помогли и нам, хотя нас разделяли многие сотни километров.

Мы должны воспользоваться передышкой, сделать оборону еще крепче.

Нарком выслушал доклад о боевой деятельности базы. Спросил, не нуждаемся ли мы в чем. Я сказал, что нам необходимы передвижные радиостанции. Надежд, что эта просьба будет принята во внимание, у нас не было. Знали, что радиостанций не хватает, каждая из них на счету. И вдруг адмирал спрашивает:

— Сколько вам нужно?

— Пять.

— Хорошо. Получите пять радиостанций.

Без них не организовать прочную оборону с суши, а ведь это сейчас для нас самая насущная задача: немецко-фашистские войска продвигаются по горным дорогам к перевалам Главного Кавказского хребта.

Турецкие газеты взахлеб расписывали «победное шествие «эдельвейсов» и с неприкрытым злорадством гадали: куда денется Черноморский флот красных, когда немцы захватят Поти и Батуми. [64]

Ко мне пришел обеспокоенный Л. А. Владимирский:

— Что будем делать? Положение серьезное.

— Мобилизуем все, что у нас есть. На кораблях, которым не предстоит выход в море, оставим лишь одну боевую смену, остальных моряков сведем на берег, в окопы и дзоты.

Вместе с секретарем городского комитета партии обдумываем план действий. Н. В. Габуния — уроженец этих мест — уверен, что врага задержим.

— Выручат горы, — говорит он нам. — Скоро на перевалах выпадет снег и всякое движение там прекратится. Если егеря и смогут перебраться через хребет, то технику им перевезти не удастся. А одну пехоту мы одолеем. Конечно, если враг не застигнет нас врасплох.

Секретарь горкома участвует в разработке планов будущих рубежей обороны. Обещает, что коммунисты города поднимут все трудоспособное население на рытье окопов.

Проводим рекогносцировку местности. Колхидская долина в то время была сильно заболочена. Здесь трудно возводить укрепления. Это, конечно, не в нашу пользу. Но, с другой стороны, есть и определенные выгоды для обороняющегося. Враг может наступать только по дорогам. Значит, нужно их оседлать в первую очередь. Широко используем естественные препятствия — реки Хоби и Рион.

Где должен пройти дальний рубеж? Предлагали вынести его как можно дальше от города, чуть ли не к склонам хребта. Но тогда линия обороны растянется на многие десятки километров и у нас просто не хватит сил занять ее. А главное, мы не сможем использовать наше основное оружие — артиллерию кораблей и береговых батарей.

Решаем создать вокруг базы три оборонительных рубежа. Первый пройдет в 15–20 километрах от портов. Он, будет самым сильным и по инженерному оборудованию, и по насыщенности огневыми средствами. Второй и третий рубежи — в 5–6 километрах от первого, ближе к стоянкам кораблей.

Строить укрепления выходят все части морской пехоты [65] базы, моряки кораблей и несколько десятков тысяч горожан.

Рыть на заболоченной местности нельзя. Фортификационные сооружения строим насыпного типа. Они мне знакомы по первой империалистической войне. Под Ригой мы возводили подобные укрепления. Насыпали подушку из сухого грунта, ставили на нее деревянный каркас, а потом обваловывали землей. Окопы и блиндажи получались крепкими и не раз спасали русских солдат от ураганного огня немецкой артиллерии. Взводные убежища, выступавшие холмами на открытой местности, выдерживали прямые попадания восьмидюймовых гаубиц. Вот и сейчас, четверть века спустя, я вижу, как в Колхидской долине вырастают насыпные окопы и пулеметные гнезда. Впереди них — проволочные заграждения в три кола. На дорогах — железобетонные орудийные капониры из сборных конструкций, изготовленных в Поти.

Вместе с начальником артиллерии, флагманскими артиллеристами соединений кораблей, командирами артиллерийских дивизионов и батарей береговой артиллерии, не теряя времени, мы произвели рекогносцировку местности. Тщательно изучили подступы к переднему краю обороны, наметили места командных пунктов.

Надо начинать пристрелку реперов, но риск большой — снаряды должны пролетать над населенными пунктами.

И отказаться от пристрелки мы не можем. Она нам сэкономит время. Если сюда придет враг, мы будем вести огонь сразу на поражение. Я решил поговорить с артиллеристами. Призвал к осторожности. Как можно тщательнее надо подготовиться к стрельбе: малейшая ошибка приводит иногда к беде.

На следующий день батарея капитана Лаптева начала пристрелку.

Узлы сопротивления, перехватывающие дороги, имеют круговую оборону, со всех сторон обнесены проволочными — заграждениями, стальными рогатками и малозаметными препятствиями.

Делаем завалы и засеки. Тщательно отрабатываем систему огня. Гидрографы строго «привязывают» к местности корабли, по существу превращающиеся в неподвижные [66] батареи. Каждый корабль имеет свою огневую цель. Получают задачи береговые батареи. Готовятся и зенитчики: в случае нужды и они будут стрелять по наземным целям. В артиллерийских складах оказалось несколько десятков полевых орудий. Их тоже пускаем в дело, вручаем артиллеристам морской пехоты и сошедшим на берег корабельным комендорам. Таким образом, получаем еще несколько батарей. Их преимущество, что они на колесах, — легко перебрасывать с позиции на позицию.

Рубежи построили менее чем за месяц. Артиллеристы и морские пехотинцы одновременно учились.

Пожалуй, самым трудным для нас было добиться мобильности наших частей. На реках не хватало мостов. Приходилось пользоваться примитивными переправочными средствами. Морские пехотинцы отрабатывают способы форсирования водных преград, учатся быстро собирать плоты на резиновых надувных поплавках. Одновременно ставим вопрос о сооружении стационарного моста через реку Молтаква. Наше предложение рассматривается на бюро городского комитета партии. Горком обратился к Центральному Комитету компартии Грузии и Совету Народных Комиссаров с просьбой отпустить средства для постройки моста. Просьба была удовлетворена. Саперная рота: базы и хозяйственные организации города принялись за работу.

— Делайте так, чтобы мост и после войны служил нам, — наказывал Габуния.

Саперы и строители потрудились на славу. Мост соорудили за полтора месяца, а простоял он много лет.

За нашими приготовлениями к отражению атак наземных войск противника внимательно следил командующий Закавказским фронтом генерал армии Иван Владимирович Тюленев. Я ему несколько раз докладывал о ходе оборонительных работ. Когда рубежи были в основном готовы, мы попросили командующего прислать к нам опытного инженера, чтобы он проверил их качество. В базу приехал начальник инженеров фронта, осмотрел сооружения. Работу признал безупречной.

Нападения вражеских войск можно было ожидать с минуты на минуту. Чтобы своевременно получать [67] информацию о действиях противника, мы направили в штаб 46-й армии, оборонявшей скаты хребта, и в ее передовые дивизии наших офицеров связи вместе с передвижными радиостанциями, смонтированными на автомашинах. Офицер связи при штабе армии капитан 3 ранга Федоров — человек знающий и энергичный. Там встретили его хорошо, быстро ввели в курс дела. Сообщения от Федорова поступали обстоятельные и подробные.

События развивались быстро. Как-то вечером офицер связи радировал тревожную весть: двигаясь со стороны Черкесска, враг оттеснил ослабленные части Закавказского фронта, захватил Клухорский перевал; передовые отряды немецкого 49-го горнострелкового корпуса начали спускаться по южным скатам хребта.

Значит, враг от нас всего в 50–60 километрах!

Силы базы немедленно привели в боевую готовность. О случившемся докладываем командованию флота. Ф. С. Октябрьский в свою очередь радирует о сложившейся обстановке в Москву. Верховное Главнокомандование приняло срочные меры, чтобы выправить положение. К перевалам были брошены свежие части.

Но обо всем этом мы узнали много позже. А в те тревожные часы штаб базы вдруг перестал получать донесения от офицера связи. Мы провели бессонную ночь.

Что же происходит там, на склоне хребта? Обеспокоенный, утром я поехал в штаб 46-й армии в Сухуми. Разыскал Федорова.

— Почему молчите?

Капитан 3 ранга пожал плечами:

— Отстранили меня здесь от всего. Сам не пойму, в чем провинился.

Иду к командующему. Генерал удивляется: он никаких распоряжений не давал. Стали выяснять. Оказалось, на нашего представителя обиделись офицеры штаба армии. Они не могли простить ему, что Москва узнала о событиях на перевале от нас, моряков, а не от штаба армии. Да, бывает такое! Недавно, читая воспоминания генерала И. В. Тюленева, я нашел такое место: [68]

«Высланные в горы со стороны Закавказского фронта части 46-й армии не успели своевременно занять и организовать оборону. Враг воспользовался этим нашим упущением и бросил в горные проходы достаточно большие силы.

Своим 49-м горнострелковым корпусом немецкое командование намечало нанести удар в районе Черкесска и выйти к Сухуми.

15 августа начались бои.

На второй день боев штаб 46-й армии спокойно сообщил: «Положение без изменений...» А 18 августа мне стало известно, что передовые части 1-й и 4-й горнострелковых немецких дивизий уже появились на северных скатах Клухора и на перевале Донгуз — Орун — Ваши. Не встречая сколько-нибудь организованного сопротивления, «эдельвейсы» за несколько дней распространились на основных горных путях и завязали бои с оборонявшими перевал подразделениями 815-го полка 394-й стрелковой дивизии».

Вот только когда стали ясны причины нашей размолвки со штабом армии. Люди допустили ошибку, хотели ее потихоньку исправить, а мы по простоте душевной забили тревогу.

Инцидент быстро уладили. Командующий пожурил своих штабистов за самовольство, и Федоров получил возможность спокойно работать.

Кровопролитные бои за перевалы продолжались. Эти дни были для нашей базы самыми тревожными.

На командных и наблюдательных пунктах, на огневых позициях, в окопах люди несли круглосуточное дежурство. А враг наглел. У нашего побережья рыскали его подводные лодки. Дошло до того, что одна из них обстреляла из своих пушек поезд, шедший вдоль берега.

Несмотря на напряженность обстановки, мы не могли сокращать морские перевозки. Корабли и суда ежедневно выходили из портов. Они направлялись под Новороссийск, где на Мыс-Хако на небольшом плацдарме, сплошь перепаханном снарядами и бомбами, сражались морские пехотинцы. Шли к Туапсе, где наши части в беспрерывных боях сдерживали вражеские войска, рвавшиеся на побережье. Корабли везли [69] туда пополнение, боеприпасы и продовольствие, а выгрузившись, открывали огонь по неприятелю.

В начале сентября 1942 года крейсер «Красный Кавказ» еще не закончил полностью ремонта, а его командир капитан 2 ранга А. М. Гущин уже получил распоряжение принять на борт полк морской пехоты и доставить его в Туапсе. Когда я пришел на крейсер, Гущин встретил меня холодновато.

— Все наши планы нарушаются, — сказал он. — Мы же не успели как следует опробовать механизмы.

— На войне часто приходится корректировать планы, Алексей Максимович.

— Понимаю. Коль нужно, ничего не попишешь. Я уже отдал приказание срочно готовить корабль к походу.

Погрузка крейсера проходила высокими темпами. По трапам с причала на борт корабля поднималась вереница моряков с тяжелой ношей на плечах — с разобранными пулеметами и минометами, ящиками патронов. По другим сходням вкатывали полевые и зенитные орудия, повозки и походные кухни. Грузовые стрелы подхватывали и осторожно опускали на палубу танкетки и автомашины.

Распоряжались работами офицеры корабля. Среди них я увидел заместителя командира корабля по политической части Ивана Григорьевича Щербака и секретаря партийной организации Лазаря Ивановича Шишкина. Они встречали пехотинцев, помогали удобнее устроиться. На верхней палубе слышался громкий голос главного боцмана мичмана Тихона Суханова. Он поспевал всюду, старался лучше разместить грузы и попрочнее их закрепить.

Рота за ротой поднимается по сходням. У трапа, как всегда подтянутый, стоит старший помощник командира корабля капитан-лейтенант К. И. Агарков. Следит, чтобы подразделения занимали места, предусмотренные планом погрузки.

У соседнего причала в это время грузится эскадренный миноносец «Сообразительный», тоже принимает на борт морских пехотинцев.

В 15.00 на крейсере звучит сигнал: «По местам стоять, со швартовов сниматься». Корабль отваливает [70] от стенки и направляется к выходу из гавани. Впереди «Сообразительный».

На переходе моряки и пехотинцы пережили напряженный момент. Над морем показались вражеские самолеты-торпедоносцы. Корабли изготовились к бою. Но вражеские летчики, по-видимому, не рискнули нападать на хорошо вооруженные корабли и прошли вне досягаемости зениток. Полк морской пехоты был доставлен в Туапсе без всяких происшествий.

Такие рейсы стали для нас делом обычным. В октябре 1942 года отряд кораблей в составе того же крейсера «Красный Кавказ», лидера «Харьков» и эсминца «Беспощадный» срочно перебросил в Туапсе гвардейскую горнострелковую дивизию. Враг снова не осмелился напасть на мощные корабли в открытом море. Он попытался это сделать на фарватере, ведущем к порту Туапсе, рассчитывая, что здесь, в узкости, будет затруднен маневр кораблей. Именно в этом месте, заглушив моторы, притаились в темноте фашистские торпедные катера. Враг хотел из засады внезапно атаковать наши корабли. Но сигнальщики крейсера заметили на воде подозрительные черные точки. Гущин, возглавлявший отряд, послал лидер выяснить, что это за катера.

Нервы фашистов не выдержали. Наспех выпустив торпеды, они поспешили скрыться. Семь сильных взрывов раскололи тишину ночи: вражеские торпеды ударились в бетонный мол далеко от крейсера.

Подумывали мы и об эвакуации из Поти и Батуми населения. Посоветовались в горкоме партии. Габуния молча выслушал нас с В. И. Орловым, долго вертел в руках карандаш. Наконец заговорил медленно, словно подбирая каждое слово.

— Надо все взвесить. Конечно, мы не имеем права рисковать жизнями тысяч людей. Но как народ воспримет эвакуацию? Вы вот, наверное, не знаете, Михаил Федорович, — секретарь горкома взглянул на меня, — что горожане, выйдя утром на улицу, первым долгом смотрят на окна вашей квартиры: дома ли ваша семья? Вы скажете, это наивно, но они считают: коль семья командира базы на месте, значит, беспокоиться нечего, город держится крепко. [71] Эвакуировать часть населения безусловно надо. Но нужно подготовить людей к этому. Чтобы все поняли: мы вывозим женщин, детей и стариков вовсе не потому, что сомневаемся в прочности обороны города, а, наоборот, потому, что будем драться за город до последнего и отстоим его, отстоим во что бы то ни стало.

Договорились, что коммунисты города и базы проведут разъяснительную работу и в частях, и среди населения. Нелегко было уговорить женщин покинуть город. Многие заявили, что ни за что не уедут. Обычное явление! Все наши люди считали себя бойцами. Большинство нетрудоспособного населения мы все же эвакуировали, предварительно договорившись об их устройстве в тыловых районах страны.

Вести отовсюду поступали безрадостные. Вражеские полчища прорвались к Волге. Отброшенные зимой от столицы, немецко-фашистские войска местами стоят от нее всего в сотне километров. Героический Ленинград продолжает сражаться в неприятельском кольце. Под фашистским игом огромные территории нашей страны. На Кавказе враг, не считаясь с потерями, рвется к Баку. Смертельная угроза нависла и над нашей базой.

Есть от чего потерять душевное равновесие. И многие наши товарищи поддались унынию.

— Надо как-то ободрить людей, — сказал мне комиссар В. И. Орлов.

— Но как?

— Нужно рассказать им о наших силах, о том, что весь народ поднялся на борьбу. И народ победит. Обязательно победит!

— У тебя пристрастие к докладам, Василий Иванович. Думаешь, стоит перед людьми выступить с пламенной речью и сразу наведешь порядок в их головах?

— Что ж, я знаю силу слова. И ты ее знаешь. Важно, чтобы слово было настоящим, партийным.

— Ну и отлично. Вот давай и выступи с докладом.

— Нет. С докладом выступишь ты. Ты командир базы. Лучше тебя никто не знает положения вещей. Поговори с народом начистоту. Увидишь, дойдет твое слово. [72]

Спорить с комиссаром бесполезно. В таких случаях он умеет настоять на своем и убедить, что именно так следует поступить. В конце концов я и сам загорелся его идеей. Поговорить с народом начистоту!

Доклад рождался в муках. Хотелось так много сказать.

— Не распыляйся, — предупреждал комиссар. — Пусть в основе твоего доклада будут дела базы и... бои на Волге. Подумай, и сам поймешь — между тем и другим связь непосредственная.

Что я знал тогда о битве на Волге? Только то, что сообщали газеты и сводки Совинформбюро. А люди хотели заглянуть дальше. Как им помочь?

Договорились, что с докладом я выступлю перед командирами и политработниками базы и кораблей. И вот они собрались в клубе порта. Передо мной сидели люди, только что вернувшиеся из боевых походов, люди, которые провели бессонную ночь на командных пунктах и в окопах нашего передового рубежа. Утомленные, измученные лица. Устали товарищи. Будут ли они слушать меня?

Говорил я около часа. Правда, волновался сильно. Но, может, именно волнение и помогло. Говорил я о том, что трудно нам всем, всей стране трудно. И все-таки мы победим. И на Волге. И здесь, на Кавказе. И думать нам пора не только об обороне, но и о наступлении. Уже сейчас надо готовиться к наступательным боям.

Смотрю на людей. Слушают! Кажется, и усталости нет прежней на лицах.

На следующий день Владимирский просил меня прийти на линкор, побеседовать с теми офицерами эскадры, которые вчера наг смогли присутствовать в клубе.

Орлов радуется:

— Знаешь, у политработников дело веселее пошло.

Расшевелил ты их.

Забегая вперед, скажу, что, когда немного спустя радио принесло весть об окружении на берегу Волги трехсоттысячной вражеской группировки, кое-кто из офицеров допытывался у меня:

— Вы тогда в докладе пользовались какими-нибудь [73] закрытыми источниками? Уж очень здорово подтвердилось то, о чем вы говорили.

Чудаки! Чтобы верить в силы народа, вовсе не нужны какие-то особые секретные документы!

Отрадно было видеть, как победа на Волге встряхнула людей.

Еще раньше ко мне заявилась делегация от моряков. Просятся направить на фронт.

— Куда? На Клухор?

— Нет! На Волгу! В Сталинград!

А мы как раз получили приказ командования: отправить на Волгу 5 тысяч морских пехотинцев. Началось формирование маршевых рот. Корабли и части присылали добровольцев — лучших из лучших. Не так-то просто выделить с корабля людей. Ведь лишних моряков в экипаже нет. Если уходит человек с боевого поста, его обязанности распределяются между оставшимися. И морякам на кораблях подчас приходилось трудиться за двоих, а то и троих.

Моряк всегда остается моряком. И на берегу. Хоть одет боец морской пехоты в обычную солдатскую форму, но под защитной гимнастеркой у него обязательно полосатая матросская тельняшка, а в вещевом мешке припрятана черная бескозырка с золотыми якорями на лентах. Никакие запреты не помогали. В атаку они шли в бескозырках и с распахнутым воротом гимнастерки, чтобы видны были голубые полосы тельняшки.

Вспоминаю, как еще в дни обороны Севастополя к нам прибыла на формирование 9-я бригада морской пехоты. Командовал ею полковник Николай Васильевич Благовещенский, а военкомом был Василий Михайлович Покочанов. Бригада дралась под Николаевом и Одессой, слава о ней шла по всему флоту. В боях [74] подразделения сильно поредели. Людей было совсем мало. Но что это были за молодцы! О делах этих ребят знала вся база, и когда на кораблях объявили набор добровольцев, от желающих отбоя не было, хотя знали все, что соединение снова уходит в бой, откуда многие не вернутся... За месяц бригада полностью укомплектовалась, прошла обучение. 27 мая погрузилась на крейсер и два миноносца и ушла в Севастополь. До нас доходили вести о подвигах наших посланцев. Славой их гордились все экипажи кораблей, потому что, где бы ни воевал моряк, он остается членом своего коллектива, друзья помнят о нем, так же как и матрос всегда помнит о своем корабле и свято бережет его честь.

Вот почему мы не считали большим нарушением правил, если моряк уносил на фронт бескозырку, на которой золотом сияло название его корабля...

Маршевые роты для Сталинградского фронта мы сформировали за два дня. Ночью они должны были погрузиться в вагоны. И вдруг утром мне доложили, что казармы пусты. Обеспокоенные, мы с Орловым поехали во флотский полуэкипаж — в воинскую часть, где происходит формирование всех флотских подразделений. Действительно, в казармах только командиры, политработники, дежурные и дневальные.

— Где люди?

Командир полуэкипажа спокойно отвечает:

— Ушли прощаться с кораблями.

— Но ведь вы их должны сегодня отправить!

— Не беспокойтесь. Вернутся в срок.

Признаться, я был сильно раздражен.

Вернувшись в штаб, отдал было распоряжение дежурному звонить на корабли и в части, чтобы бойцов маршевых рот немедленно отправляли в казармы. Но комиссар эскадры В. И. Семин остановил:

— Не нужно. Уверяю вас, нашему народу можно доверять не такое.

Все же у меня на сердце было неспокойно. Часа за два до погрузки мы с Орловым снова заглянули в казармы. Бойцы стояли в строю: проходила поверка. После переклички командиры рот докладывали мне одно и то же:

— Весь личный состав налицо! [75]

Мы с Орловым смущенно переглянулись. Да, этим людям можно доверять! И больше никогда не мешали морякам, уходившим на фронт, прощаться со своими кораблями. Честное слово, неплохая традиция!

Историческая победа на Волге положила начало коренному перелому в войне. Это почувствовали и мы в Поти. Войска Закавказского фронта погнали и сбросили врага с горных перевалов. Фашистский зверь, огрызаясь и упорствуя, отступал. На базу, случалось, еще сыпались бомбы, но было ясно, что смертельная опасность миновала. Наши войска переходили в наступление на всех участках громадного фронта. Включались в это наступление и мы. [76]