Перелом
Станция Якушка была последней «новой позицией», на которую отступил штаб дивизии. От этой станции началось движение вперед. Снова наступил на нашей улице праздник. Не сбылись мечты Колчака въехать в Москву победителем на белом коне. Когда он погнал 5-ю армию от Уфы, то ему казалось, что мечта близка к осуществлению. Он свою 3-ю армию назвал «Московской». А Каппель тогда доносил Колчаку: «Красные банды бегут. Владычеству комиссаров приходит конец».
10 апреля командующий Западной армией Колчака генерал Ханжин в своем приказе по войскам писал, подбадривая колчаковцев, что-де теперь все их лишения остались позади, «впереди же солнце, тепло и благовест златоглавых московских соборов»{41}.
Такова была уверенность колчаковских генералов в гибели Красной Армии.
Теперь же приходил конец не комиссарам, не Красной Армии, а Каппелю, Колчаку, Ханжину, белой армии. В упорных оборонительных боях изматывались силы колчаковцев. Лучшие их воинские соединения перемалывались частями Красной Армии. Офицерские кадры таяли. Мобилизованные крестьяне политически прозревали все более и более. Они видели зверства колчаковской разведки и белых офицеров над пленными красноармейцами, над жителями прифронтовых деревень и городов. На их глазах [76] пороли розгами крестьян-активистов за то, что Советская власть отобрала землю у помещиков. Они видели как по приказу офицеров грабили крестьян, городских жителей. Колчаковцы резали скот или угоняли его в тыл, брали у крестьян лошадей и не возвращали их.
Все это вместе взятое разжигало ненависть не только крестьян и горожан, но и солдат-колчаковцев к Колчаку, к его генералам и офицерам. Солдаты из колчаковской армии стали чаще перебегать на сторону Красной Армии. Они передавали, что недовольство среди солдат растет, что недовольные во время боя часто стреляют выше голов красноармейцев, что в тылу Колчака ширится и множится партизанское движение.
Боеспособность колчаковской армии значительно снизилась. Красная же Армия наращивала свою боеспособность. Боевой дух в ней не снижался, а повышался, несмотря на большие потери в живой силе. В. И. Ленин говорил: «Во всякой войне победа в конечном счете обусловливается состоянием духа тех масс, которые на поле брани проливают свою кровь»{42}.
Массы, проливая свою кровь на поле брани, твердо верили в победу над Колчаком.
Моральную слабость противника отмечали как командиры бригад и полков, так и комиссары и политруки. Это чувствовали и красноармейцы.
Важную роль в подрыве боевого духа колчаковских солдат сыграли листовки и газеты красных. Отступая, наши части расклеивали их на домах, заборах — всюду. Колчаковские солдаты читали их и задумывались. Их боеспособность снижалась. Да и проснувшаяся от зимней спячки земля призывала крестьянина-колчаковца к пахоте, к севу. Тянуло их домой, к семье, к своему хозяйству.
Чтобы вернуть потерянную удаль, командование белых прибегало к водке, к самогону. Солдат поили допьяна, а потом бросали в бой.
Весна приподняла настроение бойцов Красной Армии. Небольшие численностью полки дрались упорно и сдавали свои позиции только тогда, когда избежать этого было невозможно. Местами они переходили в наступление, разбивали [77] и теснили противника. Появилась дерзость. Взводы, роты, полки начали соревнование в устойчивости и боеспособности.
Все признаки оздоровления были налицо. Наступал перелом.
Противник все чаще и чаще испытывал на себе сильные удары красных и бесился в отчаянии. Командование белых силилось еще раз нанести красным такой удар, от которого они должны были бы покатиться назад. Так хотелось колчаковскому командованию.
Но не тут-то было. Натиск белых орд красные бойцы встречали дружными контратаками.
Ярким свидетельством упорства и стойкости бойцов является тот факт, что против малочисленной и измученной в непрерывных боях 3-й бригады 27-й дивизии действовала целая 8-я Камская дивизия Колчака, не знавшая недостатка ни в вооружении, ни в боеприпасах. Дивизия белых ставила своей целью сбросить 3-ю бригаду с оседланной ею Волго-Бугульминской железной дороги, но никак не могла ее осуществить.
Особенно большую роль сыграл в это время бронепоезд «Роза Люксембург», присланный на Волго-Бугульминскую железную дорогу штабом 5-й армии. Он врезывался в расположение белых и открывал убийственный огонь. Враг нес большие потери. Командир 3-й бригады И. Ф. Блажевич и военный комиссар С. А. Вайнер оставляли иногда свой штаб, садились на бронепоезд и совершали боевые рейды. Бронепоезд принес много неприятностей белым.
Однажды огнем бронепоезда был сбит вражеский самолет типа «Большой фарман». Дело было так. 27 апреля этот самолет сбросил на станцию Челны две бомбы. Упали они около железнодорожного полотна, не причинив никакого вреда. С бронепоезда был открыт артиллерийский и пулеметный огонь. Самолет был сбит и упал в расположении 243-го Петроградского полка в районе деревни Девлизеркино. Полк в это время вел бой с 29-м Бирским колчаковским полком.
Под давлением превосходящих сил противника 243-й полк стал отходить. Чтобы белые не могли воспользоваться «Большим фарманом», ему были обрублены крылья. Впоследствии 243-й полк при поддержке бронепоезда «Роза Люксембург» перешел в контратаку, оттеснил 29-й Бирский [78] полк и вновь занял деревню Девлизеркино. В числе прочих трофеев оказался также и вражеский самолет, «мотор и корпус которого при этом препровождаются в штарм 5», — писал 28 апреля начдив 27 Н. И. Вахрамеев{43}.
Я не раз был свидетелем торжественного возвращения Блажевича и Вайнера с боевых налетов на колчаковцев, совершенных ими на бронепоезде «Роза Люксембург». Оба они входили в дом, где размещался штаб 3-й бригады, с веселыми лицами.
— Ну и поработали мы знатно, — говорил Блажевич. — Любо-дорого смотреть, как от нашего артиллерийского и пулеметного огня драпают беляки! Многие тычутся в землю и уже не встают, конец их жизни.
— Хорошо бы иметь еще один бронепоезд и несколько бронированных автомобилей, — высказывал пожелание Вайнер.
— Я доложу об этом Реввоенсовету, когда вернусь в штаб дивизии, — обещал я.
Свое обещание я выполнил. Дивизия потом имела новые бронепоезда, которые действовали на Сибирской магистрали, и несколько бронемашин.
Благодаря героизму бойцов 27-й дивизии и не меньшему героизму 26-й дивизии Колчаку так и не удалось сбить 5-ю армию с линии Волго-Бугульминской железной дороги. А здесь действовали полки 2-го Уфимского корпуса — самого сильного из корпусов Западной армии генерала Ханжина. Корпус насчитывал 22 тысячи человек, до 250 пулеметов, до 40 орудий. Ханжин из кожи лез вон, чтобы сбить 27-ю дивизию, в которой было всего около 4 тысяч штыков, с линии железной дороги, отбросить ее на юг и сделать свободным путь движения белой армии к Симбирску, мечтал о триумфальном шествии на Москву{44}.
На всех участках 27-й дивизии и всей 5-й армии шли упорные бои. Все ждали пополнений. Все — от начальника дивизии до красноармейца — были уверены, что с получением пополнения белые будут обращены в бегство. [79]
За время отступления от Уфы 27-я дивизия потеряла более половины своего первоначального состава — 4 тысячи убитыми, ранеными и пропавшими без вести и много боевой техники — 60 пулеметов, 17 орудий, много винтовок, патронов, снарядов. Силы бойцов были напряжены до предела. Вот почему так остро чувствовалась необходимость пополнения. Центральный Комитет нашей партии и Революционный военный совет Республики готовили подмогу всему Восточному фронту, в том числе и 5-й армии.
Продвижение Колчака к Волге воодушевило интервентов и белых генералов. Вслед за колчаковцами перешли в наступление войска генерала Деникина, а на Петроград полез Юденич. Все царские генералы нацеливались на Москву.
В. И. Ленин внимательно следил за ходом военных операций на всех фронтах гражданской войны. По его указанию Революционный военный совет Республики посылал подкрепление живой силой и боевой техникой туда, где в них чувствовалась самая острая нужда. В. И. Ленин рассматривал в это время Восточный фронт как главный.
Он говорил, что здесь решается судьба Советской власти, судьба революции. Поэтому он предлагал основное внимание обратить на Восточный фронт.
В то время как Колчак теснил 5-ю армию и угрожал Самаре и Симбирску, партия бросила клич: «Социалистическое отечество в опасности!
ЦК РКП (б) по предложению В. И. Ленина провел в апреле 1919 г. мобилизацию членов партии и бросил их на Восточный фронт. Часть их поступила в распоряжение политотдела 27-й дивизии. Они были посланы в полки дивизии в качестве агитаторов, партийных организаторов, политруков, комиссаров. Вскоре их работа сказалась на настроении бойцов, усилила их боевой дух.
Откликаясь на призыв родной партии, рабочий класс и крестьянство послали лучших своих сынов на помощь уставшим и поредевшим полкам Восточного фронта. Пополнение прибыло и в 27-ю дивизию. Хорошо одетые и обутые красноармейцы выгружались из вагонов неподалеку от места расположения штаба дивизии.
Однажды мы с начдивом пошли побеседовать с пополнением. [80]
— Ну, товарищи, как себя чувствуете на новом месте?
— Ничего себе, хорошо, — отвечали красноармейцы.
— Фронта не боитесь? Ведь белые близко.
— Чего нам бояться, впервые что ли? Почти все нюхали порох на германской. Теперь вот прибыли пощупать беляков.
Мы остались довольными вновь прибывшими.
С конца апреля и до середины мая 27-я дивизия пополнилась семью маршевыми ротами, насчитывавшими свыше 2 тысяч бойцов и командиров. Были присланы пулеметы, легкие и тяжелые орудия. Численность 27-й дивизии увеличилась на одну треть.
Улучшилось и снабжение бойцов одеждой, обувью, табаком, продовольствием. Командир 243-го Петроградского полка С. С. Вострецов с радостью доносил 24 апреля командиру 3-й бригады И. Ф. Блажевичу, что он получил 200 пар сапог и 200 пар ботинок, в которых так остро нуждались красноармейцы{45}.
И вдруг в дивизию вновь нагрянул Чрезвычайный военно-революционный трибунал 5-й армии. Перед карательным органом была поставлена задача: оздоровить дивизию, изъяв из нее любыми мерами разлагающие элементы. На месте положение дел виднее, преступный элемент выловить легче, поэтому трибунал и выехал на линию фронта.
Трибунал в составе председателя Э. С. Гольцмана, членов В. В. Сорокина, Ростовщикова и секретаря М. И. Креховой приступил к рассмотрению ряда дел, связанных с отступлением в то или иное время. Я помогал трибуналу тщательно изучать обстоятельства панического отступления некоторых частей. Во внимание принимались обстановка, численность нашей части и противника, средства боя, характер боевых распоряжений, поведение в бою командиров, комиссаров, красноармейцев, степень обеспеченности обмундированием и питанием и т. д.
Трибунал установил, что отступление дивизии было результатом тяжелых боев, что только изредка ту или иную часть охватывала паника. Члены трибунала убедились в том, что дивизия оправилась, подтянулась и стала вновь боеспособной. [81]
К суду за прошлое был привлечен только один командир 239-го Курского полка Сычев, бывший офицер. 26 апреля был объявлен приговор трибунала. Сычев обвинялся в непринятии мер к энергичному наступлению на деревню Киндрячево, чем подставил под удар врага другие полки дивизии, понесшие большой урон. Трибунал вынес решение снять Сычева с должности командира полка и перевести на должность «не выше ротного командира», чтобы дать ему возможность на деле исправить свою вину{46}.
Сычев мужественно сражался с врагами революции. Когда в тылу левого фланга 27-й дивизии, в устье реки Белой, впадающей в Каму, высадился десант ударного корпуса генерала Гайды, отважнее всех бился с врагом временно исполнявший обязанности командира батальона Сычев. Он был примером для всех бойцов.
В конечном счете гайдовцы были сброшены в реку Белую и отступили. Но и мы по окончании боя не досчитались многих своих товарищей. Среди них был и Сычев, павший смертью храбрых.
...Получив пополнение, полки дивизии дрались с противником еще с большим упорством, переходили от обороны к нападению и теснили колчаковцев. Наглядным примером оздоровления частей дивизии явился бой под деревней Тенеево. Завязался он как-то ранним утром в конце апреля.
— Противник наступает крупными силами, — доносил начальнику дивизии командир 3-й бригады Блажевич.
— Держитесь! Измотайте врага, а потом перейдите в наступление, займите деревню Тенеево, — таков был приказ начальника дивизии Н. И. Вахрамеева. Комбриг 3 и полки бригады выполнили его в точности. Отбив атаку противника, части 27-й дивизии перешли в наступление. Белые заняли оборонительные позиции.
Командиры полков на конях носились по цепям, отдавая распоряжения. Два полка — 241-й Крестьянский под командованием Я. Я. Ассарита и 243-й Петроградский под командованием С. С. Вострецова — стали соревноваться в бою и не раз выручали друг друга.
Почувствовав прилив свежих сил, цепи Петроградского и Крестьянского полков ринулись на врага. Вдруг [82] красноармейцы увидели, как с фланга на противника скачут красные конники с обнаженными шашками и криками «Ура!» Это проявил военную смекалку Ассарит, который приказал конной разведке ударить во фланг противника и внести в его ряды замешательство. Полковая разведка и ринулась на врага.
Противник дрогнул и стал отступать к деревне Васильевке. Красные полки стали его преследовать. Впереди — конные разведчики. Павел Кузьменко обогнал своих товарищей, настиг белых, врезался в их ряды на мосту через реку Кондурча и порубил девять человек. Один из колчаковцев выстрелил в Кузьменко, но не попал в него, а убил под ним лошадь. Разъяренный Кузьменко, оставив издыхающего коня, бросился вслед за убегавшим белоармейцем, настиг его и своей острой шашкой снял с него голову. Так один разведчик уничтожил 10 вражеских солдат{47}.
Когда красные вступили в деревню, они были с восторгом встречены крестьянами.
В бою под Тенеевом в плен было взято несколько колчаковцев. С некоторыми из них я беседовал. Пленные говорили, что Колчаку преданы только офицеры. Среди рядовых верой и правдой служат ему главным образом казачьи части. Но и среди последних имеются недовольные колчаковскими порядками. Что касается мобилизованных в колчаковскую армию крестьян, то многие из них настроены враждебно как к Колчаку, так и к его офицерам. У них одно желание — как бы поскорее вырваться из белой армии. Некоторые из них стараются попасть в плен к красным и повернуть оружие против Колчака. При отступлении они прячутся в деревнях и лесах и там дожидаются прихода красных, чтобы перейти на их сторону.
Беседа с пленными дала мне много интересного материала, который я потом использовал для агитации среди красноармейцев и в своем приказе по дивизии за №2 (приводится ниже). [83]
Высшее Командование Красной Армии, выполняя указания В. И. Ленина, готовило решительный удар по врагу на Восточном фронте. Командующим Южной группой советских войск был назначен М. В. Фрунзе.
5-я армия была усилена двумя новыми дивизиями — 2-й и 35-й, а в 26-ю и 27-ю продолжало прибывать новое пополнение. Комиссары и политруки рассказывали красноармейцам о каждом таком пополнении и особенно о прибывших новых дивизиях. Эти сведения вселяли в бойцов уверенность, что час расплаты с колчаковцами не за горами.
Пополнение и ряд успешных боев изменили настроение бойцов 27-й — они стали рваться вперед. Главная задача в воспитании наступательного духа принадлежала коммунистам.
Перелом на Восточном фронте явно обозначился к 1 мая 1919 года. В этот день правый фланг Южной группы войск под командованием Фрунзе вступил в ожесточенный бой с противником и разбил его. Вот что по этому поводу сообщала газета политотдела 27-й дивизии «Красное знамя» от 8 мая 1919 года:
«Командующий Южной группой Восточного фронта Михаил Фрунзе официально сообщил: заявляю определенно Колчаку, что Волги ему не видать. Перелом в настроении частей определился ходом наших военных операций. Наши армии решительно переходят в наступление. Задача — уничтожить живые силы зарвавшегося врага — осуществляется вполне успешно. В последние семь дней нами взято свыше 5 тысяч пленных, из которых много офицеров, 7 орудий, более 50 пулеметов. Совершенно уничтожены 5-я и 11-я дивизии противника.
Командный состав частью взят в плен, частью перебит самими солдатами. Разбиты и отброшены 2-я и 12-я дивизии противника. Наши потери малочисленны. В настроении красноармейцев чувствуется громадное изменение. Поведение частей выше похвал. У противника развилось массовое дезертирство, переходят на нашу сторону целыми частями. В районе к югу от станции Сарай-гир 1 мая нашей кавалерии сдался прибывший Украинский белогвардейский полк в составе двух тысяч человек, перебив большинство командного состава.
В успехе нашей армии сомнений нет!»{48} [84]
Газета быстро была доставлена красноармейцам 27-й дивизии. Ее читали и перечитывали. Боевое настроение красноармейцев повысилось еще более.
Сообщение Фрунзе было, разумеется, радостно воспринято и работниками штаба дивизии.
— Началось! — кратко охарактеризовал положение Вахрамеев.
В том же номере газеты говорилось и о других радостных событиях. Газета сообщала: «Нашими войсками 1 мая с боем занят Бугуруслан... Захвачено много пленных. Преследование врага продолжается. В последних боях в районе тракта Бугуруслан — Бузулук разбиты две дивизии белых. Жалкие остатки противника бегут. В результате неудачных попыток белых занять железную дорогу в районе станций Подбельская и Аверкино нами заняты деревни Аманская, Дмитриевка, Сосновка и Васильевка. К юго-западу от Сергиевска занята Орлянка».
27-я дивизия получила от командующего 5-й армией М. Н. Тухачевского, сменившего в начале апреля Блюмберга, приказ перейти в решительное наступление. В связи с этим 5 мая я написал приказ по 27-й дивизии, который явился призывом к бойцам начать вместе с другими частями Красной Армии освобождение Урала и Сибири от Колчака. Приказ был опубликован в газете «Красное знамя» от 8 мая 1919 года. Вот он:
«Приказ по войскам 27-й стрелковой дивизии 5-й армии Южной группы Восточного фронта.
5 мая 1919 г.
№ 2.
Ст. Якушка.
(Политкомам бригад, полков, батальонов широко распространить настоящий приказ.)
Перелом совершился!
Нашему отступлению положен конец. Под стремительным натиском геройских частей на правом фланге нашей армии колчаковцы в панике отступают. Конец ликованию Колчака и его генералам!
Конец, ибо с разгромом белой армии рухнут контрреволюционные замыслы. Смерть, беспощадное истребление [85] всем паразитам, врагам Советской власти, несет на своих штыках Красная Армия. Все говорит за скорую гибель белогвардейских генералов. В тылу организации — Коммунистическая партия, профессиональные союзы, Советы рабочих и крестьянских депутатов — мобилизуют красных бойцов для Восточного фронта. Идет усиленная стройка новых красноармейских боевых единиц, часть которых бьется с белогвардейцами. Еще раз встряхнулся рабочий и крестьянин и двинулся мощной поступью для нанесения последнего удара врагу — Колчаку. Шаги надвигающейся грозы белогвардейцы чувствуют. Ряды их дрогнули. В их головах совершается переворот в нашу пользу. По словам перебежчиков из армии Колчака, в рядах белых идет сильное разложение и заметно революционное брожение. Как мобилизованные, так и добровольцы-белоармейцы поняли, что они защищают интересы банкиров, попов, генералов, а не трудящихся; поняли, что оружие поднимать нужно не против своего брата до труду — красноармейца, а против своего врага — угнетателя Колчака и его приспешников. Между офицерами и рядовыми белоармейцами идет грызня. Приказы исполняются плохо, с большой неохотой; офицерам белоармейцы угрожают.
Развал колчаковской армии идет вовсю. По словам перебежчиков, даже добровольцы-ижевцы, составляющие Ижевскую бригаду — этот оплот и крепость Колчака, даже они перестали быть послушным оружием контрреволюции. Среди них идет сильное брожение. Настроение у них против Колчака, за Советскую власть. Они отказываются идти в бой и требуют роспуска их по домам. Среди белоармейцев много таких, которые при первой возможности хотят перейти к нам.
Товарищи красноармейцы 27-й дивизии! Встряхнитесь, напрягите свои усилия и львами риньтесь на дрогнувшего врага. Теперь очередь гнать неприятеля за 27-й дивизией, за левым флангом нашей армии.
Долой усталость, нерешительность!
Бодрость, быстрота и натиск — вот девиз нашей дивизии!
Осуществите же этот девиз на деле!
Бейте, рубите, крушите дрогнувшего противника!
Гоните его за тридевять земель; не давайте ему останавливаться, не давайте ни одного дня для передышки. [86]
Еще один-другой сильный удар, и армия Колчака рассыплется. Одураченные раньше, теперь прозревающие белоармейцы ротами, батальонами будут переходить к нам.
Вперед же, товарищи!
Вперед, в бой! К окончательной победе над Колчаком!
Политкомдив 27 Кучкин»{49}.
Красноармейцы были преисполнены решимости сразиться с врагом и гнать его безостановочно. Эта решимость была доказана на деле, когда 27-я перешла в наступление (к тому времени дивизия насчитывала в своих рядах до 5 тысяч штыков, 220 сабель, была вооружена 106 пулеметами и 22 орудиями разного калибра){50}.
В оперативном отношении Реввоенсовет 5-й армии подчинил начдиву 27 2-ю бригаду 5-й дивизии (командир Верман) и 2-ю бригаду 35-й дивизии (командир В. Котомин). Кроме того, начдиву 27 был придан 29-й авиаотряд. Таким образом, силы 27-й дивизии значительно возросли.
Тухачевский поставил перед 27-й дивизией задачу, от выполнения которой зависела судьба всей операции армии{51}. Он приказал 13 мая захватить Бугульму. Для решения этой задачи комбригам 2/5, 3/27, 2/27, 2/35, начартдиву, 29-му авиаотряду было приказано начдивом 27 Вахрамеевым перейти 13 мая в решительное наступление и каждой бригаде занять указанные в приказе определенные пункты, выбивая оттуда противника с тем, чтобы в этот день, 13 мая, овладеть Бугульмой. В заключительной части приказа говорилось:
«Командирам бригад разъяснить всем товарищам красноармейцам важность поставленной задачи, возложенной Реввоенсоветом 5 на дивизию, от успеха которой зависит судьба операции армии. Командирам и комиссарам частей приложить все усилия к выполнению задачи, памятуя, что каждый шаг вперед несет освобождение беднейшему населению и приближает нас к мирной и свободной жизни в социалистической стране»{52}. [87]
Придавая огромное значение возложенной на дивизию задаче и стремясь к мобилизации всех бойцов, я счел нужным обратиться к комиссарам всех упомянутых выше бригад с такой телеграммой:
«Товарищи! 13 мая 27-я дивизия решает участь операций 5-й армии. В этот исключительный момент напрягите все свои силы и разъясните красноармейцам всю важность боевой задачи, поднимите их боевой дух на должную присущую моменту высоту, дабы стремительным ударом уничтожить противника. Пусть политкомы полков, батальонов, рот, все коммунисты и сочувствующие своим личным примером заразят боевым энтузиазмом всех красноармейцев дивизии, дабы они проявили чудеса храбрости, мужества и упорства и стерли с лица земли противника. Вперед, к победе!
Политкомдив 27 Кучкин»{53}.
Получив приказ начдива 27, части дивизии решительно двинулись на врага. Завязались ожесточенные бои, в ходе которых враг безуспешно пытался контратаковать. Приказ командарма 5 был выполнен: 13 мая Бугульма была освобождена от колчаковцев.
Наступление 5-й армии продолжалось. Враг отступал с боями. В этой обстановке особенно велика была роль разведчиков — пеших и конных. Это были люди смелые и бесстрашные, и писать о них можно бесконечно. Мне хотелось бы привести здесь один эпизод, иллюстрирующий работу разведчиков.
Согласно приказу начальника дивизии, 242-й Волжский полк должен был занять деревню Два Ключа. Для выяснения обстановки было решено послать вперед разведку из добровольцев.
В сумерки 14 разведчиков двинулись в сторону противника. Командовал ими опытный разведчик Иван Калужский. Вперед и в стороны он направил нескольких конных, а сам вместе с остальными осторожно редкой цепочкой двинулся в сторону деревни.
Два разведчика, Алфимов и Борзов, поехавшие вперед, встретили крестьянина. Расспросили его, кто стоит в деревне.
— Казаки, родимые, стоят, человек сто, — ответил крестьянин. [88]
Разузнали, где выставлен у казаков секрет. Вернулись, доложили Калужскому. Тот собрал всех 14 и спросил:
— Согласны ударить на казаков?
— Не одолеем, — сказал Чернышев.
— Одолеем, — уверенно сказал конник Окунев. — Панику наведем и одолеем.
— Давайте удивим полк — захватим деревню, — поддержал Баранов.
Согласились внезапно напасть на казаков. Начали красться к деревне, обходя секрет. Шли цепочкой. Конники вели коней за собой. Почти вплотную подошли к Двум Ключам.
— Огонь залпом! — скомандовал Калужский.
Раздался залп, другой, третий. Белые, ничего не понимая, с испугу бросились на своих коней и стали удирать из деревни.
Алфимов и Борзов первые вскочили на своих коней, а за ними остальные пятеро. Они вихрем влетели в деревню. Два Ключа были заняты 14 красноармейцами{54}.
— Молодцы, ребята! — похвалил их командир полка.
— С такими ребятами можно творить чудеса, — с восторгом заметил адъютант.
— Нам хотелось преподнести полку весенний подарок, — ответил Калужский.
— Два Ключа — это ключи от Урала и Сибири, ключи к нашей победе. А победа будет! — убежденно произнес С. С. Вострецов.
То, что сделал Калужский со своими товарищами, не является единичным случаем. Героизм был массовым явлением.
243-й Петроградский полк двигался на деревню Ново-Серешкино. Впереди, на флангах — разведка. Противник залег у деревни и решил дать бой (белые тоже выслали свою разведку).
— Сюда, сюда, — позвал своего спутника Елгешин Василий. — Надо идти лесочком. Не высовывайся на опушку.
Два красных разведчика направились в сторону Ново-Серешкино с правого фланга. В лесочке их нельзя было заметить. Этим же лесочком пробирались шестеро конных [89] казаков. Они выслеживали движение 243-го полка. Две разведки незаметно сближались...
— Казаки! — увидел первым Елгешин.
— Надо удирать, — отозвался его товарищ.
— Зачем удирать? Давай устроим засаду и неожиданно нападем на них. Они же не знают, сколько нас. Испугаются и поскачут назад.
— А вдруг не поскачут? Тогда нам крышка.
— А будем удирать, разве спасемся? Так, как я предлагаю, лучше будет. Смелость города берет!
— Ну, действуй, — согласился второй разведчик, подчиняясь Елгешину.
Разведчики притаились в кустарнике. Казаки приближались... Вот до них уже совсем рукой подать. Елгешин насторожился, словно коршун, выбирая момент для неожиданного удара. Другой разведчик притаился позади него.
Белые подъехали к кустарнику, не подозревая, что тут: их поджидает смерть.
Елгешин махнул рукой: знак — вперед!
— Ура-а-а-а! — вдруг понеслось в лесной тишине. Красные разведчики выросли перед казаками словно из-под земли. Казачьи кони от испуга фыркнули и отпрянули в сторону. Разведчики открыли стрельбу. Один из казаков свалился снопом с лошади и повис на стремени, зацепившись ногой. Лошадь остановилась как вкопанная. Ее хозяин был мертв. Остальные казаки бросились наутек.
Елгешин подбежал к лошади, высвободил ногу убитого казака из стремени, и тот упал на землю. Взяв пику, сняв с казака винтовку и шашку, Елгешин сел на коня и двинулся докладывать командиру о происшедшем.
— Вот видишь, как здорово вышло! А ты хотел бежать. Теряться не надо. Нужна смелость, — поучал Елгешин своего товарища.
В штабе полка встретили разведчиков восторженно. Особенно всем понравился конь — дончак. Его ощупывали, гладили, ходили вокруг него, любуясь его статностью.
— Ну, служил ты раньше Колчаку, а теперь послужишь Красной Армии, — сказал адъютант, похлопывая коня по шее.
Елгешин за свой смелый поступок был представлен к награде. Реввоенсовет 5-й армии на своем заседании 1 июня вынес такое решение: «Представить к награде [90] орденом Красного Знамени отделенного командира пеших разведчиков 243-го Петроградского полка Василия Елгешина»{55}. Елгешин этот орден получил.
Тем временем Красная Армия наращивала свои удары по Колчаку. Со стороны белых стали появляться перебежчики. При отступлении своих частей они отставали, скрываясь в лесу, в стогах сена и других укрытиях. А затем, улучив момент, переходили на сторону красных. Красноармейцы же охотно принимали их в свою среду: ведь это были их братья, только временно одураченные и насильно мобилизованные врагом. При входе в деревню каждый полк встречали белоармейцы и просились к нам на службу. Часть из них принимали в полки, часть же отправляли в распоряжение штаба 5-й армии.
Крестьяне встречали бойцов 27-й дивизии восторженно. Они их кормили и, как правило, отказывались брать деньги за продукты.
Для политотдела дивизии наступила страдная пора. В каждой отбитой у колчаковцев деревне нужно было организовывать ревкомы, подготовлять почву для выбора и работы сельского Совета. Надо было также провести митинги, ознакомить крестьян с задачами Советской власти, рассказать им о том, с кем приходится воевать Красной Армии, и т. п. Помимо этого, надо было вести политическую работу в частях дивизии. Дел было по горло, хотя, надо сказать, к этому времени политотдел был уже значительно укреплен прибывшими из центра политработниками. Начальнику политотдела дивизии Романову не хватало дня, и ему часто приходилось бодрствовать ночами. Его осаждали со всех сторон и крестьяне, и военные, обращались за инструкциями по поводу создания партийных ячеек в частях и их работы, а также по ряду других вопросов.
— Газет нам давайте, газет! — то и дело требовали товарищи из частей.
— Декреты Советского правительства нужны, — настаивали политруки.
— Ну, где я могу все это взять? — беспомощно разводил руками Романов. И в свою очередь бомбил политотдел 5-й армии. [91]
Преодолевая большие трудности, политотдел 27-й дивизии создавал на местах аппарат власти, инструктировал местных работников. Иногда инструкторы оставались на неделю-другую в волостном центре и проводили практическую работу, помогая только что созданному ревкому.
Огромную помощь политотделу оказывали коммунисты — бойцы и командиры. Они выступали с речами перед крестьянами, активно включались в работу по восстановлению Советской власти.
Но не только коммунисты, а почти каждый беспартийный красноармеец становился пропагандистом идей Советской власти. То ли за чашкой чая или во время чистки винтовки в хате, то ли перед сном или лежа в постели красноармейцы рассказывали крестьянам, кто есть красные, за что они борются, каковы порядки в Советской России.
Много агитировать за Советскую власть в этих районах не требовалось. Крестьяне всей душой были за Советы, так как на собственном опыте испытали и власть учредиловцев, и власть Колчака. Теперь требовалось [92] одно — начинать строить новую жизнь. И первые шаги (а они самые трудные) на этом поприще приходилось делать работникам политотдела дивизии. А в частях работу вели политруки и комиссары.
Как-то ко мне зашел член партии — красноармеец из комендантской команды. Стал жаловаться, что в команде мутит воду некий Семенов. Этот Семенов утверждал, будто коммунисты насильно загоняют крестьян в коммуны, Советская власть отбирает у крестьян хлеб, а взамен ничего не дает и т. д. и т. п.
— Ну, а ты, как коммунист, даешь ему отпор? — спросил я.
— Спорю с ним, но все-таки красноармейцы его слушают. Он очень языкатый.
Я решил побеседовать с Семеновым. Выяснилось, что родом он из Симбирской губернии, середняк (у отца две лошади, корова, несколько голов овец; землю пахали железным плугом).
Беседа эта показательна в том отношении, что в известной мере отражала настроение крестьян-середняков во время гражданской войны и путаницу в их умах, посеянную врагами революции. Беседа эта также характерна тем, что она показывает, в каких условиях и какими способами приходилось вести работу среди красноармейцев политработникам дивизии.
...Было теплое майское утро. Солнышко своими лучами ласкало землю. По пыльной дороге тарахтели сотни телег, битком набитых людьми в зеленых гимнастерках. Одни сидели, обнявшись с винтовкой, свесив через нахлеску ноги, о чем-то сосредоточенно думали. Другие, привалившись друг к другу и задрав голову, смотрели в синь небесную и любовались жаворонками. На одной из подвод шел спор о коммунистах и большевиках.
— Вот ты говоришь, что коммунисты и большевики — это одно и то же? — спросил меня Семенов.
— Да! — ответил я.
Семенов знал, что с ним ведет разговор комиссар дивизии. Но он не стеснялся, а смело излагал свои взгляды. Мне показалось, что он даже несколько бравирует перед красноармейцами своей смелостью, подчеркивая тем самым, что не боится спорить даже с комиссаром дивизии. Такие в то время встречались редко. [93]
— А по-моему, так не одно и то же. Большевик — одно. Коммунист — другое. Разница между ними большая.
— Откуда ты взял это?
— Ниоткуда, сам знаю, что это разные партии.
— Ничего подобного! Говорю тебе, что одно и то же. Никакой разницы, раз это одни и те же люди, с одной и той же программой. Это — одна партия.
Семенов со мной не согласился и стал доказывать разницу.
— Большевики — те против войны, против царских погон, против старого режима. Они угробили войну с немцами. Они роздали землю крестьянам. Они — за весь народ. Буржуев заставляют работать, а если не работают — не дают хлеба. Словом — они полкоммунисты. А коммунисты — те выше большевиков, хитрее. У них программа другая.
— Так его, так, Леонтий! — подзадоривали Семенова сидящие рядом красноармейцы.
— Чем же выше? Какое отличие? — спросил я.
— А ты разве не знаешь? — ответил Семенов вопросом на вопрос.
— Такой разницы я не знаю, а если знаешь ты, то докажи.
— Вот прилип как банный лист, — сказал с некоторым раздражением Леонтий. — Присосался, словно пиявка... Но я тебе докажу.
Леонтий сплюнул в пыль, сдвинул фуражку набекрень и стал «доказывать».
— Коммунисты — они стоят только за рабочих. Они против фабрикантов. Они хотят все фабрики отдать рабочим. А крестьян хотят загнать в коммунию. Чтоб, значит, все сообща было, в один, значит, котел. Как на фабрике. Вот кто такие коммунисты! Скажешь, неправда?
Семенов торжественно посмотрел на меня, как бы говоря: все знаю, во всем хорошо разбираюсь.
Красноармейцы, сидевшие рядом, подзадоривали то одного, то другого собеседника. Были и такие, которые помалкивали, но внимательно прислушивались.
— Я тебя уверяю, товарищ Семенов, что большевики и коммунисты — одно и то же. Вот я и большевик, и коммунист. [94]
Леонтий скосил глаза в мою сторону, саркастически улыбнулся и произнес:
— Не может быть! Обманываешь! Ты большевик, а не коммунист.
Я кратко рассказал историю партии. Мне показалось, что мой собеседник в конце концов поверил в то, что я говорю, но он тут же поспешил перейти на другую тему.
— Зачем вот Советская власть расстреливает буржуев? — задал он вопрос.
— Эх, куда хватил! Ты что, за буржуев, что ли? — подшутил один из красноармейцев.
— Не меша-ай! — огрызнулся Леонтий.
— Она, Советская власть, расстреливает только тех, кто поднимает оружие против нее. Мирных буржуев не трогает, — растолковывал я Семенову.
— По-моему, — заметил далее Леонтий, — не стоит зря лить кровь. Не надо давать буржуям хлеба. Пусть или работают, или издыхают. Вот тогда они присмиреют, покорятся Советской власти. С жиру бесятся, сволочи! По-иному бы надо бороться, поменьше крови.
— Коммунисты, — говорю я, — не хотели бы проливать кровь. Разве гражданскую войну начали коммунисты? Нет. Ее начали помещики, капиталисты, генералы, иностранная буржуазия. Почему? Потому что они хотят огнем и мечом восстановить царский режим. Как быть в таком случае? Что прикажешь делать? Тебя ударили по левой щеке, подставляй правую? Вытянуть шею и лезть в новое ярмо? Этого не хотят рабочие и крестьяне. Ты ведь и сам не захочешь пойти в новую кабалу?
— Не хочу, — ответил Семенов.
Красноармейцы слушали меня и одобрительно поддакивали.
— Что тут говорить. Буржуя так не возьмешь. Только дай ему волю, он тебя с дерьмом проглотит, — поддержал меня один из бойцов.
— Он на тебе так затянет веревочку, что глаза на лоб повылезут. Шкуру сдерет! — сказал другой.
Красноармейцы каждый по-своему рисовали «буржуев-живоглотов», проклинали их, грозились покончить с ними навеки.
Семенов слушал внимательно, не возражал, не отвечал на реплики своих товарищей. Видно было, что он и здесь постепенно сдавал свои позиции. [95]
Но у Семенова осталось еще много недоуменных вопросов. Он любил пофилософствовать, у него на все явления и события был свой взгляд. Молодой, но пытливый ум. Он хотел все знать, все понять. Ему казалось, что во многом он уже разобрался, но «своя правда» не давала покоя, и он выкладывал ее перед товарищами. Надо было очистить его голову от шелухи, так сказать, распропагандировать. Тогда он и сам мог бы стать хорошим пропагандистом.
Выслушав комиссара по вопросу о войне, Леонтий задумался. Помолчав некоторое время, он сказал:
— Войну бы надо скорей кончать. А то вот весна — пахать надо.
— А как ее скорей кончишь, когда на нас идут полчища белогвардейцев? — спросил я.
— Не знаю как. Вот отсеяться бы, и тогда снова можно воевать.
Затем Семенов перешел на другую тему.
— Взять дело с хлебом. Отбирают его у крестьян, а взамен — ничего. Дали бы хоть по фунту мыла бедным, а у богатых — за так отобрать. Ситцу не дают. Гвоздей не купишь. Туго стало!
Я разъяснил Семенову продовольственную политику Советской власти.
— Разверстка вызвана войной, — сказал я. — Советская власть еще бедна, товаров нет, чтобы обменять их на хлеб. А без хлеба не может жить и победить Красная Армия. Вот отстоим Советскую власть, и тогда крестьяне заживут хорошо.
— Ну, да разве тебя переспоришь! На то ты и комиссар.
И Леонтий махнул безнадежно рукой в мою сторону. А потом подумал, ударяя нога об ногу, закурил и снова:
— Я вот про коммунию думаю. В нее крестьянина надо добровольно, а не силком.
— Верно говоришь, правильно, — подтвердил я. — Никто силком и не тянет. В этом деле коммунисты против насилия.
Леонтий что-то хотел возразить, но вместо этого вдруг произнес:
— Э-э, вот и деревня! [96]
А спустя некоторое время, обращаясь ко мне, сказал:
— А с тобой говорить хорошо, интересно. Дальше поедем, со мной опять садись. Поговорим еще.
Но дальше я пересел на другую подводу, чтобы провести беседу с новыми бойцами.
Впоследствии мы с Семеновым сблизились. Я взял его к себе в качестве ординарца. Он был точен, исполнителен, любое поручение выполнял быстро и аккуратно. Хороший был связной!
Послужив ординарцем, он попросился потом в полк. Ему захотелось повоевать, столкнуться лицом к лицу с врагом.
— Хочу порубать беляков, — сказал он однажды и попросился в конную разведку.
Я удовлетворил его просьбу. Теперь уж позабыл, в какой именно полк он ушел. С тех пор я потерял Леонтия из виду и о дальнейшей его судьбе ничего не слышал.
...В ту горячую пору политическую работу приходилось вести политработникам «на ходу» или в лучшем случае во время стоянок. Партийным ячейкам в полках, батальонах, в штабах бригад и других подразделениях время от времени удавалось даже устраивать партийные собрания. На них обсуждались вопросы партийной и военной дисциплины, агитации и пропаганды среди беспартийных красноармейцев, а также среди крестьян в деревнях и селах и др. Собрания эти обычно были немногочисленными, так как сами партячейки были мелкими (не успеет вырасти та или иная ячейка, как снова поредеет вследствие потерь в боях). Так, в ячейке 241-го Крестьянского полка на 18 июля 1919 года насчитывался 21 член партии{56}. В ячейке 239-го Курского полка на 1 марта 1919 года числилось 13 человек{57}.
Интересна повестка дня собрания ячейки Курского полка. Она гласила: «Об отчислении однодневного заработка, а также и хлебного пайка в пользу голодающих губерний»{58}. И такие повестки были на собраниях ячеек во всех частях дивизии. В 1918 году в некоторых губерниях был неурожай, и деревенская беднота голодала. Политотдел [97] дивизии обратился к бойцам с воззванием помочь голодающим. И бойцы помогли, хотя и сами питались далеко не блестяще.
О малочисленности ячеек в частях дивизии свидетельствуют и протоколы общих собраний членов партии в других полках, кроме указанных выше. Так, на общем собрании ячейки 237-го Минского полка, состоявшемся 19 мая 1919 года, присутствовало 20 человек{59}.
Военком 3-й бригады 30 июля 1919 года сообщал, что в 242-м Волжском полку «за время продвижения от Златоуста до Челябинска и пребывания в нем партийная работа почти не велась, за исключением личной работы отдельных членов как во время боевых действий, так и во время кратковременных стоянок»{60}. Никаких общих партийных собраний в это время в полку не проводилось. Первое общее собрание состоялось лишь 24 августа 1919 года. На нем присутствовало 36 членов партии и сочувствующих{61}.
Партийная ячейка при штабе дивизии, как видно из протокола общего партийного собрания, состоявшегося 22 августа 1919 года, насчитывала в своих рядах 43 члена партии и 28 сочувствующих{62}. По тому времени это была крупная ячейка, поскольку в нее входили и члены партии — работники политотдела дивизии.
13 августа 1919 года в Челябинске состоялось общее собрание ячейки отдела снабжения 27-й дивизии. Присутствовало 20 человек{63}. На собрании ячейки 1-го легкого артиллерийского дивизиона, состоявшемся 10 июня 1919 года, присутствовало 9 членов партии {64}.
Несмотря, однако, на свою малочисленность, партийные ячейки проводили огромную работу в полках и имели большое влияние на солдатскую массу. Члены партии первыми шли в бой и показывали примеры бесстрашия и героизма.
Вместе со всей армией 27-я дивизия продолжала наступление. В боях она отбивала у противника деревню за деревней. Росло число пленных и перебежчиков из белой [98] армии. Бойцы старались захватить у колчаковцев побольше оружия, в котором остро нуждалась Красная Армия. 19 мая штаб дивизии получил из штаба 5-й армии телеграмму, в которой говорилось: «Армия испытывает острую нужду в винтовках и вообще в оружии. На получение его из центра надежды нет. Приложите все силы к сбору оружия. Войска обученные есть, но нечем вооружить их...»{65}
Текст телеграммы был доведен до сведения бригад и полков, и, надо сказать, они выполняли предписание с успехом.
По приказу командарма 27-я дивизия продвигалась в направлении татарской деревни Байсарово. В это время по непонятным для нас причинам части 2-й бригады 35-й дивизии топтались где-то далеко в тылу от той позиции, которую они должны были, согласно приказу начдива И. И. Вахрамеева, занимать на левом фланге 27-й дивизии.
Приказы, телеграммы и распоряжения по прямому проводу так и сыпались из штаба дивизии. Бригаду торопили, подгоняли, ибо она нарушала оперативные планы дивизии, путала все ее карты. В задачи бригады входило прикрытие левого фланга 27-й дивизии (со стороны реки Белой), чтобы не дать противнику возможности высадить десант с пароходов. Вместо этого она болталась где-то далеко позади...
В штабе дивизии, посовещавшись, решили: мне, как комиссару дивизии, надо поехать в бригаду и на месте ознакомиться с положением. Я незамедлительно выехал в сопровождении ординарца Леонтия Семенова. На второй день встретили 310-й полк 2-й бригады. Красноармейцы были хорошо вооружены, прекрасно обуты и одеты. Кони у разведчиков и обозников — прямо-таки красавцы. Командный состав одет по-щегольски. Одним словом, казалось, будто полк шел не в бой, а на парад. Во время беседы с комиссаром полка и секретарем партийной ячейки (фамилии их не помню) я узнал, что большинство командного состава во главе с командиром полка пьянствует. Спаивают также и красноармейцев, главным образом пулеметчиков. Дисциплина расшатана. С большим трудом ее поддерживает только комиссар, опираясь [99] на партийную ячейку, которая состояла из 66 коммунистов и стольких же сочувствующих{66}. Примерно столько же коммунистов было в 311-м и 312-м полках 2-й бригады.
Я вызвал к себе командира 310-го полка, бывшего офицера. Командир был любезен и на вопросы прежде всего отвечал вопросом:
— Чего изволите?
Как будто он и не слышал, о чем его спрашивали.
— Почему вы живете так недружно с комиссаром полка и с партийной ячейкой? — спросил я.
— Видите ли, — начал командир. — Комиссару хочется самому командовать полком. Он принимает все меры, чтобы меня оттереть от командования. Вот он и ведет свою линию, восстанавливая против меня ячейку и некоторых людей из командного состава.
— Большинство командного состава, товарищ комиссар дивизии, и красноармейцев очень любят командира полка, — вставил помощник командира полка, юливший передо мною.
— Но командир полка должен опираться на комиссара и партийную ячейку, — настаивал я.
— Несомненно, — согласился командир полка. — Так должно быть, да вот у нас не получается.
Ознакомившись с положением дел в полку поближе, я арестовал некоторых командиров, которые регулярно пьянствовали и спаивали бойцов, и отдал их под суд трибунала дивизии, направив их в штаб дивизии с соответствующим предписанием. Командира полка оставил на месте, предупредив о суровой каре, которая может его постигнуть, если он не приведет полк в порядок.
Некоторые красноармейцы, узнав об аресте части командного состава, вступились было за своих друзей и любимцев. Они требовали освобождения их и восстановления в прежних правах.
Мне стоило огромного труда убедить красноармейцев в том, что я действовал правильно, и разъяснить, что положение, сложившееся в полку, чревато тяжелыми и опасными последствиями.
Я объехал все три полка бригады. В 311-м и 312-м полках картина была такая же, что и в 310-м. Пришлось [100] прибегнуть к тем же суровым мерам. В каждом полку надо было собирать митинги, разъяснять положение на фронте 5-й армии, на участке 27-й дивизии и призывать бойцов и командиров к соблюдению строгой воинской дисциплины, которая только и могла обеспечить победоносное движение Красной Армии вперед.
Побывал я и в артиллерийских частях бригады, которые состояли из четырехорудийной тяжелой и двухорудийной легкой батарей. Здесь все было благополучно. Партийная ячейка насчитывала 21 члена РКП (б) и 42 сочувствующих, а всего бойцов в батареях числилось 210 человек. Таким образом, партийная прослойка была значительной. На батареях часто читались лекции на политические темы.
В полках и артиллерийских частях я узнал, что красноармейцы не получали газет, имевшаяся кое-какая литература устарела, а новинок никаких давно не поступало. Бойцы просили меня позаботиться о регулярном обеспечении их свежей периодикой.
Затем я отправился в штаб бригады. Там, конечно, уже знали о моей деятельности и встретили меня настороженно. Комбриг В. Котомин стоял на крыльце пятистенного дома, в котором был расположен его штаб. Это был мужчина немного выше среднего роста, остриженный под машинку, чисто выбритый. На висках — седина. Полный, но не по летам живой и стройный. Весьма корректен и услужлив, чем сильно подкупал собеседника, которому смотрел прямо в глаза.
Штаб бригады представлял собой полную противоположность полкам. Здесь царила образцовая дисциплина, все делалось с разрешения. Отношения были дружеские, товарищеские. Короче говоря, показная внешняя сторона была разработана что надо.
С комиссаром бригады Башкирцевым, тоже уже немолодым человеком, Котомин находился в большой дружбе. Можно было подумать, что их так тесно сблизила долголетняя ссылка или подпольная работа.
Об осуществленных мною мероприятиях в полках 2-й бригады Котомин отозвался восторженно.
— Я сам собирался их, мерзавцев, отдать под суд за пьянство и распущенность, — заявил он. — Вы знаете, это они испортились здесь, на фронте. В тылу они были примерными. [101]
Я стал знакомиться с составом штаба бригады. Мне представили коменданта штаба Н. Нелидова, помощника начальника штаба по оперативной части Н. Кононова, командира кавалерийского дивизиона Комарова.
Затем состоялся смотр выстроившегося кавдивизиона. Это была по-настоящему образцовая часть: кони, люди — на подбор; перестроение делают быстро и чисто; выправка, дисциплина, военная подготовка прямо великолепны. Глядя на эту часть, душа так и радовалась.
— Эх, если бы побольше было у нас в дивизии таких командиров и таких кавдивизионов! — подумал я.
С моим прибытием в штаб бригады полки стали быстро продвигаться вперед. Котомин слал в полки приказ за приказом, один другого строже. Он даже решил сам двигаться с полками, оставив на время штаб бригады.
— Надо подхлестнуть полки. Надо, чтобы они скорее соприкоснулись с противником. Поедемте с нами! — предложил мне Котомин.
Я согласился. И вот сопровождаемые эскадроном во главе с Комаровым комбриг, я и комиссар оставили штаб и пустились вдогонку за полками.
Все три полка вскоре заняли пункты, указанные приказом по дивизии. Последовали донесения командиров полков: «После упорного боя деревня такая-то занята вверенным мне полком». А упорный бой выражался в небольшой перестрелке между разведчиками. Белые, не приняв боя, отступали. Но командир бригады Котомин был доволен.
— Молодцы ребята, а? — спросил он, обращаясь ко мне и похваляясь успехами полков.
На переправе через реку Ик образовался затор. Как быстро ни удирали белые, но далеко все же они убежать не могли. Красные преследовали их буквально по пятам.
Отступлению белой армии мешали многочисленные тыловые учреждения, а также буржуазия, эвакуировавшаяся из городов со всем своим скарбом. Она бежала на восток, подальше в колчаковский тыл.
Один из полков бригады Котомина прижал белых к реке. Те открыли ружейный и пулеметный огонь. Завязался бой. Но стрельба белых не приносила вреда, так как велась без прицела, с расчетом только напугать наших и сдержать их натиск. Однако этот маневр не удался. Красные нажали, огонь их стал убийственным, и [102] у белых началась паника: подводы двигались по мосту в две линии, а мост был узкий. Лошади от пуль шарахались в сторону, и подводы летели в реку. Большинство переправлявшихся утонуло.
Спасаясь от обстрела, белые пустили в ход штыки и приклады. Били, кололи своих же, пробивая дорогу для отступления.
Красноармейцы со штыками наперевес кинулись к мосту и быстро его захватили.
Когда стрельба смолкла, я подъехал к мосту. У переправы — пестрая толпа людей. Мелькали защитные гимнастерки, разноцветные костюмы, панамы, шляпки. Масса повозок. На земле — пулеметы, винтовки, шашки. Много убитых, в том числе и беженцев.
— Это мы их, толстопузых, покрошили, — произнес кто-то из пленных белоармейцев.
— Из-за них, проклятых, воюем. Прытки больно — пусть теперь отдохнут. Загородили нам дорогу, стервы!
...Мое пребывание в бригаде тем временем подходило к концу. Я распрощался с Котоминым и комиссаром бригады и поехал в штаб дивизии. Пользуясь картой, взял направление, чтобы выехать к своим передовым частям. Мне был знаком последний приказ по дивизии, полученный в штабе бригады Котомина, и поэтому я знал, какие пункты должны были находиться в руках у белых и какие — у красных. В действительности приказ этот не был выполнен. Больше того, он был отменен. Но я об этом узнал уже позже.
Отъехав от штаба бригады километров 40, я, как оказалось, попал в тыл к белым. Поздними сумерками мы с Семеновым въехали в одну башкирскую деревню, где должен был быть, по моим расчетам, 243-й Петроградский полк. Однако там его не оказалось. Башкирский староста на ломаном русском языке сказал:
— Народ скажет: кырасный пошел вперед. Другой деревня, калякают, сидит беляй, — вон тот, суседня деревня.
От старосты трудно было добиться толку. Но все же казалось, что я нахожусь в зоне своей дивизии.
— Наверно, наши далеко уже впереди, — поделился я своими предположениями с Леонтием. — Ведь колчаковцы бегут без оглядки, а наши следуют за ними по пятам. [103]
Так как штаб дивизии от деревни должен был находиться, согласно приказу, в тылу, километрах в 40, то, устав от длительного путешествия, я решил остаться ночевать здесь. Мы спали так крепко, что ничего не слышали о происшедшем ночью. Только утром узнали, что через деревню, не останавливаясь, ночью отступали белые. Они не знали, конечно, что здесь спит комиссар дивизии. А староста, у которого я ночевал, не выдал меня.
— Тепирь беляй далеко пошел. Беда миновал, — спокойным голосом сообщил он мне.
Немного поразмыслив, я сказал Леонтию:
— Седлай-ка скорее коней. Давай удирать отсюда, пока целы.
Мы горячо поблагодарили старосту и поскакали в тыл, в сторону красных. Проехав километров 30, настигли 243-й Петроградский полк. Он двигался не в сторону белых, а назад, от белых, в свой тыл. Вышло так, что и белые, и красные отступали, а «нейтральная зона» между ними расширялась.
Командир полка А. И. Шеломенцев{67} доложил мне, что он получил совершенно непонятный приказ из штаба дивизии об отступлении.
— Белые почти без боя удирают, а нам велят отступать. Ничего не понимаю! — сокрушался Шеломенцев.
243-й полк отступал по лесной дорожке. По сторонам высились сосны, ели, редкие березки. У самой дороги голубели лесные фиалки, медуница, золотились одуванчики, зеленела молодая травка. Хотелось слезть с коня, броситься на зеленый, пестреющий цветами ковер, раскинуть руки и ноги и хотя бы на время забыться от тревожной жизни, дать отдохнуть натянутым как струна нервам. Я спешился, привязал коня к тарантасу командира полка и пошел сбоку, разговаривая с Шеломенцевым. Потом он пригласил меня сесть рядом с ним.
Я сел. Пара коней, запряженных в тарантас, плелась шагом, так как впереди шел батальон. От разговора на военные темы мы перешли к воспоминаниям. [104]
— Вот вы рассказали про веселенькую историю, случившуюся с вами минувшей ночью, — начал после минутного перерыва Шеломенцев. — У меня была своя веселенькая история, которая тоже закончилась благополучно. Иначе мне не быть теперь командиром полка, а валяться трупом в каком-нибудь овраге.
И он рассказал мне про свое подполье в тылу белочехов.
Было это в 1918 году. 5 июля последние отряды 2-й армии оставили Уфу. В нее вступили белочехи и «народная армия» самарской «Учредилки»{68}. Алексей Шеломенцев вместе с братом Иваном остались в Уфе. До этих событий братья близко сошлись с Петром Ивановичем Зенцовым, старым большевиком, который в 1917 году вернулся с каторги. Зенцов часто бывал в семье Шеломенцевых, много они беседовали на политические и партийные темы (в то время Зенцов работал председателем Уфимской губчека). Петр Иванович уговорил Алексея пойти на работу в губчека. Тот согласился, а через некоторое время вступил в большевистскую партию. При оставлении Уфы Алексей и Иван Шеломенцевы, бывший каторжанин Филипп Локоцков и другие остались в Уфе для подпольной работы. Братьям приходилось менять свое местожительство, чтобы не попасть в лапы белогвардейской контрразведки. Руководящий подпольный комитет готовил уфимских рабочих к восстанию. Добывалось оружие. В лесу за Уфой Алексей обучал рабочих владеть этим оружием.
Все шло хорошо. Но однажды в дом, где жила семья Шеломенцевых, зашел бывший боевик 1905–1907 годов Алексей Деулин. Он сказал, что скрывается от чехословаков и белогвардейцев. Его знали как старого большевика-рабочего и потому поверили. На самом же деле оказалось, что он изменил партии, перешел на сторону меньшевиков и эсеров и стал провокатором. После посещения Деулина нагрянула белогвардейская разведка с обыском. [105]
Случайно братьев Шеломенцевых не оказалось дома. Обыски были также на квартирах других подпольных работников, где побывал Деулин. Некоторых арестовали.
— Чуть было не попали мы с братом в лапы контрразведки, — сказал Алексей. — Конечно, мы были бы так же расстреляны, как и наши товарищи. Вот какая была и у меня «веселенькая история», — закончил рассказ Шеломенцев.
— А что стало с Деулиным? — спросил я.
— Наши товарищи отправили его на тот свет...
Когда я вернулся в штаб дивизии, то узнал причину отступления. Оказалось, что Вахрамеев, увлеченный боевыми успехами, нарушил приказ командарма Тухачевского. Дивизия продвинулась на несколько десятков километров дальше указанной Тухачевским линии фронта. Рассерженный командарм отдал строжайший приказ об отступлении на указанную ранее линию, а за нарушение его предыдущего приказа он 21 мая снял Вахрамеева с поста командующего и вместо него назначил командиром 2-й бригады 27-й дивизии А. В. Павлова{69}.
Снятие Вахрамеева было для работников штаба дивизии совершенно неожиданным. Нам казалось, что он заслуживает поощрения, а не наказания: ведь дивизия смелыми налетами на врага сломила его сопротивление и гнала все дальше на восток. Вот, например, что в своей сводке комиссар 3-й бригады С. Вайнер сообщал 19 мая комиссару 27-й дивизии:
«Части бригады продолжают преследовать противника... Боевой дух красноармейцев значительно приподнятый... В бою под деревней Михайловское 242-й Волжский полк доказал свою боеспособность. Вчера, 18 мая, батальон 243-го Петроградского полка с боем занял деревню Богдановка и преследовал противника», который «упорно переходил в контратаки, понеся значительные потери». 241-й Крестьянский полк выбил белых из деревень Айманова и Амякова. «Противник и здесь проявил особое упорство, переходя в контратаки и отстреливаясь из трех орудий... Деревни переходили из рук в руки». Враг бежал. Было взято «много пленных, восемь ящиков со снарядами и обоз с продовольствием» {70}. [106]
С боями, но успешно продвигались и другие бригады дивизии. И вдруг — отстранение начдива от командования. Неужели только за то, что нарушен приказ командарма и дивизия продвинулась дальше тех пунктов, которые были в его приказе?
— Но ведь это формализм! — возмущались мы.
И только потом, когда у нас в тылу высадились с речных судов егерцы и ударили по дивизии с тыла, нам стало понятно, почему Тухачевский снял Вахрамеева.
В штабе дивизии так привыкли к стремительному бегству белых, что совершенно не допускали мысли о возможной опасности. Когда наши войска заняли башкирскую деревню Байсарову, штаб решил немедленно в нее перебраться. Из села Ивановского (Ольгино), где до этого он находился, в Байсарову вело несколько проселочных дорог. Туда 25 мая и направились работники штаба — кто на тарантасах, кто на телегах, а кто и верхом. Ехали разными дорогами, разбившись на группы. Каждая группа выбирала путь по своему усмотрению. Длина перехода составляла около 40 километров.
Штаб дивизии до Байсаровой не доехал, а остановился в деревне Тукай-Тамаково. Вместе с комиссаром 236-го Оршанского полка Ф. И. Карклиным, бывшим членом Уфимского губкома, который в Белебее был тоже направлен в 27-ю дивизию, мы 25 мая из Ивановского поехали по дороге, ведущей на большой Мензелинский тракт. Оба — верхом. Выехав на тракт, двинулись в Байсарову. Она была еще далеко, как вдруг впереди за лесом показалась цепь. Она тоже двигалась по направлению к Байсаровой.
— Это что же такое? — произнес я вслух.
Карклин посмотрел на цепь и тоже выразил свое недоумение:
— Что-то непонятное творится, — сказал он.
— Вероятно, это цепи бригады Котомина, — предположительно определил я. — Но почему они опять болтаются в тылу?
Мы пришпорили коней и подъехали к цепи вплотную. Ни на солдатах, ни на командирах не было никаких знаков отличия. Я спросил стрелков, что это за часть? Те лениво, не поворачивая головы, назвали ее:
— ...штурмовой егерский полк. [107]
Я так и застыл на месте. К счастью, на нас тоже не было никаких воинских знаков, и это нам помогло, так как белые приняли нас за своих: ведь мы подъехали к цепи с тыла, а по этой территории только что протопали егерцы. Враги не обращали на нас никакого внимания, продолжая двигаться вперед. Карклин молчал, смотрел на меня и ждал, что я буду делать дальше. Наши кони продолжали шагать вслед за колчаковцами.
У меня быстро созрел план действия. Я небрежно бросил несколько одобрительных слов солдатам и повернул коня. Карклин последовал за мной. Спокойным, ровным ходом мы поехали обратно. Отъехав от «своих», мы круто повернули в сторону правого фланга 27-й дивизии и скрылись в лесу.
Когда мы отъехали уже на порядочное расстояние от белогвардейской цепи, Карклии после некоторого раздумья произнес:
— Да-а! Быть бы бычку на веревочке... Но, видимо, я родился под счастливой звездой, вот мне и везет.
И Карклин рассказал, как он в Уфе вырвался из лап смерти. В то время, когда в Уфе хозяйничали белочехи, в подполье работала латышская группа большевиков. Карклин был в ее руководящем центре. Белогвардейская контрразведка напала на след подпольщиков. В декабре 1918 года часть группы была арестована, в том числе и Карклин. Начались допросы, пытки, уговоры отречься от большевизма и перейти на сторону «демократии».
— Возьмите пример с трезво мыслящих людей, — говорил Карклину следователь. — Вот ваш бывший командующий красногвардейскими отрядами старый большевик Яковлев образумился и перешел к нам...
В. В. Яковлев был членом большевистской партии. Во время революции 1905 года он состоял в боевой дружине южноуральских заводов. Принимал участие в экспроприации денежных средств, оружия, динамита для партии. Подпольная кличка его была Мячин. В революцию 1917 года вернулся с каторги. Вошел в доверие к Я. М. Свердлову. Тот поручил ему доставить бывшего царя Николая Романова с семьей из Тобольска (где темные силы готовили его побег) в Екатеринбург (ныне Свердловск) под охрану рабочих. Яковлев поручение выполнил. После этого он был послан на руководящий пост в части, которые вели борьбу с атаманом Дутовым. [108]
Яковлев командовал красногвардейскими отрядами южноуральских рабочих на самаро-оренбургском направлении. Когда под ударами белочехов пала Уфа, он остался в городе и перешел на сторону самарской «Учредилки». Подлый изменник написал обращение к большевикам, к рабочим и крестьянам, находившимся в рядах Красной Армии, призывая их переходить в лагерь «народной демократии». Какая это была «демократия», можно судить по обращению эсеров, членов самарской «Учредилки», к красноармейцам. «Мы не делаем разницы между партиями и организациями, — писали они, — лишь бы они стояли за возрождение России, и в наших рядах объединяются представители от социализма до монархизма... Когда в наши руки попадут лица, предавшие Россию внешнему врагу (имеется в виду Брестский мир. — А. К.)..., они будут расстреляны так же, как и красноармейцы и комиссары... Бейте ваших комиссаров, уничтожайте их и переходите на сторону Учредительного собрания!»{71}
Следователь белогвардейской контрразведки совал под нос Карклина листок с обращением Яковлева, заставляя читать. А когда Карклин отказался это сделать, его избили.
Забегу вперед, чтобы сказать несколько слов о судьбе Яковлева. Карающая десница настигла его. В 1928 году я работал в ЦК ВКП(б). Однажды ко мне в кабинет пришел следователь ГПУ.
— Не можете ли вы пойти со мной на Лубянку, в здание ГПУ, чтобы посмотреть там на одного человека? — спросил меня следователь.
— Какого человека? Кто он?
— Вы должны его знать. А имя его я пока не скажу.
Я пошел. В здании ГПУ на одном из этажей меня проводили в комнату, где содержался под стражей тот самый человек, о котором шла речь и которого я должен был опознать.
— Что вы скажете? — спросил меня следователь, когда мы вышли в коридор.
— Это Мячин, — сказал я. — как он сюда попал? Подумать только, еще жив, подлец! А раньше он усиков и бородки не носил... [109]
— Да, — сказал следователь, — он называет себя Яковлевым-Мячиным. Чтобы удостовериться, что это действительно он, я и попросил вас прийти сюда, зная, что вы были в Уфе и состояли в Боевой организации народного вооружения (БОНВ). А что касается того, как он попал сюда, то это длинная история...
Вернусь к Карклину. Он вытерпел все издевательства и пытки в уфимской тюрьме, но остался непоколебимым. Верны были своему партийному долгу и другие его товарищи-подпольщики. Контрразведчики выходили из себя. Они грозили отправить «большевистских агентов» «к праотцу Адаму» и уже начали было перед приходом Красной Армии в Уфу выполнять свое «обещание». В конце декабря 1918 года арестованных стали вызывать «на допрос». Обратно они не возвращались.
— Мы знали, — продолжал Карклин, — что Красная Армия подходит к Уфе. Сердце трепетало от радости. И в то же время сжималось от боли: а вдруг не доживу. Каждый стук в дверь камеры, каждый шорох в тюремном коридоре заставлял вздрагивать и ждать: не за мной ли «на допрос»?
Карклина спасла от расстрела 5-я армия, вступившая в Уфу в ночь на 1 января 1919 года.
— Ну разве не под счастливой звездой я родился? — спрашивал Карклин. — Вот и теперь: сами было приехали в логово зверя, а он, занятый неудержимым стремлением подкрасться к нашим частям с тыла, не обратил на нас никакого внимания...
— Да, нам, конечно, повезло, — подтвердил я.
Но впереди нас ждало другое приключение. Казалось, что цепь егерцев осталась далеко позади, и мы спешили в Байсарову, чтобы предупредить о нашей встрече. По дороге мы завернули в одну деревню, чтобы передохнуть, так как мне сильно нездоровилось (у меня была очередная вспышка туберкулеза легких). Остановились у муллы. Я лег в постель, меня сильно знобило. Карклин завозился во дворе с лошадьми. Вдруг он увидел какого-то подозрительного башкира, одетого в сплошные лохмотья (так обыкновенно на фронте одевались шпионы или разведчики). Когда Карклин направился к нему, он шарахнулся по направлению к лесу и скрылся.
В комнату муллы входили и выходили башкиры и о чем-то говорили с ним на своем языке. Все это показалось [110] Карклину подозрительным. Он сообщил об этом мне, и мы решили оставить деревню. Карклин помог мне сесть в седло, и мы поехали.
Только мы выехали на окраину деревни, как увидели, что к нам с винтовками наперевес направляются пять всадников. По немецким каскам Карклин узнал в них конную разведку своего полка. Оршанцы остановились в нескольких шагах от нас.
— Стой! Кто вы? — крикнул один из них.
— А вам зачем? — спросил Карклин, продолжая свой путь.
Красноармейцы взяли винтовки наизготовку. Опять вопрос:
— Какой части?
— Комиссар 27-й дивизии и комиссар 236-го Оршанского полка, — ответил Карклин. — Что вы здесь разъезжаете? — спросил он разведчиков.
— В разведку нас послали, товарищ комиссар.
— Кого разведывать?
— Сказали, что в этой деревне белые.
— Никаких белых там нет. Мы только что в ней были. Поезжайте обратно.
Разведчики исполнили приказание комиссара, и мы поехали в Байсарову.
Отъехав несколько километров от деревни, мы снова увидели влево от себя движущуюся в сторону Байсаровой цепь. Впереди шла другая цепь, но уже из Байсаровой. Вдруг от нее отделились два всадника и помчались нам навстречу. Они что-то нам махали и звали к себе. Мы поняли, что цепь слева — это белые. Пришпорили коней и быстро подъехали к двум всадникам, от которых узнали, что командный состав 310-го полка 2-й бригады во главе с командиром перебежал к белым. 310-й полк разбит и отступил в Байсарову.
В оперативной сводке, посланной наштадивом 25 мая из деревни Тукай-Тамаково, сообщалось: «310-й полк не выполнил приказа комбрига вследствие перехода на сторону противника части командного состава и прибыл в Байсарову»{72}.
Услышав от встретивших нас всадников весть о предательстве, [111] я прежде всего подумал, что плохо в свое время почистил 310-й полк от предателей.
— Значит, мы все время ехали вблизи правого фланга колчаковцев? — спросил я.
— Товарищ военкомдив! Вы ехали рядом с их цепью. Вас они, видимо, приняли за свою разведку, — заметил красноармеец.
— Напрасно я отправил назад разведку своего полка, — со вздохом сожаления произнес Карклин.
Действительно, нам-таки посчастливилось, а вот не повезло обозу политотдела 27-й дивизии, который ехал позади нас и был захвачен белыми в плен. После боя под Байсаровой обоз был отбит и возвращен, однако не без потерь.
Двигавшаяся на Байсарову цепь белых была авангардом 6-тысячного десанта ударного корпуса генерала Гайды, высаженного 25 мая на левый берег реки Белой р. районе Поносово. Десант состоял из двух ударных дивизий (в составе шести полков) при восьми орудиях и значительном количестве пулеметов. Это были большие силы. Они должны были ударить по 27-й дивизии с тыла и разбить ее. Выполняя эту задачу, десантники перерезали тракт Мензелинск — Бирск и зашли в тыл дивизии, наступавшей на Бирск.
Был ли этот план разработан командованием белых в контакте с комбригом 2 Котоминым, неизвестно. Можно, конечно, предположить, что в плане белых Котомину отводилась важная роль. Предпринимая высадку десанта в тылу советских войск, они рассчитывали, что, воспользовавшись предательством, можно будет быстро смять 2-ю бригаду, зайти в тыл всей 27-й дивизии, прижать ее к реке Белой и, наконец, уничтожить. Так или иначе, но Котомин, сдерживая движение бригады, не выполняя приказы начдива Вахрамеева и болтаясь в тылу 27-й дивизии, безусловно нанес ей ущерб и подставил под удар десанта колчаковцев.
Вновь назначенный начальник дивизии А. В. Павлов прибыл из бригады в Байсарову раньше штаба дивизии. От комиссара 310-го полка, отступившего под напором егерцев в Байсарову, он узнал о предательстве командира полка и о положении на левом фланге дивизии. По его приказу и двигалась навстречу егерцам цепь батальона 310-го полка. Вскоре прибыл назначенный начальником [112] штаба П. М. Шарангович{73}. Мы приступили к разработке оперативного плана по ликвидации колчаковского десанта.
А. В. Павлов решил прикрыть фронт дивизии одной бригадой (тремя полками), а все остальные полки повернуть назад, в сторону десантников, и уничтожить их. К выполнению этого плана приступили немедленно. Прежде всего надо было навести порядок в 310-м полку и целиком двинуть его в бой. На должность командира 310-го полка был назначен Ф. В. Зубов — молодой, но опытный и храбрый руководитель. Раньше, когда части 5-й армии наступали на Бугульму, он командовал отдельным отрядом. Затем был командиром Брянского полка и, наконец, командиром сводной бригады, состоявшей из 27-го Карельского и 2-го Советского полков. Теперь Зубову было приказано немедленно привести 310-й полк в боевую готовность и начать наступление на белых. В помощь ему было дано несколько командиров.
Километрах в трех от Байсаровой цепи сошлись. Завязался бой. Зубов объезжал на коне цепи красноармейцев и подбадривал их. Собрав в одном месте в кулак своих бойцов, он бросил их в атаку.
Мы с Павловым стояли на окраине Байсаровой и в бинокли следили за ходом боя. Наши пулеметы на тачанках открыли огонь. Противник ответил беспорядочной стрельбой, но потом пришел в смятение. Из цепи белых, наскоро окопавшихся, стали подниматься одиночные бойцы. Они бросали винтовки, поднимали вверх руки и молили о пощаде. Их становилось все больше и больше, пока, наконец, белые в панике не побежали, бросая винтовки, вещевые мешки и даже сапоги... Так был разбит вражеский авангард.
Из допроса пленных выяснилось, что они были мобилизованы за два месяца до описанных выше событий. Это были еще совсем юноши, едва достигшие 17 лет. Их наскоро обучили и бросили на фронт. В бою позади этих неопытных юнцов шли отборные цепи, которые должны были заставлять колеблющихся идти в бой или просто уничтожить их. Такова были система у Колчака. [113]
После разгрома авангарда противника завязались кровопролитные бои с его главными силами. Павлов бросил против белых три полка 1-й бригады, 27-й кавалерийский дивизион, 239-й полк 2-й бригады 27-й дивизии, 310-й и 312-й полки 2-й бригады 35-й дивизии. Для прикрытия была использована 3-я бригада 27-й дивизии.
26 мая Павлов приказал комбригу 127-й дивизии К. А. Нейману «сбросить противника в реку Белая»{74}. 27 мая в результате ожесточенных боев, длившихся целый день, наши войска вынудили колчаковцев отступить. На другой день бои возобновились. Егерцы не раз бросались в контратаки, но успеха не добились.
28 мая в оперативной сводке штаба дивизии штабу 5-й армии сообщалось: «Отступающий в панике противник столпился на пристани Азяк-Кулева и пытается погрузиться на пароход, чему мешает огонь нашей батареи»{75}. К вечеру 28 мая колчаковцы, отступив в беспорядке, спешно погрузились на те же пароходы, с которых высадились, и уплыли вверх по реке Белой.
Егерцы понесли большие потери убитыми, ранеными и пленными. Среди трофеев были 30 пулеметов, 3 орудия, винтовки, патроны и прочее военное имущество. Было захвачено 40 тысяч пудов муки и 20 пудов соли (она в то время ценилась на вес золота).
29 мая Павлов сообщал командарму Тухачевскому: «Доношу, как это установлено, о полном разгроме живых сил противника, высадившегося на левом берегу Белой. Количество пленных около 300 человек... В районе Исмаилова бродят потерявшие связь со своими батальонами морские стрелки. Оставлено много имущества... Часть артиллерии свалена в реку. Считаю долгом доложить о блестящей работе тов. Зубова», назначенного командиром 310-го полка{76}.
К чести бойцов 2-й бригады 35-й дивизии надо сказать, что они дрались с егерцами отважно, комиссар бригады Башкирцев в своем докладе от 28 мая военкомдиву 27 писал, что «полки бригады показали стойкость, причем не было ни одного дезертира»{77}. В отношении 310-го [114] полка, командир которого вместе с несколькими своими единомышленниками перебежал на сторону колчаковцев, Башкирцев писал, что после принятия мер политкомом Кучкиным и после того, как им были арестованы и «препровождены в штаб 27-й дивизии лица из командного состава», — после всего этого «дезертирства и пьянства нет»{78}.
За блестяще проведенную операцию под Байсаровой по представлению Тухачевского Павлов был награжден орденом Красного Знамени {79}.
Павлов по образованию был агроном. Во время первой мировой войны был мобилизован и служил в армии поручиком. Во второй половине 1917 года командовал Юго-Западным фронтом. В 27-ю дивизию прибыл в марте 1919 года из 26-й дивизии, где служил с конца 1918 года. Это был талантливый командир, хорошо ориентировавшийся в боевой обстановке и принимавший смелые и быстрые решения. Под его командованием 27-я дивизия не знала поражений. Он почти всегда был спокоен, не проявлял резкости по отношению к подчиненным, голоса не повышал. Под стать ему был и начальник штаба П. М. Шарангович.
Ликвидировав опасность с тыла, 27-я дивизия усилила наступательные действия на город Бирск Уфимской губернии. Задача, поставленная перед дивизией командармом, была такова: форсировать реку Белую в районе Казакларово — Дюртюли, занять Бирск и выйти в тыл вражеской группе генерала Войцеховского, прикрывавшей подступы к Уфе. Юго-восточнее 27-й дивизии двигалась 26-я дивизия.
...И вот мы опять у родной реки Белой. Но подойти к ней нельзя, так как на другом (правом) берегу — противник, который в любое время готов открыть по нашим частям ураганный огонь. Колчаковцы укрепили правый берег пушками, пулеметами, нарыли окопы. На участке от Бирска до устья Белой они сосредоточили 7-ю Уральскую дивизию, Ижевскую бригаду, егерский батальон, 1-й Уфимской кавдивизион, части бригады морских стрелков{80}. [115]
Чтобы форсировать Белую, надо было разведать место возможной переправы. Частям дивизии и было дано такое задание. 4 июня Шарангович в оперативной сводке сообщал штабу армии:
«В 9 часов утра застава 241-го полка была обстреляна в деревне Дюртюлн с правого берега реки Белой редким артиллерийским огнем. Полки 1-й бригады обстреливались артиллерийским огнем противника со стороны города Бирска и Соколья гора. Производится разведка реки Белой от Ляпустнно до Соколья гора для выяснения переправ»{81}.
Павлов наметил пункт переправы в районе деревни Дюртюли. Дивизионному инженеру Кошелеву было дано задание заготовить материал, чтобы разом, в одну ночь (на 7 июня) построить плавучий мост. Белая — река широкая, глубокая и быстрая. По ней ходят пароходы. Материала для моста требовалось много.
Дивизионный инженер обещал сделать мост в срок. Свой инженерный батальон он усилил бригадными ротами саперов и бросил их на выполнение задания. Началась спешная заготовка бревен, досок, бочек, лодок и др. Потребовалось до тысячи крестьянских подвод, чтобы все это сразу перебросить к месту переправы. Начальник и комиссар дивизии неустанно следили за работой. Чтобы обмануть бдительность белых, производилась ложная подготовка форсирования реки в различных пунктах. Комбригу 2 было приказано демонстрировать одним полком переправу в районе деревни Сабанеево, а комбригу о — в районе Бирска.
Наступил момент переправы. Но в это время дивизионный инженер донес, что мост не готов. Слишком трудна была работа. Быстрая река отрывала плоты и уносила их течением. Надо было вновь и вновь плотить бревна.
Несмотря на это, начальник дивизии А. В. Павлов назначил день и час, в который бойцы должны были переправиться на тот берег. К месту, где возводилась переправа, была подвезена вся артиллерия дивизии, чтобы переправлялись под навесом артиллерийского огня. Началась переправа. Река Белая вмиг покрылась плотами, наспех сколоченными паромами, бочками, бревнами, [116] лодками. Пренебрегая опасностью, красноармейцы бросились на правый берег.
Противник открыл артиллерийский и пулеметный огонь. Но наша артиллерия заставила быстро замолчать батареи врага.
Главные силы белых были сосредоточены совсем на других участках, в частности возле уже упоминавшейся выше деревни Сабанеево, где мы демонстрировали ложную переправу. А в это время красные уже форсировали Белую в районе Дюртюли. По наведенному здесь мосту перебрасывались артиллерия и обозы дивизии.
В оперативной сводке, отправленной из деревни Суукулово в 16 часов 30 минут 8 июня, Шарангович сообщил штабу армии: «Бригады 1/27, 2/27, 2/5 целиком переправились на правый берег реки Белой и продолжают наступление»{82}. 9 июня вся дивизия была уже на правом берегу. Колчаковцы пытались перейти в контратаку. В одном месте в районе Дяушево — Новотроицкое им сначала даже удалось потеснить части 3-й бригады, но потом они и здесь были разбиты и обращены в бегство, оставив на поле боя много убитых. Части 3-й бригады захватили 200 пленных и три пулемета.
Развивая успех, 241-й Крестьянский полк с боем занял Бирск, над которым 9 июня взвились красные флаги{83}. А вскоре бойцы 25-й Чапаевской дивизии освободили Уфу. 5-я армия вступила в предгорья седого Урала.
В связи с освобождением Уфы Реввоенсовет 5-й армии отдал такой приказ:
«В тяжелую минуту Республики при вынужденном отходе 5-й армии от г. Уфы рабочий люд ее грозной, могучей лавиной вошел в ряды армии... Уфа вновь в наших руках... Рабочие Уфы, исполнившие свой долг в рядах армии, вновь должны вернуться в свои мастерские, чтобы снова применить свой труд в родной им атмосфере. Приказываем: начдивам 26, 27 немедленно демобилизовать рядовых бойцов и оставить тех, кто выразит желание остаться в армии... Печально, что не всем рабочим суждено вернуться; немало их легло на поле [117] сражения смертью храбрых... Заслуги их оценит революция...
Слава вам, оставшимся в живых! Бессмертная память героям, по воле судьбы не дождавшимся этого светлого момента!»{84}
Приказ немедленно привели в исполнение. Торжественно провожала 27-я дивизия домой уфимских рабочих, вложивших столь неоценимый вклад в дело победы над ненавистным врагом.
— Гоните безостановочно колчаковцев до полной победы, а мы будем помогать вам ковать эту победу в железнодорожных мастерских, в депо, на заводах и фабриках города Уфы, — говорили, прощаясь с бойцами, демобилизованные уфимцы.
Предвидя ожесточенное сопротивление врага в горах Урала, преодоление которого потребует немало жертв, штаб 27-й дивизии 14 июня обратился к бойцам с призывом: «Товарищи! Преодолевая пространства и преграды, вы, честно исполняя свой долг, идете на подвиги за высшие идеалы человечества... Мы приближаемся к району, где враг наш окажет нам всю мощь сопротивления, которой он обладает. Потерять систему приуральских дорог для него значит потерять все...
27-я дивизия поражений не должна знать! Вперед плечом к плечу! Коммунисты, по местам!
Начдив 27 Павлов. Политкомдив А. Кучкин»{85}.
А 15 июня пришлось отдать приказ об оказании помощи 35-й дивизии, которая попала в тяжелое положение. Противник сосредоточил против нее ударный кулак из двух дивизий — 1-й ударной и 15-й. Начдив 27 приказал Карпову «немедленно сосредоточить части бригады в районе Верх. и Ниж. Консулярова и Точуйбаево и быть готовым нанести противнику решительный молниеносный удар во фланг»{86}. Когда бригада сосредоточилась в упомянутых пунктах, было приказано ударить во фланг противника. Удар был молниеносный и решительный, и противник стал отступать. Так была оказана своевременная помощь 35-й дивизии.
Борьба за Урал была жестокой, кровопролитной. Колчак хотел во что бы то ни стало удержать свои позиции, [118] а потом снова, как в марте, опрокинуть Красную Армию и обратить ее в бегство. К этому времени он значительно увеличил свою армию за счет мобилизованных сибирских крестьян. Бывший командарм 5 Г. X. Эйхе, назначенный на этот пост в Омске вместо М. Н. Тухачевского, в своей книге «Уфимская авантюра Колчака» писал, что если у Колчака в ноябре 1918 года было «160–180 тысяч человек, то уже к июню 1919 года армия его насчитывала 450 тысяч человек, в том числе 17 тысяч добровольцев и около 18 тысяч офицеров и военных чиновников..., а в июле 1919 года был утвержден план развертывания «Российской армии» до 1200 тысяч человек» (стр. 205).
Вот какие огромные силы противостояли Красной Армии. Вот какую грозную опасность представлял собой Колчак, являясь орудием интервентов. Вот почему развернулись кровопролитные бои на Урале.
Завоеванию Урала, разгрому колчаковских сил в битве за Урал В. И. Ленин придавал огромное, решающее значение. Он телеграфировал 15 мая 1919 года Реввоенсовету Восточного фронта: «Если мы до зимы не завоюем Урала, то я считаю гибель революции неизбежной»{87}. И Реввоенсовет Восточного фронта принимал все меры, чтобы отвоевать у Колчака Урал до зимы.
— Даешь Урал! — с таким лозунгом рвались бойцы в бой с колчаковцами.
Противник решил задержать боевой напор красных воинов на реке Уфе. Он укрепил ее левый берег и бросил сюда свежие силы. Против 27-й и 26-й дивизий действовали со стороны белых 12-я и 1-я Сибирские дивизии, Уральская казачья дивизия, 2-я Уфимская кавалерийская дивизия, 1-й Красноуфимский полк. Все эти воинские части были хорошо вооружены.
На участке 27-й дивизии вновь развернулись ожесточенные бои. Белые упорно обороняли подступы к реке Уфе, но противостоять яростному натиску наших полков не могли. Тогда враг решил поскорее перебраться с правого берега на левый и там закрепиться. Комиссар 3-й бригады С. А. Вайнер 16 июня сообщал военкомдиву:
«Части бригады вели бои с противником в течение двух суток с 12 по 14 июня. Последний, прикрывая переправу через реку Уфу, где скопились громадные обозы [119] отступающего войска, упорно оборонялся, обстреливая наши цепи ураганным огнем из пяти орудий. Деревня Дяушева переходила из рук в руки. В результате противник был обращен в бегство. Бойцы 241-го Крестьянского полка бросались нагнать его. Они скидывали с себя одежду и обувь... В бою взяты пленные и перебежчики (стрелки и казаки), около 120 человек. Последние передают, что у переправы через реку Уфу скопилось много отступающей пехоты и огромные обозы, которые тянутся на протяжении 25 верст»{88}.
По этому скоплению вражеской пехоты и обозов был открыт орудийный и пулеметный огонь, еще больше усиливший панику в их рядах. Однако какое-то количество колчаковских войск все же сумело перебраться на левый берег Уфы и там закрепиться. В сложившихся условиях перед дивизией встала трудная задача — форсировать Уфу, реку хотя и не очень широкую, но достаточно глубокую и быструю.
Павлов приказал дивизионному инженеру Кошелеву приготовить легкие переправы в районе деревень Ураз-Бахты, Сарс и Суян и большой мост на сваях в районе Большого Абызова. По этому мосту должны были пройти бойцы 2-й бригады, а также артиллерия и обозы, но после того, как река будет форсирована 1-й и 3-й бригадами. Последние же при форсировании реки должны были пользоваться легкой переправой.
Наконец, наступил решительный момент. 26 июня начдив отдал приказ перебираться. Командир 3-й бригады Г. Д. Хаханьян (Блажевич заболел и выбыл из дивизии) и начальник штаба бригады Мадзюк разработали план форсирования реки в районе деревни Ураз-Бахты. Были приготовлены паромы, плоты и лодки. Рано утром 27 июня полки 3-й бригады (241-й, 242-й, 243-й) спустились в реку и при поддержке дивизионной артиллерии достигли противоположного берега. Упорнейшее сопротивление белых было сломлено, боевая задача выполнена. Но бригада недосчиталась около 400 бойцов.
Без больших потерь переправилась на левый берег 1-я бригада (комбриг К. А. Нейман, наштабриг М. А. Румянцев), затем 2-я (комбриг А. А. Аленкин, [120] наштабриг Александров) и, наконец, артиллерия дивизии.
Полки 26-й и 35-й дивизий теснили врага также на левом берегу Уфы.
Так провалились надежды Колчака остановить продвижение Красной Армии у водной преграды. Ни шквал артиллерийского и пулеметного огня, ни двухъярусные окопы не спасли врага, и он начал отступление к Уралу.
Потеряв реку Уфу, Колчак решил дать сражение на реке Ай. Здесь были сосредоточены две свежие дивизии белых — 2-я Уфимская и 4-я Прикамская. Сюда же отступили части разбитой 12-й Сибирской дивизии.
Обычно свежие силы Колчака не успевали вовремя прибывать на помощь сражающимся. Наши войска двигались так стремительно, что не давали командованию белых сосредоточить свои части в ударный кулак. Так получилось и на этот раз. Несмотря на превосходство сил противника (артиллерия белых численностью значительно превосходила артиллерию 27-й дивизии), река Ай после ожесточенных боев была также форсирована нашими войсками (к 1 июля).
Директивой Тухачевского от 3 июля направление движения 27-й и 26-й дивизий было изменено: 27-я дивизия должна была немедленно перейти в наступление в направлении станции Арша, а 26-й приказывалось левым флангом выйти на тракт Верхние Киги — завод Саткинский и наступать на Златоуст. Выполняя директиву, начальник 27-й дивизии Павлов приказал комбригу 2 оставить в районе Верхние Киги один полк (до прихода сюда частей 26-й дивизии), а двумя полками 4 июля перейти в наступление по направлению на Кусинский завод. 3-й бригаде приказывалось занять район станции Арша и содействовать 2-й бригаде овладеть Кусинским заводом. 1-я бригада должна была оказать помощь 2-й и 3-й бригадам с севера.
В районе Верхние Киги остался только один 238-й Брянский полк, ожидая смены частями 26-й дивизии. Но начальник 26-й дивизии Эйхе директиву командарма получил только 4 июля. В этот день левофланговые части 26-й дивизии вместо того, чтобы двигаться в район Верхние Киги, продолжали движение в прежнем направлении — на станцию Мурсалимкино. Вследствие этого едва не получилась катастрофа. [121]
В районе Айлина враг сосредоточил свежую 4-ю Уфимскую дивизию, на которую Колчак возлагал большие надежды, и казачью бригаду. Помимо орудий и пулеметов, у него были три броневых автомобиля. Полки были укомплектованы головорезами. Утром 5 июля противник перешел в наступление на Верхние Киги. К счастью, колчаковский курьер, который вез приказ начдива 4-й Уфимской, попал в наши руки, и намерения врага были раскрыты. Павлов оценил всю серьезность обстановки и с присущей ему оперативностью и мастерством немедленно отдал приказ по бригадам об изменении направления их движения. 2-й бригаде было приказано вернуться на прежний участок и занять линию обороны. 3-я бригада успела уже продвинуться значительно вперед. Ее 243-й Петроградский полк в районе Алагузова разбил 25-й Екатеринбургский полк белоармейцев, захватил 400 пленных, 2 пулемета и занял Новый Белокатай. Теперь части 3-й бригады могли ударить во фланг и тыл противника, наступавшего на Верхние Киги, что и предусматривалось приказом Павлова.
Под напором сил противника, превосходящего по численности и вооружению в несколько раз силы 238-го Брянского полка, Верхние Киги были оставлены, а 238-й полк отступил на три километра. Подоспевший на помощь 240-й Тверской полк 2-й бригады решительно ударил по наседавшим колчаковцам во фланг. Враг не выдержал этого удара и оставил Верхние Киги, которые вновь занял 238-й полк. Оправившись от удара, колчаковцы снова перешли в наступление. Завязались ожесточенные бои. Деревня Верхние Киги 5 июля три раза переходила из рук в руки, но победа была на стороне красных. Вечером 5 июля 238-й полк закрепился в деревне.
6 июля враг вновь предпринял контратаку и опять выбил части 2-й бригады из Верхних Кигов. Тогда командир Павлов приказал комбригу 1-й бригады перебросить 236-й Оршанский полк на помощь 2-й бригаде, а 3-й бригаде — перейти в наступление на район Айлино. Как раз в это время к 27-й дивизии приблизилась своим левым флангом 26-я дивизия. Общими усилиями к вечеру 6 июля 4-я Уфимская дивизия и казачья бригада были разбиты и поспешно отступили.
Так бесславно закончилась вражеская попытка прорваться на стыке 27-й и 26-й дивизий в тыл Красной [122] Армии и внести в ее ряды смятение. Бои в районе Верхние Киги по существу решили участь города Златоуста.
8 июля командарм в своем приказе поставил перед 27-й и 26-й дивизиями задачу овладеть Златоустом. Выполняя эту директиву, Павлов 9 июля отдал приказ по дивизии: 2-й бригаде 13 июля выбить противника со станции Куса и создать угрозу Златоусту, 3-й бригаде ворваться в Златоуст 13 июля, 1-й бригаде занять район станции Арша и содействовать 3-й бригаде в выполнении ее задачи.
1-я бригада двигалась на восток, а затем в районе станции Арша ее 235-й Невельский полк (командир Акулов) резко повернул на юг и устремился к Златоусту. 3-я бригада, двигаясь то на юго-восток, то на северо-восток, со станции Куса также резко повернула на юг в сторону Златоуста. 2-я бригада шла в направлении южнее Златоуста, а со станции Молосна повернула на северо-восток, чтобы оказать помощь 3-й бригаде. Все три бригады продвигались с боями, преодолевая сопротивление колчаковцев. Так, за станцию Куса и за Кусинский завод 243-й Петроградский полк вел бои в течение двух суток (здесь действовал бронепоезд белых «Волжский», который приступом был захвачен нашими войсками). На Кусинском заводе 243-й полк взял в плен 300 колчаковцев, захватил четыре пулемета, массу винтовок, снарядов и патронов. Враг в панике отступил на Златоуст.
13 июля полки 3-й бригады двинулись на Златоуст по единственной горной дороге, ведущей из Кусинского завода. В том же направлении продвигался и 235-й полк.
Одновременно с 27-й дивизией к Златоусту продвигалась и 26-я дивизия. Ее полки отбивали у колчаковцев деревню за деревней, станцию за станцией, завод за заводом. Аша-Балашовский, Миньярский, Симский и другие заводы были с боями очищены от вражеских войск. И всюду, как и на участке 27-й дивизии, население радостно встречало своих освободителей.
5-я армия приближалась к Златоусту настолько скрытно, что белые ничего не подозревали. Город жил мирной жизнью, а военное начальство даже готовило смотр войскам, дислоцированным в Златоусте. Ходили слухи, что красные где-то близко, но меньше всего верила этим слухам буржуазия. «Если будет парад, значит на фронте все благополучно», — рассуждали обыватели. [123]
К Златоусту вела линия железной дороги. Она прикрывалась лучшими частями противника. По ней курсировали бронепоезда, на которые колчаковское командование возлагало большую надежду.
Но опасность подкрадывалась совсем с другой стороны. В то время как белые могли ожидать противника только со стороны железной дороги, красные бойцы пробирались к Златоусту по горным тропинкам. Первым к городу подошел 235-й Невельский полк, и не с запада, а с северо-востока. Налет красных оказался для колчаковцев совершенно неожиданным. На подступах к Златоусту завязался бой. В это время с другой стороны, с юга, в город ворвались части 26-й дивизии. Ее бойцы тоже неожиданно для белых подошли к городу, пробираясь по бездорожью.
13 июля Красная Армия овладела городом, захватив 3 тысячи пленных, 8 орудий, 32 пулемета, бронепоезд и другое военное имущество. За эти подвиги 26-я дивизия стала именоваться «Златоустовской». А начальника штаба 27-й дивизии Шаранговича за напряженную работу, проделанную им во время Златоустовской операции, Реввоенсовет 5-й армии постановил наградить золотыми часами с надписью «Честному воину от ВЦИК» и объявить благодарность в приказе по армии от имени Реввоенсовета 5{89}.
С красными знаменами, с музыкой тысячи рабочих Златоуста встретили красных бойцов и восторженно их приветствовали.
Итак, бой за Златоуст Колчак проиграл. Ни глубокие реки, ни остроконечные горные вершины и скалы, ни отборные и многочисленные части и их техническая мощь — ничто не в силах было спасти белую армию. Подкрепленная мобилизованными южноуральскими рабочими, 5-я армия стремительно наступала, не давая опомниться врагу.
Ожесточеннейшие бои развернулись за Челябинск{90}. [124]
Челябинск — ворота на Урал и в глубь Сибири. Овладеть им значило закрепить за собой Урал и открыть дорогу на Омск — столицу и материальную базу «правителя всея России» адмирала Колчака.
5-я армия пополнилась свежими силами. Клич Коммунистической партии и Советской власти «Все на Урал!» собрал под знамена 27-й дивизии тысячи новых бойцов.
Но и Колчак не дремал. Он, конечно, понимал, что потерять такой важнейший стратегический пункт, как Челябинск, значит поставить себя на край гибели. Поэтому он отдал своим войскам строжайший приказ защищать город до последних сил.
Тухачевский приказал 27-й дивизии захватить Челябинск 25 июля. Главный удар по врагу должна была нанести самая боевая и смелая 3-я бригада (комбриг Хаханьян). Ей и поручалось занять Челябинск. Севернее двигалась 1-я бригада (комбриг Нейман), которая должна была содействовать 3-й бригаде в захвате города. Севернее 1-й бригады шли полки 2-й бригады (комбриг А. А. Аленкин).
Против 27-й дивизии действовали 4-я Уфимская и 8-я Камская дивизии противника, а также 12-й Оренбургский казачий полк, 4-й егерский батальон, 3-я Оренбургская казачья бригада, Отдельный кавдивизион и легкий артиллерийский дивизион — всего 9 тысяч солдат; 27-я дивизия располагала 8 тысячами бойцов.
Получив приказ начдива, дивизия двинулась к цели. Противник оказывал упорнейшее сопротивление. На линии реки Миас двое суток шли ожесточенные бои. Сопротивление [125] врага было сломлено. Полки 27-й дивизия двинулись к Челябинску. Одновременно по линии железной дороги (и в ее районе) южнее Челябинска наступали полки 26-й дивизии. Коммунисты-подпольщики готовили в Челябинске восстание рабочих.
А в это время пробравшийся во 2-ю бригаду 35-й дивизии враг обдумывал, как бы помочь Колчаку нанести поражение красным. Ему казалось, что настал благоприятный момент. И он вместе со своими приспешниками перебежал к белым, захватив с собой документы. Это был командир 2-й бригады полковник Котомин, тот самый, которого я подгонял в мае, когда его бригада болталась в тылу левого фланга 27-й дивизии. Котомин думал, что его бегство в стан врага внесет в бригаду сначала сумятицу, как это случилось после измены командира 310-го полка в районе Байсаровой, а затем вызовет поражение 2-й бригады и всей 5-й армии. Колчак таким образом сумеет удержать в своих руках Челябинск.
Приведу выписку из приказа по 2-й бригаде 35-й стрелковой дивизии.
«Приказ № 77, Верхне-Тичинское — Метелино, 24 июля 1919 года.
В ночь с 23 на 24 июля с. г. сбежали на сторону противника командир бригады В. Котомин, комендант штаба бригады К. Нелидов, помощник начальника штаба по оперативной части Н. Кононов и вр. командующий 1-м отдельным кавалерийским дивизионом Комаров.
Первых троих исключить из списков штаба и со всех видов довольствия при отделе снабжения бригады с 24 сего июля, а Комарова приказываю исключить приказом по 1-му отдельному кавдиву.
Вр. командующий бригадой Д. Ямышев.
Врид. политкома Топыркин»{91}.
Но Котомин жестоко ошибся. Его измена удвоила, а может быть, и утроила силу сопротивления красных. На участке 27-й дивизии разгорелись еще более ожесточенные бои.
Первым на станцию Челябинск 24 июля ворвался командир 242-го Волжского полка Вострецов с группой красноармейцев-разведчиков. Челябинские рабочие, чтобы помочь Красной Армии, подняли восстание и ударили [126] по врагу с тыла. Колчаковцы стали поспешно отступать. Утром 24 июля, т. е. на день раньше срока, Челябинск перешел в руки красных. 4 тысячи пленных, десятки пулеметов, орудия, три бронепоезда, десятки паровозов, до 1,5 тысяч вагонов, огромное интендантское имущество — все это попало в наши руки. Был также захвачен эшелон штаба войск Каппеля, сам же Каппель едва спасся.
За проявленную смелость, отважные и решительные действия, за героизм в бою за Челябинск Вострецов был награжден первым орденом Красного Знамени.
Командование белых решило отбить Челябинск. Оно бросило в бой свежую и прекрасно вооруженную 13-ю Сибирскую дивизию. Из 4-й Уфимской, 8-й Камской и кавалерийской казачьей дивизий был создан ударный кулак. Эти силы и обрушились 25 июля на 27-ю дивизию. Враг хотел заставить отступить ее на юг, в тылу 5-й армии перерезать железную дорогу, отрезать пути отступления к Уралу, окружить 5-ю армию и уничтожить ее. Словом, Колчак намеревался повторить операцию, проведенную им в марте под Уфой. «Конкретно план колчаковской ставки предусматривал создание двух ударных групп. Пять пехотных и одна кавалерийская дивизии сосредоточились северо-западнее Челябинска с задачей обрушиться на открытый левый фланг 5-й армии, отбросить его на юг, перехватить в тылу его единственную железную дорогу (на которой армия базировалась) и, отрезав пути отхода, прижать к Уралу и уничтожить. Одновременно вторая сильная ударная группа в составе трех пехотных дивизий и кавалерийской бригады должна была нанести удар по открытому правому флангу 5-й армии с юга на северо-запад с захватом района станции Полетаево. Два таких согласованных удара в оба фланга одной оторвавшейся от соседей (2-й армии — слева и 1-й — справа. — А. К.) советской армии, уже с марта ведущей беспрерывные бои, прошедшей с боями от Урала к Волге, затем без отдыха и передышки наступавшей от Волги к р. Белая, форсировавшей ее с ходу, затем форсировавшей р. Уфа, разгромившей в семидневных боях на Уфимском плоскогорье резервный корпус белых и без остановки стремительным натиском в труднейших условиях горной войны овладевшей уральскими перевалами, — два таких удара в оба открытых фланга малочисленной и уставшей армии [127] обещали (Колчаку. — А. К.) полный успех. Уверенность в успехе была тем большей, что в операции должны были принять участие две вновь сформированные пехотные дивизии белых, насчитывающие около 16 тысяч штыков и сабель»{92}.
Целую неделю (с 25 июля по 2 августа) сражались полки 27-й дивизии с озверевшим противником. Дни и ночи гвардейские дивизии Колчака рвались к Челябинску, но красные бойцы мужественно его защищали. Местами враг их теснил, но контратакой бойцы восстанавливали положение. Они побеждали врага не числом, а умением сражаться, решимостью разгромить противника.
Примером стойкости и героизма красноармейцев может служить 241-й Крестьянский полк. В районе казачьих деревень Щербаки, Калачинской и Долгодеревенской полк шесть дней сдерживал яростный натиск в несколько раз более сильного противника, намеревавшегося сбить крестьянцев с занимаемой позиции и зайти в тыл 27-й дивизии. В этих ожесточенных боях полк потерял до 500 убитыми и ранеными, однако не отступил (среди погибших был и военком батальона Филиппов).
Пока шли бои, начальник дивизии перегруппировал силы и пришел на помощь 241-му Крестьянскому полку. Противник был обращен в бегство.
Однако это была победа только на одном участке фронта 27-й дивизии. На других же ее участках и на участках соседних 26-й и 35-й дивизий не стихали кровопролитные бои. Враг во что бы то ни стало хотел вновь овладеть Челябинском. Он обрушивал против 5-й армии все новые и новые силы, черпал их из глубокого тыла. Так, в бой была брошена еще одна дивизия — 12-я Сибирская.
Под натиском этих сил части 27-й дивизии начали отходить к Челябинску. Противник уже предвкушал победу. Ему казалось, что вот-вот 27-я будет разбита и побежит, как это случилось с ней в районе Уфы в марте.
Когда колчаковцы близко подошли к Челябинску, комиссар 27-й дивизии В. Г. Бисярин бросил клич:
— Товарищи рабочие! Челябинск в опасности! Дивизия изнемогает в непосильной борьбе. Нужна немедленная помощь! Бросайте заводы — и все на фронт! [128]
Тысяча рабочих немедленно была вооружена и брошена в бой. За первой тысячей последовала вторая, третья... Всего же 6 тысяч челябинских рабочих взялись за оружие и стеной встали на защиту своего города{93}. В ожесточенной схватке противник был разгромлен.
Дорогой ценой досталась нам победа: более 10 тысяч красноармейцев 26-й, 27-й и 35-й дивизий были убиты и ранены. Погиб почти весь младший командный состав 27-й дивизии. Пал смертью храбрых герой Златоуста командир 235-го Невельского полка Акулов. Сотни челябинских рабочих погибли в боях на подступах к городу. Но Челябинск не был отдан белым. Ворота в Сибирь оказались широко открытыми для нового наступления Красной Армии. [129]