На сибирской равнине
В Челябинске я пробыл недолго — четыре дня. Город жил напряженной фронтовой жизнью. По улицам то здесь, то там попадались легковые и грузовые автомобили, наполненные красноармейцами и командирами. Маршировали роты и команды. Шли нестройными рядами с мешками за плечами, одетые и обутые во что попало мобилизованные в Красную Армию рабочие и крестьяне Челябинска и прилегающих к нему сел и деревень (мобилизацию местного значения проводил штаб 5-й армии с разрешения центральных советских органов). Для окончательного разгрома колчаковской армии В. И. Ленин дал директиву: «Мобилизуйте в прифронтовой полосе поголовно от 18 до 45 лет... Мобилизуйте 75% членов партии и профсоюзов»{105}.
Штаб 5-й армии готовил пополнение для всех дивизий, понесших значительные потери в боях с колчаковцами на Сибирской равнине, особенно за рекой Тобол. 24 тысячи новых бойцов были распределены по дивизиям, бригадам и полкам. Это был боевой резерв, почерпнутый в «народной толще» и сыгравший огромную роль в разгроме колчаковской армии. В. И. Ленин писал: «Побеждает на войне тот, у кого больше резервов, больше источников силы, больше выдержки в народной толще.
У нас всего этого больше, чем у белых, больше, чем у «всемирно-могущественного» англо-французского империализма...» {106} [164]
В штабе 5-й армии, находившемся в Челябинске, я доложил члену Революционного военного совета подробно о результатах своей командировки по заводам Южного Урала и о проведенных мною мероприятиях на каждом из них. Работа моя и здесь была одобрена.
— Теперь возвращайтесь в свою дивизию, — сказал он мне, — и приступайте к исполнению обязанностей военкомдива.
— За рекой Тобол нас Колчак поколотил, — добавил он. — Нашим частям пришлось отступить. Но скоро мы снова погоним белых и разгромим их. 27-ю дивизию враг потрепал основательно. Приедете туда, там вам расскажут товарищи о прошедших боях. В дивизию мы посылаем пополнение. Всю 5-ю армию пополним.
— Видели на улицах Челябинска, какая масса людей прибыла к нам на помощь?
— Да, видел, — ответил я.
При нашем разговоре присутствовал бывший военный комиссар 26-й дивизии, а ныне — председатель Военно-революционного трибунала 5-й армии В. В. Сорокин (вместо Э. С. Гольцмана). От природы мало разговорчивый и угрюмый, он сидел и молчал, перелистывая какую-то папку. Возможно, он изучал очередное дело, по которому и пришел с докладом к члену Революционного совета армии. Перед самым моим уходом он спросил меня:
— Вы расстреляли в Узяне человека?
— Расстрелял не я, а местная милиция по моему приказанию, — ответил я.
— Какое вы имели право на это? — насупив брови и смотря сердито на меня в упор, допрашивал Сорокин.
— Революция дала мне на это право.
— Вы обязаны были виновника арестовать и отдать под суд трибунала, а не самоуправствовать.
— Никакого карательного органа на местах нет, — сказал я. — Не везти же его в Челябинск, чтобы передать в ваше распоряжение. Притом же дело ясное — он подлежал расстрелу и наказание понес по заслугам. Расстрел согласован с председателем Узянского Совета рабочих депутатов и встречен с удовлетворением местными рабочими. Обо всем этом я подробно в письменной форме сообщил Реввоенсовету. [165]
— Я знаю ваше донесение, читал его, — сказал Сорокин. — Но все равно вы совершили беззаконие, и вас следовало бы наказать.
— Оставьте его в покое, — вступился член Реввоенсовета. — Кучкин поступил правильно.
Сорокин замолчал. А когда прощался со мной, напутствовал:
— Все-таки я советую вам впредь этого не делать.
— Учту ваше пожелание, — сказал я в ответ, пожимая ему руку.
Расстрел в Узяне преступника произошел вот при каких обстоятельствах. Когда на Узян налетели банды «народной армии», некоторые коммунисты, не успевшие эвакуироваться, скрылись в ближайших лесах. Среди них нашелся предатель, который выдал учредиловцам председателя Узянского Совета рабочих депутатов Герасима Портнова и сам участвовал в его расстреле. По приходе в Узян Красной Армии он скрылся, но родные знали, где он находится, так как тайком доставляли ему пищу.
Когда я приехал в Узян, ко мне пришли рабочие и рассказали о судьбе бывшего председателя Совета Портнова. Они гневно требовали ареста преступника, обещая указать его местопребывание. Я начал расследование. Из опроса рабочих выяснилась четкая картина действий изменника революции, и я отдал приказ председателю Узянского Совета арестовать предателя и расстрелять его.
Приказ был выполнен. И вот теперь Сорокин хотел привлечь меня к ответственности...
В Челябинске я посетил политотдел штаба 5-й армии. Начальником политотдела вместо В. Н. Каюрова работал В. П. Файдыш. Он обрисовал мне обстановку на фронте 5-й армии и, указав на трудности ведения политической работы в условиях непрерывных боев, дал мне ряд наставлений, как организовать дело и на что обратить главное внимание.
В освобожденных районах, отметил Файдыш, люди были оторваны от Советской России, их усиленно пичкали всякой ложью.
Ложь надо разоблачать не только печатным словом и устно, но и самим поведением красноармейцев, их отношением к населению; оно должно быть чутким и [166] внимательным. На это обращено особое внимание политотделов всех дивизий 5-й армии и всех партийных ячеек в частях. Политотделу дивизии приходилось заботиться не только о политическом просвещении населения, но и об организации органов Советской власти, о создании общественных организаций и направлении их деятельности. В городах и на заводах делать это было легче, поскольку имелись для этого подходящие люди, в частности бывшие подпольщики-коммунисты. А в деревнях таких людей не было, и крестьяне ждали помощи в первую очередь от политотдела дивизии.
Чтобы усилить внимание к деревне, в политотделе 27-й дивизии были созданы крестьянская секция, укомплектованная лучшими работниками политотдела, и культурно-просветительная секция. Работники крестьянской секции обязаны были создавать в освобожденных селах революционные комитеты, помогать им в работе, а культпросветчики — организовывать митинги, собрания, лекции, проводить культурные мероприятия.
Кроме того, в политотделе была организована работа по учету политработников и политработы, по информации политотдела 5-й армии о положении на местах, о нуждах и запросах красноармейцев и населения.
— Вот какие нововведения произошли в дивизии за наше отсутствие. Постарайтесь помочь политотделу дивизии улучшить политическую и культурно-просветительскую работу как в воинских частях, так и среди местного населения, — закончил свои наставления Файдыш.
Я обещал приложить все свои силы и знания и использовать накопленный мной опыт в бытность начальником политотдела 2-й армии Восточного фронта, чтобы выполнить порученное мне дело. Я сказал Файдышу, что раньше связь политотдела 27-й дивизии с политотделом армии была далеко не на высоте, и высказал пожелание, чтобы работники армейского политотдела почаще выезжали в дивизию, знакомились на месте с состоянием работы политотдела дивизии и инструктировали дивизионных политработников, учитывали их пожелания и жалобы на те или иные недостатки.
— Я сам собираюсь побывать в вашей дивизии, — сказал Файдыш. — До скорой встречи!
И мы расстались. [167]
Выйдя из помещения политотдела 5-й армии, я снова окунулся в кипучую жизнь города. По мобилизации в Челябинске собралось более 20 тысяч бойцов. Одеты они были по-разному: кто в серые шинели, кто в дубленые полушубки, а кто в азямы, у каждого новобранца — запас белья, мешок сухарей (крестьяне знали, что Красная Армия бедна обмундированием, обувью, бельем, вот и явились во всем своем). Некоторые пришли в лаптях, но опрятно обутые, в выглаженных и до колен намотанных портянках. На головах — у кого шапка-ушанка, у кого картуз, а у кого тюбетейка или малахай. Говор — разноязыкий: русский, башкирский, татарский, казахский...
Помимо мобилизованных, на сборные пункты явились и добровольцы: китайцы, мадьяры, чехи и бывшие пленные других национальностей, проживавшие в Челябинской области и вдоволь натерпевшиеся от колчаковских банд.
Революционный военный совет 5-й армии отдал приказ штабу армии распределить мобилизованных по дивизиям и отправить их на фронт в распоряжение начальников дивизий. Как только новобранцы прибыли на станцию, их разместили в товарных вагонах, на которых мелом был указан номер дивизии. В одном из этих вагонов расположился на нарах и я. Кругом слышны были шутки, задорный звонкий смех, веселый говор. Настроение у всех было боевое. Поезд тронулся, и полилась звонкая песня под аккомпанемент гармошки.
Мобилизованных сопровождали красноармейцы, побывавшие уже в боях с колчаковцами. Быстро сблизились и стали беседовать.
— На фронте не то, что в тылу, — сказал один из сопровождавших, — там больше порядка, слаженности, дружбы. Жизнь там богата неожиданностями. Все окружающее воспринимается молниеносно. И любовь горячее...
Это была правда. Тот, кто был на фронте, знает цену жизни и отношениям между людьми.
Разговоры шли о положении на Восточном фронте, о наступлении колчаковцев и отступлении советских войск. Выражалась полная уверенность в победе Красной Армии. [168]
На станции Юргамыш мы встретились с эшелоном пленных белоармейцев. Они охотно рассказывали о настроении в тылу у Колчака.
— Выдохся Колчак, — говорили военнопленные 13-й Сибирской дивизии, собрав вокруг себя красноармейцев и беженцев из занятых Колчаком местностей. — Никто уже больше не верит в его победу, а он не перестает твердить, что вот скоро придут англичане и японцы и большевикам наступит конец. Большинство мобилизованных только ждет подходящего случая, чтобы перейти к красным.
В вагоне вместе со мной ехало несколько красноармейцев, возвращавшихся после лечения на фронт.
Я слышал, как они высказывали друг другу пожелания скорее попасть в свои полки, встретиться с боевыми друзьями и вместе с ними добить Колчака. Один из раненых рассказал, что он как следует и не вылечился, но, услышав об отступлении 5-й армии, выписался из лазарета и отправился в полк. В разговор вступил другой. Этому при выписке из госпиталя предлагали направление в тыловую воинскую часть, но он не согласился и поехал в свой, 240-й полк 27-й дивизии. Оказалось, что среди возвращавшихся из госпиталей — бойцы 27-й дивизии. Мне было приятно встретить однополчан, и я охотно завязал с ними разговор.
Доехав до места назначения, мы выгрузились и двинулись со станции по направлению к штабу 27-й дивизии. Все ее полки находились на левом берегу реки Тобол.
В пути не раз делали привалы, стаскивали с отекших плеч мешки с провизией и бельем и укладывались на желтой осенней траве отдыхать. Вспыхивали спички, мигали в темноте огоньки цигарок.
— А что, братцы, не поснимают тут нам головы казаки? Далеко ли мы от линии беляков? В темноте можно попасть прямо в их логово.
Это сказал сидевший рядом со мной боец, возвращавшийся из госпиталя в 240-й полк.
— Ну, что ты! — ответил я. — Ведь мы не дошли еще до Тобола. Белые же за рекой. А на этой стороне наши. Мимо наших мы никак не пройдем.
Никто из идущей к штабу дивизии группы не знал, что вместе с ними шагает комиссар дивизии, а потому относились ко мне, как к рядовому бойцу. Поэтому они [169] меня не стеснялись, и я имел возможность самым непосредственным образом общаться с солдатской массой, глубже вникнуть в ее настроение, узнать ее сокровенные мысли и чаяния. Вскоре впереди замаячили тусклые огоньки — показалась деревня. На ее окраине из дома вышли два красноармейца.
— Что за люди? Откуда, куда?
— Свои! К вам подмога, — сказал я.
— Это хорошо! Вон идите на ту улицу. Там, в большом доме с палисадником разместился штаб полка.
Оказывается, мы заблудились и попали не в штаб дивизии, а в штаб полка.
— А где же штаб дивизии?
— Он в селе Введенском. Дорога на село вон там.
Передохнув, мы снова двинулись в путь. Сориентировавшись в обстановке, бойцы вновь повеселели. Некоторые даже попробовали запеть, но песня не была подхвачена, потому что все изрядно устали.
Наконец, пришли в село Введенское. Большое, с длинными улицами и добротными домами. Уже было утро, когда наша группа подошла к штабу дивизии.
— Военный комиссар дивизии товарищ Кучкин вернулся! — крикнул комиссар штаба В. И. Ротшильд, отворив дверь в комнату, где работал начальник штаба Шарангович со своими помощниками.
— Здравствуйте, Петр Михайлович!
Я порывисто шагнул навстречу Шарангавичу, сделавшему шаг в мою сторону.
— Здравствуйте, Андрей Павлович! С приездом!
Мы крепко пожали друг другу руки. Поздоровавшись с Ротшильдом и с остальными штабными работниками, я стал расспрашивать о новостях и положении на фронте. Шарангович коротко, но четко и ясно рассказал мне обо всем. Он обладал изумительной способностью говорить мало, но сказать самую суть дела, в нескольких скупых словах набросать картину боевой обстановки.
— Целый месяц отходили мы к Тоболу под напором 14-й, 8-й Камской, 4-й Уфимской и 8-й Сибирской дивизий Колчака (четыре дивизии против одной!), — рассказывал Петр Михайлович. — 1 октября селение Могильное несколько раз переходило из рук в руки — вот вам образец стойкости наших частей! Пришлось нам отойти на левый берег Тобола, уничтожив за собой мосты. [170]
Об отдельных боевых эпизодах, наиболее ярких, рассказали мне другие штабные работники.
Я всматривался в лица моих боевых друзей, и мне казалось, что за два месяца все они стали значительно старше... Меня охватило чувство, будто после долгой разлуки я снова нахожусь в родной семье.
Из штаба я направился к замещавшему меня на время поездки по Южному Уралу комиссару дивизии В. Г. Бисярину. Это был старый мой друг, с которым мы вместе работали еще в Уфе, будучи членами Уфимского губкома партии. Встреча наша была теплой и дружеской.
— Ну, принимай дела, а меня Реввоенсовет 5-й армии назначил комиссаром 26-й дивизии, — сказал Василий Григорьевич.
...И снова я вступил в свои права и обязанности военного комиссара 27-й дивизии. Заместителем моим был Б. В. Синайский, член партии с 1912 года, бывший питерский литейщик{107}, человек мягкого, покладистого характера.
— Готовимся к наступлению, — сказал мне при встрече начальник дивизии А. В. Павлов. — Ждем в гости высшее командование. Приедут знакомиться с положением на участке фронта дивизии. Наверное, привезут и директиву.
Я спросил Павлова, много ли было жертв, когда под натиском колчаковцев дивизии пришлось отступать к Тоболу и отдать завоеванную территорию; не было ли случаев паники, как в марте под Уфой?
— Нет, таких случаев не было. Полки дрались отчаянно, стойкость бойцов изумительна, но жертв порядочно. В 3-й бригаде, например, осталось немногим более 300 штыков.
И, помолчав, добавил:
— Потеряли мы товарища Рашке.
Александр Васильевич рассказал, при каких обстоятельствах погиб начальник штаба 3-й бригады.
28 сентября казачья конница проникла в тыл 3-й бригады. Штаб находился в селении Першино Ничего не подозревая, он продолжал свою работу. Был поздний вечер. Некоторые сотрудники и комендантская команда уже спали. Вдруг послышались конский топот, крики и [171] выстрелы. Проснувшиеся красноармейцы начали было отстреливаться, но было уже поздно. Начальник штаба Рашке не успел опомниться, как в избу ворвались казаки. Штабных работников вместе с Рашке и часть красноармейцев казаки пленили, а потом почти всех уничтожили.
— Вот теперь готовимся к мщению, — сказал Пав лов. — Отдохнем, а затем и махнем!
Из рассказов моих боевых друзей и товарищей я узнал подробности пути, который прошла дивизия за время моего отсутствия.
После выигранного сражения за Челябинск 5-я армия безостановочно, гнала врага все дальше и дальше. Попытка вернуть Челябинск дорого обошлась белым. Разбитые, деморализованные, они откатились в глубь Сибири.
— Не спас их и «Иисус Сладчайший»{108}, — с иронией заметил Вострецов, рассказавший мне о походе 5-й армии в Сибирь.
Белые откатились к Тоболу и остановились на правом его берегу. Река стала для колчаковцев важной оборонительной позицией. Густая мелкая зелень скрывала притаившегося врага. С высокого берега они зорко следили за движением наших частей. Каждую попытку приблизиться к реке противник моментально замечал и открывал убийственный огонь.
На правом берегу Тобола против 27-й дивизии и левого фланга 26-й дивизии действовали Самарская и Симбирская дивизии, Волжская кавалерийская бригада и три казачьих полка. Тухачевский приказал форсировать Тобол и преследовать врага в направлении Петропавловска. На основании этой директивы Павлов отдал приказ всем полкам дивизии ночью 18 августа форсировать реку. Одновременно должна была перебраться на правый берег и 26-я дивизия.
Когда началась переправа, враг открыл пулеметный и артиллерийский огонь. Река обагрилась кровью бойцов, но они продолжали идти вперед и добрались до противоположного берега. Преодолевая упорное сопротивление противника, полки 1-й и 2-й бригад 18 августа переправились [172] на правый берег Тобола и стали теснить колчаковцев. 3-я бригада выполнила свою задачу позднее, 19 августа.
Морально подавленный и физически разбитый противник стал отступать в направлении Петропавловска, оказывая слабое сопротивление. На станции Лебяжья колчаковцы пытались задержать продвижение 3-й бригады, но 242-й полк под командованием Вострецова лихим налетом захватил 24 августа станцию, выбив оттуда врага. Волжский полк получил задание выдвинуться на своем участке далеко вперед, чтобы зайти противнику в тыл. Командир полка Вострецов повел своих бойцов форсированным маршем. В пути их застигла ночь, и, поскольку стрелки утомились, было решено отдохнуть. Легли спать. Рано утром полк снова был на ногах. И снова — в путь! Полковая разведка подошла близко к деревне Медведовке, но была встречена огнем противника. Вострецов быстро развернул полк и повел его в наступление. Бой длился недолго: через полчаса Медведовка была в руках волжан. Из допроса пленных выяснилось, что в Медведовке стоял колчаковский резервный 2-й батальон вместе со штабом 46-го полка. Последний во главе с командиром полка от неожиданного удара красных бежал в свой тыл. А перед этим, не зная еще о приближении красных, командир 46-го полка послал 1-му и 3-му батальонам приказ об отступлении, причем 3-му батальону было приказано двигаться на Медведовку. В Медведовку помчался курьер-колчаковец с донесением командиру 46-го полка. По дороге, не доезжая Медведовки, он был перехвачен красноармейцами Волжского полка и доставлен командиру. Донесение попало Вострецову. На клочке бумаги он прочитал:
«...Согласно вашему приказанию, батальон выступил в Медведовку. Командир 3-го батальона штабс-капитан Митин».
Вострецов решил встретить батальон белых с «почетом». Он надел офицерский китель и, оказавшись в чине поручика, вывел свой полк за Медведовку, в сторону приближавшегося 3-го батальона колчаковцев, и скрытно рассредоточил его по обеим сторонам дороги. Сам же вышел на дорогу и стал дожидаться врага.
Через некоторое время группа всадников подъехала к Вострецову. Это был командир 3-го батальона штабс-капитан [173] Митин со своим штабом. Вострецов взял под уздцы лошадь Митина и тихо сказал:
— Я — командир 242-го Волжского полка. Слезайте. Сопротивление бесполезно: мой полк рассыпан по обеим сторонам дороги.
Штабс-капитан растерялся. Немного помешкав, он слез с коня. За ним последовали и остальные всадники. Вострецов взял под руку Митина и стал с ним прогуливаться по дороге на глазах у приближавшегося батальона белых.
— Не бойтесь, вам ничего не будет, — успокаивал Вострецов штабс-капитана.
Ничего не подозревая, батальон уже подошел к засаде волжан. Вострецов направился к нему навстречу.
— Смирно, господа офицеры! — отдал он команду.
Вострецова встретили как начальника. Рядом с ним стоял штабс-капитан, которому он предложил объяснить офицерам и солдатам, что они пленены, но всем им гарантирована жизнь, если они не будут сопротивляться.
В это время по обочинам дороги выросли словно из-под земли красноармейцы с пулеметами и винтовками.
Митин выполнил приказание, а плененный батальон, сложив оружие, был построен поротно и направлен в Медведовку.
За описанную военную операцию и проявленную при этом смекалку и смелость Реввоенсовет 5-й армии на своем заседании 20 августа вынес решение:
«Наградить тов. Вострецова за боевое отличие (взятие в плен батальона противника в бою под деревней Медведовка) золотыми часами с надписью от ВЦИК»{109}.
Вострецов был человеком большой храбрости. Еще будучи солдатом царской армии он за смелость в боях с немцами во время империалистической войны получил три Георгиевских креста и две медали. Он был три раза ранен, один раз контужен и, наконец, отравлен газами. За время гражданской войны Вострецов был награжден четырьмя орденами Красного Знамени: первый раз — за храбрость и отвагу в боях за Челябинск, второй — за геройский подвиг на польском фронте, третий — за мастерское руководство «штурмовыми ночами» Спасска и четвертый — за ликвидацию банд колчаковского генерала [174] Пепеляева в районе Охотск — Аян на побережье Охотского моря.
Этого изумительного человека никогда не покидала жизнерадостность. Где бы я с ним ни встречался — на поле боя или в мирной обстановке (после гражданской войны), он неизменно был весел, всегда шутил, острил. Оттого-то с ним и было приятно иметь дело.
Как-то сидя в одной из комнат гостиницы «Националь» в Москве (дело было в 1928 г., когда я работал в аппарате ЦК ВКП(б), мы вспоминали свое кузнечное мастерство. Оба мы в прошлом были кузнецами: Вострецов в селе Казанцево Бирского уезда, где он родился, а я — в Белорецком заводе. Оба мы умели делать подковы и подковывать лошадей. Степан Сергеевич рассказывал, как он сам подковывал своего коня во время сибирского похода против Колчака. Я тоже рассказал, как однажды в деревне за Петропавловском заглянул в кузницу деревенского кузнеца и не вытерпел, чтобы не поработать. С удовольствием трудился целый час, делая зубья для бороны. Я работал за мастера, а хозяин кузницы был моим подмастерьем. Присутствовавшие крестьяне подшучивали над нами, подбадривали и удивлялись, что военный начальник — не только боец, но и опытный кузнец.
Беседа наша закончилась пением вполголоса:
Мы кузнецы, и дух наш молод,Тогда же Вострецов подарил мне книгу политработника 27-й дивизии П. Федорова «Под красной звездой» с такой надписью:
«Дорогому соратнику боев на Востфронте, быв. военкомдиву 27 т. Кучкину от С. С. Вострецова.
8/III-28 г.»{110} [175]
Степан Сергеевич рассказывал мне, как наши красные орлы гнали стервятников к морю по просторам Дальнего Востока, очищая советскую землю от американцев, японцев и белогвардейской нечисти. Рассказывал о порядках в Дальневосточной республике, о борьбе с меньшевиками и эсерами, цеплявшимися за борт окончательно тонущего белогвардейского корабля. С восхищением говорил он о командующем войсками Дальневосточной республики И. П. Уборевиче, характеризуя его как талантливого полководца. Подаренную мне тогда Вострецрвым фотокарточку я храню как бесценное сокровище...
Но вернемся к рассказу о положении на фронте 5-й армии в сентябре 1919 года.
Итак, под напором Красной Армии Колчак неудержимо откатывался в глубь сибирских степей. Положение его армий становилось критическим. Тогда сухопутный адмирал бросил клич к «живым силам страны спасать родину». На этот клич отозвалось одураченное казачество. Боровшиеся когда-то с царизмом «вольные» казаки теперь сделались опорой контрреволюции. Кто не шел добровольно, тех мобилизовали. Колчак задался целью на просторах Сибири при помощи главным образом казачьей конницы окружить 5-ю армию и разбить ее. В Омске враг спешно формировал полки и дивизии и бросал их на фронт. Навстречу 5-й армии катился еще один мощный контрреволюционный вал. С этим валом полки 27-й и 26-й дивизий столкнулись первый раз в районе станции Петухово на Сибирской магистрали. Девять пехотных дивизий, оснащенных бронепоездами и мощной артиллерией, три кавалерийские бригады — таковы были силы белых против двух наших дивизий. Противник перешел от обороны к решительному наступлению. Создав ударный кулак из 7-й и 12-й пехотных дивизий и конной казачьей группы генерала Доможирова, Колчак нанес удар по правому флангу 5-й армии с юга на северо-запад. Казаки прорывались в тыл Красной Армии, создавали «котлы» и тем самым действовали на моральное состояние красных бойцов.
Враг стремился во что бы то ни стало прорваться в стык 26-й и 27-й дивизий. Развернулись тяжелые бои, длившиеся со 2 по 5 сентября. Под натиском противника полки обеих дивизий начали медленно отступать. Иногда они наносили колчаковцам короткие, но сильные удары, [176] захватывая пленных (всего за это время было взято в плен 600 колчаковцев).
6 сентября, введя в бой свежие силы, противник стал наносить еще более сильные удары по флангам 26-й и 27-й дивизий, стремясь их разъединить и образовать прорыв. Там, где это ему удавалось, он бросал казачью конницу, которая заходила нам в тыл и наносила нашим частям значительный урон.
На помощь 26-й и 27-й дивизиям Тухачевский перебросил одну бригаду 5-й дивизии и две бригады 35-й дивизии. Он приказал контратаковать врага. Все эти силы должны были 7 сентября перейти в наступление. По замыслу командарма 5 и разработанному им плану надо было загнать противника в клещи и разгромить. Вначале наступление наших войск развивалось успешно. Однако 9 сентября враг окружил части 5-й и 35-й дивизий и пленил четыре полка. Контратака 5-й армии стала захлебываться. Окружение противника не удалось.
На участке 27-й дивизии контрнаступление 8 и 9 сентября развивалось успешно. Колчаковцы, упорно обороняясь, отступали. Дивизия в районе Елощанское — Балакульская — Дубровская — Волчье захватила 500 пленных, 7 пулеметов и 500 снарядов. Но противнику удалось потеснить правый фланг 30-й дивизии 3-й армии, примыкавшей к левому флангу 27-й дивизии, где вела бои 3-я бригада. В тылу у нее оказались казачьи части, вследствие чего бригада вынуждена была отступить. Весь день 9 сентября она вела тяжелые бои, сдерживая натиск колчаковцев. Враг пытался опрокинуть бригаду. Если бы это ему удалось, он смог бы ударить с тыла по полкам 1-й бригады, примыкавшей к 3-й, и поставить 27-ю дивизию, а вместе с ней и всю 5-ю армию в весьма тяжелое положение.
С 10 по 18 сентября 27-я дивизия вела упорнейшие бои и не раз контратаковывала противника. Некоторые деревни много раз переходили из рук в руки. Обе стороны несли большие потери. Дивизия пыталась вырвать инициативу у врага и перейти в наступление, однако эти попытки успехом не увенчались. Враг бросал в бой все новые и новые силы из своего резерва.
Учитывая боевую стойкость бойцов всей армии и полагая, что враг выбивается из сил, что его резервы истощены, Тухачевский решил вырвать инициативу у противника. [177] Он отдал приказ всей армии перейти в решительное наступление. Выполняя эту директиву, 27-я дивизия перешла в наступление 23 сентября. После ожесточенных боев ей удалось опрокинуть противника и заставить его отступить. Были захвачены многие селения, сотни пленных, орудия, пулеметы, винтовки.
Однако развить успех и на сей раз не удалось. Колчаковское командование не истощилось резервами и, введя в бой новые части, контратаковало 27-ю дивизию. Под натиском в несколько раз более сильного по численности и боевым средствам противника дивизия стала отступать. На новые позиции отходила и 26-я дивизия. Вся 5-я армия отступала. Так конец сентября прошел в ожесточенных оборонительных боях. О них командующий 3-й колчаковской армией генерал Сахаров писал: «Здесь были лучшие коммунистические дивизии — 26-я и 27-я; ...эти 18 русских красных полков проявили в сентябрьские дни 1919 года очень много напряжения, мужества и подвигов»{111}.
Противник яростно атаковал отступающих, пытаясь обратить красных в бегство. Но тщетно! Красные войска отступали организованно. Бойцы 27-й проявили просто чудеса храбрости, выносливости и военной хитрости. В ходе боев некоторые полки дивизии попали в окружение, но с честью вышли из него, прорвав кольцо врагов. Так, 241-й Крестьянский полк был окружен казачьей конницей у деревни Карасья. Вместе с полком было два легких артиллерийских дивизиона, наносивших большой урон казакам. Три раза ходили в атаку на батарею два казачьих эскадрона, но каждый раз были отбиты прямой наводкой. Помощник командира полка Уваров, командуя батальоном, заманил эскадрон казаков в болото и уничтожил его.
После ожесточенных боев 241-й полк прорвал окружение и стал отходить на соединение со своими.
Другой пример. У деревни Жидки был окружен 239-й Курский полк. Противник пытался уничтожить его, но безуспешно. Красноармейцы дрались с большой храбростью. Полк вышел из окружения и даже захватил в плен нескольких колчаковцев. [178]
238-й Брянский полк, которым вновь командовал Ф. В. Зубов, отражал натиск четырех полков белых, пытавшихся окружить его. Окружение не удалось. 236-й Оршанский полк во главе со своим командиром В. А. Степановым уничтожил штурмовой полк колчаковцев.
Колчак не сумел ни уничтожить 5-ю армию, ни обратить ее в бегство. С каким упорством бились бойцы 5-й армии, видно из того, что расстояние, которое они прошли в боях от реки Тобол до района станции Петухово в течение 10 дней, Колчаку при контрнаступлении удалось пройти лишь за месяц.
За время боев за Тоболом 27-я дивизия потеряла убитыми, ранеными и без вести пропавшими более тысячи бойцов. Трофеями дивизии были около 2500 пленных, 35 пулеметов, 2 орудия и много боеприпасов. Вся 5-я армия потеряла в этих боях около 15 тысяч бойцов, или 60% своего состава{112}.
Победный марш 5-й армии, покрывшей за май — сентябрь 1919 года расстояние более тысячи километров, утомил бойцов. Нужна была передышка. Надо было привести потрепанные войска в порядок, пополнить их, подтянуть тылы и дать возможность каждому бойцу отдохнуть и подготовиться к новому решительному натиску на врага.
Колчак тем временем торжествовал. Как когда-то под Самарой мечтал он быть в Москве, так и теперь стал мечтать о Челябинске. В приказе по войскам он писал:
«Наиболее стойкая 27-я дивизия красных расстроена и в беспорядке отходит. Еще напор — и мы будем в Челябинске»{113}.
Но как не видал Колчак Москвы, так не увидел он больше и Челябинска.
Уничтожив мост через Тобол, 27-я дивизия укрепилась на левом берегу, и назад — ни шагу. Рядом с ней стояли 26-я дивизия, а на левом фланге — 30-я дивизия 3-й армии.
Силы врага были потрепаны и ослаблены еще более, чем наши, и поэтому преследовать красных он уже был не в состоянии. Правда, он делал попытки форсировать [179] Тобол, но безуспешно: «живые силы родины» находили себе могилу в реке.
Тобол явился водоразделом между приводящими себя в порядок и готовящимися к смертельной схватке армиями двух непримиримых миров. На правом берегу трепыхалось трехцветное знамя — символ самодержавия и угнетения трудящихся России, на левом реяло красное знамя — символ революции и освобождения мира от капиталистического ярма.
Измученные непрерывными боями, части 27-й дивизии нуждались не только в отдыхе, но и в свежих силах, боеприпасах, обмундировании, белье и пр. Политотдел 5-й армии в своем докладе о положении в частях армии, в частности в 27-й дивизии, за время с 1 по 7 октября 1919 года сообщал: во 2-й бригаде «за последние дни в боях полки потеряли почти весь комсостав». В 1-й бригаде «в полках почти совсем нет командного состава и военкомов». В 3-й бригаде «вследствие плохого обмундирования и отсутствия обуви красноармейцы заболевают десятками... Части бригады с нетерпением ждут пополнения красноармейцами и комсоставом, ибо за время отступления погибло много самых лучших сил». В 239-м Курском полку «ощущается большая нужда в белье, сапогах и шинелях, красноармейцы ходят босыми, в дырявых гимнастерках и шароварах»{114}. 27-я дивизия занимала участок Барбинское — Белозерское, когда я вместе с пополнением прибыл в дивизию. Бойцы были распределены по деревенским избам и расположились на отдых. Гостеприимные крестьяне угощали их горячими шаньгами, молоком, мясом, сибирскими пельменями. Между красноармейцами и крестьянами установилась крепкая дружба.
Крестьяне беседовали с коммунистами на политические темы. Много страшного наговорили им колчаковцы о коммунистах. И вот теперь они сидели рядом с ними и видели, что настоящие коммунисты ничего общего не имеют с теми, о которых им говорили колчаковцы. Сибиряки очень быстро убедились, что Красная Армия — их армия, что она — защитница интересов трудящихся.
— Много всяких небылиц наговорили нам белые о коммуне, а мы по темноте своей и поверили. Обещали нам сделать много хорошего — тоже верили, — говорили крестьяне. [180]
И, как бы стремясь загладить свою вину, они принимали советских бойцов, как своих родных.
— Ну, бабуся, и вкусные же ты стряпаешь ватрушки! Так угощаешь, будто родная мать, — сказал я как-то своей хозяйке, у которой квартировал, когда штаб дивизии находился в селе Введенском.
— Ешьте, ешьте, родимые мои, отдыхайте да идите воюйте. Бейте проклятущего Колчака.
В течение полумесяца бабуся угощала нас то ватрушками, то шаньгами, то блинами, то пельменями. Хорошо было в сравнительно спокойной обстановке сидеть после боевых походов за самоваром, есть горячие блины с холодным, густым молоком. Вкусно...
Одновременно с отдыхом не прекращалась ни на минуту боевая подготовка: проверялись полки, обозы, штабы бригад, командный, политический, административно-хозяйственный состав, получали инструктаж местные работники, устранялись недостатки. Вместе с Павловым знакомились мы с вновь прибывшими в дивизию бойцами. Несколько тысяч челябинцев пополнили полки 27-й дивизии.
Политотдел дивизии проводил большую работу по созданию и укреплению партийных ячеек в частях, в сельских и волостных ревкомах. Воспользовавшись передышкой, политотдел значительно улучшил работу по политическому воспитанию красноармейцев. В бригады и полки рассылались газеты, брошюры, листовки, тематические списки и тезисы для бесед политруков с красноармейцами.
Энергичный и инициативный начальник подива В. Е. Цифринович направил в полки своих сотрудников для чтения лекций, докладов, проведения митингов, собраний коммунистов. Сам он также часто выезжал в полки для выполнения аналогичной работы. То же приходилось делать и комиссарам полков, бригад и военкомдиву.
В. И. Ленин говорил, что там, «где наиболее заботливо проводится политработа в войсках..., там нет расхлябанности в армии, там лучше ее строй и дух, там больше побед»{115}. Этот наказ хорошо усвоили и проводили в жизнь военкомы и политработники.
В партийных ячейках велась просветительная работа. В теоретических вопросах красноармейцы разбирались [181] плохо, и перед ними выступали работники политотдела. Правда, последние нередко давали объяснения по-книжному, «кудревато и мудровато», но все же и от таких объяснений была польза. К сожалению, красноармейцам редко приходилось слушать политотдельских пропагандистов. Дело в том, что аппарат политотдела дивизии хотя и был пополнен и укреплен, но все же оставался еще очень слабым.
За время боев за Тоболом много коммунистов погибло смертью храбрых. Вследствие этого некоторые партийные ячейки распались. Вместе с новым пополнением в октябре прибыли и коммунисты. Но их было очень мало, и партийные ячейки в частях дивизии оставались немногочисленными. В 236-м Оршанском полку, например, 6 октября на общем собрании присутствовало всего 4 члена партии и 10 сочувствующих{116}, а на собрании ячейки роты связи (8 октября) — 2 члена партии и 6 сочувствующих{117}. Военком 1-й бригады В. О. Корницкий сообщал 3 октября военкомдиву, что в полках выбыло много военкомов батальонов и рот{118}, следовательно, убавилось число членов партии в ячейках. В докладе о деятельности ячейки 237-го Минского полка говорилось:
«Комячейка существует с начала формирования полка. За время своей деятельности она имела как периоды расцвета, так и упадка. Иногда в ней насчитывалось до 70 членов и 80 сочувствующих. Последние наступательные бои вырвали из наших рядов многих товарищей, геройски погибших в борьбе со своим классовым врагом или убывших по ранению. В настоящее время (октябрь. — А. К.) при ячейке зарегистрировано 22 коммуниста и 14 сочувствующих»{119}. И это — вместе с прибывшим партийным пополнением.
Однако партия брала не числом, а качеством: каждый коммунист вел за собой в бой с врагом десятки, а иной раз и сотни беспартийных красноармейцев, показывая пример отваги, смелости, героизма.
Отдыхая и накапливая силы, красные и белые все же старались прощупать друг друга огнем. Между сторожевыми [182] заставами 27-й дивизии и противником нет-нет, да и вспыхивала перестрелка.
Вот что сообщалось штабу армии 7 октября 1918 года:
«На фронте дивизии ружейная, пулеметная, артиллерийская перестрелка, а также поиски разведчиков...
Наштадив 27 Шарангович. Военком А. Кучкин»{120}.
Белые часто обстреливали из пушек город Курган, расположенный недалеко от реки, где находился штаб 3-й бригады. Убивали жителей, разрушали дома.
Однажды мы решили проучить колчаковских артиллеристов, отомстить за убитых мирных граждан. Были хорошо разведаны наблюдательные и боевые пункты противника, а потом обстреляны зажигательными снарядами и уничтожены. Противник «успокоился», по, правда, ненадолго.
Ко мне обратился начальник артиллерии дивизии В. А. Федерольф:
— Товарищ комиссар! Не хотите ли послушать «разговор» пушек?
— То есть? — не понял я.
— Да вот хочу поехать в город Курган и проверить меткость стрельбы наших артиллеристов. Проэкзаменовать их хочу перед наступлением, — пояснил Федерольф. — Ведь скоро будем форсировать Тобол.
— С удовольствием поеду с вами, — сказал я.
Вместе с нами поехал также Шарангович. Легковая машина быстро доставила нас из села Введенского в Курган.
Федерольф был опытным начальником артиллерии. В 27-й дивизии он служил с августа 1918 года. В ноябре этого года в районе Бугульмы он был назначен начальником артиллерийской группы 27-й дивизии, а с января 1919 года стал начальником всей артиллерии дивизии, состоявшей из трех легких артдивизионов (девять батарей) и одной тяжелой батареи. О мастерстве Федерольфа мне много говорили, очень интересно было увидеть его «в деле».
В Кургане мы отправились осматривать артиллерийские позиции. Легкая батарея стояла на окраине города, почти вплотную к огородному плетню, а в стороне, за домами, стояло одно тяжелое орудие. [183]
— Наша знаменитая «бабушка», — сказал командир тяжелой батареи Кузьмин.
Федерольф распорядился приготовиться к бою, и мы все пошли на наблюдательный пункт. Шли в сторону белых километра полтора. Наблюдательный пункт находился в глиняных разработках, на небольшой возвышенности. Дальше в сторону противника простиралась низменность, заливаемая весной Тоболом. В этом месте имелся ряд окопов, в которых расположились наши заставы. За ними — Тобол. С наблюдательного пункта реки не было видно — она скрывалась лесом. Виднелся только большой разрушенный железнодорожный мост через Тобол.
— Видите окопы противника на той стороне? — спросил командир батареи.
— Нет, — ответил я, осматривая местность на том берегу в артиллерийский бинокль.
— А бугор видите?
— Да, вижу.
— Ну, так смотрите от него влево. Там — черная полоска. Это и есть окопы.
— Вон там люди ходят, — заметил Шарангович.
— Теперь вижу хорошо, — сказал я.
Федерольф смотрел в подзорную трубу и что-то соображал, считая вслух, затем называл цифры и осведомлялся о чем-то у телефониста.
— Ну, сейчас начнем, — сообщил он.
По телефону полетела команда:
— ...Гранатой!.. Прицел!..
Заговорили пушки. Первым по неприятелю ударило одно наше легкое орудие.
— Перелет, — констатировал Федерольф. — Неудачно.
Снова команда по телефону, и снова бабахнуло одно орудие.
После второго выстрела с того берега тоже выстрелили из пушки. Началось состязание в меткости стрельбы. Снаряды с визгом и воем пролетали над нашими головами.
Федерольф приказал батарее открыть огонь. От удара четырех орудий вздрогнула земля.
— Побежали, побежали! — восторженно закричал Федерольф. — Вот удачно! [184]
С наблюдательного пункта видно было, как на правом берегу из траншей и окопов поднимались и бежали в лес колчаковцы.
За Тоболом показался дымок, и вдруг из-за леса вынырнул паровоз с двумя вагонами и скрылся за бугром.
— Бронепоезд белых, — сообщил наблюдатель.
— Прицел... О-огонь! — скомандовал Федерольф.
И грянул пушечный залп. Полетели в сторону противника снаряды, нащупывая притаившийся в лощине бронепоезд.
Впереди наблюдательного пункта, почти у самого берега Тобола, лежали советские бойцы. Они знали, что не по ним стреляет враг из пушек. Их не страшила эта пальба. А вот на наблюдательном пункте и у орудий — другое дело. Там было страшновато. Снаряды противника то и дело пролетали над самыми головами наблюдателей, и где-нибудь рядом взрывались.
— Раз услышал свист снаряда — знай, что он разорвется за тобой, — поучал меня опытный артиллерист, стоявший около орудия.
— А тебе не страшно? — спросил я его.
— Всяко бывает... Но мы уже привыкли.
Артиллерист говорил, разумеется, не только от своего имени, но и от имени своих боевых друзей, прошедших с боями тысячи километров.
Федерольф приказал открыть огонь из тяжелой артиллерии. Ахнула «бабушка», сотрясая землю. Она била по броневику.
— Хорошо-о! — произнес Федерольф.
Командир батареи Кузьмин считался отличным артиллеристом. Вот и здесь он вторым снарядом заставил бронепоезд замолчать и скорым ходом уйти в тыл. Белые решили нам отомстить и открыли ураганный огонь. С наблюдательного пункта были видны в лесу вспышки стреляющих орудий.
— Ага, выдали себя! — произнес Федерольф.
Теперь Кузьмин нащупал скрытую в лесу батарею противника и заставил ее замолчать.
Перестрелка окончилась. Федерольф остался доволен артиллеристами. Довольны были и мы с Шаранговичем.
...Иногда поздней ночью или ранним утром производились вылазки на берег противника. Группа красноармейцев-охотников, вооруженная винтовками и гранатами, [185] переходила вброд Тобол, старалась взять «языка» и доставить его в штаб полка. Нередко это удавалось. «Язык» давал ценные сведения, и штаб дивизии почти всегда знал о группировках и перегруппировках сил противника, а также о его замыслах. Кроме разведчиков, сведения доставались лазутчиками особого отдела штаба дивизии.
Иногда групповые вылазки с обеих сторон вызывали жаркую перестрелку, а то и настоящий бой.
Во время передышки командиры частей проводили военные занятия. Больше всего уделяли внимания тактике боя. Командиры учили бойцов, как надо вести себя в открытом поле и на пересеченной местности, как переправляться через Тобол и держать тесную огневую связь, подробно знакомили с топографической картой.
Иногда на занятиях присутствовали я и Павлов. Он часто делал свои замечания, вносил коррективы в тактику боя, советовал теорию связывать с боевой практикой, которой был так богат каждый полк, каждый батальон, каждая рота.
Вторую неделю бойцы 27-й дивизии готовились к большому сражению. И вот однажды к нам пожаловало высокое начальство — командующий армией Тухачевский и начальник политотдела Файдыш. Командиры и комиссары дивизии были очень рады принять таких гостей.
Я тогда впервые увидел Тухачевского. До этой встречи он представлялся мне человеком в годах, убеленным сединой. А тут передо мною, пожимая мне руку, предстал стройный, среднего роста молодой человек. Он был просто одет, лицо живое и привлекательное, голос приятный. Он сразу покорил меня своим внешним видом.
Командарм созвал работников штаба дивизии, и они рассказали ему о нуждах бригад и полков. Тухачевский обещал кое-что сделать для нас, но именно кое-что, ибо страна не имела тогда возможности удовлетворить все нужды армии.
— Боеприпасов мало, — сказал Тухачевский, — поэтому расходовать их надо экономно. Зря не стрелять. Отбивайте боеприпасы у противника. В Омске будет все, тогда и удовлетворим все нужды.
После совещания Файдыщ попросил меня съездить вместе с ним в некоторые полки, чтобы побеседовать [186] с политруками, а также с некоторыми коммунистами. Ему хотелось поближе познакомиться с людьми дивизии, и я рад был помочь ему в этом.
Мы сели в штабной автомобиль и поехали в Курган, где стояли части 3-й бригады. Дорога шла вдоль берега Тобола — по линии фронта. Когда машина вышла на открытое место, противник открыл по ней ружейный огонь. Мы решили проскочить опасную полосу под огнем противника.
— Гони вовсю! — сказал я шоферу.
Тот пустил машину на максимальную скорость, но вскоре она остановилась из-за какой-то неисправности. Мы выпрыгнули, ползком добрались до канавы и залегли к ней.
Противник продолжал стрелять, но шофер и его помощник — люди боевые и порох нюхавшие — под свист пуль, ползая то на животе, то на спине, исправили машину, и мы вновь понеслись во весь опор. Когда мы уже отъехали на значительное расстояние от места остановки, противник открыл по автомашине артиллерийский огонь. Сначала он стрелял шрапнелью, а потом — гранатами. Враг понимал, что в машине находится какое-то высокое начальство, и ему хотелось уничтожить и автомобиль, и его пассажиров.
Артиллерийский огонь противника вызвал тревогу на бронепоезде 27-й дивизии «Красный сибиряк», стоявшем недалеко от Кургана. Не зная, в чем дело, он стал на позиции и открыл пальбу из пушек по противнику. Белые усилили огонь. Началась артиллерийская дуэль. Теперь колчаковцы стреляли и по автомашине, и по бронепоезду. Однако мы благополучно добрались до штаба полка.
Во время посещения частей Файдыш выслушал жалобы политруков на нехватку газет, на плохую информацию, получаемую ими от политотдела 5-й армии, на то, что его инструктора не посещают полков.
— Вернусь в политический отдел армии — постараюсь улучшить информацию, наладить регулярную доставку газет, теснее связаться с вами, — обещал Файдыш.
Руководители 5-й армии прибыли в 27-ю дивизию не зря. Они готовили армию к новому наступлению. Командарму Тухачевскому стало известно, что белые собираются форсировать Тобол. Надо было во что бы то ни стало опередить их. [187]
И опередили. Тухачевский отдал приказ о наступлении. 5-я армия должна была форсировать Тобол, разбить колчаковские части и погнать их в направлении на Петропавловск. 27-й дивизии предписывалось 14 октября форсировать реку, напасть на противника и 16 октября занять район станции Варгаши — озеро Щучье. На основе этой директивы нами — начальником дивизии Павловым, начальником штаба дивизии Шаранговичем и мною — был разработан приказ и разослан по частям.
Наступала пора полного разгрома Колчака и окончания войны — таково было единодушное мнение всех бойцов, готовившихся к наступлению.
Перед выполнением приказа командарма и форсированием Тобола частям 27-й дивизии было приказано произвести разведку сил противника боем. Начались поиски разведчиков. Они сводились к тому, чтобы выяснить, на каких участках фронта противник сосредоточил против 27-й дивизии наиболее крупные части и где его слабьте места. Начдив Павлов обязал всех комбригов дивизии производить активную разведку, не отказываясь иной раз и от форсирования реки. Такую разведку, например, предпринял 12 октября комбриг 1 Г. Д. Хаханьян. Действия этой разведки отражены в оперативной сводке штаба 27-й дивизии. В ней говорилось:
«Части 237-го полка в ночь на 12 октября, переправившись большой разведывательной партией на восточный берег р. Тобол в районе деревень Слободчиковой и Меньшиковой, встретились с двумя ротами противника, который открыл ураганный ружейный и пулеметный огонь. Завязался бой, поддержанный со стороны противника артиллерийским огнем. В результате противник был сбит лихою атакою наших частей и бежал в беспорядке (артиллерия противника едва успела скрыться) в направлении деревни Савенковой, что восточнее Слободчиковой, оставив на поле боя большое количество убитых. При преследовании противника захвачены 19 пленных 16-го Мусульманского полка и другие трофеи, количество которых выясняется»{121}.
Чем ближе становилась схватка, тем интенсивнее велась разведка боем. Об этом говорит и оперсводка штаба дивизии за 13 октября: [188]
«На фронте дивизии усиленная деятельность разведки и перестрелка, особенно интенсивная на участке 3-й бригады в районе г. Кургана и железной дороги... В ночь на 13 октября части 235-го полка крупною разведывательною партией совершили лихой набег на д. Глубокая и захватили 35 пленных 16-го Мусульманского полка, в числе пленных один офицер»{122}.
От пленных мы узнали, что к форсированию Тобола приготовился и Колчак. Он подбрасывал к реке все новые и новые подкрепления. Шла интенсивная обработка белоармейцев. Им внушали, что скоро колчаковская армия форсирует Тобол и обрушит свои мощные силы на 5-ю армию, опрокинет ее и безостановочно погонит за Урал, что к Москве успешно продвигаются войска генерала Деникина, скоро наступит конец Советской власти, а значит, и конец войне.
Штабу дивизии из захваченных у белых документов стало известно, что главные силы противника — пять дивизий, две казачьи бригады, батальон морских стрелков, два бронепоезда. 69 орудий и 120 пулеметов — сосредоточились против 27-й дивизии. Все эти части почти в полтора раза превышали численность нашей дивизии{123}. Превосходство врага в артиллерии и пулеметах также было значительным. По словам пленных, колчаковское командование было твердо уверено, что одним решительным ударом 27-я дивизия будет смята и обращена в бегство. Враги планировали без большого труда форсировать Тобол, зайти в тыл нашей армии и полностью ее уничтожить.
Зная силы и намерения врага. 27-я дивизия готовилась к серьезным боям, хотя боеприпасов действительно не хватало.
Во исполнение приказа Тухачевского о переходе 5-й армии в решительное наступление и о форсировании Тобола Павлов в приказе по дивизии указал, что части ее должны форсировать Тобол 14 октября. Каждой бригаде предписывалось захватить определенные деревни на правом берегу реки и преследовать противника в нужном направлении. Помимо этого приказа и в подкрепление [189] его чрезвычайной важности, а также в целях мобилизации и напряжения всех боевых сил и возможностей дивизии я отдал 13 октября особый приказ. В нем говорилось:
«Наступил момент, который должен решить участь Колчака. Нужно напрячь все силы каждому красному стрелку, командиру, комиссару, дабы общими усилиями, решительным натиском разбить и уничтожить противника. Пример стойкости и храбрости должны показать командиры, комиссары, коммунисты, сочувствующие и сознательные беспартийные красноармейцы. Шкурники, трусы и дезертиры будут жестоко караться рукой революции вплоть до расстрела на месте. Разъясните, — обращался я к комиссарам всех частей 27-й дивизии, — красноармейцам всю важность предстоящих операций и призовите к геройским подвигам.
Приказ сообщить по телефону.
Военком дивизии 27 А. Кучкин»{124}.
14 октября ранним утром части 27-й дивизии бесшумно подошли к реке, приготовились перейти ее вброд и внезапно напасть на противника.
Но белые не дремали. Момент наступления они почуяли либо по оживлению в последние дни на левом берегу, либо от «языка». В результате лишь 1-й бригаде удалось переправиться 14 октября на правый берег. Что касается 3-й бригады, то на ее участке противник в ночь на 14 октября сам перешел в наступление с целью форсировать Тобол в районе Утяцкое — Черемуховская. Завязались ожесточенные бои, которые в течение нескольких дней не давали перевеса ни одной из сторон. Колчаковцы не раз контратаковали, пытаясь форсировать реку, но снова и снова откатывались назад. Бойцы 3-й бригады, воодушевляемые комиссарами, политруками, членами партийных ячеек, шедшими впереди атакующих, дрались храбро и стойко.
Комбриг И. Ф. Блажевич{125} переправил свою бригаду на правый берег Тобола 17 октября, комбриг Г. Д. Хаханьян, перебросив 1-ю бригаду на правый береги, захватив пленных, пулеметы и обозы, приказал полкам удерживать район Борки — Глубокое от наседавшего противника. [190] 2-я бригада (комбриг В. И. Рослов) на рассвете 14 октября переправилась было на правый берег, но враг контратакой заставил ее отступить на исходные рубежи.
В оперативной сводке 27-й дивизии говорилось:
«На участке 2-й бригады, по донесениям от 14 часов 14 октября, упорные и ожесточенные бои с переходящим в контрнаступление противником, вводящим в бой свежие резервы. По переправе (через Тобол) 240-й полк, стремительным ударом атаковав противника у д. Костоусово, занял ее и повел наступление на д. Грачево. Перешедший в контрнаступление со стороны д. Шкотской и д. Увальная противник был отбит с большими для него потерями. В районе д. Увальной 240-й полк преодолел четыре ряда проволочных заграждений. После восьмичасового боя под д. Грачево под давлением свежих превосходящих сил противника 240-й полк вынужден был отойти в исходное положение. 238-й полк, переправившись в районе д. Галкино, овладел последней после ожесточенного боя и повел наступление на д.д. Беспалово и Белякове, но, атакованный в тыл, отошел к д. Галкино, где и продолжается упорный бой. 239-й полк ведет бой за д. Коновалово, имея в течение дня бои у д. Падеринская, переходившей несколько раз из рук в руки. Частями 2-й бригады за сегодняшние бои захвачены пленные и пулеметы, количество которых выясняется»{126}.
Вследствие неудачи на участке 2-й бригады тормозилось наступление 1-й и 3-й бригад. Получилась опасная заминка, топтание дивизии на месте. В это время штаб 27-й дивизии получил сведения, что части 26-й дивизии находятся уже на правом берегу Тобола и успешно теснят противника. Правее 26-й дивизии наступала 35-я, левее 27-й успешно билась 30-я дивизия 3-й армии. Павлов стал терять обычное спокойствие и хладнокровие. Ему досадно было, что его дивизия отстает в наступлении от 26-й. Из штаба 27-й дивизии поскакали курьер за курьером в штабы бригад с приказаниями. Усиленно застучал телеграф. Загудели телефонные аппараты. Начальник дивизии и начальник штаба требовали от комбригов и начальников штабов бригад безусловного и быстрого выполнения поставленной перед ними задачи. А оттуда сыпались жалобы на недостаток огнеприпасов и [191] патронов. Сведения эти молниеносно летели через штаб дивизии в штаб армии. Но ни снарядов, ни патронов оттуда не присылали. Зато приказ был краток: выполнить директиву командарма! Положение создавалось критическое.
Начальник 27-й дивизии действовал со всей решительностью. Он отдал командирам бригад приказ: либо погибнуть в бою, либо штыками проложить себе дорогу к указанным в приказе пунктам на правом берегу Тобола. Боеприпасы предлагалось отвоевывать у противника.
...Как-то ночью меня вызвал по телефону командир 2-й бригады В. И. Рослов. Мы знали друг друга хорошо, так как вместе служили в царской армии во время первой мировой войны. Рослов доложил мне, что у него на каждого стрелка осталось только по шести патронов, а потому он не может выполнить задачу, поставленную начальником дивизии, и двинуть бойцов на явную гибель.
— Задачу выполнить! За невыполнение приказа начдива 27 отвечаете своей головой! Выезжаю к вам, — таков был мой ответ Рослову.
Наутро я выехал на линию огня. Чуть рассвело, когда мой автомобиль подъехал к штабу 240-го Тверского полка 2-й бригады. Части полка бились на противоположной стороне Тобола. Около штаба полка топтались невооруженные красноармейцы — это были трусы, сбежавшие с поля боя. Я приказал всех их собрать и выстроить. Собралось человек 40. Обходя их по фронту, я каждого спрашивал, почему он здесь. Посыпались ответы:
— Я босиком.
— Я натер мозоли и не могу ходить.
— Я заболел.
При проверке оказалось, что все это ложь. Люди просто струсили, а теперь выдумывали всякие «уважительные» причины.
А в это время вокруг нас рвались снаряды противника. Они ложились около штаба полукругом.
— Нащупывает, сволочь! — выругался командир полка В. И. Шрайер.
Кратко разъяснив трусам их предательскую по отношению к бьющимся товарищам роль, я объявил, что каждый десятый из них будет расстрелян, а остальные отправлены на фронт. [192]
Я отдал приказание командиру полка Шрайеру каждого десятого труса расстрелять, а сам уехал. Приказ мой не был выполнен, так как виновники обратились с просьбой к Шрайеру, чтобы он дал им винтовки и отправил на линию огня. Шрайер так и сделал. Бойцы решили искупить свою вину. И искупили.
Путь в штаб 2-й бригады был очень труден: в темноте, по грязной, скверной проселочной дороге, без огня автомобиль плутал по линии фронта несколько часов. Он застревал в грязи, и его с большим трудом приходилось выталкивать на твердый грунт. Мотор часто глох и с трудом вновь заводился. Только под утро добрались мы, наконец, до штаба.
А там не спали.
— Мы в очень тяжелом положении, — сокрушался комиссар бригады В. О. Корницкий, человек большой воли, которого я знал еще по Уфе.
А Рослов заявил:
— Я мало знаю начальника дивизии Павлова, и его приказ форсировать Тобол, не имея патронов, у меня вызвал подозрение. Думал, не вредительство ли? Вот почему и позвонил вам. Зная вас и получив подтверждение выполнить этот приказ, я немедленно приступаю к боевой операции. Задачу или выполню, или погибнет вся бригада, а вместе с ней и мы с комиссаром.
Из штаба 2-й бригады я вернулся в 240-й полк. Шрайер выполнил боевой приказ блестяще — он форсировал реку и дрался со своим полком на правом берегу. Колчаковцы отступали.
Успешно сражались также 238-й и 239-й полки 2-й бригады.
Решительные приказы, отданные командованием дивизии, дали положительные результаты. В этом я убедился, объезжая полки 2-й и 1-й бригад. Командиры и комиссары частей видели, что выход один: пробиваться вперед штыками. И они это делали, воодушевляя красноармейцев собственным примером.
В штабе 1-й бригады Г. Д. Хаханьян и Ф. И. Карклин не спали уже две ночи, руководя боем.
— Наши полки боевую задачу выполнят. В этом нет сомнения, — сказал Хаханьян.
Затем я посетил 235-й, 236-й и 237-й полки 1-й бригады. Убедился на месте, что бойцы сражаются геройски. [193]
236-му полку был придан один из трех броневых автомобилей (два из них застряли в песках в пути от штаба дивизии до штаба бригады). Докладывая мне, командир полка В. А. Степанов отметил, что этот броневик сыграл свою роль. Еще до моего приезда полк, форсировав Тобол, вступил в бой. Из-за недостатка патронов он не выдержал натиска противника и стал отходить к селу. На краю села был скрыт броневой автомобиль. При приближении белых он выкатился из-за укрытия и стал поливать их пулеметным огнем. Белые отступили. Полк восстановил прежнее положение, причем захватил у врага оружие и боеприпасы.
В медицинском пункте 236-го полка я застал несколько красноармейцев со страшными, сизо-багрового цвета опухолями на руках и ногах. У меня появилось подозрение, что они вызваны искусственно. Во время детального опроса «больных» красноармейцев один из них объяснил «секрет» болезни.
— Да это от укола, товарищ комиссар, — сказал он.
— От какого укола? Штыком что ли?
— Не-е! Шпрынцем.
— Что это за шпрынц? — допытывался я.
— Да вон такая игла есть у Окуловского.
— А ну-ка, приведите ко мне этого молодца! — распорядился я.
Передо мной предстал широкоплечий, скуластый, с наглыми глазами боец. Я стал расспрашивать его, кто он и откуда родом, доброволец или мобилизованный, давно ли в 236-м полку. Окуловский ежился под моим взглядом, врал самым бессовестным образом. В конце концов оказалось, что Окуловский во время передышки на Тоболе перебежал от белых. Этот колчаковец принес с собой шприц, при помощи которого делал красноармейцам керосиновые уколы. Бойцы выбывали из строя и отправлялись в глубокий тыл на излечение. Таким путем удирали с фронта слабые духом и просто трусы.
У Окуловского шприц был с собой. В преступлении он сознался, уличенный другими бойцами. Он сказал, что заслан в полк колчаковским командованием ослаблять боеспособность 27-й дивизии.
Я отдал приказание комиссару полка расстрелять преступника. Оно было выполнено на глазах всего батальона.
Весть о случившемся молниеносно облетела полк. [194]
С линии огня перестали приходить в медсанчасть «больные».
Закончив объезд полков и штабов 1-й и 2-й бригад, посетив артиллерийские части, я сообщил о результатах своей поездки по линии фронта Реввоенсовету 5-й армии. 19 октября я послал телеграмму следующего содержания:
«Доношу, мною сего числа посещены Оршанский полк, 2-я и 3-я легкие батареи, управление 1-го дивизиона и штабриг 1/27. Настроение красноармейцев боевое, обмундированы удовлетворительно, снабжение продовольствием, табаком обстоит хорошо. В 236-м полку появились случаи искусственной прививки болезни — вспрыскивание керосина в руки, ноги. Арестовано мною трое, из которых один имеет шприц и сознался, что он делал уколы и другим. Фамилия его Окуловский, перебежчик от белых. Я отдал приказ военкому полка расстрелять его на глазах красноармейцев и прочесть им мой приказ-обращение к красноармейцам в связи с расстрелом за искусственную прививку болезни.
За последние операции выбыло убитыми и ранеными в 235-м полку более 100 человек, в 236-м — около 100, в 237-м — около 300 человек. Также выбыла часть командного состава. Положение на участке 1/27 бригады устойчивое. Завтра с рассветом части перейдут в решительное наступление и, несомненно, сломят противника.
Только что получил донесение от 240-го полка, что он занял деревню Барашково и ведет наступление на Песчаную. Полк захватил 10 тысяч патронов и обмундирование. Полк рвется вперед, приходится сдерживать. Военкомдив 27 Кучкин»{127}.
Хотя части 27-й дивизии бились геройски, все же наступление развивалось медленно. Противник, имея перевес в живой силе, вооружении и особенно в боеприпасах, оказывал упорнейшее сопротивление. В оперативной сводке 27-й дивизии от 23 октября говорилось:
«Части дивизии продолжают медленное наступление, с одной стороны, вследствие сопротивления противника, с другой — вследствие отсутствия патронов. Последних в полках 2-й бригады осталось по 10–15 штук на стрелка. Атаки противника отбиваются штыками»{128}. [195]
Еще 16 октября Павлов, отдавая приказ по дивизии о развитии наступления, предупреждал командиров, чтобы они управляли огнем и берегли патроны. «Патроны беречь!» — говорилось в приказе{129}.
Во время наступления стали поступать в дивизию боеприпасы, посланные штабом 5-й армии. Положение в частях дивизии улучшилось, и нажим на врага усилился. Все чаще и чаще противник оставлял деревни и станции на Сибирской магистрали. Увеличивалось число пленных и перебежчиков. Дивизия обогащалась трофеями: патронами, [196] снарядами, винтовками, пулеметами, орудиями. С линии огня в штаб дивизии летели радостные вести: противник отступает, берем пленных, вооружение, боеприпасы.
Такие же вести были получены и из штаба 5-й армии: Красная Армия всюду гнала белых. Тобол остался далеко позади. В ходе наступления росло число вражеских солдат, перебежавших на нашу сторону. Их отправляли в штаб 5-й Армии, который находился в Челябинске. Туда же стекались перебежчики из других дивизий. Работники политотдела решили собрать их всех вместе и провести митинг. В принятой на нем резолюции говорилось:
«Мы, перебежчики от своры золотопогонников тирана Колчака, собравшись на митинг в агитпункте 16 октября при ст. Челябинск и заслушав товарищей ораторов из политотдела о текущем моменте, обращаемся с просьбой к Советской власти, к власти трудящихся, дать нам скорее в руки оружие, чтобы пойти защищать коммунистическое отечество и отомстить за нас и за наших обманутых братьев.
С оружием в руках мы будем защищать власть трудящихся и беспощадно будем разить врага как на фронте, так и в тылу.
Да здравствует власть Советов!
Да здравствует Красная Армия, истинная защитница трудового народа!
Смерть тиранам, палачам!»{130} [197]