По Пинским болотам
Выручила узкоколейка
Наступило лето. 55-я стрелковая Мозырьская Краснознаменная дивизия получила приказ наступать. Она должна была во взаимодействии со 2-й бригадой речных кораблей Днепровской флотилии овладеть на левом берегу Припяти опорными пунктами противника Конковичи, Оцирки, Новоселки, Петриков и в дальнейшем продвигаться в северо-западном направлении. Главный удар намечалось нанести врагу у Петрикова силой двух стрелковых полков. На правом фланге 107-й стрелковый полк (его поддерживал наш дивизион и 2-я бригада речных кораблей) наносил вспомогательные удары: одним батальоном в направлении Конковичей, другим — в направлении Новоселки.
Части дивизии заняли исходное положение. Передовые батальоны, используя кустарник и камыш, приблизились к реке на близкое расстояние. Пехота подтянула к реке переправочные средства.
28 июня в 19 часов, когда солнце уже близко подошло к горизонту, после короткой артиллерийской и минометной подготовки мозырьцы начали форсировать Припять.
1-й батальон 107-го стрелкового полка под командованием старшего лейтенанта Василия Турчанинова быстро произвел посадку людей на бронекатера. Незадолго до переправы Турчанинов позвонил мне: [168]
— Петро, ты не раз выручал меня в бою. Надеюсь, и на этот раз не подведешь?
— Не волнуйся, Василий. Огонь будет. Дадим прикурить фашистам.
И когда вражеские орудия стали бить по катерам, все батареи дивизиона открыли огонь. 1-я в этот вечер подавила два пулемета и орудие на правом фланге обороны, 2-я уничтожила до роты пехоты, выдвигавшейся к берегу, 3-я заставила замолчать минометную батарею. По берегу, занятому врагом, стреляли и бронекатера. Батальон переправился без больших потерь, захватил плацдарм. Перебрались на тот берег и все наши взводы управления. А на другой день мы переправили и орудия. Начались бои в Мозырьской области.
Тяжело пехоте пробираться то через густые чащи леса, то по малопроходимым болотам. Артиллеристам еще труднее. Поэтому так часто жужжат пилы, стучат топоры по стволам могучих деревьев. Солдаты то расчищают узкую тропу, то делают настил, то строят мосты, то разминируют дороги: поспеть за пехотой можно только при условии умелой и быстрой прокладки колонных путей.
Через день дивизия взяла Петриков, а еще через сутки пехота вышла во фланг отступавшим из Копцевичей вражеским подразделениям. Ставилась задача не дать противнику вывести войска по единственной дороге.
Мы с Мартыновым прибыли на командный пункт подполковника Смекалина.
— А батареи где? — обрадовался он, увидев нас.
— Занимают позиции на опушке рощи.
— Очень хорошо. Присаживайтесь. Посоветуемся.
Смекалин рассказал нам о своем замысле, как перерезать дорогу. Я — о своем, который, по сути дела, был продолжением смекалинского плана. Когда пехота начнет бой за дорогу, мы одну пушечную батарею дивизиона [169] выведем на прямую наводку в тыл врагу по полевой дороге или разрушенной узкоколейке. Дорога наверняка охраняется. По узкоколейке меньше риска попасть под огонь.
— Замысел рискованный, — сказал Смекалин. — Вы все предусмотрели? Не потеряете зря людей?
— Все может быть, но, думаю, нет, — ответил я. — Едва ли гитлеровцы предположат, что мы решимся перебросить артиллерийскую батарею, одну без пехоты, им в тыл да еще по разрушенной узкоколейке.
— Кажется, убедили. Так рисковать могут только хорошие командиры. — И, посмотрев на нас с Мартыновым, по-отцовски добавил: — И настоящие друзья пехоты.
Ответственное задание поручили батарее капитана Лимонова. Стрелковый полк начал бой, а мы в это время примерно в полкилометре на его фланге произвели разведку противника и насыпи. Насыпь была очень узкая, но машины и пушки при умелых водителях по ней могли пройти. Проверили загрузку снарядов, гранат, ящиков с патронами, продовольствия. Связисты подготовились к прокладке линии связи вслед за батареей.
Возвратились разведчики. Они рассказали, что солдаты противника есть и на насыпи, и на перекрестке, но все их внимание приковано к бою, который идет слева.
— Ну, Лимонов, ни пуха ни пера, — сказал я капитану. — Трогайте.
Зорко смотрят вперед два пулемета, установленные на крыльях головной машины, блестят на солнце автоматы. Это артиллеристы приготовились с ходу отразить вражеское нападение, если оно последует. На последнем тягаче примостились связисты управления дивизиона с катушками кабеля. [170]
Загудели моторы. Набрав необходимую скорость, помчались друг за другом пять машин с четырьмя семидесятишестимиллиметровыми пушками, шурша колесами по гальке. Всего три километра пути, но как медленно идет время! Весь дивизион готов оказать помощь 2-й батарее. Подчиненные Антипова и Керножицкого притихли у орудий, связисты — у телефонных трубок, радисты — у микрофонов. Их товарищам предстоит тяжелый бой. Перерезать дорогу — полдела. Главное, не пропустить по ней фашистские войска.
Прошло долгих пятнадцать минут. У перекрестка взвились ракеты. Ошеломленные внезапным появлением советской колонны, несколько десятков фашистских автоматчиков начали занимать оборону. Наши из пулеметов, установленных на головной машине, открыли по ним огонь. 1-й расчет быстро снял орудие с крюка и стал готовить его к бою. Вскоре артиллеристы подавили вражеский пулемет, внезапно заговоривший на перекрестке. Далеко полетело эхо пушечного выстрела.
У перекрестка Лимонов увидел небольшую, поросшую кустарником поляну. Тут он и решил занять круговую оборону. Стоя у стрелявшего орудия, капитан флажками указывал каждому расчету место огневой позиции. [171]
Немедленно начали готовить орудийные окопы, делать щели, носить боеприпасы, расчищать секторы для стрельбы. Работали быстро: задержка — смерть! Отцепив орудия, шоферы поставили машины в определенных местах. Сейчас не только пушки и пулеметы, но и машины должны стать огневыми точками.
— Денисенко! — сквозь гул боя прокричал комбат старшему на батарее. — На вас возлагаю главную задачу: не пропустить фашистов по дороге на Лунинец, создать здесь пробку, заставить гитлеровцев бросать имущество и уходить в лес.
— Есть! — быстро ответил офицер. В его небольших колючих глазах мелькают искринки.
Лимонов обращается к лейтенанту Плаксину. Тот еще более решителен, но не в меру горяч, резок и вспыльчив. Капитан приказывает ему отражать фашистов с другого направления. В распоряжении лейтенанта кроме орудия еще и пулемет.
Четвертой пушкой и пулеметом Лимонов поручает командовать Ежкову.
— Батарея готова к ведению огня, первая часть задачи выполнена! — по телефону доложил мне Лимонов.
Вот и фашисты.
«В направлении на батарею движутся пять легких танков», — сообщили по радио.
— Танки уничтожить, готовьтесь к отражению автоматчиков. Пристреляйте гаубичную! — отдаю я приказания.
До перекрестка оставалось четыреста, триста метров. Фашисты остановились. Почти одновременно раздались два выстрела. Взвод Денисенко сразу же подбил первые две машины. Остальные повели огонь по обнаружившим себя орудиям.
Задымил еще один танк. Объятый пламенем, он на полной скорости устремился на орудие, но, пораженный [172] новым снарядом, остановился. Две уцелевшие машины задним ходом начали отползать назад.
Так удачно окончился первый короткий бой.
Весть о победе 2-й батареи быстро разнеслась по полку. Любимов приказал мне:
— Объявите на батарее, что командир дивизии наградил особо отличившихся орденами и медалями.
На НП пришел Бондаренко.
— Молодцы лимоновцы. Здорово дерутся.
Через несколько минут мы услышали сильную стрельбу. Лимонов доложил, что появилось до роты фашистов. Прямо у орудий начали рваться мины.
Артиллеристы открыли прицельный огонь из пулеметов, автоматов и винтовок. Вражеская пехота залегла. Не рискуя идти в рост, фашисты начали ползком подбираться к позиции героев. Наших выручала хорошо подготовленная круговая оборона. Они вели огонь из глубоких окопов, которые подготовили в минуты затишья.
Одна атака следовала за другой. Случилось то, чего опасался я, что меня сильнее всего беспокоило. У лимоновцев кончились патроны. Фашисты, заметив ослабление стрельбы, поднялись во весь рост, но в них полетели ребристые лимонки. Атака опять захлебнулась.
Воспользовавшись небольшой паузой, Лимонов пристрелял перед собой 1-ю и 3-ю батареи, оставшиеся на закрытых позициях. Появились новые цепи пехоты и танки. Но огонь наших орудий оказался настолько точным, что первые же снаряды рассеяли пехоту, заставили повернуть танкистов вспять.
Уже шестнадцать часов прошло с того времени, как мы закрыли дорогу. Наступила ночь. Бой кончился.
На батарее тихо. Чуть-чуть шумят деревья. Легкий ветерок приносит прохладу. Сон валит людей с ног, но. спать нельзя. Одни ведут наблюдение за противником, [173] другие углубляют окопы. Не спят и на закрытых позициях: нельзя опоздать с открытием огня ни на минуту. Эта минута может стоить жизни многим товарищам, Не сплю и я, командир дивизиона. Хотел бы уснуть — не смог.
Томительное ожидание окончено. Без выстрела в темноте пошли в атаку фашисты. Опять заговорили пушки прямой наводки. Но на исходе боеприпасы.
— У нас нет снарядов, идем в рукопашную, — доложил Лимонов.
Первым выпрыгнул из окопа Плаксин. За ним другие. Фашисты не выдержали удара, отошли. Артиллеристы возвратились к орудиям.
Смекалин отправил в помощь батарее пулеметную и разведывательную роты.
Еще сутки противник пытался сбить наши подразделения с перекрестка, но тщетно. Советская пехота сумела в нескольких местах оседлать дорогу. Фашистам ничего не оставалось, как группами и поодиночке пробиваться на запад через густой лес и топкое болото, оставив на дороге всю технику.
Дивизион совместно с пехотой продолжал наступать по Пинским болотам. Гудели перегревавшиеся моторы. То и дело солдаты с криком «Раз, два — взяли» толкали застревавшую машину с гаубицей или пушкой на прицепе. В ходе движения приходилось восстанавливать взорванные фашистами мосты, устраивать объезды, делать настилы.
Однажды, когда артиллеристы изрядно отстали от пехоты, которая преследовала противника, пробираясь по лесным тропам, выходя к нему в тыл и на фланги, в дивизион пришел Смекалин.
— Скоро нас догоните? — спросил он. [174]
— Думаю, через полчаса выберемся, а минут через пятьдесят догоним, — ответил я.
— Голубчики, поднатужьтесь, чертова батарея бьет из леса, не дает головы поднять.
Я, начальник штаба и командир гаубичной батареи Керножицкий, взяв с собой разведчиков с буссолью и радистов, отправились в полк, чтобы до прибытия орудий принять на месте какое-либо решение.
Быстро идем вперед, изредка посматривая на могучие сосны и ели, которые росли рядом с болотом. Ясно слышны орудийные выстрелы и разрывы снарядов. По звуку определили: стреляет 105-миллиметровая батарея. Огонь ведет с небольшими промежутками.
Пришли на большую поляну в полутора километрах восточнее Копцевичей. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить: здесь можно ставить огневые позиции. Развернули карту, примерно определили район, откуда могла вести огонь вражеская батарея, установили буссоль, по звуку уточнили направление на нее. Керножицкий полез на дерево, чтобы определить дальность по вспышкам выстрелов с помощью секундомера. Девять километров.
Когда все это было сделано, на карте появилась ровная черта. Она шла от будущей позиции основного орудия к деревне Найда. Казалось, и направление, и дальность нам удалось определить правильно. Однако полной уверенности еще не было.
— Давайте поставим себя на место вражеских артиллеристов и выберем на прочерченной линии огневую позицию, — решили мы и стали думать за артиллеристов противника.
В густом лесу или на топком болоте батарею не поставить. Не могли гитлеровцы съезжать и далеко с дороги, ведь прикрывали отступление. Их не прекращавшийся огонь говорил о том, что они хотят задержать нашу пехоту [175] на большой промежуток времени, чтобы дать возможность своим войскам оторваться и занять новый выгодный рубеж.
Карандаш начал движение в направлении вражеской батареи. Первые семь километров — густой лес или непроходимое болото. Два километра — сравнительно чистый участок. Мы начали прикидывать, где лучше поставить огневую позицию на этом двухкилометровом отрезке. В конце концов, решили, что батарея стоит метрах в трехстах за деревней. Близко к дороге, хороший въезд и выезд на огневую позицию, надежная маскировка за домами. Наименьший прицел позволяет гитлеровцам вести огонь по нашей пехоте.
Когда прибыли гаубицы, я приказал Керножицкому обстрелять район — вероятное место огневой позиции противника на трех прицелах скачком в два деления, то есть через сто метров, с доворотом угломера в обе стороны. Отпустил на стрельбу шестьдесят снарядов.
Через три минуты гаубицы открыли огонь. Булькая и шурша, снаряды полетели через лес и болото, через большую белорусскую деревню. Стрельба закончена. Сразу стало тихо. Все с волнением ожидали ответного огня гитлеровцев. Его не последовало. Вражеские артиллеристы молчали.
— Голубчики! — как всегда в порыве радости, прокричал Смекалин, подходя ко мне. — Все-таки выручили! Подавили батарею.
— Не знаю, но напугать наверняка напугали.
Когда мы наступали по Пинским болотам, в дивизионе только один человек подорвался на мине. Я радовался тому, что правильно поступил, заставив весь дивизион учиться минному делу. Неплохо показали себя и наши «саперы» под командованием Николая Мочинского. [176] Десятки мостов, сотни метров дорог построили они, сняли тысячи противотанковых и противопехотных мин. Да, сколько наша «фронтовая академия», то есть постоянные занятия по боевой подготовке в оборонительный период, сохранила солдатских жизней! Затраченные усилия окупались сторицей. И весь дивизион умело трудился при форсировании рек, ручьев и болот, поддерживая пехоту, нанося противнику существенный урон.
Опыт боев в лесисто-болотистой местности научил и пехотинцев и нас, артиллеристов, преследовать противника мелкими группами, проникать во вражеский тыл, сеять в рядах врага панику. Здесь мы применяли и своеобразные формы партийно-политической работы. Сводки Совинформбюро принимали по радио офицеры дивизиона и тут же по телефону передавали на огневые позиции и наблюдательные пункты командиров батарей. Иногда записывали важные сообщения, вызывали батарейных писарей и заставляли переписать сводку. Каждое сообщение из Москвы доводилось до всего личного состава, так же как и полученная задача.
Передавать последние известия по телефону заставляло нас и то, что в период наступления мы не получали центральных газет: наша полевая почтовая станция не поспевала за наступавшими частями.
В обход обороны противника
Стояла теплая душная ночь.
Воины 107-го стрелкового полка и артиллеристы пробирались по густому лесу в труднопроходимой местности. Пахло болотом, хвоей, лесными травами. Уставшие бойцы шли молча и так тихо, что слышно было, как шепчутся ветви столетних сосен, шелестит под ногами прошлогодняя трава и где-то крякает утка. Лишь изредка слышался голос командира, да вполголоса переговаривались [177] солдаты, передавая друг Другу тяжелый лафет от станкового пулемета, минометную плиту или ящик с патронами.
Утром полку предстояло наступать на город Бринев.
Позади забелел небосвод. Закричали проснувшиеся птицы. Впереди взлетела сигнальная ракета. Автоматные очереди разорвали тишину леса. Разведка донесла о встрече с противником.
С первыми солнечными лучами 107-й стрелковый полк вплотную подошел к фашистской обороне и завязал бой с частями 102-й пехотной дивизии. Враг открыл огонь из всех видов оружия. Особенно злобствовали минометчики. Тяжелые мины рвались, рявкая и разбрасывая сотни осколков. Наши пехотинцы залегли: наступать под таким огнем бессмысленно.
Требовалась немедленная помощь артиллерии. Но напрасно мы всматривались в оборону противника: кроме стены густого леса, ничего не видели. Позиции минометчиков, несомненно, где-то за лесом. Где именно, как определить? Ведь «самовары» можно установить в любом овраге, за любым бугром.
Уставшие, злые рассматриваем карту. Откуда ведется огонь? Как заставить замолчать вражеских минометчиков? Выход один — через болото идти в тыл противника с радиостанцией и приборами. Кто пойдет? Риск большой. Малейшая неосторожность — и гибель. Одиночек посылать нельзя. Надо идти группой. При встрече с противником так легче будет выиграть бой. И я решил: во главе группы пойду сам.
Подошли разведчики взвода управления рядовые Волынкин и Капустин.
— Товарищ капитан! — обратился ко мне Волынкин. — Разрешите нам махнуть в тыл к немцам. Мы с Капустиным далеко проходили влево по болоту. Там никого нет. [178]
— Разрешаю, Волынкин, — весело сказал я.
Сомнения, какие меня еще мучили, пропали. Если мысли командира и подчиненных совпадают, созревшее решение правильное.
Я пошел к Смекалину. У него находился Любимов.
— Ну что решили, комдив? — спросил меня Любимов.
— Идти в тыл врага.
— Заманчиво, заманчиво, — зачастил Петр Андреевич, протирая очки. — А как пройдешь?
— Через болото. — И доложил свой план.
— Все продумано?
— Все.
— Ну что ж, идите.
Любимов всегда соглашался с теми, кто вносил яркие, дерзкие по замыслу решения.
И вот часов в девять утра две длинные цепи отделились от пехоты и пошли в сторону, в лес. Позади шел и подполковник Любимов с лейтенантом Плоткиным — его адъютантом.
— Вы куда? — удивился Смекалин.
— Туда же, — улыбнулся Петр Андреевич. — Смотри, на фланкирующих не нарвись.
Я тоже стал настойчиво уговаривать командира полка не ходить с нами, пока не добился своего. Любимов махнул рукой.
— Ладно, иди, командуй.
Топкое, почти непроходимое болото недружелюбно встретило воинов. Солдаты прыгали с кочки на кочку. Трудно приходилось тем, кто не попадал на твердую почву. Болото начинало медленно, сантиметр за сантиметром, засасывать человека. Но все мы были вооружены длинными шестами и веревками. К попавшему в беду немедленно приходили на помощь. Где по пояс в коричневой грязи, где ползком, держась за [179] конец веревки, брошенный товарищем, двигались мы в обход обороны противника. Борьба с болотом продолжалась три часа.
Наконец вступили на твердую почву, осмотрелись. Кругом глухой лес. Далеко справа бой. Выслали разведку, рассредоточились и осторожно пошли на запад. Возвратились разведчики. Они доложили, что невдалеке ржаное поле. Слева по ходу движения хутор Углы. В километре впереди хутор Котиновка, раскинувшийся на возвышенности. Он как бы прикрывал Бринев с северо-востока.
Входим в первый хутор. Осторожно осматриваем дома. Никого. За хутором небольшое болото, дальше нескошенная рожь. Под дуновением легкого ветерка колосья то нагибались к земле, то выпрямлялись. Казалось, желтая волна спешит нам навстречу. Рожь уже поспела, и солдаты любовно гладили колосья. Теперь хлеб не пропадет. Выгоним гитлеровцев — жители уберут. Все время отклоняемся вправо, туда, где стрельба и бухают минометы.
Впереди небольшая роща. Рядом хутор Котиновка. Крыши на домах черепичные. Блестят стекла окон. Невдалеке огневые позиции двух вражеских минометных батарей. Пометили их на карте — за высотой 152.1 и за перекрестком дорог. Еще осторожнее пошли воины: враг рядом. По хутору взад и вперед ездили машины, повозки, на окраине дымили кухни, безо всякой осторожности стреляли минометчики.
Корректировать огонь дивизиона изо ржи трудно, приближаться к хутору опасно. Подзываю к себе Антипова, Лимонова и Керножицкого и приказываю им занять наблюдательные пункты на опушке рощи, окопаться и приготовиться к ведению огня.
Бывают на войне моменты, когда воину, получившему задание, ни в коем случае нельзя рисковать своей [180] жизнью. Ему ставится задача уцелеть во что бы то ни стало и выполнить задание, от которого зависит успех, может быть, крупной операции. В таком положении оказался сейчас я. Погибнуть легко. Но велика ли честь — завести в тыл врага все управление дивизионом и положить здесь, обезглавить дивизион, лишить пехотинцев помощи артиллеристов, вынудить их нести лишние потери? Приказываю всем быть предельно осторожными и бдительными.
— Вы, Керножицкий, — сказал я, — подавите минометную батарею, что за высотой 152.1.
— Слушаюсь! — четко ответил он. — Правда, далековато стоят гаубицы. Долго стрелять будем.
Заняв НП, командиры приступили к подготовке данных. Вскоре я услышал голос Керножицкого.
— По минометной батарее, гранатой, взрыватель осколочный!..
Через минуту разорвался первый снаряд, а еще через небольшой промежуток времени десятки стальных гранат обрушились на огневые позиции минометчиков. Басисто раскатывались разрывы, падала минометная прислуга, взлетали вверх комья земли, рвались сдетонировавшие боеприпасы. Вражеские минометчики прекратили огонь. Тем временем капитаны Антипов и Лимонов стреляли по вражеским тылам.
В хуторе поднялась паника. Побежали в огороды напуганные обозники и штабисты.
Надо бы уничтожить и вторую батарею, но она внезапно замолчала.
— Напугались фашисты, — рассматривая в бинокль перекресток, проговорил Керножицкий.
— Все равно живыми с нашей земли не уйдут. Отучим воевать.
Парторг дивизиона Евграф Ефимович Бондаренко [181] шепнул мне, что неплохо было бы привести сюда роту солдат и ударить по врагу с тыла.
— Я мог бы это сделать, — сказал он. — Дорогу теперь знаю.
Предложение Бондаренко сулило многое.
— Попытаемся, — согласился я. — Только пошлем за ротой другого.
Я вызвал Мартынова и попросил его возвратиться с разведчиками к командиру 107-го стрелкового полка, сообщить ему, где мы находимся, рассказать, как важно было бы его стрелкам просочиться сюда. Если он согласится, привести сюда хотя бы роту пехоты.
— Что передать подполковнику Любимову?
— Покажите на карте наши наблюдательные пункты, доложите, что уничтожили минометную батарею и что устроились недурно.
Группа Мартынова вернулась через несколько часов. Вместе с ней прибыла усиленная рота автоматчиков. Согласовали с ее командиром план атаки. Артиллеристы демонстрируют наступление с востока, стрелки по ржаному полю заходят в населенный пункт с юга. В это же время начнет фронтальное наступление весь стрелковый полк.
По условленному сигналу управленцы открыли огонь из винтовок и автоматов, начали продвигаться к хутору. Фашисты, видимо, ожидали этого. Брызнули пулеметные струи, открыли огонь самоходные орудия. Но в это время стрелковая рота без выстрела зашла с южной стороны. Когда гитлеровцы заметили пехотинцев, было уже поздно. Стрелковая рота ворвалась в хутор. Фашисты не выдержали и, оставляя технику, оружие и дымящиеся кухни, отошли.
— Евграф Ефимович, — говорю парторгу. — Пока буду ставить задачу комбатам, сообщите Пимахову или Воскобойнику обстановку. Пусть тщательно наводят [182] орудия. Предупредите, что ошибки в дальности могут стоить нам жизни.
— Хорошо, товарищ командир.
Под натиском наших войск, действовавших с фронта, фашисты начали отступать, но попали в ловушку: по ним стреляли и с фронта, и с флангов, и с тыла. Отступление, перешло в бегство. Много пленных и большое количество трофеев захватил в тот день стрелковый полк. Но и у нас были потери. Ранило командира 2-й батареи капитана Лимонова, его ординарца рядового Александрова. С ними я больше не встречался. Батарею Лимонова принял лейтенант Константин Максимович Стрижков.
Из командиров батарей Стрижков самый молодой. Ему только исполнилось двадцать лет, в то время как Керножицкому было двадцать пять, Антипову — тридцать четыре. Первое впечатление, когда я увидел Стрижкова, — мальчишка, наплачемся с ним. Он, казалось, ничего не принимал всерьез, всегда улыбался, шутил, жить не мог без улыбки и шутки. Но ни то, ни другое не мешало ему точно и в срок выполнять самые трудные боевые задания. Офицеров и солдат он называл по имени, некоторых по имени и отчеству. Конечно, это было неуставное обращение, но мы допускали его, делая скидку Стрижкову на возраст. [183]
Стрижков был не в меру горяч. Подчас принимал решение, еще не уяснив сути дела. Я его частенько останавливал и давал время на обдумывание. И если у комбатов 1-й и 3-й батарей не спрашивал, почему они решили так, а не иначе, то Стрижкова проверял. И когда он что-то делал не так, поправлял его. Ведь и людей 2-й батареи я знал лучше Стрижкова.
Артиллеристы вырываются вперед
55-я стрелковая дивизия начала продвигаться к Бриневу. Учебная рота капитана Андреева на катерах по Припяти вышла в район Дорошевичи. Боясь окружения, гитлеровцы оставили город, бросив там эшелоны с награбленным имуществом.
День был жаркий. Дул сильный ветер. Всюду виднелись следы только что закончившегося боя: подбитые танки, изуродованные минометы, разрушенные блиндажи, трупы людей и лошадей. По обочинам дороги вели пленных. Вид у них жалкий. Грязные, оборванные, разных возрастов. Они совсем не походили на фашистских солдат лета 1941 года. Здесь, в Бриневе, был почти полностью разбит вражеский 284-й пехотный полк.
Обессиленная в предыдущих боях фашистская 102-я дивизия оказывала сопротивление лишь на больших железнодорожных узлах, в городах и крупных населенных пунктах.
Первый дивизион по-прежнему двигался за 107-м стрелковым полком. Наши машины шли за колоннами стрелков на пониженной скорости. Отстать (а потом догнать) нельзя. Шедшие сзади полковые и дивизионные обозы и тыловые части занимали всю дорогу на большом расстоянии, и пробиться к своим через тылы было бы просто невозможно. Как быть? Но и двигаться со скоростью три-четыре километра в час, жечь понапрасну [184] дорогостоящее горючее не хотелось. А что если вырваться вперед и действовать одним? Мучительно долго думаю о возможности наступления без пехоты. И боязно вырываться вперед — и надо.
Иду к командиру полка.
— Бой в тылу противника провели хорошо. Действуйте так же дальше, но не зарывайтесь, — сказал он.
Посылаю вперед разведку. Приказываю Мартынову выехать на 10–15 километров вперед и осторожно продолжать движение вплоть до города Житковичи, районного центра Мозырьской (ныне Бобруйской) области. В случае встречи с противником немедленно сообщить мне.
Первое донесение от Мартынова поступило примерно через тридцать минут. Он радировал, что путь свободен, противника нет. Наша колонна осторожно обогнала пехоту. Стрелки шли, улыбаясь, махали нам руками: теперь не артиллеристы будут поддерживать пехотинцев, а они их.
— Рискнули, Захар Трофимович, — сказал я своему заместителю по политчасти капитану Пимахову. — А что нас ждет впереди? Сможем ли одни драться с противником?
— Сможем, — уверенно ответил тот.
Ровно гудят моторы машин. Внимательно смотрят по сторонам наблюдатели. Никакие неожиданности не должны застать артиллеристов врасплох. Стоит подать команду к бою, как замрут тягачи, выскочат из кузовов солдаты и уже без команд снимут орудия с крюков, приведут их к бою, откроют огонь. Умение артиллеристов мгновенно реагировать на изменение обстановки, действовать быстро и четко вселяло в нас уверенность, что противник не подстережет и не расстреляет колонну.
Через определенные промежутки времени поступают донесения разведчиков. Сведения разведки передаются [185] по колонне и в основном флажками. Они в дневное время — незаменимое средство связи и управления.
Два часа идем по проселочным дорогам. Прошли Бринев, Слянзаки, Найду, Гребень... Нет ни одного целого населенного пункта. Везде следы войны, следы зверств врага.
В селе Березняки застрелился начальник биржи. Сделал он это по пьянке, но в смерти гитлеровца обвинили жителей. Эсэсовцы согнали всех людей на площадь и тут же расстреляли из пулеметов. Трупы погибших сжигали или бросали в колодцы.
В городе Петриков фашисты сожгли более трехсот домов, все учреждения, школы, кинотеатр, взорвали судоремонтные мастерские. Гитлеровцы расстреляли сотни советских граждан, тысячи людей угнали в рабство.
Колонна находилась на полпути к Житковичам. Проехали еще несколько деревень. Жители бросают в кузова машин цветы, машут артиллеристам, смеются, плачут. Их немного в каждой деревне, преимущественно дети, старики и женщины. Иногда колонна останавливается. Шоферы проверяют машины, доливают воду, горючее, командиры орудий и наводчики осматривают пушки. Тут уж держись! Солдат обнимают, целуют, жмут руки, угощают всем, что еще осталось после фашистов.
То и дело ко мне подходит Бондаренко и просит задержаться еще на несколько минут: митинг провести.
И вновь движемся вперед. Часы показывали двенадцать. Поступил очередной доклад: «Находимся в Кожановичах. В Житковичах противник. В Рудне (указывались кодированные координаты) остановитесь, ждите донесения».
Заманчиво одним взять Житковичи. Ждать прибытия пехоты и ничего не делать — преступно. Брать город одним дивизионом — сил маловато. Нужна какая-то хитрость, находчивость или дерзость. [186]
Связываюсь по радио с командиром стрелкового полка, прошу его:
— Ускорьте движение. Начинаем бой за Житковичи.
Колонна прибыла в указанный разведкой район. Остановились на дороге, прижимаясь к заборам, редким придорожным деревьям. С Мартыновым подходит ко мне местный житель-белорус в старых рваных галошах, рваной рубашке, в заплатанных брюках. Ему лет семьдесят, весь в морщинах, седой. Он сообщил, что в городе примерно батальон пехоты. Есть кавалерия, пушки, машины и пулеметы. Подготовленной обороны вокруг Житковичей нет. В различных местах выставлены пулеметы и наблюдатели.
— Перед городом река? — спросил я. — Да.
— Глубокая?
— Как где, — ответил старик. — Да это и не река, канава. — Так здесь называли осушительные каналы.
— Броды есть?
— Есть, но не везде.
Вызываю к себе офицеров, сержантов и шоферов, рассказываю о сложившейся обстановке. Знакомлю со своим замыслом. Немцы ожидают удара с востока, мы ударим с юго-востока. Надо создать видимость массовой атаки. В дивизионе восемь пушек, четыре гаубицы, десять пулеметов, много автоматов и винтовок. Применим все сразу, используем шум моторов. Сигнал начала атаки — красная ракета.
Пока офицеры, сержанты и водители выбирали броды, колонна (в дивизионе были подготовлены запасные шоферы) подъехала к лесу, что западнее Кожановичей. Поступают доклады о готовности к бою.
«Удастся ли наш замысел?» — думаю я, преодолеваю возникшую на секунду нерешительность и даю ракету. Забухали все двенадцать орудий, стоявшие на прямой [188] наводке. Загудели моторы машин. Зачастили пулеметы, поставленные сверху кабин. Из кузовов захлопали винтовочные выстрелы. Открыли огонь автоматчики, посаженные на крылья автомобилей. Можно было подумать, что наступает по меньшей мере усиленный стрелковый полк.
Автомобили быстро миновали Кожановичи и начали форсировать оросительный канал. Раздалось громкое «ура».
Всполошились захваченные врасплох фашисты. Улицы заполнились мчавшимися автомобилями, скачущими всадниками, солдатами, телегами, кухнями. Тут и там раздавались ругань, панические выкрики. В город с ходу ворвались двадцать «студебеккеров». Сидевшие в них стали поливать бежавших фашистов свинцом. Валились навзничь люди, падали лошади, останавливались пробитые пулями машины. Паника и страх гнали вражеских солдат от дома к дому, от улицы к улице. Гитлеровцы бросались в огороды, во дворы, в подворотни, маскировались за плетнями, строениями, штабелями заготовленных на зиму дров.
Через час мы очистили Житковичи от врага. Можно было преследовать удиравших фашистов, но в баках машин не оставалось горючего, мало патронов, а надвигалась ночь. Я вызвал начальника штаба и приказал организовать оборону.
«Житковичи взяты», — полетела радостная весть в эфир. Ночью в город прибыл Николай Михайлович Городовенко, а к 14 часам 5 июля вошли стрелковые части.
Стрельба с подсветкой
Противник остановил наше наступление на реке Цна. Уставшие солдаты залегли под вражеским огнем. Нас предупредили, что наступление продолжится утром, но что надо смотреть в оба, так как немцы могут ночью попытаться [189] контратаковать с севера. Враг еще находится на восточном берегу реки в населенном пункте Дребск. Наступила темная ночь. Лохматые черные тучи заволокли небо. Пошел дождь. Мы решили проверить, как батареи готовы к ночной стрельбе. Я пошел на НП 3-й батареи, Кондратько послал во 2-ю, Воскобойника — в 1-ю.
В окопе, где находится Керножицкий, сыро. Под ногами чавкает грязь.
— Ориентир два, вправо сорок, пулеметная очередь! — доложил сержант Баринов.
— Вижу, — ответил Керножицкий. — Продолжайте наблюдение.
Капитан в плащ-палатке, на голове капюшон.
— Что с вами, Болеслав? — спросил я его дружески.
— Озноб.
— Заболели? Поезжайте в санчасть.
— Что вы! Найду фашистов, согрею их огоньком и самому станет теплее. А почему вы не спите, Петр Николаевич?
— Дело, Болеслав, серьезнее, чем вы думаете. Только что сообщили с позиции охранения: во вражеском стане какое-то передвижение. Возможно, гитлеровцы предпримут ночную атаку.
— Пусть попробуют.
— А как вы будете корректировать огонь?
Керножицкий задумался. Приходилось признаться, что задача сложная и батарея к ее выполнению не готова.
— Вот что, Болеслав. Подготовьте-ка данные вот по этому району, — указал я на карте, — пошлите туда несколько осветительных снарядов.
— Будет сделано.
— Воспользуйтесь также нашим сопряженным наблюдением. [190] Мартынов развернул и подготовил к работе ночью два наблюдательных пункта.
— Спасибо. Они мне пригодятся.
— Действуйте. А я пойду на правый пункт и помогу организовать работу разведчикам.
Первый снаряд осветил не Дребск, а совсем другую местность. Хорошо было видно, как фланговый ветер сносил осветительный парашют. Разорвались второй, затем третий снаряды. Разведчики заметили в одном месте скопление вражеской пехоты. Керножицкий открыл по ней огонь.
Так как полетное время осветительного снаряда на четыре секунды меньше осколочно-фугасного, четвертое орудие, стрелявшее осветительными, произвело выстрел немного раньше первых трех. И как только над полем боя повис осветительный парашют, сразу же произошел разрыв осколочно-фугасной гранаты. Еще два снаряда, выпущенные четвертым орудием, осветили местность, где сосредоточилась фашистская пехота, а двумя осколочными гранатами капитан захватил и споловинил широкую вилку. Затем он перешел на поражение.
Всю ночь батарея вела методический огонь. Керножицкий переносил его то на фланги, то в глубину вражеской обороны.
К утру похолодало, хотя дождь прекратился. Керножицкий, облокотившись на бруствер, задремал. Разбудил его телефонист: командир взвода управления, находившийся в цепи пехоты, вызывал заградительный огонь. Гитлеровцы пошли в атаку.
И опять по проводам полетела команда. Вновь номера расчетов подбежали к гаубицам и в темноте начали выполнять привычную им работу. Заговорили пулеметы и автоматы, поставили заградительную завесу минометчики. Ночная атака врага захлебнулась.
Стрельба с подсветкой была новинкой для артиллеристов [191] 1-го дивизиона. Она показала, что ночью можно так же хорошо вести огонь, как и днем.
Новшество понравилось офицерам. С того момента мы и ночами не стали давать гитлеровцам возможности ни готовиться для контратаки, ни производить инженерных работ.
Да, в каких только условиях не приходилось нам вести огонь! Артиллеристы накопили в годы войны громадный опыт. Каждый выработал свой «почерк», отработал какое-то неизвестное раньше правило. Рад, что мои предложения, как и предложения тысяч других фронтовиков, нашли отражение в послевоенных правилах стрельбы.
Когда дивизион перевели на Порккала-Удд, я получил от полковника Любимова задачу подготовить правила стрельбы наземной артиллерии по надводным целям.
Мы изучили правила стрельбы береговых батарей и взяли все приемлемое для нас. Два месяца разведчики тренировались в засечке целей, отсчет по кораблям давали через каждые десять секунд. По отсчетам с двух пунктов наносили цель-корабль на планшет и через каждые 10 секунд ставили новую точку. Таким образом мы прокладывали на своем планшете курс корабля, узнавали его скорость.
Напряженно трудились огневики, радисты, вычислители. Все стрельбы мы выполнили с отличной оценкой. Нам удалось сфотографировать всплески разрывов относительно движущейся цели. Они послужили приложением к правилам стрельбы.
Смелость, помноженная на дисциплину
107-й стрелковый полк наступал в три эшелона. Батальон капитана Турчанинова, который мы поддерживали, залег перед непроходимым болотом в трех километрах [192] западнее Синкевичи. За болотом виднелась небольшая роща. На ее опушке вражеские траншеи.
Турчанинов сказал мне:
— Эту трясину трудно будет пройти. Положат нас фашисты, как куропаток.
— А ты обмани фашистов. Зачем лезть в лоб, да еще по болоту? — посоветовал я.
— Обмануть можно. Но как вы будете двигаться за нами, если мы предпримем обход болота?
— Принимай решение, тогда и мы что-нибудь придумаем. Задачу-то все равно вместе выполнять придется?
Турчанинов решил ночью обойти болото и утром ударить противника во фланг. С пехотой отправлялись обе наши пушечные батареи. Знали мы, что трудно придется батарейцам, но разве нам было когда-нибудь легко? Первую часть пути артиллеристы ехали на машинах, затем стали выкатывать системы на руках, чтобы звуком моторов не выдать себя. Гаубичную батарею я приказал оставить на прежнем месте для прикрытия пехоты с фронта.
Ярко светят звезды. Только что показалась луна. Тишина необыкновенная. Даже не шелестят листья деревьев, не слышно голосов ночных птиц.
Артиллеристы по узкой тропе катят свои пушки. Им помогает пехота. Через каждые двести — триста метров к орудиям приходят новые люди. С одной стороны плещутся о берег волны маленькой речушки, с другой — залитые водой кусты красноватой лозы. Гитлеровцы находятся и за рекой, и за кустарниками. Только высокая дисциплина и тщательная ночная маскировка помогут нам успешно выполнить задачу.
Я и начальник разведки дивизиона идем вместе с командиром батальона, часто смотрим то на часы, то на светящиеся стрелки компасов. [193]
Шли всю ночь. К утру достигли намеченного пункта, метрах в трехстах западнее речушки. Начали окапываться. Орудия расположили прямо в цепи пехоты на расстоянии ста метров друг от друга.
Заалел восток. Метрах в двухстах от нас видим желтую траншею, извивающуюся змеей. Вражеские солдаты проснулись. Многие беспечно бродят по поляне. Недалеко большой населенный пункт Любань. Хорошо видны машины, танки, кухни, коновязи.
«Удачное решение принял Турчанинов. Всё — как на ладони, — подумал я. — Правда, и мы в своеобразной мышеловке».
Орудия прямой наводки стоят в нескольких сотнях метров от противника. Первые же выстрелы выведут из строя его технику и огневые точки. Но пехоту в траншеях можно поразить лишь бризантной гранатой.
Измеряю расстояние от вражеских траншей до огневых третьей батареи. Десять километров. Дальность до цели большая, а от нас до опушки рощи — не более двухсот метров. Ошибись немного, граната разорвется в расположении своих войск. Но делать нечего — приходилось идти на риск. Не воспользоваться стрельбой гаубичной батареи не мог: траншеи расположены параллельно линии ее огня. Это самые хорошие условия для надежного подавления вражеской пехоты бризантной гранатой.
Веду пристрелку со всеми предосторожностями. Даю первый выстрел. Разрыв услышал где-то далеко в лесу. Делаю небольшие скачки угломером. Наконец черная шапка повисла прямо перед рощей. Надобности производить дальнейшую пристрелку нет. Сейчас требовалось лишь довернуть орудия так, чтобы разрывы пришлись по траншее и на определенном интервале друг от друга. Приказываю Воскобойнику сделать перерасчет данных [194] для каждого орудия отдельно и ввести необходимые поправки.
— Можно начинать артподготовку, — говорит Турчанинов.
Восемь наших орудий, несколько батальонных пушек одновременно открыли огонь прямой наводкой. Гаубичная батарея и минометы стреляли с закрытых позиций. В обороне противника взметнулись комья земли, подлетали вверх разбитые пулеметы, противотанковые орудия.
Бризантные гранаты разрывались на уровне верхушек деревьев. Почти под прямым углом к земле сыпались осколки, сея смерть и панику в стане противника. Резкие, рявкающие звуки разрывов эхом полетели в глубину вражеской обороны.
Когда траншеи были надежно подавлены, лейтенант Стрижков и капитан Антипов начали вести стрельбу прямой наводкой по расположенным в деревне машинам, танкам, повозкам, кухням.
Над деревней взметнулся черный маслянистый столб, послышались резкие взрывы.
— Товарищ капитан, мои цели горят! — по-мальчишески радостно кричал Стрижков.
— В траншеях никакого движения! — докладывал Антипов.
— Ну, Василий Иванович, начинай. Кажется, мы удачно выполнили свою задачу, — сказал я командиру батальона.
— Вижу, — улыбнулся он.
Пехота стремительно пошла в атаку. Фашисты не стали сопротивляться и быстро оставили свои позиции. Смелое по замыслу решение капитана Василия Ивановича Турчанинова, помноженное на дисциплину воинов, на решительность и дерзость, на умение владеть оружием, принесло заслуженный успех. [195]
На войне всякое может быть
Предстоял бой за город Лунинец — крупный железнодорожный узел. 107-й стрелковый полк получил задачу форсировать реку Цна в районе Дребска и наступать на город с севера. 111-й стрелковый полк наносил удар с северо-запада.
Противник остатками 216-й и 129-й пехотных дивизий оказывал яростное сопротивление. Гитлеровцы, как и прежде, повсеместно разрушали железнодорожное полотно, минировали дороги, подрывали мосты.
Всю ночь шла пехота — и с ней мы, управленцы. В километре сзади — огневые взводы.
Когда посветлело, старший лейтенант Мартынов попросил у меня разрешения уйти с разведчиками вперед.
— Пошлите, капитан, — подтвердил просьбу Мартынова Смекалин. — Кашу маслом не испортишь. Лишняя пара глаз впереди не помешает.
— Ну что ж, идите, — сказал я. — Только не зарывайтесь и один в драку не ввязывайтесь.
— Там видно будет, — пошутил Мартынов. С ним пошло все отделение разведки управления дивизиона: Зуйков, Капустин, Волынкин, Асланов и Чарыев. Все храбрые, смелые, инициативные солдаты. Зуйков и Волынкин — русские. Капустин — украинец, неторопливый, рассудительный. Чарыев — узбек, временами осторожный, но подчас очень несдержанный, готовый идти на врага сломя голову. Не в меру горяч и резок азербайджанец Асланов. Однако недостатки в характере каждого из них удачно компенсировались качествами других. А в целом отделение цементировал своей волей, смелостью, настойчивостью Мартынов. Разведчики крепко [196] дружили, любили друг друга и воевали по-настоящему.
— Хорошие у тебя солдаты, — позавидовал Смекалин. — Давно ведь воюем рядом. Не раз видел их в бою.
На фронте тихо. Поскрипывают телеги, груженные минометами, фыркают лошади, гудят идущие сзади машины.
Выглянуло солнце. Сразу как-то стало теплее и приятнее после прохладной ночи. Схожу с дороги, смотрю в бинокль. Слева наперерез нам идет другая колонна. Впереди кавалерия, затем пехота, далеко тянется большой обоз.
«Кто бы это мог быть? Наши или немцы?» — размышляю я. На расстоянии трудно узнать, чьи подразделения.
Подхожу к Смекалину и говорю:
— Видите колонну? Не немцы?
Смекалин внимательно и долго смотрит в бинокль.
— Кто их знает! Немцам откуда взяться? Да и разведчики ничего не сообщают. Наверное, соседний полк. — Он отнял бинокль от глаз, положил мне по-товарищески руку на плечо и добавил, усмехнувшись: — А вообще будет спокойнее на душе, если ты на всякий случай развернешь батарейку. На войне всякое может быть.
Я вызвал командира 1-й батареи и приказал ему развернуть орудия для стрельбы прямой наводкой.
Все выше и выше поднимается солнце. Ночной туман постепенно рассеивается. По-прежнему тихо. Неизвестная колонна медленно движется к деревне Лахва. Под небольшим углом идем на сближение с ней. 1-я батарея развернулась около дороги. Стволы пушек зорко следят за колонной.
Эскадрон въехал в деревню. Туда же приблизилась пехота, подходил обоз. [197]
«Взовьется или нет красная ракета? Свои или чужие?» Красная ракета — противник.
Смотрю на подошедшего ко мне Антипова. Ожидаем сигнала наших разведчиков. И вдруг над деревней взлетели и рассыпались на множество огненно-красных искр несколько сигнальных ракет. Дружно застрочили автоматы, раздались взрывы гранат.
— Стреляй, Антипов! — закричал я. Теперь нельзя терять ни минуты.
Комбат спокойно отдал команду. И тотчас брызнули снопы огня и металла из четырех орудийных стволов. Видим, как встали на дыбы перепуганные лошади. В разные стороны помчались брички и двуколки. В деревне начался переполох. Заговорил вражеский пулемет, откуда-то забухали минометы. Убежден, что Мартынов и пять разведчиков ввязались-таки в бой. Шесть против сотни. Смелость или глупость?
Вражеские солдаты втянулись в деревню. Бить по ним больше нельзя. Решаю послать на помощь разведчикам 2-ю батарею Стрижкова. На полной скорости она въехала в деревню. Артиллеристы развернули машины, сняли с крюков орудия и с ходу выпустили вдоль улиц по нескольку снарядов. Вражеские солдаты бросились в разные стороны. Некоторые пытались бежать назад по шоссе. Но как только выскочили из деревни, их настиг огонь антиповской батареи.
Не до боя стало гитлеровцам. Они начали прятаться в погребах, домах и подворотнях. Об этом докладывал по радио Мартынов. Из его донесения узнали, что гитлеровцы окружили дом, где находились разведчики, и не подоспей пехота и Стрижков со своей батареей, трудно пришлось бы им.
Подошло несколько рот. В считанные минуты все было кончено. Мы захватили тридцать повозок. Сдалось в плен несколько десятков вражеских солдат и офицеров. [198]
И снова помогла находчивость
10 июля мы взяли Лунинец.
Вечером того же дня ко мне подбежал радостный парторг.
— Только что по радио передали: нашей дивизии объявлена благодарность Верховного Главнокомандующего, — сообщил он. — Четвертая!
Вскоре до нас дошла новая приятная весть. Указом Президиума Верховного Совета СССР 55-я Мозырьская дивизия награждалась орденом Красного Знамени. 107-й и 111-й стрелковые полки получили наименование Лунинецких.
Был опубликован Указ о награждении отличившихся в боях, в том числе артиллеристов. Меня наградили орденом Александра Невского, капитана Лимонова — орденом Красного Знамени, Керножицкого — орденом Отечественной войны II степени, Антипова, Мартынова, Бондаренко, Денисенко, Плаксина, Ежкова и Султанова — орденом Красной Звезды. Ефрейторы Илья Владимирович Рыскин, Дмитрий Яковлевич Яковлев, Павел Муханов, солдаты Георгий Степанович Лисицын, Мамадали Усманов, Тахтабай Юлдашев, Алексей Андреевич Ерофеев, Хаджи Ковелев, Тихон Михайлович Кириллов, Андриян Владимирович Ганжа, Никита Павлович Щетинин получили медаль «За боевые заслуги».
11 июля при поддержке артиллерии пехота овладела населенными пунктами Лунин, Ловча, которые находились на полпути между Лунинцом и Пинском, и с ходу форсировала Бобрык — впадающую в Припять небольшую с сильно заболоченными берегами реку. Солдаты в шутку говорили, что на ее форсирование мы затратили больше сил и бревен, чем на преодоление Припяти. Только мы, артиллеристы, были вынуждены проложить два километра настила. [199]
12 июля 107-й стрелковый полк занял населенные пункты Сошно, Вулька на подступах к Пинску и вышел на последний рубеж перед городом — реку Ясельда. Ясельда шире и глубже Бобрыка. Заболоченная пойма в районе деревни Вулька достигает 3 километров. Дивизион медленно двигался по разбитым дорогам. Мосты на пути наступления взорваны. Буксовали на переправах через ручьи машины. Застревали пушки. Перед Ясельдой пушки и гаубицы засели по самые оси. Пехота ушла вперед. Но как она будет вести бой без артиллерии?
— Вы думаете нас выручать? — послышался бас майора Григория Швайко, начальника штаба 107-го стрелкового полка. — Вперед фашисты не пускают, назад не позволяет совесть. В общем, сели на мель, земляк?
С Швайко мы давно взаимодействуем, хорошо знаем друг друга. Оба казаки. Он — кубанский, я — донской. Швайко — высокий стройный офицер. Зимой носил серую кубанку. И в часы веселья, и в самые трудные минуты боя Григорий неизменно улыбался, показывая белые красивые зубы. Круглое, скуластое лицо его всегда было бронзовым, а глаза и в хмурую погоду походили на голубое небо.
— Да, крепко сидим, — отвечаю я. — Сейчас трясина, а там, на шоссе, мост взорван, объезда нет. [200]
— Э, пустое говоришь. Вы же боги войны, вы славные артиллеристы, вы...
— Что мы! Что мы! Перестань сыпать словами. Дай лучше совет, земляк.
— Совет? — Швайко смотрит на меня, на копающихся в грязи солдат. — Вот железная дорога, Петро. Поищи на ней выход.
Майор пришпорил серого донской крови коня и поскакал вперед. «А почему бы в самом деле не разведать железнодорожную насыпь?» — подумал я. С заместителем по политчасти, начальником штаба и парторгом дивизиона держим совет. Пимахов, посмотрев на насыпь, сказал:
— Заманчивая, но рискованная идея. Скорее мост построим, чем на насыпь орудия затащим.
— Здесь мы будем сидеть часов двенадцать, — возразил Бондаренко.
— В случае обстрела насыпи можем потерять всю технику, — задумчиво проговорил Воскобойник.
— Подождем, что скажут разведчики, — решил я.
Разведчики — с ними Мочинский — сообщили, что по насыпи ехать можно. Плохой въезд.
— Что же предлагаете, товарищ Мочинский? — спросил я.
— Коль нужно, проедем, — твердо сказал он. — На войне нельзя не рисковать.
И закипела работа. Солдаты принялись отрывать въезд на полотно дороги. На самой насыпи закопали в землю два длинных рельса. Размотали трос. Один конец привязали за вкопанные рельсы. Заработал мотор тягача. Трос наматывался на катушку, и «студебеккер» с пушкой стал медленно въезжать на крутую насыпь. Так подняли все орудия и технику.
Тем временем Мочинский и его подчиненные произвели [201] разминирование полотна. Они сняли шестьдесят противотанковых и сорок восемь противопехотных мин. Поднимаемся на полотно железной дороги.
— Все как на ладони видно, Петр Николаевич, — сказал Пимахов.
Да, действительно. На многие километры вокруг прикрытые голубоватой дымкой — поля, болота, населенные пункты. Всматриваюсь в даль, ищу противника. А что, если?..
Торопливо подзываю Воскобойника.
— Передайте комбатам, чтобы разведку вели и слева и справа и не скучивались на полотне. [202]
Первая часть задачи выполнена. Дивизион превратился в необычный эшелон. Восемь тягачей, столько же орудий, несколько машин с боеприпасами двигались по насыпи, осторожно преодолевая воронки — следы «работы» немецких подрывников. Мочинский далеко ушел вперед. Он сообщил, что путь безопасен. Разведчики Мартынова находились вместе с пехотой и время от времени докладывали обстановку.
Почти три часа мы затратили на езду по полуразрушенной насыпи.
Вновь ко мне подскакал Швайко.
— Что, послушались совета?
— Да.
— Спасибо. Теперь вот что, земляк. Видишь опушку рощи влево от дороги, недалеко от населенного пункта Вылазы?
— Вижу.
— Там сосредоточено до роты немецкой пехоты. Гитлеровцы, наверно, не успели выбраться на шоссе и удрать. Приготовься. Могут напасть неожиданно.
— Богданов! — позвал я старшего сержанта. — Идите в голову колонны и передайте Воскобойнику, чтобы на перекрестке шоссейной и железной дорог спустил технику и развернул 2-ю батарею справа от дороги.
Богданов убежал, а я связался с Мартыновым и приказал организовать НП на берегу Ясельды в районе Заозерска.
Нравился мне мой начальник автотехники — энергичный, сообразительный Богданов. Куда его ни пошли, какую ни поручи работу, все сделает в срок. Несколько раз предлагали мне на должность автомобильного техника офицера. Я решительно отказывался. Мне нужен был именно Богданов. С ним не знал горя. Тяжелы пинские дороги. То и дело останавливалась то одна, то другая машина. Прибегал Богданов. Он словно знал, что [203] сломается у машины, и приносил новую запчасть. Где доставал их — одному богу ведомо. Проходил час-другой, и машина догоняла колонну.
Минут через тридцать Воскобойник доложил, что пушки опять с помощью лебедок спущены с насыпи.
Так мы преодолели еще один трудный участок на пути нашего движения.
В полк пришел начальник политотдела
Берег Ясельды, на котором находился противник, особенно в районе населенных пунктов Бояре, Любель, Купятыче — сухой, возвышенный. Гитлеровцы создали там три линии обороны на расстоянии 500–600 метров одна от другой, до предела насытили их огневыми точками. Впереди траншей поставили минные поля, проволочные заграждения.
Долго думал полковник Шмыглев Вениамин Петрович — начальник штаба, оставшийся за командира дивизии, в каком месте начать форсирование. Трудность заключалась не только в сильной обороне противника, но и в том, что заболоченная трехкилометровая пойма реки на всем протяжении была открыта. Наконец приняли решение форсировать реку у населенного пункта Любель.
Ночью в 107-й стрелковый полк приехал полковник Ивушкин. Увидев меня, спросил:
— Ну, как воюете, комдив?
— Забываете про артиллеристов, товарищ полковник, — упрекнул я его.
— Не совсем так. Я вот даже вашу заметку читал в «Победе». Тепло рассказали про подчиненных. Здорово дралась лимоновская батарея.
— Теперь уже не лимоновская.
— Знаю, но долго буду ее так называть. Прекрасный был комбат. А как Николай Орешкин себя чувствует? [204]
— Здорово бьет фашистов.
— Богатырь, Вот что, Кудинов: если ваши политработники недалеко, вызовите их ко мне.
Я упрекнул начальника политотдела, конечно, без основания, в шутку. На самом деле он сам и весь состав политотдела дивизии постоянно находился в передовых частях. Политотдел умело пропагандировал героические подвиги воинов, об отличившихся в боях рассказывали агитаторы, издавались листовки, о них писала дивизионная газета. Выпускался специальный бюллетень, посвященный опыту командиров и политработников в наступательном бою. В одном из бюллетеней говорилось о командире 2-й батареи капитане Лимонове, как его артиллеристы, умело применяясь к местности, быстро окопались и приготовились к бою, что помогло им выиграть поединок с большой группой пехоты и танков противника.
У нас в гостях часто бывали работники редакции дивизионной газеты капитаны Крикун, Карамышев, Васильев. Приходил и редактор Григорий Михайлович Скульский. Чаще всех бывал на передовых Александр Васильевич Карамышев. Идет — в левой руке полевая сумка, в правой — суковатая палка. Я часто шутил над капитаном, говоря, что он собирается бить фашистов палкой. До сих пор не знаю, умел ли Карамышев по-настоящему стрелять, а вот пером владел прилично. Придет иной раз на наблюдательный пункт, сядет в стороне, покрутит длинные черные усы и скажет:
— По твою душу, комдив.
— Бери, коль пришел, — скажу ему серьезно, и тут начинается:
— Думаешь, мне легко бродить за какой-нибудь заметкой? Тебе что — стреляй да стреляй, а тут ищи, о ком писать, пиши о том, кого нашел. Полагал, что хоть артиллеристы — сознательный народ, ан нет, ошибся. — [205] Скажет так и смотрит на выражение наших лиц: дескать, дошло или нет? Если нет, попросит: — Черкни страничку в номер. Понимаешь?
И приходилось «черкать».
Интересная встреча произошла у меня со Скульским через много лет после войны. Однажды на фронте, придя на НП, он заказал мне статью.
— Некогда, — говорю, — сейчас. Готовлюсь вести огонь.
Скульский опять за свое. Отказываюсь. Тогда он ставит вопрос в упор:
— Тебе нужна газета?
— Нужна, — отвечаю.
— Солдатам тоже. Не напишешь статью — не выйдет завтра «Победа». Тебе перед читателями стыдно будет.
Я сдался и написал.
Прошло почти двадцать лет. Я стал сотрудником газеты «За Родину» Прибалтийского военного округа. Планирую в один из номеров очерк Скульского и прошу у редактора командировку в Таллин.
— Не напишет, — сомневается редактор.
— Напишет.
— Уже много раз просили его, ничего не выходит.
— Упрошу. Слово такое знаю.
— Ну тогда езжай.
И вот мы сидим в кабинете Скульского и за рюмкой вина вспоминаем бои-пожарища, людей, с кем пришлось воевать рука об руку. Когда пришло время прощаться, говорю Скульскому:
— А я по делу к вам, Григорий Михайлович!
— По какому?
— Просим вас написать для нашей газеты очерк.
— Что вы, Петр Николаевич! Вот так занят, — проводит Скульский ладонью по горлу. [206]
— Знаю, знаю, сигнальный номер надо читать, передовицу писать, следующий очередной номер готовить...
— Так зачем же просишь?
— Понимаете, Григорий Михайлович, без вашего очерка не выйдет газета. Вам перед читателями стыдно станет.
Скульский внимательно посмотрел на меня, как бы о чем-то вспоминая, затем расхохотался:
— Поймал на слове, да?
Жив ты или помер,Через неделю очерк был в редакции.
...Ивушкин часа два беседовал с Пимаховым и Бондаренко. Его интересовало буквально все: как люди одеты, обуты, что кушают, что читают, есть ли раненые, больные, кого и за что представили к наградам, всех ли представили, кто этого заслужил. Пришли политработники ко мне на НП возбужденные, веселые.
— Благодарность, что ли, объявил вам начальник политотдела? — спросил я у Пимахова.
— Благодарность не объявил, но за заботу о солдатах похвалил. Он, оказывается, видел наших «теплоходов» (так называли солдат, приносивших горячую пищу на передний край), видел, как кормили людей, да и сам заодно пообедал с солдатами. Говорит: целый день бродил по подразделениям и только у вас покормили. Рекомендовал наградить повара: очень хорошо готовит.
Награда отважным
55-я гвардейская стрелковая дивизия, с которой мы стали взаимодействовать перед Пинском, и части нашей [207] Мозырьской Краснознаменной начали бои за Пинск — крупный областной город, узел шоссейных и железной дорог, большой речной порт. Наступавшие наносили основной удар с северо-востока. Части 415-й стрелковой дивизии высадились в город с катеров десантом.
Упорные бои шли всю ночь. Гитлеровцы отчаянно защищались, то и дело переходили в контратаки. Особенно тяжело приходилось десантникам. Но все же к утру сопротивление врага было сломлено. Москва салютовала войскам, освободившим Пинск. Личный состав дивизии получил пятую благодарность от Верховного Главнокомандующего. 228-му стрелковому полку присвоили наименование Пинского. 107-й полк наградили орденом Красного Знамени.
Мы проезжали по старому белорусскому городу. Он лежал в развалинах. Дымились догоравшие дома. Всюду валялись бревна, кирпичи, черепица, телеграфные столбы.
Километрах в двадцати западнее Пинска меня догнал «виллис». Из машины вышли подполковник Любимов, майор Цыш и капитан Пимахов.
— Здравствуйте, Кудинов, — сказал Любимов. — Поздравляю с благодарностью, со взятием города. Хорошо воевал дивизион. На огневых мы уже побывали: вручали медали отличившимся. Сейчас хочу поощрить кое-кого из управленцев.
Мне, командиру дивизиона, трудно назвать солдата, сержанта или офицера, который бы воевал плохо. Не было у нас таких. А коль так, то соответственно трудным делом оказалось представление к награждению отличившихся. Я по нескольку раз советовался с командирами батарей. Бондаренко и Юдаков беседовали с парторгами и комсоргами. Хотелось наградить действительно заслуженных. Награда ведь дается за боевой подвиг. [208]
Мы представили к награде больше двадцати человек. Среди них разведчики Георгий Зуйков, Дмитрий Шатаров, Иван Шведов, Тимофей Колесов, Григорий Шумаков, Василий Котельников, Абдуфат Кузыев; связисты Василий Зубков, Пантелей Черников, Иван Паршин, Максим Кирюшин, Иван Ваулин, Алексей Харченко, Дмитрий Иванов, Василий Назаров; орудийные номера Курбан Сатаров, Федор Терехов, Григорий Черный, Алексей Булгаков, Алексей Мельников, Михаил Аникин; водители Леонид Карпов, Иван Метальников, Николай Красиков, Иван Лукин, Александр Наумов, Алексей Свистунов; орудийный мастер Иван Виноградов.
В числе представленных к наградам старшина Суховой, старшие сержанты Попов, Цулин, Лупета, рядовые Кочегаров, Холодов, Капустин. Все они из взвода управления.
Цулин, Капустин и Лупета не раз отличались в боях. Цулин на Северо-Западном фронте прокладывал связь на остров смерти, пробирался к окруженным в Левошкино, восстанавливал связь под огнем у Больших Дубовиц. Все знают, что, если он дежурит, связь будет обеспечена несмотря ни на что.
С Лупетой и Капустиным я встретился, когда перешел в первый дивизион. Михаил Лупета — небольшого роста, крепкий, коренастый. Он отменный радист. Работает быстро, в любых погодных условиях может найти нужного корреспондента. Его я брал с собой на самые трудные задания: вылазку в тыл противника, работу с передового наблюдательного пункта.
Капустин, как и многие другие разведчики дивизиона: Волынкин, Курчев, Лапин, Суриков, Кузыев, Рыскин — прибыл с Тихоокеанского флота. Он был смел, хитер, находчив, дисциплинирован. Эти качества воинов, прибывших с флота, подчеркиваю не случайно. Семь лет мне пришлось потом служить в морской пехоте, [209] и я убедился, что моряки — грамотные, физически крепкие, дружные, эрудированные и, я бы сказал, интеллигентные люди. Таким был и Иван Капустин. Его любили командиры, уважали товарищи.
Представили к ордену лейтенантов Сергея Гуркина, Георгия Болдырева, командира взвода управления 1-й батареи Марка Борисовича Весноватого. Не раз во время наступления по Пинским болотам Марк Борисович вдвоем с радистом или телефонистом забирался в первую траншею пехоты и оттуда корректировал огонь батареи.
Ко второму ордену представили Федора Павловича Богданова — автомобильного техника; комсомольского вожака Ивана Прокофьевича Юдакова. Юдаков всегда был там, где труднее, словом и личным примером показывал комсомольцам, как нужно бить фашистов.
И как будто не было трудных, напряженных боев, тяжелых походов, бессонных ночей. Обветренные, загорелые, в стареньком, но чистом обмундировании, подтянутые, стояли в строю сержанты и солдаты взводов управлений дивизиона и батарей — разведчики, связисты, радисты. Я смотрел на небольшой строй и любовался людьми. А они с улыбкой смотрели на командира полка.
Любимов называл фамилии. Вызванный подходил к подполковнику четким строевым шагом, брал медаль или орден и чеканно отвечал на приветствие:
— Служу Советскому Союзу!
Всего три слова произносил воин. Но какое содержание вкладывалось в них!
Первым вызвали разведчика старшего сержанта Зуйкова. Он пожилой, с усами, широкоплечий, похожий на Теркина и не только внешне, но и по характеру: веселый, остроумный. Где Зуйков — там и шутка, скороговорка, сказка, анекдот. Майор Анатолий Францевич [210] Цыш приколол орден к его гимнастерке. Зуйков стал полным кавалером ордена Славы. Затем к столу подошел Мартынов. Ему вручили орден Красной Звезды. Орден Славы III степени получил рядовой Алексей Игнатьевич Холодов. Меня радовали успехи этого солдата. Больше двух лет он со мной. Вместе служили еще в штабной [211] батарее НАД, потом во 2-м дивизионе, сейчас вот в 1-м. Алексей добрый, ласковый, исполнительный солдат.
Медалью «За отвагу» наградили москвича ефрейтора Курчева Виктора Николаевича, разведчика 2-й батареи, бывшего матроса Тихоокеанского флота, командира отделения тяги старшину Алексея Прокофьевича Сухового, командира отделения связи 1-й батареи Василия Кирилловича Митенкова, старшего сержанта Анатолия Александровича Попова — писаря дивизиона и шофера Михаила Федоровича Кочегарова. Он под пулеметным огнем выехал с пушкой на прямую наводку, развернулся и уехал. Орудие подавило несколько вражеских целей.
После вручения орденов и медалей Любимов, как бы что-то вспомнив, спросил меня:
— Сколько учителей в дивизионе?
— Много, — говорю, — Бондаренко, Попов, Капустин, Стрижков, Асланов, Болдырев, был Лимонов.
— Это хорошо. Чем больше грамотных людей в артиллерии, тем лучше. Загружаешь их, с народом они работают?
— Да.
— Смотри. Пусть будут и здесь, на войне, учителями.
Мне орден вручили позднее — уже в октябре. Вручал генерал-лейтенант — командующий армией.
Мы продолжали двигаться за пехотой, а взвод боевого питания и 1-я батарея остались в Тулятине. Любимов по моей просьбе разрешил им помыться и вообще привести себя в порядок. К вечеру они догнали нас. Солдаты вымылись, побрились, постирали белье и запасное обмундирование. Потом в другом населенном пункте мылись 2-я батарея и весь взвод управления. И так, по очереди, все. [212]
После освобождения Пинска наступать стало легче. Правда, и здесь еще встречались болота, не проходимые для техники поймы рек, но на запад от Пинска больше дорог. Широкий большак вел на Брест.
18 июля дивизия перерезала дорогу Слуцк — Кобрин в районе Мачульник и вышла на рубеж реки Муховец, которую форсировала вместе с 23-й дивизией. 19 июля начались бои на дальних подступах к Бресту.
Большой бой развернулся у станции Жабинка и продолжался целый день. Дивизион по-прежнему поддерживал 107-й полк. Когда сложилось трудное положение, меня вызвал к рации Любимов и приказал выдвинуть одну батарею на прямую наводку.
Среди белого дня первая батарея выехала на машинах в цепь пехоты. Тягачи ушли в тыл, а орудия с ходу открыли огонь. Отличились расчеты старшего сержанта Алексея Касьянова, Николая Орешкина, Алексея Абалымова, метко вели огонь младший сержант Николай Ивасев, сержант Сергей Тяпкин.
Сержант Иван Дроган — командир отделения разведки — в этом бою корректировал огонь взвода с закрытой позиции, поразил вражеский пулемет.
Разведчик рядовой Фома Рокосуев под огнем пробрался в расположение противника, взял и привел в штаб пленного.
Рядовой Шелом Ниязов под огнем проложил через широкий ручей связь, а старший сержант Иван Карасев — орудийный мастер — прямо на передовой сумел исправить поврежденное осколком орудие.
22 июля наши части вышли на подступы к Бресту, в те места, где 55-я стрелковая дивизия, носившая номер нашего соединения, начала вести бои в 1941 году. О ее боевых действиях в те дни я узнал по мемуарам полковника Д. А. Морозова, а с апреля 1942 года сам «безвыходно» воевал в ее составе. [213]
«Как-то себя чувствуют теперь, что думают немецкие офицеры?» — временами философствовал я. 55-я вышла чуть-чуть южнее тех мест, где в начале войны вела бои 100-я ордена Ленина дивизия. Тогда, в 41-м, войска Гудериана наносили нам чувствительные удары. Гитлеровцы рассчитывали в две недели дойти до Москвы. Но за 15 дней не дошли и до Могилева. А здесь, под Брестом, они положили тысячи своих отборнейших солдат. Под Брестом начинала свой боевой путь и наша 55-я стрелковая Мозырьская Краснознаменная. Нам радостно было сознавать, что мы — ее ветераны и боевой орден на ее Знамени — признание больших заслуг каждого в отдельности воина и всех вместе перед Родиной.
За период летнего наступления дивизия прошла с боями 333 километра, форсировала 14 рек, освободила от немецко-фашистских захватчиков 402 населенных пункта.
С большим подъемом и воодушевлением готовились мы к боям за Брест. Но случилось неожиданное: дивизию вывели в резерв и направили под Белосток, а оттуда — в Прибалтику. [214]