Назначение меня главным инспектором кораблестроения. Назначение меня и.д. председателя Морского технического комитета. Деятельность в этих должностях
Как были проектированы наши первые линейные корабли{28}
В японскую войну Россия потеряла почти весь свой броненосный флот Балтийского моря, переведенный в Тихий океан.
В Балтийском море, кроме устарелых, ставших учебными, судов «Петр Великий», «Александр II», остались броненосцы «Цесаревич» и «Слава» и броненосные крейсеры «Россия» и «Громобой». Предстояло полное возобновление флота.
С 1856 по 1882 г во главе флота и Морского ведомства стоял генерал-адмирал великий князь Константин Николаевич. Про Константина говорили, что, вступая в управление, он заявил, что бюджет Морского ведомства устанавливается неизменным на 25 лет по 25 млн. в год. Свое слово он сдержал, но флота не создал, тем не менее про него говорили, что он знающ, образован и умен.
В 1882 г, вместо Константина, на пост генерал-адмирала и главного начальника флота и Морского ведомства был назначен великий князь Алексой Александрович, про которого на вопрос «что такое Алексей?» острослов Михаил Ильич Кази (долгое время бывший начальником Балтийского завода) ответил: «семь пудов августейшего мяса».
За 23 года его управления флотом бюджет возрос в среднем чуть ли не в пять раз; было построено множество броненосцев и броненосных крейсеров, но это «множество» являлось только собранием отдельных судов, а не флотом. Так, броненосные крейсеры «Владимир Мономах» и «Дмитрий Донской» были заложены одновременно однотипными. По окончании постройки оказалось: один — как бы корвет, другой — фрегат; один — двухвинтовой, [135] другой — одновинтовой и т.п. «Адмирал Нахимов» был сильным, но единственным в своем роде кораблем. «Память Азова» — слабый крейсер как по вооружению, так и по бронированию. «Рюрик», «Громобой» и «Россия» между собою были разнотипны — двух — и трехвинтовые, с артиллерией трех различных калибров: по четыре 8-дюймовых орудия, кажется, по десяти 6-дюймовых и чуть ли не по двадцати 75-миллиметровых (оказавшихся в бою бесполезными). Еще большее разнообразие царило между броненосцами «Александр II» и «Николай I»; хотя они должны были быть совершенно одинаковыми, однако вышли разными; «Гангут», «Сисой Великий» и «Наварин» также оказались совершенно разнотипными.
«Петропавловск», «Севастополь» и «Полтава» явились первыми однотипными между собой броненосцами; зато следующая серия: «Пересвет», «Ослябя» и «Победа» хотя и были между собой однотипны, но в отношении предыдущих являлись как бы ублюдками (не то крейсеры, не то линейные корабли, с главной артиллерией из четырех 10-дюймовых орудий, тогда как на всех броненосцах было по четыре 12-дюймовых).
Построенные на специальное ассигнование (90 миллионов) на флот броненосцы типа «Цесаревич» оказались: «Цесаревич» сам по себе, а остальные пять, «Александр III», «Суворов», «Бородино», «Орел» и «Слава», — опять-таки сами по себе. «Андрей Первозванный» и «Павел I», заложенные после судов типа «Цесаревич», являлись опять новым типом, но как бы развитием предыдущего.
Суда до типа «Цесаревич» представляли собой обыкновенно подражание английским броненосцам с опозданием на 6–7 лет. «Цесаревич» строился на французском заводе в Тулоне по проекту этого завода, остальные пять должны были представлять «улучшенный» по проекту адмиралтейского завода «Цесаревич».
Уже этот краткий перечень показывает, что в смысле создания флота деятельность генерал-адмирала Алексея была характерным образцом бесплановой растраты государственных средств, подчеркивая полную непригодность самой организации и системы управления флота и Морского ведомства.
Не вдаваясь в детали, сущность этой организации можно свести к следующему: во главе — генерал-адмирал, имеющий личный доклад у царя, на утверждение которого поступали все важнейшие дела. Непосредственным деловым помощником генерал-адмирала являлся управляющий Морским министерством. Главнейшие административные учреждения были: Адмиралтейств-совет (по идее весьма важное учреждение, призванное к руководству флотом, а на деле последовательно сведенное если не на нет, то к решению мелочных хозяйственных дел); Главный морской штаб (ведавший личным составом и строевой частью); Главнее управление кораблестроения и [136] снабжения (ведавшее финансовой и хозяйственной частью и казенными заводами); Морской технический комитет (ведавший технической частью флота). Ему же принадлежала разработка типов судов, подлежащих постройке, общее проектирование, утверждение окончательных проектов, исполняемых заводами, и наблюдение за постройкой судов.
Учреждения, ведающего «морской политикой» в части стратегической подготовки флота (в соответствии с его назначением в общей системе обороны и военных государственных задач), не было. Теоретически предполагалось, что этим ведает генерал-адмирал по непосредственным указаниям царя, а исполнительным органом является «Ученый отдел Главного морского штаба», состоящий из одного штаб-офицера, начальника отдела, и двух обер-офицеров — его помощников, заваленных текущей перепиской с морскими агентами за границей, разбором и классификацией газетных вырезок — «самоновейших» и «важнейших» технических сведений об иностранных флотах и о «морской политике иностранных государств».
Когда я с 1900 по 1908 г заведовал Опытовым бассейном, мне часто с надписью «секретно» и «совершенно секретно» присылались вырезки не только из таких газет, как «Times», но и из бульварных, типа «Matin». Эти вырезки достойны были быть помещенными в отделе «Смесь» журнала «Нива». Но отзыв на них обязательно требовался. Для любой вырезки соответствующий номер газеты можно было купить в книжных магазина за 10–15 коп.
Тактическая подготовка флота была вверена командующим эскадрами, которые сменялись через каждые два года, «выплавав ценз».
Результаты этой системы с полной наглядностью и проявились в японской войне.
В 1905 г, вскоре после Цусимы, последовало преобразование управления флотом и Морским ведомством. Должность генерал-адмирала, как главного начальника флота и Морского ведомства, была упразднена и заменена должностью морского министра, объединяющего в своем лице полноту власти, с личным докладом царю.
Первым морским министром был назначен вице-адмирал А.А. Бирилев.
Система управления, в сущности, оставалась прежней, и лишь с отставкой Бирилева в 1907 г был учрежден Морской генеральный штаб, ведающий стратегической подготовкой флота. Тактическая же подготовка личного состава вверялась командующим Балтийским и Черноморским флотами.
Техническая и хозяйственная части подчинялись товарищу морского министра, облеченному значительной самостоятельностью. [137] С поздней осени 1905 г появились слухи и смутные известия о спешной постройке в Англии линейного корабля, получившего имя «Дредноут», впоследствии ставшее нарицательным. По слухам, боевая мощность этого корабля намного превосходила мощность любого корабля тогдашних флотов. Главное вооружение его состояло из десяти орудий 12-дюймового калибра, противоминное — из двенадцати орудий 120-миллиметровых. Броня — по всему борту и во всю его высоту, ход — 21 узел. Однообразие калибра главной артиллерии обеспечивало пристрелку и затем управление огнем и меткость огня, сосредоточенного на данном противнике, ход же, на 4–5 узлов превосходивший ход существовавших тогда судов, обеспечивал выбор дистанции. Таким образом, один этот корабль мог победоносно вступить в бой с целой эскадрой.
В течение 1906 г стало известно, что «Дредноут» удачно закончил свои испытания и что Англия строит еще три или четыре подобных корабля, при которых боевое значение всех существующих флотов практически должно быть утрачено.
Аналогичное положение имело место в середине 60-х годов, когда с появлением броненосных судов утратили свое боевое значение красивые и величественные на вид деревянные парусные и винтовые суда с их многочисленной бортовой гладкостенной артиллерией. Становилось ясным, что, возобновляя флот, надо строить дредноуты.
Морской министр Бирилев созвал под личным своим председательством комиссию из кораблестроителей, механиков, артиллеристов, командиров и адмиралов и судовых специалистов для выработки, на основании имеющихся сведений, заданий по постройке линейных кораблей-дредноутов, а также турбинных механизмов для них.
Водоизмещение дредноута немногим превышало водоизмещение «Андрея» и «Павла»; длина была значительно больше, что требовало лишь удлинения стапелей, поэтому постройка корпусов не представляла больших трудностей.
Иначе обстояло дело с постройкой мощных турбинных механизмов, которые до этого времени в России никогда не производились.
Комиссия Бирилева работала около года.
Были выработаны следующие главные тактические задания:
— Главное вооружение: двенадцать 12-дюймовых орудий длиной в 52 калибра, размещенных в четырех трехорудийных башнях.
— Противоминное вооружение: шестнадцать 120-миллиметровых орудий в казематах.
— Ход: 21¾ узла с возможностью форсировки.
Бронирование: нижний пояс 9 дюймов по всему борту +2½ дюйма внутренняя продольная переборка; верхний пояс 6 дюймов также по всему борту, чтобы обеспечить боевую плавучесть и боевую остойчивость корабля. [138] Я не вхожу в подробности прений, принимавших иногда жаркий характер.
Существенным новшеством являлись трехорудийные башни; на запрос о возможности их постройки заводы Металлический, Путиловский, Николаевский и затем Обуховский ответили утвердительно.
Оставались турбины, — здесь явно требовалось содействие заграничных заводов.
Летом 1907 г было принято и утверждено морским министром И.М. Диковым решение о всемирном конкурсе между нашими и иностранными заводами на составление общего проекта линейного корабля и механизмов для него. С заводом, представившим наилучший проект, заключался договор, по которому этот завод должен был установить производство турбинных механизмов на наших заводах.
В этой части работ комиссии я участия не принимал, находясь в сентябре и октябре 1907 г в плавании в Черном море на лодке «Уралец» в качестве председателя комиссии по исследованию выработанного мною метода определения влияния качки корабля на меткость стрельбы.
Технические задания, выработанные комиссиями Бирилева и Дикова, были переданы в Морской технический комитет для составления по ним подробного задания по конкурсам.
В это время товарищем морского министра был контр-адмирал И.Ф.Бострем, председателем морского технического комитета контр-адмирал А.А. Вирениус, главным инспектором кораблестроения Н.Е. Титов, главным инспектором механической части Ф.Я. Поречкин, главным инспектором артиллерии генерал-майор А.Ф. Брипк, главным инспектором минного дела контр-адмирал Лилье. Я заведовал Опытовым бассейном, на котором лежала обязанность испытания моделей для выработки теоретического чертежа и главных размеров корабля, обеспечивающих ход корабля в 21¾ узла и возможность его форсирования при возможно малой мощности механизмов.
За исходное приближение был взят «Андрей», увеличенный до 21 000 т. Оказалось, что для скорости в 21¾ узла требовалось свыше 45 000 лс без возможности форсирования, так как при ничтожном возрастании скорости мощность увеличивалась весьма быстро.
Всего испытали двадцать одну модель, последовательно изменяя размеры и обводы корабля. Наконец, была получена модель такого корабля, который при длине около 600 футов и водоизмещении 23 000 т для скорости 21¾ узла требовал мощности 32 000 лс. При 45 000 лс получалась скорость немногим более 24 узлов, что указывало на полную возможность форсировки. На этой модели и остановились.
В конце декабря 1907 г я был вызван к товарищу морского [139] министра И.Ф. Бострему, который мне объявил, что ближайшим приказом по флоту я буду назначен на пост главного инспектора кораблестроения. Я попытался отнекиваться, указывая, что имеются весьма опытные корабельные инженеры, а я просто флотский офицер, профессор Морской академии, занимающийся теорией корабля, т.е. изучением его мореходных качеств.
— Спросили ли вы мнение Н.Е. Титова? — задал я вопрос.
— Вот именно он-то на вас и указал, уходя в отставку по совершенно расстроенному здоровью, — ответил Бострем.
Волей-неволей пришлось согласиться и затем расхлебывать в течение трех месяцев заваренную кашу со всемирным конкурсом.
Рассмотрение представленных на конкурс проектов, их оценка должны были производиться с точки зрения технической — Морским техническим комитетом, с точки зрения тактической — Морским генеральным штабом.
Всего было представлено сорок проектов. Из них восемь от знаменитейших иностранных заводов, таких, как Виккерс, Ферфильд, Блом и Фосс, Вулкан, Ансальдо, Луарская верфь и, наконец, отдельный проект известного итальянского кораблестроителя Кунибсрти. Кроме того, представлены были проекты наших Балтийского и Николаевского заводов и проект «автономного» броненосца (с двигателями Дизеля и электропередачей) профессора К.П. Боклевского. Остальные проекты принадлежали нашим отдельным корабельным инженерам, по преимуществу весьма молодым, плохо разбиравшимся в технических условиях. Этим условиям их проекты не удовлетворяли, а потому они отпали почти без рассмотрения. Проекты же заводов требовали самого серьезного рассмотрения.
Кораблестроительный отдел Морского технического комитета, мною возглавляемый, состоял еще из трех членов — корабельных инженеров Н.М. Долгорукова, Г.Ф. Шлезингера и А.И. Мустафина, старшего делопроизводителя корабельного инженера А.П. Шершова, младшего делопроизводителя титулярного советника В.С. Полтавского, заведующего статистической частью корабельного инженера Н.И. Михайлова, начальника чертежной корабельного инженера Лесникова, двух молодых корабельных инженеров, производителей работ, и опытнейшего, работающего 58-й год чертежника П.К. Ермакова.
Помимо рассмотрения конкурсных проектов, шла обычная текущая работа Морского технического комитета, так как производилась достройка броненосцев «Андрей» и «Павел», трех броненосных крейсеров для Балтийского моря и двух громадных броненосцев «Евстафий» и «Златоуст» в Севастополе.
Рассмотрение представленных на конкурс проектов я принял целиком па себя, а себе в помощь взял корабельного инженера Г.Ф. Шлезингера. Инженеру Н.М. Долгорукову я поручил ведать и подготовлять для доклада все дела по строившимся [140] в Петербурге судам, инженеру А.И. Мустафину — все дела по постройке судов в Севастополе.
Технические условия для конкурса представляли печатную тетрадь в лист на 30 страницах и были составлены весьма обстоятельно, — везде была видна опытная рука Н.Е. Титова, но подразделения этих условий по отдельным статьям и пунктам не были достаточно расчленены и местами были не вполне отчетливы.
В своем экземпляре я прежде всего сделал вполне отчетливое подразделение по статьям и для каждой статьи по пунктам. Таких пунктов оказалось около 150.
Выполняя эту работу, я невольно выучил все технические условия наизусть, так что, рассматривая краткие спецификации проектов и чертежи, я сразу замечал отступления от технических условий и притом от какого именно пункта и какой статьи допущено отступление.
Наличие этих отступлений по степени их важности входило как одно из объективных оснований в оценку проекта. В Морской академии я к тому времени пробыл профессором уже 18 лет, кроме оценки и рассмотрения дипломных проектов слушателей академии, на моей обязанности лежало рассмотрение «цензовых» проектов, представляемых корабельными инженерами перед производством в звание младшего судостроителя (таких проектов ежегодно представлялось два или три), и таким образом у меня выработался значительный практический навык в этом деле.
Тем не менее оценка проекта всегда является если и беспристрастной, то все-таки не вполне объективной. Некоторый корректив вносился мною тем, что, рассмотрев каждый из проектов, я подробно сообщал свое мнение моим сочленам и подвергал мое заключение коллективному обсуждению.
Эта работа продолжалась около шести недель. Затем председатель Морского технического комитета А.А. Вирениус созвал общее заседание всех отделов комитета, и, по обсуждении заключений отделов, было выработано общее заключение Морского технического комитета и на основании его дана оценка проектов.
Наилучшим был признан проект фирмы Блом и Фосс, затем проект Балтийского завода и проект Виккерса.
Генеральный морской штаб, со своей стороны, признал наилучшим проект, составленный инженером Куниберти.
Это заключение штаба было дано, несмотря на ряд технических недостатков этого проекта, видимо, торопливо составленного, с отступлением от объявленных технических условий.
Одно из существенных отступлений состояло в том, что противоминная артиллерия была расположена не в бортовых казематах, а совершенно открыто на верхней палубе, почти по диаметральной плоскости корабля. Генеральный морской штаб от себя разработал измененное в соответствии с техническими условиями расположение противоминной артиллерии и с этим, самим штабом [141] внесенным изменением признал проект Куниберти наилучшим. Очевидно, что внесение самой решающей инстанцией изменений в представленный на конкурс проект составляло существенное нарушение условий конкурса и было совершенно недопустимо, потому такой измененный проект должен был быть снят с конкурса и не подлежать рассмотрению.
Заключения Морского технического комитета и Морского генерального штаба были доложены в совместном заседании морскому министру, которым в то время был адмирал И.М. Диков. Он не признал возможным взять на себя окончательное решение этого дела и приказал созвать специальное заседание из членов Адмиралтейств-совета главных командиров портов и полных адмиралов флота.
Мне было поручено доложить этому совещанию заключение Морского технического комитета, представителю генерального штаба капитану 2-го ранга В.К. Пилкину — заключение штаба.
После двух заседаний, в которых были обстоятельно обсуждены оба заключения, совещание все-таки к окончательному решению не пришло и потребовало, чтобы я сделал в совещании подробный доклад, почему я, как главный инспектор кораблестроения, отдаю предпочтение проекту фирмы Блом и Фосс перед проектом Куниберти.
Несмотря на возможную сжатость изложения, мой доклад продолжался более 1½ часов. Мне пришлось сперва изложить основные принципы теории корабля, конечно, практически, но не математически, адмиралам известные, затем основные принципы строительной механики корабля, после чего я перешел к приложению этих общих принципов к проектам фирмы Блом и Фосс и к проекту Куниберти и обратил внимание на допущенное нарушение этих принципов в проекте Куниберти, а также на отступления в его проекте от технических условий. В результате проект Куниберти требует существенной переработки, так как его реализация в представленном им виде приведет к увеличению веса корабля или к недопустимой его перегрузке.
Тут же я обратил внимание, что с точки зрения строительной механики корабля наилучшим, далеко оставляющим за собой все остальные проекты является проект Балтийского завода, разработанный под руководством профессора Морской академии корабельного инженера И.Г. Бубнова.
После доклада мне был предложен целый ряд вопросов. Из этих вопросов я убедился, что изложенное мной превосходно и лучше всех понято 86-летним адмиралом К.П. Пилкиным и 74-летним морским министром адмиралом И.М. Диковым, что и понятно: оба они занимали прежде должность председателя Морского технического комитета.
По окончании обсуждения вопрос был поставлен на голосование. Всеми голосами членов совещания проект фирмы Блом и [142] Фосс был признан наилучшим из представленных па конкурс проектов.
Это решение вскоре было обнародовано, и император Вильгельм прислал фирме Блом и Фосс высокопарную поздравительную телеграмму и выдал ей заказ на два громадных линейных крейсера. Эта телеграмма подействовала сперва на французскую прессу, затем на палату и, наконец, на правительство, подобно искре на порох.
Вопрос с чисто технической почвы был переведен на почву международной политики.
Французы вообразили, что вопрос идет не о технической помощи со стороны премированной фирмы нашим заводам (технической помощи, оцениваемой в сумме около 2 млн руб), а о передаче немецкому заводу постройки всех четырех линейных кораблей на сумму около 180 млн руб. золотом.
Французские газеты и палата никак не могли взять этого в толк, пресса кричала о том, что не для того Франция размещала у себя русские займы, чтобы Россия передавала ее деньги Германии.
В результате председатель совета министров П.А. Столыпин потребовал от Морского министерства, чтобы фирме Блом и Фосс было дано отступное под видом покупки от нее конкурсного проекта, причем мне было поручено выработать это соглашение так, чтобы были и «овцы целы и волки сыты». В конце концов сошлись на 250 000 руб.
Так как проект Балтийского завода был по конкурсу вторым, а по конструкции корпуса корабля первым, было приказано приступить к подробной разработке этого проекта в техническом бюро завода.
По моему представлению товарищем морского министра заводу было предложено вести эту разработку под руководством профессора И.Г. Бубнова в техническом бюро завода, причем все необходимые указания Бубнов получал непосредственно от меня.
Мною было предложено:
Установленные главные размерепия и элементы сохранить.
Теоретический чертеж составить соответственно модели.
Конструкцию корпуса вести главным образом по продольной системе, с пазами обшивки днища по стрингерам, перекрывая паз настолько широкой планкой, чтобы при наибольшем расчетном напряжении на килевой качке не происходило коробления днищевой обшивки при ее работе на сжатие (эйлерова нагрузка не была превзойдена). Расчет этот делать на основании теории, разработанной профессором Бубновым.
Хотя обычная постановка в док и будет производиться на кильблоки и на клетки под главными поперечными переборками, но надо устроить солидную килевую балку, на которой можно было бы ставить корабль только на кильблоки и которая передавала бы [143] воспринимаемое давление через весьма солидные средние стойки переборок на самые переборки.
В постройке применить три сорта стали: а) обыкновенную мягкую судостроительную сталь с предельным сопротивлением около 42 кг/кв.мм и растяжением не менее 20%; б) сталь повышенного сопротивления до 63 кг/кв.мм и удлинением не менее 18% и в) сталь высокого сопротивления до 72 кг/кв.мм и удлинением не менее 16%.
Выработать точные нормы сопротивления указанных сортов стали по соглашению с металлургическими заводами и представить в возможно краткий срок на утверждение Морского технического комитета.
Со своей стороны, я сообщил, что для обыкновенной стали при переменной нагрузке (качка корабля) допустить рабочее напряжение не свыше 11 кг/кв.мм, для стали повышенного сопротивления — 16 кг/кв.мм, для стали высокого сопротивления при постановке в док — 23 кг/кв.мм.
Таких указаний было дано весьма много. Кроме того, я через день приезжал на завод и следил за ходом работ по проектированию, давал на месте указания и разъяснения.
Я просил профессора Бубнова лично наблюсти за производством самых подробных расчетов крепости корабля и ее обеспечения с наименьшею затратой материала и по мере хода расчетов представлять их мне на просмотр и утверждение.
Эта работа была исполнена под руководством профессора Бубнова образцово. Расчеты по линейным кораблям «Петропавловск», «Севастополь», «Гангут» и «Полтава» были затем отлитографированы, и, представляя пять громадных томов, являются истинным руководством по строительной механике корабля и проектированию судов.
Параллельно с этими расчетами шла разработка общих и детальных чертежей, составление спецификаций по корпусу, подробные весовые расчеты и т.д.
В корабельной чертежной Балтийского завода работало более двухсот чертежников, насколько помню, около двадцати корабельных и морских инженеров.
Разработка проекта турбинных механизмов шла под руководством английской фирмы Джон Браун. Турбины были приняты системы Парсонса как наиболее надежные.
Я дал И.Г. Бубнову указание, чтобы фундаменты под турбинами, холодильниками и упорными подшипниками были устроены так, чтобы они согласовались с расположением днищевых стрингеров, которые и воспринимали бы действующие усилия, в особенности при килевой качке корабля; эти усилия могли достигать значительных размеров.
Само собой разумеется, что это требование было передано механическому отделу завода через главного инженера-механика профессора Политехнического института А.П. Македонского. [144]
Как-то в июне или в июле 1908 г я, будучи на заводе, попросил начальника П.Ф. Вешкурцева распорядиться, чтобы в кабинете главного механика были разложены чертежи турбинных установок и их фундаментов и те расчеты действующих усилий, о которых механическому отделу было сообщено корабельным инженером Бубновым. Одновременно я указал, что через час приду рассмотреть эту работу, которая должна была быть уже законченной, ибо проектирование кораблей по другим частям подходило к концу.
Осмотрев произведенные работы, я заметил, что не только ни одно из моих указаний не исполнено, но главный инженер-механик даже не понимал поставленного вопроса, не имел ни малейшего понятия о гироскопических усилиях, устроил фундаменты без всякого согласования с конструкцией корпуса и т.п. Обратив на это внимание начальника завода, я в личной беседе с ним категорически потребовал немедленного увольнения Македонского от должности главного инженера-механика.
— Но, Алексей Николаевич, я этого сделать не могу, у Македонского с заводом контракт на пять лет, ему придется заплатить неустойку тысяч 50 или 60, — заявил Вешкурцев.
— Мне решительно все равно — 50 000 или 500 000, я вам высказал свое требование. Соедините меня по телефону с товарищем морского министра, дайте мне автомобиль, я поеду к товарищу морского министра, а сами будьте в вашем кабинете, так как наверное он потребует вас к себе, — ответил я.
Товарищ министра принял меня немедленно и, выслушав мой доклад, вызвал к телефону Вешкурцева и предложил ему немедленно отдать приказ по заводу об увольнении Македонского с сегодняшнего числа, невзирая ни на какие неустойки. Одновременно он вызвал немедленно к себе самого Вешкурцева.
Какой был разговор у Вешкурцева с товарищем министра, — мне не известно, по только после этого и Вешкурцев и механическая часть завода стали, как говорится, шелковыми. Исполнение моих требований никаких формальных затруднений более не встречало.
В сентябре 1908 г контр-адмирал А.А. Вирениус достиг предельного возраста и был произведен в вице-адмиралы с увольнением от службы.
Я был тогда назначен и.д. председателя Морского технического комитета с оставлением в должности главного инспектора кораблестроения.
С дальнейшим проектированием кораблей связан ряд характерных эпизодов.
Один из этих эпизодов состоял в том, что турбины без всякого изменения их конструкции допускали форсирование до 45 000 лс, лишь бы пар подавался в достаточном количестве. Между тем по выработанным механическим отделом техническим условиям на новые линейные корабли предполагалось установить такие же [145] котлы Бельвиля, которые стояли на прочих судах флота, большей частью погибших при Цусиме.
Эти котлы при установке на линейные корабли, и то по расчету с крайним напряжением, могли дать пара на 32 000 лс, при которых корабль развивал бы 21¾ узла. Таким образом, вопрос о форсировке отпадал, и получилась наглядная несообразность: турбины могут развивать 45 000 лс, кораблю приданы такие размеры и обводы, чтобы он при этом имел ход 24 узла, а котлы, предполагаемые к установке, могут давать пар лишь на 32 000 лс, т.е. на 21¾ узла.
Механический отдел комитета уперся на своем, и не было возможности его урезонить разумными доводами. Пришлось прибегнуть к хитрости.
Согласно положению о Морском техническом комитете, председатель комитета имел право созывать соединенные заседания нескольких отделов. На таких заседаниях он председательствовал сам и имел право приглашать к участию в заседании, кроме членов комитетов, и других специалистов, присутствие коих он считал нужным.
Я написал письмо командующему флотом, тогда контр-адмиралу П.О. фон Эссену, о создавшемся нелепом положении, которое само собой устранялось, если бы, вместо котлов Бельвиля, поставили котлы системы Ярроу или им подобные, с надлежащим усилением. Такие котлы уже более четырех лет безотказно работали на эскадренных миноносцах, входивших в состав флота.
Я просил командировать для участия в заседании флагманских дивизионных механиков и всех, кого вообще Эссен признает нужным.
Эссена я знал с 1880 г еще по Морскому училищу и был уверен, что моя просьба будет удовлетворена наилучшим образом.
Подготовив таким образом состав участников заседания, я сам изложил положение дела и поставил вопрос об установке на проектируемых линейных кораблях котлов Ярроу с несколько утолщенными трубками.
Голос механического отдела комитета был подавлен голосами механиков действующего флота, а все опасения и возражения механического отдела опровергались примерами из действующей практики.
После прений я, не голосуя сам, поставил вопрос на голосование. Большинством, насколько помню, двадцати трех голосов против трех вопрос был решен в желаемом мною смысле, тогда я присоединил свой голос к мнению большинства.
Механический отдел был одурачен, если позволительно так выразиться в столь серьезном деле.
А.П. Шершов превосходно составил журнал заседания, который я доложил товарищу морского министра, положившему резолюцию: «Согласен с мнением председателя Морского технического [146] комитета». Министр это решение утвердил, и наши линейные корабли вот уже 25 лет плавают с котлами Ярроу, развивая скорость более ожидавшейся.
Этим решением больше всех остался доволен механический отдел Морского технического комитета, ибо этим снималась с него всякая ответственность.
Второй эпизод относился к установлению цены разных сортов стали.
Я уже говорил о том, что требовались три сорта стали: обыкновенная судостроительная, повышенного сопротивления и высокого сопротивления.
Составление сметы на постройку кораблей лежало на обязанности заводов и Главного управления кораблестроения и снабжения. Однако я хотел установить, правильно ли не только с точки зрения чисто кораблестроительной, но и с экономической применение стали повышенных качеств, и не обойдется ли достигаемый на корпусе выигрыш веса слишком дорого. Понятно, что это зависело от количества и цены стали каждого сорта. По расчету веса корпуса количество стали уже было установлено, оставалось узнать цену.
С согласия контр-адмирала И.П. Успенского, начальника Главного управления кораблестроения и снабжения, я решил это сделать сам и, не принимая никаких окончательных решений, сообщить ему (в виде справки) полученные мною сведения.
В то время был синдикат, или объединение по продаже металла, изготовляемого разными заводами, под сокращенным названием «Продамета».
Выяснив сперва у начальников Обуховского и Ижевского заводов, какова была бы цена пуда этих сортов стали, я пригласил в Морской технический комитет секретаря, ведавшего всеми делами «Продамета», инженера Вургафта, Вешкурцева и начальника Обуховского завода Меллера, сообщив, что они вызываются не на заседание комитета, а просто на осведомительное совещание у меня в кабинете.
На этом совещании я просил Вургафта сообщить, какова цена стали каждого сорта, общим количествам около 5000 т на каждый корабль, т.е. всего около 20 000 т, по которой «Продамет» мог бы взять на себя поставку.
Насколько я помню, он заявил, примерно, такие цены за пуд: сталь обыкновенная 3 р 25 к; сталь повышенного сопротивления 4 р 75 к — 5 р 10 к; сталь высокого сопротивления 7 р 50 к — 7 р 75 к.
Я обратил его внимание на то, что эти цены, примерно, на 25% выше расценки наших казенных металлургических заводов.
— Может быть, их расценка и такова, но эти заводы слишком маломощны для поставки требуемого количества стали в тот короткий [147] срок, как вам нужно, мы же объединяем все металлургические заводы и поставку металла не задержим, — последовал ответ.
— Так вы объединяете все заводы и в случае торгов на эту поставку цепа у всех будет одна и та же?
— Да, приблизительно такая, как я вам заявил.
— А знакома ли вам вот эта весьма поучительная книга? — и, подав ему «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных», я открыл соответствующую статью, карающую тюремным заключением от 2 до 3 лет за деяние, именуемое «стачкой на торгах при поставках и подрядах для казны».
— Здесь дано точное определение этого деяния, — сказал я, — посоветуйтесь с юрисконсультом вашего правления. Вы лично в этом деле как служащий белее снега, и к вам эта статья не относится, но по толкованию Главного военно-морского прокурора, с которым я советовался, эта статья целиком применима к собственникам тех заводов, которые входят в ваше объединение. Я могу пояснить это примером: поручите вашему юрисконсульту найти судебный отчет о деле, разбиравшемся лет 15 назад в Омске по обвинению первой гильдии купцов, которых назовем условно Иванов, Семенов и Петров, больших сибирских миллионеров, коммерции советников и кавалеров, причем Иванов был городским головой в Томске, Семенов — в Омске, Петров — в Иркутске. Они устроили соглашение об объединении цены при поставке спирта в казну. Управляющий акцизными сборами Западной Сибири Алексей Иванович Перимов возбудил против них дело «по обвинению в стачке на торгах» по той статье, которую я вам показал. Суд приговорил Иванова к 3 годам тюремного заключения, а Семенова и Петрова — к 2 годам 8 месяцам каждого, да еще постановил взыскать с них какой-то невероятный, выражающийся восьмизначным числом штраф. А.И. Перимов — мой дядюшка, живет сейчас на покое в Казани и не откажется научить меня, как надо вести подобное дело.
Вы скажете, что ваша контора утверждена правительством; но что правительством утверждено, то может быть правительством же отменено. Имейте в виду, что мы будем блюсти интересы казны и что сочувствие печати, а также Думы и Государственного совета будет на нашей стороне. Позвольте вас поблагодарить за то, что вы пожаловали на это совещание.
Когда Вургафт вышел, мой товарищ Меллер вскочил:
— Алексей, да ты с ума сошел, они на торги не явятся, и ты останешься без металла.
— Нет, друг Саша, на «Продамете» Россия клином не сошлась. Вот письмо ко мне члена-распорядителя правления Кулебакских заводов, в синдикат не входящих, Н.А. Данилова. Помни, что Кулебакские заводы работают в Выксунских лесах Нижегородской губернии на древесном топливе и производят великолепную сталь. 148]
Их цены: сталь обыкновенная 2 р 15 к пуд; сталь повышенного сопротивления 3 р 50 к и сталь высокого сопротивления 4 р 25 к. Эти цены такие потому, что я несколько поступился нормами удлинения, так как на древесном топливе получается сталь чисто углеродистая, с ничтожной присадкой силиция, в ней ни хрома, ни никеля, удорожающих металл, совершенно нет. Завтра я вместе с Успенским пойду к товарищу министра, а затем Успенский соответствующим образом оформит это дело. Без стали не останемся, а 2 000 000 руб сохраним. Вургафт и «Продамет» мой урок запомнят, нам придется еще иметь с ними дело.
Третий эпизод хотя и не имел прямого отношения к проектированию линейных кораблей, но зато имел весьма большое косвенное значение. Проектируемыми броненосцами интересовались и Дума, и Государственный Совет, и печать, которая под рубрикой «Мы слышали» сообщала иногда такие небылицы, которых сразу и не придумаешь.
Думская комиссия по обороне, в технике не сведущая, придавала веру этим небылицам, запрашивала товарища морского министра, а он мне приказывал давать объяснения, в то время как я и без того был перегружен работой.
В «Новом времени» тогда отличался нападками на Морское ведомство «Брут» — отставной полковник морской артиллерии В.А. Алексеев, весьма сведущий в своем деле человек, бывший начальник чертежной Обуховского завода.
Алексеев считал себя обиженным Морским министерством, ибо начальником Обуховского завода после заболевшего Шеманова был назначен полковник А.П. Меллер, младший по службе, а не полковник Алексеев, имевший полное право на это назначение: однако для назначения в это время было мало права старшинства, нужно было еще «удостоение» начальства.
Каким-то образом «Новое время», а может быть, и сам Брут раздобыли секретный журнал Морского технического комитета, которым Балтийскому заводу сообщались основные тактические и технические задания на проектирование линейных кораблей.
Брут подверг эти задания ядовитой критике, весьма талантливо и хлестко изложенной. Государственная дума за эту статью ухватилась. Товарищ морского министра С.А. Воеводский решил пригласить членов Думы правого крыла и октябристов вечером, не помню какого числа, в зал Морской библиотеки, где им будут доложены объяснения по статье Брута.
Мне было поручено составить и доложить эти объяснения. я пришел в зал примерно за час до начала заседания, чтобы ознакомиться с общим расположением зала, распорядиться расстановкой кресел, стульев и кафедры так, чтобы я мог говорить, не напрягая голоса, и чтобы всякому было отчетливо слышно каждое мое слово. [149] Вскоре пришел Меллер, а примерно через пять минут — Воеводский, видимо предупрежденный о том, что я уже в зале. Привожу краткий разговор с Воеводским:
— Алексей Николаевич, прочтите то, что вы будете докладывать.
— У меня ничего не написано.
— Тогда расскажите.
— Не могу, ибо в таком случае весь обдуманный мною доклад пропадет, мне придется повторяться и будет впечатление зазубренного урока, а не свободной речи. Вам надо, чтобы Дума не обращалась к Морскому министерству с запросами по поводу измышлений Брута и других борзописцев. Мне это еще больше надо, ведь давать объяснения приходится не столько вам, как мне. Если вы прикажете, я вам расскажу, но тогда и доклад делайте сами.
Вступился Меллер:
— Ваше превосходительство, вы его не переупрямите, оставьте докладывать, как он хочет, он вам обещал, что после его доклада Дума будет удовлетворена и никаких больше объяснений требовать не будет.
— Ну делайте, как знаете.
К назначенному часу собралось около 120 членов Думы, пришел адмирал К.П. Пилкин, члены Адмиралтейств-совета; посередине первого ряда кресел — председатель комиссии обороны А.И. Гучков, рядом с ним Воеводский, затем К.П. Пилкин, член Думы граф Бобринский; во втором ряду, позади Воеводского, А.И. Звегинцев, на стульях остальные члены Думы, так что зал сказался заполненным.
Воеводский открыл заседание и сказал:
— Членам Государственной думы угодно получить объяснения по трем вопросам: каким образом секретный журнал Морского технического комитета стал достоянием гласности; что верно и что не верно по существу в статье Брута; какие вредные последствия может иметь опубликование этого журнала. Прошу вас сделать об этом доклад.
Свой доклад я начал со ссылки на дело гвардейского офицера Вонлярлярского, который, торопясь получить наследство, подкупил доктора Панченко, чтобы тот отравил родного дядю Вонлярлярского; оба пошли в бессрочную каторгу.
— Если миллионер и доктор медицины могли пойти на такое преступление из-за денег, то почему же вы считаете, что какой-нибудь писарек Морского технического комитета, получающий жалованье 25 руб. в месяц, должен быть более стоек перед деньгами и более честен, чем князья и графы? — спросил я у собравшихся.
Дальше я сослался на то, что присылаемые в запечатанных пакетах темы экзаменационных работ для гимназий выкрадываются, печати подделываются, и этими темами гимназии торгуют, предлагая [150] их другим гимназиям. Это делается самым разнообразным образом — через гувернантку директора, через горничную инспектора и т.д.
Обращаясь к Звегинцеву, я сказал:
— Александр Иванович, мы с вами были вместе в Морском училище. Ваш выпуск в складчину подкупил «рыжего спасителя» Зуева, чтобы получить экзаменационные задачи по мореходной астрономии. Задачи эти печатались в литографии Морского училища под надзором инспектора классов, бумага выдавалась счетом, по отпечатании камень мылся в присутствии инспектора и т.д. Однако стоило только инспектору на минуту выйти, как Зуев, спустив штаны, сел на литографский камень и получил оттиск задач по астрономии. Вы лично, Александр Иванович, по выбору всего выпуска списали на общее благо этот оттиск. Ведь так это было?
Сквозь гомерический хохот всего зала послышался робкий ответ Звегинцева:
— Был грех.
Первый вопрос о разглашении сведений был исчерпан.
Чопорный Воеводский покраснел, как рак, а старый адмирал К.П. Пилкин неудержимо громко смеялся в свою белую окладистую бороду.
Разобрав по существу статью Брута, я указал в ней важные ошибки и мелочные придирки, — передавать эту часть моей речи нет возможности, так как пришлось бы воспроизводить длинную статью Брута.
Наконец, по третьему вопросу я сказал:
— Значение опубликования этого журнала Морского технического комитета равно нулю, ибо этот журнал заключал лишь краткую сводку тех технических условий, которые были разосланы кораблестроительным заводам всего мира как приложение к приглашению участвовать в конкурсе. В декабре 1907 г печатная тетрадь, содержащая эти условия, раздавалась в Морском техническом комитете даром всем инженерам, желающим принять участие в конкурсе.
По окончании заседания ко мне подошел К.П. Пилкин:
— Спасибо вам, давно я так не смеялся, как сегодня.
Подошел ко мне и Воеводский, все еще красный:
— Удивляюсь, как вы решились в таком почтенном и многолюдном собрании рассказывать такие вещи. Конечно, я бы вам ничего подобного не разрешил.
— Ваше превосходительство, возразил я, — Звегинцев, прослуживший во флоте несколько месяцев и перешедший в гусары, считается в Думе первым специалистом по морским делам. Он главный заводчик всех запросов, и, поверьте, больше он со вздорными запросами к Морскому министерству обращаться не будет, как я вам и обещал. [151] Приведу в заключение четвертый эпизод.
Летом 1908 г меня вызвал Бострем и сообщил, что комиссия обороны Государственного совета выразила пожелание получить от Морского министерства разъяснения по составляемым проектам линейных кораблей. К Морскому техническому комитету относятся следующие три вопроса:
1. Отчего в Цусимском бою наши корабли опрокидывались?
2. Какие приняты меры, чтобы проектируемые корабли были свободны от этого недостатка?
3. Постройка кораблей продолжается четыре года, — не устареют ли они за это время?
Бострем предложил мне подготовить ответы на эти вопросы и доложить их Государственному совету. По другим вопросам должен будет докладывать Морской генеральный штаб.
Я приказал изготовить в крупном масштабе 1/25 толстыми линиями необходимые чертежи, чтобы по ним давать объяснения. В назначенный день я заранее пришел в тот зал, где должно было происходить заседание, и раздобыл все, что нужно, для технического доклада.
Надо сказать, что оборонная комиссия Государственного совета состояла под председательством П.Н. Дурново, довольно долго в молодые годы служившего во флоте. В комиссию входили бывшие морские министры: адмиралы Н.М. Чихачев, А.А. Бирилев и многие заслуженные генералы: герой турецкой войны Хр.Хр. Рооп, инженер-генерал Рерберг, сохранивший до старости светлый ум и обладавший огромными познаниями во всех отраслях инженерного дела. Затем были разные по табели о рангах «второго класса особы», в их числе два бывших генерала-контролера по военно-морской отчетности. Всего было около ста человек, в большинстве с техникой и морским делом не знакомых, но среди них были и специалисты-инженеры, как Рерберг.
Дурново дал мне для доклада 45 мин.
Я изложил в самом сжатом виде основания учения о плавучести и остойчивости корабля, обратив особое внимание на обеспечение целости и водонепроницаемости надводного борта. Затем изложил понятие о боевой плавучести и о боевой остойчивости корабля и как они обеспечиваются бронированием и подразделением корабля переборками. Указал, что у кораблей типа «Бородино» это обеспечение было недостаточно и разрушение тонкого борта фугасными снарядами таково, что получается пробоина около 100 кв. футов с развороченными и внутрь и наружу кромками, так что временная заделка пробоины деревянными щитами была совершенно невозможна; при разрушении же небронированного борта корабли типа «Бородино», особенно в перегруженном состоянии, утрачивали остойчивость и опрокидывались.
Отсюда явствовал и ответ на второй вопрос: обеспечить боевую плавучесть возможно толстым поясом брони по всей длине; для [152] обеспечения же остойчивости и сохранения по мере возможности целости надводного борта следует поставить во всю его высоту и по всей длине пояс тонкой брони, которая при косвенном ударе фугасными снарядами не пробивается, а при ударе ближе к нормали если и пробивается, то получается малой нлошади входное отверстие с гладкими, а не развороченными кромками, которое весьма быстро может быть задраено специально приготовленными щитами.
Что касается третьего вопроса — не устареют ли корабли за время постройки, — то прежде всего надо дать точное определение того, что вы разумеете под словом «устареют».
Обыкновенно требуют, чтобы проектируемый корабль был при начале проектирования сильнейшим кораблем в мире.
Если это так, то я отвечу, что наши линейные корабли устареют не за четыре года своей постройки, а с завтрашнего дня.
Если это требование рационально, то какое вы имеете основание полагать, что Государственный совет наших политических противников глупее нас с вами? Если вы сегодня мне, вашему главному инспектору кораблестроения, предъявите это требование, то их главный инспектор кораблестроения, начав проектировать линейный корабль завтра, получит такое же требование от них и должен будет принять во внимание и наш корабль, и проектировать корабль сильнее нашего. Не о едином дне надо заботиться, а предвидеть, что можно, и проектировать корабль так, чтобы он возможно долгое время оставался боеспособным и мощным. Вот что положено мною в основу проектирования наших линейных кораблей.
Эти слова мои были покрыты дружными аплодисментами всей комиссии — случай в Государственном совете небывалый.
Прошло 25 лет с тех пор, как эти линейные корабли вступили в строй. Все иностранные сверстники наших линейных кораблей давно обращены в лом, наши же гордо плавают по водам Балтики и Черного моря.
Дело о «Рюрике» и чертежах 10-дюймовой пушки
Государственная дума сделала осенью 1907 г запрос Морскому министерству по поводу передачи фирме Виккерса чертежей 10-дюймовой пушки при заказе крейсера «Рюрик».
Товарищ морского министра контр-адмирал И.Ф. Бострем вместо того, чтобы дать ответ по существу, поручил юридической части приискать статью, согласно которой при заказах за границей товарищу министра предоставлено право решать, какие сведения могут быть сообщаемы фирмам.
Юридическая часть составила такой доклад, но по небрежности перепутала не только номер статьи, но и номер тома. Бострем и прочел этот доклад в пленарном заседании Думы.
Один из членов Думы навел справку. Оказалось, что приведенная статья взята из Лесного устава и гласит: «За самовольную порубку леса в казенных лесах виновные подвергаются штрафу по такой-то расценке и сверх того наказанию по такой-то статье Уложения о наказаниях уголовных и исправительных» (цитировано по памяти). Понято, что в зале поднялся неумолкаемый хохот, под который Бострем должен был сойти с кафедры. После этого какое бы объяснение Бострем ни давал, в зале раздавались возгласы: «Посмотрите в Лесной устав, там об этом сказано». Бострему нельзя было и показаться в Думе, и ему пришлось дать другое назначение.
Товарищем министра был назначен контр-адмирал С.А. Воеводский, сам на заседания думских комиссий не ходивший, а посылавший начальников соответствующих частей.
Таким образом, по технической части всякие объяснения приходилось давать мне.
Возникло опять дело о «Рюрике» и чертежах 10-дюймовой пушки. Чтобы избавиться раз навсегда от необоснованных придирок, я составил приводимый ниже доклад. Когда я представил этот доклад Воеводскому на утверждение, он замахал на меня руками и ногами и нашел, что из всего доклада нельзя прочесть в думской комиссии ни одного слова.
— Позвольте мне испросить мнение министра, — сказал я. [154]
— Ступайте, он вам покажет, как такие доклады вносить.
Министром был адмирал И.М. Диков. Прослушав мой доклад, он не только разрешил прочтение этого доклада в Думе, но и сказал:
— Приказываю вам прочесть этот доклад от моего имени, не изменяя и не опуская в нем ни единого слона. Передайте это приказание товарищу министра.
Вот содержание моего доклада:
И прошлом заседании бюджетной комиссии и комиссии по государственной обороне член Государственной думы П.Е. Марков пожелал иметь некоторые объяснения относительно орудий крейсера «Рюрик». Ввиду того, что по поводу сообщения фирме Виккерса чертежа этих 10-дюймовых пушек был сделан запрос Морскому министерству и имелось множество всякого рода газетных нападок на Морское министерство и Морской технический комитет, я позволю себе представить соединенной комиссии некоторые дополнительные данные, которые, может быть, остались комиссии неизвестными, а именно: а) подлинник того чертежа, копия которого была сообщена фирме Виккерса, б) чертеж этой пушки, составленный фирмой Виккерса, и в) Артиллерийский журнал №3 за 1897 г, в котором во всеобщее сведение напечатаны описание и чертежи 10-дюймовой пушки в 45 калибров, когда такая пушка была введена на вооружение наших приморских крепостей, на каковых она и по сей день является самым сильным орудием. Я попрошу вас тщательно сличить оба наших чертежа и обратить внимание на дальнейшие приложенные к приказу чертежи. Вы увидите, что на этом чертеже показано гораздо больше конструктивных деталей, нежели на нашем, причем эти детали показаны в гораздо более крупном масштабе. Если затем нринять во внимание, что опытное лицо из чертежа в масштабе сумеет извлечь все необходимые данные для постройки подобного орудия, причем оно могло бы снабдить его даже затвором нашего типа, как вы согласитесь, что означенным приказом открыто сообщается во всеобщее сведение гораздо более данных, нежели было сообщено фирме Виккерса при заказе ей пушек для «Рюрика». Надеюсь, что теперь вам станет ясною истинная ценность того секрета, который якобы был неосторожно выдан Морским министерством. Эта ценность составляет 30 коп, если купить номер Артиллерийского журнала, и 5 коп, если в Главном артиллерийском управлении купить указанный приказ генерала-фельдцейхмейстера.
Отсюда, однако, не должно делать тот вывод, чтобы я лично одобрял разглашение сведений о вооружении наших судов и крепостей. Я полагаю, что этого должно всемерно избегать. Лучше считать здесь все секретным, нежели все гласным. Но во всяком случае секрет секрету рознь — ценность одних сведений ничтожна и оглашение их безвредно, оглашение же других сведений часто может принести непоправимый вред. [155] Чтобы дать вам пример сведений этого последнего рода, позвольте мне привести следующие выдержки из одного, к сожалению, ставшего гласным и общедоступным официального документа. Я не буду доискиваться причины, почему приводимые ниже сведения получили огласку, не буду кого-либо обвинять или приписывать это чьей-либо злой воле или умыслу, но я надеюсь, вы согласитесь со мной, что необходимо принять меры к тому, чтобы ничего подобного не могло повториться».
Приводимые ниже выдержки я снабдил небольшими пояснениями, которые невольно возникнут у всякого, кто знаком с сущностью артиллерийского или минного дела. Вот эти выдержки:
«...Наш броненосец «Полтава» был во всех боях. 28-го числа{29} фугасные снаряды вырывали из небронированного борта целые сотни квадратных футов, но в бронированном борту они ничего не делали...» «...Наши броненосцы «Андрей» и «Павел» для прежних фугасных снарядов с трубкой большой чувствительности окажутся очень мало уязвимыми. Они были перебронированы по проекту А.Н. Крылова. Является существенная необходимость дать фугасному снаряду способность пробивать броню хотя бы до 4 дюймов, чтобы внести разрушения внутрь корабля, а не только быть наружным фугасом. Разработкой этого вопроса заняты в настоящее время Полигон и Обуховский завод, и, по-видимому, они идут по правильному пути...»
«Еще в 1885 г был выработан весьма тонкостенный прочный снаряд с большим разрывным зарядом, отвечающим требованиям. К сожалению, он оказался очень дорогим, вследствие чего и не был принят; при выделке же из обычной дешевой стали толщину стен пришлось увеличить, и мы получили 8-дюймовый фугасный снаряд в 214 фунтов весом с разрывным зарядом в 6 фунтов, тогда как нынешний такой же 8-дюймовый снаряд весит 271 фунта и имеет 38 фунтов разрывного заряда...» «...Снаряд был облегчен, чтобы придать наибольшую настильность траектории... например, 6 дюймов с 136 до 101 ¼ фунта некоторым уменьшением его длины...» «Другой недостаток — необеспеченность действия разрывной трубки — произошел по недостатку выделки самой трубки... В настоящее время трубка выработана, что стоило многих сотен выстрелов, и чувствительность ее доведена до обеспеченного взрыва 12-дюймового снаряда при ударе о ½-дюймовый стальной щит...» «...Ранее разрывной заряд в снарядах у нас употреблялся из пироксилина или бездымного пороха. Оба вещества сравнительно небольшой плотности, около 1,1, поэтому его помещалось в снаряде мало. Кроме того, продукты взрыва бесцветны, а потому разрыв снаряда на больших расстояниях последней войны не помогал видеть места падения снарядов и не облегчал пристрелки, югда как черный дым шимозы показывал это ясно. Сначала в нашей научно-технической лаборатории была сделана попытка увеличить плотность заряда пироксилина, и действительно удалась [156] добиться прессовкой такой плотности, что пироксилин этот, получивший название «слонит», совершенно напоминал собою даже по наружному виду слоновую кость, сила же взрыва его нисколько не уступала шимозе, но выделка его была сложна и дорога.
Затем удилось воспроизвести шимозу, но на ней не остановились, так как нашлось совершенно безопасное в обращении и хранении и столь же сильное взрывчатое вещество, названное «толом». Снаряды эти окончательно выработаны, и заводам даны заказы на валовое производство их...»
Я сделал эти выписки из разных мест разбираемого документа и даже изменил порядок их, чтобы составить связный текст из этих отдельных выписок, к которым я не прибавил ни одного слова и в которых ни единого слова не изменил.
Так поступил бы всякий знающий и вдумчивый читатель, которому было бы поручено по этим данным составить полную картину нашего артиллерийского вооружения, выработанного на основании опыта войны.
Дополним теперь приведенные данные сведениями, логически из них вытекающими, а именно: так как новый 8-дюймовый снаряд весит 274 фунта и имеет 38 фунтов разрывного заряда и все снаряды геометрически подобны, то:
12-дюймовый весит 274 * 1728/512 = 924 фунта и его разрывной заряд 38 * 1728/512 = 128 фунтов.
10-дюймовый весит 274 * 1000/512 = 535 фунтов и его разрывной заряд 38 * 1000/512 = 74 фунта и т.д.
Получаются числа, вполне согласные с действительностью.
Снаряды эти изготовляются из стали весьма высокого качества и способны пробивать, не взрываясь снаружи, а внося разрушение за 4-дюймовую плиту.
Для этого они должны быть снаряжаемы весьма стойким и малочувствительным к удару само по себе веществом. Это вещество хотя и названо толом, но этот псевдоним легко раскрыть, взяв каталог фирмы Karbonit в Гамбурге и отчеты таможенного департамента о провозе товаров из-за границы, как то было сделано для того, чтобы узнать, что такое мелинит. Сейчас же доберемся и до истинного названия данного вещества.
Снаряды снабжаются трубкой, сконструированной так, что сама по себе она чувствительна, ибо действует при ударе о ½-дюймовый стальной лист, но в ней процесс передачи детонации несколько замедлен, чтобы снаряд большею своею частью длины поспел пройти преграду, ибо иначе он не пробивал бы 4-дюймовой брони.
Приведенных данных более чем достаточно, чтобы иметь полное суждение о наших фугасных снарядах, явившихся результатом [157] как опыта войны, так и трехлетних усиленных трудов, составляющих истинный, а не мнимый, государственной важности секрет.
Разбираемый документ не ограничивается лишь этими сведениями, — он дает указания и об обучении наших комендоров, и притом о таком, которое у нас почитается вполне секретным. В документе написано:
«Стрельба полными боевыми зарядами производится подобно предыдущей, но на самых больших расстояниях: 12– и 10-дюймовыми на 70, 80, 90 и 100 кабельтовых, а 6-дюймовыми до 60 кабельтовых».
Не менее ценные сведения заключаются в разбираемом документе и по минной части: «Мины заграждения в прошлую войну из оборонительного оружия неоднократно получали значение оружия для нападения постановкой их на пути неприятельских судов... Такой способ употребления мин заставил предъявить к ним требования:
1. чтобы оторвавшаяся от якоря и плавающая на поверхности мина не могла повредить натолкнувшееся на нее судно;
2. чтобы при постановке заграждения не было всплывших мин, могущих указать место заграждения, и такие мины тонули;
3. увеличить безопасность постановки мин».
Из сопоставления этих требовании всякий наш противник будет рассуждать так: чтобы обеспечить себя от русских мин, стоит только пустить впереди боевых судов тральщики, которые сами сидели бы мелко и вели бы трал с ножницами, которые обрезали бы минрепы. Столкновения с всплывшей миной бояться нечего, — она безопасна. Такое указание противнику весьма ценно, и разоблачение этого секрета, может быть, заставит нас вновь изменить образец наших мин заграждения и считать даром потраченными большие деньги и большой труд.
О торпедах Уайтхеда сообщено также весьма ценное указание — оно уже обошлось Морскому ведомству ровно в 10 000 ф.ст., т.е. почти в 100 000 руб золотом. Вот эти строки:
«Через каждые три года появляется новый тип торпеды, оставляющий далеко позади предыдущий образец.Теперь на заводе Уайтхеда в Фиуме разработана торпеда, движущаяся подогретым воздухом вместо холодного. Эти торпеды развивают на 1000 м 38–40 узлов вместо прежних 32–34.
Морское ведомство заказало 10 штук таких образцовых торпед и летом приступит к валовой их выделке на русских заводах.
Необходимо здесь указать, что по выделке наши торпеды заводов Лесснера и Обуховского ни в чем не уступали и в смысле точности отделки даже превосходили торпеды завода Уайтхеда, но инициатива усовершенствований и достижение лучших конечных результатов до сих пор оставались у завода Уайтхеда, к которому всегда и приходилось прибегать для получения образцов. [158] Так и с подогреванием воздуха: хотя у нас опыты в этом направлении начались еще в 1903 г, но к удовлетворительным результатам не привели, тогда как у Уайтхеда таковых добились».
Уайтхед, заключая контракт на изготовление 10 торпед, не выговаривал себе никакого особого вознаграждения и ничем не обусловливал их постановки; когда же наши приемщики явились за получением торпед, то им было заявлено, что ввиду того, что эти торпеды должны служить образцом для выделки подобных же на русских заводах, Уайтхед их отпускать не согласен, считает контракт нарушенным и требует или единовременного вознаграждения в 10 000 фунтов или премию по 35 фунтов с каждой изготовленной в России торпеды с его приспособлением для подогревания воздуха.
Вот первый осязательный результат опубликования рассматриваемого документа, имеющего следующее заглавие. «Свод устных и письменных объяснений, данных представителями Морского министерства в соединенных заседаниях комиссии по государственной обороне и четвертой бюджетной подкомиссии по вопросу о мерах к усовершенствованию судостроения и реорганизации ведомства», составленный членами Государственной думы А.И. Звегинцевым и Федоровым (приложение 6-е к докладу IV бюджетной подкомиссии).
Я прошу вас сопоставить приведенные мною выдержки с сообщением Виккерсу чертежа 10-дюймовой пушки, мною вам показанного, взвесить последствия такого разглашения истинных, государственной важности тайн, сделанного, я в том убежден, не по злой воле, а единственно неведением, и обсудить совместно с представителями Морского ведомства меры, которые надо принять, чтобы ничего подобного не могло повториться в будущем.
Этот доклад я делаю и это последнее требование я выставляю от имени морского министра по полученному мною полномочию.
После прочтения этого доклада председатель комиссии обороны А.И. Гучков пришел в ярость.
— Я считаю ваш доклад совершенно неуместным, — заявил Гучков.
— Я исполняю приказание морского министра, — отвечал я.
— Мы не можем знать, что в морской технике составляет секрет.
— Вот мне и нужно было, чтобы вы сознались в своем незнании и о том, чего не знаете, не говорили бы и зря не придирались.
— Я закрываю заседание.
— Благодарю вас, а то у меня в Морском техническом комитете дело стоит.
Морскому министру Ивану Михайловичу Дикову в 1908 г было 74 года, и хотя он вполне сохранил умственные силы, но ему трудно было ездить в Государственную думу и ее комиссии и еще [159] труднее присутствовать в заседаниях совета министров, где полновластным председателем был П.А. Столыпин.
Распорядок дня у Столыпина был таков: вставал он в 2 ч дня, до 9 ч вечера у него были деловые приемы по министерству внутренних дел, выступления в Государственной думе и Государственном совете и пр. Заседания же совета министров он назначал в 9½ ч вечера зимою в Зимнем дворце, летом в Елагином. Заседание продолжалось иногда до 3–3½ ч утра.
С давних пор служебный день морского министра распределялся подобно тому, как на корабле: в 8 ч утра морской министр выходил в приемную, где его ожидали представляющиеся и являющиеся по разным случаям, затем он уходил в свой служебный кабинет и продолжал свой деловой день, принимая доклады начальников отдельных частей и учреждений. После небольшого перерыва с 1 ч дня продолжались доклады учреждений, происходили раз в неделю заседания Адмиралтейств-совета, прием просителей, заседания Государственного совета и прочие деловые занятия до 10–11 ч вечера, чтобы на следующий день вновь начаться с 8 ч утра. Морской министр главным образом ведал строевой частью флота и его боевой подготовкой, вся хозяйственная и техническая часть была в ведении товарища морского министра, которым тогда был сперва контр-адмирал И.Ф. Бострем, а потом контр-адмирал С.А. Воеводский.
Воеводский по выпуску 1876 г из Морского училища был старше меня на 8 лет, курс Морской академии он кончил раньше, чем я начал свое преподавание, но, кажется, в 1896 г при Морской академии был учрежден курс военно-морских наук, на который по преимуществу поступали командиры судов в чине капитанов 2-го и 1-го ранга, в качестве штатных слушателей. На лекции аккуратно приходили члены Адмиралтейств-совета, адмиралы К.П. Пилкин, В.А. Стеценко, иногда заходил и адмирал А.А. Попов.
В числе преподавателей были: Н.Л. Кладо, читавший военно-морскую историю и тактику: профессор Академии Генерального штаба генерал-майор Н.А. Орлов, читавший общий курс стратегии; инженер генерал-майор Величко, читавший фортификацию, по преимуществу приморские крепости; великий князь Александр Михайлович, руководитель так называемой «морской игры». Мне было поручено читать основные сведения по теории корабля и проектированию судов, не пользуясь высшей математикой, которую как справедливо предполагалось, слушатели уже успели позабыть, а пользуясь только арифметикой и геометрией.
С.А. Воеводский был в числе слушателей первого выпуска этих курсов. Иногда после лекций он обращался ко мне с техническими вопросами, был неизменно корректен, вежлив и предупредителен. Насколько помню, в 1906 г Воеводский в чине контр-адмирала был назначен директором Морского корпуса и начальником [160] Морской академии и по-прежнему относился ко мне самым любезным образом, называя меня иногда своим учителем. После Морского корпуса он был назначен на пост товарища морского министра. К этому посту он не был подготовлен. Технику морского дела он знал мало, схватить и оценить сущность дела не мог, легко поддавался наветам, верил городским слухам и сплетням, не умел ни заслужить доверия Государственной думы, ни дать ей надлежащий отпор, когда следовало.
Ясно, что с этими качествами, несмотря на истинное джентльменство н корректность, он мало подходил к деловой должности товарища морского министра, в особенпости в то время, когда надо было спешно воссоздать флот. Вместе с тем лично он был честнейший человек, и никогда, даже при петсрбургском злословии, его имя не связывалось с корыстными побуждениями.
При всем моем уважении к С.А. Воеводскому как к человеку у меня с ним беспрестанно возникали трения по служебным делам как с министром.
Он же должен был выступать по делам своего ведения в Государственной думе и ее комиссиях. Выступая сам, он брал с собою начальника соответствующего учреждения, который и давал требуемые объяснения, а по большей части сам в думские комиссии не являлся, посылая начальника учреждения.
Воеводский часто давал в комиссиях неосторожные обещания, иногда заведомо ложные, иногда заведомо неисполнимые, и никак не мог понять того, что нет возможности, давая ложные сведения, упомнить тех 50 или 60 членов, перед которыми он эти неверные сообщения сделал; поэтому в другой раз повторяя неверные сообщения, он легко впадал в противоречия, что вело к утрате доверия.
В начале 1909 г И.М. Диков покинул пост морского министра и был заменен Воеводским; товарищем морского министра был назначен И.К. Григорович, с которым я и имел непосредственно дело по Техническому комитету. С первых же дней я заслужил полное доверие Ивана Константиновича, на всех моих докладах он неизменно клал резолюцию: «С мнением председателя Морского технического комитета согласен», даже в том случае, когда мое мнение бывало выражено с отступлением от казенно-канцелярского языка.
В это время заканчивалось оборудование «Андрея» и «Павла», и Балтийский завод представил проект убранства адмиральской каюты, художественно нарисованной архитектором, специалистом этого дела. Предлагалась мягкая штофная мебель, козетки и кушетки в стиле какого-то из французских Людовиков.
По Морскому уставу, военный корабль по всем частям должен быть способен немедленно вступить в бой, а тут бы пришлось тратить долгое время, чтобы избавиться от балдахинов и пр. Я и положил на представлении Балтийского завода такую резолюцию: [161] «К докладу товарищу морского министра. С своей стороны полагаю, что убранству адмиральской каюты более подобает величавая скромность кельи благочестивого архиерея, нежели показная роскошь спальни развратной лицедейки».
При докладе И.К. сказал: «А ведь красиво», и велел мне дважды прочесть мою резолюцию. «Красиво, ваше превосходительство, но в бою вредно». Тогда И.К. написал: «С мнением председателя Морского технического комитета согласен».
Однако Александр Павлович Шершов эту резолюцию на завод не отправил, оставил проект в делах Морского технического комитета и резолюцию показывал под секретом начальнику завода, сообщив, что проект убранства адмиралтейского помещения не одобрен и должен быть переделан.
Как-то раз на докладе передает мне Иван Константинович анонимное письмо министру с его пометкой: «Просьба Морскому техническому комитету рассмотреть и доложить».
— Ваше превосходительство, вы это мне передаете как официальный документ?
— Вы видите резолюцию министра?
— Слушаю, ваше превосходительство, будет исполнено, — и думаю про себя: «Ну, держись, Воеводский, больше мне анонимных писем присылать не будешь».
В письме значилось: «Ваше высокопревосходительство, обратите внимание на Морской технический комитет. Там служит младшим чиновником Николаев, он даже школы писарей не кончил, а ему командировки дают, потому что у начальства подлизательствует. Доброжелатель».
Николаев в комитете действительно служил, а командировки ему давались такие: отвезти 12-дюймовую пушку во Владивосток. Вручалось «предложение», но которому ему отводилось место в тормозной каюте, по 45 коп суточных и «разносная книжка», и ехал он 30 дней до Владивостока и 30 дней обратно с порожним транспортером. Такая же командировка в Севастополь. Видно, что «доброжелатель» позавидовал.
Требую в свой кабинет старшего делопроизводителя Морского технического комитета статского советника Н.Т. Федотова.
— Будьте любезны, доставьте мне 1-й том Свода законов и тот, где говорится о безымянных письмах, кажется, 14-й.
— Свода законов у нас нет.
— Возьмите рядом, в Морской библиотеке.
— Ведь Свод законов 17 томов, очень трудно будет разыскать нужпую статью о безымянных письмах.
— Николай Тихонович, вы ошибаетесь, разыскание нужной статьи делается почти моментально по алфавитному указателю к Своду законов.
Возвращается, примерно, через 30 мин, подает 1-й том.
— Где же алфавитный указатель? [162] — В Морской библиотеке его нет.
— Взгляните в окно, на углу Невского и Адмиралтейской площади видите магазин Чавчавадзе; в нем торгуют офицерскими вещами, а также собраниями и оттисками приказов, положений, узаконений; пошлите купить указатель, он стоит всего три рубля.
Через несколько минут указатель был у меня на столе.
В томе 1-м я отмегнл следующую статью (кажется, 61): «Министры по жалобам и прошениям, им подаваемым или из департаментов поступающим, учиняют скорое и справедливое решение, наблюдая, однако, чтобы не умалить власти мест низших и не вчинять дел пустых и внимания ие заслуживающих, а от единой такмо кляузы проистекающих».
В томе 14-м я нашел такую статью: «Ежели кто получит безымянное письмо или пасквиль, то, не распространяя оного, или уничтожает, или же отсылает в местную полицию для сыскания сочинителя, а буде таковой найден не будет, то объявляется за бесчестного, пасквиль же предается сожжению через палача». (Здесь эти статьи цитированы по памяти.)
Зову Федотова:
— Николай Тихонович, составьте мне заверенную выписку отмеченных мною статей. В левом нижнем углу, как по канцелярским правилам полагается, напечатаете: «Морскому министру». От меня заготовьте по форме следующий доклад на бланке председателя Морского технического комитета:
«Морскому министруВо исполнение резолюции Вашего высокопревосходнтельства на возвращаемом при сем анонимном письме прилагаю выписки из Свода законов т.1 и т.14.
Из последней из сих выписок Ваше превосходительство изволите усмотреть, что указанное безымянное письмо надлежало направить не мне, исполняющему должность председателя Морского технического комитета, а в санкт-петербургскую полицию для сожжения через палача.
На основании же первой выписки в Морском техническом комитете никакого расследования, ни дела по сему поводу не возбуждено.
И.д. председателя А. Крылов».
(Написано на бланке: «М.М., Морской технический комитет, И.д. Председателя»).
Федотов, прочитав статьи закона и мой доклад, прямо обомлел:
— Как можно нечто подобное писать морскому министру!
— Ничего, пусть знает закон и исполняет его; поверьте, даже не заикнется, а проглотит целиком.
При очередном докладе вручаю все Ивану Константиновичу:
— Ваше превосходительство, я утруждаю вас этою пакостью, [163] ибо вы мне вручили сей «официальный документ», — тем же порядком возвращаю его министру.
— Едва ли министр останется доволен вашей справкой; думаю, что с тех пор (1808 г) как в России учреждены министерства, ни один министр подобной справки не получал.
На этом дело было кончено; лишь изредка кто-нибудь из моих товарищей спрашивал:
— Правда ли, что ты по поводу анонимного доноса написал морскому министру, чтобы с такими делами он обращался не к тебе, а к санкт-петербургскому палачу?
Следующее подобное столкновение с морским министром Воеводским у меня было по поводу постройки минной пристрелочной станции во Владивостоке. Командир Владивостокского порта подал морскому министру рапорт, что место для пристрелочной станции выбрано без его согласия, вопреки положению об управлении портом.
Воеводский вместо того, чтобы наложить резолюцию: «Морскому техническому комитету. Рассмотреть и доложить», написал на этом рапорте: «я не раз уже замечаю, что Морской технический комитет превышает предоставленные ему права и распоряжается самостоятельно».
Я потребовал, чтобы минный отдел Морского технического комитета представил мне подробное изложение дела о пристрелочной станции. Оказалось, что предместник командира Владивостокского порта сам возбудил дело о пристрелочной станции, сам избрал для нее место и указал линию стрельбы. Представил весь проект на одобрение генерал-адмирала Алексея Александровича, по приказанию которого был составлен доклад царю, причем испрашивалось требуемое ассигнование; составление детального проекта оборудования станции, заказ и наблюдение за его исполнением возлагались на Морской технический комитет. Таким образом, оказалось, что Технический комитет был вполне прав и действовал на основании «высочайшего повеления, которое командир Владивостокского порта из виду упустил».
Доложив это дело И.К. Григоровичу, я испросил его согласие на личный доклад морскому министру, находя его резолюцию неосновательной и оскорбительной для Морского технического комитета.
Изложив дело Воеводскому, я потребовал, чтобы он своей рукой резолюцию зачеркнул и написал слова «не числить» и, кроме того, прибавил: «Морской технический комитет действовал во всем правильно и в соответствии с высочайшим повелением, о чем и сообщить командиру Владивостокского порта».
— Извините, Степан Аркадьевич, вас подвели, но вы поступили, как поступают гувернантки: Коля прибежал с жалобой на Алешу, сейчас же Алешу в угол, но ведь вы — министр, а не гувернантка. [164] Помощником главного инспектора минного дела был мой товарищ Е.А. Пастухов, он мне потом сказал, что в минном отделе все были удивлены таким оборотом дела, они готовились к простой канцелярской отписке.
Существовал тогда так называемый фактический контроль, который проверял не только всякого рода бумажную отчетность, но и участвовал в испытаниях самих изделий и качества материалов. Вследствие полного незнания и непонимания чиновниками контроля даже элементов техники толку от этого контроля не было, а происходили только одни задержки. Достаточно привести один пример.
Приезжает ко мне Меллер, начальник Обуховского завода:
— Полюбуйся, что делает контроль. У меня забраковали отлитые стальные машинные рамы для «Андрея». Читай акт: «По условиям заказа требуется, чтобы предельное сопротивление материала было от 45 до 48 кг/кв.мм при удлинении от 16 до 18%, а так как при испытании планок получено от 50 до 53 кг при удлинении от 19 до 21%, так что оба числа лежат вне назначенных пределов, то рамы приняты быть не могут и подлежат забракованию».
— Да ты мне привез акт с завода или с 11-й версты? (психиатрическая больница в Ленинграде)
— Требование фактического контроля.
— Знаешь, я не имею права отменить эту нелепость. Пойдем к товарищу министра И.К. Григоровичу.
Звоню по внутреннему телефону;
— Хотя приемные часы уже кончились, позвольте прийти к вам с Меллером по экстренному делу.
Принимает немедленно.
— Фактический контроль забраковал машинные рамы для «Андрея», вот акт. Вы имеете право приказать: принять с сообщением об этом государственному контролеру. Хорошо было бы ему сообщить, чтобы он идиота чиновника велел убрать.
— Рамы приказываю принять. Сообщите заводам. Составьте письмо государственному контролеру, принесите мне на подпись.
Если бы это был единичный факт, о нем не стоило бы и говорить, но подобные факты были сплошь и рядом; чиновники плодили напрасную переписку и вносили задержки в дело.
В бытность Воеводского товарищем морского министра сразу после окончания рассмотрения конкурсных проектов он потребовал меня по телефону к себе.
Прихожу, застаю у него в кабинете начальника Главного управления кораблестроения и снабжения контр-адмирала И.П. Успенского и представителя итальянской фирмы, участвовавшей в конкурсе, некоего афериста Гравенгофа.
— Вот г-н Гравенгоф желает принести на вас жалобу П.А. Столыпину, что вы несправедливо забраковали проект той фирмы, представителем которой он является. [165] — Пусть жалуется не только Столыпину, а хоть самому господу богу. Этот господин просто шантажист. В технике нет места прилагательным, а только числам. При рассмотрении проекта мною обнаружено, что ряд технических заданий фирмою не исполнен, чем и достигнуто мнимое сбережение веса.
Этот господин являлся и в Технический комитет. В технике и кораблестроении он ровно ничего не знает и не понимает. Я ему показал, в чем состоят упущения в его проекте, а он вместо дела осмелился мне угрожать жалобой Столыпину. Вы знаете курьеров Морского технического комитета Роднина и Андрейчука. Оба они отставные унтер-офицеры гвардейского экипажа, ростом по 6 футов 5 дюймов, я им приказал вывести этого господина за двери Морского технического комитета, а если он вновь нокажется, то спустить его в три шеи с лестницы — «лупите хорошенько, отвечать буду я». Хотя я в вашем кабинете, но советую и вам приказать с ним поступить так же.
Гравенгоф исчез моментально.
Тогда Воеводский обратился ко мне:
— Алексей Николаевич, вы нам все дело испортили. Мы с Иваном Петровичем его деликатно уговаривали жалобы Столыпину и итальянскому послу не подавать, готовы были даже уплатить некоторую компенсацию эа расходы.
— Ваше превосходительство, его фирма почтенная, мои технические указания неоспоримы, она их поймет и увидит, что инженер, составитель проекта, некоторые технические условия заданий не исполнил, даст за упущения ему нагоняй; шантажист же Гравенгоф, получив от вас компенсацию, фирме бы ее не передал, а присвоил бы себе.
Впоследствии Гравенгоф попался в каких-то темных делах и как иностранец был из России выслан, и когда я показал известие об этом в газетах Воеводскому, он признал, что я был прав, и благодарил, что я избавил его от шантажа.
Воеводский, будучи морским министром, образовал под личным своим председательством многолюдную (более 30 человек) комиссию из начальников частей и учреждений для выработки нового «Наказа» по управлению Морским министерством.
Заседания этой комиссии происходили в кабинете министра, тянулись часа по четыре еженедельно, при мне в течение 18 месяцев. Я был на первом заседании, увидал, что ничего путного не будет, ходить перестал; но как-то мне было дано знать, чтобы на ближайшем заседании я присутствовал, и я не пожалел, ибо командующий Балтфлотом вице-адмирал Н.О. фон Эссен учинил скандал, ставший известным всему флоту. Н.О. фон Эссен, наслушавшись бесплодных речей, попросил слова.
— Ваше высокопревосходительство, ничего путного из ваших проектов не выйдет, пока, вместо настоящих людей, будет такая дрянь, как все ваши чиновники. [166]
— Но, Николай Оттович, среди присутствующих...
— Да я, ваше высокопревосходительство, говорю не только о тех, у которых узкие погоны на плечах (гражданские чины), а и о тех, которые носят широкие погоны (генералы и военные чины).
Под общий хохот Воеводский закрыл заседание, опасаясь, что Эссен, годами не сходивший с палубы кораблей, прибегнет к более сильным «палубным» выражениям.
Примерно через год получаю повестку, что в комиссии по Наказу будет рассматриваться вопрос об организации Морского технического комитета. Само собой разумеется, что на это заседание я ношел, захватив и петровский «Устав морской».
Место за столом мне было оставлено рядом с Воеводским по левую руку. Открывается заседание, читается проект об организации кораблестроения и в числе статей такая: «Главный инспектор кораблестроения одновременно есть и председатель Морского технического комитета». Обыкновенно, что и было вполне правильно, председателем Морского технического комитета назначался адмирал, а не один из главных инспекторов, чтобы не имел преимущественного права сравнительно с другими главными инспекторами. Выше в моей статье я описал, как подбором состава заседания я провел установку котлов Ярроу на первые линкоры.
Все члены комиссии высказались за включение этой статьи; тогда, попросив слова, я открыл Морской устав Петра, показал статью, кажется 116, третьей книги Воеводскому и прочел: «Аще кто девицу изнасильничает, да сказнен будет смертию». За этою статьей следует такое толкование: «При суждении о сих делах судья должен поступать с великим рассуждением: где и когда сие учинено, кричала она или не кричала, есть ли у нее ссадины или кровоподтеки, когда она на то жалобу принесла, тотчас же или промедлив день или два... тогда часто по всему видимому видно бывает, что и она к тому немалую охоту имела. Некоторые правда полагают, что публичная девка изнасилована быть не может, но сие неправильно, ибо насилие всгда есть насилие и надо на самое дело и обстоятельства смотреть невзирая на персону, над коею учинено».
— Вот слова великого основателя флота и великого законодателя; даже при суждении о таком паскудстве надо не взирать на персону, а здесь цри суждении «о добром флота управлении» вносится персональная статья. Я в данный момент совмещаю обе должности по выбору вашего высокопревосходительства в силу особых обстоятельств до тех пор, пока вам угодно будет признавать это необходимым: но если ввести проектируемую статью в Наказ, то в будущем всякий будет вправе сказать: «Вот Крылов-то сидел в комиссии по Наказу рядом с морским министром да для себя статью и сочинил» — надо на самое дело и обстоятельства смотреть, невзирая на персону. [167]
Предлагаемая статья была из проекта Наказа исключена, а самый проект в 101-й раз направлен к переработке.
В 1904 г помощник капитана дальнего плавания Подгорный по случаю войны был определен во флот с чином прапорщика по адмиралтейству. Он был из мещан г. Херсона, был затем зачислен для службы на первых наших подводных лодках, оказался отличным офицером и дельным изобретателем. Одно из его изобретений было им патентовано, и лицензия на пользование им предоставлена заводу Лесснера за определенный гонорар.
Начальник отряда подводного плавания и главный инспектор минного дела представили Подгорного к переводу во флот с чином лейтенанта, чтобы иметь возможность назначить его командиром одной из подводных лодок.
Дело это шло в 1909 г по Морскому техническому комитету. Главный морской штаб согласился с представлением, Воеводский отказал под двумя предлогами: Подгорный из мещан и он торгует своим изобретением. Тогда я подал Воеводскому докладную записку, в которой приводил следующие доводы:
«Сословные ограничения относятся к приему в привилегированные учебные заведения: Пажеский корпус, Морской корпус, Училище правоведения, Лицей и пр., но не относятся по закону к приему в юнкера флота.
Производство в офицерские чипы зависит от «высочайшей воли», и нет оснований ее заранее ограничивать.
Генерал-адъютант граф Евдокимов был из крестьян и начал службу рядовым.
Адмирал С.О. Макаров был сыном прапорщика ластовых экипажей, начавшего службу матросом.
По закону «всякое изобретение или открытие есть собственность того, кем оно сделано» и, следовательно, останется таковой, пока это изобретение не будет отчуждено в пользу государства.
Работа по изобретениям есть полезная деятельность офицера, прошло то время, когда платный труд считался позором, а праздность — добродетелью.
Присоединяясь к представлению прапорщика по адмиралтейству Подгорного к производству в лейтенанты флота, прошу указать законные поводы к отказу с Вашей стороны, кроме дискреционной власти Вашего высокопревосходительства».
Видимо, Воеводский посоветовался с кем следует и увидел, что тут дело пахнет Сенатом.
Через две недели Подгорный явился ко мне лейтенантом.
Как-то весною 1909 г Воеводский приказал мне быть вместе с ним в комиссии обороны Государственного совета.
Заседание не было пленарным, председательствовал инженер-генерал Рерберг, членами были адмирал Дубасов, адмирал Бирилев, генерал Хр.Хр. Ропп, генерал Сухотин и еще несколько штатских особ столь же высокого ранга. [168] Рассматривалось представление Морского технического комитета о дополнительном ассигновании, примерло 50 000 руб, на снабжение башенных приборов наводки муфтами Дженни, только что изобретенными.
Адмирал Дубасов спросил Воеводского, последнее ли это ассигнование, или потребуется еще.
Воеводский, по своей привычке, не посоветовавшись со мною, сказал, что последнее.
Тогда Дубасов обратился ко мне:
— А вы что скажете?
— Я скажу, что это не последнее добавочное ассигнование, а первое; установка муфт Дженни повышает точность наводки, но это но все; надо еще систему «совмещения стрелок», чтобы наводчику у орудия не вводить постоянно поправок на изменение видимого расстояния, поправок целика и пр., а просто совмещать стрелки: одну, прикрепленную к орудию, а другую, автоматически управляемую счетными приборами из центрального поста. Этим меткость огня значительно повышается, а весь корабль для того и строится, чтобы, стреляя, попадать в противника, а не в воду и в небо. Может быть, потребуются и другие приборы, например новейшие дальномеры.
Пока я говорил, Воеводский строил разные мне гримасы и глазами моргал, и покашливал, и делал всякие прочие жесты.
После заседания пешком пошли вместе в Главное адмиралтейство Воеводский, начальник Главного морского штаба Яковлев и я.
— Разве вы не видели, что я вам мигаю, чтобы вы подтвердили мои слова?
— Это только в народной песне поется: «Я те моргану, а ты догадайся». Я оказался так глуп, что не догадался. Вы обещали, а я потом отвечай. Вам следовало не мигать, а сказать: «Это все фантазии Морского технического комитета. За развитием техники не угонишься; я ничего этого не разрешаю; пусть корабли вступят в строй в том виде, как они есть, а при очередном текущем ремонте можно будет поставить на них и новые приборы». Тогда ответственность за последствия отданного приказания лежала бы на Вас, а я отвечал бы за точное исполнение этого приказания.
Заодно позвольте Вам словесно доложить одно дело. Генерал-майор А.Ф. Бринк состоит в чине 12 лет и в должности главного инспектора морской артиллерии 8 лет. Он имеет все права на производство в генерал-лейтенанты, надо только «удостоение начальника». Я его представлял в декабре 1908 г. Вы мне обещали мое представление поддержать. Он произведен не был. Я его вновь представил к производству на новый год. Вы уже были министром, [169] обещали представить к производству. Произведен он не был. Я представил его к пасхе, произведен он не был. Случайно в одной из самых черносотенных газет, руководимой экстраправым членом Государственной думы, я заметил намек, что Бринк поляк и как таковой способен и подозревается в государственной измене.
Вы меня знаете, я слов на ветер не бросаю, — если к царскому дню в мае Вринк в генерал-лейтенанты произведен не будет, я Вам подам рапорт о предании его суду по обвинению в государственной измене, ибо как председатель Морского технического комитета я не могу терпеть, чтобы над главным инспектором морской артиллерии тяготело выраженное даже намеками подозрение в государственной измене, которому Вы, видимо, придаете веру, систематически не давая ходу моим представлениям.
Положить этот рапорт под сукно Вам не удастся, ибо одновременно копия его будет мною вручена главному морскому прокурору.
На этот раз Бринк был произведен и явился 9 мая ко мне генерал-лейтенантом.
Подобные инциденты происходили у меня с Воеводским примерно по два раза в месяц.
Я тогда понял, что Алексей Николаевич Крылов может быть в отличных отношениях с С.А. Воеводским, но генерал-майор Крылов не может быть председателем Морского технического комитета при министре вице-адмирале Воеводском. Вскоре представился случай, переполнивший чашу моего терпения.
При докладе по Морскому техническому комитету в апреле 1910 г Григорович подает мне целую кипу газетных вырезок с резолюцией морского министра: «Председателю Морского технического комитета, рассмотреть и доложить».
Эти вырезки числом около 200 примерно из 50 провинциальных газет содержали невежественные писания некоего Португалова, служившего ранее в полиции квартальным надзирателем, изгнанным за взяточничество.
Степень его невежества проявилась, например, в следующих словах: «Корабль N.N. при одностороннем затоплении котельного отделения принимает крен в 25°. Очевидно, что крен в 25 процентов недопустим...», т.е. Португалов градусы крена, иными словами, градусы угла наклонения считал тем же самым, что и проценты. Это было наследие его службы в полиции, где ему приходилось постоянно составлять протоколы о недостаточной крепости продаваемого в кабаках распивочно вина: здесь «градус» и «процент» одно и то же, и термин водка «в 40 градусов» означает, что она содержит «40 процентов» алкоголя.
Прочие его измышления были подобного же рода и подобной же компетенции. И вот мне предлагалось это рассмотреть и представить объяснения. [170] На следующий день я пришел к Григоровичу, возвратил всю кипу вырезок и сказал:
— Ваше превосходительство, передайте морскому министру: если он считает, что в число обязанностей председателя Морского технического комтета входит обязанность копаться в мусоре, то пусть наймет себе на эту должность мусорщика. Я из Морского технического комитета ухожу. Я много лет в отпуску не был, прошу числить меня в отпуску впредь до отчисления от должности, о чем я имею честь вручить Вашему превосходительству мой рапорт.
Дня через два Воеводский вызвал меня к себе, просил взять рапорт обратно, уверял, что писания Португалова были мне посланы лишь по недоразумению, ибо Генеральный морской штаб придавал им значение, но я настоял на своем, что генерал-майор Крылов не может оставаться председателем Морского технического комитета у морского министра вице-адмирала С.А. Воеводского.
Так окончилась моя служба к Морском техническом комитете.
Как были получены 500 миллионов на флот в 1912 году
В 1912 г я был заслуженным профессором Морской академии, в которой я тогда читал теорию корабля и дифференциальное и интегральное исчисление; вместе с тем я состоял для особых поручений при морском министре адмирале И.К. Григоровиче.
Как-то Григорович вызвал меня по телефону срочно к себе и сообщил, что в Государственной думе назначено заседание, на котором будет рассматриваться законопроект об ассигновании 500 млн. руб. на возобновление флота. На этом заседании ему надо будет прочесть доклад о необходимости этого ассигнования; составленный же Морским генеральным штабом доклад его не удовлетворяет ввиду излишней длинноты, малой понятности для неспециалистов и малой убедительности, поэтому он предложил мне как математику написать этот доклад кратко, ясно и доказательно.
— Позвольте мне, — отвечаю, — завтра утром представить вам план такого доклада и получить ваши ближайшие указания; тогда послезавтра я вам представлю этот доклад.
Доклад был мною написан. Вот его содержание{30}.
«Представленный Государственной думе законопроект о программе судостроения на ближайшее пятилетие должен придать твердую последовательность и определенность воссозданию флота и является поэтому делом первостепенной важности для государственной обороны, ибо главная задача Балтийского флота есть оборона столицы.Петербург имеет для государства главенствующее значение не только как центр всех высших правительственных учреждений, но в нем сосредоточиваются и правления большей части банков, железных дорог, акционерных компаний и прочих торговых и финансовых предприятий.
В чисто военном отношении в Петербурге сосредоточены результаты долголетней работы штабов, т.е. все планы мобилизации и последовательности пополнения, убыли и восстановления [172] вооруженных сил, запасы карт, топографических планов, планшеты и доски для их печатания. Вблизи Петербурга расположены главнейшие пороховые, пушечные и снарядные заводы, в самом Петербурге — трубочные, патронные и минные заводы.
В Петербурге хранятся громадные запасы золота Государственного банка, Монетного двора, сокровища Эрмитажа, неисчислимые капиталы частных финансовых предприятий, денежные запасы Государственного казначейства н, наконец, даже сама Экспедиция заготовления государственных бумаг находится в Петербурге.
Отсюда становится ясным, что занятие Петербурга неприятелем не только завершает войну в его пользу, но даже окупает ее, ибо наложение секвестра на все государственные и общественные капиталы доставит такую изрядную контрибуцию, перед которой испрашиваемые ныне на флот 500 млн представляются ничтожною суммой.
Понятно, что наш возможный противник, превосходно осведомленный, отлично разрабатывающий план своих действий, ясно сознает значение Петербурга и, конечно, изберет его непосредственным предметом своих действий.
В союзе с какими бы державами мы ни были, их флоты в Балтийское море проникнуть не могут. Чтобы заминировать Бельты и Зунд, достаточно несколько часов, — не станет же Германия дипломатическим путем испрашивать на то предварительное согласие Дании. Тогда германский флот, за исключением нескольких второклассных судов, достаточных для охраны этого заграждения, имеет полную свободу действий в Балтийском море, когда ему это потребуется.
В представленной объяснительной к программе записке вы видите ничтожность той силы, которую мы можем теперь противопоставить Германии; ясно, что полное овладение морем для Германии — вопрос нескольких дней, и само собою понятно, что Германия приложит к тому все усилия, в соразмерности с важностью задачи.
Овладев морем, Германия так же свободно, как Япония в минувшую войну, сможет производить в любом месте высадки огромных армий.
Представьте себе теперь высадку сильной армии где-нибудь на финляндском побережье, сопровождаемую изданием громкого манифеста с провозглашением независимости Финляндии от русского ига. Эта армия будет обеспечена с обоих флангов и тыла; при своем наступлении она имеет не только железную дорогу, но еще и море, через которое к ней идет подвоз провианта, запасов, подкреплений, а на обратных пароходах — эвакуация больных, раненых и пр. Примите во внимание, что даже средних размеров коммерческий пароход в 10 000 т грузовой вместимости равносилен десяти железнодорожным поездам, а таких пароходов в германском торговом флоте сотни, не считая 15 000–20 000-тонных, [173] которых десятки. Заметьте, что эта армия будет итти по стране, к ней дружески, а к нам враждебно настроенной, что, владея морем, она постоянно может тревожить сообщения и тыл нашей армии, которая должна будет итти навстречу, имея в своем распоряжении только одну железную дорогу, да и то едва связанную с имперскими.
Взвесьте все это и оцените, сколько шансов имеет неприятель на успех такой операции и какие усилия он к его обеспечению приложит, сознавая, что объем этой операции не порт-артурская пята, а голова России.
Я не буду утомлять вас перечислением возможных крупных десантных операций противника по южному побережью Финского и Рижского заливов и Балтийского моря для действий во фланг и в тыл главным нашим сухопутным силам и для поддержки левого фланга наступления неприятельских войск. Взгляните на карту, поставьте себя на место нашего противника и посмотрите, как бы вы стали действовать хотя бы только для того, чтобы отвлечь возможно большее число войск на защиту побережья и подступов к столице. Поверьте, что противник будет действовать лучше, планомернее, чем мы можем себе вообразить, сумеет использовать во вред нам всякую нашу неподготовленность, всякую оплошность, всякое наше слабое место.
Итак, вы видите неоценимую важность флота в деле обороны государства и возможного исхода такой войны, которой будет решаться самый вопрос о дальнейшем его существовании.
Часто говорят, что для указанной выше главной задачи флота — обороны балтийского побережья — достаточно иметь минные суда и подводные лодки и что больших боевых судов не надо.
Такой взгляд неправилен. Флот не может получать одностороннего развития одних типов судов в ущерб другим, надо иметь суда всех типов и в определенной пропорции.
В самом деле, положим, что мы пожелали бы основать нашу оборону только на минных и подводных судах; посмотрим, как тогда повел бы свои действия противник.
Современные миноносцы несут теперь не только минное вооружение, но и сравнительно сильную артиллерию. Быстрота их хода почти равна скорости мины, поэтому действовать миной по миноносцу бесполезно — попадание почти невозможно; при встрече миноносцы вступают в артиллерийский бой, в котором численное превосходство противника обеспечивает ему решительный успех.
Точно так же миноносцы бессильны против быстроходных так называемых «малых», или «легких», крейсеров, достигших, однако, теперь водоизмещения 6000–8000 т и несущих 8-дюймовые орудия.
Ясно, что неприятель вышлет против нашего минного флота свои миноносцы и свои малые крейсеры, при поддержке которых [174] или уничтожит наши миноносцы, или заблокирует оставшиеся из них в Кронштадте.
Подводные лодки также бессильны против миноносцев и быстроходных малых крейсеров, и ясно, что когда море охраняется миноносцами противника, то подводная лодка может итти лишь подводным ходом, а это значит удаляться не более чем па 35 миль от своей базы.
Таким образом, если бы мы имели только миноносцы и подводные лодки, то они скоро очутились бы загнанными в Кронштадт, а неприятель явился бы полным хозяином всего моря до линии, примерно, в 40–50 милях, скажем, в 100 верстах от Кронштадта, и неприятель не откажет себе в удовольствии видеть эффект бомбы, брошенной с аэроплана хотя бы на Невский проспект.
Отсюда ясно, что для поддержки наших миноносцев против неприятельских и нам надо иметь «малые» быстроходные крейсеры с сильным артиллерийским вооружением.
Положим, что мы завели бы подводные лодки, миноносцы и «малые» крейсеры, — противник выслал бы свой минный флот, свои «малые» крейсеры и на поддержку им быстроходные же большие броненосные крейсеры, от одного вида которых «малому» крейсеру надо уходить, чтобы не быть расстрелянным и утопленным 12– и 14-дюймовыми фугасными снарядами с дальних расстояний. Кроме того, он выслал бы несколько второклассных броненосцев, которые ходили бы с опущенными сетями, не боясь мин, а своей артиллерией уничтожили бы опорные пункты нашего флота и наших подводных лодок.
Вы видите, значит, необходимость больших крейсеров, без которых минная оборона не может быть обеспечена.
Большие броненосные крейсеры теперь отличаются от линейного корабля разве только большею скоростью хода и своею более слабою по числу, а не по калибру орудий артиллерией; поэтому большому крейсеру невыгодно вступать в артиллерийский бой с линейными кораблями, и если большие крейсеры противника будут иметь поддержу в виде линейных кораблей, то нашим крейсерам придется им уступить или же опираться на такую же поддержку.
Таким образом, вы видите, что возможна лишь планомерная, рассчитанная борьба флота против флота, причем флот есть органическое целое и отсутствие в нем какого-либо типа судов или их относительная малочисленность не искупается преувеличенным развитием числа судов другого типа — их излишнее число не доставит преобладания над противником, а представит лишь напрасную трату средств, которые при более правильном соотношении были бы использованы выгоднее.
Необходимо сказать еще несколько слов о минном заграждении. Минное заграждение действительно лишь тогда, когда оно обеспечено поддержкою береговых укреплений или боевого флота [175] от тралящих судов; если же этого нет, то осторожный противник протралит себе фарватеры и своими сторожевыми судами обеспечит их от возможного или случайного заграждения; поэтому минные заградители имеют вполне определенную и весьма важную задачу, но и она должна быть в связи с боевым флотом, и не может быть исполняема без него.
Пояснив таким образом необходимость иметь в составе флота суда всех типов, надо обратить внимание на обеспечение возможности флоту бороться возможно долгое время и с возможным успехом с более многочисленным и сильным противником. Здесь успех обеспечивается подготовкою позиций и близостью базы к месту главных операций.
Как видно, ближайшею и главною задачею флота является — не допустить противника к овладению Финским заливом. Благоприятное положение Ревеля, оцененное еще Петром Великим, указывает этот пункт как естественную базу для флота (как в смысле запасов, ремонта, укрытия, так и как пункта опоры для борьбы с противником), поэтому в общий план воссоздания флота включено и создание базы для флота в Ревеле.
Флот, хотя бы на первое время и немногочисленный, но гармонически составленный из линейных кораблей, больших и малых крейсеров, миноносцев и подводных лодок и минных заградителей, базирующийся на Ревель, потребует от неприятеля уже весьма серьезных усилий для завладения морем. Неприятелю уже нельзя будет выслать передовые только отряды миноносцев или легких крейсеров, ему придется вести наступление всем флотом, на походе ему нельзя будет итти с опущенными сетями, ибо он должен будет всегда быть готов к бою, или, точнее говоря, он должен будет вести свое наступление с боем. Это значит, что тогда наши подводные лодки, наши минные суда, наши минные заграждения получают полную действительность и, пока наш флот не будет уничтожен вконец вместе со своей базой — Ревелем, побережье Финского залива будет обеспечено от высадки неприятельской армии.
В Черном море задачи нашего флота настолько очевидны и встретили от Государственной думы такую немедленную поддержку, что в настоящую программу включены лишь те два «малых» крейсера, которые должны обеспечивать действия минного флота, и затем суда вспомогательного назначения, относящиеся к оборудованию Севастопольского порта и базы для флота.
Наконец, в Тихом океане ближайшею задачею является поддержание обороны Владивостокской крепости с моря, — для этой цели нами предполагается постройка подводных лодок, базирующихся на Владивосток.
Я не буду утомлять ваше внимание подробным перечислением потребных кредитов, все это вы можете видеть в таблице вместе с изложением оснований сделанных расценок. Скажу лишь, что [176] всего испрашивается 502 744 000 руб, из них 392 500 000 пойдут на сооружение боевых судов, 15 477 000 — на вспомогательные суда, 13 133 000 — на плавучие средства портов, т.е. 421 107 000 руб на судостроение, остальные 81 637 000 — на оборудование баз и заводов.
Эти числа вас могут поразить своею громадностью, но если их сопоставить с важностью флота для обороны государства и если примете в расчет, что все будет исполняться в России, что при судостроении около 80% составляет плата за рабочую силу, что ассигнованием этих средств вы полагаете прочный фундамент под самые насущные нужды государственной обороны и что при этом вы дадите заработок сотням тысяч рабочих и приложению их трудоспособности во всех отраслях промышленности, — то вы не откажете в том полумиллиарде, который нужен России на возобновление ее флота»{31}.
Так называемые «знатоки дел думских» уверяли, не зная содержания доклада морского министра, что морскому министру обеспечено большинство в 4 или 5 голосов.
К общему изумлению оказалось 288 голосов «за» и 124 «против».
В Совещании по судостроению
В конце 1908 г было учреждено Совещание по судостроению под председательством товарища морского министра И.К. Григоровича в составе: представителя председателя совета министров К.П. Боклевского, представителя Государственного контроля Левицкого, представителя министерства финансов Лангового и других лиц.
Я был назначен членом этого совещания; заседания происходили каждую среду в 7 ч вечера, затягиваясь иногда до 12 ч.
Это совещание решало все денежные дела, относящиеся к судостроению и поставкам: материалов, главных механизмов, башен, снарядов и пр.
Представители министерства финансов и контроля не были сведущи в морской технике и часто делали возражения, возбуждавшие смех. Приведу несколько примеров.
В 1909 г на Обуховском заводе был большой пожар, сгорела мастерская полевых орудий, ее надо было возобновить. Начальник завода представил проект, в котором значилось: «револьверные станки».
Ланговой стал возражать:
— Вот Морское ведомство в пушечную мастерскую ставит револьверные станки...
Я попросил слова и сказал:
— Представитель министерства финансов под словом «револьверные станки», видимо, разумеет станки для выделки револьверов, но это не так; револьверный станок есть такой, в котором несколько инструментов, долженствующих работать последовательно, зажимаются на поворотный барабан, при повороте которого соответствующий инструмент и начинает действовать; изделие не переставляется, этим работа ускоряется и уточняется.
Ланговой покраснел и больше в этом заседании ничего не говорил.
Другой случай. Рассматривается проект оборудования лаборатории сопротивления материалов при бассейне мощными (нагрузка [178] до 500 т) прессами и контрольным штабом, нагружаемым до 20 т без всякой передачи, а прямо гирями по две тонны весом.
Ланговой возражает:
— У нас есть лаборатория при Институте путей сообщения; надо вам испытать — послать туда планку, там испытают и пришлют вам данные.
Это дело докладывал я.
— Ваше превосходительство, у вас есть карманные часы?
— Есть.
— Зачем же вы их носите, вот окна вашего кабинета, а вон адмиралтейская башня и иа ней часы; надо вам знать время, пошлите сторожа, он посмотрит и вам доложит. При постройке новых дредноутов придется испытывать многие тысячи планок, а контроль-штаб нужен для проверки прессов на заводах, поставляющих нам материалы.
Вопрос был исчерпан.
Еще пример. На Ижорском заводе устраивается газовая резка. Ланговой возражает:
— Ведь вам нужен кислород, а вы сверх того добываете ненужный вам водород, да еще требуете компрессор для его сгущения, опять ненужные расходы.
— Ваше превосходительство, с этим вопросом вам нужно обратиться к господу богу, зачем он воду сотворил так, что если от нее отнять кислород, то останется двойной объем водорода. Близ Ижорского завода воздухоплавательный парк, которому нужен водород. Ижорский завод, вместо того чтобы его выпускать в воздух, и будет его поставлять воздухоплавательному парку. Это все пояснено в проекте и доставит серьезную экономию; прежде чем возражать, следовало проект прочесть.
Приносило ли пользу государству Совещание по судостроению, я не знаю, но оно приносило большую пользу ловкому чиновнику.
В 1915 г я был назначен председателем правления секвестрованных Путиловских заводов. Судостроительным отделом Путиловских заводов заведовал корабельный инженер Ш.; по выпуску он был много старше меня, но по Морской академии был моим учеником; затем он был членом кораблестроительного отдела Морского технического комитета, когда я был главным инспектором кораблестроения; поэтому он не стеснялся мне докладывать и такие дела, о которых другие заведующие отделами не стали бы говорить.
Перед рождеством входит в мой кабинет Ш.:
— Ваше превосходительство, прикажете возобновить подписку на журналы по судостроению?
Я притворяюсь глупым:
— А что вы выписываете?
— Shiffbau, V.D.I., Engineering и пр.
— Конечно, продолжайте. [179] — Я не об этих журналах, а о журналах Совещания по судостроению.
— Но ведь они совершенно секретны; я их получал, когда был в Морском техническом комитете как член Совещания, а остальные главные инспектора их не получали.
— Мы имеем их полный комплект, годовая цена 300 рублей.
— Нам сказано вести дело на коммерческом основании, продолжайте подписку.
Прошло пять лет. Зимой 1920/21 г жил у меня И.К. Григорович, ибо у меня были дрова, а у него не было. Как-то рассказываю ему о журналах Совещания по судостроению. Он меня перебивает, вспоминая прошлое:
— Теперь я понимаю, в чем дело. Встречаю как-то — катит по Невскому на великолепном рысаке чиновник из типографии Морского министерства, получающий 900 рублей в год жалованья. Думаю, откуда сие?
По 300 рублей за экземпляр журнала. Наверное расходилось 250–300 экземпляров; это 75 000–90 000 руб в год, в пять раз больше оклада министра.
В.П. Костенко
В бытность мою и.д. председателя Морского технического комитета я приходил в Комитет в 9 ч утра, тогда как присутствие начиналось в 11; таким образом, я имел два часа, когда мог свободно заняться делами.
Как-то в марте 1910 г сижу у себя в кабинете, докладывают:
— Вас желает видеть корабельный инженер Маслов.
— Просите.
Входит Маслов:
— Ваше превосходительство, я живу в одних меблированных комнатах с Костенко. Сегодня ночью пришли жандармы, произвели обыск, забрали разные бумаги и его самого и увезли.
— Скажите, был при этом капитан 1-го ранга Зилоти?
— Нет, не был.
— Если Зилоти не был, то был его помощник лейтенант Славинский?
— Нет, не был.
— Значит, от Главного морского штаба никого не было?
— Никого.
— Благодарю вас.
Между тем существовало высочайшее повеление, чтобы при обыске или аресте морского офицера был непременно или старший адъютант Главного морского штаба (в то время Зилоти) или младший адъютант (Славинский); значит, здесь было явное нарушение этого повеления.
Я сейчас же пошел в штаб. Зилоти был на месте.
— Сергей Ильич, известно вам, что сегодня ночью арестован корабельный инженер Костенко.
— Нет, не известно.
— Может быть, вас дома не было?
— Где бы я ни был, всегда известен телефон.
— Лейтенанту Славинскому тоже ничего не известно. Значит, прямое нарушение высочайшего повеления. Пойдемте к помощнику начальника штаба контр-адмиралу князю Вяземскому. [181]
— Вашему сиятельству известно, что сегодня ночью арестован корабельный инженер Костенко?
— Нет, не известно.
— Пойдемте к начальнику штаба вице-адмиралу Николаю Матвеевичу Яковлеву.
Яковлева я знал лет 25, и мы с ним вместе писали руководство к уничтожению девиации{32}.
Пошли к нему князь Вяземский, Зилоти и я.
— Николай Матвеевич, известно вам, что сегодня ночью арестован после обыска корабельный инженер Костенко?
— Нет, не известно.
— Пойдемте к морскому министру, ибо товарищ министра этих дел не касается.
Пришли к министру вчетвером: Яковлев, князь Вяземский, Зилоти и я. Очевидно, что весь штаб был достаточно накален таким нарушением его права.
Министр принял нас немедленно.
— Ваше высокопревосходительство, известно ли вам, что сегодня ночью арестован корабельный инженер Костенко, производитель работ Морского технического комитета?
— Нет, не известно.
— Главному морскому штабу это тоже не известно. Позвольте доложить вам вот этот указ Петра I:
«Поручика Языкова за наказание батогами невиновного и ему не подчиненного писаря корабельной команды лишить чина на четыре месяца, вычесть за три месяца его жалованье за сидение кригсрехта и за один месяц в пользу писаря за бесчестие и увечье его. Поручику же Фламингу, который, тот бой видя, за своего подчиненного встать не сумел, вменить сие в глупость и выгнать аки шельма из службы».
— Ваше высокопревосходительство, вы имеете случай не уподобляться поручику Фламингу.
— Николай Матвеевич, поезжайте немедленно к Столыпину и выясните это дело.
Поехал Яковлев к Столыпину, но вернулся ни с чем. Столыпин извинился, сказал, что это случайная неосмотрительность, которая больше не повторится, но что Костенко должен был предан суду судебной палаты с сословными представителями.
Вскоре Воеводский был назначен в Государственный совет, морским министром стал Григорович. Приехал в Петербург отец Костенко, врач Полиевкт Иванович, сговорился с адвокатом Сидамон-Эристовым, который принял па себя защиту его сына.
В конце июля был суд. Председательствовал старший председатель судебной палаты сенатор Крашенинников; я был вызван защитою как свидетель.
На суде выяснилось, что в день ареста Костенко получил осудившегося вместе с ним Михалевича пакет, содержащий революционные [182] воззвания и брошюры. Михалевич просил Костенко сохранить этот пакет, что Костенко и сделал, не вскрывая пакета.
Когда дошла очередь до моего показания, я отметил талантливость Костенко, его тщательное наблюдение за переделкой башен «Рюрика». Тогда Крашенинников меня перебил:
— Мы судим Костенко не за то, что он хороший инженер, а за то, что он революционер; что вы по этому поводу можете сказать? Не выражал ли он вам своих революционных взглядов?
— Я — генерал, председатель Морского технического комитета, Костенко — младший производитель работ; воинская дисциплина не позволяет ни мне, ни ему вести какие-либо неслужебные беседы.
— Значит, вы ничего по делу показать не можете?
— Нет, не могу.
— Можете быть свободны..
Сидамоп-Эристов предложил мне несколько вопросов, но к делу не относящихся.
Не дожидаясь ни допроса других свидетелей, ни прений сторон, я ушел в полном убеждении, что Костенко будет оправдан, а Михалевич осужден.
Вечером я узнал, что Костенко приговорен к 6 годам каторги, Михалевич к нескольким месяцам тюрьмы с зачетом предварительного заключения.
На другой же день я написал подробное письмо Григоровичу и просил его спасти Костенко от каторги и дать ему возможность работать для флота.
Прошло около месяца. Звонит мне Зилоти:
— Пишите письмо Нилову, примерно такое, как Григоровичу. Приговор посылается в Ливадию на утверждение царю.
Прошло еще недели две, опять звонок от Зилоти:
— Портфель министра юстиции вернулся. Приговора в нем нет, царь оставил у себя, это хорошо, Нилов будет иметь время поговорить во время пути.
Еще через неделю:
— Государь вернулся. Приговор у него.
Доклад морского министра царю бывал по понедельникам. В воскресенье ко мне явилась жена Костенко и передала мне толстую книгу с описанием повреждений, полученных нашими судами в Цусимском бою, составленную Костенко по опросу матросов во время плена в Японии.
Я тотчас же поехал к Григоровичу, показал ему эту книгу и сказал, что в ней заключается неоценимый боевой опыт. Григорович мне сказал:
— Я завтра же покажу эту книгу государю.
В понедельник вечером звонит Зилоти: [183]
— Министр вернулся с доклада, показал книгу царю; царь его спросил, знает ли он Костенко. Григорович ответил, что знает.
— Действительно ли это такой талантливый офицер, как о нем пишет Крылов, письмо которого мне доложил Нилов?
— Действительно.
— Нам талантливые люди нужны.
Открыл ящик письменного стола, вынул приговор и что-то на нем написал, что именно, Григоровичу не было видно.
Но Зилоти имел, как говорится, «ходы и выходы» и сказал мне, что приговор получен товарищем министра юстиции и на нем написано: «Дарую помилование».
Утром во вторник звоню к Зилоти:
— Помилование Костенко есть высочайшее повеление, оно должно быть исполнено в 24 часа, а не в четыре дня, как это канителят юристы; позвоните товарищу министра юстиции и скажите, что Григорович — генерал-адъютант; если в течение 24 часов Костенко не будет освобожден, то он обязан доложить царю, что его повеление не исполнено.
Зилоти позвонил кому следует, и во вторник вечером Костенко приехал ко мне благодарить за заступничество.
Научная и профессорская деятельность в Военно-морской академии. Консультантство
Приняв в 1900 г в свое заведование Опытовый бассейн, я продолжал чтение лекций в Морской академии.
В сентябре 1900 г проф. А.Н. Коркин оставил чтение лекций в Морской академии и рекомендовал меня на свое место. Таким образом, с осени 1900 г я стал читать курс дифференциального и интегрального исчисления в Морской академии. Само собою разумеется, я придерживался изложения А.Н. Коркииа, сохраняя его определения всех основных понятий. По просьбе слушателей я составил весьма подробный конспект своего курса или, в сущности, курса А.Н. Коркина с некоторыми добавлениями.
Этот конспект был тогда же литографирован и составил два больших тома.
По списку моих ученых статей можно видеть, какими вопросами я в то время занимался.
В 1905 г по случаю студенческих волнений Петербургский университет был закрыт. По инициативе профессора Н.М. Гюнтера, группа профессоров стала читать лекции по математике в помещении гимназии Мая; в эту группу вошли: Н.М. Гюнтер, академик А.А. Марков, С.Е. Савич, П.А. Шифф и я.
Я прочел тогда курс приближенных вычислений, который тогда же был мною написан и литографирован. Затем в 1911 г этот расширенный и дополненный курс был издан Институтом инженеров путей сообщения, включившим его в «Сборник института»; наконец, в 1933 г в еще более расширенном виде этот курс, под заглавием «Лекции о приближенных вычислениях», был издан Академией наук.
С осени 1908 г чтение в Морской академии дифференциального и интегрального исчисления я передал профессору С.Е. Савичу, сохранив за собою теорию корабля. В течение 1908 г конкурс, руководство проектированием наших первых линейных кораблей и прочие работы занимали все мое время. [185] С 1909 г стало полегче, но все-таки я приходил в Морской технический комитет к 9 ч утра, хотя занятия начинались в 11, и оставался до 6 ч вечера, занимаясь делами. В год поступало около 45 000 входящих. Каждую из них надо было пометить и направить в соответствующий отдел; исходящих было много менее, ибо большая часть бумаг шла за подписью главных инспекторов и лишь важнейшие требовали подписи председателя Морского технического комитета, т.е. моей.
Тем не менее надо было чем-нибудь от 45 000 входящих отвлекаться. В карты я не играл, в театр и концерты не ходил; я завидовал моему предшественнику А.А. Вирениусу, который с увлечением в доброй компании находил себе отдых игрою в кегли на кегельбане при ресторане Бернара на углу 8-й линии и набережной Васильевского острова. Чтобы чем-нибудь отвлечься, я решил ввиду приближения кометы Галлея обстоятельно изучить метод Ньютона определения параболической кометной орбиты по трем наблюдениям. Это доставляло мне отдых и если не развлечение, то отвлечение от 45 000 одуряющих входящих, из которых я ни разу ни одной на дом не брал. Таким образом получилось обширное поясненное рядом примеров исследование метода Ньютона.
Затем я перешел к методу Лапласа, потом Ольберса и, наконец, Гаусса. Я показал эту работу Н.Я. Цингеру и спросил его мнение, считает ли он полезным, если я в нескольких беседах изложу эти методы по вечерам слушателям Морской академии и вообще желающим ознакомиться с этим делом. Николай Яковлевич одобрил мое намерение и обещал сам побывать на этих сообщениях.
В это же время профессор Ю.М. Шокальский внес в конференцию предложение об издании при Морской академии журнала «Известия Морской академии».
Моя работа «Об определении орбит комет и планет по малому числу наблюдений» составила первый выпуск этого журнала{33}.
Второй выпуск этого журнала занят статьей Ф.А. Брикса «Паральная теория гребного винта».
Третий и четвертый выпуски содержат мой перевод с латинского «Математических начал натуральной философии» Ньютона{34}.
Пятый выпуск содержит мой курс для третьего года обучения в Морской академии под заглавием «О некоторых дифференциальных уравнениях математической физики, имеющих приложения в технических вопросах» (320 стр, 8°).
Потребность в таком сочинении подтвердилась тем, что все издание разошлось в несколько дней и оставалось библиографической редкостью до 1932 г, когда с значительными дополнениями оно было переиздано Академией наук (472 стр, 8°){35}.
Оставив весною 1910 г службу в Морском техническом комитете, я летом был командирован на конгресс по техническому образованию в Брюсселе по случаю Всемирной выставки. Мне, [186] кроме того, было поручено посетить по окончании конгресса во Франции завод Шнейдера в Крезо и ознакомиться с проектом мощного двигателя Дизеля, пробный цилиндр для которого, развивший 1000 лс, был изготовлен на этом заводе. На обратном пути мне поручалось осмотреть, если удастся, пробный двигатель Дизеля в 6000 лс, изготовленный Аугсбургским заводом в Нюрнберге, а затем заехать в Гамбург и посетить заводы Блом н Фосс.
В Нюрнберге мне удалось только увидеть фотографии и чертежи двигателя в 6000 лс, ибо самый двигатель стоял на стенде в мастерской за прочной деревянной загородкой, на которой красовалась надпись: «Вход посторонним воспрещается под страхом шести лет каторжных работ».
Эта прочная загородка послужила через несколько недель причиною гибели 29 инженеров и рабочих: при испытании лопнула труба, подававшая из бака нефть в цилиндры двигателя, пролившаяся нефть загорелась и отрезала единственный выход из загородки, которая оказалась столь прочной, что ее быстро сломать не удалось, и 29 человек, кроме одного инженера, который на следующий год мне показывал завод, сгорели заживо; у этого инженера обгорели уши и руки, которыми он закрыл затылок, лежа на земле под стендом.
В Брюсселе я встретил инспектора Института инженеров путей сообщения профессора Брандта, который, узнав, что я от службы в Морском техническом комитете свободен, предложил мне занять кафедру теоретической механики вместо профессора Д.К. Бобылева, вышедшего в отставку по расстроенному здоровью (почти полная слепота на оба глаза). Я согласился.
С осени 1910 г я приступил к чтению лекций по теоретической механике в Институте инженеров путей сообщения в качестве ординарного профессора, причем я написал отделы: «Кинематика», «Динамика точки» и «Динамика системы точек и твердого тела». Этот курс был литографирован и вскоре разошелся не только среди студентов института, но и вне института и стал библиографической редкостью{36}.
Оставив Морской технический комитет, я в течение первых же дней получил приглашение от нескольких заводов, как то: Металлического, Путнловскою, Обуховского и других, быть постоянным консультантом. Я принял предложение Металлического и Обуховского заводов, не отказывая Путиловскому в разовых консультациях. Металлический завод в это время приобрел закрытый бумагоделательный завод Печаткина и основывал на его месте свою Ижорскую верфь, получив заказ на постройку шести миноносцев типа «Новик», с несколько усиленным вооружением, но с ходом 36 узлов, вместо 37.
В первый же день моей консультационной работы я указал, что следует совершенно изменить составленный заводом проект стапелей и располагать свайную бойку не равномерно, а как бы [188] продольными дорожками — по центровой линии, где будут установлены стапель-блоки, по линиям, где будут устроены спусковые фундаменты, и несколько реже по линиям, где при постройке будут ставиться подпоры. Расчет надо вести так, чтобы было возможно производить постройку не только заказанных миноносцев водоизмещением в 1500 т, но в будущем и крейсеров до 2500–3500 т.
При указанном мною рациональном распределении свайной бойки удалось без ущерба для дела сократить число свай с 8000 до 4500. Каждая свая с забивкой в то время стоила 25 руб, таким образом достигалась экономия около 90 000 руб, проценты с этого капитала с избытком покрывали мое консультантское вознаграждение, и я в шутку сказал дирекции завода:
— Вот я вам в первый же день навсегда окупил свое консультантство, все дальнейшее составит вам чистый барыш.
Впоследствии работами «Об измерении давления в цилиндре орудийного компрессора» я избавил завод от напрасного расхода и возможного штрафа 2 500 000 руб и работою «Об испытаниях миноносца «Быстрый», недоразвившего скорости вследствие испытаний на недостаточной глубине, я избавил завод от штрафа 2 000 000 руб, показав, что развитая мощность на глубокой воде даст скорость даже больше, нежели наибольшая контрактная, что и подтвердилось на деле{37}.
Это были наглядные примеры значения правильного применения науки к практическим вопросам.
В 1912 г я оставил преподавание теоретической механики в Институте инженеров путей сообщения, взяв снова преподавание математики в Морской академии, где был введен ежегодный прием и трехгодичный курс.
За лето 1912 г я подготовил новый курс для третьего года обучения. Курс этот под заглавием «О некоторых дифференциальных уравнениях математической физики, имеющих приложения в технических вопросах», как уже сказано выше, был напечатан н составил 5-й выпуск «Известий Морской академии».
В первый раз, когда я его читал в 1912/13 г, я имел удовольствие видеть в числе слушателей профессоров-академиков Н.М. Крылова и С.П. Тимошенко.
Русское общество пароходства и торговли
В начале 1912 г Русское общество пароходства и торговли (РОПиТ) решило обновить свой флот постройкой новых судов, преимущественно с двигателями Дизеля; меня пригласили войти в состав совета общества, на что я изъявил свое согласие, и был единогласно избран.
По обычаю, вновь вступающего члена совета, чтобы дать ему возможность обстоятельно ознакомиться с делами общества, назначают в ревизионную комиссию; я взял на себя ремонтную и навигационную части. Имея опыт не только в проверке числовых расчетов, но и в сопоставлении их результатов, я проработал часов по шесть ежедневно в точение целого месяца и представил такой отчет по ревизии, который не только был одобрен советом, но признан «небывалым».
Для образца приведу пример. Пароходы «Диана» и «Чихачев», совершенно одинаковые, работали весь год на одной и той же линии правильными рейсами, совершаемыми в одинаковое время с одинаковой нагрузкой; казалось бы, они должны были развивать и одинаковую мощность, между тем в отчете Главной конторы стояло как среднее из индикаторных чуть ли не ежедневных наблюдений для «Дианы» — 2300 лс, для «Чихачева» — 1500 лс. Я и написал в своем отчете: «Здесь явно видно несоответствие этих чисел, повторяющееся в рейсовых донесениях. Стоит одобрительная «птичка (V)» механической части: вероятно, полагают, что мощность машин «Дианы» выражена в силах пони, а мощность машин «Чихачева» в силах битюга и что индикаторы не требуют умелого обращения в периодической проверки».
Слова: «силы пони» и «силы битюга» возбудили в совете смех и так привились, что частенько механическую часть спрашивали:
— Что это у вас — силы пони или силы битюга, и почему у вас пони жрет больше угля, нежели битюг?
Я закончил свой отчет словами:
— Статистика не должна состоять в одном только заполнении ведомостей размерами с двухспальную простыню никому не нужными [190] числами, а в сведении этих чисел на четвертушку бумаги и в их сопоставлении между собою, чтобы по ним не только видеть, что было, но и предвидеть, что будет. От статистики же, представленной Одесской главной конторой общества, польза такая же, как от статистики того легендарного исправника, который в ведомости о распределении населения его уезда по сословиям в графе «свободных художников» написал: «Ввиду заключения конокрадов Абдулки и Ахметки в тюрьму свободных художников во вверенном мне уезде нет».
На ближайшем общем собрании общества была выставлена моя кандидатура на открывавшуюся вакансию члена правления общества, и я был избран почти единогласно, чтобы ведать предстоящими постройками судов, наблюдать за деятельностью верфи общества по ремонту судов и, установив надлежащий порядок, устранить непрерывно возникавшие недоразумения между частями навигационною, механическою и ремонтною. Само собою разумеется, мне не оставалась чуждой и коммерческая деятельность общества. Через два года своевременно отданным распоряжением я принес обществу доход в 45 000 фунтов стерлингов, что по тогдашнему курсу составляло около 750 000 руб, т.е. по 75 руб на акцию, как об этом будет сказано ниже.
Заказ Металлическому заводу установок для 6-дюймовых пушек береговой обороны
В августе 1912 г присылают за мною автомобиль Металлического завода с просьбою директора В.О. Сонгина немедленно приехать на завод по делу неотложной важности. Приезжаю. Оказывается, завод получил предложение от Артиллерийского ведомства спешно внести существенные изменения в изготовляемые заводом 60 установок для пушек 6-дюймового калибра. Контрактная цена этих установок была по 60 000 руб, т.е. весь заказ был на 3 600 000 руб.
Заводу предлагалось на следующий день в 12 ч дня командировать своих представителей в Главное артиллерийское управление на заседание артиллерийского комитета, причем прилагались материалы, подлежащие обсуждению на предстоящем заседании.
Начальником Главного артиллерийского управления был великий князь Сергей Михайлович, только что вернувшийся из Англии; там ему в числе разных артиллерийских новостей показали такое прицельное приспособление для береговых орудий, где простой наводкой прицельной трубы на ватерлинию цели орудию автоматически придается и надлежащий угол возвышения.
Англия применяла такие приспособления для Адена, Гонконга и прочих колониальных местностей, где орудия ставились на высоте свыше 1500 м. При таких условиях эта система была применима и могла давать довольно точные результаты, а у нас эти орудия предназначались для низменных побережий Финского залива с высотою не более 15 м — погрешность была бы, примерно, в 100 раз больше, и система абсолютно не могла быть применена.
Вернувшись с завода, я написал записку, в которой расчетами и формулами в 12 пунктах показал непригодность предложения.
На следующий день приехали с директором Федоровым в Главное артиллерийское управление. Ввели нас в зал Артиллерийского ученого комитета. Стали постепенно сходиться артиллерийские [192] генералы, пришел и Н.А. Забудский. Началось заседание, прочел я свою записку, и вместо ее обсуждения по существу начали артиллеристы-генералы судить и рядить о том, как бы все это скрыть от Сергея: нельзя же ему доложить, что он внес нелепое предложение.
Решили отложить рассмотрение до следующего заседания через неделю под предлогом, что не было генерала А.А. Маниковского, начальника артиллерии Кронштадтского района, для которого главным образом и предназначались эти пушки.
Через неделю опять приехали, приехал и А.А. Маниковский, которого я знал уже лет десять:
— Ваше дело совершенно ясное, это только не по разуму ученый Забудский мог разную ерунду городить.
На этот раз нас с Федоровым в зал заседания не пустили, а предложили подождать в приемной.
Примерно через час выходит капитан, ученый секретарь комитета:
— Решено снабдить установки прицелами вашего завода, можете продолжать изготовление, но журнала с этим постановлением вам прислать не можем, — надо дождаться, пока Сергей уедет в отпуск; нельзя же этот журнал поднести ему на подпись. Вы себе вообразить не можете, какой скандал был. Генерал N. стал возражать Маниковскому и говорит: «Я не усматриваю, почему обыкновенная прицельная труба не будет давать требуемой точности». Маниковский и ляпни:
— Ваше высокопревосходительство, если вы эту трубу всунете окуляром себе в зад, тогда, может быть, усмотрите, — такая поднялась ругань, что пришлось закрыть заседание.
— Но как же быть заводу, ведь дело миллионное и срочное, нельзя же работать, не имея журнального постановления.
— Попробуйте устроить так, чтобы Сергей поскорее поехал за границу, где сейчас сезон, в Трувиль или в Ниццу, — посоветовал ученый секретарь.
Отсюда ясен вред, который бессознательно приносили великие князья, стоящие во главе управлений. Знаниями они не обладали, но все должностные лица боялись «огорчить» великого князя оспариванием его мнения: к празднику припомнит строптивость, да из наградного списка и вычеркнет.
Цистерны Фрама. Экспедиция на пароходе «Метеор»
Вскоре после оставления мною должности председателя Морского технического комитета Воеводский был назначен членом Государственного совета; морским министром стал И.К. Григорович. Он назначил меня на должность «генерала, состоящего в распоряжении морского министра». Содержания по этой должности не производилось, должность эта считалась весьма почетной, слова «в распоряжении морского министра» означали, что помимо министра ни одно учреждение Морского ведомства не имело права возлагать на меня какие-либо поручения, этим у меня сберегалось порядочно времени. Министр же лишь изредка давал мне важные поручения или приглашал с собою для осмотра портов.
Намечалась постройка линейных крейсеров «Измаил», «Бородино», «Кинбурн», «Наварин», с вооружением по 12 орудий 14-дюймового калибра в трехорудийных башнях, ходом не менее 28 узлов, водоизмещением свыше 30 000 т.
Возник вопрос, снабжать эти суда успокоительными цистернами Фрама или нет.
Была назначена комиссия Морского технического комитета, которая была многочисленная (а известно, что производительность работы комиссий обратно пропорциональна числу ее членов).
Проработав восемь месяцев, она не могла прийти ни к какому заключению вследствие разногласия во мнениях ее членов, ссылавшихся на различные иностранные источники, содержащие противоречивые сведения.
К такого рода сведениям, помещаемым в иностранных, даже технических журналах, надо относиться с большой осмотрительностью, ибо часто они диктуются не стремлением обнаружить истину, а стремлением извлечь коммерческую выгоду.
В первых числах февраля 1913 г морской министр созвал заседание комиссии под личным своим председательством.
Опять произошло разногласие во мнениях со ссылками на иностранные источники. Тогда министр спросил мое мнение. [194] Я сказал следующее:
— Пока комиссия будет в своих суждениях руководствоваться иностранными источниками, она не придет к определенным результатам, ибо неизвестно, при каких обстоятельствах испытания цистерн производились, какие результаты действительно получены, какова их точность, приведены ли они полностью совершенно объективно, или из них сделали выборки для подтверждения того или иного предвзятого мнения. Единственный способ решения поставленного вопроса — это образовать комиссию из наших инженеров и моряков, зафрахтовать пароход, снабженный цистернами Фрама, и поручить комиссии произвести всесторонние испытания в Атлантическом океане, к чему теперь и благоприятное время равноденственных штормов.
Тогда мннистр отдал следующее приказание:
— Назначаю вас председателем этой комиссии. Фрахтуйте подходящий пароход, берите в состав комиссии, кого хотите; идите, куда считаете нужным, но через неделю от сего числа будьте в море. Денежную часть товарищ министра оформит немедленно без всяких проволочек.
Ведя переговоры срочными телеграммами, на следующий же день удалось зафрахтовать пароход гамбург-американской линии «Метеор».
Комиссия была образована в следующем составе:
Председатель: флота генерал-лейтенант А.Н. Крылов; члены: капитан 1-го ранга В.К. Пилкин, капитан 1-го ранга Д.Н. Вердеревский, флота лейтенант Ф.Ф. Рейнгардт, корабельный инженер поручик А.Я. Грауэн, корабельный инженер поручик С.Т. Яковлев, статский советник, профессор Н.А. Смирнов.
Я решил взять с собою следующие приборы: два прибора для фотозаписи качки корабля; два фототеодолита для измерения волн; метеорологические приборы; лоции северной части Атлантического океана; атласы Philips и Deutsche Seewarte, содержащие карты ветров и состояния погоды в Атлантическом океане на каждый месяц, чтобы иметь возможность выбирать те области океана, где наиболее вероятна зыбь при хорошей, благоприятной для наблюдений погоде; трехлинейную винтовку и ящик патронов как хорошее развлечение. Капитан 1-го ранга Пилкин взял с собою дробовое ружье. Всего набралось около 40–45 пудов, причем предметы не были громоздки, но увесисты. Было решено брать 8 билетов, дабы иметь в своем распоряжении два 4-местных купе.
Главный морской штаб должен был оформить все паспортные формальности.
В понедельник 11 февраля получаю из штаба вместо командировочного (дипломатического) паспорта, избавляющего от всяких таможенных формальностей, простой гражданский паспорт. Иду в штаб, получаю ответ, что командировочный паспорт выдастся лишь с «высочайшего соизволения» и что ранее как через две [195] недели он получен быть не может. Иду через Дворцовую площадь в Министерство иностранных дел. Прошу меня проводить к начальнику канцелярии министерства. Меня с утонченной вежливостью принимает чиновник со звездой на боку, т.е. в генеральском чине. Узнав, что мне надо, говорит, что по этому делу надо обратиться в первый департамент. Иду в первый департамент; принимает меня с такой же дипломатической любезностью вице-директор и говорит, что мне надо обратиться во второй департамент. Иду во второй деиаргамент, принимает сам директор и говорит, что мне надо обратиться в канцелярию. Итак, круг замкнулся.
Выхожу в коридор, стоит курьер, нос луковицей, яркокрасный. Подхожу, сую в руку пятирублевый золотой:
— Скажите, голубчик, мне надо получить командировочный паспорт и пропуска на 15 мест разных вещей, чтобы их в немецких таможнях не досматривали. Ваши генералы меня от одного к другому гоняют, никакого толка не добьюсь, проводите меня к тому делопроизводителю, который этими делами ведает.
— Пожалуйте, ваше превосходительство, — это Иван Петрович Васильев.
Вводит меня в комнату, где сидели чиновники и машинистка, и начинает ему объяснять техническим языком, что мне надо:
— Вот, Иван Петрович, его превосходительство изволит ехать в Гамбург. Им надо командировочный паспорт и открытый лист на 15 мест вещей.
Подходит Васильев к конторке, открывает ее, и я вижу в ней кипу паспортов, вынимает один из них:
— Фамилия, имя, отчество вашего превосходительства?
Вписывает и вручает мне паспорт, выдаваемый только с «высочайшего соизволения».
— Вещи у вас с собой?
— Нет, их 45 пудов, они на заводе.
Обращается к курьеру:
— Петров, возьмите 15 ярлыков, вот этот открытый лист, печать, сургуч, шпагат, одним словом, все, что надо, поезжайте к 10 ч утра по адресу, указанному его превосходительством, и опечатайте все, как полагается.
Поблагодарил я Васильева самыми лестными словами.
На следующий день в 10 ч утра является Петров со всем своим снаряжением, опечатывает все ящики, как полагается, вручает мне открытый лист, получает пяти — и десятирублевый золотой, величает меня «ваше сиятельство» и, видимо, вполне довольный, уезжает.
Когда я рассказал это членам моей комиссии и показал наш багаж, они ни глазам своим, ни ушам верить не хотели.
13 февраля ст. ст. комиссия выехала в Гамбург, куда прибыла 15 февраля. На следующий же день пароход «Метеор» был осмотрен, избраны места расположения приборов, причем к привезенным [196] нами прибавилось два прибора от завода Блом и Фосс, а именно: гироскопический прибор для записи качки, превосходно исполненный фирмой Петровач в Вене; гироскопический прибор для записи качки, исполненный по указаниям Фрама.
Приняли от нарочного заказанную по телеграфу из Гамбурга фирме Ильфорд в Лондоне фотографическую бумагу (шириною 200 мм, около 1000 погонных метров), закупили потребные реактивы в соответствующем количестве (например, гидрохинона 50 кг и пр.).
Профессор Н.А. Смирнов приспособил для фотолаборатории помещение дамской уборной с ваннами, в которых и были разведены реактивы, и бумажная лента перематывалась электродвигателем с одного барабана на другой.
Он устроил электрическую сушку проявленных лент и прочего, вообще со свойственной ему находчивостью приспособил все для массовой работы.
От фирмы Блом и Фосс в рейс с нами пошел инженер Кригер, ведающий на заводе проектированием и испытанием цистерн Фрама, и до Дартмута — петербургский представитель фирмы инженер-технолог Г.К. Яхимович.
17 февраля, как раз в назначенный морским министром день, пароход «Метеор» с комиссией вышел в Бремен, чтобы, проверив по пути приборы, их исправное действие и правильность установки, спустить для возвращения в Гамбург Фрама и нескольких техников фирмы Блом и Фосс, помогавших нам в установке и закреплении приборов.
19 февраля вышли в рейс, наметив первую остановку в Дартмуте, где был заказан полный запас угля. 22 февраля пришли в Дартмут и, приняв уголь, вышли в море, проложив курс на Лизард и оттуда на Азорские острова.
Последний курс был взят потому, что, по данным карты ветров, для марта нового стиля в средней части Атлантического океана лежит область свежего ветра в течение 20 дней из 31, и намеченный курс шел почти параллельно восточной границе этой области в расстоянии около 200 миль от этой границы, так что этот курс проходит по штилевой области с хорошей, ясной погодой, которая нужна для фотографической записи качки; вместе с тем стоило только приблизиться к штормовой области, чтобы получить более крупную зыбь.
Этот расчет вполне оправдался на деле — мы имели все время ясную погоду, ветер от 0 до 4 баллов и зыбь, которая бежала от запада и давала боковую качку от 10 до 12° на сторону при выключенных цистернах и при положении корабля лагом (боком) к волне.
Чтобы получить размахи большой величины, мы 27 февраля легли курсом W по 42-й параллели и 1 и 2 марта при полном штиле получили крупную зыбь (высота волн 25–30 футов, длина [197] 500–600 футов), бежавшую от N, которая дала качания от 16 до 20° на сторону.
После этого взяли курс на Азорские острова и 4 марта утром зашли на о. Сан-Мигуель в Понте-Дельгада и, пополнив запас угля, вечером того же дня вышли в море, взяв курс на о. Мадера, где пробыли 7 и 8 марта, ибо застали на рейде итальянский линкор.
Временем стоянки в Понте-Дельгада, пока происходила погрузка угля, я воспользовался, чтобы осмотреть наибольшую достопримечательность о. Сан-Мигуель — именно: минеральные воды, расположенные около 50 км от Понте-Дельгада, близ местечка Фурнас. Я нанял три автомобиля и пригласил для участия в поездке, кроме членов комиссии, еще капитана парохода Вагнера и врача Ведекинда, свободных во время погрузки угля.
Местечко Фурнас и санаторий того же имени лежат вблизи центра кратера потухшего еще в незапамятные времена вулкана. Кратер этот имеет диаметр около 10 км, совершенно круглый, с отвесными стенами высотою около 300 метров, и почти плоским, с отдельными небольшими возвышениями (10–15 м) дном. Близ центра этого дна на пространстве меньше одного квадратного километра сосредоточены самые разнообразные источники минеральных вод, большей частью каптированные в железные трубы диаметром отверстия около дюйма; так, например, из одной трубы льется совершенно чистая холодная питьевая вода, метрах в 15 от этого водоразборного стояка льется тоже совершенно чистая кипящая вода. Женщины из местечка набирали ее в кувшины и тут же заваривали кофе и варили яйца. Немного подальше такой же источник холодной воды, но кислой, как крепкий уксус, дальше такой же кислый источник горячей воды. В одном из возвышений есть совершенно такой же «провал», как в Пятигорске, с клубящимся серным дымом.
Среди этих источников на площадке построено ванное здание, судя по числу окон, вероятно, комнат на 100. Нашим врачам воды Фурнас, можно сказать, не известны по дальности расстояния, у нас есть Кавказ, куда больных и направляют. Доктор Ведекинд об этих водах тоже ничего не знал.
На Азорских островах, особенно на Сан-Мигуель, ведется в теплицах весьма обширная культура ананасов, которые, как указано в английской лоции, и составляют главный предмет вывозной торговли из Понте-Дельгада. Доверяя лоции, я попросил герра Шиммеля, ресторатора «Метеора», запасти ананасы.
Когда мы вернулись из поездки, Шиммель подошел ко мне и показал ананас размерами с лимон:
— Это единственный ананас, который я нашел на рынке. В Гамбурге такая дрянь стоит 20 пфеннигов (10 коп), а здесь я заплатил 3 марки (1½ руб), чтобы показать вам.
— Весь остров покрыт теплицами, куда же все девается? [198]
— Ананас здесь вызревает в продолжение двух лет, а когда сажают черенки, то гамбургские фирмы вперед закупают весь урожай.
4 марта вышли на о. Мадеру, куда и прибыли утром 7 марта; здесь я задержался 7 и 8 марта, ибо здесь были итальянский линкор «Dante Alighieri» и шведское учебное судно «Filgia».
Я обменялся визитами с командирами этих судов, само собою разумеется, просил не салютовать. Командир «Dante Alighieri» капитан 1-го ранга Bellini сообщил мне, что на корабле установлены цистерны Фрама и цель плавания состоит в испытании этих цистерн. Поэтому капитан 1-го ранга Bellini, узнав про цель нашего плавания на «Метеоре», весьма заинтересовался и просил разрешения командировать двух своих инженеров на «Метеор».
Я поручил корабельным инженерам Грауэну и Яковлеву ознакомить итальянцев подробно со всеми нашими установками, а сам показал капитану Bellini и изложил ему сущность дела. Изрядно угостив итальянцев, я поручил Грауэну и Яковлеву съехать с ними на берег, за мой счет мадеры не жалеть и с итальянцами установить такой альянс, чтобы назавтра, пригласив Грауэна и Яковлева на линкор, они показали все, а не только то, что есть на верхней палубе. Осмотр цистерн Фрама давал достаточный предлог при подогретом доброжелательстве итальянцев (Грауэн мог выпить, не моргнув глазом, сколько угодно и чего угодно) показать весь корабль. Наши инженеры отметили ряд оригинальных и практических устройств, о которых по возвращении и доложили Морскому техническому комитету и Адмиралтейскому заводу.
8 марта вышли в Лиссабон, встретив 9 марта весьма крупную зыбь (длина волн 600–700 м, высота 30–35 футов), дававшую при включенных цистернах размахи до 24» на сторону.
В Лиссабоне пробыли 11 и 12 марта. Я со Смирновым навестил нашего посланника П.С. Боткина, с которым встречался у его брата, доктора и моряка А.С. Боткина.
В Лиссабоне получили газеты. Просмотрев ежедневные метеорологические сводки в газете «Times», удалось разгадать, откуда пришла та зыбь, которую мы встретили 1 (14) марта. Оказалось, что от Исландии через Англию пронесся шторм ураганного характера сравнительно небольшого (около 200 миль) диаметра, но с весьма резким градиентом. По данным «Times», шторм этот мало чем уступал по силе ноябрьскому шторму 1703 г, когда у берегов Англии погибло более 20 000 человек. Хотя вместо деревянных суда стали железными, вместо парусов — паровые машины, все же число погибших определялось, примерно, в 1000 человек. Этот шторм на своем пути и развил ту волну, которая, пробежав 1800 миль (с групповой скоростью), сгладилась и обратилась в изумительно правильную зыбь, встреченную нами.
В Лиссабоне приняли уголь до полного запаса с тем расчетом, что если ни у берегов Португалии, ни пересекая Бискайский залив, [199] не встретим шторма, то продолжать фрахтование еще на две недели и от 48°сш взять курс на Исландию. В это время такой курс ведет через область штормов, но этого делать не пришлось, так как 14 марта милях в 25 к западу от мыса Финистере мы были застигнуты внезапно налетевшим штормом ураганной силы (11–12 баллов) и характера.
Сперва волны не было, но ветер был такой силы, что у положенной на палубе у гакаборта тяжелой четверки с двойной диагональной обшивкой оборвало грунтовы и унесло четверку ветром подобно тому, как уносит шляпу. Часа через три от начала шторма пришла весьма крупная и крутая волна (длина до 900 футов, высота 40–45 футов). При ветре 11–12 баллов на такой волне никаких наблюдений производить было невозможно, пришлось лечь в разрез волны и держаться на этом курсе; хотя машина работала полным числом оборотов соответственно 10-узловому ходу, но ход корабля был не больше 1–1½ узлов.
Размахи килевой качки доходили до 8° на сторону; при длине корабля почти в 100 метров казалось, что размахи достигали 20–25°, корабль как бы становился торчмя.
К вечеру ветер несколько отошел к западу, и сила его немного ослабла, так что можно было лечь скулой к волнению и произвести на этом курсе испытание, но не было возможности, имея под ветром, хотя и в 20 милях, мыс Финистере, поставить корабль лагом к волне. При выключенных цистернах и курсе скулой, т.е. 45° к волне, размахи доходили до 24° на сторону. Включение цистерн низводило их до 12–15° на сторону. К полудню 15 марта ветер стих.
По обсуждении накопленного материала комиссия решила наблюдения прекратить и итти без замедления в Гамбург, чтобы сдать пароход, не продолжая фрахтования, обходившегося, не считая расходов на уголь, по 3000 герм. марок (1500 руб) в сутки.
Общий вывод из наших наблюдений был тот, что если «характеристика» цистерн составляет 3°, то размахи качки при всяком курсе относительно волны и скорости, не превышающей 10 узлов, уменьшаются включением цистерн на 50%. «Характеристикой» цистерн называют ту расчетную величину угла крена, который получился бы, если перегнать всю воду в цистернах на один борт. Здесь не место вдаваться в технические подробности об устройстве цистерн, о способе производства и обработки наблюдений и пр. — все это можно найти в моем сочинении «Качка корабля» (Военно-морская академия, Ленинград, 1938){38}.
В Гамбург мы вернулись 2 апреля. Сдали пароход и произвели расчет по фрахтованию. Через два дня после нашего возвращения предстоял спуск величайшего в мире парохода «Vaterland» водоизмещением 50 000 т при спусковом весе свыше 30 000 т.
Фирма Блом и Фосс пригласила членов комиссии присутствовать при спуске и разрешила осмотреть спусковое устройство. [200] Я сам и корабельные инженеры Грауэн и Яковлев были удивлены, насколько легко и экономно все сделано немцами по сравнению с тем, что делалось у нас при спуске наших линейных кораблей, у которых спусковой вес был около 9000 т.
На Балтийском заводе при петербургских ценах леса, которые, примерно, на 30% были ниже гамбургских, спусковое устройство обошлось в 290 000 руб. У Блом и Фосса при спусковом весе в 30 000 тонн оно обошлось в 150 000 герм. марок, т.е. 75 000 руб. Директор Фрам спросил меня, какие места отвести комиссии, среди ли самых почетных гостей в носовой части, где будет гамбургский сенат в его средневековых костюмах, принц Генрих Прусский, принцесса Ирена, которая, разбив бутылку шампанского о форштевень корабля, окрестит корабль. На это я ответил:
— Самый интересный момент при спуске — это когда форштевень корабля сходит со спускового фундамента, совершая как бы прыжок. По-моему, у вас носовые копылья не выдержат так называемого «баксового» давления и полетят к черту, поэтому отведите нам места на дамбе близ конца спускового фундамента.
Вначале все шло прекрасно, но когда корабль прошел около двух третей своей длины, началась трескотня вроде ружейных залпов, затем начали вылетать носовые копылья, и последние 50 м корабль шел не на полозьях, а, раздав их, сел килем на бетонный фундамент, на котором оставил борозду, примерно, в два фута шириной и дюйма два глубиной, не получив никаких повреждений, как мне затем сообщил Фрам. При нашем спусковом устройстве даже на рыбинах и настиле царапин не найти; но важно, чтобы корабль был на воде, немцы этого достигли, хотя и с некоторым риском, но сберегли по меньшей мере полмиллиона марок.
После этого я комиссию распустил, предоставив членам ее возвратиться в Петербург «по способности», рекомендовав им остановиться хотя бы на сутки в Берлине и осмотреть артиллерийский музей (Zeughaus), едва ли не самый поучительный в мире; сам же поехал в Висбаден и в Париж по другим поручениям Морского министерства.
В Висбадене мне надо было принять с завода Швертфегера отдельные части морских дальномеров моей системы, которые по заказу Морского министерства изготовлялись на заводе Р. Ветцера в Петербурге.
Приняв эти части, отправив свой ручной багаж с носильщиком в г. Мюнстер, я пригласил Швертфегера посетить знаменитый Шпрудель, позавтракать в лучшем ресторане «Zum Sprudel», затем прокатиться по берегу Рейна, отведать на месте все «рейнвейны» и доехать до Бингена, откуда через Мюнстер я — в Париж, а Швертфегер — в Висбаден.
Отведал я шпруделя и удивился, что он имеет вкус и цвет мясного бульона; вспомнил стихи В.П. Буренина, за которые его Гайдебуров притянул к мировому: [201]
Гайдебуров в шпрудель Прыг, резвясь как пудель, Стал от Гайдебурова Шпрудель цвета бурого.Мировой, усмотрев диффамацию, посадил Буренина в кутузку на месяц к радости всех тогдашних петербургских газет.
В ресторане «Zum Sprudel» на запрос: «dei Weinkarte, bitte», мне подали громадный фолиант 40*20 см в 600 страниц на великолепной бумаге с превосходными гравюрами. В этом фолианте было обстоятельнейшим образом изложено историческое обозрение развития виноделия на Рейне, современное его состояние и статистика за последние 20 лет. Пришли мы несколько раньше обычного времени, и я поспел довольно внимательно просмотреть «карточку вин», которая весила не меньше пяти килограммов.
Начиналась она описанием Johannisberger. Оказывается, эти виноградники ведут свое начало с 1300 г, переходя из рода в род как майоратное владение каких-то герцогов. Дают они в среднем около 500 бочек (по 600 литров) вина, которое выдерживается определенный срок в подвалах, затем поступает на аукцион и продается не менее как бочкой. За бочку урожая 1912 г цена на аукционе дошла до 70 000 марок. «Сам кайзер, — сказал мне Швертфегер, — этого внпа не пьет». Его скупают виноторговцы, они же скупают вина из окружающей местности, прибавляют по нескольку капель на литр и называют это Johannisberger, бутылка которого ценою в 20 марок и красовалась перед нами.
После завтрака поехали мы на трамвае вниз по Рейну, любуясь знаменитыми видами и сходя на всех станциях, чтобы на месте перепробовать «все рейнвейны». Вечером расстались в Бингене, я поехал в Мюнстер, Швертфегер — в Висбаден.
Поезд на Париж отходил в 11 ч вечера, а было около восьми; чтобы скоротать время, пошел я по берегу Рейна до каких-то сооружений, издали казавшихся грандиозными. Оказалось, что это градирни, тянувшиеся по берегу километра на два, вплотную одна к другой, и служащие для обогащения какого-то рассола.
Я мало знал о применении градирен, поэтому с большим интересом осмотрел эти сооружения. Как я выяснил позднее, их устройство почти ничем не отличалось от устройства градирен в отечественных условиях. Их большая величина, поразившая меня вначале, объяснялась тем, что немцам приходилось обрабатывать рассолы, бедные солью. Вследствие этого для концентрации рассолов приходилось воздвигать столь большие сооружения.
К описываемому времени я уже порядком изъездил все «заграничные» Европы и германские железнодорожные порядки знал. Тогда в Германии ходили серебряные монеты в пять марок, размером [202] без малого в ладонь. Взял я, как обыкновенно делал, простой билет третьего класса, подхожу к оберкондуктору:
— Herr Oberschaffner, я желал бы спать до Парижа, вот мой чемоданчик, вот мой паспорт, покажите это все на границе, вот вам за труды, — и подаю ему пару серебряных лепешек, — французскому кондуктору передайте, чтобы он меня разбудил за четверть часа до Парижа, у меня для него приготовлены два колеса (пятифранковая серебряная монета).
Кондуктор отвел мне отдельное купе второго класса, пожелал покойной ночи до Парижа — «все будет сделано».
И дешево и сердито, это не подкуп и не взятка, а вознаграждение за услугу, а что купе второго класса и с каким билетом я в нем еду — это дело кондуктора.
Спальных вагонов тогда по Германии ходило очень мало, во Франции в обыкновенных скорых поездах их совсем не было, ехать в «люксе» — зря деньги бросать, я этого никогда не любил.