Остановить врага
По-разному встречали советские люди утро 22 июня 1941 года. Одни заканчивали ночную смену у мартенов, другие спешили в поле, третьи досматривали сладкие сны, а те, кому по долгу службы было известно о сосредоточении гитлеровских войск по ту сторону границы, проводили эту ночь над оперативными картами и у телефонных аппаратов. Как пишут в своих воспоминаниях Маршалы Советского Союза Г. К. Жуков, А. М. Василевский, И. X. Баграмян, К. С. Москаленко, генерал армии С. М. Штеменко, последняя мирная ночь была неспокойной для руководителей Красной Армии и командования приграничных военных округов. Работники наркомата обороны и Генерального штаба круглосуточно оставались на своих местах.
Мне же, инженеру железнодорожного батальона, естественно, неведомо было о том, что армады гитлеровских танков выдвинулись к нашей границе для внезапного броска на восток, что тысячи и тысячи захватчиков приготовились к нападению на наши мирные города и села.
Безусловно, и я и мои товарищи по службе понимали, что рано или поздно нам придется вступить в решительную схватку с фашизмом. Но что это произойдет так скоро — мы не предполагали. Как и не предполагали, что вооруженная борьба с коричневой чумой продлится годы... Многие из нас еще надеялись, что Германия не осмелится так вероломно нарушить условия договора о ненападении, заключенного в августе 1939 года. [34] Надежда эта возросла после опубликования известного заявления ТАСС от 14 июня 1941 года. Верилось, что нам удастся хотя бы на время избежать столкновения с Гитлером.
В молодые годы я никогда не жаловался на бессонницу, но в ту последнюю мирную ночь сон не шел. Не один раз мне приходилось потом слышать рассказы друзей о подобном состоянии накануне войны.
...Уснул я далеко за полночь, а проснулся от торопливой дроби конских копыт, доносившейся с мостовой. Быстро одевшись, я вышел на улицу. Мимо меня мчались армейские повозки, проносились на лошадях красноармейцы-связные. С запада, где проходила государственная граница, доносились глухие громовые раскаты. Из окон соседних домов выглядывали сонные люди и тревожно всматривались в небо. Вскоре в нем раздался гул авиационных моторов, а еще через некоторое время дрогнула под ногами земля. Это началась бомбежка складов укрепрайона. Я заспешил в часть.
Что можно сказать о первых минутах войны? Был ли страх? Страха не было. Было тревожное чувство неизвестности. Ни я, ни мои товарищи не знали, что происходит. Война? Приграничная провокация гитлеровских войск? До 12 часов дня не было ясности. И только когда по радио выступил В. М. Молотов и сказал, что гитлеровская Германия без объявления войны вероломно напала на нашу страну, до сознания стала доходить вся полнота нависшей над Родиной угрозы. Могли ли мы знать, что для победы над коварным врагом понадобятся одна тысяча четыреста восемнадцать дней тяжелейшей войны.
...К штабным вагончикам один за другим прибывали командиры. Поднятые по тревоге красноармейцы грузили на повозки и автомашины боеприпасы, взрывчатку, продовольствие. Во всем чувствовалась организованность и распорядительность начальника штаба батальона капитана П. Н. Котлярова. Командира батальона не было. Его ночью вызвали во Львов. Вскоре и начальник штаба, оставшийся за командира, был вызван начальником Струмиловского укрепрайона.
Часам к девяти утра в Сапежанку стали прибывать с объектов работ подразделения батальона. Командир 1-й путевой роты капитан И. А. Швиндин сообщил, что [35] гитлеровские самолеты обстреляли из пулеметов ротный лагерь. Две вражеские бомбы разорвались в расположении 2-й роты. К счастью, потерь среди личного состава не было. В нескольких местах возник пожар, но его быстро потушили воины взводов старшего лейтенанта A. В. Бедрина и лейтенанта И. Л. Пузырева.
О налетах фашистской авиации на объекты работ рассказали и командиры других рот Суздалев, Рогов и Агеев. Начальник станции Сапежанка сообщил о том, что в нескольких километрах от станции вражеские самолеты открыли огонь по пассажирскому поезду. Тяжело ранен машинист паровоза, среди пассажиров имеются убитые.
Вскоре вернулся капитан Котляров. Вести, которые он привез от начальника Струмиловского укрепрайона, были тревожными. На подступах к Струмилово шел бой. Особенно геройски сражался дот, которым командовал младший лейтенант Д. С. Кулиш, знакомый нам как один из лучших в гарнизоне спортсменов. Гитлеровцы били по доту из орудий и огнеметов. Но бойцы Кулиша отразили все атаки врага. Разъяренные фашисты подтащили к доту взрывчатку, надеясь взорвать его. И тогда младший лейтенант принял дерзкое решение. С горсткой своих бойцов он совершил внезапную вылазку и в рукопашной схватке уничтожил гитлеровских саперов.
— Бой продолжается, — закончил свой рассказ начальник штаба, — нам приказано занять оборону на западных окраинах Сапежанки.
В 14 часов в батальон возвратился комбат майор B. И. Ефимов с приказом начальника ВОСО 6-й армии произвести заградительные работы на участке Пархач — Селец-Завоне — Сапежанка. Для выполнения задания было решено сформировать специальную летучку. Летучка — это паровоз с несколькими вагонами, снаряженными всем необходимым для подрывания путей и мостов. Команду для нее комплектовали из красноармейцев, знакомых с минноподрывным делом. Старшим летучки назначили меня, а моим заместителем — командира 3-й роты старшего лейтенанта Д. П. Суздалева. С Дмитрием Петровичем мы стали спешно готовить свою группу к выполнению боевого задания. [36]
Здесь я должен сделать небольшое пояснение. В нашей литературе, посвященной боевым и трудовым делам железнодорожников в годы Великой Отечественной войны, часто встречается сообщение о том, что станция Пархач и прилегающие к ней перегоны, были захвачены противником в первые часы войны. Авторы этих публикаций ссылаются на телеграмму руководства Ковельской железной дороги в Наркомат путей сообщения от 22 июня 1941 года, в которой доносилось о захвате Пархача немцами. Поэтому вполне законно у читателя может возникнуть вопрос: как же это мы собирались вести заградительные работы на участке, занятом противником? Здесь надо иметь в виду следующее.
22 июня 1941 года немецко-фашистское командование обрушило на войска Юго-Западного фронта мощную лавину своих войск — группу армий «Юг». Советские воины грудью встали на пути врага, рвавшегося в глубь страны.
Стык между нашими 5-й и 6-й армиями, где и находился Пархач, оказался недостаточно обеспеченным. Гитлеровцы нащупали это слабое место и бросили туда крупные силы. Смяв небольшие подразделения пограничников, фашисты с ходу заняли Пархач и устремились на восток.
Поблизости от Пархача находился 158-й кавалерийский полк 3-й кавалерийской дивизии. Командир дивизии генерал М. Ф. Малеев приказал командиру полка выбить фашистов из города.
Удар конников был ошеломляющим. Наши воины освободили не только Пархач, но и погнали пехоту противника до самой границы. Перегруппировав свои части, немецкое командование бросило их против советских кавалеристов.
На помощь полку подошли остальные части дивизии. Советские воины сдерживали натиск врага всю вторую половину дня 22 июня, полностью 23 июня и отошли только к вечеру следующего дня. Из этого следует, что станция Пархач находилась в руках противника только несколько часов 22 июня, а потом более двух суток оставалась за нами.
Участок, на который мы выезжали, был нам не знаком. И пока красноармейцы грузили в вагоны взрывчатку [37] и необходимый инструмент, мы с Дмитрием Петровичем Суздалевым изучали по схеме путь следования, уточняли поставленную задачу. Нам предстояло разрушить мост, подорвать верхнее строение пути, вывести из строя станционные сооружения... Только вчера все это жило, действовало. Нелегко было нам, строителям стальных магистралей, выполнять такое задание. Но обстановка требовала ничего не оставлять врагу, всеми мерами остановить его продвижение.
К 18 часам наша летучка сформирована. Вагон отводился для личного состава, по одному вагону — для взрывчатки и средств взрывания. Оставалось ждать темноты, чтобы под покровом ночи выйти на перегон. Появилась небольшая пауза. Я решил ею воспользоваться и заскочить домой.
В мае ко мне приехала жена. Мы ждали пополнения семьи. Я торопился домой с намерением незамедлительно отправить жену в тыл страны. Но дома ее не оказалось. Заглянул к хозяйке дома. Дверь заперта. На стук никто не отвечал. Кинулся к соседям. Тоже закрыто. И только случайно встретившийся на улице старик, часто заходивший к нам «одолжить» газету, сообщил: «дружина червоного» командира уехала последним грузовиком... Только спустя месяцы я узнал, что жена эвакуировалась с семьями командиров Струмиловского укрепрайона, с большими трудностями добралась до Киева, а затем до Москвы... Враг не щадил никого. Фашистские пилоты безжалостно совершали налеты на автомобили и поезда с эвакуирующимися женщинами, детьми, стариками. Не один раз их эшелон попадал под бомбежки. К счастью, все обошлось благополучно.
Не встретившись с женой, я вернулся в часть. На душе было неспокойно. Однако личное вскоре отодвинулось на второй план, предстоящее выполнение боевого задания потребовало полной отдачи духовных и физических сил.
К рассвету мы прибыли на станцию Селец-Завоне. Выехать на перегон всей летучкой не удалось. Как только паровоз начинал движение, гитлеровцы открывали артиллерийский огонь. Пришлось оставить летучку на станции, а часть взрывчатки погрузить на путевой вагончик и катить его по рельсам вручную. [38]
Двигались по перегону осторожно. Я волновался. Попади в вагончик осколок вражеского снаряда или пулеметная очередь — все взлетит на воздух...
К мосту, откуда было решено начать заграждение, добрались благополучно. Я сбежал с насыпи и, вглядываясь в контуры ферм, прикинул, какая схема разрушения может быть самой рациональной. Вариант был выбран.
К полудню установили заряды, но подрывать мост было нельзя: по нему отходили наши стрелковые подразделения. В 16 часов на мосту появился майор с артиллерийскими эмблемами и с ним несколько красноармейцев. Майор был без фуражки, с забинтованной головой. Присев на насыпь, он сказал усталым голосом:
— Все, ребята, уходите. Через полчаса фашисты будут здесь...
— Там есть еще наши? — спросил я, кивнув головой в сторону границы.
— Только убитые, — мрачно ответил майор.
Медлить было нельзя. Приказ комбата гласил действовать по обстановке. Но я колебался. Хотя артиллерист и говорил, что наших на том берегу нет, у меня закрались сомнения: а вдруг он ошибся? И мы отрежем путь отхода нашим подразделениям?...
Однако майор был более чем точен. Не через полчаса, как он обещал, а через пятнадцать минут на противоположном берегу показались вражеские мотоциклисты. Все сомнения отпали сразу. Я подал команду, и мощный взрыв потряс округу. Мост вздрогнул и, разламываясь на куски, рухнул в черную воду.
Взрыв всполошил фашистов. Прошло несколько минут, и по железнодорожной насыпи ударила гитлеровская артиллерия. Взрывы вражеских снарядов и бомб, пулеметные очереди фашистских самолетов, круживших над нами, слились в сплошной грохот. Летели вверх комья земли, завывали осколки снарядов, окуталась едким дымом насыпь. Появились раненые, крупным осколком был убит один из красноармейцев. Я понял: оставаться здесь нельзя, потеряю людей. Приказываю ускорить работы по подрыванию пути и отходить к станции. Перебежками, а где и ползком, бойцы стали отходить. Пока мы двигались к станции, авиация противника нанесла по ней удар. Валялись искореженные и погнутые [39] рельсы, от догоравших платформ и вагонов несло гарью. Наша летучка тоже пострадала. Прямым попаданием был разбит паровоз, сгорели два вагона. И только предусмотрительно загнанный нами в тупик вагон с остатками взрывчатки чудом уцелел. Двинулись в сторону Сапежанки, подрывая за собой железнодорожный путь. Через два дня мы прибыли в расположение батальона. Задачу свою выполнили.
На всю жизнь запомнилось то первое боевое задание. Были потом и другие задания, и намного сложнее складывалась обстановка, но это показалось самым трудным, как всегда бывает трудным первый шаг.
Началась изнурительная боевая работа. Ни сна, ни отдыха. За первым боевым заданием последовали другие. Майор В. И. Ефимов направил нашу группу на разрушение большого моста через реку Западный Буг у станции Каменка-Струмиловская. Выполнив это задание, мы утром 28 июня возвратились в Сапежанку. Там узнали, что батальон получил приказ на отход.
Уже неделю шла война. С 23 июня личный состав батальона беспрерывно занимался эвакуацией. На восток отправлялись паровозы запаса НКПС, вагоны, платформы, различное народнохозяйственное и железнодорожное имущество.
В Сапежанке собрались не успевшие эвакуироваться семьи пограничников, жены и дети командного состава Струмиловского укрепрайона. Их необходимо было отправить в тыл. Многие женщины и дети пришли от самой границы. Усталые, голодные, ошеломленные неожиданно свалившейся на них бедой. Трудно было удержаться от боли и гнева, глядя, как наш батальонный врач Антонина Семеновна Коко перебинтовывала пробитое осколком вражеской бомбы плечо девочки лет пяти-шести. Ее подобрали женщины у обочины дороги под Струмилово. Залитая кровью малышка пыталась поднять за руку свою убитую мать... Годы прошли с того времени, а я не могу без волнения вспомнить оцепеневшее от пережитого ужаса, от боли детское лицо, доверчиво смотревшее заплаканными глазами на стоявших вокруг людей. Кто-то из красноармейцев сунул в руку девочке кусок сахару, а она глядела, не понимая, что с ним делать...
Майору В. И. Ефимову и батальонному комиссару [40] М. А. Перминову удалось сформировать поезд из нескольких пассажирских вагонов. Но как только он вышел за станцию, на него налетели фашистские воздушные пираты. Паровоз вышел из строя. Задымились два передних вагона. Но среди женщин и детей пострадавших не было. Не было и паники. Смелые командирские жены, помогая детям и друг другу, выбирались из вагонов и уходили за железнодорожную насыпь.
Комбат Ефимов принял единственно возможное решение — отправить женщин и детей на автомашине. Так и поступили.
К исходу дня стало ясно: эвакуировать все имеющиеся на Сапежанке материальные ценности мы не сможем. Комбат приказал железнодорожные объекты и имущество — уничтожить. Мне поручили возглавить работы по разрушению станции. Капитан П. Н. Котляров с группой бойцов отправился подрывать местный паркетный завод, а интенданту 2 ранга И. И. Филиппову и командирам 1-й и 2-й рот предстояло сжечь штабеля мостовых брусьев и шпал. Была выделена команда и для подрывания лежавших на станции запасных рельсов. Через несколько часов, произведя основательные разрушения, мы ушли, оставив Сапежанку в клубах дымных пожарищ.
Батальон двинулся в сторону Львова. Над нами несколько раз появлялись фашистские самолеты. С неба сыпались бомбы, обрушивался свинцовый град. Бойцы залегали у обочин дороги, в кюветах. Как только самолеты улетали, заграждение продолжалось. К вечеру следующего дня подошли к станции Запытов. Ротам объявили короткий привал. Вскоре прибыла высланная комбатом разведка. Она доложила: дорога на Львов перерезана гитлеровцами, в районе Львова идут бои. Комбат принял решение двигаться на Красне, где располагался штаб бригады.
Мне не раз приходилось бывать в этом уютном и зеленом городке. Аккуратные домики, стройные ряды фруктовых деревьев вдоль улиц, железнодорожная станция, удачно вписавшаяся в местный ландшафт, — все это за несколько дней войны стало неузнаваемым. Потемнели от пыли и гари домики, копотью и маслянистыми пятнами покрылись листья деревьев, горели станционные сооружения. Языки пламени лизали разбитые паровозы, [41] остовы вагонов, на железнодорожном пути зияли воронки, всюду валялись куски рельсов и шпал. Гитлеровцы продолжали наносить бомбовые удары по станции.
Штаба бригады в Красне уже не было. Майор Ефимов выслал на железнодорожный участок Красне — Тернополь разведку. Обследовав два перегона Красне — Скваржава и Скваржава — Княже, разведчики вернулись с заключением, что отход батальона по железной дороге невозможен: линия забита поездами и фашисты усиленно бомбят участок. Командир разведчиков старший лейтенант Г. В. Рукавишников доложил также, что у станции Княже их группа наткнулась на вооруженных людей в милицейской форме. При сближении неизвестные открыли огонь. В ходе перестрелки убито два бандита. Были потери и у разведчиков: погиб старшина 2-й роты Полянский.
Не успел комбат выслушать доклад разведки, как прибежал старший лейтенант Я. П. Хрестолюбов. Он со взводом бойцов возглавлял прикрытие батальона.
— Товарищ майор, — волнуясь сказал Хрестолюбов, — в двух километрах от станции появились четыре немецких мотоцикла. Думаю, что это немецкая разведка... Скоро фашисты будут в Красне.
Комбат спокойно выслушал доклад, ничем не выдавая своей тревоги. Участник первой мировой и гражданской войн, не раз попадавший в сложные боевые ситуации, он был опытным командиром и понимал, что ничто так не влияет на подчиненных, как самообладание и пример командира.
Оценив обстановку, Ефимов принял решение свернуть на полевую дорогу и двигаться на Тернополь.
Мне же комбат поставил задачу выехать вперед, найти штаб бригады и получить конкретное указание: куда следовать батальону. Учитывая, что старший лейтенант Рукавишников со своими разведчиками имел стычку с переодетыми диверсантами, комбат выделил в мое распоряжение десять красноармейцев.
— С вами должен поехать еще кто-нибудь из командиров, — рассуждал майор вслух. Я попросил назначить в нашу группу старшего лейтенанта Суздалева, с которым был на первых боевых заданиях и которого знал как смелого и решительного человека. [42]
В распоряжении Ефимова оставалась автомашина.
— Берите полуторку, — сказал комбат, — в дороге все может случиться...
Еще до отхода основных сил батальона из имевшихся транспортных средств сформировали две колонны. С первой, состоявшей из трех грузовиков, отправлялись штабные документы и другое имущество. Возглавили колонну помощник начальника штаба старший лейтенант Заика и начальник одной из служб сержант Бирин. Вторую колонну — из нескольких повозок — загрузили продовольствием. Старшим назначили командира хозяйственного взвода старшину Григория Мелихова. Обе колонны должны были двигаться разными маршрутами и у населенного пункта Зборов дождаться основных сил батальона.
Лишь в начале августа я узнал о судьбе этих колонн. С батальоном сумели соединиться только два грузовика, все остальное было уничтожено вражеской авиацией. Трое суток батальон отходил тогда без пищи. Комбат высылал в разные стороны поисковые группы в надежде найти повозки с продовольствием, но все поиски были тщетными.
...В наступивших вечерних сумерках батальон ушел на восток. На опушке леса, в пятистах метрах от разбитой станции, остались десять красноармейцев, Суздалев и я. Никто из нас не мог предположить тогда, что встретимся мы со своими товарищами не утром следующего дня, как планировал комбат, а под Полтавой, через тридцать трое суток.
Наша группа отправилась в путь. Двигались вдоль железной дороги, сворачивая на шоссе только там, где проехать рядом с насыпью было невозможно. Начавшийся вечером дождь шел всю ночь. Дважды или трижды машина застревала. Красноармейцы с трудом вытаскивали ее из густого черного месива.
Навстречу нам шли малочисленные подразделения усталых бойцов с эмблемами разных родов войск. В их движении было что-то тревожное. Мы еще не знали о том, что фашисты прорвали оборону наших войск и их передовые части устремились к Тернополю. И эти наспех сколоченные из разных тыловых и отходящих подразделений группы бойцов шли навстречу врагу. [43]
Из документов и воспоминаний видных советских военачальников известно, что 30 июня 1941 года Ставка Главного Командования отдала войскам Юго-Западного фронта приказ: до 9 июля отойти на рубеж Коростенского, Новоград-Волынского, Шепетовского, Староконстантиновского и Проскуровского укрепленных районов.
О чем мы, рядовые труженики войны, думали тогда, в дни отступления? Конечно, очень жаль было оставлять наши города и села. Но казалось, отступаем мы потому, что враг напал внезапно, что мы еще не собрались с силами, что, наконец, у новой государственной границы не успели построить крепкие оборонительные сооружения. И я, и мои боевые товарищи были убеждены, что враг может нас оттеснить к старой границе, ну а там, на линии укрепленных районов, мы остановим врага, соберемся с силами и погоним его до самой Германии...
А пока наши отходили. Немецко-фашистское командование все время искало уязвимые места в обороне советских войск. Нащупав такое место, гитлеровцы незамедлительно бросали туда крупные силы, стремясь ускорить темпы своего наступления. Так и случилось на правом фланге нашей 6-й армии. Фашисты, прорвав оборону ее частей, устремились к Тернополю. Это сразу нарушило планомерность отхода войск. Навстречу врагу бросались обескровленные в предыдущих боях части, подразделения, выходившие из окружения, различные тыловые команды. Но лавины немецко-фашистских войск продолжали рваться к городу.
К исходу дня 1 июля мы прибыли в Тернополь. Штаб бригады искать не пришлось. Как только приехали на железнодорожную станцию, я лицом к лицу встретился с полковником М. Т. Ступаковым, командиром 4-й железнодорожной бригады. Ступаков узнал меня:
— А вас как сюда занесло?
Я стал докладывать о поставленной перед нами задаче.
— Ладно, — перебил меня полковник, — Ефимову я уже отправил приказ следовать через Подволочиск и Гречаны на Староконстантинов. Поторапливайтесь...
Сразу выехать мы не сумели. Бак автомобиля был пуст. Пока Суздалев разыскивал бензин, прошло около двух часов. За это время вражеские самолеты дважды совершили налет на город и железнодорожную станцию. [44]
Рушились здания, падали, как срезанные ножом, деревья, горел вокзал, вокруг стояли столбы дыма и пыли. Незаметно наступила ночь, а вокруг все было видно как днем: огни пожарищ яркими столбами подымались над городом, на его окраинах уже гремел бой.
Заправив машину, двинулись вперед. Уставшие, более двух суток не смыкавшие глаз красноармейцы, прижавшись друг к другу, спали в кузове машины. Сон валил и меня. Но у нас со старшим лейтенантом Суздалевым была договоренность: вначале отдыхает он, потом я. Пристроившись у борта кузова, я сквозь неясную пелену занимавшегося дня смотрел вперед, на убегавшую вдаль серую ленту дороги.
Почему-то об опасности, о войне и смерти не думалось, а приходили в голову мысли и воспоминания о делах и событиях прошлых лет. Как все это было далеко теперь. Как непохожа была своими делами и заботами суровая действительность на сотни когда-то казавшихся трудными, но в общем-то радостных хлопот мирных дней...
В Подволочиске, на железнодорожной станции, перед глазами предстала угнетающая картина: в небе, как хищные ястребы, носились фашистские стервятники. От разрывов бомб в тупике дымился состав порожняка, догорали платформы с лесоматериалом. Вокруг зияли глубокие воронки.
Из Подволочиска наш путь лежал на Проскуров. Фашистские самолеты часто появлялись над дорогой, гонялись за каждой проходившей по ней машиной. На нашу полуторку гитлеровцы бомб не бросали, но пулеметных лент не жалели. Приходилось останавливаться, залегать в кюветах, придорожных кустарниках. Град свинца вспарывал накатанную дорогу, подымал столбы пыли. Дважды пулеметные очереди прошили кузов машины. К счастью, все. обошлось, мы могли двигаться.
Улицы Проскурова, небольшого украинского городка, были запружены людьми и техникой. Наши войска отходили. Чем ближе мы приближались к центру населенного пункта, тем медленнее становилось движение, а вскоре наша машина остановилась совсем. Впереди, на небольшой площади, стояли люди, повозки, машины.
— Что там происходит? — спросил я у сидевшего на повозке красноармейца. [45]
— Слушают выступление товарища Сталина.
Мы стали пробираться поближе к висевшему на столбе громкоговорителю. Все четче и четче долетали слова знакомого с довоенных выступлений по радио глуховатого голоса Сталина. Тревогой отдавались в сознании чеканные фразы.
По узловой станции Гречаны, что в нескольких километрах от Проскурова, сновали озабоченные и усталые железнодорожники. Заканчивалась эвакуация. Начальник станции, пожилой, с потемневшим небритым лицом, сообщил:
— Ваши товарищи уже прибыли, сейчас начнут заградительные работы.
Неужели в Гречанах наши, из 71-го батальона? Я заспешил в горловину станции, где стояла летучка. Оказалось, что это летучка 77-го батальона 5-й бригады. Возглавлял ее сам командир батальона капитан Г. Д. Богатов. О нашем батальоне он ничего не знал. Богатов попросил подключить нашу группу к заградительным работам на станции. Капитан торопился. Ему предстояло еще выполнить заградительные работы на перегоне Гречаны — Жмеринка.
Заграждение станции произвели быстро. Летучка Богатова ушла в сторону Проскурова, а мы двинулись на Староконстантинов.
Только после войны я узнал, что летучка Богатова спустя несколько часов была расстреляна в упор прорвавшимися фашистскими танками. Погиб тогда и сам Богатов, отважный и жизнерадостный комбат.
Поздним вечером наша машина остановилась у колодца на окраине небольшого села. К окружившим колодец бойцам подошла женщина.
— Товарищ командир! — обратилась она ко мне. — Ваши люди, видимо, голодны. У меня есть ведро пшена и банка подсолнухового масла. Может, я вам сварю...
— Спасибо, а только... как же вы сами? У вас, наверное, семья, дети?
— Нет сейчас у меня семьи. Муж неделю назад ушел на войну, а Сашенька наш, — в глазах женщины блеснули слезы, — в пионерлагере был... и не вернулся. Когда война началась, ребят из лагеря домой везли, райком машину дал. По дороге фашистская бомба прямо в машину попала... Я третий день со станции не ухожу. [46]
Все идут и идут военные, думаю, может, мужа встречу...
Чем я мог утешить мать, у которой война отняла самое дорогое — ее сына? Какие слова мог сказать жене солдата, грудью вставшего на пути врага? И я вдруг понял: не надо ей моих слов. Самым утешительным для нее будет то, что я понял ее желание быть причастной к нашей борьбе.
Часа через полтора красноармейцы собрались у запыленного кустарника, где полукругом стояли человек двенадцать женщин и подростков. Рядом три ведра холодной зеркальной воды, в большой чугунной посудине приятным запахом дымилась пшенная каша, на вышитых рушниках лежали куски сала, вареный картофель, большие ломти румяного и ароматного пшеничного хлеба.
В жизни бывает так, что порой месяцы работаешь с человеком рядом, знаешь, что он умеет и что ему не под силу, а вот как отточены его душевные грани, что скрывается за его ровной работой, не всегда угадаешь. На войне, в боевой обстановке — не так. Тут люди раскрываются и понимают друг друга сразу. Взгляд, скупой жест, махорочная самокрутка, пущенная по кругу, красноречивее порой самых изысканных слов. Мысли и чувства людей, идущих вместе на боевое задание, не одеваются в словесные одежды, не прячутся вглубь. Они сверху и рядом. Я смотрел на своих боевых друзей, аппетитно расправлявшихся с угощениями простых украинских женщин, и в их глазах читал те же мысли, которые волновали меня самого. «Можно ли победить армию, — думал я, — окруженную всенародной любовью и поддержкой, армию, живительные родники которой находятся в сердцах миллионов советских людей! Пусть терпим мы сейчас временные неудачи, пусть отступаем, но придет час, соберемся с силами, ударим по врагу всей нашей мощью, всем нашим гневом. Так будет! И женщины эти тоже верят, что так будет».
...Прибыв в Староконстантинов, мы получили боевое задание от службы военных сообщений (ВОСО) 6-й армии, штаб которой находился в городе.
Задание заключалось в выполнении заградительных работ на участках Староконстантинов — Шепетовка, Староконстантинов — Калиновка — Погребище. [47]
Здесь надо сделать небольшое отступление и сказать о том, что в условиях отхода мастер»! Красной Армии заграждение железных дорог было основной задачей воинов-железнодорожников. Выполнение ее в первые дни войны сопровождалось огромными трудностями. Связь с вышестоящими штабами постоянно нарушалась. Приказы на разрушение объектов, исходившие от общевойсковых командиров и органов военных сообщений, поступали с большим опозданием, а иногда и вовсе не поступали. Командирам железнодорожных частей часто приходилось на свой страх и риск брать на себя ответственность по уничтожению мостов, путей, линий связи, станционного оборудования. Нередко разрушение объектов проводилось буквально на глазах у противника.
Но вернемся в Староконстантинов.
По распоряжению начальника ВОСО армии нам была выделена маневренная летучка, саперы помогли взрывчаткой. Пополнилась группа и людьми. К нам присоединилась группа красноармейцев и младших командиров из 69-го железнодорожного батальона.
До 22 июня 69-й батальон, под командованием майора Н. Д. Маркова, вел работы в районе Равы-Русской, которую мужественно и стойко обороняла 41-я стрелковая дивизия. Ожесточенные бои здесь длились неделю. Превосходящие силы противника стали теснить части дивизии. В районе железнодорожной станции и прилегавшего к ней перегона в бой с врагом вступили воины 69-го железнодорожного батальона. Силы были неравными. Противник прорвал оборону батальона, расчленил его на части. Неся большие потери, разрозненными группами воины-железнодорожники стали отходить на восток. Одна из таких групп добралась до Староконстантинова, где и присоединилась к нам.
Наша летучка выглядела внушительно. Паровоз, два вагона, три платформы, на одну из которых мы погрузили свою видавшую виды полуторку.
Перед выездом на задание в управлении ВОСО мне дали листовку, отпечатанную типографским способом. Офицер, вручивший ее, сказал:
— Возьмите и прочитайте своим бойцам. Это выступление по радио товарища Сталина. [48]
Я обрадовался. Ведь нам не удалось полностью прослушать это выступление.
Собрал бойцов и начал читать: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!»
С необычным вниманием, затаив дыхание, слушали красноармейцы. Сила воздействия слов Сталина на бойцов была огромной. Они с волнением вслушивались в тревожные слова: «...Дело идет о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов Советского Союза»... И каждый из нас горел желанием действовать, внести свой вклад в общее дело всенародной борьбы. Мы глубже понимали и чувствовали свою личную ответственность за судьбу Родины.
К заграждению приступили сразу за Староконстантиновым. Работы выполнялись под постоянными налетами авиации противника. Дело усложнялось еще и тем, что по обе стороны земляного полотна, а то и просто по шпалам, тянулись на восток беженцы. Измученные дальней дорогой и непрерывными бомбежками, старики, женщины и дети медленно шли от станции к станции в надежде уехать в тыл поездами. И видя, как мы подрываем путь, теряли эту надежду. А у каждого из нас, ловившего их взгляды, выражавшие молчаливые упреки, кровью обливалось сердце. Чем помочь этим беззащитным людям? Как объяснить им причину нашего отхода? Лица бойцов пылали ненавистью к врагу. И работали они словно одержимые.
Выполнив необходимые заградительные работы на станции Староконстантинов, а также выслав группу бойцов на автомашине для подрывания верхнего строения пути на перегонах Староконстантинов — Антонины, Антонины — Большие Пузырьки, Большие Пузырьки — Вербовцы, мы полностью израсходовали взрывчатку. Пополнить ее запасы удалось в районе станции Хмельник. И снова наша летучка в пути, снова загремели взрывы на перегонах между Хмельником и Калиновкой. Перед Калиновкой объем работ увеличился: пришлось подрывать не только главный путь, но и 15-километровую узкоколейную линию.
Наша летучка продвигалась к Погребищам. Остались позади разрушенными Хмельник, Калиновка, Курава. Неподалеку от станции Новая Гребля пришлось [50] остановиться: по летучке ударили автоматные очереди. Мы выскочили из вагонов и залегли на насыпи. Огляделись. Справа к железнодорожной линии клином подходил лес. Из него и стреляли. Слева, насколько видно глазу, тянулось ровное, как стол, поле. Неудобное место, — мелькнула мысль, — отходить в поле нельзя, перебьют всех до одного. Огонь из леса продолжался. Залегшие за насыпью красноармейцы ответили винтовочными залпами. Завязалась перестрелка. Стало ясно: нам не прорваться.
Когда перестрелка немного стихла, отчетливо стал слышен треск мотоциклов. Видимо, — предположили мы, — к засевшим в лесу немцам подошла подмога. И не ошиблись. Минут через двадцать огонь резко усилился и между деревьями замелькали фигуры гитлеровцев. Идут, как на прогулку. Вскоре стали видны расстегнутые вороты их мундиров, засученные до локтей рукава. Выйдя к опушке, немцы залегли и открыли сильный огонь. Мы ответили несколькими залпами. Гитлеровцам это пришлось не по душе. Захлебываясь застрочили их автоматы. Вражеские солдаты не жалели патронов. У нас появились раненые и убитые. Обстановка становилась серьезной. И тут с фланга ударил пулемет, донеслось громкое и раскатистое «ура». Нежданно пришла помощь. Фашистов атаковали наши пехотинцы. Память не удержала номер их части, но одно помнится: она входила в состав 4-го механизированного корпуса.
Перевязав раненых, похоронив двух погибших бойцов и восстановив поврежденный путь, наша летучка двинулась дальше.
В Погребище прибыли в полдень. Станция была забита железнодорожными составами. Наши подразделения здесь не останавливались. Малочисленный коллектив местных железнодорожников не справлялся с самыми неотложными работами по формированию и отправке поездов с эвакуируемым оборудованием и ценными грузами. На вокзале толпились люди — представители эвакуируемых предприятий. Все требовали от начальника станции скорейшей отправки их эшелонов. Не раздумывая мы тотчас включились в работу по эвакуации. Действуя маневровыми паровозами, освободили главный путь и наладили по нему планомерное движение [51] составов на восток. Первыми ушли эшелоны с наиболее ценным оборудованием заводов, за ними платформы с техникой МТС, вагоны с зерном, различными железнодорожными материалами. Работали всю ночь. Каждый понимал важность и срочность отправки народного добра в тыл страны. К этому призывала нас Коммунистическая партия.
С первых часов войны нам, военным железнодорожникам, вместе с партийными и советскими органами пришлось активно включаться в проведение безотлагательных эвакуационных мероприятий. Из опасных и угрожаемых районов в глубь страны отправлялось все самое ценное и нужное народному хозяйству, фронту. А там, где это невозможно было сделать, — уничтожалось. Цель была одна: ничего не должно достаться врагу.
И. В. Ковалев, бывший в первые годы войны начальником ВОСО Красной Армии, в своей книге «Транспорт в решающих операциях Великой Отечественной войны» пишет: «Благодаря героическим усилиям железнодорожников, работников автомобильного и водного транспорта, органов военных сообщений и частей железнодорожных войск, действовавших на фронтовых и прифронтовых дорогах, в первые месяцы войны было осуществлено не только отмобилизование Вооруженных Сил и их сосредоточение по заданиям Генерального штаба, но и произведено перемещение военно-экономического потенциала страны с запада на восток. На Урал, в Сибирь, Казахстан и Среднюю Азию эвакуировали более 10 миллионов квалифицированных рабочих и населения, 1523 промышленных предприятий, в том числе 1360 крупных, преимущественно военных заводов. Объем этих перевозок составил около 1,5 миллиона вагонов, или 30 тысяч поездов. Такое мероприятие было осуществлено впервые в истории войн».
О роли наших железнодорожных частей в этой колоссальной работе, особенно в эвакуации подвижного состава и железнодорожных материалов, свидетельствует такой пример. 4-я железнодорожная бригада, в составе, которой наш 71-й железнодорожный батальон начинал войну, за июнь — июль 1941 года сумела вывезти или разрушить 244 километра главного и 32 километра станционного пути, перебросить в тыл 25400 вагонов [52] и 692 паровоза. Только с Львовской железной дороги воины-железнодорожники отправили в тыл более 150 паровозов...
Эвакуации в глубь страны промышленных предприятий, материальных ценностей и населения Центральный Комитет партии и Советское правительство придавали важное значение. Этим вопросом в центре занимались видные партийные и государственные деятели. 24 июня 1941 года постановлением ЦК ВКП(б) и СНК СССР был создан Совет по эвакуации, председателем которого был назначен Н. М. Шверник, а заместителями председателя — А. Н. Косыгин и М. Г. Первухин. На местах эвакуационные работы осуществлялись под руководством партийных и советских органов. Бывший секретарь Днепропетровского обкома партии К. С. Грушевой вспоминает: «Для проведения полного демонтажа заводов и погрузки станков и различного оборудования в железнодорожные составы мы имели считанные дни... Работники обкома партии сами выехали на заводы. На моторный завод — Л. И. Брежнев, на машиностроительный — заведующий отделом обкома Н. Л. Теленчак и я...»{5}.
Заниматься в крупных масштабах эвакуацией было требованием войны, вынужденной мерой. Но это являлось одним из тех звеньев перестройки народного хозяйства на военный лад, которое положительно сказалось на организации разгрома врага.
Пройдет время, и известный английский публицист Александр Верт в своей книге «Россия в войне 1941–1945 гг.» напишет такие слова: «Повесть о том, как целые предприятия и миллионы людей были вывезены на восток, как эти предприятия были в кратчайший срок и в неслыханно трудных условиях восстановлены и как им удалось в огромной степени увеличить производство в течение 1942 года — это прежде всего повесть о невероятной человеческой стойкости»{6}.
Но продолжим рассказ о нашей летучке.
Только к утру станцию Погребище удалось очистить от груженых составов и подготовить ее к взрыву. [53]
Приказ ВОСО 6-й армии был таким, каких в первые дни войны было много: «после Погребищ действовать по обстановке». Я решил ее выяснить. Позвонил дежурному по станции Казатин. Тот сообщил, что по скоплению составов чувствует — немцы уже близко. Вызвал дежурного по станции Христиновка. Дежурный доложил, что у них положение сложное. Вчера на станции заняла оборону железнодорожная часть, сегодня ее сменила другая, стрелковая. Станция продолжает действовать. Поток грузов огромен.
Спрашиваю у дежурного:
— Какая железнодорожная часть занимала оборону?
— Майора Ефимова.
Знал бы дежурный, какую он сообщил новость. Приятной вестью я тут же поделился со своими товарищами. Сразу приняли решение: после взрыва станции ехать на Христиновку.
Но соединиться в скором времени со своими однополчанами нам не довелось.
На железнодорожном участке Погребище — Христиновка есть станция Оратов. Прибыв туда, мы с Суздалевым отправились к дежурному по станции выяснить, свободен ли впереди перегон. Гул фашистского самолета услышали, когда он был уже над станцией. Выскочив из комнаты дежурного, увидели одинокий, низко летевший над эшелоном самолет. У головы состава летчик дал короткую и меткую пулеметную очередь. Она пришлась точно по паровозу, пробила котел, и вверх взметнулась струя горячего пара. Паровоз вышел из строя. Со второго захода гитлеровский ас проделал то же самое и с паровозом нашей летучки. Нам ничего не оставалось, как подкатить вручную платформу с полуторкой к рампе, спустить автомобиль на землю и дальше следовать по автодороге.
В Христиновке, у низкорослого широкоплечего майора, начальника штаба стрелкового полка, занимавшего оборону на станции, узнали, что их полк действительно сменил здесь 71-й железнодорожный батальон, который направился в сторону Черкасс.
До Черкасс добирались несколько дней. Велико было наше разочарование, когда от военинженера 2 ранга Ф. И. Фиклинца, командира 32-го мостового железнодорожного [54] батальона 4-й бригады, прикрывавшего у Черкасс железнодорожный мост через Днепр, узнали, что наш батальон проследовал через Черкассы на техническое прикрытие железнодорожного участка под Полтаву.
Как и прежде, не теряем надежду и направляемся в указанном направлении. Снова замелькали километровые столбы, понеслись навстречу украинские села, железнодорожные станции и разъезды.
Впереди показался районный городок Ромодан. Въехав в него, сразу сворачиваем к железнодорожной станции. В это время над городом появляются немецкие самолеты. Свой смертоносный груз они сбрасывают на станцию. Мы подъехали к ней одновременно с новой волной налетевших юнкерсов. От взрывов взметнулись вверх земля, обломки шпал и рельсов. Черная завеса закрыла небо. Загорелся стоявший на станции эшелон, факелом вспыхнул наливной состав.
Бойцы без команды бросились тушить горящие вагоны. На помощь им прибежала группа красноармейцев с эмблемами железнодорожных войск на петлицах. В их командире я неожиданно узнал лейтенанта Ивана Лукьяновича Пузырева, командира взвода нашей 2-й роты. Мы бросились навстречу друг другу. Но не до расспросов сейчас. Главное — ликвидировать последствия налета вражеской авиации. Единственное, что я успел узнать у Пузырева — наш батальон здесь, на станции.
И только часа через три я смог коротко доложить комбату Ефимову о действиях нашей группы. Мы расстались 29 июня в Красне, неподалеку от государственной границы, а встретились только 2 августа в Ромодане. Сколько пройдено и пережито за эти тридцать трое суток! Обо всем не доложишь комбату, не все вспомнишь и теперь, когда пишутся эти строки...
Отход батальона тоже был нелегким. Бойцам и командирам дважды приходилось браться за оружие и отбивать атаки наседавшего врага. Батальон понес потери в людях, дважды был расчленен врагом и двигался несколькими колоннами, не имеющими между собой связи. И только в Гребенках его основные силы соединились. Теперь в свою часть влилась и наша группа. [55]
На юго-западном направлении, где перед войной велись работы по строительству и реконструкции стальных магистралей, железнодорожных войск оказалось больше, чем на других направлениях. В силу этого с юго-запада на запад и северо-запад перебрасывались некоторые железнодорожные соединения и части.
14 августа и наш батальон получил приказ передислоцироваться на Северо-Западный фронт. Погрузившись на станции Сенча в эшелоны, мы убыли в сторону Москвы. В районе Брянска произошла вынужденная остановка. При налете вражеской авиации на движущийся в сторону фронта состав с боеприпасами фашистская бомба угодила прямо в вагон со снарядами... Значительный участок дороги был выведен из строя. Восстановили его подручными средствами и двинулись дальше.
Следующая остановка — Москва, станция Лихоборы. Здесь нам выдали обмундирование, боеприпасы. И снова в путь — на север, к Вологде.
В Вологду прибыли не все наши эшелоны. Ждали их сутки, другие, третьи... Майор В. И. Ефимов отправил меня обратно в Москву, на розыск застрявших составов. В Москве я направился в Центральное управление военных сообщений Наркомата обороны. Следует отдать должное работникам управления: они быстро нашли наши эшелоны и сообщили их местонахождение. Оказалось, ввиду возникших затруднений с отправкой поездов на северо-запад, эшелоны оставались в Лихоборах. Но передо мной стояла задача не только найти эшелоны, но и добиться отправки их в Вологду. И тут мне повезло. Я был принят генералом А. Е. Крюковым.
Я доложил генералу о своем батальоне и затруднениях с отправкой эшелонов. Он внимательно выслушал меня. Узнав, что я с фронта, с самых западных границ, расспросил о трудностях, встретившихся нам в первые дни войны, настроениях личного состава.
Звонок генерала сыграл роль открытого семафора. Эшелоны были отправлены в Вологду. А через несколько дней батальон взял курс на Волхов. [56]